Хочется сказать это врачам, жене, детям: "Не могу. Вы заставляете меня страдать!" Но я и говорить-то не могу. В свои 43 уже дряхлый старик, прикованный к постели. Врачи безнадежно, а медсестры с жалостью смотрят на меня - такое месиво кого угодно разжалобит. Я был на пороге вечного сна и покоя уже 4 раза. И всякий раз мой дух насильно засовывали в это разбитое никчёмное тело. Я почти не могу спать, боль горячим оловом течет во мне. Единственные мгновенья отдыха я получаю, теряя сознание. Знали бы они все, что я их слышу, а ещё лучше, что я чувствую... Всё-таки эвтаназию изобрели очень добрые люди, жаль, мне этот метод испытать не удастся... Боль понемногу отступает, накатывается сон...
- Сережа, иди, встреть гостей, - это моя мама. Мне 14, и мы жарим шашлыки у нас в саду. Если не знать тропинки, то придти к мангалу можно не скоро. Я бегу открывать калитку. Прекрасный вечер августа. Август вообще хороший месяц - без мошкары июня, жары июля, да и легкой сентябрьской грусти пока не слышно. Перед входом уже собралось всё семейство Карповых. Наши семьи дружат уже много лет, вроде отец служил вместе с Аркадием Андреевичем в Афганскую войну. А вот и она... Катя Карпова. Выглядит настолько прекрасно, что я стою прямо, словно березовая чушка, и с открытым ртом, как бешеная лиса.
- Эй, боец, рот прикрой - мухи налетят, - глубокий юмор у дяди Аркадия не в почете. Кадровый офицер, он участник всяких опасных конфликтов, но временами ему все же указывают на казарменные шутки (а это чаще всего делает тетя Оля - его жена), а он никогда не обижается. Лишь краснеет и бормочет что-то вроде "кто в армии бывал, тот в цирке не смеётся". Он вообще добрый, наверное, поэтому они с отцом ладят.
- Чего стал столбом? Веди уже к имениннику!
Катина улыбка, и я на седьмом небе от счастья. Улыбаюсь, как дурак, и браво веду их сквозь дикие заросли нашего немаленького садика. Мы намерено запустили его - плодоносить яблони и груши почти не могли, да и хоть какая-то дополнительная защита дома от ворья. К тому же, вполне мило получилось.
Да уж, сейчас этот сад - мир, в котором я могу жить без боли. Тогда он казался просто местом, где стоит наш дом, казалось, что он всегда был и всегда будет; а сейчас это особенная коморка моей души, которой я не даю высохнуть и очерстветь. Чем чаще я погружался туда, тем отчётливее вспоминал, а может и придумывал снова, почки на деревьях, яблоки, их медовый вкус, их почти приторный сок, крапиву, что жгла мои когда-то босые ноги, листья, в щели между которыми струился свет. Тот самый свет, который я видел за её спиной, когда обнимал, листва, в тени которой мы тогда были вместе...
- Аркаша! - это медведем взревел мой отец. Он и так габаритами смахивает на медведя, а сейчас, в фартуке на голый торс, красный от жара мангала и руками в мясном соку сходство стало пугающим.
- Сёма! - на этот раз драл горло дядя Аркадий. Он перемахнул через куст смородины и в момент зажал папу в объятиях. Если вы видели, как "обнимаются" медведи, вы меня поймёте. Два взрослых мужика сдавили друг друга так, что я скривился от хруста их костей, но ритуал был соблюден, и все проследовали к столу. Аркадий Андреевич начал свою речь, хотя ко всяческим речам и тостам относился довольно холодно.
- Семен, мы с тобой дружим уже лет... двадцать, верно? За всё это время я...
Дальше я не слушал. Всё моё внимание было приковано к Ней. Ещё год назад она ничем не выделялась из толпы девочек-подростков, гадких утят, как их часто называют, но сейчас Катя ни в коем случае не была этим утенком. В тот миг она скорее напоминала ангела с белыми крыльями за спиной, которых никто не видел, и мне чертовски приятно было думать, что они там есть, и что это знаю я один.
