Бах И.С.
Метампсихоз
Часть 1
Allegro con brio
1
Время происхождения этой истории - настоящее. Какой бы год это ни был,- это все одно произошло в настоящем...
И случись же такая ночка, что всему и всем в городе Киеве привиделся доподлинно один сон. А сны, однако же, не могут быть бесконечны, и скоро небо уже вздрогнуло в приступах рассвета...
Владимир батькович Голубец проснулся по своему обыкновению без одной минуты в полдень. Солнце уже начало яриться и лезло под одеяла граждан, превращая всякую кровать в пекло. Лежать более было невмоготу; тело просило нележного выпрямления.
- Дусик! - позвал жену Владимир Семенович, - подай кофию, котик!
Дверь спальной настороженно как-то приоткрылась:
- Допился, молодец! Кровную половину мы уже Дусей называем. У-у, стервец...- женщина зашла в комнату, распахнула окна и, поставив руки в боки, продолжила с куда как крепким натиском,
- Давай-ка, вскидывайся уже! Нечего тут барина мне строить.
- Дуся! - даже подпрыгнул в кровати Голубец. - Это ты ли? Что с твоим голосом? Зачем ты меня пугаешь...
- Это не я, друзья твои, видать, вчерась тебя хорошенько напужали (она чихнула)... правда... водкой. Напузырился, сукин кот. Вставай, говорят!
Узнать собственной жены Владимиру Семенычу никак не получалось, хотя он даже и не пил. Фигура, голос, повадки - все было не то! Это... эта была не его жена, и быть его женой - быть не могла!
- Женщина, где вы взялись? Где Дуся?
- Срам господен! Поди умойся, может протверезеешь...
- Выйдите, пожалуйста, мне надо одеться.
- Тьфу, собака какой!
Выругавшись, женщина все же убралась.
Владимир Семеныч механически потянулся за носками, которым всегда определял место поверх остальной одежи, потому как носки он водружал прежде всего. Рука его, однако, ухватилась только за воздух; на привычном ему месте не находилося одежного табурета.
- Да я точно разве выпивал?.. Постой-ка... а это еще что за номера? - он оглядел себя. - Пижама откуда-то...
Как бы выгоняя такую задачу из головы, он почесал затылок и снова был удивлен, но теперь уже с приятцей.
- Не может этого быть! Дуся! Дуся! Ты не знаешь, куда подевалась моя эротичная лысина?
Когда восторг в нем прошел, он заметил также, что за ночь потерял свой вздутый от труда зубов живот; на груди ж у него красовалась прядь густых рыжих волос.
Вдруг ему услышался женский крик, походивший на нечто такое как "ойк!". Владимир Семеныч бегом выместился из спальной и заметался по комнатам в поисках кричавшей. Та, которую он называл Дусею и которая его Дусей не была да и не могла быть, обморочно распластавшись, лежала на полу в прихожей перед зеркалом. Он начал было суетиться над ней, то пытаясь ее приподнять, то слушая сердце попеременно, но краем зрения выхватил себя в зеркале и обмер. Рожа, нелепо моргавшая и запыхавшаяся точно и сам он, была лицом совершенно неизвестного ему человека. Какие бы гримасы он не производил, зеркало все это повторяло как А=А. Закончив сопоставления себя - воображаемого с собою - представшим, Владимир Семеныч не на шутку задумался и в полной прострации повелся ходить по вовсе неизвестной ему квартире. Факты показывали, что с ним приключился каверзный случай, или что он спит, или помешался.
Проверяя мысль о собственном теперешнем сне, Владимир Семенович вынул из кухонной занавеси предлинную иглу, которая запросто могла сойти за вид ножа, и, не подумав и мига, засадил ее себе в мягкие ткани ниже спины. Сперва боли он не разобрал. Однако менее минуты погодя, боль прожгла его невыносимо, он даже заплакал и закричал очень большое и рывкопротяжное "А-А-А". Это был не сон, а уж если и сон, то чрезвычайно крепкий и безразличный ко всему.
Собственное положение Владимир Семеныч никак не поспособился оценить, а только одел чужой костюм, понапихивал в карманы пиджака и брюк всяких багателей и что нашел - денег. Малость повозившись с дверным замком, он было вот-вот уже вышел из квартиры... но очутился почему-то в трамвае тридцать первого маршрута.
