В.Д. Барановский
ЗАМЕТКИ ДЛЯ АВТОБИОГРАФИИ
Содержание
Введение
Глава 1. Детство
Глава 2. Зрелость
Глава 3. <Лира>
Глава 4. Новый Заказчик
Глава 5. В Старом Сочи
Глава 6. Конкурент
Глава 7. Рабочие места
Глава 8. <Рейнметалл>
Глава 9. На свободе
Глава 10. В объятьях медицины
Глава 11. Кратко и поучительно
Введение
Сейчас - 2020 год. Со дня моего рождения минуло почти 90 лет. Вы
спросите - это много или мало? Я думаю - как посмотреть. Когда человек
молод, ему по простоте душевной кажется, что всё впереди, что всё
успеется, особенно, если есть бабушка с дедушкой и не бедные родители.
Однако, жизнь человека коротка, и наши предки продумали за нас,
сколько времени следует отвести на детство, сколько на образование, а
сколько сил человек должен отдать на благо обществу. История развития
показала, что заведённый порядок часто нарушается; отдельным людям
приходится тяжело трудиться уже с детства. Так было при
рабовладельческом строе и при более поздних общественных формациях.
Несмотря на ограниченную продолжительность жизни - 100 лет (а
может и более), человек сумел показать своё величие во всех областях
жизни и построил несколько цивилизаций, каждая из которых, по ходу их
развития, выдвинула своих, вошедших в историю представителей.
Области деятельности человека включали астрономию, математику,
мореплавание, военное искусство. Письменность позволила
распространить науки, возникавшие в одних местах, во все части света (из
Европы - в Америку, из Китая - в Азию и т.п.). Усилиями всего
человечества был достигнут уровень развития, вызвавший
промышленную революцию, основные черты которой возникли ещё в
мечтах человека и получившие своё развитие в трудах выдающихся
фантастов Жюля Верна, Герберта Уэллса и др.
Фантазия современных учёных может вызвать новую научно-
техническую революцию, ещё более сложную и опасную для человечества,
чем предыдущая промышленная революция.
Очевидно, что общественные революции, по типу советской либо
"Горбачёвской", должны быть исключены вовсе, в том числе и такие,
которые направлены на усиление капитализма.
Следует добавить, что самым удивительным в окружающем мире
является память человека. Его мозг в состоянии хранить не только то, что
он сам пережил в своей жизни, а и информацию, поступившую ему извне.
Причём, внешние данные могут поступать не только в виде статических
картин, а в динамике, в движении, в том числе при чтении любой
литературы, учебников и т.п. и даже во сне. При этом объём хранимой
информации и генерируемой самим человеком может достигать многих
миллионов двоичных (либо десятичных) единиц. Этот объём непрерывно
увеличивается, так как текущая, внешняя информация продолжает
поступать отовсюду - по радио, телевещанию и через органы чувств
человека. Это может быть шум от строительства и ремонта, природные
явления и другие случайные события. Например, человек видит
пролетающий самолёт - запоминается всё - его цвет, форма и шум
двигателей.
Кроме феноменальной способности к запоминанию, мозг человека и
других млекопитающих (и не только), имеет большую устойчивость к
внешним неблагоприятным воздействиям. Как далее будет рассказано,
около 30 лет тому назад у меня появился шум в голове, который к тому же
сопровождался появлением постоянно слышимой однообразной мелодии,
которая иногда пропадает, хотя шум всегда остаётся. И что самое
удивительное, стоит мне уснуть, как я перестаю ощущать неизвестно
откуда исходящие звуки и постоянный шум. В начале я предполагал, что
мне мешает постороннее радиоизлучение от телефонных УКВ
ретрансляторов и радиотелевизионного оборудования, либо излучение,
подобное космическому (рентгеновскому). Экранирование головы так же
не помогало. Жаловаться медикам на голову я не стал, так как не
допускал и мысли о вмешательстве нейрохирургов или "психологов".
К настоящему времени кроме шума добавилась глухота и ослабление
зрения. Получается, что все эти недостатки не мешают аналитической
работе мозга, в том числе не лишают меня возможности писать эти строки.
Здесь мы попадаем в область фантастики, не поддающейся нашему
пониманию, скорее относящейся к Божественному происхождению.
Многократно высококвалифицированные медики пытались понять
процессы в мозгах деятелей науки и искусства, но полного успеха ещё не
достигли, хотя и научились распознавать многие болезни и научились их
лечить.
Эйнштейн, понимавший всю сложность этой задачи для современного
человека, не допускал к себе медиков и психоаналитиков и завещал
кремировать своё тело.
Все, кто успел за свою жизнь написать и опубликовать свои
воспоминания - писатели, учёные, военнослужащие и простые обыватели
- невольно подтверждают фантастическую способность своего мозга к
запоминанию.
Об этом удивительном факте, пожалуй, не упоминается нигде. Это моё
открытие, подтверждением которого послужит мой краткий рассказ о
пережитом и увиденном.
Глава 1. Детство
Я родился 20 декабря 1930 года в местечке Чеповичи (а может
Чоповичи) Житомирской области, на Украине, в семье бывших крестьян
Барановского Дмитрия Захаровича (1914-1941) и Гриневич Анастасии
Константиновны (1914 -1996). Отец, пройдя через потрясения Гражданской
войны, не собирался крестьянствовать всю жизнь и уже работал на
железной дороге Киев - Коростень. Поначалу мы проживали в казарме,
сложенной из старых, отслуживших свой срок шпал. Отец был
энергичным и быстро продвигался по службе.
Поток селян из окрестных деревень, так же пожелавших устроиться
на работу на железной дороге, не ослабевал. Появилась необходимость
вести их учёт и трудоустройство новых рабочих. Отец быстро освоил
работу на кадрах и перебрался на станцию Тетерев, где был мобилизован
органами НКВД и переведён в Киев.
Это было суровое, тревожное предвоенное время. Участились случаи
диверсий и пропажи грузов на железной дороге, и работы у
железнодорожной милиции и органов НКВД было много. Работа отца на
правах военнослужащего в НКВД была не простой - ему пришлось
участвовать в освободительном походе в Западную Украину, откуда отец
привёз маме подарок - лакированные туфли, которые мать так никогда и
не одевала, берегла на "чёрный день". Отец купил маме патефон и сводил
в оперный театр. Мать часто вспоминала оперу "Наталка-Полтавка", в
которой пел В. Козловский.
К этому времени я подрос и уже хорошо помню улицу Коминтерна, где
мы поселились у вокзала (теперь это улица Симона Петлюры).
Прямо у вокзала протекала речка, образуя низину, круто
спускавшуюся вниз, в сторону города и дома, где мы поселились. С обрыва
смельчаки катались зимой на лыжах, а я вдоль обрыва начал ходить в
школу по достижении семилетнего возраста.
Так как в нашем дворе детей моего возраста не было, отец баловал
меня диапозитивами про пограничника Карацупу, а когда заметил мою
склонность к техническому творчеству, подарил мне конструктор, с
помощью которого я начал собирать модели самолётов. В нашем доме
водопровода с горячей водой не было, и мать была вынуждена мыть меня
в деревянном корыте. Я уже сильно повзрослел. Незаметно подкралось
время, когда мне исполнилось семь лет, и я был отдан в школу.
136-я железнодорожная школа размещалась в километре от нашего
дома в красивом, довоенной постройки, здании. Учительница украинского
языка и мой классный руководитель сразу оценила мою способность к
усидчивой работе и начала готовить меня к успешному завершению
первого класса, который я и окончил в 1939 году с "Похвальной
Грамотой".
Дальше моё безоблачное детство было прервано 22 июня 1941 года,
когда началась Великая Отечественная война.
С этого момента моё счастливое детство закончилось. Над Дарницей
завис немецкий самолёт; его было отчётливо видно на фоне голубого неба.
Отец быстро оделся и ушёл на работу в своё ведомство. Ему объявили, что
все члены семей чекистов должны быть эвакуированы из зоны боевых
действий на Восток. Уже на следующий день нам с матерью от отца
достались только две справки.
УССР
--------
Народный Комиссариат
Государственной Безопасности
--------
Управление НКГБ
по Киевской области
--------
Железнодорожн.
ОТДЕЛЕНИЕ
ст. Киев
26.VI 1941 г.
N 266
ст. Киев
СПРАВКА
Выдана настоящая гр-ке БАРАНОВСКОЙ
Анастасии Константиновне в том, что она
действительно является женой сотрудника Отд
НКГБ ст Киев
что удостоверяется.