- Сергей, а как у тебя дела, ты же теперь суворовец, да? - голос дяди вырвал меня из поэтического полета мысли.
- Все хорошо, дядя Аркадий, получил только две оценки "хорошо", - я выпендриваюсь и перед Катькой, конечно, но сам признавать этого не хочу, не влюбился же я в эту девчонку, в самом деле...
Ужин, шутки, молодое вино, под присмотром родителей, естественно. Заросший сад, тонкий парус луны уже явно виден на небе. Мы с Катей вдвоём, говорим друг другу какие-то глупости, смеёмся. Я показываю ей на эту бледно-желтую дужку, приобняв, как будто чтобы развернуть её в нужном направлении, тычу почти смело вверх, на яркие россыпи звездного жемчуга. Набравшись храбрости, а может хмеля, целую её, по-юношески неумело. Лучшие мгновения моей жизни... кажется, душу бы отдал за возвращение в ту жизнь. Обнимаю её, но пальцы теряют материю под собой, время бесконечно растягивается, звуки тухнут. Я стою рядом с Катей, целующей какого-то паренька.
- Мне тоже нравится этот момент вашей биографии.
Сердце моё заколотилось, я зажмурил глаза, отгоняя наваждение, потом открыл. Если бы я мог прыгнуть, то так бы и поступил, но мне этого сделать что-то не позволяло, поэтому я просто таращился. Высокий худой человек, в плаще явно не по погоде. Мне никак не удается разглядеть его лицо - то ли света луны недостаточно, то ли оно закрыто темной вуалью.
- Не утруждайте зрение, хотя, что это мы, вы же наверняка в замешательстве. Позвольте представиться, мое имя эээ... впрочем, у меня нет имени, Сергей Семенович. Мы представляем эээ... могущественную инстанцию и хотели бы сделать вам предложение.
- Какое, к черту, предложение? Вы, максимум, моя галлюцинация и я не понимаю где я, и что происходит, - не вытерпел я. Невозможность заглянуть незнакомцу в глаза меня крайне раздражала, несмотря на мой ступор вначале. В тот же момент на маске лица этого типа проступила пара глаз. На мгновение мне показалось, что глаза эти излучают багровый свет, подобный отблескам пламени в литейном цеху. Лишь мгновение, но этого оказалось достаточно, чтобы животный страх поднялся из глубин моего подсознания.
- Бойтесь своих желаний, Сергей. И называть нас галлюцинацией, по меньшей мере, нетактично, мы ведь можем и обидеться. А насчет вашего вопроса поясню: мы находимся в вашем воспоминании тридцатилетней давности, и наше предложение предельно простое - вы соглашаетесь на дальнейшее переживание этого эпизода вашей жизни на протяжении мнэ... ещё четырех лет обычного времени, или же вы отказываетесь от нашего щедрого предложения и возвращаетесь к нескончаемым реанимациям и болевым шокам.
От этих слов меня пополам скрутило дикой болью во всем теле.
- Ах да, этот краткий период без мучений пусть будет нашим залогом и доказательством нашей эээ... дееспособности.
С этими словами незнакомец слился с окружающей темнотой ночи и...
- Здравствуй пап, - голос дочери разбудил меня от этого сюрреалистичного сна.- У нас с Эдиком все хорошо, скоро твой внук, Никита, начнет ходить. Погода на этой неделе приятная. Вот солнышко чаще пригревает. Несколько дней назад ездили к маме на могилу, принесли ей цветочков, - послышался всхлип, я и сам чуть не заплакал. Но мои глаза уже не способны даже на это: - Праздник был - вот мы и выбрались.
Она немного помолчала, погладила меня по руке, потеребила пальцы, словно в ожидании, что сейчас я сожму её руку.
