Уж день мертвел, рождая в муках вечер... Нет-нет, не бросайте читать, поэзии более не будет; но вы поймете меня, отчего она вперлась поперед остального, когда каким-нибудь сладким богоподобным предвечерьем и в счастливом расположении духа кротко приобщитесь к таинству небесного опустения и когда в душе распепелится невесомая грусть осознания конечности всякого явления...
Да уж, это было именно такое вечеренье, в которое за все слова мира отдашь один только взгляд на тающее солнце... Посиживал я на лавочке в тихом парке, поминутно оставляя чтение и озираясь вокруг. Во мне блуждало своеобразное вдохновение! Но знаете, я уж в который раз убеждаюсь, что до вдохновенного мгновения должен минуть не один день...
Книгу я пощипывал маленькими кусочками, т.к. это была какая-то философическая абракадабра, из которой я всего лишь осмыслил, что автор попросту надо мной насмехается, умело поигрывая моими представлениями о жизни и давая мне понять, что понять ничего невозможно.
--- Хорошая, видать, книга, --- послышался голос.
Я обернулся на звук. Рядом и справа от меня теперь находился щуплый старикашонок, но с очень живыми и одухотворенными глазами.
--- Не ахти какая, --- улыбнувшись сказал я, посчитав диалог иссякшим.
--- Простите, вы не узнаете меня? --- спросил он.
Своевольно, мои глаза ощупали его лицо и я отрицательно вздохнул, дескать, мои соболезнования, но никак нет, не узнаю.
--- Отрадно! --- распевно выкрикнул старый. --- Не терплю людей, которым я знаком и...
В этот момент мои пальцы нервически и предвещая убийство забарабанили по книге; старик это внимательно отметил.
--- Понимаю, вы не хотите моего общества, --- сказал он.
"А впрочем, --- подумал я, --- книга мне уже наскучила, можно и поязычить..."
--- Нет, отчего же...
--- Вы очень вежливы, --- сказал старик. --- Это большая редкость! теперь люди боятся останавливать собственное внимание на незначащих вещах.
--- Незначащих?
--- Ну да, на ничего не значащих для них вещах, как, например, на случайном общении с посторонними. Нет времени, нет желания да и способность чистого созерцания отмирает. Спешить, главное куда-нибудь торопиться, мчаться обогнать собственную жизнь! И только старость освещает истинные ответы, --- отвлеченно закончил он.
--- ОсвЯщает? --- я вопросительно увеличил буковку "я".
--- Нет, "освЕ...", свЕт...
Скамейка, занятая мной и стариком, вдоль и поперек и во все стороны была искромсана вездесущими знаками неутолимого человеческого желания хоть как-нибудь наследить в истории, повсеместными --- "Здесь был..." Старик закурил, откинулся всем телом назад, вытянув руку вдоль по скамеечной (а то еще подумаете, что по моей!) спинке. Эта поза показывала, что вести разговор ему приятно и что не так скоро в моих ушах умолкнет его голос.
--- Я вас еще не утомил? --- заискивающе спросил он, заведомо, однако, понадеясь на мое ощетинившееся долготерпение.
--- Покамест нет, --- прямо сказал я.
--- Это честно!
--- Но вы, кажется, сказали, что не любите, когда вас узнают...
--- Говорил, --- разулыбался он.
--- Должно быть, вы известная личность?
Меня тут еще так было и зажгло, будто мне под хвостом перцу насыпали, прибавить " в прошлом", но я все же сдержался, а старик отгадал мою мысль.
--- В прошлом, далеко в прошлом, но это не важно. Наверное, вам будет интересно знать, откуда во мне взялся этот, так сказать, предрассудок?
--- Расскажите...
Но он начал, почти не дождавшись моего согласия.
--- Некогда я был или слыл, если вам будет угодно так подумать, известным... известнейшим и очень популярным ( он глубоко затянулся дорогой сигаретой) актером.
--- И в каком театре вы...
