Бальмина Рита Дмитриевна. Лунная корона

Лунная корона

Первый свой венок "Сны Яффо" я написала на спор, второй по инерции, третий из-за претензии, котурую предъявил мне тот, кому этот венок посвящен, четвертый - по инерции... и тут оказалось, что первые строчки этих трех венков складываются в начальные строчки стихотворени. Я написала рондо, которое и стало основанием для "короны". Я не знаю, хватит ли мне жизни, чтобы эту корону замкнуть.

Лунное рондо

(основание короны)

Кривая узкая луна

Ленивым левантийским летом

Верна, как старая жена

Сошедшему с ума поэту,

Когда сквозь силуэт окна

Ребром серебряной монеты

Врезается в терцет сонета,

В копилку звонкую без дна

Кривая, узкая, она.

Творцу Новейшего Завета

В пророчествах дневного света,

Как цензор правит письмена

Крючком вопроса над планетой

Сомнамбулического сна -

Кривая узкая луна.

СНЫ ЯФФО

Александру Карабчиевскому

Кривая узкая луна

Беременеет к полнолунью,

А я, бессонницей больна,

Разоблачаю эту лгунью.

Сторожевою сукой сна

Твой крепкий сон оберегая,

Я думаю: тебе нужна

Не я, а женщина другая...

Под шкафом - ящерица? мышь?

Во сне рукой пошевелишь -

Рукой альтиста или графа -

И покачаешь головой

Под муэдзинов нудный вой

Над тусклым мусульманским Яффо.

Над тусклым мусульманским Яффо

Закат очередного века.

В шоарменной иранца Рафи

Всего четыре человека.

Спор о политике - и шум

Такой, как при дележке денег,

Как будто Кнессет или шук,

Где каждый первый - шизофреник.

Напротив - паб "Кибенимат":

Легализован русский мат,

И нам амнистия дана -

Ведь слов ивриту не хватало.

И чей-то даун годовалый

Гримасы корчит из окна.

Гримасы корчит из окна

Многоканального экрана

Нас потерявшая страна

Под песенку про соль на раны.

Когда реалии странны

И недоступны пониманью,

Ты уезжаешь из страны,

Себя меняя кардинально -

Но всем воздастся по уму:

Кому суму, кому тюрьму -

Все предначертано по графам.

До коих пор под "вашу мать"

Москву врубая, замирать

Между столом и книжным шкафом?

Между столом и книжным шкафом

Немеет нервная беседа.

Ты погрузился батискафом

В словарь, оставленный соседом,

Беседы оборвав канву:

"Да я тебе не изменяю -

Я просто жизнь свою живу,

Ведь ты ж не Родина, родная."

Не Родина - и есть другие.

Ко мне тебя при ностальгии

Не тянет из дождливых зим.

Я в этом беспредметном споре

Тебе проспорю каплю в море -

Но мы, рассорившись, молчим.

Но мы, рассорившись, молчим

О запахе словесной грязи,

Об играх масок и личин

В причинно-следственные связи,

Те, что случайным не чета.

Зачем тебе другие бабы,

Морока, ложь и суета?

Со стороны - да на себя бы!

Тебе же не семнадцать лет...

Но даже рифма "пистолет"

Не убедит тебя, хоть тресни,

Что ради призрачной жар-птицы

Душить синицу не годится

В надежде на "авось" и "если".

В надежде на "авось" и "если"

Мы вырывали наши корни,

Мы обрывали наши песни -

И песни застревали в горле.

Нырни безродною пираньей

В аквариум аэропорта,

В неисполнимое желанье

Послать таможенника к черту,

В томленье очереди куцей...

И хочется назад рвануться

Без всяких видимых причин, -

Но корвалол прощальный выпит,

Прощай, мельчающий Египет,

Твой силуэт неразличим.

Твой силуэт неразличим

В толпе несущих чемоданы

Усталых женщин и мужчин.

Есть общий жребий, Богом данный.

Но Богу - Богово, увы,

Теперь счета разделим наши:

Направо - мы, налево - вы,

Раз Бог сберег - и черт не страшен.

У всех по-разному бывает:

Бывает отдых на Гавайях -

Хотя для нас куда уместней

На старости, с ворчаньем "блядь"

Худую пенсию считать

В продавленом, со свалки, кресле.

В продавленом, со свалки, кресле

Апофеоз чужого быта,

В котором навсегда исчезли

Следы привычек недобитых.

Мой голос внутренний вопит,

Что жизнь откладывать не надо,

А надо жить, наладив быт,

Бежать из Яффо, как из ада, -

Свой монолог пространно-длинный,

Что хватит слушать муэдзина

И сабров ругань дворовую,

Орет, уподобляясь им.

Но с этим голосом моим

Опять иду на мировую.

Опять иду на мировую,

Крутую дружескую пьянку.

Не скуксюсь и не зареву, и

Не прикачу туда на танке,

Хотя мне впору удавиться

От злобы, ревности и стресса:

Твоя вчерашняя девица -

Красавица и поэтесса.

Забыться б в алкогольной коме

И стать безвольней и ведомей...

Разгар веселья знаменуя,

Шипят на углях шашлыки,

Но день был прожит для строки

"Уже не злюсь и не ревную".

"Уже не злюсь и не ревную -

Войди в меня, желанный мой,

Как в обгоревшую дверную

Проемину к себе домой

Приходит побежденный воин,

Как входит в оскверненный Храм

С угасшей менорою - коэн.

А на заклание - баран".

Исчеркиваю груды писчей,

Но строк десятки, сотни, тыщи

В листках еще не испещренных,

В которых напишу об этом...

Сплю, ненаписанных сонетов

Взвивая белые знамена.

Взвивая белые знамена

Снегов давно минувших лет,

Точнее зим - бежит влюбленно

Навстречу юноша-студент.

Заказан зал для нашей свадьбы.

Родители - слонов довольней.

О, поскорей ее сыграть бы!..

Звон Рождества над колокольней -

Всему на свете Божья власть -

И мы, нацеловавшись всласть,

Провалимся в нутро сугроба.

Я чувствую себя в раю...

Но просыпаюсь на краю

Постели тесной, как утроба.

Постели тесной, как утроба

Хозяйка - гнойная ангина,

Фолликулярная хвороба,

Гибрид борея и хамсина.

Она меня за горло душит

И голоса лишает, стерва,

Она закладывает уши

И крепко действует на нервы.

Для внешности - не лучший фон.

Я отключаю телефон,

Я ухожу в подполье, чтобы

С ней проваляться два-три дня:

Лишь там она сильней меня,

Где мы срастаемся до гроба.

Где мы срастаемся до гроба

С землей, такой чужой вначале? -

Об этом разговор особый.

Мы остаемся на причале

Смотреть, как отступает море

И корабли врастают в дно.

Во мне как будто двое в ссоре,

И я же - с каждым заодно.

Не разорваться мне на части:

Да, было, есть и будет счастье

Назло физическим законам!

Но каждый тянет на себя,

В себе другого теребя

Под стать сиамским эмбрионам.

Под стать сиамским эмбрионам

Враги-народы неразрывны,

И разразился над Сионом

Скандал семейный и интимный.

Дух праотеческих могил

Сюда явился за ответом:

Так Исаак иль Исмаил

Прямой наследник в доме этом

В прошедшем, нынешнем, грядущем.

А кровь на землю - чаще, гуще:

Одна земля, одна страна.

Стальным ножом, свирепым взглядом

Сверкнет на знамени джихада

Кривая узкая луна.

Кривая узкая луна

Над тусклым мусульманским Яффо

Гримасы корчит из окна

Между столом и книжным шкафом.

Но мы, рассорившись, молчим

В надежде на "авось" и "если".

Твой силуэт неразличим

В продавленом, со свалки, кресле.

Опять иду на мировую,

Уже не злюсь и не ревную,

Взвивая белые знамена

Постели тесной, как утроба,

Где мы срастаемся до гроба

Под стать сиамским эмбрионам.

СНЫ ФЛОРЕНТИН

Михаилу Зиву

Ленивым левантийскимм летом

На набережной Тель-Авива

Литературный спор с поэтом

Ведет судьба за кружкой пива.

Поэт поэтому не то,

Чтобы во власти меланхолий,

Но хочет "Хайнекену" холя

Надежду выиграть в "ЛОТО"

Такие знают цену слову,

И без уроков рока злого,

Без театрального трагизма,

Безбытный создают уют,

На одиночество плюют,

Остря на тему остракизма.

Остря на тему остракизма,

При этом делая лицо,

Он выпадал из пессимизма

Неоперившимся птенцом,

Когда медлительный, как мед,

Был элегантно ЭЛИТарен,

И шоколадками затарен,

Удачный совершив налет

Без слов и примененья силы

С улыбкой робкой и унылой

На цех, где делают конфеты.

Он говорил:"Увы, игру я

Рискую проиграть, воруя,

Роняю в грязь венок сонетов"...