- Кладбище хотят переносить, хотя оно не очень старое, говорят: слишком близко к городу, слишком многие умирают в наше время и, к тому же, пропадает дорогая земля. Чтобы перенести могилу, нужны большие деньги, мы еле смогли всё уладить, но участка рядом нам так и не дали. Тут она тихо-тихо начинает плакать, будто боится меня разбудить.
-Папочка. Я очень скучаю по тебе... и маме. Выздоравливай.
Если кладбище снесут, я уже не смогу лежать рядом с Ней... Мне начинает казаться, что через пару лет только миллионерам будет куда ходить, чтобы повидать родителей, положить цветы. Проклятые города... Доченька моя. Она приходит ко мне часто, всегда говорит, что всё хорошо, всегда желает выздороветь, как будто я не знаю, что зять колотит её и беспробудно пьет.
Единственное преимущество моего положения в том, что слух мой усилился многократно, видимо мозг решил поглощать информацию единственно доступным путём. Поэтому я слышу даже то, что происходит у дверей моей палаты, то, о чем мне не говорят.
- Время посещения окончено, - это пришла ночная сестра. Скоро стемнеет и мне предстоит ещё одна бессонная ночь. Хорошо, хоть способность мыслить эта проклятая боль не отнимает, иначе время тянулось бы ещё более мучительно-медленно.
Ясно вспомнился сон и его неожиданный посетитель. Никогда не был суеверным, но от воспоминаний о красноглазом незнакомце явственно захотелось помолиться. Правда, я не помнил ни одной молитвы: времена были бурные, и религия не была моим приоритетом ни в молодости, ни уж тем более - потом. Да и конфликты на религиозной почве не прибавляли авторитета ни одной из враждующих сторон. Мусульман все чаще боялись, даже в странах с немаленькой мусульманской диаспорой. А после объединительного похода Мухаммеда Онта по территории бывшей ЛАГ слова мусульманин и террорист стали силлогизмом. Христианская же конфессия теряла приверженцев из-за своей слабой власти. Хотя участившиеся теракты вызвали волну мусульманских погромов за "христа" во многих, казалось бы цивилизованных, странах. Сразу вспомнились события той злосчастной ночи...
Мы с женой ехали из театра. В тот вечер она пахла восхитительно, этот запах будто отпечатался в моей памяти. Какая же она была красивая, я даже тихо гордился, что она у меня есть. Помню её волосы, пепельно-русые, но как будто светящиеся. Она надела то чёрное платье, в котором она была, когда я действительно понял, что люблю её, люблю её больше жизни...
Да, шла какая-то пьеса... не помню. На перекрестке почти в центре города дорогу загородил непонятно кем пропущенный тягач с цистерной. Образовался затор, и наша машина оказалась прижата со всех сторон. Все сигналили, кричали, а моя интуиция заставила спину истекать холодным потом. Катя тоже почувствовала тревогу. Через пять минут из кабины тягача вышел человек, толстый и в странной одежде. Не осознавая ещё почему, я запаниковал. Руки и ноги меня не слушались, голос дрожал, и внезапно я всё понял. Это был не толстый мужик-дальнобойщик. И странная одежда его таковой не являлась... Это был шахид. Террорист-смертник. Я повернулся к бледной как снег жене и захотел её успокоить....
