Бардина Наталия Юрьевна : другие произведения.

Эксчелы

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  
  
   ЭКСЧЕЛЫ
  
  
   "Когда-то имя было у неё..."
  
   А. Тарковский(1)
   "Забудь о том, что жизнь
   была..."
   А. Блок(2)
   "И нет конца..."
   А. Блок(3)
  
  
   "Тепло. Как хорошо! И солнце... Пробивается сквозь закрытые
  веки. Такой тёплый покой. Но совсем нет сил... даже открыть
  глаза. Ну, вот, слава Богу, вижу: окно... нечёткое, за ним ветви
  деревьев и большое размытое золотое пятно. Солнце! И запах
  цветов. Господи, как хорошо!"
   И вдруг - волнение: "Где я? Окно? За ним должен быть клён,
  жёлтый, осенний. Нет. Тонкие зелёные веточки берёзы осторожно
  постукивают по стеклу. Где же я?"
   Оглядывается: большая незнакомая комната, на столе
  лекарства и какие-то странные приборы. "Больница? Скорее всего.
  Что же случилось вчера? Вспоминай! Осень... осень, и больше
  ничего. И ещё боль... Меня зовут... Нет, не помню. Чёрный
  провал. Кажется, что моё "вчера" было сотню лет тому назад.
  Рука? Да, моя. Такая худенькая, но моя. Крепко же мне досталось.
  Я? Мне? А как меня зовут? Не помню... Волосы - короткие.
  Остригли. Скорее всего, авария. И ни одного зеркала. Нужно
  встать. Нет, не могу. Не спеши. Ты, ведь, не знаешь, что
  случилось с тобою. Тогда... Когда? Тали? Что это? Быть может,
  имя: Тали, Талия, Наталия, Виталия... Нет, полная амнезия. Вот,
  что такое "амнезия" помню, а имя своё забыла.
   Пить, очень хочется пить... Всё-таки, скорее всего, -
  автомобильная катастрофа.
   Как же меня зовут? Тали? Допустим. Не волнуйся, лежи и
  радуйся солнцу. Голова совсем пустая. И хорошо.
   Вспомнила! Меня зовут Сашкой, Александрой. А что такое Тали?
  Прозвище? От фамилии... имени?(4) Ужасно хочется спать, но я
  победила. Я - Саша!"
   Девочка засыпает.
  
   --- --- --- ---
  
   Темно. Слабый свет ночника. Рядом с кроватью на стуле -
  пожилая сиделка с добрым лицом.
   -- Тётенька, где я?
   -- В больнице.
   -- Кто я?
   -- Девочка, славная девчушка.
   -- Сколько мне лет?
   -- Тринадцать.
   -- А как меня зовут?
   -- Сашенькой.
   -- Расскажите, что случилось со мной: болезнь, авария?
   -- Прости, но нам запрещено разговаривать с ... пациентами.
  Спи, набирайся сил. Завтра придёт врач и всё тебе расскажет.
   "Значит, всё-таки, больница. Я жива, а другие? Мама? Отец?
  Должен же у меня быть ещё кто-нибудь?"
   Опять проваливается в глубокую чёрную дыру.
   Утром приходит неулыбчивый усатый доктор с большими
  печальными пепельными глазами. Лет тридцати пяти и очень строгий.
   -- Здравствуй, малышка, - говорит он.
   -- Здравствуйте, - и сразу. - Кто я?
   -- Не вспомнила? Талина. Александра.
   "Неправда," - думает она, сегодня уже понимая, что всё не
  совсем так, но не решается возразить.
   -- А я - твой лечащий врач, Иван Васильевич Козырев.
  Профессор медицины и психологии.
   -- Где мои родители?
   -- Погибли в автомобильной катастрофе, а вот ты, слава
  Богу, осталась жива.
   "Нет-нет-нет!" - проносится в голове (она уже
  вспомнила, кое-что вспомнила). И вдруг ещё, как взрыв, - яркая
  картина: хоронят маму на маленьком кладбище недалеко от уютного
  старинного храма. "Помню-помню. Там был ещё дядя Коля... Он
  тогда приехал на похороны из Новосибирска. А отец? Не
  знаю. Кажется, погиб на войне... И ещё... помню... я похожа на
  маму... Марию Владимировну! Так было на надгробной плите."
   -- У меня есть братья, сёстры?
   -- К сожалению, нет, - качает головой доктор.
   -- А бабушка? ("Помню-помню, такая маленькая, сухонькая,
  подвижная.")
   -- И бабушки нет. Но не расстраивайся. Всё будет хорошо. Ты
  в пансионате "Детство" под Москвой. На реабилитации после
  аварии, и теперь обязательно поправишься.
   -- Значит, я ... сирота?
   -- Да.
   -- А кем был мой отец?
   -- Не спеши, тебе ещё нельзя долго разговаривать.
   -- Ну, хотя бы... какие-нибудь дальние родственники у меня
  есть?
   Молчание.
   -- Где расположен пансионат?
   -- Подмосковье, недалеко от Звенигорода.
   "Последний раз я была в Звенигороде... когда Севе
  исполнилось шесть лет. А кто такой - Сева? - Не вспоминается. -
  Где же мы жили?" - крутится в голове.
   Но девочка слишком устала за этот свой первый осмысленный
  день. Доктор делает укол, и она засыпает.
   Через несколько дней Саша уже выходила на балкон, а потом
  начала спускаться в парк, окружающий это странное здание, где,
  как ей сообщили, теперь придётся жить долгие годы: лечиться,
  учиться и выходить в люди вместе с двенадцатью бедолагами
  близкого возраста, потерявшими в катастрофах родителей и
  здоровье.
   Пока она ещё не видела никого из них, и, надо сказать, не
  хотела этого. Голова была абсолютно пустой, настолько пустой,
  что Саша, напугавшись, попросила у Ивана Васильевича
  какую-нибудь книгу. Ей очень хотелось перечитать ( да,
  перечитать, она вспомнила это) своего любимого Рея Бредбери, и
  заговорила о библиотеке.
   -- Рано, - сказал Иван Васильевич, нахмурив брови, -
  недельки через две.
   -- Но мне очень тоскливо одной, не с кем поговорить, нечего
  делать.
   -- Гуляй по парку, дыши и благодари Бога за то, что
  осталась жива.
   -- А какое сегодня число?
   -- Двадцатое мая.
   -- Год?
   Иван Васильевич долго молчал, потом недовольно произнёс:
  "Две тысячи тридцать пятый."
   И тут память содрогнулась и выдала: "Мама всегда называла
  себя ровесницей века... Но... двадцатого. Она ещё говорила -
  "кровавого". Значит, я родилась, где-то, в двадцатые-тридцатые
  годы."
   " Тысяча девятьсот тридцатый год," - смилостивилась память.
   "Тогда мне сейчас... около ста пяти лет. Как славно! -
  усмехнулась она. - Я совсем неплохо сохранилась."
   И в ту же секунду жестокий спазм сжал её горло, и борясь с
  ним, девочка глухо произнесла.
   -- Значит, я родилась в две тысячи двадцать втором году, - а
  про себя: " Итак, моё Вчера состоялось много-много лет тому
  назад."
   Эту ночь Саша спит беспокойно, видя странные сны. Она
  одна среди множества неизвестных, но когда-то знакомых людей,
  медленным и каким-то печальным хороводом кружащих вокруг неё.
  Одни лица глядят с укоризной, другие - с уважением. И среди них
  только один-единственный радостно-смешной человечек, рыжеволосый
  и толстый, с лукавым взглядом светло-карих глаз. "Брат, -
  осеняет её, - Женька. Ну, что ж, - думает она, на минуту
  вырвавшись изо сна, - я... я объявляю вам войну. Уже знаю много,
  а вспомню ещё больше. И если родители давно покинули белый свет,
  то Женьку, или его детей, я найду, обязательно найду, а пока
  побуду для всех туповатой и послушной девочкой Сашей."
   Проснувшись, она облазила парк и сад, осмотрела гараж, где
  удивилась необычным моделям автомобилей; познакомилась с шофёром
  и садовником, подружилась с поваром, ещё не зная, что это был её
  последний более-менее спокойный день. А назавтра появился
  суровый учитель - Николай, и начались мучительные занятия
  физкультурой. Болело всё: кожа, кости, едва заметные мышцы и,
  особенно, суставы, Но мужчина был беспощаден, каждый день
  увеличивая нагрузку, и добился-таки быстрого успеха. Потом
  прибавились массажи, контрастный и циркулярный души, плаванье и
  игры в мяч. Зато уменьшилось количество уколов, вредных, как
  проговорилась медсестра, для здоровья; и понемногу она втянулась
  в этот жестокий распорядок своих дней. "Мысли о прошлом", как
  называла Саша свои воспоминания, не приходили вовсе. И вдруг, её
  осенило: наверняка, что-нибудь подкладывают в еду, стремясь
  скорее затормозить их. И она зачастила на кухню. Неулыбчивый Шеф
  и повариха Мария Петровна всегда радовались её появлению,
  подсовывали что-нибудь вкусненькое, но были, до удивления,
  молчаливыми. Уходя, девочка всегда ловила на себе печальные
  взгляды и каждый раз расстраивалась. Она долго присматривалась к
  их действиям и, наконец-то, увидела. Компот и сок! Вот куда
  подсыпали тонкий жёлтый порошок из странного пакетика с
  китайскими (или японскими) иероглифами.
   Притащив еду в свою комнату и схватив стакан, чтобы вылить
  питьё в раковину, она вдруг услышала слабый щелчок, и глянув в
  сторону звука, заметила, хотя и не сразу, крошечную
  телевизионную камеру, умело спрятанную под потолком, как раз
  напротив её стола и дивана.
   "Ого!" - подумала девочка и поставила стакан на стол.
   Через несколько минут появился Иван Васильевич и сразу
  зашумел.
   -- Ты почему не пьёшь сок?
   -- Какой-то невкусный, горчит и совсем не сладкий.
   -- Надо пить. Это - настоящие витамины, а значит, жизнь и
  здоровье.
   -- Хорошо, - вздохнула Саша, взяв стакан и отпив глоток под
  суровым взглядом доктора.
   И как только дверь за ним закрылась, она вскочила, и быстро
  юркнув в туалет, вылила содержимое стакана.
   На этот раз ей удалось вспомнить ещё кое-что. И жизнь,
  очень однообразная, помчалась дальше, но один из этих пустых
  дней запечатлелся в памяти на всю жизнь.
   Опять светило солнце, горячее яркое июльское, в комнате
  сгустилась жара, но ей не разрешили гулять. Иван Васильевич
  сказал: "Дурит сердечко." Но Саша знала: "Опять - враки!" - уже
  вспомнив, как это бывает. Пообедав и ловко вылив сок (камера
  включалась ещё много раз, но она давно уже научилась обманывать
  технику), девочка прислушалась. Из коридора раздавались
  тревожные шаги: в одну - другую сторону, потом глухо стукнула
  дверь напротив, и сразу послышался капризный детский голос: "Кто
  я, где я? Хочу домой! К маме."
   "Ну, вот, и второй цыплёнок вылупился из яйца, - подумала
  она, - девочка. Ещё одна бедолага-пленница."
   И сразу, совсем уж неожиданно, пришла мысль: "Вот, таким же
  жарким июльским днём родился мой сын." И опять навалился ужас,
  потому что где-то глубоко, на самом донышке души она ещё
  надеялась, что всё это - фантомы её всегда слишком богатого
  воображения. Но нет. Александра отчётливо вспомнила день родов,
  трудный, но такой солнечный; и как она была горда и счастлива
  тогда. А рядом сиял от радости кто-то, высокий и складный.
  Наверное, муж.
   -- Имя сына! - приказала она себе.
   Покорчившись немного, память откликнулась: "Сева!"
   -- Точно! А теперь, живо: моя фамилия!
   -- Александрова, школьное прозвище "Сашка".
   -- Ах, вот, как. Имя!
   Память напряглась, голова заболела, а перед глазами
  появился листок, как бы вырванный из ученической тетради в
  линейку, на котором таким знакомым хулиганским витькиным
  почерком было написано: "Виталия - самое дурацкое имя в мире, и
  его, конечно, откопали твои тупые родители. Теперь ты будешь во
  веки веков Тали, как у Брэдбери. Я так повелел!"
   И с этого дня воспоминания неслись обвалом. Она теперь
  знала массу всего о себе. А хотелось ещё и ещё. Камера больше не
  включалась. Видимо, было не до того. Тали-Саша ловко вышвыривала
  питьё в унитаз, ещё при входе в комнату, и купалась в
  воспоминаниях своего детства, юности, зрелости. Иван Васильевич
  не приходил совсем. Из многочисленных комнат, выходивших в
  длинный коридор, вырывались крики, плач, изредка смех. Это
  "рождались" в муках остальные обитатели. Тюрьмы? Больницы?
  Научного института? Экспериментальной лаборатории?
   Потом пришло желание узнать: "Как же им удалось создать
  меня, или мою копию? И зачем? - И ещё. - Жив ли мой сын?" Она
  давно вспомнила, что Сева родился поздно; ей было около тридцати
  пяти. Очень уж хотелось поездить по белу свету. "Значит, - в
  тысяча девятьсот шестьдесят пятом году. Ему сейчас могло бы
  быть, если жив, - семьдесят." И она дала себе слово разыскать
  сына, живого или мёртвого, и его детей.
   "Пока же, - решила, - возрадуйтесь, - побуду скромной и
  послушной овечкой. Годик-полтора. Нужно, как следует, укрепить
  здоровье. Зато потом..." И стала со рвением заниматься
  физкультурой. Иван Васильевич, забегавший теперь редко и
  нерегулярно, был очень доволен ею и не скрывал этого.
   За месяц девочка загорела, поправилась, и даже немного
  подросла.
   А время, как всегда, стремительно бежало-летело и только
  вперёд. Стоны, крики и плач в соседних палатах понемногу
  затихали, но никто из новорождённых так и не появился снаружи.
   И вот, в последний день июля она, уставшая, но довольная,
  сидела на солнечном крылечке, пытаясь снова увидеть одноклассника Витьку, и опять улыбалась, вспоминая слова: "Я так повелел," -
  когда рядом с ней появился и со вздохом опустился на крыльцо
  смешной тёмноволосый мальчишка с озорными карими глазами, глазами, бледный и худющий, но весёлый.
   " Ещё один, бедняга," - подумала Тали-Саша.
   -- Привет, - сказал мальчик. - Я - Виктор Медведев. Учти.
  Виктор. Не Витя, не Витюша, не Витенька. А ты - Саша. Мне про
  тебя рассказывал Иван Васильевич.
   -- Ага, - кивнула она.
   -- Я уже целую неделю смотрю из окна, как ты носишься, и
  по-страшному, завидую.
   -- Чему? - пожала Тали плечами.
   -- Твоему здоровью, энергии, веселью.
   Не удержавшись, она тяжело вздохнула, и тут же поразилась
  взрослому, (она могла бы сказать - "мудрому") взгляду теперь уже
  печальных карих глаз.
   -- Значит, валяешь дурака, - и не ожидая ответа, - а это,
  пожалуй, идея. Спасибо, я воспользуюсь.
   И опять, смеясь и дурачась.
   -- Ты, что, сирота?
   -- Круглая, преклуглая, как Луна. Даже троюродной бабушки
  нет.
   -- А почему не спрашиваешь меня?
   -- Догадалась уже, - то же самое.
   -- Помнишь что-нибудь из прошлого?
   И тут раздался сердитый окрик Ивана Васильевича: "Виктор,
  на первый раз хватит. Ещё не время бегать на свидания!"
   Мальчик медленно протянул руку и вдруг превратился в
  сплошной вопросительный знак. Особенно умоляли глаза, теперь они
  просили, страдали, требовали. Она поняла и шепнула.
   -- Да, многое. Научилась.
   -- Научишь меня?
   Кивнув головой и громко крикнув - "до свидания", девочка
  помчалась в сад, где стали поспевать ранние яблоки. Настроение
  поднялось: ведь теперь она не одна, появилась ещё одна живая душа
  и ей можно открыться. Тали-Саша была уверена, что Виктор её не
  выдаст. Глаза! Это были глаза взрослого умного и порядочного
  человека, попавшего в беду, который хотел разделить её с
  кем-нибудь, тоже умным и порядочным. И вздрогнув, она тихо
  прошептала.
   -- Я постараюсь, - и ещё. - За что, Боже мой, нам уготованы
  такие муки?
   Вечером к девочке зашёл Иван Васильевич, усталый и серый,
  послушал её сердечко, проверил горло, уши, посмотрел анализ
  крови. Остался недоволен мышцами рук, велел усилить нагрузку, а
  потом, уже взявшись за ручку двери, спросил: "Ну, как тебе
  Виктор?"
   -- Мальчишка, как мальчишка, - начинает она и думает: "Не
  переиграть бы?" - Только очень бледный и худой. Тоже авария?
   -- Да.
   -- И никого не осталось? (Остановись!)
   -- Родственников не нашли... пока. Быть может,
  какие-нибудь, дальние? Не теряем надежды.
   -- Вот, умница, - думает она про врача. - "Не теряют
  надежды", - и рассердившись, требует книг.
   -- Мне скучно, - заявляет, - и я глупею. Хочу Жюль Верна...
  (лихорадочно вспоминает, что бы ещё попросить для
  тринадцатилетней, но читабельное, и главное, пережившее
  столетие). Киплинга хочу, Агату Кристи и Тол...
   -- Толкиен, - помогает доктор, спрашивая. - Ты уже читала
  эти книги?
   -- Не помню, - "расстраивается" она, но вот фамилии авторов
  всплыли.
   -- Рановато, - покачивает головой главврач, - быть может,
  пока порисуешь?
   -- Не люблю.
   -- Ну, будь по-твоему. Что-нибудь принесу, завтра. Компот и
  соки пьёшь?
   -- Да, но, всё равно, они противные. Я ещё все ягоды в саду
  переела, теперь к яблокам подбираюсь. Никто не ругается. Можно?
   -- Можно, - улыбается Иван Васильевич, но в глазах его
  печаль. Она догадывается - не по её поводу.
   Уже укладываясь, Тали слышит какие-то странные звуки за
  окном. Выключив свет, подкрадывается туда и тихонько отодвигает
  штору. На улице ещё светло. Двое молодых незнакомых мужчин в
  белых халатах выносят небольшой гробик. Она пугается, она очень
  пугается, больше всего на свете боясь, что это... Виктор.
  Подъезжает странная машина и увозит печальный груз.
   -- Впервые Тали не может заснуть. Слышит: спокойствия нет и
  в других палатах: плач, вскрики, истерики. Хлопанье дверьми,
  беготня медперсонала. Очень страшно, но она, всё-таки, пытается
  рассуждать: "Воскресить из мёртвых, - это, наверное, недёшево.
  Так что вряд ли нас спасли(?) для того, чтобы через несколько
  недель снова отправить на тот свет. Значит, не заладилось."
   Шаги, явно к ней. Она лежит тихонько, как мышка, делая вид,
  что спит. Заглядывает Иван Васильевич ( не открывая глаз
  знает... по запаху сигарет... это он), что-то кладёт на столик
  рядом с кроватью. Наверное, книги, но всё равно сердце падает
  куда-то глубоко-глубоко. В чёрную дыру.
   Погладив девочку по голове и тяжело вздохнув, врач тихо
  удаляется. Тали не терпится. Встаёт, зажигает ночник и видит:
  толстенный том Пушкина, тут же Лермонтов, Толкиен, Жюль Верн и
  что-то ещё, неизвестное.
   -- Ура! - шепчет она. - Вот, и пришла моя вторая победа, -
  и успокоившись, незаметно засыпает.
   Тали снится сон. Она одна перед мостиком, узким верёвочным
  шатким; и уже знает, что он из настоящего в прошлое. "Хочешь -
  иди, но лучше вернись назад," - повторяет и повторяет ехидный
  мужской голос. Тали смотрит по сторонам, но никого поблизости
  нет, и она рискует. И сразу всё меняется. Теперь она идёт
  длинной тополиной аллеей. Ещё не понимает - куда, но ноги знают.
  Выходит к широкому полю (пшеница уже созрела), следует обочиной,
  вдоль которой выглядывают и улыбаются ей и небу голубые глазки
  робких васильков. Она не торопится. "На дачу, - подсказывает
  внутренний голос, - недалеко от Подольска." Дорога сворачивает в
  рощу. Среди редких старых берёз разбросаны живописные домики.
  Она направляется к одному из них и видит свою мать, ещё нестарую
  дородную блондинку с голубыми глазами, удивительно добрыми и
  сияющими. На руках у матери Севка. Вот, теперь она вспомнила
  сына. Да, это он, большеголовый, голубоглазый и весёлый,
  протягивает к ней свои ручонки.
   Резкий звонок выбрасывает Тали из тёплого прошлого. Долго
  не может сообразить, где она? Потом встаёт, крадучись, подходит к
  двери и чуть-чуть приоткрывает её. В палате напротив - суета:
  вот выскакивает Иван Васильевич, зовёт кого-то, привозят
  какую-то сложную установку; бежит сестра с наполненными шприцами
  в руке; пыхтя, проталкивается в дверь толстый пожилой человек со
  странным прибором в руках. Она узнаёт его, это - доктор Лукин
  Игорь Иванович.
   -- Господи! Только бы не Виктор, только не Виктор, - шепчут
  побледневшие губы девочки.
   Суета в палатах постепенно затихает, слышатся чьи-то стоны,
  всхлипы и уже спокойный разговор.
   Расстроенная, Тали возвращается на диван и вспоминает сон.
   -- Севка! - и сердце опять наполняется теплом. - Сын, - а
  потом. - Я поздравляю тебя, дурашка, с третьей победой. - И
  засыпая, беззвучно шепчет: "Хочу вспомнить Витьку из того
  школьного далёка, что повелел мне быть во веки веков Тали."
   Девочка едва дождалась полдня. Уже с одиннадцати часов
  крутилась она вокруг крыльца, но только перед обедом,
  наконец-то, услышала знакомый тихий голос: "Привет." - И очень
  обрадовалась. Да, это был Виктор, но сегодня ещё более серый.
   -- Отойдём от дома, - сказала Тали, уводя мальчика в сад.
   -- Всего двадцать минут, - предупредил тот.
   -- Успеем. Что случилось вчера? В десятой.
   -- Всё то же самое: судорги, припадки, истерики. А у тебя
  бывает?
   -- Нет. Иногда накатывает слабость. И только.
   -- Как считаешь? Почему у всех есть, а у тебя нет?
   -- Надо подумать. Тебе сколько лет?
   -- Они говорят - "тринадцать".
   -- И мне. И остальным, скорее всего, тоже. Там девочка или
  мальчик?
   -- Девочка. Я видел сегодня, проходя мимо.
   -- Тебе когда хуже: утром, вечером, или как?
   -- Или как. Отчётливо - после обеда.
   -- Тогда знаю, не пей соков, киселей, компотов. В унитаз!
  Там - лекарство, блокирующее память.
   -- Виктор, - послышался из окна сердитый голос Ивана
  Васильевича. - Домой! Быстро!
   -- Домой! - усмехнулся тот. - А как быть с телекамерой?
   -- Ну, молодец, - изумилась она, - наблюдай. Когда она
  включается, слышен слабый щелчок или шипение. Её редко
  используют. Главное, не попасться один раз. Меня засекли и потом
  много раз проверяли. Но ты хорошо подумал? Тебе, действительно,
  нужны воспоминания?
   -- Да, я хочу знать всё. Кто я? Откуда?
   -- Ты в девятой?
   -- Ага, через одну от твоей.
   -- До свидания.
   С этого дня Виктор пошёл на поправку. Он уже занимался
  физкультурой и вскоре приобрёл более-менее нормальный цвет лица.
  Теперь ему разрешалось гулять по два-три часа в сутки, и это
  было их счастливое время.
   И только через три недели, галантно поклонившись, мальчик
  сказал.
   -- Будем знакомы. Егор Вавилов.
   -- Егорушка, как славно! - обрадовалась она. - А я в
  прошлой жизни была Александровой Виталией, можно - Тали. Но не
  спутай , на людях я - Саша Талина, или объясняй, что "Тали" -
  прозвище от странной фамилии.
  
