Часы пробили десять. Жак Мерсье, сделал большой глоток из бокала, наполненного темно-бурым вином. Причмокивая губа ми, он медленно провожал глазами тонкую полоску света, пробивавшуюся сквозь неплотно занавешенные шторы и останавливающуюся на аккуратно сложенной утренней газете. Меланхолично отстукивая костяшкой пальца по столу несложный ритм, он что-то выжидал, то и дело, бросая взгляд на минутную стрелку настенных часов, что не спеша начала новый круг. Одетый в свой лучший костюм, Жак старался запомнить эти секунды полного одиночества, проведенного за обеденным столом в этой чудесной гостинице, где он утром снял столь шикарный номер. Наслаждаясь обильным завтраком и бутылкой вина, мужчина с удовольствием отмечал для себя, что больше никогда сюда не вернется.
Наконец он встал, салфеткой вытер губы, решительно по-военному поправил костюм и столь же уверенно одним рывком полностью закрыл шторы, оставив комнату в сумраке. Вымыв в ванной за собой посуду, он бросил взгляд в зеркало, висевшее над раковиной, и впервые за это утро под ложной самоуверенностью заметил, что ему непереносимо страшно, а намыленный бокал из-под вина предательски дрожит в руке. Чтобы как-то унять напряжение Жак принялся умываться холодной водой, смешивающейся с внезапно хлынувшими слезами. Не веря себе сам, он успокаивал себя, что скоро все закончится, что муки его прекратятся, осталось только исполнить план. Ища поддержки у своей тени, он взглянул в отражение зеркала и увидел в нем маленького человека, человечишку, с усталыми покрасневшими от слез глазами, фиолетовыми кругами, сутулого и слабого, преждевременно впавшего в безумие, сдавшегося перед первой же трудностью. "Во мне нет страха, - прошептал он старую военную поговорку и добавил, - Все уже давно решено". Утирая мокрый нос, он пылал от ненависти к себе, от сиюминутной слабости, от ничтожества и собственной безысходности. Свою сентиментальность и жалость Жак больше всего презирал в своем малодушном как он считал характере. Из-за своих ошибок, своей невнимательности и отрешенности он потерял ее. Если бы она была сейчас рядом, здесь, то могла бы остановить его от того страшного, непоправимого шага в темную и вечную бездну, что он собирался совершить. Но ее здесь нет, и никогда не будет, она ушла. Ушла навеки, снежинкой растаяв в том смертоносном пламене, что охватило их дом. И виноват в ее смерти только он Жак, недосмотревший, а точнее просто поленившийся вовремя починить ту злополучную проводку пропади она пропадом. И задохнувшись в том призрачном бирюзовом дыме вместе с ней держась за руки, ушел он. Сын, тот, кому они дали жизнь, сынок, чью кроватку Жак качал. Несмышленое дитя, которое он заверял, что всегда будет рядом, а сам тем временем во время пожара был в "командировке", заливая очередной любовнице о вечном счастье. Кошмар в виде витавших и пылающих мыслей вновь вернулся, и в этот раз твердо и незримо клялся, что навсегда завладеет воспаленным сознанием мужчины. Не в силах находиться в ванне, Жак сжал зубы, и напоследок отвесив себе добротную пощечину, развернувшись на каблуках, покачиваясь, вылетел из ванной.
Часы на стене пробили ровно половину. Жак взял утреннюю газету с кричащим заголовком, ухмыльнувшись на первой полосе, увидел новость про увеличение самоубийств во Франции за этот год, насмешливо представив, что его труп, возможно, покажут по новостям, а та симпатичная репортерша с центрального канала траурно, задумчиво причмокивая губами, будет рассуждать в своем вечернем шоу о том куда катиться страна, обдумывая приближающийся отпуск. Вместо того чтобы заняться увлекательным чтивом из-под газеты Жак достал пистолет. Отбросив все сомнения и навеянные воспоминаниями тщедушные страхи, он порылся в кармане пиджака и достал оттуда одинокий блестящий патрон. Поднеся патрон к губам, Жак на прощание поцеловал его и с добросовестной нежностью вставил своего "спасителя" в пустой барабан ствола, зарядив пистолет. Затем он достал заранее приготовленный лист чистой бумаги, черкнул на нем пару слов, напоследок проведя тонкую линию под запиской, и положил прощальное письмо на обеденный стол.