Однако он несколько раз отмахнулся рукой, как будто б выкрикнув: "Потом, это потом..."
--- Со временем, меня начали узнавать; со мной приветствовались совершенно чужие мне люди. Не стану лукавить, это мне нравилось... поначалу. Но совсем уже скоро я заметил за собой одну поразительную, можно даже сказать --- паразительную штуковину. Видите ли, я тогда почти физически ощутил, что теряю самого себя и получаюсь каким-то чужим мне самому... нет-нет, неверно, вычеркнем последнее предложение... я понял, что во мне совершилась навязанная людьми перемена. Ну, знаете, вроде бродишь одиноко по улицам и улочкам, тебя узнают, примечают, "Здравс'те" тебе говорят ( это и чертовски приятно, но будто и выталкивает тебя из толпы, словно бы ты голый); гуляешь, значит, и где-то там, в недрах ума подспудно думаешь --- как себя держать, чтобы лучше? Но при этом в тебе шевелятся как бы даже нечаянные мысли-червячки, точат они тебя изнутри, незаметненько лишают тебя какой-то внутренней свободы и - твое поведение на людях приобретает силу незыблемой привычки, навязанной тебе другими, извне. Именно тогда ты и начинаешь смотреть на себя, так бы сказать, в третьем лице, строго надзирая за собственными поступками и ежемгновенно думая: достойно ли то-то и то-то славе великого актера? Иногда до такого маразма эти оценки доходят, что бывает и руки товарищу не подашь --- а вдруг как-нибудь некрасиво руку вытянешь, а кругом люди на тебя смотрят!.. Словом, сам себя в клетку загоняешь. А она все меньше и ничтожней, того и гляди - задохнешься... Но не вдруг я понял, во что превращаюсь и во что превращается моя жизнь, ох, не сразу!.. И вот однажды вечером, после спектакля, я вошел в свою уборную; примостившись перед зеркалом, вытер грим и... не узнал себя...
Едва лишь прозвучали эти слова,--- мои брови, туго сплетясь между собой, тронулись вверх, на макушку, и этот их предательский побег я переживал затая ужас, ибо на моем лбу от удивленного растяжения кожи разгладились даже глубокие морщины и теперь уже слышалось, в некотором смысле, рвущееся потрескивание. Если бы стеснительный Самсон раздирал своему льву не пасть, но покрывающую лоб кожу, этот благодарный лев, пожалуй, один бы и понял меня.
--- Да, да, --- продолжал он, --- именно так, я не смог узнать себя. Из зеркала на меня глядела какая-то самодовольная, напыщенная мраморная рожа... Тем же вечером меня свезли в лечебницу. Ну, вы, надеюсь, понимаете в какую (он пощелкал себя пальцем по голове, вызвав звук пустой бочки)... Лицо мое было все расцарапано и кровоточило. Еще и по сей день вы можете видеть эти шрамы... А почему, знаете с какой стати оно было... оно... (он вдруг дико расхохотался, очевидно, отыскав забавное название)...оно было предано анафеме? Ни в жизнь не отгадаете!
--- Даже не попробую, --- сказал я, чуть-чуть отодвинувшись от старика.
--- Я пытался сдернуть с себя маску!.. Теперь-то я, разумеется, понимаю, что глупо портить себе лицо, когда желаешь расковырять собственную душу... Вы улыбаетесь? нет-нет, не смущайтесь, в этом ничего дурного нет, мне и самому смешно вспоминать...
Старик закрыл глаза и говорил теперь тише, надорвано как-то.