ЗАМ НАЧ ОПЕР ОТД НКГБ ст КИЕВ
ЛЕЙТЕНАНТ ГОСБЕЗОПАСНОСТИ /ТКАЧЕВ/
УССР
Народный Комиссариат
Государственной
Безопасности
Управление НКГБ
по Киевской области
Железнодорожн.
ОТДЕЛЕНИЕ
ст. Киев
3 июля 1941 года
N 1/81666
ст. Киев
СПРАВКА
Настоящая выдана жене Опер.уполномоченного
Опер.Отделения НКГБ ст. Киев Сержанта Госбезопасности
БАРАНОВСКОГО Дмитрия Захаровича -
БАРАНОВСКОЙ Анастасии Константиновне в том, что
она эвакуирована из района военных действий и следует с
семьей в составе: сына Владимира Дмитриевича 1930 г.
рожд.
что удостоверяется.
ЗАМ. НАЧ. УПРАВЛЕНИЯ НКГБ КО
СТ.ЛЕЙТЕНАНТ ГОСБЕЗОПАСНОСТИ /ВОЛОШИН/.
КОПИЯ: В Е Р Н А:
С Е К Р Е Т А Р Ь
РО НКВД /ЗАЙКИН/.
Комфортабельные пассажирские вагоны заполнились семьями
эвакуированных, и поезд быстро унес нас в Поволжье. В пути нас никто не
бомбил, и мы благополучно прибыли в город Петровск Саратовской
области. Здесь нас радушно, как казалось, встретили и быстро разместили
в домах местных жителей. Наша хозяйка, немного поворчав, выделила
комнату и постель, только предупредила: немцы придут, всех выдадим.
Мы жили мечтами о Победе над врагом и нас ничто не пугало. Даже
клопы, которые накинулись на вновь прибывших. Их работа была видна
уже на следующее утро: моё тело всё вспухло, а от потери крови кружилась
голова. Я был и так слаб здоровьем, а тут кровососы, а нам предстояло
жить в этом доме длительное время. Мать испугалась и начала искать
выход из положения. Она быстро устроилась на станции кочегаром-
истопником, а начальник станции Данилов выделил нам комнату. Ещё
одно помещение заняла прибывшая с нами знакомая семья. Туговато было
только с питанием: не было хлеба, а в магазинах продавались только
консервированные крабы, которые никто не ел. Они стоили дорого, а
денег у всех было мало.
Теперь подробнее. Петровск принял у себя не только эвакуированных
граждан, а и два завода: самолётостроительный и гранатный.
Самолётостроительное предприятие вело ремонт истребителей,
доставляемых с фронта, а гранатный - изготавливал ручные гранаты
РГД-33. Самолётостроители передавали отремонтированные самолёты
фронтовым лётчикам здесь же на аэродроме; пилоты, нередко
малоопытные, иногда погибали при взлёте, и их тут же хоронили. Рёв
ремонтируемых истребителей круглосуточно стоял над городом.
Гранатный завод всю бракованную продукцию выбрасывал через забор,
на потеху местным мальчишкам. Они же "добивали" самолёты,
приходящие на открытых платформах с фронта. Брали всё:
плексигласовые колпаки кабин, умформеры-преобразователи
напряжения, приборы, а тормозная жидкость из амортизаторов шасси
просто выпивалась.
В такой обстановке проходили остатки моего детства. Мне надо было
учиться, хотя я исхудал и постепенно терял зрение. К тому же, здесь, в
глубине России, я знал только украинский язык, малопонятный
окружающим. Однако мать заставила меня учиться, и за несколько
походов в местную школу я освоил русский язык; он дался мне легко, и я
уже мог помогать матери в её делах.
В школу я ходил с дочерью начальника станции Данилова. Она была
низкорослой, и я, несмотря на свою щуплость, выступал её
телохранителем.
На местном жаргоне это называлось "Баран и Ярочка". Мы молча
переносили и другие оскорбления и продолжали дружно посещать школу,
пока учителя не обнаружили, что у меня близорукость стала чрезмерно
большой: с передней парты я не мог прочесть то, что писали на доске. В
школу вызвали мать и порекомендовали ехать в Саратов, к глазному
врачу. Мама так и сделала. Так как у неё не было денег, некоторые из
привезённых вещей взяла для продажи, в том числе и лакированные
туфли, когда-то привезённые отцом из Западной Украины.
Сначала мы посетили Саратовский рынок; матери продать отцовы
туфли не удалось. Покупатели, царапнув ногтем подошву вынутых мамой
туфель, обнаружили, что это картон, и потеряли к ним интерес. Что-то ей
всё же продать удалось, и мы отправились к окулисту. Он обнаружил, что
моё зрение упало до минус 4-х диоптрий и посоветовал лучше питаться и
не перегружать глаза. В заключение мама посетила действующий
православный храм Саратова, а я остался сидеть на его ступеньках; до сих
пор помню голубой цвет храма и ступени, на которых я сидел.
По прибытии в Петровск я стал "очкариком", но зато смог посещать
школу наравне с другими учащимися и закончил 5 классов.
Следующий жизненный удар мама получила от соседки, к которой
приехал муж, работавший вместе с отцом в НКВД. Он сообщил, что
Барановский погиб при отступлении от Киева. По его словам, когда они
пошли на прорыв у Лохвиц, он видел, как отец упал, сражённый немецким
огнём. Он добавил, что отцу "повезло", так как в это время он отвечал за
сохранность украинского банка. Мать поверила рассказу чекиста, а я ещё
долго не мог успокоиться, что также могло вызвать дальнейшее
ухудшение зрения. Чтобы я мог продолжать учёбу в школе, совершенно
неграмотной маме пришлось вновь вернуться к профессии истопника.
Данилов продолжал опекать нас. У меня были все учебники, и я сумел
преодолеть очередной учебный год. В свободное время я любил стоять на
нашем крыльце и провожать всё новые и новые войсковые части,
направлявшиеся через Петровск к Сталинграду. И всё-таки был
несмышлён. Один раз, стоя на крыльце, ковырял запал от гранаты,
который я где-то нашёл, и когда он зашипел, я интуитивно отбросил его на
землю. Если бы я его не бросил, мне могло оторвать и руки. Таких "детей
войны" мы можем встретить и сегодня. Ведь до сих на полях бывших
сражений валяется полно необезвреженных боеприпасов.
Начинался 1943 год. Поток раненых бойцов из-под Сталинграда начал
нарастать. Среди них оказался и Семён Терентьевич Проданчук. Деваться
ему было некуда и его приютила моя мать. Сначала временно, а затем и
постоянно. Семён Терентьевич после ранения возвращаться на родину, в
Молдавию, не захотел и предложил руку вдове Анастасии, и она, не имея
никаких перспектив на будущее, согласилась. И это нас спасало, так как
Проданчук отнёсся ко мне как к родному сыну, а устроившись в
железнодорожную милицию станции Петровск, начал зарабатывать, хотя
и небольшие, но достаточные для его новой семьи деньги. Семён
Терентьевич отличался кристальной честностью, был порядочен во всём,
и когда мать предложила перебраться в деревню к её родственникам в
районе Чеповичей, он согласился, хотя должен был ещё немного
задержаться в Петровске по делам службы.
Проданчук отправил меня и мать к её сестре, Дидковской, на хутор в
Чеповичах. Это было благодатное место. Рядом с домом протекал ручей, в
котором ловилась рыба, была корова и свой сепаратор, оставленный
немцами при отступлении. Небольшой вишнёвый сад и колодец
довершали картину этого индивидуального хозяйства. Здесь распоряжался
старый дедушка, и вскоре муж сестры Дидковский ушёл на работу
дорожным мастером на железной дороге и перебрался на станцию Ирпень,
прихватив с собой и нас с матерью. Когда жили на хуторе, я немного
набрался сил и уже мог проводить время с сыном Дидковского
Владимиром на равных. Кругом валялись боеприпасы, брошенные
немцами, и нашим основным развлечением была стрельба из немецкого
парабеллума в саду около казармы, в которой мы жили. Дидковский,
обнаружив у нас немецкое оружие, выбросил наш пистолет в выгребную
яму.
В этот момент мои интересы с Владимиром существенно расходятся: я
возился с детекторным приёмником, а Владимира потянуло в ближайшую
деревню к молодым дивчатам. Иногда мы вместе ещё ходили к пастухам,
пострелять из немецких винтовок, а когда приехал Проданчук, он забрал
меня и мать в Малин, где устроился, как и работал, в железнодорожную
милицию. В Малине основным развлечением местной молодёжи и
пастухов был подрыв неразорвавшихся немецких авиабомб.