Очнулся я через сравнительно небольшой промежуток времени. Все кругом походило на ад в лучшем представлении инквизиторов - горел, казалось, сам воздух. Одежда на мне тлела, а сам я висел на ремне безопасности над крышей машины. Нас перевернуло взрывной волной. Я повернул голову и увидел то, что осталось от моей красавицы жены. Осколок кирпича, непонятно откуда появившегося, влетел ей лицо, да там и остался. Я в шоке ловил ртом воздух, пока не увидел себя в зеркало. Тут меня проняло - я орал, кричал, выхаркивая легкие. Я изрыгал проклятия террористам, себе, Богу, просто орал, точнее пытался. Остановился, только когда осознал, что звук из моей гортани не вырывается. Раскаленный дым и воздух выжгли легкие и гортань. Снаружи зашумело, и на машину упали тяжелые капли воды. Меня тут же укутало облаком зловонного пара, от которого я чуть не задохнулся. Ещё через пару десятков минут спасатели извлекли меня из этой душегубки и осторожно понесли к карете скорой. Сил у меня хватило только чтобы повернуть голову, не потеряв сознание. На тротуаре стоял красноглазый...
Я проснулся в палате с глухим мычанием от пережитого ужаса и попытался встать и убежать. Но, как обычно, ничего не произошло. Компрессионный перелом нескольких шейных и грудных позвонков, повреждение спинного мозга. Врачи почему-то говорят очень громко, видимо, влияние профессии. Двигаться я не смогу, никогда. Хотя, пока не зарубцевались ожоги, это меня радовало. Теперь смирился...
Таких как я, непосредственно на месте взрыва подобрали одиннадцать... Не знаю, сколько из них сейчас испытывают те же муки, что и я, надеюсь, не все...
Зачем же я терплю всё это? Почему? Откуда у меня эта тяга к жизни? Я спрашиваю себя, и на ум приходит только наставления отца, который учил меня быть сильным и не сдаваться, как бы ни было трудно. Это всегда мне помогало. В суворовском, когда я не мог сперва поладить с мальчишками; в университете, когда я завалил какую-то сессию, и только нечеловеческими усилиями мне удалось остаться; когда партнер по бизнесу кинул меня так, что я едва спасся от тюрьмы; даже брак наш пережил кризис во многом поэтому. Но сейчас - ради чего? Дочь замужем и может сама позаботиться о себе, внук и так меня видел нечасто, останусь для него очередным "неизвестным солдатом". А больше не осталось у меня никого: родители погибли во время теракта пять лет назад, не стоило им ехать в Европу тем летом, брат исчез во время кавказской кампании очень давно, гребаный продолжатель династии, а моя Катя так и осталась на том перекрестке навсегда...
Говорят, Время лечит. Но я совсем недавно понял (кроме как думать, делать в моём положении больше нечего), что Время лишь забирает частички жизни из всего - воспоминаний, людей, чувств. Поэтому боль утрат уходит, острота момента стирается, а люди становятся бледной тенью былых себя. Лишь величественные строения пирамид или соборы средневековья не боятся бросить вызов этому неумолимому божеству. Правда, камень не испытывает страха, да и любви тоже не испытывает... может это и есть цена бессмертия?..
Почему мне не оказали милость, не оставили меня там, на том же перекрёстке с моей женой? Почему мы не могли погибнуть вместе, если суждено погибнуть? Я немного завидую ей, где бы она ни была...
- Здравствуйте, Сергей Семенович. Вы подумали над нашим предложением? - красноглазый появился столь же незаметно, как исчез в прошлый раз. Я огляделся - мы стояли в центре озера, немаленьких размеров. Это был Байкал моей молодости, мы ездили сюда с однокурсниками когда-то. Громадные площади, под толщей чистейшей воды. Помню, как восхищался мощью и неудержимостью природы, как жадно вдыхал, тогда ещё свежий, воздух. Небо казалось тогда более синим, трава - мягче, вода - слаще. Или просто я был молод? Теперь там стоит множество заводов, не стало охраняемого, чистейшего озера. Всё пожрала человеческая жадность, хоть они и отмахивались "общественным благом". Благими намерениями, как известно...
- Да, подумал... Повторите ваши условия, - я был спокоен, словно английский дворецкий, хоть стояние на воде, аки Иисус, не должно было так на меня повлиять.