   --- --- --- ---
  
   В середине сентября к ним стали присоединяться остальные
  пленники, бледные, нервные, напуганные, с пятнами аллергии на
  лицах и конечностях. И ничего непомнящие. Их выносили на
  носилках, вывозили в колясках на воздух, под солнышко. Но
  мордашки у этих несчастных ребятишек были очень смышлёнными. И
  только один из них поначалу испугал Тали. Его звали Анатолием.
  Бедный мальчик, с отчётливыми признаками синдрома Дауна, был к
  тому же каким-то ассиметричным: левая рука и нога намного
  меньше, чем правые, уши покорёженные, но глаза! Большие, холодные
  и пронзительные, всё понимающие и очень недоверчивые. И только,
  остановившись на Тали, они немного теплели и загорались
  спокойным глубоким светом.
   У девочки каждый раз сжималось сердце при взгляде на Толю,
  но она брала себя в руки, подходила к нему и гладила эту
  ненормально большую некрасивую голову. И тот сразу успокаивался
  и, улыбаясь, засыпал. Она возила его в коляске по парку и саду,
  пела песни, рассказывала смешные истории. Иногда к ним
  присоединялись другие ребята, и даже отшельник Никита, какой-то
  необыкновенно светлый и тихий. Лучше всего к нему бы подошло
  определение -"ясный". Но как же он изменялся при виде
  компьютера! Эта пагубная страсть вполне заменяла ему реальную
  жизнь: родителей, друзей, развлечения.
   И только один из детей, высокий кудрявый брюнет по имени
  Марк, всегда державшийся отдельно, проходя мимо Тали и Толи
  насмешливо бросал: "Овчинка не стоит выделки." Да, этот
  экземпляр был крайне рациональным и уже просчитал подаренную ему
  жизнь до самого конца.
   Прошла ещё неделя, и на солнышко вывезли в инвалидной
  коляске последнего "гадкого утёнка" - девочку с печальными
  серыми глазами и почти белыми волосиками - паутинками. Подойдя к
  ней, Тали услышала странные слова.
   -- Ты знаешь, я где-то уже видела тебя. Не помнишь?
   Девочка внимательно вгляделась в милое лицо. Нет, ничего не
  вспоминалось.
   -- А как тебя зовут? - спросила.
   -- Вероника. Но мне совсем не нравится это чужое имя. Хочу
  быть Верой.
   -- Ну, и будь, - решительно заявила Тали.
   -- Ты очень красивая. Тебе уже говорили об этом?
   -- Нет, - поразилась Тали.
   И не тому, что красивая, а тому, что она совсем не знает
  своего лица, не видела никогда. Разве только во снах? И тут же
  сообразила, ведь во всём здании нет ни одного зеркала, а её до
  сих пор не удивила эта странность.
   Девочка сразу поделилась своими сомнениями и
  предположениями с Виктором. И тот, подумав немного, сказал:
  "Сделаю. А ты, и правда, очень красивая." Как всегда, не обманул
  и уже к вечеру притащил маленькое зеркальце.
   -- Залез в сумочку к Марии Петровне, - заявил и радостно
  захохотал.
   Тали долго рассматривала своё отражение, шепча.
   -- Да, я похожа на маму. Очень. Но не совсем. Лицо - поуже,
  а глаза побольше, но тоже васильковые. Волосы спелой ржи. Рот,
  пожалуй, не мамин. Великоват. Видимо, в отца. Как же его звали?
  Александр? Анатолий? Андрей? Сергей? Ну, да. "Папа Селёженька,"-
  шепелявил Женька.
   -- И вот, медленно-медленно, в зеркале образовался рот,
  такой же, как у неё, а потом проявились глаза, брови и улыбчивое
  лицо.
   "Вот, откуда запрет на зеркала," - подумалось, и
  воспоминания хлынули лавиной. Всплыли лица бабушки Тани и других
  родственников, квартира на Кировской в Москве, дача под
  Подольском, кот Васюган. Вспомнились школа, подруги и даже
  учителя. Егор-Виктор, с удивлением следивший за быстро
  меняющимися выражениями её лица, наконец-то, всё понял.
   -- Хватит, на сегодня хватит, - сказал он, а завтра
  попробую я.
   -- Мне страшно, - прошептала Тали.
   -- Не бойся, - сказал мальчик, - я буду с тобой, - и
  подумав секунду, - я всегда, всю жизнь, буду с тобой.
  