Я не забывал о учёбе; еще находясь на хуторе, я ходил за семь
километров в деревенскую школу. Помню только, что дорога в
деревенскую школу лежала через густой орешник, через который ходить в
одиночку я ни капельки не боялся.
Моя дальнейшая учёба продолжилась в городе Коростень. Мой отчим
Семён Терентьевич Проданчук (я его всю жизнь воспринимал как родного
отца, хотя папой называть стеснялся) после приезда из Петровска первые
несколько месяцев проработал на станции Малин, в нескольких
километрах западнее Коростеня, так как сразу устроиться на работу в
железнодорожную милицию в Коростене он не смог, не имея необходимых
рекомендаций. А затем был переведен на станцию Коростень, заслужив
доверие у руководства.
Коростень был узловым центром железных дорог, идущих на Юго-
Запад, и новое место работы Семёна Терентьевича было престижным.
Начальник станции выделил нам отдельную квартиру, окна которой
выходили на железнодорожное депо - ремонтные мастерские и
поворотный круг для разворота паровозов. Семён Терентьевич работал
один, но у него на станции всегда был образцовый порядок, хотя
грузопоток был очень большой - на Запад шли пустые составы, а на
Восток везли трофейное оборудование различных предприятий -
оптических и оружейных. Поток солдат, возвращавшихся на Родину после
Победы, был тоже очень велик. Рядовые везли разнообразный домашний
скарб немецких бюргеров, а офицеры - мебель и перины, а кто старший по
званию - американские автомашины, попавшие в Советский Союз по
лендлизу. Денег у солдат и даже у офицеров было мало, и Семён
Терентьевич иногда покупал у проезжающих мелкие бытовые изделия
немецкого производства, очень качественные.
Наша жизнь протекала в двух направлениях - Семён Терентьевич
утром уходил на станцию, а я - в школу, которая располагалась в трёх
километрах от нашего дома, почти на берегу реки Уж, протекавшей через
Коростень. Её гранитные берега во время войны были неприступны для
немецких танков, а мостов было мало, да и те с малой грузоподъёмностью.
Река проточила своё русло за многие тысячи лет и была археологической
достопримечательностью Коростеня.
Сразу после прибытия в Коростень я быстро записался в седьмой
класс 37-й железнодорожной школы. Мои учителя, особенно
преподаватель математики С.В. Штырнов, полюбили меня, а может и
жалели за мою хилость и близорукость, которая к тому времени достигла
уже минус 10 диоптрий. Но моя предыдущая школьная подготовка,
полученная в Петровске, внушала учителям уважение, а ученикам -
зависть. Со школьными товарищами я не сближался, однако, вскоре я был
избран секретарём комсомольской организации школы и за успехи в учёбе
начал претендовать на золотую медаль. Коростень - еврейский город, и
мои школьные товарищи начали толкать меня на знакомство с пухлой
еврейской девочкой, встреча с которой так и не состоялась.
В школу я ходил вооружён - у меня был немецкий "Вальтер" и я
удивляюсь, как тогда я никого не застрелил.
Семён Терентьевич приносил купленные у солдат опасные бритвы
"Золинген", а однажды принёс немецкий радиоприёмник "Геббельс" - в
большой пластмассовой коробке, с питанием от сети. Это был ламповый
регенеративный аппарат, обеспечивавший приём радиостанций на
средних и длинных волнах, с большим громкоговорителем и красивой
шкалой; он был в каждой немецкой семье, тогда как у нашего населения
приёмники были изъяты из-за военного положения.
Ещё Семён Терентьевич принёс красивый, небольших размеров
немецкий аккордеон. Он побыл у нас недолго, так как оказалось, что я
полностью не обладал музыкальным слухом. Я стойко попытался
подобрать какие-то мелодии, но у меня ничего не ладилось.
Когда подошло время мне получать "Аттестат Зрелости", выяснилось,
что Золотая медаль мне не досталась, несмотря на мою общественную
работу и успехи в учёбе. Кто-то больше нуждался в награде - он и получил
медаль, заработанную мной. В дальнейшем этот фокус я увидел ещё
несколько раз, но в соответствии с Евангелием, ни на кого не обижаюсь.
Глава 2. Зрелость
Служба в милиции утомила Семёна Терентьевича, я был выведен "в
люди", и он, выйдя на пенсию, решил обосноваться в Ирпене, который ему
понравился. В железнодорожной казарме в Ирпене расположилась семья
Дидковского, который ещё некоторое время проработал дорожным
мастером, а затем тоже ушёл на пенсию. Мамина сестра, на которой он был
женат, сильно состарилась. Его сын Владимир, не получивший
десятилетнего образования, смог устроиться на учёбу в Киевский
Авиационный техникум. Он был здоровый малый и был пригоден к
военной службе.
А я, получивший "Аттестат Зрелости", решил поступить в Киевский
Политехнический Институт, на радиотехнический факультет. С трудом
преодолел вступительные экзамены (Позабыл часть формул по курсу
физики, а шпаргалками не пользовался. Только гораздо позже, годам к 50-
ти, я пришёл к мысли, что шпаргалки полезны, так как при их написании
учащимся повторяется содержание учебника и он даже запоминается). Для
поступающих в Институт был входной конкурс из-за преимущества,
которым, по справедливости, пользовались бывшие фронтовики, которые
принимались без экзаменов. На время приёмных экзаменов
предоставлялось общежитие. В больших комнатах, человек по тридцать в
одном помещении, было трудно сосредоточиться, а деревенские шутки
были неприятны и мешали даже спать. Например, распространённый
"велосипед" состоял в том, что заснувшему между пальцев ног
вставлялись и поджигались клочки бумаги. Поэтому спать приходилось в
носках. Если кто-нибудь не нравился большинству и не слушался
"старших", он мог заслужить и "тёмную". Местные поступающие имели и
то преимущество, что могли проживать дома.
Я успокоился, когда нашёл свою фамилию в списке принятых - нам
предоставлялось общежитие - одна комната на четверых. Так как
текучесть студентов была велика, в одну комнату попадали студенты из
разных факультетов и курсов. Я поселился вместе со старшекурсником
Гришкой Сливой - теплотехником, и к нам больше никого не подселяли.
Гриша пил чай из великолепной фарфоровой чашки; потом он случайно
смахнул её с тумбочки, и она разбилась. Гришка её любил, но пожалел
своеобразно, выкрикнув: "Пять рублей!" Он красиво одевался, собираясь
на прогулку. Любил порядок и вежливое обхождение. У него была
стройная фигура и выправка военнослужащего чекиста. Когда студент из
нашего потока (группы Р-24) появился со своей кинопередвижкой у нас в
общежитии, а это был Сёмка Левенфельд, он попал в нашу комнату.
Громкоговоритель размещали у меня под кроватью, кинопроектор или
магнитофон устанавливали на столе; Гриша любил смотреть кино лёжа и
никого из других комнат не приглашал. Мы с Гришей с удовольствием
посмотрели все немецкие фильмы, которые американцы взяли у
Германии в качестве военных трофеев. Сёмка утверждал, что это были
фильмы, которые любил смотреть Гитлер. Фильмы были прекрасно
сняты, в основном, в Австрийских Альпах и носили умиротворяющий
характер. Почему-то мне больше всего запомнился сюжет с припевом:
"Едут леди на велосипеде". Сёма также приносил магнитофон с
иностранными записями.
А затем на последнем курсе Левенфельд исчез, и в институте появился
слух, что он погиб, когда купался в Днепре - якобы его затянуло под
проходящую баржу.
На нашем факультете уже заканчивался первый курс, и некоторые
решили, что радиотехника им не по силам. Авах и Рожков, прибывшие в
Киев из Крыма, сочли, что лучше бросить институт, чем дальше мучиться
с основами математики. Они были не единственными, которых выпало
мне провожать в лето 1949 года.
Дело в том, что я, хотя и был в очках и хил, начал присматривать себе
невесту. Лия Георгиевна Крылова из группы Р-25 приглянулась мне ещё
при поступлении в институт. Она обнаружила это и начала подталкивать
меня к своей подруге - Самоходской, девице полной и круглолицей (как я
знаю, Нелли Самоходская обосновалась где-то под Москвой). Но я не
ослаблял своего внимания к Крыловой, а когда мы кончили первый курс,
вызвался проводить её домой, а конкурентов на то время у меня не
оказалось. Мы встретились с Крыловой у институтского общежития, и я
подхвати её довольно тяжёлый чемодан. Крылова даже не вызвалась мне
помогать, и мы двинулись в путь, который лежал за Днепр в посёлок, о
существовании которого я и не догадывался.