2
Лица людей, что ехали в трамвае были выписаны сухим, затхлым страхом. Некоторые пассажиры обреченно переглядывались, блуждающими взорами пронизывая дали и близи. Владимир Семеныч оказался стоящим около самого вагоновожатого - молодого человека лет эдак тридцати.
Публики же в вагоне находилось изрядненько много. Потные тела обоего пола сидели и полулежали так же плотно, что и блоки египетских пирамид.
- Мужчина, предъявите билет.
К Голубцу про-до-бралась кондукторша. Она выглядела великомученицей, только что претерпевшей эпитимью.
- Я вам, вам. Билета нету?.. тогда платим штрафные.
Владимир Семенович опустил руку в карман, надеясь факирски извлечь денег; однако денег и самого кармана не было. На Голубце из одежды имелись потертые до неприличия засаленные галифе и потерявшаяся в грязи некогда белая рубашенция с коротким рукавом и пятном от борща на самом пузе.
- Нету? - кондукторша не отступалась. Она еще успевала перебраниваться с толкающимися. - Платите!
Такая невыгодная для Голубца ситуация уже могла разрешиться скандальоном, если б не вот что. От вагоновожатого послышался своеобразный хлопОк, как если бы при резком выходе кишечных газов. Владимир Семеныч и остальные рядом стоящие немедля прикрыли носы внешней стороной ладони. Фи! Однако запаха тухлого яйца не последовало.
- Где я? - резано закричал вагоновожатый. - Остановите поезд! я не умею водить!
Трамвай уже накатывался к очередной остановке, где еще стоял другой. Катастрофы было не миновать.
В это же самое время в середине теперь уже неуправляемого поезда послышался такой же хлопОк, что только вот слетел от вагоновожатого.
- Пустите! Дайте пройти, я могу остановить.
Пассажиры любезно потеснились на головы один другому, потому как жизнь стоит минутного неудобства. Какое-то время вагоновожатый и объявившийся вдруг спаситель очумело глядели друг на друга. И когда уже до столкновения оставались малые доли секунды, поезд, подпрыгнув, замер, остановленный рукой пассажира.
- С меня магарыч, дядя! - крикнул, смеясь, какой-то подпитый мужик.
Некоторые женщины даже нервно зааплодировали.
Открылись двери, и первым из вагона прочь кинулся вагоновожатый. Он бежал ломаными линиями, то вскидывая руки, то останавливаясь и хватаясь за голову; за ним следом, выкрикивая "Хватай вора!!!", метнулся тот, который предотвратил крушение.
Улучив нужный момент, Голубец протисся между ротозеющими пассажирами подале от кондукторки и немедленно выдавился из катаШТРАФического вагона.
- А что случилось? - обратилась к нему какая-то старушенция, стоявшая неподалеку от остановки трамвая.
- Ничего. Там кондуктора зарезали.
Старушка вскрикнула и взялась причитать. Владимир Семеныч было развернулся идти от нее, но тут услыхал уже знакомый ему хлопОк. Он обернулся поглядеть на старушку. Та стояла, покачиваясь, будто на корабле, с округленными до совершенной квадратуры круга неморгающими глазами. Сумки выпали из ее рук.
- Бабушка, вам плохо?.. так я позову...
Женщина ничего не отвечала. С ее губ сходили невнятные обрывки звуков.
- Ма... мо... му... ми... ма... мо...
С минуту времени после, в глазах женщины показался смысл.
- Вам плохо? - повторился Голубец.
- Что это? - сказала она.
- Где?
- Со мною...
Голубец раздосадовано махнул рукой и зашагал вон, просто чтоб куда-нибудь попасть. Впрочем, завидев пивную, ноги его так-таки сами собой понеслись в сторону зазывающей вывески "ПЫВО".
Но более всего, Владимиру Семенычу хотелося в этот момент не так даже обнять Бахуса, сколь посмотреться в какой-нибудь зеркальный предмет. Он весьма уместно полагал, что со сменой одежды меняется и его тело...
Пиво играло и пенилось, маня Голубца все пить и пить. Он и пил, и даже дернуло его напиться, ибо сейчасное его тело нагнетало удручающее впечатление. По третьему бокалу в правом боку Владимира Семеновича нестерпимо кольнуло.
-У меня еще что ж, и печень рассыпается? Ни тебе даже пивка пососать,- подумалось Голубцу. - А-а, к черту печень. Напьюсь.