   --- --- --- ---
  
   В январе 2036 года началась страда, но учили их на славу.
  После первого же года, когда ребята вспомнили материал
  семилетки, и к ним хорошо присмотрелись, группа была разделена
  по интересам. Увы, но пути Тали и Виктора разошлись. Его дорога
  была ясна - в математику и кибернетику. Вместе с ним стали
  заниматься Мария и Никита.
   Надо сказать, что и всем остальным был предложен
  основательный курс по овладению вычислительной техникой. Их
  готовили пользователями, но высокой категории. Однако вскоре
  Виктор, а потом и Тали обнаружили некоторую странную
  закономерность. С помощью новейших компьютеров последнего
  поколения, которыми они пользовались, абсолютно невозможно было
  получить какие-нибудь сведения о народонаселении России: данные
  о живущих ныне родственниках, списки погибших в многочисленных
  войнах или места захоронения предков. Вся эта засекреченная
  информация была как бы выкорчевана из чрева компьютеров.
   На втором месте после умения пользоваться могучими
  приборами стоял спорт. Никто не мог отвертеться от него, и чтобы
  почаще встречаться, Тали с Виктором выбрали, наряду с ежедневной
  и очень жестокой общеукрепляющей физкультурой, волейбол и
  плавание.
   Особое внимание уделялось в пансионате знанию иностранных
  языков. Прекрасные учителя за два года обучили их английскому, а
  для группы "литераторов", куда кроме Тали и Инны, попросились
  Антон и Николай, был обязателен и французский. Сергей и Анна
  захотели специализироваться по медицине, Марк связал свою
  судьбу с дипломатией, а с беднягами, Толей и Вероникой,
  занимались по индивидуальным программам.
   Уроки были короткими, чёткими, яркими, и поэтому времени
  для прогулок, чтения, разговоров, телевизора и, даже, "балдения",
  вполне хватало.
   Несмотря на плохое здоровье, прекрасно училась Вероника,
  всё-таки, заставившая всех называть себя Верой.
   В свободное же время, лишённая возможности двигаться, она
  рисовала запоем. Иногда казалось, что девушка торопится, боясь
  не успеть выплеснуть на бумагу свои дивные сюжеты. В основном,
  она создавала портреты и только одного человека. Тали. (Так её
  теперь называли все, как бы, милое прозвище от странной фамилии).
   Тали, бегущая по цветущему лугу, и трава колышется,
  движется.
   Тали, грустящая у окна.
   Тали, вся в слепящих лучах солнца.
   Тали, сидящая на мху, опустив руки, а за ней суровое лицо
  Виктора, укрупнённое, задумчивое. "Хранящий Чудо" - называлась
  эта картина.
   А сколько набросков карандашом и пером. Не менее ста
  подсмотренных мгновений: солнечных и дождливых, печальных и
  весёлых, задумчивых и отчаянных. И везде - движение, отсутствие
  которого Вера восполняла чудными изгибами девичьего тела,
  запечатлёнными на бумаге и холсте.
   -- Тебе нужно было идти в балет, - как-то раз сказала Вера.
   И талина память сразу откликнулась: "Да, это уже было в
  первом детстве, удачно, но, почему-то, не сложилось."
   Девочки очень подружились, но Тали не посвящала подругу в
  Знание. Нужно было обладать большим мужеством, чтобы вспомнив
  своё прошлое, принять и нынешнюю Судьбу. Но Вера, как-то,
  намекнула сама.
   -- Я так страшилась умереть год тому назад... от
  безысходности, - сказала. - И только ты воскресила меня.
  Захотелось запечатлеть тебя навеки.
   -- Что же делать? - ответила Тали. - Нам никому и никуда не
  уйти от смерти. Но пока есть Солнце, воздух, дыхание и свет, -
  разве это не прекрасно?
   -- Ну-ка, ну-ка, повтори ещё раз это движение рук наверх, к
  Светилу, я ухвачу его, - улыбнулась Вера всё понимающими глазами.
   И Тали почувствовала, что теперь она ответственна, неважно
  перед кем: Богом, верочкиными родителями, давно ушедшими в мир
  иной, или перед своей совестью за эту талантливую девочку, и
  стала с тех пор проводить с ней много времени, что немного
  раздражало Виктора.
   Тали любила смотреть, как работает Вера, зорко вглядываясь
  в свет и цвет; как подчёркивает нужные детали, нередко доводя их
  до гротекса, но никогда - карикатуры; как погружаясь всё глубже
  и глубже в замысел, она полностью отключается от
  действительности, и тогда на полотне начинают твориться чудеса.
  В такие моменты Тали всегда казалось, что у Веры, а иногда и у
  неё самой, начинали вырастать крылья за плечами. Это было дивное
  состояние невесомости, возбуждения и азарта... Слово
  "вдохновение" лучше всего подходило бы для него, но только с
  определением "божественное".
   В часы сеансов к подругам иногда подсаживалась Инна, тихая,
  задумчивая и немного отрешённая.
   Догадываясь о причине её раздумий, Тали несколько раз
  пыталась протянуть руку помощи, но девушка тотчас смущалась и
  забивалась, как улитка, в спасительную раковину отчуждения. И
  опять не было уверенности в том, необходимы ли Инне жесточайшие
  откровения.
   Желание больше узнать о своей судьбе постоянно сжигало
  Тали, но она никак не могла придумать, как бы ей выбраться из
  пансионата. Окончив год на пятёрки, девушка рискнула обратиться
  к Ивану Васильевичу с просьбой о поездке в Москву. В ответ было
  решительно и твёрдо отказано.
   -- Ни тебе, ни кому другому до окончания школы выезжать не
  будет дозволено. Вы слишком дорого нам достались, что бы, вот,
  так потерять.
   -- Но мне же нужны новые ощущения, если я собираюсь стать
  писателем.
   -- Уильям Фолкнер всю жизнь просидел на своём Юге около
  города Джефферсона, а как глубоки его романы.
   -- Но он же был свободен.
   -- Относительно. Полностью свободных людей на свете нет. Я
  ведь знаю, куда ты бросишься прежде всего, но всё напрасно. Твои
  родные погибли, и только ты одна можешь продлить свой род.
   "Ложь, ложь, бессовестная ложь," - подумала Тали и
  поклялась переиграть его, хотя и расстроилась безмерно.
   И тут она услышала писклявый голос. Это Толя потянул её за
  рукав.
   -- Побудь со мной. Немного. Мне скучно.
   -- Ну, давай поиграем во что-нибудь.
   -- Нет, - сказал бедолага, как всегда, заикаясь и растягивая
  слова, - я... только... буду смотреть на тебя.
   -- Зачем?
   -- Не знаю... Приятно... И Иван велит. Потом... мысли
  приходят... занятные. И он даёт торт. Много кусков, - помолчал
  немного, затем спросил. - Ты понимаешь, что такое смерть?
   Прошедшая через смерть, она задумалась, не зная, как
  объяснить. Хотелось утешить, но в голову ничего не приходило.
   -- Утешать не надо, - мучительно напрягшись, произнёс Толя.
   Поняв, что мальчик улавливает её мысли, решилась сказать
  правду.
   -- Это, наверное, что-то, близкое к состоянию абсолютного
  покоя. Для тела. А быть может, хаоса. Возврат в неживую
  неодухотворённую материю. Ни боли, ни горя, ни счастья. А для
  души? Не знаю. Это очень страшно... Но, вот, видишь, они
  пытаются победить Смерть, - и потом, решившись. - Ты что-нибудь
  помнишь из прошлого?
   -- Да. Туман... Клубится... Звёздное небо... Хорошо.
   "Наверное, он описывает первый проблеск жизни при
  эксперименте?" - подумала Тали.
   -- Нет-нет-нет, - возмутился Толя. - Первый проблеск - боль.
   -- Не вспоминай об этом. Ведь ты живёшь, смотришь в небо,
  радуешься восходам солнца, людям и цветам, решаешь какие-то
  уникальные физические задачи. Неужели тебе неинтересно?
   Толя долго молчал, и Тали решилась.
   -- А кем ты был в прошлой жизни?
   -- Не помню. Почти ничего. Иван сказал - большим учёным.
   -- Тебе хорошо сейчас?
   -- Не совсем... Ночь... Я боюсь ночью... Мама всегда
  приходила... Перед сном... Целовала. Тогда мне спокойно. Приходи
  ко мне.
   У неё встали волосы дыбом и непроизвольно сказалось:
  "Хорошо", - что было огромной ошибкой. Ведь Толя ещё не знал и
  вряд ли узнает когда-нибудь простую истину, чётко выраженную
  Ремарком: "Никогда, ничего нельзя удержать, никогда!" (5)
   -- Она тоже добрая, но не такая, как ты, - продолжил
  уродец, увидев подошедших неразлучников - Аню и Серёжу.
   Аня, тёмненькая, худенькая и смешливая, с двумя славными
  ямочками на бледных щеках и слегка раскосыми глазками, тащила за
  руку Серёжку, упрямого, плотного, крепко стоящего на ногах, и до
  смешного, напоминающего молодого бычка. А уж рыжий он был, что
  тебе жаркое летнее солнышко, которому пора отправляться спать,
  но оно задержалось ещё на часок.
   Аннушка оказалась прирождённым доктором; всё время она
  кого-то лечила, а главным образом, своего друга, прикладывая к
  его вечно разбитым коленям листики подорожника, промывая чаем
  глаза, всегда "украшенные" ячменями, собирая череду и готовя из
  неё отвар для серёжкиных рук, густо покрытых бляшками диатеза.
  Она водила дружбу с медсёстрами; выспрашивая и высматривая,
  научилась делать уколы, массажировать. И всё это вызывало у неё
  восхищение.
   Тали с ними дружила, а Виктор считал Аню сумасшедшей. Он,
  вообще, терпеть не мог медицину, врачей и процедуры.
   Как это бывает всегда, в закрытом заведении царила
  атмосфера обожания. Девочки боготворили врачей. Инна с Марией
  хором влюбились в Ивана Васильевича, и видя его повышенную
  заинтересованность Тали, страшно завидовали. А Аня, хотя и не
  расставалась с Серёжей, всё же посматривала на молодого
  аспиранта Козырева - высокого и ладного Вадима Стрельцова.
   Наверное, и в чувствах Верочки к Тали тоже была какая-то
  доля подобного обожания. Вначале. Но потом! Это переросло в
  настоящую всёпоглощающую любовь и жгучее желание, чтобы подруга
  всё смогла и жила долго-долго и за себя, и за неё.
  
   --- --- --- ---
  
   Лето тридцать шестого года промчалось, как всякое лето,
  стремительно, а в сентябре случилось событие, взволновавшее весь
  пансионат.
   Тали проснулась рано (ещё было темно), и лёжа в тёплой
  постели вспоминала, как всегда, свою прошлую, такую солнечную,
  жизнь, когда почудилось, что кто-то стоит за дверью её комнаты.
  Тихо потрескивали половицы, потом донеслись неясные вздохи и
  стук, настолько неотчётливый, что она сперва приняла его за игру
  своего, тотчас разыгравшегося, воображения. Но, всё-таки,
  взволновавшись, девочка поднялась и тихонько отворила дверь. Там
  кто-то был, в тёмном углу, куда не достигал слабый свет ночных
  ламп. Преодолев страх, она на цыпочках подкралась туда, в
  темноту и холод неосвещаемого пространства, и увидела Инну,
  сразу узнав её по длинным чёрным волосам. Та сидела в самом углу
  в неестественной позе. Голова опущена, руки бессильно повисли, а
  лицо, и так всегда бледное, сегодня казалось голубовато-серой
  мертвенной маской.
   -- Что с тобой? Тебе плохо? - заторопилась Тали.
   -- Я умираю, - прошептала девочка.
   -- Как, почему, что случилось с тобой?
   -- Я сама. Мне плохо. Мне всегда, мне каждую секунду
  страшно. Он сказал, что я - не человек, а искусственное
  существо. Я не могу жить дальше с этим знанием.
   Тали собралась и быстро прошептала.
   -- Что ты сделала с собой? Отвечай немедленно!
   -- Выпила яд, тот, самый страшный. С чёрным пауком на
  бутылке.
   -- Не бойся, сиди здесь! Всё будет хорошо! - крикнула Тали
  и, стремглав, бросилась в комнату Ивана Васильевича.
   -- Инна! Там в коридоре, рядом с моей комнатой. Быстрее! Она
  умирает! Яд с пауком!
   Уже через минуту примчавшийся с противоядием Козырев, чётко
  и быстро делал своё дело. Потом две дежурные сестры унесли
  девочку в операционную.
   Тали оделась и тихонько пошла туда же. В коридоре было
  тихо. Только из комнаты уродца доносились странные звуки: или
  сдавленные стоны, или приглушенный плач. Она приоткрыла дверь.
   -- Нет-нет, не говори ничего. Я всё знаю, - произнёс
  бедняга, в первый раз более-менее чётко. - Побудь с ней. Как раз
  сегодня вспомнил: в той, первой, жизни... я дважды совершал это.
   -- Почему?? - вырвалось у Тали.
   -- Уход жены и гибель любимого ребёнка.
   -- Боже мой! - прошептала девочка. - Но у Инны что-то другое.
   -- Да. Отвращение к себе. Отрицание себя и нежелание жить.
   -- Но почему? Мы совсем не отличаемся от людей, особенно
  внешне.
   -- Вот-вот. А внутри, за оболочкой - пожилые и старые люди
  с кучей бед и обид в прошлом, уставшие от первой жизни и её
  сложностей.
   -- Нет-нет, это неправда. Мне хорошо и хочется жить. Долго
  и счастливо. Иметь детей и друзей.
   -- Да, ты другая, одна такая. Тебе повезло. Твоя прошлая
  жизнь, наверное, была прекрасной.
   -- Она была... - Тали задумалась на секунду, - разная, как
  у всех, - и вздохнула, уходя.
   Да, её жизнь была сложной; уже давно вспомнились ранние
  смерти мамы и мужа, беспросветная тяжёлая работа и всегда
  суровые времена: войны, развал в стране, терроризм и вечная наша
  российская бедность. Недоедала, недосыпала, уставала, как кляча,
  но сколько всего на этом тусклом фоне было незабываемого,
  счастливого, тёплого: муж, сын, друзья, книги, радость общения с
  природой и интересными людьми.
   Как передать это Инне? Как объяснить, что чудесные
  мгновения смогут, должны повториться. И никому нет никакого дела
  до того, каким образом мы появились на белый свет, если так же,
  как люди, чувствуем, волнуемся, любим и помним.
   Тали вошла в операционную. Инна лежала на диване, бледная
  до синевы. Она была без сознания. Козырев сидел рядом. Не
  обернулся.
   -- Она будет жить? - тихо спросила Тали.
   -- Да, если ей помочь. Сумеешь?
   -- Постараюсь. Очень. Но почему?
   -- Ксенофобия. К самой себе.
   "Вот, так, Судьба! Что ты ещё подкинешь нам?"
   Через неделю, когда Инне разрешили вставать, Тали зашла за
  ней и утащила на прогулку.
   Они вошли в ещё по-летнему живой лес, сверкающий, свежий,
  звенящий от пения птиц и капель росы. Инна молчала. А Тали стала
  рассказывать так интересно, как могла только она: о своей
  матери, брате, о сыне Севе. О радостях и горестях их счастливой,
  несмотря на все беды, жизни. О шалостях в детстве, об увлечениях
  в юности, о любви, безответной и настоящей, о мудрых мыслях
  пожилого возраста.
   Она говорила и говорила долго и страстно, а потом девочки
  посмотрели друг на друга и заплакали.
   -- Как же я рада, - сказала Инна, - что дожила до этой
  прогулки. Как будто бы родилась в третий раз.
   -- Вот, и хорошо, - улыбнулась Тали, - только не забывай,
  что можно преодолеть всё, даже неприятие себя. На то мы и люди.
  Пусть, немного другие, но люди. А вдвоём справиться с бедой -
  проще в десять раз. Дай мне слово, что если эта бездна опять
  затянет, ты придёшь ко мне, или к Ивану Васильевичу.
   -- Приду. К тебе. Обязательно, даю слово.
   -- Кто же поведал тебе о нашем происхождении? - немного
  спустя, спросила Тали.
   -- Марк. Он сказал: "Все мы вышли из могильной тьмы, из
  праха и тлена. И никому-никому не нужны в этом жестоком мире,
  поэтому нужно обеими руками хватать эту случайную жизнь большими
  кусками. И думать только о себе. Мы все такие." Но, вот, ты -
  другая, и Вера, и Виктор, и Аня.
   -- Ещё ты, - добавила Тали. - И в любых невероятных,
  немыслимых ситуациях, которые подкидывает нам Судьба, мы должны
  оставаться людьми. И ты сможешь, я знаю.
   Вот так они и пытались понемногу приспособиться и выжить,
  заглушив боль, сомнения и наваливающийся время от времени ужас.
  Ужас пережитой смерти, наплывающий в ночных кошмарах, или
  странных дневных воспоминаниях-картинках.
  