Благополучно переправились через Днепр и высадились на песчаном
берегу, который в половодье затапливало на километра два, не менее.
Песок пропитывался водой и даже летом представлял из себя болото, ноги
в котором вязли, как в манной каше. Крылова молча двинулась вперёд по
направлению к видневшемуся вдали посёлку. Я, подхватив чемодан,
увязая в песке, пошёл вслед за нею. Началась проверка, мужчина ли я, во
что я сам не очень-то верил. Но я решил "не упасть лицом в грязь" и
старался от Лии Георгиевны не отставать. Когда мы дошли до края
зыбучего песка, я настолько ослабел, что не мог слова вымолвить.
Крылова отобрала у меня чемодан, в который я вцепился, как лев, и
только сказала: "Ну ладно, я пошла". Я смотрел ей в след, и до меня
постепенно дошло, что я остался в дураках. Я рассчитывал, что Крылова
пригласит меня к себе и познакомит с родителями. Но этого не произошло.
В следующем учебном году я избегал встреч с Крыловой и больше с
ней никогда не встречался. Когда я уже был женат, позвонил Белоус, мой
бывший сокурсник, и рассказал, что его зачем-то посетила Крылова. У
Белоуса к этому времени была взрослая дочь, вышедшая замуж за
известного шахматиста, а сам он на пенсии охранял их дачу под Москвой,
не имея другого занятия. Крылова после окончания института вышла
замуж за аспиранта КПИ, который случайно погиб от удара молнии, стоя
под деревом. Белоус сообщил, что Крылова так же непонятно исчезла, как
и появилась.
Те, кто бросил учёбу в КПИ, избежали необходимости изучать курс
высшей математики у Нюмы Воллернера и курс теоретической механики
у Путяты, но нам, оставшимся "в строю", было необходимо преодолеть
курсы этих сложных дисциплин. Особенно был страшен Воллернер. Нюма
нещадно ставил двойки и требовал усвоения математических
премудростей. В моей зачётной книжке студента Нюма Воллернер жёстко
определил уровень моих знаний, как неудовлетворительный, чем лишил
стипендии на следующий год. Вся тяжесть моего обучения легла на плечи
Семёна Терентьевича. Проданчук должен был компенсировать, как я
теперь понимаю, чрезмерные требования Нюмы Воллернера.
После третьего курса мы проходили производственную практику на
телевизионном заводе в Москве и жили в опустевшем на летние каникулы
общежитии Московского Высшего Технического училища. Оно
находилось в тенистом парке, в котором летом царствовали группы
бандитов. Подходил мальчик и просил: "Дядь, а дядь, дай пять копеечек",
а за его спиной возникал здоровый детина и спрашивал: "Что, тебе жалко
дать ребёнку пять копеек?". Приходилось давать, чтобы не избили. Днём
на заводе что-то паяли, либо выполняли подсобные работы, не имевшие
никакого отношения к учёбе.
Более серьёзно проходила подготовка пятикурсников к дипломной
работе. Все студенты должны были досконально изучить конструкцию
американской радиолокационной станции орудийной наводки СОН-4, а
глубину своих знаний подтвердить в дипломном проекте, который должен
был содержать кроме текста самой дипломной работы и графический
материал - комплект чертежей. Я выбрал для дипломной работы тему,
связанную с передающим устройством станции. Быстро рассчитал
текстовую часть диплома и приступил к подготовке чертежей. Чертёжка,
где работали студенты-выпускники, была полна народа. Занял
освободившийся кульман (чертёжную доску) и набросал полагающиеся
чертежи. Защита дипломов проходила в присутствии руководителя
кафедры профессора Огиевского, который оценил мою работу как
отличную. Мне был выдан диплом радиоинженера с отличием, несмотря
на наличие в зачётке троек (удовлетворительно), в том числе и от Нюмы
Воллернера.
Вместе с дипломом нам, уже бывшим студентам, были выданы
путёвки на место работы. Яша Добрер, к примеру, получил направление в
Минск, Гарик Стояновский - в Новосибирск, а я - в Москву, на завод 304.
Вместе со мной путёвки на завод 304 получили ещё несколько человек; в
том числе Карл Фёдорович Усенок с женой Людмилой Михайловной и
Олег Балаев, у которого в Киеве осталась невеста.
Молодая советская радиопромышленность нуждалась в кадрах, и мы
были радушно встречены начальником ОКБ-304 Игорем Вячеславовичем
Илларионовым. Он поселил нас в комфортном жилье, в которое попали и
выпускники Горьковского Политехнического института. Илларионов же
определил нас на рабочие места - я попал к А.И. Долгову, у которого
познакомился с лабораториями А.Л. Минца и принял участие в разработке
РЛС для сухопутных войск - СОН-9. Бывал на полигонах в Коп-Яре и
наблюдал стрельбы зенитными ракетами по воздушным целям. При мне
Олега Балаева отпустили в Киев к его невесте.
По требованию рабочих завода, проживавших в бараках, нас, молодых
специалистов, попросили переселиться в общежитие Промышленной
Академии. Мы написали заявление об отказе от переезда, и я его подписал
вместе со всеми. Но так как я был уже начальником лаборатории и
отказался убрать свою подпись, я был уволен с завода и откомандирован в
распоряжение Министерства Радиопромышленности (МРП).
В. Козловский, также получивший направление в Москву, в НИИ-20,
рядом с заводом 304, женился и проживал в заводском доме в Кунцево.
Попов, закончивший военное училище, попал в НИИ-4 Министерства
обороны.
Все мы встретились на похоронах Карла Фёдоровича Усенка, где мне
пришлось произнести прощальное слово. Я из-за плохого зрения всё время
путал Козловского с Поповым. Позже, когда я праздновал 60-летие (1990
год), Владимир Козловский был у меня в гостях. Я оформлял уже пенсию,
а он ещё работал; он был немного моложе меня. Козловский всегда был
весёлым, компанейским, в молодости играл на баяне, хорошо
фотографировал. Вот и на моём юбилее сфотографировал всех нас, но
большое фото передать не успел, так как умер после командировки. Его
последнее письмо до сих пор хранится в нашем семейном архиве как
память о прекрасном, талантливом человеке.
Отправляя меня в МРП, Илларионов дал мне хорошую
характеристику, и уже через день я сидел в кабинете Бориса Бенционовича
Гурфинкеля, в НИИ-101 МРП. Гурфинкель вместе со своей сотрудницей
Лидией Сергеевной Штромберг занимались передачей радиолокационных
сигналов на большое расстояние. Они вели обработку аналоговых
сигналов РЛС путём "сжатия спектра". Планировалось совмещение
сигналов от нескольких РЛС (типа П-50), путём нанесения координат
целей на едином экране силами операторов. Начальник отдела Виктор
Петрович Берг считал, что это совмещение может осуществляться
автоматически. Задание на эту работу было выдано мне.
Работа Гурфинкеля велась под шифром "Сетка", а автоматическому
объединению РЛС сигналов на одном экране присвоили название "Лира".
Мне никто не собирался помогать, и я принялся за работу. Заказал и
получил блок трубки от РЛС П-50 и стойку для логических блоков;
определился со схемой устройства и заказал на опытном производстве
необходимые устройства на четыре направления.
Глава 3. "Лира"
Опытное производство (Козлов - Фоглер) работало без задержки и
через месяц я получил под наладку своё устройство. Оно включало блок
трубки кругового обзора от РЛС П-50 со схемами электропитания и стойку
управления с четырьмя блоками. Каждый блок был снабжён
установочными потенциометрами, позволявшими на трубке
зафиксировать географические координаты объединяемых РЛС.
Устройство имело четыре входа от линий связи с аппаратурой "Сетка" и
блоки электропитания. Наладку я завершил быстро и продемонстрировал
руководству своё устройство в действии. Оно было принято ОТК и
допущено к опытной эксплуатации.
В качестве реального объекта для испытаний был выбран командный
пункт ПВО Ленинградского военного округа, так как участились полёты
американских самолётов вдоль побережья Финского залива. Аппаратура
"Сетка" для передачи сигналов РЛС на командный пункт была
изготовлена заранее и подключена к четырём РЛС П-50, стоявших на
подступах к Ленинграду. Отображение данных от РЛС осуществлялось на
экране командного пункта вручную и дублировалось по голосовой связи.