Роняю в грязь венок сонетов,

В грязь сплетен склок и суеты,

Когда на трассу из кювета,

Не тормозя, въезжаешь ты.

Безбожный враг дорожных правил,

Винишь и качество дорог,

И свотофор, покуда ног

Еще в кювете не оставил.

А от настырности ГАИста,

Который в рвении неистов,

Спосает водочная клизма,

Скрывающая запах скверный,

Как ты - коварные каверны,

Измазываясь мазахизмом.

Измазываясь мазахизмом,

Как ярким театральным гримом,

Из наукообразных "измов"

Фрейдизм воспринимаю зримо,

За комплекс благородных вин

Перед которыми камеей

Мой профиль немо каменеет

Невидим и неуловим.

Что заставляет нас писать?

А не пишите, вашу мать!

Но бранным словом между ног

Встает при виде голой мысли

Бесплоден в сексуальном смысле,

Бравурно-траурный венок.

Бравурно-траурный венок

Сплести, коллеги, невозможно

И остроумно, и умно

Без ложной лести некроложной.

И на ресницах сон лоснится,

Чтоб утром раствориться хмуро:

В истории литературы,

Мы будем на одной странице.

Ведь перечень фамилий ахов

Для оглавлений альманахов

Дурных, коль строго разбираться.

Чернильной кровью залита,

Их поминальная плита

Ложится на могилу братства.

Ложиться на могилу братства

Не стоит пишущей чете

И там любовью заниматься,

Чтобы распугивать чертей.

Куда ж возлюбленным пойти?

Кругом враги - гнилые души

Следят, закладывают, рушат,

Злым языком метут с пути.

Тристан, взрываясь изнутри,

В глаза Изольде посмотри,

Пока еще двурук, двуног...

Возможно ль укрываться ложью

До той постели придорожной

В которой кождый одинок?

В которой каждый одинок

Земле, как в карцере штрафном?

На звездной карте видеть мог

Ее астролог-астроном.

Небесный черновик затем

Исчеркали метеориты

Больных, опасных и закрытых,

На вечность обреченных ТЕМ,

Что ни в гробу, и ни в утробе

Нас одиночество коробит:

Мы - звездные протуберанцы,

Но рассыпаемся, кружа,

И разъедает жизни ржа -

И вместе не судьба собраться...

И в месте не судьба собраться,

Где времени не наблюдают...

Часами дожидаюсь братца,

Потягивая "Колу-дает",

Чтоб встретиться сегодня в семь

На дизенгофской распродаже, -

Но в девять нет его и даже

Возможно не придет совсем.

О пунктуальности не споря -

С неизлечимой этой хворью

Добыл бы колдовского зелья.

Так можно ангелов взбесить:

Чумы ль у Господа просить,

Чтоб на чумном пиру - веселье?

Чтоб на чумном пиру веселье

Чуть менее летальным стало,

Мы отмечаем новоселье

На крыше нищего квартала

С латинской кличкой "Флорентин",

Глазея взглядом голубиным

На невитринные руины

Неиделических картин.

В зрачках, залитых коньяком,

Плывут антены косяком,

Семь футов стали топью, мелью.

Привыкнуть к этому нельзя -

Но наша стелется стезя,

Как начужом пиру - похмелье.

Как на чужом пиру похмелье,

Тебя приводит в состоянье

Окаменелости, панели

Бетонной, беспробудной пьяни?

И как потом перемещать

Твое еще живое тело,

Которое не спать хотело,

А остроумием прельщать

Нежноголосых томных дев?

Всесильный, царственный, как лев,

О, нестареющий плейбой,

Спокойно спи, поскольку бденье

В почти приличном заведеньи

Перерастало в мордобой.

Перерастало в мордобой

Вербальный, но жестокий, хлесткий

Непонимание взапой -

И юмора угасли блестки.

Гляжу сквозь черное стекло,

Обид проглатывая гной:

Ведь нашей дружбы потайной

Нарыв сегодня прорвало.

Друг моего врага - мой враг,

Враг друга твоего - твой враг...

Врага, как друга обнимая,

На то, что говорят вокруг,

Не реагирую, мой друг,

От горечи глухонемая.

От горечи глухонемая

Судьба страдает диабетом,

Ослепла, и с начала мая

Не спорит, пьянствуя с поэтом.

Пусть не в коляске инвалидной

Он путешествует по миру,

Пусть купит, наконец, квартиру,

Став меркантильным и солидным.

Мне дан в краю неточных мер

Его урок. Беру пример

И с легкостью перенимаю

Все, что по-русски говорит,

Когда хандрит... Его иврит

Я до сих пор не понимаю.

Я до сих пор не понимаю,

Как выбила в Европу окна,

И по экскурсиям хромая,

Под ливнем Альбиона мокну.

Все в туристический угар:

Баптистский храм святого Джона,

Вестминстер, Нельсона колонна

И голуби на Трафальгар.

Гиперимперии столица -

Всех рас распахнутые лица,

Большого Бена мирный бой

Не слышен потаскухам Сохо,

Где снова вспомнилось со вздохом,

Как мы рассорились с тобой.

Как ? Мы рассорились с тобой?

Тревожной дрожью зазнобило

Сон серебристо-голубой,

В котором все, как прежде, было.

Прости меня за грех гордыни

И отпусти его туда,

Где не посмею никогда

Высмеивать твои святыни.

Но вырвать грешный мой язык

И взглядов не бросать косых

Из дул дуэльных пистолетов

Я не могу пообещать

И лени не могу прощать

Ленивым... Левантийским летом.

Ленивым левантийским летом

Остря на тему остракизма,

Роняю в грязь венок сонетов,

Измазываясь мазахизмом.

Бравурно-траурный венок

Ложится на могилу братства,

В которой каждый одинок

И вместе не судьба собраться,

Чтоб на чумном пиру - веселье,

Как на чужом пиру - похмелье -

Перерастало в мордобой...

От горечи глухонемая,

Я до сих пор не понимаю,

Как мы рассорились с тобой.

СНЫ ДОЖДЯ

Михаилу Перлину.

Верна, как старая жена

Былым грехам - своим изменам -

Я откровенней, чем она:

Урок окончен - перемена...

Я не сумела обратить

В свою языческую веру

Остроязычных кавалеров,

Которых суждено забыть

В снобистском дружеском кругу,

Где оставаться не могу,

Раз выгляжу провинциальной Лушей,

Утрачивая споров нить,

Позволив разлагаться, гнить

Судьбе - недужно-неуклюжей.

Судьбе недужно-неуклюжей

У знахарей лечиться поздно:

Она привыкла бить баклуши,

Ориентируясь по звездам,

Занемогла неизлечимо

Любовью к рифмованью строк, -

Но звездная болезнь - острог

Пророчествам просторечивым...

В срок нестихающая боль

Стихов и строк. Скажи доколь

Хранить какого-то рожна

Под тяжестью семи печатей

Для непорочного зачатья

Ее я бережно должна?

Ее я бережно должна

Выслушивать по телефону:

Моя подруга влюблена.

Под пыткой трубки раскаленной

От вековечных заковык-

Интриг - друзей не выбирают:

Их Бог дает - и забирает,

Подчас здоровых и живых.

Смогу ли тайну сохранить,

Перипетий утратив нить, -

И назло домыслам досужим

Перевести на тот язык,

Который к трепу на привык, -

Перевести по вязким лужам?

Перевести по вязким лужам

Воз одиночества туда,

Где хватит мужества на "хуже",

Где стужей - старости гряда.

Ковчег семейный на плаву,

Когда по паре каждой твари:

К тем, кто уху на кухне варит,

На тощей жердочке плыву.

Но разрушительней цунами,

Над ними реющее знамя

Семейного белья, обносков...

Среди солений и борщей

Завидуй жердочке моей

И тонким, тонущим помосткам.

И тонким - тонущим помосткам

Покажется твой черным юмор.

Ты перлам, бриллиантам, блесткам

Словесным - царь... Но юмор - умер,

Когда в запале перепалки

Блеснули искрами на миг

Достойные астральных книг

Остроты - для словесной свалки.

Куда ты гонишь острословье,

Хлестая слово - и с любовью

Играя словом, как хлыстом?

Туда, где в шалаше - без рая,

Где со смеху не умирают, -

Туда, где под одним зонтом...

Туда, где под одним зонтом -

Одни, а под другим - другие...

Соседи ссорятся, потом

Страдают, как от ностальгии,

Заборы возводить не рады,

Местечко местью метит двор

И в ссоры мусорный забор

Бросает каменные взгляды.

В местечке тесно, мало места,

Местечко мстит своим невестам

За шуры-муры под кустом...

Пустое! Вспомни о погроме:

Как пусто станет в старом доме.

Одни останемся - в пустом.

Одни останемся в пустом

Усталом русском ресторане.

О, дни-пустыни ... Пьяный стон -

Да стол, заказанный заране.

Горчит чужбиной суп харчо -

С горчинкой грустный юбилей:

По-русски водочки налей

Чужбине, хнычущей в плечо.