  
   --- --- --- ---
  
   20 мая 2038 года Тали исполнилось шестнадцать лет. День
  рождения, как всегда, отпраздновали все вместе: и ребята, и
  врачи. Желали, как принято, здоровья и счастья, подарили
  огромный букет ландышей и съели большой торт. Антон сочинил оду
  по поводу... Но лучший подарок, всё-таки, преподнёс Виктор, её
  Егорушка. Это было маленькое скромное колечко со светло-голубым
  камушком. Сказал, что нашёл ("Ухитрился стащить где-то," -
  догадалась она), а потом, передавая его, тихо прошептал: "Через
  четыре года подарю тебе настоящее обручальное кольцо. Я люблю
  тебя так сильно, с того самого первого взгляда из окна, но
  почему-то всё время боюсь потерять."
   Иван Васильевич был на празднике каким-то мутным,
  задумчивым, куда-то спешил, но, всё-таки, собрался и произнёс
  тост : "За одну из лучших учениц пансионата."
   А Вера подарила Тали свою последнюю картину, и загадочно
  усмехаясь, то ли в шутку, то ли всерьёз прошептала: "Сбереги.
  Она стоит не менее миллиона долларов. Сзади - посвящение, никто
  не сможет отнять её у тебя." "Победившей мрак," - было написано с
  обратной стороны.
   На картине отчётливо выделялись два плана. Задний -
  стилизованная гигантская паутина почти во всю картину, но в то же
  время, несомненно, где-то далеко-далеко внутри, в пепельной
  бездне. Унылые серые краски. Справа в паутине - большая чёрная
  дыра, абсолютно чёрная, как уголь, и абсолютно вогнутая. В левом
  верхнем углу - злобный глаз сторожа-паука и его же угловатые
  хищные лапы. А на первом плане справа - лицо Тали и её удлинённая
  лебединая шея.
   Лицо человека, уже вырвавшегося из мрака, из паутины,
  освещённое розовым утренним солнцем. Черты его, как обычно,
  едва намечены, но поразительно узнаваемы. И только голубые,
  невозможно-голубые блестящие глаза прорисованы так же тщательно,
  как и паучьи лапы.
   И ещё, облик девушки не статичен: изогнутая шея и летящие
  волосы убеждают в том, что прорыв к воле и солнцу произошёл
  только что.
   Чем больше вглядывалась Тали в картину, тем страшнее
  становилось ей, потому что в сплетениях паучьей сети то
  появлялись, то исчезали глаза других пленников: Веры-Вероники,
  Егора-Виктора, Инны, Толи, Никиты, страдающие, больные.
   -- Ты возьмёшь меня с собой? - спросила Вера, наблюдая за
  быстро меняющимися выражениями талиного лица.
   И она сказала: "Да.", - потому что опять ничего другого немогла, не имела права сказать.
  