После доставки моей аппаратуры в Ленинград, я оформил для поездки
в Ленинград командировочное удостоверение. С собой у меня был
фотоаппарат для документирования результатов испытаний. Проявление
плёнки и её изучение планировалось в Москве, так что я не имел
возможности вмешаться в результаты эксперимента.
Я приехал в Ленинград ярким солнечным утром, когда улицы города
были безлюдны. Неспешная процедура в бюро пропусков, и я очутился на
командном пункте Ленинградской противовоздушной обороны. Меня
провели на балкон, где я увидел свою аппаратуру. Дежурный смены
сообщил мне координаты РЛС П-50 на берегу Финского залива и оставил
меня одного. Через некоторое время было объявлено о появлении в нашем
воздушном пространстве самолёта, не отвечающего на наши позывные.
Боевой расчёт оживился, а операторы приблизились к экрану и начали
вручную регистрировать трассу полёта самолёта.
Я на своём экране также наблюдал за полётом, который продлился
некоторое время. У меня была возможность сравнивать изображение на
экране командного пункта с изображением трассы самолёта на моём
экране. За время полёта я успел сфотографировать свой экран
многократно и израсходовал весь свой запас плёнки. Эксперимент был
закончен, я всех присутствующих поблагодарил и удалился. Теперь мои
мысли были в Москве, в фотолаборатории. Ещё несколько часов и я
вручил плёнку с грифом "секретно" в лабораторию (в последствии, из-за
необходимости заводского производства, гриф секретности с этой плёнки
был снят).
Руководство прибыло к первому отделу и с интересом начало
рассматривать моё "фототворчество". Экспозиция была выбрана мною
правильно и снимки получились качественные с чётко прочерченной
трассой самолёта. Сразу обнаружились недостатки устройства: сложность
установки координат РЛС не обеспечивала точную стыковку трассы
самолёта при его переходе из зоны ответственности одного радиолокатора
к другому. Однако, для наведения истребителей этой точности было
достаточно. Меня поздравили с успехом и предложили подготовить
документацию для серийного производства.
Тут же было принято решение о передаче чертежей в Минск, на завод
п/я 32. Кроме того планировалось загрузить этой работой и тульский
завод, ранее производивший угольные микрофоны ДМШ.
Работа с предприятиями была чисто административным делом.
Поэтому, когда В.П. Берг командировал меня в Тулу, с задачей закрыть
одну из угольных шахт, я отнёсся к этому с большим сомнением и
осторожностью.
По прибытии в Тулу, я быстро нашёл предприятие, на которое мне
указал В.П. Берг, но только предупредил руководство о необходимости
готовиться к изменению профиля с угольного на радиотехническое. По
приезде из командировки я специально показался на глаза Виктору
Петровичу, но он даже не поинтересовался результатами моей поездки. С
этого времени я начал относиться к Бергу с недоверием.
Основные лаборатории Берга продолжали разработку и
модернизацию средств отображения информации на электронно-лучевых
трубках; в институте появилось ещё одно подразделение по отображению
информации, работавшее с люминесцентными индикаторами - Феликса
Соркина. Эти индикаторы применили разработчики космической
техники.
Глава 4. Новый Заказчик
Нарастало число запусков в космос ракет с человеком на борту.
СССР, использую ракету С.П. Королёва "Восток", осуществил первый в
мире полёт человека в космос (1961 год, Ю.А. Гагарин). Это была новая
демонстрация возможностей возникшего социалистического государства.
Мой начальник В.П. Берг уловил всю значимость работ в интересах
космонавтики и переключил своё внимание на поиск путей в Космическое
Агенство. Он предложил свои услуги по оснащению зала управления
космическими полётами. Его предложение было принято, и вскоре блоки
трубок для отображения информации в телевизионном формате уже
стояли на столах операторов, обслуживающих космические полёты. На
время этой работы Виктор Петрович перестал интересоваться нуждами
противовоздушной обороны, и я на некоторое время оказался без работы.
НИИ-101, руководимый в это время Г.Л. Шориным, ещё продолжал
работы по созданию аппаратуры по наведению истребителей-
перехватчиков на цель.
Владимир Яковлевич Кравец, работавший в отделе тематиков,
неожиданно получил предложение на создание средств управления от
ракетчиков, которые к этому времени уже крепко стояли на ногах и
нуждались в автоматизации. В.Я. Кравец сумел быстро создать новое
подразделение по новой тематике. Воспользовавшись отсутствием
В.П. Берга, он предложил инженеру-отображенцу А.Н. Веселову место
начальника лаборатории, которую начал комплектовать. А А.Н. Веселов
рекомендовал В.Я. Кравцу взять и В.Д. Барановского.
А.Н. Веселов в это время занимался записью больших массивов
информации на магнитном барабане, что годилось для фиксации данных о
большом количестве любых объектов. Для помощи А.Н. Веселову в
разработке аппаратуры для отображения информации В.Я. Кравец взял и
меня.
В начале наша задача сводилась к рекламным целям. Мы должны
были показать Заказчику, какие возможности ему предлагаются.
Демонстрация проходила в одном из пустующих цехов МЗМА (бывший
завод малолитражных автомобилей). На большом макете мы успешно
демонстрировали, как возможно показать данные о большом количестве
объектов с их характеристиками.
Подходило лето, время моего отпуска, и кругом была масса людей,
желающих меня женить - это и военпреды, и рядовые сотрудники. Даже
руководство прислало мне дипломницу; больше всего преуспел в этом деле
Женя Юрханов, его жена Надежда была приятельницей моей будущей
супруги. Они познакомили меня с Марией. Она закончила МАИ и
работала на предприятии в системе С.П. Королёва. Она жила в старом
двухэтажном деревянном доме во 2-ом Аэропортовском переулке. Я
проводил её пару раз домой, и на предложение поехать в Крым она
согласилась.
Глава 5. В Старом Сочи
Мария согласилась ехать в Крым, но не одна. В нашу компанию
попали ещё несколько женщин, подруг Марии - большинство из них я не
знал, самой видной из них была Земфира, жена инженера из Болшево.
В Крым ехали поездом. По прибытии в Сочи нас встречали местные
жители, наперебой предлагавшие своё жильё на летний сезон. Мы
выбрали Старое Сочи, в стороне от шумных сочинских пляжей и
ресторанов, и не ошиблись. Шоссе, проходившее через посёлок по
возвышенности, разделяло его на две части. С северной стороны
находилось жильё, со стороны моря - уютный и не занятый отдыхающими
пляж. Когда на следующий день мы освоились, все мои женщины
устремились к морю. Я двинулся за ними, и к нашему удивлению мы
увидели гараж со шлюпкой. Охранявший её матрос предложил
воспользоваться его услугами. Он выкатил большую морскую лодку,
человек на десять, к берегу. Мои спутницы, включая Марию, сразу заняли
места в шлюпке, а я сел на вёсла. Плавать я не умел, однако, быстро
освоился с профессией гребца. Вёсла были тяжёлые, но, когда опускались
в воду, было легче. Мы после нескольких взмахов вёслами, оказались в
открытом море. Здесь у меня окончательно пропал страх и через минут
пять мы были уже довольно далеко от берега. Южное солнце пекло
немилосердно, и долго плавать не пришлось. Женщины потребовали
вернуться, что я и проделал. Через пару дней, прихватив шляпы на
головы, мы смогли проплавать подольше, но всё равно, более двух часов
мы в море не находились. Приходилось ездить обедать в город, в ресторан.
Так проходили день за днём, и скоро было надо собираться домой. Все
остались поездкой довольны; я платил за всё. Правда, обратные билеты
достали с трудом. В Москве, заранее предупреждённые, нас уже ждали, и я
попал во 2-й Аэропортовский переулок. Там жили бабушка (мама Марии),
её сын с женой Изольдой и родственница бабушки с мужем, морским
офицером в отставке. Половину одной комнаты занимал старинный рояль,
ножки которого когда-то обгрызла собака.
Нам с Марией досталась глухая кладовка с кроватью, так что обедать
по воскресеньям мы ходили в ресторан "Динамо". Саму свадьбу я не
помню, но сохранился свадебный наряд Марии. А когда родилась Катя (в
1959 году), наш первенец, я поставил перед бабушкой вопрос о
необходимости позаботиться об улучшении жилья. Она была главным
бухгалтерам на заводе, и ей полагалась хорошая квартира. Бабушкина
просьба была удовлетворена, и мы переехали в новый пятиэтажный дом
на улице Подбельского. Рядом была булочная и прачечная. На кухне был
газ, раздельный туалет и ванная и две комнаты, одну из которых занимала
бабушка, а вторую - моё семейство.