Привычный мат и пьяный бред

Пять лет... А в дыме сигарет

Пощечин хлестких отголоски

Куда слышнее. Записать

На счет пощечину опять

В послепотопном мире хлестком?

В послепотопном мире хлестком

Считай шпицрутены утрат,

По черным верстовым полоскам -

До каторги, кавалергард.

Когда успешный путь наверх

Окончился жильем на крыше,

Карьера не на ладан дышит,

А в лад с отдышкой... На четверг

Сны не сбываются - не верь,

Когда, изгнаннику, теперь,

Тебе парад в столице снится.

Разжалован и генерал...

И крышу превратить в подвал

Самоубийца-дождь стремится.

Самоубийца? Дождь стремится

Скрывать улики преступлений:

Криминалистам потрудиться

Придется, отряхнув колени.

За фотовспышкой - молний блиц.

Сержант передает по рации -

Кого потоки эмиграции

По кладбищу самоубийц

Несут в холодный водный ад

Без вводных Дантовых бравад -

От водки с подгоревшей пицей.

И даже не положен гроб...

В гроб не положен - прожил чтоб,

В потоках грязи утопиться!

10.

В потоках грязи утопиться

Под прессом пресной полосы

Газетной. Желтая страница

Да желтой прессы словесы.

Статья о Гоге и Магоге -

Утритесь русскою газетой.

Чья бабушка с газетой этой

Медяшку просит в синагоге?

Когда известный журналист

Подписывает урнам лист

Библейским именем и отчеством, -

Статья об интеллекте пчел,

Которую ты вслух прочел,

С небес бросается пророчеством.

11.

С небес бросается пророчеством

Вначале сказанное Слово.

И, занимаясь словотворчеством,

Его преемли за основу.

Поэта разбивает лира

Параличом. Ему конец

Приходит - нищий, как творец,

Еще до сотворенья мира.

К тому, кто с голоду подох,

Владея словом, словно Бог,

Не поворачивают лица, -

Но льется матерный поток

За грани гранок грязнык строк

И злится, продолжая литься.

12.

Излиться, продолжая литься

В уменьшенные жизнью формы,

Менять профессии и лица,

И имена, пуская корни...

Чтоб нас не обзывали "секта",

Мы очередь займем в смущеньи

На обрезанье, усеченье,

Уничтоженье интеллекта.

Между сегодня и вчера

Зияет черная дыра -

Но от столицы до станицы,

Свои потребности умерив,

Получим - каждому по вере -

До бесконечности плюс единица.

13.

До бесконечности плюс единица,

До расстоянья между нами -

Срок нашего романа длится

Строкой, сплетающей орнамент,

Сплетающей венок сонетов

Из грусти, сплетен, маеты,

Без героизма. Где же ты,

Герой? - Нигде героя нету!

Мне страшно: попаду впросак

И снова сделаю не так

Строку, оттачивая дочиста.

И этот первобытный страх

На трех китах, на трех слонах

Возводит степень одиночества.

14.

Возводит степень одиночества

Себя в чернеющий квадрат,

Возводит в степень одиночество,

Возводит крепость из утрат.

За крепостным глубоким рвом

Живет бирюк - барон вассалов.

В подвалах у него немало

Баулов, полных серебром.

При нем судьба его скупая,

Что за бесценок жизнь скупая,

В злых зеркалах отражена.

Скопцу скупому строит глазки,

Целует руки, дарит ласки -

Верна, как старая жена.

15.

Верна, как старая жена

Судьбе недужно-неуклюжей -

Ее я бережно должна

Перевести по вязким лужам

И тонким тонущим помосткам

Туда, где под одним зонтом

Одни останемся в пустом

В послепотопном мире хлестком.

Самоубийца-дождь стремится

В потоках грязи утопиться,

С небес бросается пророчеством.

И злится, продолжая литься -

До бесконечности плюс единица

Возводит степень одиночества...

Украденные сны

Дмитрию Лифшицу

Сошедшему с ума поэту

Ум приказал взойти обратно.

Поэт упрямится - и это

Уму поэта неприятно,

Когда в безумии неистов,

Поэт слагает дифирамбы

Простым четырехстопным ямбом

Фрондерам или кантонистам:

"Не от ума бегут в Лютецию,

А от Диора приодеться и

Балдеть от замшевого клифта -

Прикройся фиговым листом -

И на фиг моду - под кустом

В лесу реликтовых конфликтов!"

В лесу реликтовых конфликтов

Сплелись лианы липких сплетен.

Неодолим ты и велик ты,

Конфликт, дремуч и многолетен.

Как много в каждом слове бранном

На русском матерном слилось

В тебе и - эх! - отозвалось

Как эхо, басом и сопрано.

Когда в лысеющем лесу

Собаку ешь, как колбасу

Или домашнюю котлету,

Ища, кого бы подстрелить,

Чтоб голод мести утолить -

Бродить не стоит с пистолетом.

Бродить не стоит с пистолетом,

Он - на поверку - зажигалка.

Король и дама спят валетом

С валетом, а с тузом вповалку.

Откроем оргией Париж -

Сырой, мифический как Троя,

Его отроем и отстроим

Вверх от фундаментов до крыш,

Чтобы Луи на каждой площади

Позеленел, приросший к лошади,

Окаменел и стал реликтом:

Не ускакать на четырех,

Туземных распугав дурех

Среди агав и эвкалиптов.

Среди агав и эвкалиптов

Сень ностальгических берез,

А береста для манускриптов,

В которых сумрачен, тверез

Сентябрь шуршит Версальским парком.

Фонтаны - ванна для скульптур,

Что ангажируют на тур -

Вальсируют, сплетаясь жарко.

Наматывай километраж

На обувь, что вошла в тираж

У Трианона, где с экстазу

Луи затрахал Пампадур,

Или других придворных дур,

Шепча бессмысленную фразу.

Шепча бессмысленную фразу

Во сне тяжелом и кошмарном

Ты просыпаешься не сразу,

Прося фалафель да шоарму.

И бьешь французскую посуду

Спросонок, вскрыв консервов банку,

И нехотя плетешься к банку,

Чтоб выудить у банка ссуду.

Кошмарный сон в ночном Париже,

Который наяву и ближе,

Чем воровать и побираться.

Но, взявшись за руки бесстрашно,

Бросаться с Эйфелевой башни

Есть многое, из-за чего, Горацио.

Есть многое... Из-за чего, Горацио,

Бывает у желудка несваренье?

С трудом, но все же постараться и

Без чаю обойтись к варенью.

И гордо оседлав, диету

Пришпорим ни бюджетом скромным,

Но убеждением притворным,

Что сытость не к лицу поэту.

Ведь соревнуясь в поеданьи

Всего, что есть съестного в зданье,

Теряем талию и грацию

И набираем возраст, вес

С багетами наперевес

Мы чаще - в чаще эмиграции.

Мы чаще - в чаще эмиграции

На верность можем присягнуть.

Войн, революций, реставрации,

Набегов и восстаний муть

Не более архитектурны,

Чем трубы центра Помпиду.

Под ними бросим на ходу

Пить и курить - но мимо урны.

Сыр в этой мышеловке - даром.

Троянский конь данайским даром

Несет чуму или проказу.

Вдыхая запахи наживы,

Покуда мы здоровы, живы -

Теряем совесть, а не разум.

Теряем совесть, а не разум,

А иногда и то, и это...

Движеньем ловким, ловкой фразой

Мошенник лямзит у поэта

Весь перечень своих находок.

Не обращайся в стол потерь.

А обнаружится - не верь

Своим глазам на пленке "кодак",

Столь девственной, что в замше рыжей

Улыбка кажется бесстыжей

На Елисейском поле голом,

Где мсье Риккардо урожай

Уже собрал - не возражай,

Раз ум отравлен алкоголем.

Раз ум отравлен алкоголем,

Раз совесть утащил карманник,

Мир перекрасим в черный колер,

Жизнь станет проще и гуманней.

И станет легче пробираться

Меж антител в антимиры

Недорифмованной муры,

Как призрак Гамлета, Горацио.

На картах мира погадаем,

Который глобус обитаем

Для тех, чье судно на приколе.

Но не наивно ли считать,

Что только доллары считать

Поэта не учили в школе.

Поэта не учили в школе,

И в институте не учили.

На в Мозамбике, ни в Анголе

Не воевал, и не был в Чили.

Он проще стал, обыкновенней.

Не пьет четыре дня подряд,

А в кулуарах говорят,

Что в рифму ботает по фене.

Он у собора Нотр-Дам

Глядит на мсье, глядит на дам -

И с глаз спадает пелена.

И Сена сквозь собор течет,

Он ввысь глядит, как звездочет

Ему ли истина видна?

Ведь он учился понемногу

Однажды, перепив вина

В дорогу, помолившись Богу

Отправился. Стоит, как фраер

Среди антично-голых жо,

Среди бульваров, где "пежо"

Пижонов-голубей пугают.