   Вечером, когда все разошлись по своим комнатам, девушка
  стала поджидать Виктора. Тот обычно приходил к ней перед сном.
  Это разрешалось, даже поцелуи и ласки, но не более того.
  Неусыпный "надзиратель" под потолком исправно нёс свою службу.
   Она долго ждала, и, наконец, не выдержав, постучалась к
  нему, но никто не откликнулся. Тихонько приоткрыв дверь (детские
  комнаты запирались только в случае заразной болезни), Тали
  обнаружила Виктора, спящим сном младенца. Попробовала разбудить,
  но не смогла. Удивившись немного, она отправилась к себе, но ещё
  на подходе к комнате, поняла: "Там кто-то есть." И решительно
  открыв дверь, увидела... Ивана Васильевича в роскошной бархатной
  пижаме.
   -- Ну, здравствуй, - сказал он с усмешкой.
   Тали мгновенно угадала всё, а тот сказал, указав на картину.
   -- Теперь уже не только я знаю о твоих хитрых намерениях.
   Девушка молчала, подбирая слова.
   -- Никак не могу понять, - продолжил профессор, - зачем
  тебе всё это? Да, твои родители умерли и давным-давно. Хочешь
  познакомиться с дальними родственниками или отыскать могилы
  предков, чтобы поплакать? Поверь мне, легче не станет. Посмотри
  на картину. Ты прекрасна, как самый редкостный полевой цветок.
  Гениальный ум Вероники это сразу отметил. И уже многие юноши
  влюбились в тебя по уши: и Виктор, и Марк, и Антон, и даже
  мудрец - Толя. Я бы на твоём месте, всё-таки, выбрал Марка. Он
  будет блестящим дипломатом. - И вдруг, очень зло. - А вот, из
  тебя так ничего и не получится. Надо же - перехитрить и
  обмануть! И кого? Меня! Да, я тебя упустил, но, может быть, это и
  к лучшему. Одна-две пустышки на десять гениев, - совсем неплохо.
   -- А Толя? Тоже гений? - рассердилась девушка.
   -- Да, самый исключительный из всех вас. Он уже совершил
  несколько эпохальных открытий в области физики.
   Теперь, узнав обо всём из первых рук, она тихо произнесла.
   -- Значит, в прошлой жизни я была писателем?
   -- Да, очень ярким и оригинальным, широко известным, но,
  увы, после смерти.
   -- А почему вы не боитесь, что я расскажу обо всём другим?
   -- Ты этого не сделаешь никогда. Я, как раз, пришёл
  заключить с тобой сделку.
   -- Ты никому не говоришь ни слова из нашего разговора, а я
  разрешу вам с Виктором жить вместе. Месяца через два. С
  шестнадцати лет - это даже полезно. Новые ощущения для
  творчества.
   -- А если дети?
   -- Весьма сомневаюсь, чтобы у таких... экспонатов появились
  дети. Мысль интересна, но очень далека от реальности.
   -- Жаль. Ну, что ж...
   -- Нет-нет, - заторопился Козырев. Сначала я должен сам
  убедиться, что у тебя всё в полном порядке, и поэтому
  сегодняшную ночь проведу с тобой.
   Она ужаснулась. Мысли лихорадочно сменяли друг друга.
   -- Нет, - наконец, сказала Тали. - Нет, нет и нет!
   Помолчала, молчал и он. Потом неожиданно для самой себя.
   -- При одном условии.
   -- Давай.
   -- В июне вы отпускаете меня в Москву на полных два дня.
  Утром уезжаю, два дня, и утром приезжаю.
   Тот задумался, но желание пересилило.
   -- Ладно, но только в июле. Это будет месяц отдыха. Но где
  проведёшь две ночи?
   -- У родственников, - обозлилась она.
   Козырев захохотал, и радостно потянувшись, закрыл дверь на
  ключ.
   На следующее утро измученная и бледная Тали, спустившись в
  столовую, почему-то, не увидела Веры. И Толи.
   -- Где она? - спросила у Козырева.
   -- Заболела.
   -- Можно к ней?
   -- Нет.
   -- А что с Толей?
   -- Тоже приболел, и тоже нельзя.
   Ей пришлось смириться, но сразу угадав причину, Тали очень
  взволновалась. А вот, Егор-Виктор был таким же, как всегда. И
  это немного удивляло.
   "Как же мне увидеться с Верой?" - думала она, уже понимая,
  что от этого может зависеть не только здоровье, но и жизнь
  девушки.
   Однако пришлось дождаться вечера, когда Козырев, наконец-то,
  закрылся в своей квартире, все остальные врачи разъехались по
  домам, а с больной Верой осталась дежурить медсестра Валентина,
  суровая с виду женщина с выпуклыми неподвижными глазами.
   -- Что тебе надо? - строго спросила она заглянувшую в
  палату Тали.
   -- Мне, ничего, - постаралась улыбнуться та. - Мария
  Петровна попросила передать вот эту грушу. Вера их очень любит,
  и ей будет приятно.
   Недоверчиво уставившись на Тали, Валентина долго обдумывала
  это предложение, сверля девушку своими рачьими глазами, но потом
  в них промелькнуло что-то человеческое, и она приняла передачу.
   В записке, умело засунутой в грушу, было написано: "Не
  волнуйся за меня. Я выдержала. Это была плата за свободу длиною
  в два дня. В июле. Я тебя очень люблю. Тали."
   Следующий день прошёл, как в тумане, а вечером, отметя все
  сомнения и стащив у медсестры связку запасных ключей от детских
  комнат, она незаметно пробралась к Толе. Юноша стонал, видимо,
  во сне, но вдруг, отчётливо произнёс: "Заходи, Тали." Заметив,
  что камера отключена, она, на всякий случай, очень осторожно,
  подкралась к дивану.
   -- Тали, Это, правда, ты?
   -- Это я, это я-я, - тихо зашептала девушка, гладя потную
  головку.
   -- Ты пришла?
   -- Да-да-да, поправляйся. Со мной всё хорошо.
   -- Он очень обидел тебя?
   -- Нет-нет, это приснилось, приснилось, - внушала она. -
  Всё будет хорошо.
   -- Мне без тебя нельзя долго. Я тогда умру, - прошептал
  бедняга.
   И поцеловав его, Тали в слезах выскочила наружу.
   Прошло два месяца, и к ней пришёл Виктор. Ночью. Сознание
  уже растворялось в тёплой полудрёме, когда юноша лёг рядом, и
  решительно, по-мужски, обняв её, спросил.
   -- Ты помнишь, как любила в прошлой жизни?
   -- Нет.
   -- Ну, и ладно. Начнём всё с самого начала.
   Он оказался очень ласковым и занятным в любви её
  Егорушка-Виктор. И им было очень хорошо. Сначала, правда, Тали
  стеснялась "Глаза", и заметив это, юноша ухитрился закрыть
  телекамеру полотенцем. А у Тали всплыли злые мысли.
   "Успел, - думала она злорадно, - успел подсмотреть, как нам
  хорошо вдвоём."
   -- Это какое-то наваждение, - прошептал Егор-Виктор на
  рассвете. - Мне удивительно прекрасно с тобой. Поверь, я готов
  всю жизнь глядеть на тебя, гладить твоё тело, касаться губами
  твоих губ, вдыхать запах твоих волос. От тебя идёт какая-то
  сильная и очень приятная энергия; она притягивает меня и днями
  и ночами. Я никогда не чувствую себя одним, потому что всегда с
  тобой: взглядом, касанием руки, или мыслями. А сегодня мы стали
  единым существом, и это так замечательно. Послушай, а что если
  мы уже были вместе? Когда-нибудь, в прошлой, в прошлых жизнях?
   -- Не помню, - улыбнулась Тали, - но когда я увидела тебя в
  первый раз... Нет, пожалуй, нет. Знаешь, воспоминания приходят,
  как взрыв. Смотрю, например, на книгу. И сразу - мгновенный
  цветной кадр: я её уже читала, там-то... с тем-то. Живая картина.
   -- Мы, наверное, созданы друг для друга, и встреча наша
  тоже не случайна, - шептал Виктор. Но кто бы, или что бы не
  свело нас, я люблю тебя больше жизни, хотя жизнь для меня - это
  тоже ты. Ты - одна. Всё остальное - ничтожно и тленно. А это
  навек. На наш век и больше. Я никогда и ни за что не разлюблю
  тебя. Даже, если мы, почему-либо, расстанемся, - и помолчав
  немного. - Но мне не нравится твоё увлечение прошлым. Со
  светлым, или худым умыслом, но нам вручили новую жизнь. Вторую
  жизнь! И теперь она в наших и только наших руках. Никто не в
  силах заставить нас совершать плохие дела. И настанет день, мы
  выйдем, наконец-то, из этой комфортной тюрьмы и сможем полностью
  распоряжаться Чудом подаренной Жизни. И мне непонятно, зачем ты
  тревожишь сны предков, вспоминаешь прошлое, страдаешь и тратишь
  время на никому ненужные поиски. Неужели ты не понимаешь, что
  дети, внуки и правнуки уже не смогут принять тебя.
   -- Они нужны мне.
   -- Глупости. Это принесёт только одни страдания. Забудь, -
  и он горячо обнял её, прошептав. - Ты любишь меня?
   -- Да, - сказала Тали нежно, но тут же глубоко задумалась,
  потому что при первой же близости она сразу вспомнила своего
  мужа. Из прошлой жизни. Каким он был интересным человеком и
  страстным любовником, и как она невыносимо любила его.
   Теперь ей тоже было хорошо. Но любила ли она Виктора "по
  самую макушку", как говаривала её бабуля, пока не знала.
   А тот каким-то внутренним чутьём уловил талины сомнения, но
  расстроившись, не подал вида; и поклялся себе самому, что
  завоюет, во что бы то ни стало, её любовь.
   До отъезда они почти не расставались.
   И вот, наконец, случилось.
   В конце июля её, всё-таки, отпустили, снабдив небольшими
  деньгами на дорогу, а по пансионату прошёл "слух", что нужна
  консультация московского врача. Попрощавшись с ребятами, Тали
  впорхнула на заднее сиденье козыревской машины, волнуясь и
  радостно предвкушая , хотя и недолгую, но всё-таки, свободу.
   -- Не вздумай удрать, - сказал Иван Васильевич, высаживая
  её на остановке автобуса. - Всё равно, найдём и отправим на
  переделку. - И Толя умрёт без тебя. Он так и не простил меня.
  Идиот.
   -- Я обещала, - твёрдо произнесла Тали.
   Автобуса долго не было, и она, решив осмотреться, прощупала
  все швы на платье и новой шерстяной кофточке, и обнаружив пару
  маленьких "жучков", со смешанным чувством удовлетворения и
  презрения положила их в дупло старого дуба. Но тревога не
  проходила. Она еще раз просмотрела всё, покрутила даже колечко,
  подаренное Виктором, и тут же поняла, отчего так странно
  поблёскивает его "камушек". Засунув кольцо туда же и отогнав
  неприятные мысли: "А как с этим связан Егор-Виктор? Знает ли он?
  И можно ли теперь ему доверять?" - Тали вскочила в автобус,
  наконец-то, почувствовав себя, действительно, свободной.
   По краям дороги расстилались пшеничные поля, яблоневые
  сады, аккуратные дачные посёлки, и она пожалела, что всего этого
  не видит Вера.
   На предпоследней остановке её поразил знакомый ещё из
  прошлой жизни Храм. "Церковь Святой Богородицы" - всплыло
  название, и она, в последнюю секунду выскочив из автобуса,
  застыла от изумления. Белая, стройная, вся стремящаяся ввысь, к
  ясному голубому небу, постройка, была восхитительной.
   -- Что хороша? - послышался голос.
   -- Прекрасна! Удивительна! Какая-то энергия вокруг,
  сильная, но великолепная.
   И только тут посмотрела на говорящего. Это был священник,
  но не в рясе, а в штатском.
   -- Кто вы? - спросила она.
   -- Служу Богу и этой красавице. Священник Кирилл, в миру -
  Громов.
   -- Громов... Громов...? - она что-то слышала уже о нём в
  пансионате.
   -- А у тебя какая-то большая беда, - произнёс священник. -
  Быть может, исповедуешься? Мне совсем не хочется в мой
  осиротелый дом.
   -- Жена? - спросила она.
   -- Да, умерла, месяц тому назад.
   -- Сочувствую, - потускнела Тали.
   -- А твои родители живы?
   -- Нет, умерли... Много... Сто лет тому назад.
   И под взглядом этих мудрых, всё понимающих глаз она
  рассказала Михаилу про свои великие беды. И ещё про Веру-Веронику
  и Толю. И, в конце-концов, попросила.
   -- Думаю, что я искусственное существо без души, значит,
  нечеловек. И как жить, сознавая это? Сколько раз молила Бога, но
  никогда не чувствовала даже малейшего отклика. Понимаю, что
  прошу немыслимого, но я хочу одного, чтобы Бог дал мне душу.
   Священник долго грустно смотрел на неё, потом сказал:
  "Перекрестись."
   Она попробовала, но рука не поднималась.
   -- Рано, - тихо проговорил священник Кирилл, но не
  безнадёжно.
   -- Но я уже много раз крестилась.
   -- Не в церкви.
   -- Что же мне делать?
   -- Жить, и доказывать своей жизнью, что ты - человек, и Бог
  не оставит тебя.
   -- А Верочка? Она же святая, такая мужественная и
  терпеливая. Или бедняга Толя?
   -- Она, - произнёс священник и глубоко задумался. Лицо его
  внезапно вытянулось, почернело, а глаза загорелись спокойным,
  но, почему-то, страшноватым огнём. - У неё есть душа, - сказал
  он, - и у Толи - тоже. Они дети Божьи.
   -- Слава Богу, - вздохнула Тали.
   -- Кстати, ты знаешь, где похоронены твои родители?
   -- Нет. Помню только, как в дымке: славное сельское
  кладбище неподалёку от Храма. Там - могила матери. А отец погиб
  на войне с фашистами, в боях на Курской дуге; и где захоронен -
  не помню.
   -- Ну, ничего, - утешил её Михаил, - в недрах моего мощного
  компьютера последнего поколения можно раздобыть все сведения о
  захоронённых. Назови мне имена и отчества родителей.
   -- Мама - Александрова Мария Владимировна, отец - Сергей,
  но отчество никак не вспоминается. И ещё сын - Всеволод.
   -- Ничего, не пройдёт и пятнадцати минут, и мы найдём твоих
  родных. Пойди прогуляйся, а я поработаю.
   Когда Тали возвратилась, Михаил произнёс.
   -- Не ожидал, проблема оказалась сложнее, но кое-что уже
  есть. Радуйся! Твой сын жив, здоров и благоденствует с семьёй в
  Москве по адресу: Сокольническая улица, дом 26, квартира 48. А
  вот с отцом - немного сложнее. Да, он есть в списках погибших, в
  том числе и на мемориале "Поклонная гора", но вместе с
  девятнадцатью других Александровых Сергеев. Поэтому нужны
  дополнительные сведения, всякие, на первый взгляд даже совсем
  неожиданные. Поезжай на Поклонную гору, я договорился, там тебе
  обязательно помогут.
   И только сведения о твоей маме пока не обнаружены.
   Повидимому, она захоронена на одном из небольших сельских
  кладбищ Подмосковья ("Да-да", - обрадовалась Тали), где уже не
  хоронят, и списки усопших по какой-то непонятной причине не
  введены в компьютерную память. И здесь требуется любая
  дополнительная информация. Хотя бы что-нибудь: название села,
  кладбищенского Храма, или ближайшего шоссе.
   --"Да, кладбище рядом с шоссе", - прошептала девушка.
   -- В крайнем случае я могу получить эти сведения у
  Всеволода Сергеевича.
   -- Нет-нет, - испугалась Тали.
   -- Понимаю, я всё понимаю и молчу, - успокоил Михаил
  мертвенно побледневшую девушку. - Поезжай на Мемориал, а вечером
  возвращайся сюда, попьём чаю. И зови меня, пожалуйста, просто
  Михаилом.
   Памятник погибшим в войне с фашистами на Поклонной горе
  поразил Тали, но вспомнить его она так и не смогла, и долго
  бродила по парку, наслаждаясь дивными ансамблями деревьев.
   " Ивы, - думала она, - как же они кстати здесь. - Изо всех
  растений только они, ивы, способны так грустить по ушедшим."
   Потом она вошла в главное здание и попросила Книгу Памяти.
   Александров Сергей. Она давно уже вспомнила имя отца.
   -- Вот, Александров Александр, Алексей, Андрей. Боже ты мой!
  Сколько же здесь Александровых. Вот, наконец-то, и Сергей...
  первый, второй... девятнадцатый! Кто же из них мой отец?
   Помню, отец моложе мамы на год. Та всегда посмеивалась,
  говоря: "Я старше тебя на триста шестьдесят пять дней, и поэтому
  ты должен меня слушаться." Итак, год рождения отца - 1901. Уже
  сорок лет ему было в начале войны. Теперь осталось только двое -
  Иванович и Трофимович. Но кто же из них отец? Иванович?
  Трофимович? Нет, ничего не откликается в сердце. А души? Души -
  нет."
   Пора просить о помощи, и Тали спешит к дежурному
  администратору. Тот участливо спрашивает: "Не нашла?"
   -- Нет, осталось трое, но я не помню отчества.
   -- Ты не знаешь, где родился дед?
   -- Дед? Почему дед? Ах, да. Не помню, - и вдруг выпаливает.
  -вятич. А что это такое?
   -- А то, что твой дедушка родился в Вятке. Пойдём-ка,
  посмотрим компьютерное приложение к Книге Памяти.
   И через пятнадцать минут она уже знает , что её отец -
  Сергей Трофимович Александров, крупный инженер Московского
  военного завода, добровольно пошёл на войну и погиб в 1943 году;
  похоронен в Курске на Центральном кладбище.
   Тали от души благодарит спутника, а в голове бьётся и
  бьётся: "Я приеду к тебе, отец, обязательно. В следующий раз." А
  в том, что этот "второй" раз будет, она уже не сомневается.
   "Завтра - к маме. Но сколько кладбищ в Москве рядом с
  Храмом! За что бы ухватиться?" Так ничего не придумав, девушка
  возвращается к Кириллу.
   Около четырёх часов они просматривают огромную коллекцию
  фотографий, картин и книг священника, но всё - безрезультатно.
   -- Вспоминай, вспоминай какую-нибудь особенную деталь этого
  храма. Ты, ведь, наверняка, бывала там часто. Давай! Ты едешь...
   -- На автобусе.
   -- По...
   -- Асфальтовому шоссе.
   -- Движение?
   -- Оживлённое.
   -- Шоссе, шоссе называется?
   -- Нет, не помню.
   -- Ну, ладно. Храм слева или справа от шоссе?
   -- Слева, - как во сне шепчет Тали.
   -- Хорошо.
   -- Кладбище?
   -- Справа, через дорогу от храма.
   -- Прекрасно!
   -- Иду вдоль шоссе, пересекаю дорогу поменьше.
   -- Обернись на храм! Какой он?
   -- Нет, не помню.
   Так ничего и не вышло.
   Тали проснулась на рассвете и опять мысленно пошла от
  остановки автобуса на кладбище.
   " Я иду-иду, - твердила она, - по Щёлковскому шоссе. Ох! -
  и ворвавшись в комнату Кирилла, разбудила его, радостно
  прокричав, - Щёлковское!
   -- Ну, тогда пара пустяков, - улыбнулся священник.
   Он послал E-mail своему другу, и через несколько минут Тали
  уже знала, где похоронена её мать.
   Кладбище было большим, старым и немного уже запущенным.
  Здесь больше не хоронили. Берёзы и клёны разрослись, сплелись
  кронами и дали приют множеству певчих птиц. Она долго ходила
  наугад, наслаждаясь хорами пернатых, но затем поняла, что на
  такие поиски одного дня вряд ли хватит. Вернувшись к храму и с
  удовольствием отметив, что он действующий, Тали попросила
  помощи. Книга захоронённых была в отменном порядке, и совсем
  скоро девушка уже стояла перед могилами мамы - Марии
  Владимировны, умершей в 1970 году, и бабушки.
   "Значит, в это время я была ещё жива, и было мне уже
  многовато - сорок лет, а Севе - пять. И сразу же нахлынули
  воспоминания- картинки, солнечные, тёплые, умиротворяющие. Потом
  вспомнилось, как хотелось дожить до начала третьего тысячелетия.
  Интересно, свершилось, или нет? Наверное, нет. Я читала, как
  весь мир праздновал его, забыв на время про войны и конфликты. Я
  бы... запомнила."
   Тали порадовалась, что могилы ухожены, поставлена
  скамеечка, посажены цветы. Мамины и бабушкины глаза с фотографий
  ласково смотрели на неё. Она видела эти снимки в той жизни.
   "Ну, вот, мама и бабуля. Я отыскала вас. Здравствуйте,
  родные мои, и простите за то, что я не совсем ваша дочь и
  внучка. Думаю, - моя могила, наверное, тоже где-то здесь.
  Что-нибудь не сложилось, некому было поставить плиту... Я так
  любила вас. Интересно, а Женька жив? Как же я не догадалась
  поискать и его.
   Женька! Могучий Евгений Сергеевич Александров, родившийся в
  1935 году. Значит, сейчас ему было бы сто лет. Да-а, вряд ли.
  Скорее всего жив один - сын."
   Она убрала могилы, полила цветы, и купив большой букет роз
  в магазинчике при кладбище, поставила их в красивые вазы,
  вмонтированные в изголовья. Потом долго сидела, впитывая ауру
  печального, но такого дорогой кусочка пространства; и ей было
  очень хорошо. Впервые, в этой второй жизни.
   Время, остановись, не спеши. Тебе ведь ещё не встречалось
  такое.
   Тали очнулась от вечерней прохлады, взглянула на часы и
  сперва не поверив в то, что минутная стрелка приближается к
  восьми вечера, поспешила к церкви Святой Богородицы, а рано
  поутру, умиротворённая, посветлевшая и похорошевшая она вскочила
  в первый автобус, идущий до пансионата.
   На остановке никого не было. Быстро и ловко прицепив
  "жучки" на место и надев колечко, Тали уселась на роскошный
  еловый пень и принялась ждать. Уже через минуту послышался
  знакомый рёв козыревской машины.
   -- Ну, как погуляла? - зло спросил Иван Васильевич.
   -- Безрезультатно, отрешённо ответила она.
   -- Так я и знал, грешно тревожить прошлое.
   -- Москва поразительно красива, но совсем другая. Нет этих
  убогих пятиэтажек хрущёвских времён и башен - брежневских. А
  запах! Травой пахнет, цветами, а не бензином. Благословенная! Но
  всё равно, ужасная. По-прежнему, Вавилон. Это уже нечто
  большее, чем город. Огромное странноватое царство.
   -- Где ночевала? - перебил её Козырев.
   Мысли лихорадочно забились в голове, она не догадалась
  придумать.
   -- В гостинице.
   -- Больше не отпущу никуда.
   -- Почему?
   -- Толя умер.
   -- Отчего? - задохнулась Тали.
   -- Не вынес разлуки с тобой. Подумал, что я убил тебя.
  Идиот. Такую оригинальную идею не успел разрешить.
   Но этого девушка, к счастью, уже не слышала. Она бы
  уничтожила его.
   Давясь слезами на заднем сиденьи и проклиная себя, Ивана
  Васильевича, пансионат и эту внезапно свалившуюся, никому не
  нужную, и ей в том числе, новую жизнь, она думала только об
  одном, и, наконец, решилась спросить: "А как Верочка?"
   -- Заболела, конечно. Скучает без тебя, но, ничего,
  держится. И вообще, все переполошились, капризничают, плачут,
  срываются по пустякам.
   -- Толю похоронили?
   -- Таких не хоронят.
   -- Ка-а-ак? - испугалась и возмутилась Тали.
   -- Прости, - попытался успокоить её Иван Васильевич. - Мы
  должны тщательно изучить тело, узнать причину смерти, чтобы с
  другими не могло случиться подобного. А потом, потом, конечно,
  похороним, - и помолчав, добавил. - Да, это был выдающийся ...
  человек. Проблемы, которые не могли разрешить лучшие коллективы
  учёных, он щёлкал, как орешки. Будто бы, открывал нужный лист
  мудрейшей книги, растворённой в пространстве, и зачитывал его. И
  сущность человека понимал, как Бог... А тебя почитал Святой.
  
   Тали долго лежала на своей кровати, отвернувшись к стене и
  не заметив, как приходил хмурый Виктор, постоял, повздыхал и
  ушёл. Как заглядывал несколько раз Козырев.
   После ужина её навестила Мария Петровна, принесла чай и
  булочки.
   -- Сделайте доброе дело, - попросила её Тали. - Вы знаете
  отца Кирилла из Церкви Святой Богородицы?
   -- Да.
   -- Съездите к нему. Попросите поставить свечку за упокой
  души Анатолия.
   -- Дорогая моя, а вдруг это станет известно Ивану
  Васильевичу?
   -- Понимаю-понимаю, что вас волнует совсем другое, -
  грустно улыбнулась девушка. - Но священник знает, что Толя -
  человек. И у него есть душа. А, вот, у меня - нет, - и горько
  заплакала.
   -- Ну-ну, не расстраивайся. Ты - тоже замечательный человек.
  И я, и все мы очень любим тебя.
   -- Я тоже очень люблю вас, - прошептала Тали сквозь слёзы.
  
