Багровый рассвет в самом расцвете сил. По стенам больничной палаты будто растекаются кровавые жилы нарождающегося солнца. На кровати табличка: "М.Ф. Томных. Коматозный. Повышенное внимание". Он подключен к аппарату искусственного дыхания. Открывает глаза - веки с трудом поднимаются, весят не меньше Земли. На столе полусонной дежурной сестры срабатывает сигнал: пациент зашевелился. Она спешит в палату, перед этим успев доложить главврачу по телефону: "Кажется, он вернулся... Да, иду проверить... Жду..." Входит высокий жилистый мужчина. Медсестра высказывает ему какие-то соображения, он соглашается:
-Вы правы, Лидочка, от аппарата можно отключать, -- говорит главврач. - Выкарабкался.
Пациент удивленно смотрит на обоих, губы его шевелятся. Вероятно, он что-то хочет спросить. Доктор, прикрывая ладонью рот, знаком просит больного молчать. Даёт распоряжения относительно того, какие лекарства применять в дальнейшем и как часто ставить капельницу. Сестра понятливо кивает. Они выходят из палаты, у дверей которой скучает на приставном стульчике милиционер, совсем еще мальчик.
В голове Михаила Федоровича Томных навязчивый гул колокольного набата. Чувствуется острая боль в правой груди. Невозможно пошевелиться.
Пространство города разрезает телефонный звонок:
-Я через знакомых узнал, что он выжил!
Пауза.
-Нет!!! - возглас отчаяния.
-Увы. Завтра навещу его. Лучше бы он умер.
-Тебя знают в лицо - не пропустят. Пойду я.
-Но...
-Не отговаривай!
-Будь что будет!
Наступает завтра. По больничным коридорам семенит маленькая женщина в белом халате и чепчике набекрень. В руках у нее ридикюль с большими красными крестами по бокам. Милиционер останавливает ее. Она объясняет, что пациенту пора делать животворящий укол. Рассеивая сомнения стража, открывает сумочку: там шприц и какие-то ампулы. Всё в порядке, говорит он, проходите. За ней закрывается дверь. В поведении женщины что-то настораживает молоденького лейтенанта. Секунду поколебавшись, он заскакивает в палату - и очень своевременно: женщина уже замахнулась ножом над неподвижным Томных, который выпучил глаза и мычит, подергивая головой. Милиционер хватает женщину за руку и отбирает нож. "Ненавижу! - кричит она то ли Михаилу Федоровичу, то ли лейтенанту, или самому небу. Нервно дрожит. - Будь ты проклят!" На шум сбегаются люди. Приезжает милицейский дежурный наряд. Несостоявшуюся убийцу уводят, но прежде старший наряда успевает отчитать нерадивого охранника: служебный долг лейтенанта сгорает от стыда, но сам служака остается невредим.
Михаил Фёдорович завидно поправляется, но совершенно ничего не помнит ни о себе, ни о своей жизни, ни о том, что с ним произошло. На его расспросы главврач неохотно объясняет, что не вправе касаться прошлого пациента. Сегодня к нему пожалует следователь из прокуратуры. Возможно, он сможет растолковать и связать случившееся. "Короля делает свитер" --, ухмыляется. Доктор обеспокоен потерей памяти Томных; собирает в его палате консилиум. Никаких сомнений - Михаил Фёдорович потерял память, поэтому следователя просит не ахти изнурять болящего расспросами: ведь он только месяц тому выцарапался из комы... Лицо следователя выражает брезгливость, в глазах сверкают злобные вспышки-взгляды: не легко ему справиться с нескрываемым отвращением к Томных, убийце четырех невинных детей. Он не узнает их на фотографиях.
-Скажите, -- голос Михаила Федоровича дрожит, раскачивается на волнах роковой невозможности. - что... сделал?
Томных не умеет подобрать подходящее местоимение.
-Не волнуйтесь, вам врачи запрещают.