- Ах да, спасибо, что напомнили. Условия были изменены: мы предлагаем вам переживание лучших моментов вашей жизни на протяжении одного года, но спешу вас заверить - субъективно это время растянется на долгие одиннадцать лет. Взамен мы хотим даже не вашу душу - мы хотим остаток вашей жизни, без малого двадцать лет. Не спрашивайте, откуда нам известно. Да, за это время вы можете выздороветь, даже привыкнуть к новой жизни. В конце концов, сейчас двадцать первый век на дворе - управление с помощью мысли не за горами. Но! Прежде, вы испытаете все муки выздоровления, горечь положения инвалида и, наконец, одиночество, ведь у вашей дочери своя жизнь. Наше предложение очень щедрое, подумайте хорошенько - РАДИ ЧЕГО вам жить? - с каждым словом глаза незнакомца становились чуть ярче, так что к концу они просто сияли пламенем цвета раскаленной магмы.
Жизнь пронеслась перед глазами.
- Ну так что, по рукам?..
***
- Доктор, испытуемый принял предложение! - э то с криком ворвалась молодая женщина с красными глазами в кабинет Воронина, не выпуская из рук планшет управления, за которым тянулся канат проводов.
- Я уже знаю, Лида, успокойтесь, - сам доктор Воронин, также как и его ассистентка, не спал почти трое суток, и не упасть в пучину отчаяния ему помогала лишь выдержка, отработанная годами, и присутствие ассистентки, которой не следовало подавать такого примера.
Они начали этот проект год назад, ситуация была катастрофичной - апатия и депрессия немыслимой силы распространялась со скоростью чумы. Больные отказывались есть, пить, двигаться, ходили под себя. Правительства многих стран забили тревогу, подозревая химико-биологическую атаку арабов. Если бы всё было так просто... немногие удачные попытки вернуть к жизни пациентов показали, что это чрезвычайно интимный процесс, в котором требовалось находить подход к каждому и вытаскивать из этой клоаки "за руку". В процессе лечения врач нередко становился подобием пациента, в лучшем случае его попытки ни к чему не приводили...
Примерно полтора года назад был изобретен новый тип эмоскана - столь совершенный, что его можно было использовать не только для записи эмоций, но и для ведения двустороннего контакта с объектом. Все это происходило в трехмерной виртуальности, создаваемой компьютером эмоскана. И нашей группе поручили работы по поиску лечения этой ужасной болезни. Для этого мы разработали самую жестокую технологию в истории медицины...
Мы поставили испытуемых на край безумия и заставили делать выбор между жизнью и смертью. Мы вдесятеро увеличивали болевые ощущения, мы заставляли их переживать самые контрастные воспоминания их жизни - всё ради Цели. Нам нужен был Человек, безоглядно любящий Жизнь и способный ради неё на всё. Только максимы, воля и императивы этого Человека смогли бы, после проигрывания этой записи другому пациенту, излечить самую тяжелую депрессию, дать волю к жизни.
Из-за наших методов, всякие гуманисты полезли из всех щелей - видите ли, это противоречит клятве Гиппократа и Декларации прав человека! Идиоты... Мой сын умер из-за этих снобов... Но Министерство послушало именно этих гуманистов! Одиннадцать чудом выживших - весь испытательный материал. И десятый согласился тихо умереть. Сегодня в 21.20. Так же, как и девять его предшественников... Они не осознают. По данным ВОЗ, 12% населения развитых стран больны, и пандемия не спеша захватывает планету. Не поможет больше ничто...
Лида всё-таки расплакалась, осев около шкафа и растирая тушь по щекам. Её черные слёзы стирали надежду глупого человечества на будущее...
- Андрей Петрович, как же... мы же... все шло хорошо! - она все прекрасно понимала. Для нашей группы были открыты данные с грифом "совершенно секретно". Она всё понимала и потому, что её мама умерла от этой же болезни.
- Ничего, Лида, не плачь, мы что-нибудь придумаем. Обязательно, - я и сам не верил до конца в это.