   --- --- --- ---
  
   Занятия начались в августе, Иван Васильевич спешил, ему
  нужен был результат. Без него не давали согласия и денег на
  повторный эксперимент. Правда, успех уже состоялся. Кроме
  выдающихся толиных открытий, специалистов поразили картины
  Верочки, быстро раскупленные Третьяковской галереей, Эрмитажем,
  музеями Америки и Парижа.
   -- Вот, она уже отработала своё, - любил повторять Козырев,
  а Тали каждый раз передёргивалась и никак не могла справиться с
  затопляющей её волной ненависти.
   Иван Васильевич холил и лелеял своего гениального первенца,
  приглашал для Веры известных докторов России и Америки,
  использовал всё самое новое во врачебной практике и старое,
  хорошо проверенное временем: лечебную физкультуру, массажи,
  водные процедуры, иглоукалывание, облучение и многое другое.
   Профессор подолгу беседовал с Верой, соблазняя её, как
  дьявол, перспективами всемирной известности, славы, богатства и
  престижа. Девушка только посмеивалась, её не надо было
  подталкивать; она продолжала безудержно творить, как будто
  спешила успеть, не доверяя своему слабому здоровью. Успеть во
  что бы то ни стало.
   -- Нельзя же рисовать одну Тали. Да, она прекрасна душой и
  телом, - нашептывал он, - да, ты её любишь больше, чем сестру...
   -- Больше себя самой, - перебила девушка.
   -- Но, ведь, на свете столько всего прекрасного,
  удивительного, необъяснимого.
   В конце концов уговорил, и та смирилась, но, всё равно,
  везде, на каждой картине мелькали то волосы, то руки Тали, улыбка
  или глаза, огромные, голубые.
   Иван Васильевич сам вывозил Верочку в лес, на речку, к
  озеру или церкви Святой Богородицы.
   -- И Тали, - требовала художница.
   Доктор кривился, но смирялся.
   Сейчас девушка творила большую картину и, надо сказать,
  довольно странную. Пока это была игра света на полотне. Слева -
  что-то похожее на восход, справа - на закат. И парящие в
  утреннем воздухе голубые, и фиолетовые в густеющих сумерках -
  купола. Низ картины ещё не просматривался, но она уже волновала
  чрезвычайно. Потом с левой стороны проявилась сверкающая гладь
  реки, освещённая восходящим солнцем... Или озера? Тали на этой
  картине не было. Пока. Иван Васильевич бурно восхишался и,
  исподволь, советовал: "Не нужно на этот раз людей. И так идея
  отчётлива."
   Вера только усмехалась.
   А вскоре и к Тали пришёл первый успех. Учительница
  литературы, Ирина Филипповна, чрезвычайно требовательная, но
  любившая всем сердцем детей, даже таких, на одном из первых
  уроков предложила своим будущим писателям совсем простую тему
  сочинения: "Что ты хочешь увидеть больше всего на свете?"
   Антон, всегда восторженный и нервный быстро застучал
  клавишами. Кстати, несколько его рассказов были недавно
  напечатаны в журнале "Юность", что сумел пережить век. Инна,
  тоже пробующая творить, глубоко вздохнув, унеслась мыслями
  куда-то далеко-далеко, а Тали всё никак не могла выбраться из
  тягучего тумана, обволакивающего её сознание. Пока не влекло и
  не тянуло.
   -- Какая дурацкая тема, - подумалось ей. - Я хочу увидеть
  весь мир в его многообразии, почувствовать шумы и запахи,
  познать его свет, тьму и таинство, понять его добро и неизбежное
  зло, услышать речи мудрых старцев и лепет детей. И ещё, ещё,
  ещё...
   Она долго сидела, бессмысленно глядя на пустой экран
  компьютера, потом медленно напечатала первую бесхитростную фразу:
  "Я хочу ещё раз побывать возле церкви Покрова на Нерли."
   И тут же перед её глазами возникло прошлое, такое яркое и
  возбуждающее: с запахами луга, шумом ветра, щебетом пичуг и
  небом, бездонным, голубым, всё поглощаюшим небом, всё
  объясняющим небом, обнимающим небольшой, но великий Храм. И
  слова полились потоком.
   Она очнулась, почувствовав пристальный взгляд. Комната была
  пуста. Рядом с ней стояла одна учительница и через её плечо
  читала сочинение.
   Девушка вздохнула, и напечатав последнюю фразу: "Придите и
  Вы к своему Храму," - совершенно опустошённая, отправилась к
  выходу.
   В коридоре у окна стоял Иван Васильевич.
   -- Ты где пропадала? - спросил недовольно.
   -- Задержалась на уроке с сочинением.
   -- Я скоро уезжаю. На две недели. Отдохнуть. В Италию, -
  сказал он. - Поедешь со мной?
   Тали вздрогнула.
   -- Нет-нет, - заспешил Козырев, - я не буду принуждать тебя
  к близости. Ты права, тебе нужны новые ощущения. Посмотришь на
  море, горы, древние развалины. Не отказывайся сразу. Подумай.
   -- А как же Вера?
   -- Не бойся, я говорил с ней и обещал... Она очень окрепла.
  Вылет послезавтра. Виктор в курсе. Он всё понимает правильно.
   -- Иван Васильевич, - позвала учительница, - зайдите на
  минуту.
   Растревоженная Тали вошла в свою комнату. Там её уже
  поджидал Виктор.
   -- Он сообщил тебе?
   -- Да.
   -- Согласилась?
   -- Пока нет.
   -- Поезжай. Буду очень рад за тебя. Знаешь, я много думал.
  Очень много, и решил, что ты всё-таки не права в своих метаниях
  и поисках радости в прошлом. Я больше не буду окунаться в
  двадцатый век и искать своих родных. Мне, представь себе,
  интереснее здесь... Так хорошо с тобой, и совсем ни к чему эти
  мрачные призраки предков, могильные холмики и пустые слёзы. Наши
  родители? Они умерли, а другим родственникам мы абсолютно не
  нужны.
   -- Но почему же "мрачные"?
   -- Потому, - сурово произнёс Виктор, - что мне прежде всего
  вспомнилось то, что так хотелось забыть. Навсегда.
   Тали боялась спросить. Юноша продолжил.
   -- То, как отец издевался над мамой. Доводил... И довёл до
  самоубийства. Как он постоянно изменял ей, а потом рассказывал о
  своих победах. Как доставалось нам со старшим братом. Его
  кулаки! У меня и в этом веке не прошла головная боль. Всю жизнь
  он ломал нас и выдавливал то светлое и доброе, что досталось от
  матери.
   -- Кем он был? - спросила Тали, чтобы прервать эти
  откровения, о которых Виктор мог бы впоследствии пожалеть.
   -- Одним из главных конструкторов военной техники.
   -- А ты?
   -- И я тоже. Он заставил нас идти его путём. Это было
  предопределено.
   -- А мама?
   -- Мама была выдающейся пианисткой. Нежная, хрупкая,
  одухотворённая. Но романтик. Сколько лет она надеялась, что
  сможет превратить это чудовище в человека. Брат был сильнее
  меня, он боролся. И, конечно, отец сломал его. А я ненавидел,
  всю жизнь тихо ненавидел его и себя. Знаешь, родившись снова, я
  целый месяц был счастливым. В счастливом неведении, а потом всё
  вспомнил. Теперь... Теперь осталась только одна надежда, что
  Иван Васильевич поможет мне позабыть прошлое: всё то, что я так
  презирал и не мог вынести.
   -- Прости меня, - прошептала Тали, - я и подумать о таком
  не могла.
   -- Жизнь нельзя тратить на переживание вороха обид и неудач
  в прошлом, - продолжил Виктор. - Тем более, что дело у меня
  пошло. Козырев говорит: "Будет интересная работа и хорошие
  деньги." И ещё, - любимая женщина. А если захотим - дети. Да,
  всё начнём с нового листа. Ну, и что ж. Иван Васильевич считает,
  что у меня отличная голова и поэтому обеспеченное будущее:
  машина, дача, обслуга, поездки за границу.
   -- И ты простил его за то, что он совершил со мной?
   -- Козырев объяснил, - недоволен твоей работой, нет
  реального выхода, и поэтому он поспешил разбудить в тебе
  женщину, а это означает: эмоции, страсть, желания, в том числе и
  успеха.
   -- И ты не боишься, что он хочет забрать меня с собой в
  Италию.
   -- Нет, мы оба считаем, что поездка пойдёт тебе на пользу:
  новые впечатления, новые встречи.
   Потом, уставившись в пространство, Виктор надолго замолчал.
  Это молчание уже становилось тягостным, когда, наконец-то, юноша
  пришёл в себя и задумчиво произнёс.
   -- Верь-не верь, но сдаётся мне, что это тоже был
  эксперимент. Ему не терпелось узнать, могут ли от человека и
  таких "экспериментальных игрушек", как мы, появиться дети. Ты -
  самая здоровая и больше всего подходила для этой роли. А теперь
  он благословляет другой опыт. Ведь это пока дозволено только нам
  с тобой, - а потом. - Ну, хватит, хватит о Козыреве, иди ко
  мне... Я больше не могу.
   Этой ночью он был особенно ласковым и страстным, и все
  старые и новые горести постепенно растворившись, исчезли, а под
  утро Виктор прошептал: "И завтра, и послезавтра мне снова будет
  хотеться жить. И даже в эти немыслимые недели пустоты... Но я
  смогу."
   С тех пор прошло двадцать дней. И как-то раз мимоходом
  Медведев бросил: "Мне теперь всё реже приходят фантомы из
  прошлого. Иван Васильевич посоветовал дополнительный курс
  лекарственной терапии, и обещал, что это полностью излечит меня.
  И я не жалею."
   "Бедняга, - подумала Тали. - Дьявол, всё-таки, оказался
  сильнее. И самое печальное, - он одолевает и меня, ведь мне так
  хочется полететь в Италию. И я, скорее всего, соглашусь."
   А жизнь, между тем понеслась дальше. Козырев где-то долго
  пропадал. Верочка безудержно творила. Ирина Филипповна поставила
  Тали за сочинение десятку, но прилюдно не хвалила, сказав ей
  наедине:" Я покажу специалистам. По- моему можно напечатать." И
  это было высшей похвалой.
   -- Ну, как летим? - спросил Тали, наконец - то, появившийся
  Иван Васильевич. - Я уже взял три билета: тебе, мне и моей жене
  Надежде.
   "Жене?" - это очень удивило Тали. Козырев никогда не говорил
  ни с ней, ни с кем-нибудь другим о существовании супруги.
   Она ещё подумала: "Интересно, какая женщина может смириться
  с полугодовым отсутствием мужа?" В пансионате Надежда тоже
  никогда не появлялась. Дети бы обязательно увидели. Присутствие
  жены её успокоило.
   -- Пожалуй, да, - ответила она и покраснела.
   -- Ну и лады, - обрадовался Козырев, а потом, ехидно
  подмигнув, произнёс. - А Вы, всё-таки, продешивили, красавица.
  Марк намного перспективнее Виктора.
   Тали опять разозлилась, ещё раз удивившись тому, какой
  разный и непредсказуемый он, их родитель и повелитель.
  