Фонтаны парка Тюильри,

Где плещут карпы, посмотри:

Каштанов - вековая стража

Бросает в нас своих ежей

И гонит из аллей взашей

Сквозь муть парижского пейзажа.

Сквозь муть парижского пейзажа

Шагают трое налегке.

Болит нога на каблуке

И давит косточка корсажа.

Но вдруг у Триумфальной арки

На Елисейских - пик сюжета,

И фокусницей из манжета

Судьба нам выдает подарки.

Она нам знаки подает:

Судебный знак во весь встает

И входит в раж, и валит с ража.

Куда ты смотришь, идиот?

За меркантильностью забот

Неразличима даже кража.

Неразличима даже кража:

Риккардо, милый человек,

Смахнул слезу с умильных век

И глазом не моргает. Скажет

Всего три фразы ни о чем, -

Он классный менеджер в законе

Ни буквы фени в лексиконе

Он точно знает, что почем.

Его не вычислит инспектор,

Его не подчеркнет корректор,

Он персонаж того кина,

Которое на жизнь похоже.

Ведь на экране мир ухожен,

Когда сквозь силуэт окна.

Когда сквозь силуэт окна

Глядишь на улицу Дофина,

То видишь сверху немцев, финнов,

Арабов тоже до хрена.

"Птит Трианон" парит над ними.

Сквозь мелкий дождик и листву

Ты, наблюдая рандеву,

Увидишь, кто кого обнимет,

Узнаешь, кто кого обманет...

Подглядыванье к стеклам манит

И к вычурному парапету.

Здесь не музей - и день прохладный

Сегодня выдался бесплатно

Сошедшему с ума поэту.

Сошедшему с ума поэту

В лесу реликтовых конфликтов

Бродить не стоит с пистолетом

Среди агав и эвкалиптов,

Шепча бессмысленную фразу:

Есть многое, из-за чего, Горацио,

Мы чаще в чаще эмиграции

Теряем совесть, а не разум,

Раз ум отравлен алкоголем.

Поэта не учили в школе -

Ему ли истина видна

Сквозь муть парижского пейзажа?

Неразличима даже кража,

Когда сквозь силуэт окна.

Сны войны

Сергею Примерову

Когда сквозь силуэт окна

Посмотришь, как из-за бойницы, -

Увидишь, что еще одна

Стена разрушена в больнице,

А на руинах - полотенец

Из ситца раненные птицы,

Боец безногий матерится

И плачет, как грудной младенец.

Когда оттяпана нога,

Словно кусок от пирога

И нет достаточной сноровки -

Ползи подобьем утюга

Живой мишенью для врага

За шоры светомаскировки.

За шоры светомаскировки

Влетает огненный осколок

Разорванной боеголовки

На сотни, тысячи иголок.

Ты ими вышит на войне

Крестом - ты намертво пришит

К земле, которая грешит

Каннибализмом - в стороне,

Из коей испокон веков

Прочь изгоняли чужаков,

Не разбираясь, кто таков,

Откуда шел и на хрена.

Прицельно взглядами врагов

В голодный дом глядит война.

Кого еще не досчитались?

Тех, кто, послав присягу на,

Во вражеском плену остались.

Сменили веру, имена

И по законам шариата

Живут, как их враги когда-то,

Тому назад... И чья вина

В том, что сыны от местных див,

Чужой обычай затвердив,

Светлоголовы, полукровки?

Не принимая за своих,

Судьба разглядывает их

Глазами опытной воровки.

Глазами опытной воровки

Обводит смерть свои посты,

Но это только подмалевки:

Грядут батальные холсты.

Кто давит кадмий и краплак

На грязную палитру розни,

Чтоб в казни превращались козни,

И кисть сжимается в кулак

И вытирает кровь и пот

Со лба, чтоб не попали в рот,

И гнева ширится каскад,

Но он растратчик и банкрот:

Он смерть пускает в оборот,

Когда разруха и распад.

Когда разруха и распад,

А у кормила - идиоты,

Патриотизм идет на спад,

И патриоты без работы.

Но безработный патриот

Страшнее танковой атаки,

Бесстрашный в рукопашной драке,

Когда в руках гранатомет.

Он вне себя от правоты,

Он с президентами на "ты"

В честолюбивые мгновенья...

Но исполнимые мечты

Про президентские посты

Подобны трупному гниенью.

Подобны трупному гниенью

Этнические анекдоты.

Под их нестроевое пенье

Идут на доты патриоты.

В грязи национальных фобий

Могилы роет волонтер:

Его язык, что штык, остер.

Вдыхай же вонь гнилую в обе,

Когда он травит иногда

Про чукчу или про жида

И ржет без всякого стесненья,

Чтоб кровожадная вражда

Въезжала в наши города,

Когда расправы и гоненья.

Когда расправы и гоненья,

Когда расстрелы без суда,

А пресса, будоража мненья,

Дрожа, снует туда-сюда.

Шрифт тиражирует мандраж,

Когда не по-житейски жутко

Нешуточную жарит утку

И виражами вводит в раж

Кураж... Евангелисты мы,

Когда апостолов умы

Апокрифически вопят:

"Монтаж!" - и лживый телевзгляд

В экраны подливает яд,

Законы спят и Бог распят.

"Законы спят и Бог распят.

В чем это руки до локтей?

Ты в брызгах с головы до пят.

Ты взмок, солдат? Потей, потей...

А в чем, скажи-ка мне, сынок,

Рука от локтя до плеча?

Ты всем похож на палача,

Сынок, от темени до ног.

Отмойся, сынку, приезжай,

У нас не собран урожай.

Что делать матери и мне,

Когда ты пишешь: "Отвяжись,

Мне нравится такая жизнь,

Не жди меня в другой стране".

Не жди меня в другой стране,

Я не оставлю дом соседу,

Тому, кто яму вырыл мне,

И я отсюда не уеду.

Здесь похоронен весь мой род,

И здесь жены моей могила.

Жена в последний час молила,

Чтоб я не мстил за свой народ

Ее народу. Я не мщу,

Но свояка я разыщу -

Он отравил колодец мне:

Его найдут с ножом в спине.

Туда его не отпущу,

Где жизнь, как в пестром, ярком сне.

Где жизнь? Как в пестром, ярком сне

Она могла тебе присниться.

Сны на войне - не о войне.

В них школьных букварей страницы,

Где в строчках - по слогам края,

Куда не может быть возврата,

В них ты на мотоцикле брата

И первая любовь твоя.

Там все разрушено давно,

Все взорвано и сожжено,

И некого призвать к ответу...

Глотай, как старое вино,

Неисполнимых снов кино,

Что видят дети и поэты.

Что видят дети и поэты

В бомбоубежище глубоком,

В котором ни тепла, ни света,

Куда протискивайся боком,

Где обнимает образа

Старуха в ватнике широком,

А рядом шепчется с Пророком

Беззубый аксакал Мурза?

Что видят, слышат, как кричат,

Когда сырой и темный ад

Качнет на звуковой волне?

Гремит, как много лет назад,

Глушащий голос канонад:

"А на войне как на войне!"

А на войне как на войне:

Заложников - отца и брата

Вчера поставили к стене

Под очередь из автомата.

В горящий дом загнали мать,

Жену, сестру и дочерей.

Сын, накорми во рву червей,

Чтоб катафалк не нанимать.

Смотри, как стаи черных птиц

Срывают маски с мертвых лиц,

Потом сидят на валуне.

Из дальних, из чужих столиц

Двуглавым гербом, камнем ниц

Орел судьбы летит ко мне.

Орел судьбы летит ко мне...

Нет, это их бомбардировщик...

А может, наш... Ведь в небе не

Господь, а Сатана помощник

Всему, что с крыльями. Лети

Бомбить родильный дом, тот самый,

Где был впервые кормлен мамой,

И все, что на твоем пути.

Тогда, перебирая четки,

Отец Небесный стопку водки

Тебе нальет за дело это...

Судьбы орел или решетка

Героям выпадает четко -

Ребром серебряной монеты...

Ребром серебряной монеты

Танкисту в шлем рубли бросают,

А шапки у танкиста нету,

Его за темя вши кусают.

Кому ты нужен, бедолага,

Достойно избежавший плена,

Слепой, с культяшкой до колена?

К чему была твоя отвага?

Но трогают обрубки рук

Упавший звонко новый руб.,

По ком звенит он, старина?

Его бросает школьный друг,

Когда знакомых нет вокруг,

Когда сквозь силуэт окна...

Когда сквозь силуэт окна

За шоры светомаскировки

В голодный дом глядит война

Глазами опытной воровки,

Когда разруха и распад

Подобны трупному гниенью,

Когда расправы и гоненья,

Законы спят и Бог распят -

Не жди меня в другой стране,

Где жизнь, как в пестром, ярком сне,

Что видят дети и поэты...

А на войне как на войне -

Орел судьбы летит ко мне

Ребром серебряной монеты.