Встав посреди комнаты, Жак Мерсье в последний раз оглядел обстановку, с неким сожалением вспомнил вкус терпкого сухого вина у себя на языке и подвел итог неудавшейся жизни, вставив дуло себя в рот. Из глаз покатились слезы. Жак запрокинул голову, стало трудно дышать. Он осознавал, что не хочет уходить, но жизнь в одиночестве вместе со своей виной и мыслями прельщала его куда меньше. Мужчина подвел дрожащий указательный палец к курку, его всего трясло. Он не мог сделать этого шага, не мог нажать на кнопку и мысленно ругал себя за это в очередной раз проявленное слабоволие. Решившись, он нажал на курок,...пуля должна была вылететь, но вместо этого в дверь раздался настойчивый стук. Жак опустил пистолет, он не знал, почему не застрелился, но догадывался, что ему попросту не хватило сил нажать на затвор. Пихнув пистолет в карман пиджака он, пошатываясь, побрел к двери, недоумевая, кто ждет его за ней. По ту сторону двери стоял дворецкий, одетый в бестолковый наряд, походивший на военный мундир и высокую шапочку, смахивавшую на шапку его преосвященства Папы Римского. Своеобразный "Папа" не догадывавшийся, что пару секунд назад спас жизнь человеку задал принятый в своей профессии вопрос, прозвучавший из его уст как молитва Господу.
- Вы позавтракали, месье? Еще что-нибудь изволите?
Дрожащей рукой, чтобы не завалиться в объятия дворецкого Жак схватил ручку двери и прошептал.
- Ничего не надо. Спасибо.
Дворецкий, как и любой представитель своего дела, профессионально улыбнулся во весь рот, что даже зубы заблестели. От его глаз не ускользнул тот факт, что его собеседник был подозрительно напряжен, перевозбужден, выглядел так, словно пару секунд назад рыдал, а возможно только вышел из под кайфа от еще одной дозы наркотиков, что так любили приносить в свои номера некоторые постояльцы. Тут явно что-то не так, за улыбкой решил дворецкий, уже мысленно набирая телефон полиции.
- Если что-нибудь понадобится месье, то звонок в номере - промолвил служащий гостиницы с самой добродетельной жеманной улыбкой, что мог из себя выдавить.
Дворецкий сделал характерное движение пальцами, когда служащий настойчиво и тактично просит чаевые за свой огромный всеобъемлющий труд, но этот гость явно не желал покупать индульгенции. Жак, с трудом контролируя сознание, захлопнул дверь перед носом дворецкого, который разочарованно встретил первого наркомана, кто не дал ему банкнот на чай. Устав Жак ввалился в свой номер и растянулся в кресле. Приводя в порядок свое состояние и мысли, он закурил, а тем самым временем дворецкий в лифте спускался вниз к заветному телефону. Служащий надеялся изобличить наркомана, а еще он свято верил, что ему дадут внеплановую премию за труд.
Выкурив пару сигарет, Жак пришел к какому-то ему одному понятному решению. Порывшись в многочисленных карманах, он достал франк, решив, что если выпадет решка, то убьет себя, если орел, то его жизнь будет спасена. Жак понимал, что убить себя будет труднее, чем он первоначально рассчитывал. Он не случайно решил доверить собственную судьбу монете. Раз он не может убить себя сам и подумывает о жизни, пусть о плохой шаткой жизни в одиночестве среди кошмарных снов, то пусть судьба решит дано ли ему право жить.
На улице заплакал ребенок.
Монета, вылетевшая из рук, вращаясь, сделала несколько оборотов, прежде чем оказаться в руках у Жака. Он зажмурил глаза, ему было страшно открывать их.