   --- --- --- ---
  
   Девушка поразилась, увидев Надежду. Высокая и стройная, с
  танцующей походкой и удивительно белой кожей, она была
  невыразимо красивой. Особенно восхищали волосы, длинные, чёрные,
  вьющиеся, несомненно, от природы. И ещё глаза - большие и такие
  тёмные, что грань между зрачком и радужкой не просматривалась. И
  в них плескалась необъятная боль. Она бы сказала - "душевная, а
  быть может, неземная" боль. И всё остальное на лице становилось
  незаметным и ненужным рядом с этими прекрасными несчастными
  глазами.
   Весь полёт Надежда промолчала, бессмысленно глядя в небо.
  Казалось, что происходящее вокруг плавно скользило не только
  мимо её глаз, но и сознания. По приезду она легла в клинику
  Неаполя, предоставив мужу полную свободу, была молчаливой и
  полностью погружённой в себя и свои болезни.
   Поездка ошеломила Тали. Козырев снял напрокат небольшой
  самолёт, и они начали экскурсию с величественных Лепонтийских и
  Ретинских Альп, что протянулись по границе Италии с горной
  Швейцарией.
   Потом, сделав небольшую остановку в Генуе, они слетали во
  Флоренцию, Рим и Неаполь, где устав от величественных памятников,
  долго бесцельно бродили по старинным улочкам,отдыхали в маленьких барах и ресторанчиках, пили восхитительный кофе со сливками,ели
  добрую пиццу и макароны Pasta под острыми соусами.
   А последние дни были полностью отданы морю, тёплому,
  зеленовато- голубому, бескрайнему и древнему, как сама Италия:
  плавали, загорали, ловили рыбу и даже ухитрились покататься на
  теплоходе.
   Впечатлений было масса, и перечислять их, наверное, нет
  смысла. И всё-таки, самое незабываемое, оглушившее и поразившее
  Тали, - это ансамбль Венеции, маленького государства в
  государстве по берегам Адриатики. После нескольких веков упадка
  город снова возродился и стал таким же могучим и энергичным, как
  тогда, при "смиренных слугах народа" - дожах; и теперь на каждом
  шагу здесь чувствовался дух той древней бесшабашной и удачливой
  Венеции , который так и не смогли истребить долгие сумеречные
  века.
   А её роскошный во все времена (даже чуть-чуть слишком),
  Дворец дожей покорил Тали своими грациозными арками и фресками.
  Там, по ночам, несомненно, всё ещё бродил призрак слепого,
  умнейшего из дожей, Энрико Дандало, и сердито грозил духу
  жизнелюбивого Казановы, сумевшего назло всем вырваться из
  ужасных подвалов дворца. А что, если эта великолепная,
  украденная давным-давно из Константинополя Квадрига, свободная и
  гордая, унесла его?
   А рядом со дворцом всё также сияла его восхитительная
  верная спутница Базилика Сан Марко с мудрыми ликами пророков на
  стенах, суливших всем, и им, конечно, лучшие времена.
   Да, радоваться роскошным восходам и закатам уже более
  девяти веков подряд, разве это не благодать?
   И всё остальное вокруг: каналы и лагуны, мосты и улочки,
  узконосые гондолы, ярко окрашенные фасады зданий, стремящаяся
  ввысь колокольня, пёстрая весёлая толпа - создавали своеобразный
  и неповторимый облик этой маленькой сказочной страны.
   Козырев выглядел необычным, тихим и спокойным, но жадно
  поглощающим прекрасное: восхитительные ансамбли городов,
  бесконечный морской простор и невозмутимость древних гор. И не
  менее ушедшим в самого себя. Для него что-то очень важное
  решалось в этой поездке, но Тали так и не поняла, что именно.
   В Россию они возвратились вдвоём. Надежде не стало лучше, и
  врачи настаивали на продолжении лечения.
   -- Что с ней? - спросила Тали на обратном пути.
   -- Несовместимость, - буркнул доктор.
   Она не поняла.
   -- Несовместимость, - повторил он, - с жизнью.
   Она не поняла снова, но решила, что докопается до сути сама.
  Потом пришла мысль: "А быть может, Надежда тоже из нашей
  кампании?"
   В Шереметьево их ждал Игорь Иванович Лукин с машиной.
   -- Ну, как? - спросил Иван Васильевич.
   -- В пансионате - порядок, однако новый проект прикрыли.
  Нет средств, и не видят необходимости.
   -- Угу, - промычал Козырев.
   -- Как Надежда?
   -- Совсем плохо.
   -- Почему ты оставил её там? Одну!
   -- Ей нравится.
   -- Предупредил врачей?
   -- Конечно, нет, - и посмотрев на Тали, добавил, -
  перестань, пожалуйста, об этом.
   "Значит, я угадала," - подумала она, и как бы прочитав её
  мысли, Козырев кивнул головой.
   У ворот их уже ожидал Виктор, весёлый, но почему- то очень
  бледный.
   -- Соскучился до чёртиков! А ты! Такая загорелая и румяная!
  Нос!? Совсем облупился. Наверное, не вылезала из моря?
   -- А как ты?
   -- Всё в порядке, - сказал, но как-то грустновато.
   Поболтав с Виктором, Тали бросилась к Вере. Та засияла
  своими глазищами и открепила чистый лист бумаги, закрывающий
  холст. Картина была закончена. Теперь между левой солнечной
  частью полотнища и правой - фиолетово - серой вечерней стояла
  она - Тали, прямо на рваной границе, чётко обозначенной и
  угловатой, но одновременно проникающей из одной половины в
  другую, но далее от разрыва - пунктирной, растворяющейся во
  тьме и свете.
   И что же Тали? Она с мечом и в кольчуге. Длинные золотистые
  волосы развеваются ... И она уже почти там, в светлой половине;
  но тьма ещё вцепляется в её ноги и стремится втянуть обратно в
  трясину ржавого болота, да-да, болота, прокисшего, страшного. И
  тления. А фиолетовая половина былого Храма, уже не Храм, но
  что-то заброшенное, прогнившее, медленно распадающееся; и там же
  нахохлившееся вороньё на сухих ветвях берёз, рискнувших
  протянуться в гиблую больную зону.
   Долго смотрела Тали на картину и страдала. Та была больше
  всего похожа на предсказание. Неминуемой беды. И вдруг, как
  тогда в паутине, увиделось среди гибельных переплетений корней
  и упавших стволов на болоте лицо Веры с открытыми глазами, но
  мёртвое. И не выдержав, девушка рассердилась.
   -- Послушай, родная моя, - сказала, - твоё лицо необходимо,
  всё-таки, перенести. В другую половину. Я не принимаю этого
  сердцем, никогда не смогу принять и вытащу тебя! На солнце!
   -- Прости меня, - прошептала Вера. - Я долго, очень
  долго щадила тебя, но теперь, всё равно, уже не скроешь.
   И стащив свитер, она протянула Тали свои худенькие
  ручки-палочки. По ним и шее расползались страшные тёмно-серые с
  синевой пятна.
   -- А на ногах они уже слились, - прошептала Вера.
   -- Иван Васильевич знает?
   -- Да, и знал до поездки.
   -- И ты мне ничего не сказала!
   -- Нет, но мои картины кричали и тебе, и другим, но никто
  не слышал нас, не хотел услышать.
   -- Я бы осталась, обязательно осталась и помогла бы тебе.
   -- Зато ты побывала в Италии. Сколько раз Козырев
  рассказывал мне о ней и очень хотел свозить туда, к Солнцу и
  Красоте. Но теперь уже всё поздно. Знаешь, ты не совсем права.
  Доктор болезненно переживает случившееся. Но он поспешил. И вот,
  третий "блин" тоже получился комом.
   -- А первый?
   -- Его жена Надежда. Она умирает.
   -- И у неё те же симптомы?
   -- Нет, она, просто, не хочет жить и медленно угасает. Иван
  Васильевич говорит: "Уже не понимает, где она и кто с ней."
   -- Подруги долго сидели рядом, и Тали рассказывала и
  рассказывала Вере про те недели счастья, что выпали на её долю;
  и пожалуй, только сейчас поняла, как ей было хорошо там. В
  солнечной Италии.
   -- Знаешь, ты так красочно говорила, что мне кажется, что я
  сама побывала в этой прекрасной стране, - прошептала Вера. - Ты
  не обидишься? Я записала твой рассказ на магнитофон, теперь буду
  прокручивать его много-много раз, - и усмехнулась. - Много ли?
   Тали проплакала всю ночь, но к утру её, всё-таки, сморило.
  Проснулась она от напряжённого взгляда Козырева. Он с ужасом
  смотрел на её ногу, высунувшуюся из-под простыни. Девушка села
  на кровати и поглядела туда же. Ниже колена расползался огромный
  синяк. Это вчера она неловко выскочила из машины, поспешив
  увидеть своих родных: Виктора и Веру.
   -- Не бойтесь, - попыталась Тали успокоить доктора, - это
  вчера я так летела к ребятам, что не поглядев, шарахнула ногой
  по вашему стальному чемоданчику.
   Но тот, побледнев, потащил её в кабинет: просвечивал
  рентгеном, чем-то мазал и колол вокруг синяка. Затем, немного
  успокоившись, сказал.
   -- Я прослушал твой рассказ о поездке.
   -- Чихнуть скоро нельзя будет в одиночестве, - возмутилась
  она.
   -- Я слушал потому, что боялся, а вдруг, ты скажешь
  какую-нибудь бестактность и расстроишь Веру ещё больше. Но ты
  оказалась на высоте. И рассказ хорош. Подкорректируй немного и
  передай Ирине Филипповне. Пусть отправит в журнал. А ты ещё не
  хотела ехать. Всё-таки лучше, чем рыскать по старым могилам.
   -- Иван Васильевич, а у кого-нибудь ещё есть такие "синяки"?
   Тот глубоко вздохнул.
   -- У Никиты, не так сильно, как у Веры, но, увы, есть.
   -- И это нельзя вылечить?
   -- Пока не получается. Но, вот, теперь, отдохнув и
  насмотревшись всласть на красоты Италии, и ещё... на моё...
  самое любимое Чудо на свете, я буду все дни и ночи решать эту
  проблему. И обещаю тебе, - справлюсь.
   -- А Верочка?
   -- Ей ничто теперь не поможет. Даже Чудо.
  
   И уже вечером следующего дня это случилось. Девушка лежала
  в гробу, бледная, спокойная и очень красивая. Иван Васильевич
  велел развесить в её комнате все картины, ещё не купленные
  музеями, и поставить цветы. Так любимые ею. Лесные и луговые.
  Потом зашёл к Тали.
   Она лежала на кровати с сухими глазами. Слёз не было.
  Казалось, какая-то жёсткая рука, вроде сухой ветви с картины
  Веры, сильно сжала горло и не желала отпускать. Козырев сделал
  укол, сказав одно слово: "Поплачь." И что-то разжалось у неё
  внутри, там, в той сердцевинке, где у людей, наверное, должна
  быть душа. Тали встала, посидела с Верой, пошептала ей что-то
  нежное, и не сказав никому ни слова, уехала к священнику.
   Михаил грустно выслушал её, облачился в рясу, и взяв
  какие-то книги, отправился в пансионат. По пути молчали, и
  только один раз у Тали вырвалось: "Теперь он будет вскрывать её,
  исследовать, искать причину. Я не могу допустить этого.
  Поговорите с ним, пожалуйста. Быть может, он поймёт."
   До самого утра отец Кирилл беседовал с Козыревым. А потом,
  после завтрака, так и не съеденного, все дети и врачи сели в
  автобус и направились на маленькое кладбище возле церкви. Нет,
  не все. Марк решительно отказался, заявив: "Это не входило в мои
  планы. Не хочу тратить время и нервы на древние обряды, давно
  относящиеся к серии предрассудков."
   В церкви было тихо и торжественно. Отец Кирилл сумел найти
  те самые слова утешения, так необходимые сегодня всем. И в конце
  произнёс: "Верьте, прекрасная бессмертная душа девушки ещё
  долго-долго будет освещать жизненный путь вам и всем живущим на
  Земле."
   Итак, их осталось десятеро.
   А одиннадцатая лежала там, в мёртвой холодной земле,
  покрытой пока живыми цветами, ещё надеющимися на то, что
  утром они поднимутся. К Солнцу. И лето сразу унеслось в какие-то
  неведомые дали. Будто бы его и не бывало. Серые тучи затянули
  небо, и посеяло мелкой тоскливой моросью.
   Вечером того же печального дня к Тали подошёл Козырев, и
  мучительно преодолев своё нежелание, вынул из внутреннего
  кармана куртки письмецо и хрипло сказал: "Это тебе от неё."
   "Прочёл," - поняла она, и долго не смея открывать,
  бессмысленно смотрела на конверт и свою трясущуюся руку. Потом,
  наконец, решилась.
   "Я буду очень тосковать по тебе, Тали, - писала Вера. -
  Там. Под бугорком, за церковной оградой. Всё хорошее так быстро
  проходит на этом свете, но я не сетую на Судьбу, полагая, что в
  неоплатном долгу у Ивана Васильевича и других врачей. И всё
  потому, что каждая секунда этой подаренной мне жизни была
  освещена тобой: твоей улыбкой, сиянием добрых глаз, лёгким
  касанием античных рук.
   Как же хотелось мне всегда выпрыгнуть из этой опостылевшей
  инвалидной коляски и побежать с тобой вдвоём в лес, на озеро, в
  поле, и слушать-слушать летние шумы и твой журчащий голосок. Ещё
  день-другой и меня не станет... Так не хочется уходить, но я
  слишком долго жила на свете, Тали... в той, первой жизни. И так
  мало - в этой. Но я надеюсь, что несколько счастливых дней у
  меня ещё будет. И каждый из них, последних, мне было бы жалко
  променять на годы первой... Страшной жизни.
   Не знаю, какова будет моя третья жизнь, но И.В. обещал, что
  Чудо произойдёт. И значит, встреча с тобой - тоже. Подожди
  немного, и я приду. Просто, мне нужно немного побыть там, в
  пустоте, где нет ничего, а самое главное - тебя и Любви. А потом
  я вернусь. И тогда всё повторится вновь: Солнце, Ты и Любовь.
   А перед моими глазами сейчас - яркое утро моего второго
  рождения, и ты, такая солнечная, бегущая из рощи с корзиной
  спелой земляники. Жаль, что не успела нарисовать.
   Не прощаюсь, ожидая Чудо из Чудес. Вера.
   Р.S. И всё-таки, дороже всего на свете для меня была ты.
  Одна. Спасибо тебе. Так не хочется уходить."
   Тали бессильно опустила руки. Сейчас ей казалось, что
  впереди - только одни бесконечные потери и горести.
  
   --- --- --- ---
  
   Это произошло через несколько дней после похорон Веры. Тали
  только что поднялась, приняла душ, и сделав гимнастику, теперь
  расчёсывала свои прекрасные волосы, когда появился Козырев, как
  всегда, без стука, и сердито сказал.
   -- Ну, вот. Я поступил так, как хотела ты.
   -- Спасибо, - искренне произнесла девушка, но потом,
  полагая, что знает его нутро, зло добавила. - Чем теперь я
  обязана заплатить за это?
   Иван Васильевич, посмотрев на неё с укоризной, помолчал,
  потом тихо произнёс.
   -- Меня покинули шестеро сотрудников, сославшись на разные
  причины. И что самое печальное - Лукин. Сбежали с тонущего
  корабля. Остался только Вадим Стрельцов. Этот пойдёт со мной до
  конца. И медсёстры. Но мы должны во что бы то ни стало и быстро
  справиться с бедой. Узнать, что приводит к болезни и смерти.
  Необходимо провести тысячи различных анализов, заняться
  статистикой, приготовлением новых лекарств и многим другим. А у
  меня в войске - четыре руки и две головы. В память о подруге ты
  обязана мне помочь. Сергей и Анна, наши будущие медики, уже
  согласились. И Никита, он займётся компьютерной статистикой и
  прочим. Особенно меня интересует кровь. Неделю будет ликбез, а
  потом - работа до пота. У нас совсем нет времени, надо спасать
  Никиту. И не вздумай отказываться.
   -- А я и не думаю. Спасение утопающих, как известно, дело
  рук самих утопающих. Виктор с нами?
   -- Нет, отказался.
   Тали очень расстроилась.
   -- Ну, что скукожилась? - усмехнулся Козырев. - Итак, в
  одиннадцать часов - у меня. На третьем этаже.
   Со священным трепетом они переступили порог этой огромной
  Лаборатории - их утробы. И пошла работа, долгая, сложная,
  изнурительная, часто непонятная. Иван Васильевич начал со
  сравнения анализов крови Никиты и здоровых ребят по разным
  параметрам. Они строили диаграммы, графики и многокомпонентные
  системы. Вадим Стрельцов с Анной, уже прошедшей курс медицины,
  пытались приготовить лекарство-противоядие. Козырев мучительно
  искал причину недуга.
   У Никиты болезнь, слава Богу, не прогрессировала. Иван
  Васильевич говорил: "Только потому, что он сражается вместе со
  всеми и не имеет времени на чёрные мысли."
   Но если выдавался небольшой отдых, юноша, боясь одиночества
  и печальных дум, стремился к Тали, Анне или Вадиму. На людях он
  успокаивался, хотя и продолжал оставаться молчуном; но и не
  принимая участия в разговорах, Никита теперь всегда был в гуще
  событий и с надеждой переводил свой цепкий взгляд с одного лица
  на другое. Конечно, он боялся, но учился стерпеть это.
   "Блажной," - говорил про него Козырев, но относился к юноше с
  уважением и сочувствием.
   Всё поломалось в их жизненном порядке, и только утренняя
  жестокая двухчасовая физкультура, на которую гоняли даже
  больного Никиту, оставалась обязательной.
   Марии Петровне, не покинувшей их, нередко приходилось
  приносить еду наверх в Лабораторию, когда не было возможности
  оторваться от экспериментов.
   Талина же литература осталась где-то, в далёком прошлом. "В
  детстве," - говорила она.
  