На работе меня ждали. Было необходимо в сжатые сроки реализовать
те обещания, которые В.Я. Кравец дал Заказчику.
Глава 6. Конкурент
Засучив рукава мы с А.Н. Веселовым принялись за работу. Посетили
Заказчика, но для ускорения внутрь объекта заходить не стали, а
ограничились встречей с командиром войсковой части Александром
Николаевичем Сапожниковым. Он же информировал нас, что в
соответствии с традициями, принятыми ещё во времена И.В. Сталина, у
нас имеется конкурент - ОКБ при Ленинградском Политехническом
Институте (ЛПИ) во главе с Тарасом Николаевичем Соколовым. Ни меня,
ни А.Н. Веселова это не смутило, и мы доложили о результатах поездки
Владимиру Яковлевичу Кравцу, к тому времени, назначенному Главным
конструктором работ.
Наш институт к этому времени успешно осваивал передовую
технологию создания аппаратуры на полупроводниках, ЛПИ работало с
феррит-ферритовой системой элементов, громоздкой, но весьма надёжной.
А.Н. Веселов не торопился с расширением своей лаборатории,
полагаясь на тех сотрудников, которые были приняты к нам отделом
кадров. Наши скромные силы были разделены - А.Н. Веселов взялся за
выбор вычислительной машины, способной обеспечить решение наших
задач, а мне досталось проектирование рабочих мест для операторов
системы и разработка табло и большого экрана коллективного
пользования (светоплана). Беспомощность А.Н. Веселова по части
организации работ была быстро компенсирована привлечением соседних
подразделений - связистов и тематиков.
А.Н. Веселов в качестве вычислительного комплекса выбрал ЭВМ
Урал-14 Главного конструктора Рамеева, и мне, для унификации,
пришлось применить в табло цифровые ячейки с использованием
рамеевских модулей управления. Для светоплана решили выбрать
проекционную систему, которую заказали в ленинградском
Государственном Оптическом Институте (ГОИ). Вскоре работы по
светоплану я передал М.Е. Хенкину, а мою группу укрепили А.И. Савин и
Б.В. Солнцев.
Для усиления НИИ-101 в апреле 1963 года его директором был
назначен академик Владимир Сергеевич Семенихин, считавший
техническое направление работ в ОКБ ЛПИ неправильным. Однако,
Заказчик выбрал для оснащения аппаратуру ОКБ ЛПИ, а нам поручили
работы по созданию автоматизированной системы управления в пределах
всей страны.
В ходе предыдущих работ мы определились с типовым составом
технических средств, необходимых для управления сложными системами.
Глава 7. Рабочие места
В состав средств автоматизации Автоматизированной Системы
Управления (АСУ) входил типовой набор технических средств, который
позволял автоматизировать любую деятельность - регулирование
уличного движения, работу диспетчеров в аэропорту и т.п.
В качестве вычислительного устройства был выбран комплекс
Главного конструктора Р.В. Атояна, состоявший из двух ЭВМ,
работающих в режиме дублирования и допускавших возможность их
перепрограммирования. Средства связи, разработанные в направлении
(подразделении) И.А. Мизина, и средства кодирования информации
оставались прежними.
Разработке подлежали, в основном, только рабочие места операторов,
которые должны были быть унифицированными в пределах АСУ и иметь
единую систему адресации абонентов. Главного конструктора рабочих
мест не было, и я выполнял эту роль безропотно, на удивление
окружающих. Абрам Ильич Голоскер попытался поставить этот вопрос
перед руководством института, но у него ничего не вышло.
Берг, отдел которого разрабатывал блоки отображения информации,
на разработку рабочих мест не претендовал, так как рабочие места
содержали ряд устройств, не относящихся к средствам отображения -
пульты управления и блоки сопряжения с ЭВМ, рабочие столы для
размещения географических карт и кресла для операторов. Кроме того,
рабочие места должны были быть унифицированы в пределах АСУ и, как
потом выяснилось, должны были сопрягаться со всеми типами ЭВМ
Единой серии, а не только с аппаратурой Р.В. Атояна. В их состав должны
были входить автоматические печатающие устройства и устройства для
хранения закрытой информации. Планировалось, что каждое рабочее
место должно содержать два блока отображения информации типа БО-120,
разработки отдела В.П. Берга.
Могу сказать, что за все 5 лет, когда я разрабатывал и внедрял
рабочие места, я не допускал сбоя в работе и награждался почётным
званием "Ударник пятилетки".
Следует упомянуть о ряде случаев нестыковки рабочих мест с другой
аппаратурой. Первым всполошился Р.В. Атоян в связи с
неработоспособностью рабочего места в комплексе с его ЭВМ. Нам
пришлось долго доказывать Р.В. Атояну, что его ЭВМ содержит схемную
ошибку в селекторном канале машины, не пропуская часть двоичных
кодов входных сигналов. Он долго не соглашался, прогонял тесты через
рабочее место и только после этого признал наличие схемной ошибки в
своей машине.
Как и было определено заранее, рабочее место не было рассчитано на
работу с ЭВМ ИБМ-360. Однако, разработчики в Ульяновске, не согласуя
свои действия с нашим институтом, пытались сопрячь свой
вычислительный центр с нашими рабочими местами. Их, естественно,
постигла неудача, и они не нашли ничего лучшего, чем пожаловаться в
МРП. В.С. Семенихин был вызван к Министру, и получил указание на
доработку нашей аппаратуры, что для нас оказалось непростым делом.
Ещё одно проблема возникла на заводе-изготовителе рабочих мест,
когда оказалось неработоспособным печатающее устройство разработки
одного из отделов Мизина.
Постепенно все мелкие недоработки были устранены, и мы с
В. Макуниным и Б. Солнцевым вздохнули свободнее. Последняя моя
работа с рабочими местами была связана с перекодированием данных для
дипломатических служб, после чего я передал работу с рабочими местами
Б.В. Солнцеву, а сам перешёл в непосредственное подчинение к
В.С. Семенихину для работ по комплектованию автономных объектов
сначала на стенде НИИ АА, а затем и на реальных объектах. Ещё на
опытном стенде предприятия мне удалось довести комплекс аппаратуры
до полного работоспособного состояния - улучшить качество блоков
питания (уменьшить их пульсацию) и повысить качество заземления.
Естественно, что работами по доработке блоков питания и
конструкторскими доработками занимались соответствующие
подразделения нашего предприятия.
Глава 8. "Рейнметалл"
Сам В.С. Семенихин находился в какой-то странной зависимости от
своего Главного инженера и заместителей.
Когда я попросил у Владимира Сергеевича получить для меня
хорошую пишущую машинку, он немедленно выполнил мою просьбу.
Александра Васильевна Владимирова из бухгалтерии передала мне новую
печатающую машинку "Консул", но не прошло и года, как у меня её
отобрали по приказу Главного инженера С.И. Фёдорова. Взамен подарка
В.С. Семенихина мне передали машинку "Москва". Но это было только
начало моих приключений в отношениях с бухгалтерией Шуры
Владимировой. Смотрю, через неделю, она тащит в мой кабинет
прекрасную электрическую печатающую машину "Рейнметалл", которой
ранее в бухгалтерии не было (вместо машинки "Москва"). На вопрос,
откуда это чудо техники, Владимирова отвечать не стала, только
загадочно улыбалась.
Через некоторое время я заметил, что одна из сотрудниц бухгалтерии
стала часто меня навещать - иногда по делу, иногда просто так. А то
зайдёт и просто смотрит. И так целую неделю. Накануне воскресенья я не
выдержал и предложил ей сходить в кафе. А она в ответ и говорит:
"Возьмите плавки и приезжайте к нам в Шихматово".
Я никуда, естественно, не поехал и ещё подумал: куда я поеду, не умея
плавать, и в очках минус 13.
На работу я пришёл как обычно, но чего-то смущался. Женщина ко
мне приходить перестала, и я до сих пор жалею, что не узнал у
А.В. Владимировой, кто она, где проживает.
А для себя, для дома, я у секретаря А.Н. Веселова купил (из его
домашних запасов) пишущую машинку "Консул" (за 2000 рублей) с
полным запасом запчастей, с помощью которой я впоследствии занимался
литературной деятельностью.
Х Х Х
В 1966 году, когда у меня родился сын Дима, В.С. Семенихин дал мне
садовый участок.