Созвездие Рака

Александру Повху.

Ребром серебряной монеты,

А может быть, ребром ладони -

По ребрам жесткости планеты,

Как на вселенском ксилофоне.

А может быть, ребром Адама...

Но это - к слову - для зачина:

Ведь перелом ребра - причина

Того, что не в мажоре гамма

Чувств, заполняющих страницы

Корявым почерком десницы:

"Кругом гангрены и артриты,

А крышу городской больницы,

В которой по ночам не спится,

Царапают метеориты..."

Царапают метеориты

Застиранных небес заплаты.

Метеоризм дверей закрытых,

Взбесивший пленников палаты,

Увы, для рифмы не годится...

Попробуй зарифмуй миазмы

Анализов, от клизмы спазмы,

Исколотые ягодицы...

Не лучше ли глядеть в окно?

Темно, и звездное сукно -

Смешная часть безмерной сметы

Бессмертья - суете сует.

Поверхность неба, дай ответ.

Поверхность неба, где кометы?

Поверхность неба, где кометы

Всегда предвестницы беды,

Покрылась звездной сыпью. Это

Симптом того, что болен ты.

И поберет тебя хвороба -

Полупокойником - для коек:

Ты должен быть предельно стоек,

Чтоб не укрыться крышкой гроба...

Истории болезни тьма

Скрывает пухлые тома

Вранья врачей, но шито-крыто

Кардиограммы рвется лента

У лестницы, где два студента

"Хвостами" хвастают открыто.

Хвостами хвастают открыто

На старых фото генеральши.

Ее меха, но жизнь - корыто,

Разбитое картавым "раньше".

Ей нынче вынесли вердикт:

"Неделя, максимум - декада..." -

Так, будто вынесли из ада...

Дик на груди букет гвоздик.

Ей притчу смерти прочитали,

Прокомментировав детали.

Но авторы священных книг

Едва ли метили в пророки:

Не я слагаю эти строки,

А мой космический двойник.

А мой космический двойник,

Подобно женщине в халате,

Чей образ у окна возник

В уснувшей заполночь палате,

Сидит с утра и до утра

У стонущего изголовья

Под капельницей сквернословья,

Как милосердная сестра.

Ни отлучиться, ни уйти,

Но крест усталости нести,

Вдыхая боли испаренья...

Приватный ангел во плоти

На вахте - Господи, прости -

Без ангельского оперенья.

Без ангельского оперенья

Подушке душно под щекой.

В анестезическом паренье

Едва ли обретешь покой,

Увидев женщину другую,

Которая не станет ждать,

Пока ты к ней придешь опять -

Уйдет, смеясь и интригуя.

Так, выздоравливай, вставай -

Ведь корвалол - не каравай.

Пролей компот или варенье

На потной наволочки шелк,

Покуда вновь не изошел

Испариной стихотворенья.

Испариной стихотворенья

Покрылся лоб, открылась рана,

И на излете озаренья

Тебя зарежут, как барана,

Который жил не по уму,

Хирург, от градусов косой,

Со скальпелем - и смерть с косой.

Молись, безбожник, своему

Тому, который без мерил

И одарил, и озарил,

Тому, с кем связан напрямик.

Чего молчишь, лишаясь сил?

Ведь ангел смерти Азраил

К стеклу оконному приник.

К стеклу оконному приник -

Не задник сцены захолустной,

Изображающей цветник,

А вид провинциально-тусклый.

Над ним из черноты небес

Созвездье Рака засияло,

Клешней пронзая одеяло

Больного, словно мелкий бес.

Так чье же имя повторять?

Кто оградит тебя, как рать,

Как заклинанье и пароль -

На инвалида амплуа

С высоких потолков плюя

В палате, где больного роль?

В палате, где больного роль

Играют кочегар и плотник,

И даже карточный король,

Умыв слезами подлокотник,

Взгляни в окно: увидишь ту

Свою соперницу, чье имя

Муж под компрессами твоими

Твердил в бреду, как на беду.

Там, за стеклом, лицо ее,

Как отражение твое,

И по щекам стекает соль.

Она, чей взгляд тебя буравил,

Опять не соблюдает правил.

Играть по правилам изволь!

"Играть по правилам изволь!

Ты тоже из ребра Адама", -

Скрутилась в абсолютный ноль

Змеиной злобы мелодрама.

Холодный подколодный дух

Шипел: не уступи ни пяди

Страдания бесстыжей бляди:

Его не разделить на двух.

Как ты прийти сюда посмела?..

Где, в результате беспредела,

Хирург с лицом дурного цвета

За дело принялся умело,

Чтоб душу отделить от тела

Под соло звонкого пинцета...

Под соло звонкого пинцета

Вонял эфиром ватный кокон -

В эфир, в люминесцентность света

Сквозь черные квадраты окон

Метнет созвездье Рака, как палач,

Свои метеориты метастаз

С размаху, с брызгами в кровавый таз...

"Забудь меня, желанная, не плачь!

Ведь я сырьем попал на карнавал,

Где всяк хирург - мясник и коновал,

Своей природы бабьей не неволь.

Чтоб страшный сон тебя не волновал,

Прими совет - лекарство люминал,

Которое, ослабив боль..."

Которое, ослабив боль,

Волнующее сновиденье

Трепещет, как ночная моль,

Крылом отбрасывая тени?

Лови его усопшим взглядом:

Тебя любя, тебя жалея,

Библейские Рахель и Лея

Обнимутся и сядут рядом.

Но некто в черном (или в белом),

Их перечеркивая мелом,

Напишет: "Сердце есть мозоль -

До срока омертвевший орган", -

И поздний реквием оборван

Бемолем перед нотой "соль".

Бемолем перед нотой "соль",

Который есть не звук, а знак

Того, что фальшь - источник зол:

На самом деле все не так.

Верь, клевеща и фабрикуя

Детали лживого навета,

Я выдумала смерть, поэта,

Его жену и ту, другую,

И руки пьяного хирурга,

Похожего на Мики Рурка,

И как пинцет для пируэта

Блеснул - и выскользнул из рук...

И то, чем крыл его хирург,

Врезается в терцет сонета.

Врезается в терцет сонета

Картавый голос генеральши,

Дослушавшей финал сюжета:

"Что, что происходило дальше?"

И любопытство и восторг

Читаю на ее лице и

Пишу рецепты панацеи...

Но с моргом неуместен торг.

Поскольку, призрачно-крылатый,

Витает за окном палаты

На скорбной вахте до рассвета,

Увековечивая даты

На подоконнике щербатом

Ребром серебряной монеты.

Ребром серебряной монеты

Царапают метеориты

Поверхность неба, где кометы

Хвостами хвастают открыто.

А мой космический двойник -

Без ангельского оперенья -

Испариной стихотворенья

К стеклу оконному приник

В палате, где больного роль

Играть по правилам изволь

Под соло звонкого пинцета,

Которое, ослабив боль,

Бемолем перед нотой "соль"

Врезается в терцет сонета.

Антология кошмара

Памяти Аркадия Хаенко

Врезается в терцет сонета,

Врезается в его катрены

Нож окровавленной сирены

Пунктирно - воющим фальцетом.

В сердцах ругнёшь: "какого хрена?",

Соображая, что же это...

От воя ошалело лето

И онемела "Макарена",

Фалафельщик, под вой гуделки

Беззвучно уронив тарелки,

Осколков собирает бой,

Пока несётся над судьбой -

Терактом или перестрелкой -

Пронзительный визгливый вой...

Глотай обиды под фалафель,

Ведь закадычные Каддафи

На шабаш свой взвились гурьбой.

Двурогий в куфие рябой

Им, верноподданным потрафил

И начертал скользящий график

Приговорённым на убой.

Иерихонская труба

Была безжалостно груба,

Но эхом требует ответа,

На интифадовы гроба

Гранитные хребты рубя,

Иерихонская вендетта...

Иерихонская вендетта

Подобна жертвенной корове

И пахнет кровью, пахнет кровью:

Она уже почти котлета.

Под богом - не под пистолетом -

Идут бойцы, нахмурив брови,

Но шаг их суицидно ровен.

С плеча не своего одеты,

Они пересекут Гуш-Дан,

Из-за кордона на кардан

Мотая груз пороховой.

Спросите, для чего им дан

Просторный, чёрный чемодан

С тротилом розни вековой?

С тротилом розни вековой

Они, в толпе неразличимы,

Войдут, переменив личины,

И в банк, и в офис страховой.

Подростки, женщины, мужчины

Готовы выжженной травой,

Готовы пылью дворовой

Стать - и не объяснить причины.

Их кровь смешается с твоей -

И кто араб, а кто еврей,

Не разберутся постовой

И похоронная бригада.

Среди останков ищут гада -

Но месиво на мостовой.

По месиву на мостовой,

Осколкам, битому стеклу,

Густокровавому теплу,

Осознавая, что живой,

Когда ударясь головой,

Оглохнув, онемев в углу,

Покорно сядешь на иглу,

Приёмный обретя покой.