После половины четвертого бокала Владимира Семеныча повалило наземь. Как говорится, графиня пила графин коньяку и скоро графин был пуст, - коньяк был в графине...
3
Было уже почти без сорока минут пополудни. Номер палаты, где возлежал Голубец, был чеховский, то бишь шестой. Дежурный врач, Яков Логвинович Потоцкий, совершая рутинное обхождение болящего люда, заглянул и в "шестую" дверь. Владимир же Семеныч занимал первую ото входа скрипучую кровать, почему Потоцкий и заговорил с ним прежде других, первым. Остальные лежаки и сами лежащие скрипели не меньше.
- Ну что, голуба...
- У этого печень, - шепнула в ухо Якова Логвиновича бойкая медсестренка.
- Пьем, значит?
- Нет, зачем же пить! Выпиваем...- скромностно сказал Голубец, брызнув на лице застенчивостью.
- Выпиваем, заедаем, страдаем. Прелестненько!.. А что теперь, боли не ушли?
- Ничего не болит! - соврал Владимир Семеныч.
Он подумал, что будет лучше отмалчиваться, а то пойдут-поедут расспросы. А ведь он не знал-то даже своего, то бишь теперешнего своего имени.
- Будем, стало быть, вас - фьють! - с этими словами Потоцкий резко мотнул головой. Это у него вышло от левого к правому плечу. Левша.
- Фью... что?
- Выписывать, голуба! Незачем вам тут место оккупировать.
- А скажите мне, доктор, - сказал Голубец, - с печенью у меня это крайности какие?
Владимиру Семеновичу взгрустнулось вдруг до сердечных колик. А что как он надолго обживет новоприобретенное тело? Вдруг пить теперь будет непозволительно? А как же пиво? А как же...
- С месячишко не попейте горючих смесей; после еще неделя на одном молочном рационе, а там уж пейте себе... до следующего приступа.
- Гм. Можно так думать, что хоть остальная-то требуха у меня во здравии и весельи?
- В вашем возрасте нелегко быть во здравии, да чтоб и навеселе!
- Сколько же мне лет? А как лучше, доктор...- начал, но враз запнулся Владимир Семенович, ибо Яков Логвинович переменился в лице, издал хлопОк, отчего, вероятно, и присел просто на пол.
- И этот хлопнулся, - раздражительно подумал Голубец. - Похоже на эпидемию. Хлоп-прихлоп...
В сей миг и сам Владимир Семеныч зычно хлопнул воздухом. При этом никаких особых чувств он не испытал. Вокруг него разве только образовалась темень, средка игравшая разноцветными искорками. Определиться тут было невозможно: верх, низ, лево, право - ничего из этого ряда в таком состоянии не существовало. По крайней мере, не давало себя ощутить. Сколько ж длилось это своеобразное инобытие, опять же не представлялось возможным помыслить. Очень скоро - так показалось Голубцу - тьма поредела, сперва приобретя сероватые окрасия, затем все окунулось в слепящий цвет солнца...
Н о в ы е глаза Владимира Семеныча начали моргать, глядя на мир через окуляр линзы.
- И в этот раз ничего хорошего, - подумал Голубец, оценивая полученное им тело.- Господи! А э т о еще зачем!?
И правда, было чему удивиться. Теперь у него спереди повисала приятная мужскому взору объемистая грудь.
- Ах, вы так! - нежданно самому себе сказал Владимир Семеныч и почему-то погрозил небу кулаком. Впрочем, скоро он смирился и с этим казусом, и его даже поклонило в отвлеченные размышления,
- И как только эти женщины носят грудь! Чертовски неудобное приобретеньице..., Он еще и хохотнул, сообразив, что мочиться ему доведется в совершенно иной перспективе.
Женщиной ему было н е у д о б н о, видите ли, быть, а вот золотую цепочку и кольцо с бриллиантином он, тем не менее, весьма с удобством присвоил. Тут же шлепнул себя по лбу кулаком:
- И дурак же я... хотя и дура! Вещицы с моих бывших тел надобно было уж давно догадаться прятать где-нибудь. А там, гляди, все эти п е р е к и д ы в а н и я изыдут на нет, и при моей особе насобирается капиталец. Худой ли, нет, а мой! И на пустом месте. Плохо разве? Ой, дурак, какой я был дурак! - грезы несбывшихся прожектов выедали ему душу.
