При дворе Кира II Великого держали человека, придумывавшего Царю царей новые и новые утехи и наслаждения. Давно это было! С тех пор человеческое воображение, будто "шагреневая кожа", ссохлось до пугающе малых размеров. Да и цари перевелись. Их заместили скромные, но очень богатые люди. В древности они не выпячивались, зато сейчас позволяют себе буквально всё. Наверное, поэтому их грызет скука, грубо подталкивающая к разным безумствам. Например, завести в бассейне Белую акулу и близко знакомить ее со своими недоброжелателями, приговаривая: "Моя девочка проголодалась! Ути-ути! Плыви ко мне, рыбка, я дам тебе червячка!" Время избыточной пустоты. Но дорогой костюм, предусмотрительно пропитанный фи!ромонами, никогда не станет дороже рубища отшельника.
Город N далеко не первый, в котором из тюрьмы устроили гостиницу. Комизм заключался в том, что попасть в "тюрьму" могли позволить себе только нувориши. За сутки в обычной бетонной коробке с деревянными нарами надо было выложить тысячу крепкой валютой, или языком современной интеллигенции - 1000 уёв! Желающим приходилось ждать одиночного нумера по полгода и больше. В очередь, сукины дети, в очередь!
Тюрьма находилась на балансе Государственной Службы Безопасности. Две трети площадей по известным причинам предоставляли бесплатно, остальные - за бешеные деньги. Сперва кандидат заполнял пространную анкету. Каверзная бумаженция влезала своими вопросами в самые потаенные области коммерческой деятельности возможного съемщика. Некоторым отказывали. Удивление не удовлетворялось. Причины не объяснялись.
Теодору Григорьевичу Иванову повезло! Его приходу, казалось, даже обрадовались и обещали поселить. Когда с ветки времени опало шесть листьев с тридцатью прожилками в каждом, Иванов "с вещами" подъехал к железным воротам с рюшками колючей проволоки наверху. Встретили радушно. Провели к коменданту, майору ГСБ Григорию Семеновичу Бобруйскому. Среди здешних арендаторов социального жилья его называли "Зверь". Вспыльчивый, прямолинейный служака, жестокий к нарушителям режима и беспощадно упрямый.
Жонглируя бровями Иванов прочел, хмыкнул. Поколебался секунду. Решительно:
--Где подписать?
Майор ткнул заскорузлым пальцем:
--Вот.
--Готово.
Бобруйский приветливо улыбнулся, бережно положил договор в папку и закрыл в сейфе. Погладил ключ, спрятал во внутренний карман. Резко изменился в лице и гаркнул:
--Заключенный Иванов! Встать! - вызвал конвоира: -- Сопроводить в камеру!
--Руки за спину! - скомандовал солдат ВВ, грубо толкнув Теодора Григорьевича.
--Полегче, братишка!
--Молчать! - крикнул майор.--В карцер захотел?
Такое деликатное обхождение озадачило новосела и на душе у него стало не весело. "Блядь! Захотелось дураку приключений на свою задницу! Сейчас прическу "обнулят". А через неделю встреча с китайцами. Влип, дурачина!". Но эту остро неприятную мысль притупила другая: на дворе лето, жизнь удалась, а "гардероб" на голове, говорят, полезно обновлять. Так и вышло: обрили; в душевой облили какой-то гадостью; выдали смешную робу а-ля "я вышел погулять на Елисейские поля".
В камере было сыро. Всю ночь ворочался на скрипучих нарах. Едва-едва оседлал к утру верткого Морфея, в замочной скважине загремели ключи:
--Подъем! Выходи на поверку!
--Иди к черту! - в полудреме отмахнулся Иванов.
Двое дородных парубков зашли в камеру. Закрыли за собой дверь. Бить не били, но бока ему помяли для острастки.
--Да вы что, суки?! Мои адвокаты вашу контору подчистую съедят!
--Ладно, ладно, -- сдался Иванов, шепотом казня себя могучими словами за тягу к новым ощущениям.
Оба дылды приняли оскорбления на свой счет и - взбучка увенчалась звонкой затрещиной. Иванов взбодрился. По достоинству оценил персонал и решил помалкивать.
Завтрак. От баланды бедолагу скрючило. Это была вершина страданий! Он мог вынести все что угодно, кроме жалостных просьб желудка. Потребовал встречи с Бобруйским. Пусть считает контракт аннулированным! Согласен на любую неустойку! Я требую! Требую! Требую! Я вас всех в прах!.. Гневные угрозы после ухаживаний тренированных кулаков кубарем скатились на гладь просьб и затонули в пучинах мольбы. Нет, никто и слушать не хотел. Никакого сочувствия!
Наступил третий день экстремального отдыха. Вольнонаемный зэк, сломанный системой, смирился, нацарапал на стене отметины. Рука порывалась сделать семь сразу, сознание останавливало: только завтра может появиться четвертая.
В пятницу за ним пришли:
--На выход!
Из соседних камер плаксиво звучало: "Я буду жаловаться! Выпустите меня!". Знакомый путь к Бобруйсому. Радость Иванова виляла хвостом: "Слава Тебе, Господи, услышал!"
--Садитесь! - приказал майор.
--Послушайте! Что вы себе поз...
--Вы переводитесь в другое крыло.
--Представляете, какую поэму я на вас накатаю прокурору???
--Кстати, ознакомьтесь.
--Что это такое?
--Постановление прокурора на ваш арест.
Иванов пробежал глазами текст. Когда они остановились на огромной печати Городской прокуратуры, в голове помутилось, он рухнул на привинченный стул. Несколько раз провел рукой по лицу:
--Идиотизм!
--Согласен, неуплату налогов в особо крупных размерах можно и так назвать. Вы хорошо прочли?
--Кажется.
--За время вашего турпохода мы собрали недостающие улики. Как говорится, милости просим в родной дом... лет на десять.