А мимо раненых несут

И суетятся - Страшный Суд,

Но приговор его невнятен

Под стон, назойливый, как зуд,

Средь гиппократовых посуд,

Язычески - кровавых пятен.

Язычески кровавых пятен

Накрыта скатерть - самобранка

На перекрёстке, где у банка

Себя взорвал араб-каратель.

Уверенность, что подвиг ратен,

Вознаграждается по рангу:

На тротуаре спозаранку

Сырого мяса выбор знатен...

С экранов диктор-сибарит

Не лыбится и не острит -

Серьёзен, бледен, аккуратен -

О новых жертвах говорит

Так часто, что его иврит

Без переводчика понятен.

Без переводчика понятен

Стоп-кадр. Любительская лента

Отснята камерой студента,

Удравшего с дневных занятий.

Ведь невозможно быть заснятей

В тисках садистского момента -

И каменеет монументом

Блиц-эпизод: Хотите? Нате:

С беременной слетел парик,

Она в ожогах, а старик

Без ног ползёт по мостовой,

Кричит - и онемевший крик -

Язык сирены громовой.

Язык сирены громовой,

Врачи, солдаты, добровольцы...

Там жжёт расколотое солнце

Над размозжённой головой,

И почка на ветвях висит.

Смотреть на это неприятно:

С капота вытирает пятна

Блевотины седой хасид

Кровавым, рваным полотенцем,

И полицейская с младенцем

Почувствует себя вдовой...

Чтоб не толпились извращенцы,

Дом ограждают угловой

По круговой и по кривой.

По круговой и по кривой

Летают ангелы глухие.

Они галдят наперебой,

Что терроризм не их стихия.

По сферам тверди голубой

От крыл тугих идут круги, и

По душам целится, что кием,

Архангел - медной булавой.

Лишая туш десятки душ

Толкает души в райский душ

Смертельных ангелов конвой.

Под несмолкающий кадиш,

Спеша в кладбищенскую тишь,

Конвой несётся гробовой.

Конвой несётся гробовой...

У смерти каждый подконвоен

В эпоху перманентных воен:

В стране извечно-горевой

Расклад военно-полевой.

Но этот дедушка не воин,

И эта девочка - не воин:

Шла мимо с хлебом и халвой...

Глаз стекленеет бирюза.

Укрой же их тела слеза!

Гримаса смерти холодна,

И может заглянуть в глаза

Всем нам, голосовавшим "за" -

И смерть в подробностях видна.

И смерть в подробностях видна

В своём уродливом изыске,

Где мы на низке в чёрном списке

И правит случай-сатана.

Ты оставлял в Стене записки,

Но кучей мяса и говна

Лежишь, беспомощней сосиски,

Поскольку не спасла Стена.

И хлещут слёзы по Стене.

Что знаешь о своей вине,

Доставшей из библейской дали?

Скажи, поставленный к стене,

Звезда Давида на спине -

Не для того, чтоб попадали?

Не для того, чтоб попадали

В капканы цинковых гробов,

Чтоб в падаль падала любовь,

Давя посмертные медали,

Не для того, чтоб целовали

Родных и близких в холод лбов;

Не пафос поминальных слов

Желаю слушать - пасторали.

Но постфрейдистский интерес

Некрофилически полез.

("А вы смотрели? Вы читали?")

Что та инфекция в порез:

По всем программам гонит бес

Зловонной хроники детали.

Зловонной хроники детали

Смакуют в сопредельных землях,

Танцуют, куфии колебля,

И танцевальный кайф ментален.

От ритма мести не устали

Те, кто взрывным частотам внемля,

Неумолимы, не приемлют

Ржавения усталой стали.

Но божья охлеснёт вожжа,

И местной мести сторожа,

И партизанская война

Осыплются, что с гильзы ржа,

Сквозь кражу времени кружа,

В копилку звонкую без дна.

В копилку звонкую без дна

Слова свершили свой мирадж.

Возможно это лишь мираж,

И видимость его бледна,

Чтоб в нежилые времена

Сложить живые письмена

Про страшный, кровопашный стаж...

Когда закончится мандраж,

Я, русским языком клянусь,

По-русски в тему "матерь-Русь"

Упрусь под сенью минарета -

До магистрала доберусь.

Пусть ностальгическая грусть

Врезается в терцет сонета.

Врезается в терцет сонета

Пронзительный визгливый вой -

Иерихонская вендетта

С тротилом розни вековой.

Но месиву на мостовой

Язычески кровавых пятен

Без переводчика понятен

Язык сирены громовой.

По круговой и по кривой

Конвой несётся гробовой,

И смерть в подробностях видна

Не для того, чтоб попадали

Зловонной хроники детали

В копилку звонкую без дна.

Пустые сны

Вячеславу Наумову.

В копилку звонкую без дна,

В снотворный, отупевший мозг

Веревочный вербальный мост

Из смыслового волокна

Подвешен... Видимость бледна

Среди подкорковых корост -

И мост болтается, что хвост,

Которым вертит сатана.

Года отбросив на ходу,

По шаткому мосту иду.

Внизу провалы подсознанья,

Куда в неизданном году,

Сметая фактов ерунду,

Ссыпаются воспоминанья.

Ссыпаются воспоминанья

К утробе матери, к пещере,

Где пращуры вручали дщери

Плод подсознательного знанья,

И где под деревом познанья

Взлетали детские качели...

Сквозь генетические щели

Текла пророческими снами

Порока мутная река

На мозговые потроха.

Но глаукома строгой няни

За семерых была глуха.

И с первым опытом греха -

Из детства раннее изгнанье.

Из детства раннее изгнанье,

Потом взросления чужбина -

Пока за партой гнули спины,

Чтоб научиться жить банально

В сырых квартирах коммунальных,

Где по весне цвела лепнина,

Где юности сырая глина

Лепила образ жаркой спальни.

Не в зеркале от Фаберже я

Размножила ее клише и...

Помада мамина вкусна.

Ежевечерне хорошея,

Цвела засосами на шее

Порочной юности весна.

Порочной юности весна

Цветней, чем дети фестиваля:

Костер, гитара, трали-вали,

Еще компания тесна,

Не кровоточила десна,

Портвейном водку запивали,

Поскольку много наливали,

А закусь не была вкусна.

Черней чем черная икра

Была гривастая пора,

Угри и прочие терзанья.

Ее поэзия - мура,

Но слух и зренье на "ура"

И зрелой прозы осязанье...

И зрелой прозы осязанье

Полуслепым еще, щенячьим

Сознаньем. В книжный шкаф упрячем,

В старинный с бронзовым мерцаньем,

Страниц заклеенных касанье

К уму, что с детства одурачен.

Чтоб не завидовать незрячим,

Поставим в угол с порицаньем

Скабрезных комплексов наряд,

Ведь наказания обряд

Похож на кадр дурного сна,

Который смотрят все подряд:

Над Фрейдом ангелы парят.

Вперед и вверх - ведь цель ясна.

Вперед и вверх, ведь цель ясна.

Еще не ощущаешь даже

Себя предметом распродажи:

Зубов сверкает белизна

И возбужденно допоздна

Спешишь куда-то, но куда же?

Кто у тебя на абордаже?

В какие тайны щель сквозна?

К утру придется понемногу

Освоить светлую дорогу

Домой, где мама ждет грустна.

Вернись - и корчи недотрогу.

Под отчий кров, в свою берлогу

Шагай без отдыха и сна.

Шагай без отдыха и сна

Водой, огнем, сквозь трубный рупор.

К чему, к кому тебя шурупом

Прикрутит мира крутизна?

Здоровья скудная казна

Рассортирует кровь по группам,

Пока на кляче с тощим крупом

Хромаешь, ветряки признав,

За пустозвучие речей

Ответь, бесчестный казначей,

Держи ответ, как на дознанье,

За то, что дальше все горчей, -

Как от усердья палачей,

Теряя силы и сознанье.

Теряя силы и сознанье,

Теряя время, место, близких, -

Чьи отблески на обелисках

Ускорят скорбь при опознаньях.

Перечисляя описанье

Формальностей в холодных списках

И формалина на сосисках,

Под репортаж о состязанье

Из морга, где студенты съели

На скорость студень из форели

И выпили бутылку грога

Без всякой новогодней ели,

А после в горы захотели,

Чтобы с отвесного отрога...

Чтобы с отвесного отрога

Взглянуть назад, и там, внизу,

Сквозь изумруд и бирюзу

Увидеть золото этрога.

Плодов на дереве не много

И я с собой не унесу

Бугристых цитрусов росу.

Пусть освежат твою дорогу.

Ступай по ней, не оглянись:

Ее обрывы тянут вниз,

Как медвежатника к острогу.

Но ты стремись вперед и ввысь,

Лелея истовую мысль

Сорваться в небо, где двурого.

Сорваться в небо, где двурого

Чертовски - ибо нет конца

Созвездьям Меткого Стрельца

И Раненого Козерога.