Поумнев, Владимир Семеныч твердо решил припрятывать чужой скарб около памятника святому Владимиру. Надумав место своему кладу, не медля и минуты, он прямо туда и отправился, чтоб не играть с судьбой на время; не тот случай!
По пути к своей цели он замечал на себе раздевающие взгляды мужчин.
- А каково б им было узнать, что я баба мужской сущности! - Все эти глазения пробуждали в нем веселость и новизну чувств, ранее неведомых. Он уже почти свыкся с женским телом и даже дерзнул пофлиртовать ради анекдота с первым встречным симпомпончиком, однако попавшийся ему под это дело мужчина оказался сукой с наружностью кобеля.
- Это жаль, - думала Голубец, - я уже было совсем чуть ли не решился на интим с этим... тьфу ты, с э т о й, чтоб ее... Так или иначе, а лучше быть в теле, чем просто быть...
По прошествию часа времени, Владимир Семеныч полностью уже "объездил" женскую плоть; начал даже чувствовать, что это тело взялось диктовать ему некоторые капризы. На глаза его, почему-то, так только и попадались одни лишь мужички. А при взгляде на любую женщину в нем подымалось чувство брезгливости и беспощадного критицизма...
До задуманного им места Голубец добрался без оказий и еще в женском обличии; определился, куда будет запрятывать незаконный нажиток и - запрятал.
Обделав приятное дельце, он решил наконец-то во что бы то ни стало попасть в собственный свой дом. Как там? Что Дуся?
4
Мы в ответе за тех, кого приручаем... или кем приручаемся. Это о дружбе. Но я тут хочу сказать о дружбе, подразумевая некую неопределенно высшую гармонию. Д р у ж б а, например, опыта с теорией - вот о чем можно подумать в этом ряду. Дружба как гармония.
Итак, гармония.
Не правда ли, к слову "гармония" подспудно просится понятие покоя?! А что есть покой? Размеренность, определенность пусть даже самого близкого будущего; нечто, не вызывающее смятения. Дружба - гармония - покой. И я хочу, чтобы вы поняли сам привкус слова д р у ж б а. Это непереступимо необходимо: вы должны почувствовать в себе бесконечность порывов этого слова, вас даже должен опьяняюще пронзить озноб понятийных смыслов. И когда вам, наконец, уже будет жаль потерять радугу обретенных оттенков чувств, - вы о б я з а н ы теперь напрочь позабыть то, что ощутили, ибо только именно так я в силах объяснить не - согласие, натворившееся в Киеве. Совершеннейшая изнанка гармонии начала быть для Города беспощадно нарастающим обыкновением. Но это было такое обыкновение, что чем более оно показывалося необыкновеннее, тем менее необыкновенным воспринималось...
И все же покамест над Киевом простерлась неопределенность. Ее можно было, насторожась, бояться или процеживать мимо сердца, ибо неопределенность еще не представляет собой что-то действительно отпугивающее; в ней как будто бы еще можно в ы б и р а т ь. Этакий себе туман: быть может он бесконечен, а может быть из него удастся выйти. То бишь все происходящее горожане принимали как оно есть, не задаваясь вопросами "зачем?", "откуда?" и "как долго?". Это было первоприродное, неосмысляемое в глубинах духа прямое переживание происходящего. И такое положение вещей длилось ровно восемнадцать дней, в которых каждая ничтожная часть секунды заступала вечность.
Всякая бесконечность имеет свой предел; и чтобы хаос можно было упорядочить, требовалось время, но еще пуще того - нагромождение фундаментального беспорядка! Больше будет абсурда - скорее и получится отыскать смысл. Чтоб вода превращалась в пар, ее следует хорошенечко вскипятить.
5
В Киеве настала разобщенность, ибо люди прекратили быть собственно людьми. Все это до противности верно замечалось Голубцом, покуда он добирался до дому.
Владимиру Семеновичу довелося делать несколько пересадок с метро - на автобус, и потом еще получасье троллейбусом. Окраина.
Во время поездки к нему привязался ординарной наружности старик.
- Вы не видели где-нибудь меня? Я не проходил?
- А разве ж вы - это не вы? - спросил Голубец.
Старик даже обиделся:
- Вам что, н и ч е г о не известно?
Голубец смекнул, о чем говорилось, но соврал, чтоб быстрее отвязаться от ученого диспута:
- Не знаю, нет. А что произошло?