В 1981 году он выделил мне комфортабельное жильё в Олимпийской
деревне. Его Заместитель М.С. Логинов долго интересовался: "За что он
дал тебе квартиру?". Сам М.С. Логинов в конкретной работе по созданию
объектов для АСУ участия не принимал и делал вид, что не знает, что я
сделал для НИИ АА.
Время летело быстро. В 1990 году умер В.С. Семенихин.
В декабре 1990 года мне исполнилось 60 лет, и я, не располагая больше
поддержкой руководства, не имея орденов и медалей, будучи только
"Ударником 3-х пятилеток", к.т.н., лауреатом Государственной премии,
ушёл на пенсию и обосновался на садовом участке.
К 1991 году эксплуатация объектов обеспечивалась штатным боевым
расчётом Заказчика и контролировалась опытным эксплуатационным
персоналом Равиля Жамалетдинова из Ташкента. О дальнейшей судьбе
его прекрасного коллектива, особенно после Беловежских Соглашений, я
ничего не знаю.
Лично о себе, уйдя на пенсию, я понимал, что хорошо, что "унёс ноги".
Глава 9. На свободе
В октябре 1994 года умерла моя жена Мария, я и Катя с Димой
осиротели.
С 1995 года я занялся писательской деятельностью. Мне было, что
вспомнить. А когда я обнаружил, что о битве под Москвой в 1941-1942
годах имеются только отрывочные воспоминания отдельных авторов
(Жукова, Василевского и др.), я решил попробовать свои силы на
подробном исследовании этой темы. За устранение этого исторического
пробела взялся и Эндрю Нагорский, американский журналист,
расположившийся в Москве с коллективом почти в 100 человек. Я работал
один, используя материалы подмосковных музеев и архивов.
В результате мне удалось издать в 2005 году книгу "Первый шаг к
Великой Победе", а в 2009 году - книгу "Победа в битве за Москву. 1941-
1942". Полученный опыт позволил мне приступить к работе над книгой
"Холодная война. ХХ век" и личным воспоминаниям о советском периоде
истории и временах, когда Россия вернулась к капитализму.
Годы брали своё и мне пришлось доверить своё здоровье врачам,
поддержавшим меня в старости.
Глава 10. В объятьях медицины
Всё началось с повреждённой перепонки в моём носу. Когда мы ещё
перед войной жили в Киеве у вокзала я, заглядывая на соседний двор через
пролом в заборе, неудачно повернулся и сломал себе нос.
В 1995 году я перестал дышать через нос, и в нашей поликлинике врач
ЛОР определила, что у меня полипы и имеется искривление носовой
перегородки. Она сказала, что необходима небольшая операция, я
согласился, и мне дали направление в 71-ю больницу в Кунцево. Меня
приняла молоденькая врач-хирург, подтвердившая, что надо сделать
простенькую операцию, которую она сама проведёт. Во время операции
меня посадили в медицинское кресло, сделали местный наркоз и начали
ковыряться в носу. Было больно, но я терпел, а затем потерял сознание.
Вызвали старшего хирурга, начальника отделения, и он взялся за дело
сам. (В результате, как потом выяснилось, кроме удаления полипов, мне
сделали ещё щель между ротовой полостью и носовой пазухой.)
Начальник отделения при мне отругал молодую врачиху: "Зачем ты
его брала?"
Через несколько дней меня ещё раз осмотрели и, несмотря на мои
жалобы на боль в носу, выперли из больницы.
А что было делать мне? Нос разболелся и распух, ухудшилось зрение и
слух. Я был покалечен; оставалось надеется только на свои силы.
Когда я пришёл в поликлинику и пожаловался, что плохо слышу,
врач ЛОР велел своей санитарке прочистить мне уши. Сестра набрала в
громадную клизму воды и под давлением начала промывать моё ухо. Я
вам скажу, процедура весьма болезненная, хотя из уха была вымыта
большая пробка.
В голове появился лёгкий шум, от которого я не мог избавиться и
постепенно привык. Потом я поинтересовался у специалистки на аппарате
УЗИ о причинах этого явления. Она объяснила это просто: "Это у вас в
голове кровь пульсирует и шумят бляшки". Я утешал себя тем, что
аналогичный шум был и в голове композитора Бетховена, когда он оглох.
Как и ему, мне пришлось с этим смириться.
Человек оказался очень живуч, и где пределы этого, никто не знает, и
он вновь и вновь доверяется медикам.
Х Х Х
Научный подвиг врача-офтальмолога Федорова давал мне, сильно
близорукому, надежду на избавление от этого недостатка. Норберт Винер,
(почему-то тайно) сделавший операцию катаракты на глазах, стал
обходиться без очков.
Идея об операции на глазах захватила меня. Я практически ничего не
видел и вновь обратился к врачам. Врач-офтальмолог в поликлинике
сказала, что при моём состоянии: зрение - минус 13, катаракта на обоих
глазах и почтенный возраст с сопутствующими заболеваниями, за
результат операции никто поручиться не сможет. Она пугала, что в
результате операции, "возможно, вы будете видеть только светлые пятна".
Но я решился на операцию, так как другого выхода у меня не было. И
меня послали на необходимые для операции обследования, в том числе и к
врачу ЛОР поликлиники, от которого я вновь попал с направлением в
клинику к врачам, изучавшим заболевания носа. Гайморита или другого
заболевания, они у меня не выявили, провели довольно болезненные
профилактические мероприятия. Но врачам что-то не нравилось, в
носовой пазухе всё время появлялась какая-то жидкость. Поэтому
разрешение на операцию на глаза они мне не выдали и послали на
консультацию к специалистам по лицевой хирургии.
Делать было нечего, и я очутился в кабинете главного врача
специальной клиники. Она выслушала мою просьбу и перед тем, как
направить к специалисту, рассказала о своих проблемах (Как я сейчас
знаю, любимое дело каждого врача поделиться своими трудностями с
пациентом). Суть её проблемы была в том, что лечиться к ней повадились
таджики, и она никак не могла от них отбиться. Если она кому-то
отказывала, то на следующий день приходил весь "аул". Я терпеливо её
слушал, хотя в конце беседы, она вспомнила, зачем я пришёл, и направила
меня к Лисиц, ведущему специалисту по лицевой хирургии. Её мне
пришлось подождать, но затем она занялась и мною. У неё был огромный
кабинет, оборудованный на пятом этаже больничного здания. Надо
сказать, что мои предварительные посещения врачей позволили мне
сформировать диск с подробной рентгенограммой моей головы и я, уже
лишившись терпения, держал этот диск в руке, не зная, зачем я его принес.
Лисиц взяла этот диск у меня из рук и пожаловалась, что у неё старенький
компьютер и удалилась. Возвращалась она в окружении многочисленных
больных, у которых были повреждены челюсти, сопровождавших её даже
тогда, когда она провожала меня к лифту. В руках у меня было её
драгоценное для меня заключение, что моё повреждение челюсти (после
операции по удалению полипов в носу), ничуть не мешает операции на
глазах.
Когда я собрал все справки, меня направили на операцию в Глазную
городскую клиническую больницу им. С.П. Боткина Филиал Љ 1. (сначала
запись в регистратуре на консультацию, сама консультация через четыре
месяца, первая операция на один глаз в ноябре, вторая на второй глаз - в
декабре).
В конце концов я оказался в руках профессора, офтальмолога Сергея
Александровича Кочергина (из-за сложности случая меня направила к
нему Ирина Михайловна Тихонова, большое ей спасибо) и его прелестной
ассистентки Анны. Предварительно посмотрев мои глаза, Кочергин
попросил заказать искусственные хрусталики для глаз (на оба глаза: за 10
тысяч рублей российского производства, за 40 тысяч рублей -
американские). Я выбрал американские и, как сейчас вижу, не прогадал.
Вторая операция проходила в присутствии студентов, которым
профессор Кочергин пояснил: "Человек совсем ничего не видел, а теперь
зрячий".
По-видимому, профессор Кочергин, дай бог ему здоровья, не знает, что
моё зрение было восстановлено до нормального, и я теперь вижу самый
мелкий шрифт и предметы тоньше волоса. Мешает только вторичная
катаракта, которую надо было бы периодически удалять при помощи
лазера. Один раз, когда я был ещё на ногах, мне это проделать удалось.
Мой пример показывает, что операция на глазах может быть очень
удачной, хотя в вестибюле клиники толкался народ с претензиями на
качество восстановленного зрения.
А мне постоянно хочется выразить благодарность профессору Сергею
Александровичу Кочергину и его ассистентке Анне Александровне.