-Ска-жи-те!
-Вы погубили четыре невинных души. Откровенно признаюсь, мне очень жаль, что вы не помните тех событий.
-Почему?
-А чтобы тебя... Он еще смеет спрашивать!.. чтобы вас совестливый стыд удушил, как подлую вошь!
- Дикий абсурд!.. Господи, ведь ни одного воспоминания... Просто немыслимо... -- Он немного помолчал. На глазах проступили слезы досады, обиды невыразимой. Промелькнуло и подозрение, что кто-то по неизвестным причинам собирается взвалить на него чужую страшную вину.
-Не может быть только того, что всем воочию видится. - Следователь пожал плечами, нахмурился и дал Томных посмотреть видеозапись наблюдения из торгового зала одного магазина. Покачиваясь, на детей набрасывается человек, похожий на Михаила Федоровича, разит их охотничьим ножом с зазубринами; потом падает, получив пулю в грудь, ударяется затылком о металлический стеллаж.
-Хватит, хватит! - хрипит Томных. - Избавьте! Оказывается, смотреть на себя со стороны - противоестественная мерзость!
-Припоминаете? - щурится следователь.
-Не может быть, не может быть! - в горячке твердит Томных. - Значит, та женщина... хотела меня убить...
-Она мать погибшего мальчика.
-Необъяснимо! Но зачем... зачем... это сделал?
-Наркотический угар.
-Я не верю!
-Отпечатки пальцев на рукояти и...
-Не продолжайте. Что же теперь со мной будет?
-Вас будут судить. Учитывая полную потерю памяти, будете мять бока на койке в психушке.
-А там заставят вспомнить, что я подонок? Но я не хочу, слышите, не желаю заново пережить весь этот ужас!.. Я не убийца, я не мог...
-Суду виднее.
Михаил Фёдорович выпалил:
-У меня есть семья?
-Жена и двое чудных ребятишек. Они отказались от вас.
-Их можно понять.
-Вы передвигаетесь самостоятельно?
-Хожу потихоньку. Зачем вы спросили?
Следователь смотрел в окно. Безучастная природа буквально подавляла своей напыщенной вечностью. В обнимку кружились листья; ветви деревьев танцевали с ветром сонный осенний вальс; небо отдалялось от земли, приобретая непроницаемую глубину щемящего восторга.
-Четвертый этаж. - Следователь неотрывно смотрел в глаза Михаила Федоровича с какой-то тайной мыслью, что безвыходные, тупиковые положения легко разрешаются неожиданными поступками. В нем боролись презрение и невесомая жалость к этому убийце и человеку.
-Страх и надежда всегда ходят под руку! - отрешенно сказал Томных. - Не искушайте! Вам придется судить чистого человека! Понимаете, другого!
Следователь смолчал. В дверях остановился, порываясь что-то сказать, но сдержался и чуть не на цыпочках вышел. Он впервые столкнулся с таким поистине трагичным, нелепым случаем. С надрывом вздохнул, почему-то прокляв Адама и Еву.
Михаилу Фёдоровичу впаяли семь лет лагерей строгого режима. От последнего слова на суде отказался. Обхватив мохнатыми руками голову, смотрел своими обезумевшими, красными от недосыпания глазами в непорочное никуда; не обращал внимания на плевки, достававшиеся ему в лицо от беснующихся родственников зарезанных ребят.
Виновность собственного тела была ему очевидна и принята им безропотно, хотя сам он не находил оснований, чтобы считать себя грязной низостью рода людского. Пытался внушить себе, что понесет наказание заслуженно, что с ним поступили справедливо. Самобичевание, наконец, взорвало его новое, непорочное сознание. Бытие вдруг оцепенело. Больше терпеть взаимоотрицающие столкновения переживаний не оставалось сил. Страстно захотелось свободного, вольного вздоха. Знобит!
Вечером его нашли в камере мертвым. Прервал дыхание: перестал есть.