- Не может быть! - вскинулся старый. Он продолжил почти шепотом,
- Т е п е р ь нельзя не знать происходящего! Неужели вы счастливчик, и вас н е з а д е л о? Все мои знакомые теперь совершенно мне чужие! И то, что вы видите перед собой - это не я.
- Как же так?
- Мне кажется вы лукавите. Впрочем, не важно. Я не могу смириться с э т и м. Прежде я был моложе да и красивше...
- В молодости все...
- Оставьте! Со мной подшутили. Я проснулся не мной... мучение это длится уже двадцать дней.
- Двадцать дней??? И вы более не переменялись?
- Ага! вот вы и попались. Значит и вы...
- Простите мою ложь, но мне неприятно беседовать о... об этом. Я теперь уже в третьем теле...
- Вы мужчина?
- Увы мне! мужчина и вдруг женщина... Но уже, кажется, начал свыкаться и с эдаким свинством...
- А я никогда не привыкну. У меня только одна задача - отыскать собственное тело и потребовать...
- Что? - рассмеялся Голубец. - Как этого можно требовать, у кого?
- Пусть вы правы. Однако я хочу ну хоть бы видеть с е б я... Еще не знаю... Я привык, вы слышите!
- Придется привыкать к другому... К тому ж, надо учиться искать пользу...
- Вам хорошо! при вас хоть молодость и приятное тельце! Так-то еще можно пристроиться... А я люблю женщин. Но теперь приходится говорить: любил.
Владимиру Семенычу разговор показался вычерпанным, да и надоел ему старик. И он наскоро распрощался со своим визави, пожелав тому в ы з д о р о в л е н и я. Это слово, казалось, мало шло к предмету разговора, однако старик верно вскрыл смысл пожелания и искренне, благодарно даже улыбнулся Голубцу, бесновато потрясая протянутую ему к прощанию десницу Владимира Семеновича...
Пересев с метро на автобус, Голубец застрял посреди пути к дому, так как водитель автобуса вдруг соизволил (хотя его и соизволили) хлОпнуться. Идти же дальше пешком было невыгодно долго, часов, наверно, около трех быстрым шагом. Однако, идти...
Чтобы не досадовать на время, Владимир, понимаешь, Семеныч подумал, что совсем будет не лишне понабираться опыту перекидываний, наблюдая за посторонними. Это было вовсе нетрудно, потому как не меньше двух третей общего числа горожан метались под киевским небом в поисках себя.
Голубец даже заговаривал с незнакомцами. В этих скоротечных беседах выяснилося, что порядка пятнадцати дней Перекидывание отдыхало от трудов своих. И так у всех!
- Ну и буду бабой! - порешил Голубец, смирясь.
Возле Андреевской церкви ко Владимиру Семенычу навозной мухой (т.е. беспардонно) подпорхнула женщина.
- Ольга! - вскричала она.
- Вы ко мне? - удивился Голубец.
- Простите, я поду... Мы с Ольгой...
- С этой, что ли? - Владимир Семеныч провел себе руками по телу.
- Да, да, вы понимаете... Мы близко дружили...
- Она была по женской части?
- Была? Противное слово... Нет, что вы! Я ведь мужчина...
- Хм... а по вам сразу не скажешь... Впрочем, я тоже - он.
- Еще раз простите мою навязчивость, но не позволите ли вы немного посопровождать вас?
- Это зачем!?
- Мне так приятно видеть вас... ее...
- Нет уж, увольте! Мне этого не нужно, это лишнее! И думать оставьте!
Однако незнакомец-а еще долго брел за Голубцом, держась стороной.
- В конце концов, пущай себе глазеет. Мне-то что!.. Только вот не мешало б у него вызнать, где я живу... нет, где живет Ольга, разумеется. Когда стану собой - обязательно заведу с ней канителию. Бывает, гляну в зеркало, и слюнки сладенькие подымаются,- до того ж хороша... я.
Внимание Голубца вдруг увлеклось сборищем галдеющих людей, сбившихся в нестройную толпу подле газетного киоска по улице Щ.- го. Люди взахлеб выкрикивали проклятия, квохтали удрученно, улюлюкали, вовсе не стесняясь в ругани; и, казалось, глотки орали, просто чтоб кричать или заглушать какие-то свои нежелательные чувства... Меж всех, словно уж на сковородке, сновал юркий мужичонок, раздававший всякому желающему листки бумаги. Один такой достался Владимиру Семенычу, хотя он и не просил. По бумаге стелился неровный типографский шрифт:
"Граждане! Чудовищный эксперимент, проводимый правительством в Киеве, подвигает истинных гуманистов объединиться в борьбе за право человека иметь о д н о, законное в генетическом смысле тело!"