Так дотянись до них - потрогай...

Виски небесного творца

Покрыла звездная пыльца...

Бодливая луна-пирога

Качнулась вниз и без следа

Созвездья сыплются туда,

Где пена облака видна

На пожилые города,

Где всем, без правого суда,

Грозит расправами луна...

Грозит расправами луна,

Тебе отчаянье пророчит.

В ночной дороге ставит прочерк

Иерусалимская сосна.

Ее сухая кривизна

Похожа на корявый почерк,

На перечень блудливых ночек

И хриплый окрик "бен-зона!",

Звучащий пафосней, чем гимн.

Не близким и не дорогим

Даруй ночлег в провалах стога,

Поскольку дальше - Офаким.

Дальнейший путь оставь другим -

Паломникам дневного бога.

Паломникам дневного бога,

Страдающим от лунатизма,

Поможет путник, чья харизма,

Бездомна и членистонога.

Не дожидается подмога,

А помогает словно клизма

Мечтательного левантизма

Тому, на ком из джинса тога,

На ком кроссовки из сандала.

Под ним дорога отстрадала,

Сошла на нет - пуста, убога...

И пройдено по ней немало.

Осилил бы ее устало,

Но обрывается дорога...

Но обрывается дорога,

А ты в немом ее начале,

Куда уже Харон причалил

И в рот заглядывает строго.

Черты загробного чертога

Тебя еще не привечали

В чугунном закопченном чане

Под коим ржавая тренога.

Исправь досадную ошибку.

Рукопожатье смерти липко,

Горчит остывшая слюна

И одиноко, зябко, зыбко, -

Навстречу злобная улыбка.

Кривая, узкая она.

Кривая, узкая она -

Та щель, в которую уходим.

Ты стар и ни на что не годен.

А жизнь - кому она нужна?

Она, как бывшая жена

Спускается по скрипу сходен

В глубинный ад чужбин и родин

Бездействием поражена.

А ты, в предсмертный цвет окрашен,

Плати за место у параши

Творцу вселенского говна.

Неукротим, двурог и страшен,

Он опускает жизни наши

В копилку звонкую без дна...

В копилку звонкую без дна

Ссыпаются воспоминанья.

Из детства раннее изгнанье,

Порочной юности весна,

И зрелой прозы осязанье

Вперед и вверх! - ведь цель ясна

Шагай без отдыха и сна,

Теряя силы и сознанье,

Чтобы с отвесного отрога

Сорваться в небо, где двурого

Грозит расправами луна

Паломникам дневного бога.

Но обрывается дорога.

Кривая, узкая она.

Бессонница

Сергею Полынько

Кривая, узкая она,
Вершина кряжа Альварадо,
Где облаков баранье стадо
Пасет бессонная луна,
Но облачная пелена
Таинственней сетей моссада
В ней вижу очертанья сада,
Сквозь грубый профиль валуна.
До Мексики четыре мили...
Пока контрабандисты в силе,
Граница на замке зависла.
Грязь с черных долларов отмыли:
Осталась грязной в пене, в мыле
Строка ворованного смысла.

2
Строка ворованного смысла
Натянута над океаном
В своем бесстыдстве окаянном.
В ней гематрические числа
С иносказанием туманным
Слагаются легко и чисто,
А рифмы, звонки и речисты,
Посыпались небесной манной,
Напомнив зрелости закон:
Груди не нужен силикон -
Черт с ней - пусть опадает висло.
Не ею украшать балкон!
Тоска, пополнив лексикон,
Веревкой порванной повисла.

3
Веревкой порванной повисла
Распахнутая безрукавка,
К ней пристегну я, как булавкой,
Унылый взгляд довольно кислый.
Пацан, уже закрылась лавка,
Разъехались мотоциклисты...
Вали домой в Ортего-Виста!
Но опоздавшая мерзавка
К нему с разбега подлетела,
Пока он разминая тело,
Смотрел, как рушится стена.
Она в объятии сомлела
И поцелуй запечатлела
На верткой шее хвастуна.

4
На верткой шее хвастуна
Чернеющей, что тот сапог,
Болтается распятый Бог,
А козлоногий сатана
Наколкой на груди залег
Под фразой: "Истина одна"
Предплечья - солнце и луна
Змея и слон на икрах ног.
Пылятся пальмы, а не клены.
Всплеснул руками умиленный
Лоточник, а его жена
Сквозь деревянные колонны
Глядит на площадь удивленно -
Уже ли казнь отменена?

5
Уже ли казнь отменена?
Когда зачитан приговор?
Ты переводчик? Значит вор!
Доказана твоя вина...
Ты видел те же письмена
И слышал лай таких же свор
Как тот наивный волонтер,
Которого смела война.
Спроси меня: зачем, зачем
Лью кровь нездешних, давних тем,
Когда родной язык - отчизна?
Скажу: от замкнутых систем
Укладки подрасстрельных стен.
Ответ прямее коромысла.

6
Ответ прямее коромысла,
Но только на другой вопрос.
Кто слышит твой бесшумный SOS
Из океана конформизма?
Тебе, целующий взасос
Язык и зев постмодернизма,
Дороже нежного комизма
Патриархальных детских грез.
В огонь бросая все подряд,
Получишь бодрости заряд
И кайф от злого эгоизма.
С веселым тостом выпьешь яд.
Ведь рукописи не горят.
Все рукописи мышь погрызла.

7
Все рукописи мышь погрызла,
А цензор внутренний испортил.
Его золотоперый "портер"
Цинично черкал по лиризму,
Чтоб упразднить античный портик,
Или разбить сарказма призму.
"Харизму" заменив на "клизму",
Он в новый лист вонзает кортик,
Чтоб появились бреши, плеши...
Где смысл не знает даже леший.
Простим повадки грызуна.
Мир незабвенного Олеши
Изъел лишай мышино-пеший.
Просты повадки грызуна.

8
Просты повадки грызуна,
И хищника и человека,
Ведь "улица-фонарь-аптека"
В итоге видимость одна.
Империи пришла хана,
Всевидящего Ока века
Сомкнулись на исходе века
В увечный чемодан без дна.
Пейзаж распался на куски,
Померкли бликов островки,
Холст оголяется построчно.
Развала острые клыки
Жизнь разорвали на куски,
А время разметало клочья.

9
А время разметало клочья
Резной судьбы по разным странам,
Чтоб развернуть сквозным изъяном
Чужой груди призыв молочный.
Характер голый ангелочка
Подвергся так душевным ранам,
Что душу не отмыть под краном,
На грудь не вывесить брелочком,
Когда схлестнет на кухне шквал
С тем, кто ключей не раздавал
К душевной скважине замочной.
Он - некрофил и каннибал,
Себя из петли доставал
Безлунной суицидной ночью.

10
Безлунной суицидной ночью
Курением до одуренья
Заточишь внутреннее зренье -
И речь включается пророчья.
Превратно понятый подстрочник
Раскрутишь на стихотворенье,
Сведешь его до озаренья
В глухонемое многоточье.
Из черных дыр и темных мест
Подстрочник вынесешь и крест,
На перевод наложишь вето,
Исчеркаешь его, как тест...
На грязный от помарок текст
Глядишь без зрения и света.

11
Глядишь без зрения и света,
Как разрушаются детали
Креплений, что держать устали
Скрижалость Ветхого Завета.
И разбиваются скрижали
На альфы, бэты и предметы,
На безымянные сюжеты,
Тиски которых пережали
Текст рукописи неготовой.
Над ней повис вопрос суровый:
За грех гордыни отвечать
Придется перед жизнью новой
Таким же таинствам хреновым?
И нечего отдать в печать.

12
И нечего отдать в печать,
И нечего скрепить печатью.
По непорочному зачатью
Отныне некогда скучать.
И незачем права качать...
Придется в тряпочку молчать и
Сон разума своим исчадьем,
Собой-чудовищем стращать.
И адским кругом голова,
Но светлячок наколдовал
Мышам летучим запищать.
Миры распались на слова,
На что Пелевин наплевал:
Обрывки можно завещать.

13
Обрывки можно завещать,
Отрывок можно напечатать -
Украденный край непочатых
Бессмыслиц с алтарей вещать,
До безголосья верещать
Неоперившимся внучатам
И даже нерожденным чадам,
Что с жизнью надобно кончать.
Но ты привязан к ней веревкой
С таким усердьем и сноровкой,
Что выживешь по всем приметам,
Хоть признаваться в том не ловко,
И это кажется уловкой
Творцу Новейшего Завета.

14
Творцу Новейшего Завета
Приснится юноша-язычник,
И рэповых визжаний зычных
Галдежный визг под кастаньеты.
Дыряво-джинсово одета
Девченка... В наблюденьях личных
Не будет аль-кахонских линчей -
И лист белее чем Одетта.
Стань проще, или будь свободен...
Жизнь - перманентный heavy body
И от нее болит спина...
Но улочка замшелых сходен
Опять к пустым листкам приводит.
Кривая, узкая она.