--- Не пережив, что я пережил, затруднительно... немыслимо почувствовать неподдельный колючий страх осознания того, что, будучи живым, ты не живешь вовсе, но за тебя живет твой двойник, оборотень, который иссушил тебя, выглотав все твои лучшие и наисветлейшие помыслы, сделал из тебя безотказную... безоткатную машину успеха. Нелепо, ведь так?.. Но слушайте же дальше. Через какой-нибудь месяц мой нервный обрыв зарубцевался. Я очерствел к боли чужих людей, ведь в них, думалось мне, и сокрыта причина всех моих терзаний и мук самоистязания; они и только они повинны в исчезновении меня самого! Впрочем, скоро эта мнительность, это переложение ответственности на других показались мне смехотворными. Я решил смотреть на мир открытыми, а не сощуренными глазами. Пусть я наполнюсь подлинной жизнью, всею без остатка, но не той лишь ее соблазнительной ляжкой, которую мне было удобней и слаще замечать; пусть ничто не обойдет меня стороной! Этому, конечно, надо учиться, само собой подобное умение не снизойдет... И вот, сообразно со своими новыми мыслями, я напрочь развязался с театром, ведь лучше-то самой жизни никто еще не ставил сцен... А теперь, поверьте, я счастлив, счастлив и нищ свободой... Но что это? читаю на вас разочарование!
--- А что б вы хотели после такой мелодраматической декламации? --- резко отсек я. --- Мне еще, может, и гопака вам на радостях выплясать?
--- Ба! да вы, оказывается, чуткий человек! У меня сегодня решительно удачный денек!
--- Чего я не могу сказать о себе...
--- Не дуйтесь, ради бога не обижайтесь на старого дурака и эгоиста! Давайте-ка я вас позабавлю веселыми стишками?
--- Забавьте!
--- "У мальчика Жоржа шумело в ушах, --- в соседней квартире играл Оффенбах." Смешно?.. Странно, обычно смеются. Ну тогда такое. "У всякого у мишки,--- ведь крепкие нервишки: --- его пчела жалит, --- а он и не кричит..." У-у, да вы, батенька, и вовсе грозовой тучей нафуфырились. Ну-ка, расхмуртесь сейчас же!
--- Глуповатые стишки, вот мне и всгрустнулось...
--- А у меня, представьте, всегда наоборот: чем сволочнее на душе, тем больше мне надо покуралесить, вспороть, так сказать, застоялую исжогу жизни.
Старик замолк и на глазах у него блеснули солоноватые жемчужинки пронзительного сочувствия ко всему нашему жалкому миру, делящемуся на дураков и отпетых кретинов. От этой трогательной картины у меня даже кольнуло в груди: мне словно б выдавили потаенный прыщик скверны моей души.
Меж тем небо уже облакотилось на тучи, предзнаменуя скорый дождь.
Поодаль, где-то в конце аллеи, я увидал женщину, метавшуюся от одной скамейки к другой, будто рыба на нересте. Еще не очень-то приблизившись к нашей со стариком скамейке, она вдруг на мгновение замерла, выкрикнув крепкое словечко, но тотчас же, как-то по-мужски грубовато, двинулась на нас:
--- Папа! Слава богу!..--- облегченно сказала она старику, не удостоив мое присутствие даже взглядом,--- Где ты пропадал весь день? Пойдем же скорее, через тридцать минут твой выход...
Признаться, на удаленном расстоянии эта дамочка еще б смогла шевельнуть сердце какого-нибудь трепетного самца, мечтающего, чтоб рядком с ним находилось любое создание, отличающееся от мужчины хотя бы наощупь... Напористо же отведя старика шагов за десять от меня, она что-то шепнула ему и, издерганной походкой вприпрыжку, воротилась ко мне.
--- Я, очевидно, должна перед вами извиниться. Отец, накануне каждой премьеры, любит хорошенько "выжать" роль перед неискушенным человеком...
--- Но... разве он не уходил из театра?
--- Уходил?--- рассеяно повторила она. --- Почему уходил?.. Ах, да! видимо, это он нафаршировал вас всяким вздором...
--- Э-э-х,--- проблеял я горным козлом, презирающим собственную глупость,--- так это был только проблеск!
--- Что вы сказали?
--- Я спросил, какую же роль будет исполнять ваш дражайший родитель?
--- Мефистофеля,--- выпалила она, поспешив во след растворившемуся в тишине сумерек старику.