Помпеи. Что за чудный град, окруженный ореолом печальной славы. Город, попавший в немилость Богов, свергнутый, испепеляющей грозой. О, Везувий, тебе ли не знать, что было в тот день, когда земля, как юная особа, в руках возлюбленного затрепетав, начала бесчинствовать повсюду: убивая, искореняя, руша, то, что создано было руками навек. Помпеи - вас нет давно, но видим мы, что любо было римскому народу, то, что пламени огонь и веков разруха свергнуть не смогла - будь то храмы, величественные постройки или фресок след, живущий до сих пор. А фавн задорный, молодой по-прежнему танцует, копытцем сквозь века пройдя.
И после сих чудес Помпей ты думаешь, что дорого нам, народу: Мне, Тебе, и Вам? Что за ценности и блага в нас живут самих. Чего мы лишены, и что иметь способны....
Оставляя Везувий далеко позади, я перемещаюсь в Л'Акуилу - небольшой городок в долине реки Атерно. Здесь, в окружении белоснежных пиков Апеннинских гор, я набираюсь сил и тешу себя дерзкой мечтою: покорить Рим. Отправиться в сей храм науки, и впитать в себя те знания, чьей мудростью пропитан каждый камень и всяк пылинка в Вечном Городе. Все дороги ведут в Рим. Одна из них привела туда жестокого предводителя вестготов Алариха. Другая, несомненно, приведет и меня. Аларих разграбил город, предав огню бесценные памятники - я же отправляюсь в Рим в поисках истины, в надежде понять, что за ценности движут моими соплеменниками.
А пока, сидя в угловатом баре из цельного кирпича, прячась от блеклых лучей весеннего итальянского солнца, я смакую алое вино с виноделен Сардинии и с ленцой поглядываю на проходящий по мощеной улочке люд. Блуждающий взор останавливается на горбатой старушке, ковыляющей, кряхтящей, пробирающейся сквозь узкий переулок. На ее высохшей и обвисшей коже видны пятна - следы средиземноморского климата. У нее грубый, резко очерченный нос, с узкими вздувающимися как паруса ноздрями. Она кряхтит и сопит, вцепившись длинными ногтями в сухую трость. Старушка несет сумку, набитую сочными апельсинами. Она устала. Ее маленькие ступни шаркают по камням. В подслеповатых глазах под тонким веером ресниц видно умиротворение, спокойствие, похожее на обреченность. Синьора все понимает. Она знает о том, что ее время прошло, жизнь осталась позади. Ее сумка рвется, и апельсины один за другим выныривают из прохудившегося дна. Они рассыпаются на мостовой, но никто из проходящих мимо зевак то ли не замечает, то ли по-наплевательски не видит этого. Пожилая дама в сердцах ослабляет ладонь, и рваная сумка, недавно наполненная вкусными плодами, сползает с худощавых вытянутых пальцев и, подхваченная ветром, улетает в неизвестность. Вероятно, синьора плачет, если способна в свои пожилые годы ронять слезы. Не знаю. Но одно знаю точно - все проходят мимо. Ее молодость прошла, ее веку пришел конец.
"А что же может дать нам век нынешний?" - философски задумывается ваш покорный слуга, прилипая носом к окну. Но за стеклом нет ничего интересного, кроме кистевидных соцветий цветков орхидей, выставленных на балконе в широкой расписной вазе. Я любуюсь, как фиолетовые раскрывшиеся бутоны цветков переливаются на солнце, а золотистые сердцевины, местами смешивающиеся с белой окраской, горят лучом надежды как маяк в ночи.
Вдруг мое внимание привлекает странная процессия. Мальчик и девочка. Оба лет восьми-девяти. На девочке надето изумрудное пальто и вязанный берет; на мальчике легкая спортивная куртка и кепка. Мальчик, выпрямившись, сидит в инвалидном кресле. На коленях он держит резиновой мячик размером с кулак. Девчушка заботливо что-то щебечет, наклоняясь к своему спутнику. Мальчик старается улыбаться в ответ, но он хмур и молчалив - суров не по годам. В его юных глазах я вижу маленькие темные вселенные. Несмотря на свой юный возраст, ребенок полон того опыта, и пресыщен той страшной болью, что многие взрослые неспособны и вообразить сквозь прожитые годы. Подружка сего юного сеньора преданно везет его по мостовой, поправляя поднявшийся воротник его тонкой куртки. Возможно, она не догадывается, что ее другу не суждено встать на ноги, пройтись по вершинам Апеннин, самостоятельно спуститься к реке и искупаться в лазури небесной. Но я, смотря на эту парочку, вижу, что они полны того, что многие из нас потеряли ли или забыли вовсе. Дети полны надежды, веры в то, что жизнь прекрасна во всех ее проявлениях. В каждой, даже самой мимолетной секунде, есть повод для радости и безмерного счастья! Эти двое доказывают это. И я им верю.
По пути в гостиницу я прохожу мимо церкви Святого Духа - каменной высокой постройки стиля барокко. Это величественное здание служит прихожанам уже третий век. В выгнутом фасаде в небольших нишах уместились две статуи святых, над ними, в верхней ниши, стоит святой Сикст - защитник Л'Акуилы. Над порталом виднеется окно, над которым поселился каменный медальон с изображением Девы Марии. Минуя храм, я думаю, не Бог ли надежда современности.