Кто-то в толпе развивал транспарантом: "Гражданин Правительство! Верни нам абсолютную собственность! Отдай наши тела!"
Логика подсказывала Голубцу, что, судячи по преклонным годам митинговавших, все это были люди молодые, перекинутые, так бы говоря, в дряхлые тулова. И действительно, людей моложе восьмидесяти годков тута не просматривалось. Таким образом, этот великосветский собор покамест ограничивался обсуждением проблемы внезапного состаривания; вопросами перемены пола себя не утруждали...Владимир Семенович подписался на прокламации, испещренной нервотрепещущими росчерками, в заглавии которой значилось: "О недоверии правящим".
- Все одно, - подумал Голубец, - моя подпись не имеет юридического веса
Сама роспись же, однако, хотя и получилась весьма похожей на роспись именно Голубца, была все же более прежнего округла и женственнее, будто он ставил свое факсимиле после выпивона ночь напролет...
Приятно поразился Владимир Семеныч, когда уже возле самого дома своего услышал пение. Неопровержимо пьяные голоса, заплетавшиееся на всяком слове более чем с двумя согласными звуками, надрывались украинскими песнями
 
  6
Позвонив в дверь собственной квартиры, Владимир Семенович мимоходом предвосхитил, что во всех этих перекидываниях можно отыскать и полезную сторону. Например, не-узнавать надоевших тебе людей или начальства.
- Кто тама? - басом спросили по ту сторону двери.
- К Дусе Голубцовой.
- Ко мне? - удивился бас. Но Голубец не придал значения этому басовитому "ко мне?"
Знакомо щелкнул замок и дверь, почухавшись на петлях, открыла взору Владимира Семеныча небритого мужчину в дамском халатике с претензией на изысканность.
- Входите...
Незнакомый пропустил Голубца внутрь и выжидающе заулыбался. Владимир Семенович прошел в гостевую.
- Дуся! - эпически вскрикнул он, - Вот и я, о свет очей моих!
- Зрение обмануло вас, - обиженно сказала Дуся, - вовсе я вам никакая не Дуся. Меня зовут Александр Григорьевич. А вот этот сумасшедший (Дуся указала кивком головы на небритого) и есть ваша Дуся.
- Т ы??? - ужаснулся Владимир Семенович, буравя незнакомого разведенными в противоположные стороны глазами; он как-то даже и подумать не решался, что Дуся может встретить его в облике небритого мужика.
- Я-а. А коль скоро мне неизвестны вы, а вам известна я... ну, по крайней мере, мое имя, значит мы с вами, вероятно, были знакомы в нашей п р е ж н е й жизни?
- Знакомы? - вознегодовал Голубец и было рыкнул, но из его женского горлышка вылетела только миленькая писклявинка. - Да мы были очень даже знакомы, так даже знакомы, что состояли в браке!
- Володя!
Дуся распростер руки и хотел уже обнять Голубца, но осеклась, застыдившись присутствием Алексея Григорьевича, смотревшего на бывших супругов ее, Дусиными глазами.
- Этот ненормальный, - сказала Алексей Григорыч, - эта ваша благоверная (тут он недобро хохотнул) Дусь, что ли, уже двое суток не выпускает меня из квартиры. Ей, видите ли, никак нельзя расстаться со своим телом. Черт возьми! у меня тоже где-нибудь бродит собственное тело. Кроме того, я женат; у меня, наконец, дети! И мне также охота повидаться с близкими, пусть даже это уже и не они. Нельзя же в такой ситуации пользоваться силой! Будь у меня хоть самое неказистенькое, но мужеполое тельце, я бы так отходил вашего Дусю, что его не узнал бы и сам родный папа.
- А еще этот монстр, - кивнул Алексей Григорьевич на Дусю, - принуждает меня ухаживать за этим моим телом. Пестовать, подкрашивать, подмывать, пардон, всякие пикантные местности... Но ужаснее того - я теперь не могу есть свои любимые блюда! Фигурку бережем-с! - тут вдруг Алексей Григорыч заметался по комнате. - Отпустите меня, сволочи, а не то я убью эту (показывая на себя) стерву!