15
Кривая, узкая она,
Строка ворованного смысла.
Веревкой порванной повисла
На верткой шее хвастуна.
Уже ли казнь отменена?
Ответ прямее коромысла:
Все рукописи мышь погрызла:
Просты повадки грызуна.
А время разметало клочья.
Безлунной суицидной ночью
Глядишь без зрения и света -
И нечего отдать в печать...
Обрывки можно завещать
Творцу Новейшего Завета.

НОЧЬ НА БРОДВЕЕ

Марку Полякову

Творцу новейшего завета

Компьютер, как родные мама

И папа, но стара программа

Семейного авторитета.

Прямолинейно и упрямо

Мужало племя Интернета,

Ведь виртуальная дискета,

Объемнее, чем голограмма.

DELETE - и начинай с нуля:

Дисплей - квадратная земля,

Мир, как под линзу ювелира,

Вошел в экранные края...

Ты - в эмиграцию, а я -

В изгнанье внутреннего мира.

В изгнанье внутреннего мира

Мы постигаем суть азов

Вселенной, где пещерный зов

Прямей отказа из ОВИРа

От пращуров, - прямей эфира

От ящеров или от Сов-

Информбюро. Ты философ?

Алхимик вечного сапфира?

Тебе где LIBERTE - там PATRIA

Ты брат мой, ты из нашей фратрии

Покуда жизнь стремится VIRA.

Твоя отчаянная ария

Заглушит вопли абортария

И певчей дочери Эфира...

И певчей дочери эфира

Оглохшей, голос потерявшей,

В гортань немой язык вобравшей,

И опьяневшей от кефира.

А в юности была задира -

Теперь праматерью уставшей -

Манхэттен-Бич, своя квартира,

Застывший взгляд, седые парши.

Изыдь, пророчество, исчезни.

Мне не нужны твои болезни

И костыли до туалета.

Остаток жизни бесполезней

И невостребованней песни,

Зависшей в тралах Интернета.

Зависшей в тралах Интернета

Идее равенства решений

Не нужно ярких украшений

И сложных па у турникета.

Все имиджи равны - а это

Намек для текстовых свершений:

Дерзай поэт - для неглиже их

Хватило стилю этикета.

Зачем изыскивать, слагать?

Чтоб рифмовать "кровать" и "блядь"? -

От каламбура тексту сиро.

Из первых и последних рать

Готова форы средним дать

И всем, кто высекал кумира.

И всем, кто высекал кумира

На площади среди толпы,

Кумира этой же толпы...

Кликуш лохмотья, нищих дыры,

Палач да капюшоны клира,

Сырых соломинок снопы,

Святая простота тупых

И дальний шум Гвадалкивира...

Ты слышал треск костра и крик,

Смахнул слезу, надел парик,

Взбежал на палубу корвета,

И пересек шторма, старик,

Чтоб высечь новый материк

Из глыбы каменного вето.

Из глыбы каменного вето

Мы высекали карм кристаллики.

И наши судьбы - злые карлики -

На вражеской груди согреты.

Мы в душах заперли запреты,

Но их сирены замигали так,

Что мы в домах-акромегаликах

Стреляем только сигареты.

Тебе до "жо" такая "жи"...

Кругом лакеи да пажи -

Пусть принесут еще креветок.

У стойки пива закажи

И юной смене покажи

Изнанки позднего совета...

Изнанки позднего совета:

"Ты не прокормишься стишками,

Ведь шиты белыми стежками

Изжившие себя сонеты.

Живешь в полубредовом сне ты.

Очнись, спидометр зашкален

Под конкурентными движками

В твоем русскоязычном гетто.

Опасней, круче виражи -

Успех и славу заслужи

Как Тарантино и Де Ниро.

Себе и людям докажи,

Что прежней жизни миражи

Нужны как программисту лира"...

Нужны как программисту лира

Твои былые достиженья,

Ты раб на рынке униженья,

Седок уютного сортира.

Целебным чаем из Кашмира,

С экстрактом цедры и женьшеня,

Чтоб снять дневное напряженье

Запьешь глобальный мусор мира,

Аукционы на панели,

Их окончательные мели,

Их запредельный беспросвет...

Куда же ты спешишь без цели?

Ты видишь свет в конце тоннеля?

Нас поглощает новый свет...

Нас поглощает Новый Свет.

Закону поглощенья света

Подвластны звезды в час рассвета.

Он мне знаком со школьных лет.

И меркнет Ориона "бэта",

И гаснет яркий свет планет.

Дрожит люминесцентный бред

Над сном Бродвея-Лафайетта.

Пришелец из других систем

Ничем становится, кто всем

Успел побыть под звон монет,

Или литавр... но насовсем

Тускнеем в зычном свете сем,

А в Старый Свет возврата нет.

А в Старый Свет возврата нет...

Нас разметало по планете.

Кивнем друг другу в Интернете.

Наш виртуальный тет-а-тет,

Где весь вопрос в прямом ответе,

Но на вопрос ответа нет -

На ВЭБах конкурсных "Тенет"

Прочтут, лукаво щурясь, дети.

Мой давний, но далекий друг -

От поруганья до порук

Я в ожидании ответа

Руки не выпущу из рук

Того, кто рядом. Круг упруг

И непрерывна эстафета...

И непрерывна эстафета

Усталых эмигрантских жил.

Но пот седьмой не отложил

На сейвинг-счет ценитель Фета.

А умудренный старожил

Мне подсластил, что та конфета

Противную пилюлю эту:

Он и похлеще пережил.

Всего на миг забыв о деле,

Он здесь глядел как все глядели

На бюст Монро или Бриджитт.

Но их обновки надоели.

На современные модели

Глянь, эмиграций вечный жид!

Глянь эмиграций вечный жид

На торга грациозный праздник,

Который и манит и дразнит.

Знай, он тобой не дорожит.

Жизнь дорожает и першит

В гортани вирусом заразным.

К террору имиджа и фразы

Ты приколочен и пришит.

Из окон "Мариотта" вместе

Глядим как не стоит на месте

Прогресс, чей двигатель крушит

Слогана текст - в слоеном тесте

Рекламных вспышек. В их контексте

Бродвей ночную жизнь кружит.

Бродвей ночную жизнь кружит

В неоново рекламной пляске:

Все - от Майами до Аляски -

Дешевый и попсовый "шит" -

Тебе, мигая, строит глазки.

Пульсирующий свет дрожит

И правосудие вершит

Давлением - по-югославски.

Он инвалиду на коляске

Предложит купленные ласки, -

Задорого по всем приметам.

С витрин моргают лица-маски

Тысяча первой ночи-сказки

В пророчествах дневного света.

В пророчествах дневного света

Ночь умирает багровея.

Спускаемся в нутро сабвея,

Попутчик гасит сигарету

И говорит мне по секрету:

"Привольней по фривею, фея,

Нахально на обгон левея.

Карету, что ли мне, карету..."

Но, взявшись за руки вдвоем,

На эскалаторе плывем -

В Аид ли в Ад? Вергилий где ты?

Глубокой лужи водоем

Как Стикс подмерзший отдаем

Творцу новейшего завета.

Творцу новейшего завета,

В изгнанье внутреннего мира,

И певчей дочери эфира,

Зависшей в тралах Интернета,

И всем, кто высекал кумира

Из глыбы каменного вето, -

Изнанки позднего совета,

Нужны, как программисту лира.

Нас поглощает Новый Свет,

А в Старый Свет возврата нет

И непрерывна эстафета.

Глянь, эмиграций вечный жид,

Бродвей ночную жизнь кружит

В пророчествах дневного света...

Следующий венок сейчас в работе. Есть магистрал.

В пророчествах дневного света,

Хлебнет бессонницы сивилла,

Пока уныло дремлет вилла

Под скрип заиндивелых веток.

Луна бликует фиолетом

На привиденьях Кентервилла...

Нет. Это память оживила

Давно ушедших однолеток.

Седая русская культура

Из кабинета глянет хмуро,

Где поэтесса Бальмина
Забытой миром старой дурой,

Склонившись над клавиатурой,

Как цензор правит письмена.

Комментарии: 27, последний от 18/10/2010. © Copyright Бальмина Рита Дмитриевна (rita_balmin@yahoo.com) Размещен: 20/12/2003, изменен: 17/02/2009. 101k. Статистика. Поэма: Поэзия Иллюстрации/приложения: 1 шт.		Оценка: *7.444** Ваша оценка:
Аннотация: Первый свой венок "Сны Яффо" я написала на спор, второй по инерции, третий из-за претензии, котурую предъявил мне тот, кому этот венок посвящен, четвертый - по инерции... и тут оказалось, что первые строчки этих трех венков складываются в начальные строчки стихотворени. Я написала рондо, которое и стало основанием для "короны". Не знаю, хватит ли мне жизни, чтобы эту корону замкнуть.

Бальмина Рита Дмитриевна : другие произведения.

Лунная корона