Все начало рушиться, когда она ушла. Как карточный домик, сносимый торнадо его жизнь пошла под откос. Сначала он проиграл все свои сбережения в рулетку, спасаясь от солнечного света и людей в близлежащем казино. Потом его уволили, и он начал спиваться. После, все даже самые близкие друзья бросили его, а дальше, когда уже нечего было терять стали приходить они...кошмары, ночные призраки, заползающие в очередное место ночевки, где решил остановиться Жак. Он начал сходить с ума, начал красть, а вскоре не в силах переносить невыносимые муки он начал задумываться о самоубийстве. Теперь он здесь. Орел или Решка. Худой мир или ужасный конец...
Плач ребенка становился все громче. Жак уже надеялся, верил, что выпадет орел, он понял, что хочет жить, пусть плохо и бедно, но все, же существуя в этом мире. Впрочем, он твердо решил, что если выпадет решка, то сожалеть не будет, тогда он сделает то, что и задумал. Веря, что выпал орел Жак открыл глаза.
На монете застыла решка.
Жак улыбнулся. Коленки больше не дрожали, да и руки вроде бы начали повиноваться владельцу. Он встал и достал пистолет, прислонил ствол к виску, удивляясь собственной решительности и надеясь, что какое-нибудь событие отодвинет порог его жизни. Наверное, Жак был бы удовлетворен, если бы знал, что полиция на всех порах мчится к гостинице, но он этого знать никак не мог, а потому вдохнув спертого комнатного воздуха, собрался нажать на затвор.
Плач внизу стал совсем непереносимым. Если захотите покончить с собой, то тоже будете раздраженны, когда кто-нибудь будет ныть под окном. Решив закончить все и разом, одним движением руки вы будете хотеть только одного тишины, полного сосредоточения, а вовсе не пронзительного плача.
Ослепленный солнечным светом взбешенный Жак выбежал на небольшой гостиничный балкон и, схватившись за перила заорал в пустоту:
- Заткните своего ребенка!
Под балконом стоял мужчина, сконфуженно гладивший непоседливого мальчика по непокорным торчавшим во все стороны вихрам. Мальчик вел себя просто гадко. Вырывался из рук мужчины-отца, орал, топал ногами, кусался и брызгался летящими во все стороны слюнями. Его отец стоял и даже не пытался утихомирить свое разбушевавшееся чадо, он просто молчал, сконфуженно смотря на проходивших мимо людей. Услышав гневный возглас Жака он, не спеша, словно прибывая в каком-то ему одному понятном трансе извиняясь, вздохнул:
- Извините месье, я не могу. Здесь я бессилен.
Жак оторопел. Потерял дар речи, придумывая ругательство посмачней, он замолчал, его трясло от бешенства и бессилия благодаря тому недотепе, что неспособен был заставить молчать своего ребенка. В эту секунду Жака волновало его незаконченное дело и покой, что требовался ему, чтобы прострелить себе череп. А ребенок внизу совершенно вышел из себя и дергал отца за верхнюю одежду.
- Мать этого мальчика умерла в больнице тридцать минут назад - обращаясь к Жаку, вышел из транса мужчина. - Мы только, что вышли от нее. Я не могу успокоить своего сына - сказал он решительней, - извините.
Жак Мерсье молча отошел от балкона. Уже в номере он твердо и окончательно понял, что если решит закончить свою жизнь самоубийством, то вновь сделает мелочный и низкий поступок. Из-за таких поступков и погибла жена, и умер сын. Нет, в этот раз он совершит по-настоящему мужской поступок, проявит всю свою отвагу и доблесть, будет жить, и радоваться жизни храня светлую память о своих родных. "Мы еще встретимся - прошептал Жак, улыбнувшись, - когда придет время".
Он достал пистолет и вынул тот злополучный патрон "спаситель" выкинув его в мусорный бак, потом подошел к листку, на котором чуть раннее написал: "Мы уходим, потеряв все", под линией после недолгих раздумий он дописал: "Для того, чтобы придти и начать все сначала".
Часы пробили полдень. Жак вздохнул и свободной походкой вышел за дверь.
Мальчик взял папу за руку и они, обнявшись, пошли домой.