- Не дерзите, мерзавец! - прогнусавила Дуся. - Чего же вы думали, вам позволят гадить в чужом жилье??? Я вот нисколько свое новое общежитие в ущерб не ввожу; не пью даже и кофе! Только вот курить тянет, хотя сама-то я дыма не переношу, но одну-две сигаретки позволяю выкурить... этому...
Алексей Григорьевич заплакал.
- Ну вот, - сказала Дуся, - опять макияж посмывал солениями. Пойдем-ка, Алексей Григорьевич, заново тушью нарисуемся. У меня вон муж пришел, а ты мне внешность изводишь...
Алексей Григорыч заплакал еще вящей. Очевидно, он выуживал из времени определенные выгоды, потому что на слезоточивое дело им было пущено в расход тридцать шесть минут! Начал он плакать - в 17.00 местного; первые проблески успокоения - 17.30; остановил рыды - в 17.35; вытирание глазенок, последние всхлипы и шмыганье носом - одна минута ровно.
- А как же мои права? Я тоже, может быть, хочу на жену свою поглядеть, буде она и поштукатурена.
- Дуняша, действительно как-то нехорошо все это. Он ведь человек...
- Да мне что, походим по городу, поищем. Только не теперь. Завтра, быть может... И нечего на меня глазами пучиться!
- За-втра, зав-тра! - тихо пропел Алексей Григорьевич и с усердием взялся послушно намалевывать себе очи, неукоснительно повинуясь советам Дуси...
Часам к одиннадцати в тесной кухне произошел у них ужин на трех персон. Только Дуся и в этот раз не позволяла кушать Алексею Григорычу острого, сладкого и мучного. Из давнишних запасов Голубцовых была распита бутылка пятизвездного коньяку, из которой Алексею Григорычу досталась одна полная стопка, ровно во сто грамм.
Спать троица улеглась, разумеется, порознь.
7
Утром, когда в селе прочищают глотки петухи, а в городе радиотранслятор, Владимир Семеныч встал со своего места спанья и прошел на кухню вскипятить кофе. Покуда вода грелась, Голубец заглянул в спальную. Дуся и Алексей Григорыч, прикрытые одною только простыней, голыми лежали, переплевшись телами как в срамном фильме. Дуся находилась в полудреме, и скрипнувшая дверь доконала остатки ее сна. Владимир Семеныч смотрел на Дусю колеблющимся взором, несшим сквозь пространство один единственный вопрос - "за что?".
- Не смотри на меня козерогом, - сказала Дуся Голубцу. От ее слов проснулся и Алексей Григорыч. Он тотчас спрятался, устыдившись, под простыню. - Подумаешь! Мне вдруг просто захотелось переспать с собственным телом. Что тут особенного!.. это может казаться тебе дикостью, а только я пережила... Ощущения! Видеть как, млея, извивается твое тело, знать, что оно чувствует, и в это же время быть другим существом!!! Тебе обязательно надо это испытать.
- Но ты... ты же предала меня! - вскрикнул Голубец и представил, как над его женской головкой стала нарастать доброкачественная опухоль с высоким содержанием кальция.
- Этого нет! К тому же Алексей Григорыч - женщина.
- Кой черт, что женщина... ну нет, мужчина он! А... а факт измены не зависит от пола, с которым изменяешь. Измена такого свойства, что или она есть, либо нет ее.
- Брось так думать! Ты меня неверно, может быть, понял? Я же тебе говорю, что переспала с самою собой. Где же тут взяться измене?
Алексей Григорыч прятался все глубже под белесую хлопчатую ткань, ибо разговор начал принимать угрожающую сторону, из которой естественным выходом было избиение. И, скорее всего, избиение именно его, Алексея Григорьевича. Но тут Голубец хитро переменился и его речь смягчилась, ставши заискивающей и мурлыкающей, точно у майской кошки.
- Это мы обсудим без посторонних, - сухо сказал Владимир Семеныч и уже выходя добавил. - Кофе подоспел...
Алексей Григорьевич все еще чувствовал себя между молотом и наковальней, поэтому высказался оправдательно и как бы ни к кому:
- А что я мог сделать? У нее эвон мышц как у бегемота, а я такая хрупкий. Да, да, она меня пошло изнасиловала. Именно так!