Глава 11. Кратко и поучительно
Мои следующие опыты по обращению к врачам, оказались менее
удачными. Я постепенно освоился с больничными порядками и стал
многое понимать.
Х Х Х
"Барановский - на перевязку!" - кричит вдоль коридора, не доходя до
моей палаты, медицинская сестра. Иду в перевязочную и ложусь на
кушетку. Сестра не спешит, у неё грязная работа, которую нельзя
предусмотреть никакими справочниками, и она, по привычке, обнажает
часть тела, подлежащую перевязке и, довольно брезгливо, отодвигает в
сторону другие части тела. Начинаешь понимать, почему трудно найти
желающих за низкую зарплату ковыряться в человеческой грязи.
Наконец, перевязка закончена, и сестра просит освободить кушетку.
Кушетка высокая, начинаешь тихо сползать на пол и ногами не можешь
попасть в тапочки. "Давай, давай, - подгоняет сестра, - ты уже очередь
собрал".
Начинаешь прозревать и предлагаешь сестре за её труд 500 рублей,
как посоветовали соседи по палате.
- "Мы денег не берём. Карман видишь? Туда клади и уходи". Кладёшь
деньги в карман, и тебя по-доброму провожают. Перед дверью никакой
очереди нет, но ты не удивляешься.
Х Х Х
Зубы болят часто, причём у всех. Еда из недостаточно качественных
продуктов вызывает кариес. Зубы расшатываются и болят. Надо идти к
стоматологу. В 60-е годы прошлого века обезболивания во время
сверления не было, лечить не хочется, идешь рвать. Такса небольшая -
рубль за зуб. Желающих у кабинета "зубодёров" много - и врачей в
кабинете трое. Налаженный конвейер. Знающие пациенты советуют - "иди
к той, что у окна, рвёт лучше". У меня было 30 зубов до прихода к
"зубодёрам", осталось на 2-3 захода. Начинаешь понимать, что зубы не
растут вновь, как у акулы. Врач-стоматолог мудро советует - в соседнем
кабинете делают хорошие протезы, милости просим, а то и дадут адресок
частного протезиста. В конце 70-х к моей жене протезист приходил на дом,
а один раз пригласил её домой. Денег этих у него было полно - он держал
их свёрнутыми в трубку в фужерах.
Может протез и хорошее дело, но когда жена заболела, и мне
приходилось ей протезы то размещать во рту, то вынимать - мало не
покажется. Себе я протезы так и не успел сделать, о чем теперь, почти в 90
лет, весьма сожалею. Можно, конечно, зубные протезы вставлять на
штифтах, но это дороговато. Всё равно помрёшь.
Х Х Х
Перед полостной операцией полагается клизма. Знающие люди берут с
собой 200 рублей и с ними будут обходиться культурно. Я этого не знал и
необходимую сумму не прихватил.
Студентка-практикантка просит залезть на высокую кушетку.
Быстро влезаю, снимаю штаны и процесс начинается. Девушка быстро
вставляет подводящую трубку куда следует, а сама с огромным баллоном с
водой взбирается на стульчик ещё выше. Начинаешь нервничать и
тревожно поглядывать на практикантку. Пузырь с водой у неё быстро
опустошается, и она меня успокаивает: "Не волнуйтесь, я два литра
залила. Можете слезать". Я с трудом сползаю с кушетки и иду к выходу из
кабинета. Она провожает меня в коридор, а я прошу проводить меня к
моей палате (я тогда плохо видел). "Двигайтесь вон в том направлении, а
за углом свернёте налево. Дойдёте быстро". И закрыла дверь кабинета.
Я, отягощённый двумя литрами воды, с трудом добрался до своего
туалета. Для более обеспеченных больных у практикантки в кабинете
имелся свой туалет, да и отношение было более добрым.
Х Х Х
Мужчин, даже молодых, подстерегает неприятная урологическая
болезнь. Из-за особенностей строения мужского организма неожиданно
возникают проблемы с мочеиспусканием. Сначала, когда ещё работал,
началось частое мочеиспускание. Пошел к урологу в поликлинику. В
кабинете сидели два весёлых врача, они сказали: "Вы можете писать,
писайте. Когда не сможете, приходите". В 2006 году, когда затруднения с
мочеиспусканием усилились, я обратился к врачу-урологу в своей
поликлинике - Ускову, после УЗИ он поставил диагноз "аденома
предстательной железы" и отправил на консультацию ( скорее даже на
операцию) в Боткинскую больницу. Запомнился первый приём
профессора-уролога. Для контроля состояния пациента, он открывал
сильную струю воды из водопроводного крана, чем пытался вызвать
мочеиспускание у пациента. И это ему удалось. Он ещё раз проверил меня
на УЗИ и сказал: "Мы Вас пожалеем и операцию пока делать не будем". И
мне прописали таблетки, принимая которые, я дотянул до 2017 года.
Х Х Х
Вторая неприятность, которая нас поджидает - камни в почках. Это
случилось со мной на даче, когда сильно заболела нижняя часть живота.
От боли меня тошнило. Моя супруга попросила нашего соседа
В.С. Ляшенко (у него был автомобиль) отвезти меня в ближайшую
больницу в Одинцово. Потом меня госпитализировали в Москве в 64-ю
Городскую больницу. На обследование и лечение я попал к врачу-негру,
который сделал мне 8 рентгеновских снимков, но ничего не обнаружил.
Камни в почках рассосались сами по себе (скорее всего шёл песок из почек
по мочеточникам) и хирургического вмешательства не потребовалось.
Х Х Х
К лету 2017 я сам без детей на улицу уже не выходил, но мы пару раз
съездили на дачу, где я стриг травку, держась за газонокосилку.
Участились сердцебиения, я ещё простудился, упал дома, слава богу
ничего не сломал. Но ноги стали слабеть. И усилились проблемы с
мочеиспусканием. В августе с острой задержкой мочи на скорой я попал в
31-ю Городскую клиническую больницу, где мне был установлен катетер в
мочевой пузырь с мочеприёмником в виде пластмассового пакета,
который мне повесили на шею. Операция прошла успешно. Единственное
неудобство состояло в том, что катетер засоряется и его необходимо менять
раз в месяц.
Примерно через полтора месяца, после посещения окулиста в нашей
поликлинике (было начало октября), я заболел, и дочь вызвала скорую.
(Дочь думала, что у меня что-то с головой, так как у меня ещё и
гипертония). Приехали две женщины, сделали кардиограмму. И
обнаружили, что у меня очень высокая температура 38,5 градусов. Они
сделали мне укол анальгина, от которого началось сильное потоотделение.
Вечером ещё приехал врач из их бригады для проверки моего состояния.
Давление, температура и легкие были в норме. Но после этого слабость в
ногах усилилась и с кровати я уже сам подняться не мог. Температура ещё
поднималась, мы её сгоняли анальгином, а я продолжал потеть, особенно
руки. Была сильная слабость, возникали сердцебиения. Я каким-то чудом
остался жив и решил набраться мужества, как Корчагин у Николая
Островского, хотя потерял способность к самостоятельному движению и
начал понемногу терять в весе.
Изменения во мне могли быть вызваны простым старением
организма, использованием катетера (всё-таки "инородное тело") или
связаны с повышением температуры и уколом тёток. К настоящему
времени мой вес значительно уменьшился, уходит мышечная масса, хотя
простым старением трудно объяснить появление у меня других
неприятных признаков, свойственных нашим лесным предкам. Но я живу
и, несмотря на свои почти 90 лет, продолжаю думать, писать,
анализировать. И советую, по возможности, меньше обращать к врачам, и,
как советовал В. Высоцкий: "Если вам неймётся, обтирайтесь чем
придётся".
Х Х Х
В заключении хочется помянуть В.Н. Березина (1930-2007, 77 лет),
моего соседа, постоянного друга и собеседника, когда я ещё гулял во дворе.
Когда-то вместе с ним в открытом кузове полуторки мы проезжали через
пыльный Коп-Яр. Мы подолгу обсуждали ситуацию в нашем НИИ АА
после 1990 года. Он, как я сейчас, ходил с катетером и бутылкой у ноги и,
будучи профессором, читал лекции в МИРЭА. Он не был писателем и не
мог знать заветов великих людей - Эйнштейна и Островского - не
доверять врачам и стараться избегать их помощи. Когда ему приспичило,
как-то, сделать пустяковую операцию, я не смог его отговорить, и ему
пришлось закончить свой жизненный путь у хирурга.
Хотя, как кому повезёт.