Придя в номер, я восхищенно смотрю из окна, как солнце золотистым заревом встает над рекой, освещая застывшую воду, поднимается все выше, укладывая спать леса и подножия холмов, и наконец, исчезает в облаках, скрываясь за горами.
Вместе с солнцем засыпаю и я. Мне снится один из августовских дней, когда я проходил собеседование, устраиваясь на работу к профессору, изучающему эпоху Ренессанса. Сквозь года я вижу в сновидении себя тогдашнего - самоуверенного, желторотого юнца, полного надежд, искушений, вдохновения, знающего итальянский, и не видящего границ собственным возможностям. Я идеально прошел в тот день собеседование, удивив профессора своей беглой речью, амбициями и обширными познаниями истории Италии. Признаюсь честно, в ту секунду, когда я сидел напротив зрелого, умудренного опытом профессора в его по-спартански обставленном кабинете, посреди всех этих фолиантов в книжных шкафах, я мысленно потирал руки, будучи уверенным, что он наймет меня. Но он не нанял.
- Вы были в Италии? - задал вопрос профессор, оценивающе бросив на меня взгляд.
- Нет - честно ответил я, но тут же поправился. - Зато я могу рассказать вам все об истории Итальянского государства.
Профессор ничего не ответил. Он молчал, неподвижно раскачиваясь в своем кресле. Потом он произнес золотые слова, смысл коих я понял нескоро:
- Если бы я спросил Вас о Бернини, Вы бы дали мне по нему полный отчет. Его работы. Его страсти. Политические взгляды. Знаете их? Если я спрошу Вас о любви, то Вы процитируете мне Катулла. История. Тацит. Верно? А что будет, если я спрошу Вас о том, как пахнет в Сикстинской капелле? Вы никогда там не были, и не разглядывали роскошную роспись на потолке. Вы никогда не видели Колизей, не стояли посреди него оторопев, но все о нем знаете. Вы не по годам умны и развиты, но никогда не были в Риме. Если устроить опрос о знании истории найдется горстка людей, которые увидят разницу между тобой и мной. Но я один из этих людей.
- Мне жаль...
- Мне тоже.
Мне стоило приехать в Италию, чтобы понять, что имел в виду профессор тогда. Судьбой было решено, что я должен был появиться Л'Акуиле в тот день, когда земля смешалась с небом.
Я был там 6 апреля 2009 года, и видел, как на рассвете все затряслось вокруг. Кровать поднялась, а стены стали налезать одна на другую. В холле рухнула огромная кристаллообразная люстра. Мир перевернулся.
Той ночью в пятом часу утра, я, потеряв самого себя, бродил по лабиринту тесных городских улочек. Плутая в тумане, я искал выход, но он померк в городских развалинах. Странно, но страха я не испытывал. Вокруг падали люди, раздавались крики мольбы. Все перевернулось вверх дном, а страха не было. Было понимание того, что жизнь это секунда, мгновение, которое надо прожить, так как умеешь, как чувствуешь, как должен. В те часы храм Святого Духа рушился у меня на глазах. С треском, взбудоражив многовековую пыль оторвался фасад, за ним сполз купол, расколовшись на деревяшки рассыпался крест. Возможно, в ту секунду Бог отвернулся от нас, а возможно он так и не пришел. Не знаю.
Босой и нагой, в одной пижаме я словно призрак шел и взирал на окружающий мир. Никто не замечал меня, но я видел всех. Люди, семьями собрались на площадях. Мамы держали детей, на их глазах застыли слезы. Дети кричали и вопили. Отцы, насупившись, мужественно обнимали домочадцев. В момент трагедии все стали единой семьей. И пожарники, вынимающие людей из-под рухнувших зданий, и те добровольцы кто помогал полиции в те часы. И даже те кто собрались посреди площади, и держась друг за друга вздрагивали от подземных толчков. Несчастье объединило жителей Л'Акуилы. Они стали семьей.
Посреди толпы я увидел ту старушку, что приметил днем в баре. Сейчас она сидела на ступенях здания, молодая женщина подле нее чистила ей апельсин. Старушка, закатив глаза, вцепившись в ступени меланхолично раскачивалась. Не представляю о чем она подумала, когда какой-то из мужчин подошел к ней и подбодрил ее. А за ним второй, третий...
Тот мальчик-инвалид, который никогда не встанет по-прежнему был с той маленькой и бойкой девчушкой. Прижав ее к себе, он гладил ее каштановые волосы, и что-то шептал ей на ухо.
Землетрясения продолжалось. При каждом ударе, многие из нас теряли равновесие и падали. Но вставали вновь и обнимали родных. И тех, кто не был нам знаком. Мы стали семьей в тот день. Мы не знали, что будет с нами, но ведали, что пока будем вместе, нам не будет страшно. И правда, страх покинул наши сердца, исчезла и печаль. Мы стали едины, смерившись с потерей имущества и средств. Когда спасатели добрались до нас, каждый из присутствующих в тот день жителей Л'Акуиле задумался о том, как дорога жизнь, и как много стоит любовь близких.
Землетрясение в Л'Акуиле случившееся 6 апреля 2009 года было самым большим в Италии за последнее 30 лет. В тот скорбный день погибло много достойных людей. Оставшиеся в живых тысячи потеряли дома и квартиры. Лишились средств. Но открыли в своих сердцах любовь к ближнему, понимание насколько ценна человеческая жизнь, сострадание.