- Но вы же не будете на нее заявлять прокурору, - брезгливо сказал Владимир Семеныч.
Он вышел из комнаты даже не хлопнув дверью, потому что обижаться отучился и считал это дурным тоном.
Дуся заместо кофе заварила себе чаю, выращенного не иначе как на Подоле... Пили напитки молча и как-то сурово. Сказывалось изменщическое недоразумение.
- И как вам Дуся? - спросил у Алексея Григорыча Голубец. - Какова она в постели?
- Трудно сказать так сразу. Хотя она и мужчина, я бы, однако, действовал иначе. Напору в ней нету...
- Помалкивайте, хамло. - Дусе крайне не понравился этот диалог. - Неприлично распространяться о даме в этом смысле.
- Ха! да-к вы ж мужчина!
- Форма такова и есть, это да. Однако содержание у меня женское. Так что не болтайте лишку, а то зашибу.
Владимир Семеныч заметил, что присутствие Дуси в мужском теле огрубило ее, сделало самоувереннее, хотя манеры держать чашечку ли, сигаретку, или жестикуляция - все это было сродственно именно женщине.
Алексей Григорьевич закончил пить первым и сразу же пошел хозяйничать по прослушиванию граммпластинок с так именуемой классической музыкой. Да, он был не чужд наскоро перехватить один - другой такт какой-нибудь симфонии или чего другого.
Заиграл Моцарт.
- Моцарта уберите! - заорал Владимир Семеныч. - Он мне противопоказан докторами.
- Но ведь Моцарт же, Вольфганг Амадей, - донеслось из комнаты, - это же прекрасно!
- Да, никто не поспорит, но слишком прекрасно, чтоб доставлять мне удовольствие! Утро надо начинать с немецких маршей или хоть с Брукнера. От Моцарта прет духом ванили: неизменно вкусно...
Голубцу внемлили, Моцарт заглох, и теперь раздался Бетховен.
- Этого-то хоть можно? - выкрикнул Алексей Григорьевич.
- Бетховен? По крайней мере это не-Моцарт, пущай надрывается...
- Чем же Моцарт с Бетховеном вам насолили?
- Отнюдь! Я их люблю и поэтому не решаюсь приправлять ими кофе. Моцарт так прозрачен и гениален, что будто приобщает вас к себе в соавторы; но сочинял он как-то небрежно... А Бетховен... ну, это нервы бога.
- А кого из двоих вы больше любите?
- Конечно же Баха!
Компания (или нет - кампания) развеселилась ответом Владимира Семеныча, но больше остальных радовался своему внезапному остроумию сам Голубец. Троица уже подымалась из-за стола, когда неожиданно, впервые за двадцать с небольшим дней, заговорило радио.
Часть 2
Andante con moto
1
- Внимание! Говорит Киев! Киев говорит! Послушайте обращение президента Украинской Ненародной Республики к жителям Киева, - и далее полился детский голос, чему никто не задивился, а все только подумали, - И этот туда же...
"Глаздане Уклаины, дологие кияне! Некотолые дестлуктивные силы пытаюца обвинить в произоседсем плавительство и лицно плезидента.
Но какое такое, плостите, относение могут иметь люди к плилодному катаклизьму? А ни-ка-ко-го! Да и не могут йметь...
Вплоцем, слозивсееся полозение мы оцениваем как эпидемию. Все уценые, котолых нам полуцилось лазыскать в этой нелазбелихе, узе нацали выяснять плицины слуцившегося.
Влеменно Киев объявляецца заклитым голодом. Въезд, лавно как и выезд, возбланяецца...
Сейцась нами создаюца спецьяльние блигады по больбе с малодельством и длугими бесчинствами.
Отменяеца смелтная каснь и всевозьмосные виды телесных утеснений; вылубка леса и отлов всяких зивотных заплесяеца, потому цьто у нас есть фундаменьтальные основания полагать, цьто мы с вами, глаздане, мозем попадать в любую фолму мателии, дазе и в неодусивленную.
Плосю вас относица тепель ко всем пледметам и субектам зизни как никогда белезливо.
Эпидемия исследуеца, исеца вилус, влияющий на изменение фолмы бытия.
Мы долзны ввести, и сколо так тому и быть,-- новый плинцип идентификасии Целовека. Обласяюсь к вам с искленней плосьбой. Позалюста, кто мозет, пусть возвласяеца на лабоцие места.
|