   --- --- --- ---
  
   Прошло около года их лихорадочной работы. И уже в сентябре
  тридцать девятого был готов препарат для инъекций в
  омертвелые ткани, что, впоследствии, особенно, в годы войны,
  спасло огромное количество человеческих жизней. Никита
  выздоровел, но ещё находился под ежечасным наблюдением врачей,
  которые по вечерам силой оттаскивали его от компьютера. Уже
  врачей, потому, что двое из специалистов - доктора Лукин и
  Краснов после этой удачи возвратились на работу в пансионат. А
  немного позднее появились и остальные, со страха сбежавшие
  когда-то от неведомого. Теперь они читали "великолепной пятёрке"
  лекции по медицине, помогали осваивать новейшую аппаратуру,
  ориентироваться в тонкостях лекарственных препаратов, делать
  несложные операции. "Пятёрке", потому что ещё одним ассистентом
  по несчастью стал Коля; его убедил Сергей отложить до поры до
  времени литературу и заняться жизненно важным делом.
   Козырева теперь волновала резкая дисперсия состава крови у
  своих питомцев. Наиболее близкой к обычной она была у Тали, а
  самой экзотической - у Никиты. Последнее профессору совсем не
  нравилось. Поэтому до конца тридцать девятого они занимались
  этой проблемой. Иван Васильевич расцвёл, тоже постоянно учил
  своих питомцев, интересно, вдохновенно, и надо сказать, преуспел.
   Каждый вечер Тали ложилась в кровать счастливой, и
  вспоминая Веру, сообщала ей о неудачах или победах. А удачи
  случались чаще. Только, вот, Виктор, увлечённый своей
  кибернетикой, приходил к девушке всё реже и реже, а вскоре, и
  совсем перестал оставаться на ночь. Постоянно уставшая, как
  тягловая лошадь, она сперва даже обрадовалась этому, но потом ей
  стало невыносимо одиноко.
   Когда-то давным-давно, сто лет тому назад, один славный
  мальчик сказал ей: "Я буду с тобой, я всегда буду с тобой." И
  она поверила, глупая.
  
   --- --- --- ---
  
   После второго крупного успеха, - создания препарата
  "Козырев и К" , выровнившего параметры крови у воспитанников,
  тема под негласным названием "Вперёд к Тали" была закрыта.
  Казалось, можно было бы передохнуть; но на горизонте уже маячило
  новое "Чудовище", правда, они его ещё не заметили.
   -- В июне сорокового года Тали решилась попросить у Ивана
  Васильевича недельный отпуск.
   -- Опять за своё, - зашумел тот. - Давай лучше съездим в
  Грецию, или Швейцарию. Быть может, во Францию? Выбирай.
   -- Нет, - твёрдо заявила она, - на неделю, и в Москву.
   -- Снова - печальные экскурсии от могилы к могиле?
   Тали рассердилась, и наговорив много лишнего, всё-таки,
  добилась своего. Козырев отпустил её на шесть дней.
   По приезду в Москву, она снова поспешила на кладбище. Здесь
  всё было по-прежнему. Вечность и спокойствие.
   -- Тали опять долго разговаривала с мамой и бабушкой, и не
  скоро смогла заставить себя отправиться в Сокольники. Сердце
  бешено колотилось в груди.
   "Ну, вот, - думала она, - я войду к нему, и что же скажу?
  Здравствуйте, я ваша мама."
   Она мучилась целый день, но так и не сумев пересилить
  страх, переночевала в гостинице "Сокольники". Утром сомнения
  начались снова, но прикрикнув на себя, она, всё-таки, решилась
  позвонить по телефону. Долго не отвечали. Потом мужской голос
  сказал: "Александров слушает вас."
   -- Здравствуйте, - произнесла она, погружаясь куда-то вниз,
  в пучину и задыхаясь. Вас беспокоит Александра Талина. Нельзя ли
  подъехать к вам на полчаса? У меня появились интересные сведения
  о вашей матери.
   -- Да-да, - дружелюбно ответил тот. - Приезжайте. Я дома
  один, все на даче, а меня угораздило поранить ногу. Вот, и кукую
  поэтому в духоте. Кстати нужно уничтожить огромный арбуз, а в
  одиночку мне никогда не справиться с ним.
   На ватных, отнимающихся ногах она добрела до девятиэтажного
  дома, и совсем уж без сил, остановилась перед дверью под номером
  сорок восемь. Раз десять бедняга поднимала руку к звонку... И
  наконец, как при прыжке с парашютом. Ух!
   Дверь сразу открыли, в коридоре было темновато. Перед ней
  стоял пожилой мужчина, стройный и крепкий, но совсем уже седой.
  Галантно подхватив её курточку и повесив на вешалку, он
  предложил девушке пройти в комнату, освещённую ярким утренним
  светом.
   -- Откуда мне знакома ваша фамилия? - произнёс мужчина, не
  глядя на неё. - Талина, Талина? Это не вы ли напечатали в
  "Юности" прелестный рассказ о храме Покрова на Нерли? Всё читал
  и думал: "Почему так щемит сердце? Как будто бы я когда-то уже
  слышал об этом."
   -- Я, - прошептала Тали.
   Мужчина повернулся к ней и застыл... Окаменел. Она тоже
  молчала, потупившись.
   -- Погодите, погодите, - вскричал тот, и бросившись к
  шкафу, вытащил оттуда разбухший старый альбом стал лихорадочно
  листать его, приговаривая.
   -- Нет, этого не может быть. Не может быть!
   Долго чего-то искал и всё не находил, захромал за очками,
  опять шуршал фотографиями; и наконец, дрожащей рукой подал одну
  из них, где она где-то в парке, на лавочке с малышом на
  руках улыбается солнцу и красивому мужчине (мужу). Тали сразу
  "вспомнила" это мгновение, такое дивное... И даже тот тёплый,
  какой-то хлебный запах, идущий от малыша.
   -- Поразительное сходство... Здесь ей 35 лет, - и вдруг
  замолк, а потом. - Кто вы?
   Тали заплакала. Мужчина оторопело смотрел на неё добрыми
  испуганными глазами.
   И всё не решаясь начать, она, вдруг вспомнила, как учил её
  Витька-хулиган из той, первой жизни: "В сложных ситуациях надо
  сразу брать быка за рога." - И Тали решительно сказала.
   -- Я сейчас объясню вам всё, но сначала расскажите мне
  только об одном. Как умерла ваша мать?
   -- Как-то загадочно, в 1990 году. Странная авария в горах
  Кавказа. Поезд рухнул в ущелье. Это было ужасно. Мясорубка!
  Милиция окружила место крушения, и мы долго не могли добиться
  осмотра тел. Её так и не нашли. Я всё ждал... что случится
  чудо... и она вернётся.
   "Вот, значит, как, - подумала она. - И кто-то,
  воспользовавшись неразберихой, собрал материал для посева. Отец
  Козырева, или ещё какое-нибудь Чудовище."
   -- Крепитесь, - обратилась она к сыну, - крепитесь Всеволод
  Михайлович. Перед вами стоит копия вашей мамы - Талина
  Александра, выращенная по прихоти учёного монстра. И простите
  меня ради Бога, что посмела нарушить ваш покой. Но нестерпимо
  жить без корней таким, как я, почти не помнящим своих предков.
   И тут, почему-то, мозг Тали выдал информацию: "Сева учился
  в медицинском институте."
   -- Вы же медик , - поспешила она, - и наверняка слышали
  что-нибудь о подобных экспериментах? Простите меня ещё раз.
   -- Боже мой, Боже мой, - всё повторял Всеволод Михайлович. -
  Как же вы жили? Ты жила? - произнёс он с усилием, и видя, что
  девушка собирается уходить, засуетился.
   -- Ну, уж, нет, - сказал. - Я вас никуда не отпущу, - а в
  глубине души билось : "Хорошо, что дома нет жены и детей."
   А Тали, что Тали? Она медленно оседала на пол, не в силах
  вынести чувств, нахлынувших девятым валом. Очнулась бедняга уже
  на диване. Сева хлопотал над ней. Сердце бешено колотилось.
   -- Дайте, пожалуйста, валокордину.
   -- Боже мой! И голос, голос! - продолжал удивляться сын.
   -- Простите меня, - наконец смогла она, - я не должна была
  приходить сюда, но воспоминания совсем замучили; и что бы больше
  никогда не повторять эту ошибку, попрошу только об одном.
  Позвольте посмотреть ваши семейные фотографии.
   Тот молча передал ей альбом.
   Она открыла первую страницу, и сразу встретилась с тёплым
  взглядом голубых материнских глаз.
   -- А вот, и отец, - обрадовалась она, не замечая, что
  разговаривает вслух. - Бабуля! Бабушка Таня! А это я.
  Помню-помню, на старой даче. В "Осинках." А это двоюродная
  сестра. Ну, да, Вика, любимое моё солнышко... Друг отца - Иван,
  с ним мы ходили по грибы. Боже мой, ведь это тоже я... - И
  дальше, дальше... Вот, лето перед войной. Отец, хмурый, в
  военной форме... Наш класс... А это Витька... Сонечка... Отец на
  танке. Да, я помню этот снимок.
   Тали ничего не видела вокруг, радостно купаясь в
  воспоминаниях. А Всеволод Михайлович, глядя на неё, всё бледнел и
  бледнел, в висках стучало, руки тряслись. Она ничего не замечала.
   -- А вот, уже 1964 год. Счастливый. Мы с Михаилом,
  радостные, в кругу друзей. Машенька, - шептала она, - Игорёк...
  А это коллеги из редакции (да-да, она теперь вспомнила, что
  долго работала в редакции журнала "Юность"). А вот, и Сева: в
  коляске, с мячом, в тазике, с мохнатым Полкашей... Это на юге, в
  Адлере. 1969 год. Ещё все вместе, ещё до несчастья с Михаилом...
  Печальный 1970 год... Смерть мамы... Такая нелепая... Резкий
  подъём давления, и - всё...
   Воспоминания потоком заполонили её голову, и, наконец-то,
  она поняла, что не сможет вынести больше ничего.
   -- Я пойду, - сказала она, - перебор ощущений. Покажите мне
  ещё одно: вашу жену и детей.
   -- Вот, - с трудом заставил себя улыбнуться Сева, вытащив
  большую фотографию, датированную 2005 годом. - Мне здесь сорок
  лет.
   "Да, совсем ещё молодой сын и жена-Лариса, ясноглазая
  блондинка с грустной улыбкой, чем-то похожей на мою; и две
  девочки."
   -- Виталия и Машка, - сказал Всеволод.
   Тали решительно закрыла альбом и спросила.
   -- Вы бываете на могиле деда, в Курске?
   -- Да, - ответил сын.
   -- Будете, вспомните обо мне. Вряд ли мне удастся в
  ближайшее время выбраться туда, - спешила она, едва сдерживая
  рыдания; и быстро попрощавшись, выскочила на лестничную площадку,
  где, забыв про лифт, стремительно помчалась вниз.
   Лица детей, взрослых, знакомых, воспоминания, образы,
  улыбки, голоса - всё крутилось бешеным хороводом в
  разболевшейся голове. Как будто бы рухнула огромная плотина, и
  её затопило, потащило, понесло.
   Очнулась она посреди улицы от резкого скрежета тормозов.
   Красивая молодая женщина с прекрасными чёрными кудрями
  сердито кричала на неё: "Ты, что, без глаз?" - и замолкла,
  внимательно взглянув на лицо девушки.
   -- У тебя беда?
   -- Да, - прошептала Тали.
   -- Ну-ка, садись! - и красавица решительно затащила её на
  сиденье. - Едем ко мне.
   Тали не сопротивлялась. Ей сейчас было всё-равно, что в
  Рай, что в Ад.
   -- Я - Людмила, - представилась брюнетка, - телевизионный
  журналист. А ты?
   -- Тали.
   И в ту же секунду машина с огромной скоростью понеслась по
  городу.
   -- Сейчас порадую своего урода-начальника, - хохотнула она,
  включив видеотелефон.
   -- А это ты, наконец, - радостно произнёс импозантный
  мужчина с экрана. - Как дела?
   -- Улепетнул в Швейцарию со своими баксами. Из Шереметьева.
  Сама видела.
   -- Побеседовала?
   -- На ходу, обещал вернуться.
   -- Когда?
   -- Дня через три. По приезде даст большое интервью. И
  только мне.
   -- Славно. Теперь быстро - на работу. И сразу же ко мне в
  кабинет.
   -- Нет, сегодня я не могу.
   -- Это ещё почему? Уволю.
   -- Вот, будет радости на втором канале. Они ждут не
  дождутся, когда я перейду к ним. И интервью передам туда же.
   -- Чёрт бы тебя побрал. В чём, хоть, дело?
   -- Должна побыть с сестрой. У неё беда.
   -- Откуда это вдруг у тебя взялась сестра?
   -- Оттуда, что и я. Тебя, разве, интересовали когда- нибудь
  мои родственники?
   -- Тебя - тоже.
   -- Всё равно, вынужденный простой. Как смогу, приеду, - и
  она решительно отключилась.
   -- Лихо ты с начальством, - усмехнулась Тали.
   -- С ними только так и можно. А то сразу на шею
  взгромоздятся, - и стащив парик, облегчённо вздохнула.
   Теперь девушку было не узнать; она превратилась в славную,
  коротко стриженную блондинку, и сверкнув своими большими светло-
  серыми глазами, заявила.
   -- Везу тебя в свою берлогу. Учти, о ней никто не знает, и
  меня там не узнают, слава Богу. Надоело быть теледивой.
   Они поднялись на второй этаж в маленькую уютную квартиру:
  много книг, телевизор, видеотелефон, большая тахта. В одну
  секунду на столе появились фрукты, закуски, какое-то спиртное в
  тёмно-синей бутылке. Разлив напиток в большие рюмки, Люся
  приказала: "Пей обязательно до дна."
   Тали глотнула и задохнулась.
   -- Это что, водка? - прохрипела.
   -- Да, но особенная, наивысший сорт. В одну секунду снимает
  стресс.
   Алкоголь мягко разливался по телу, согревая сердце и
  расслабляя нервы.
   -- Вот видишь, уже помогло. Ну, что с тобой случилось?
  Рассказывай, облегчи душу.
   И Тали подчинилась. Она говорила долго, беспорядочно и
  страстно, и нескоро дошла до печальных событий сегодняшнего
  дня: неверящее лицо семидесятилетнего сына, страх, а иногда даже
  ужас, мелькавший в его глазах. Да, она только сейчас поняла, что
  это был ужас. И те счастье и горечь, перекликавшиеся в её душе,
  неожиданно привели к жуткому стрессу и чёткому осознанию того,
  что она, давно умершая для родных, уже совсем не нужна им, ни
  сегодня, ни завтра, и ни в каком качестве.
   -- А ты чего хотела? - жёстко сказала Люся. Родители не
  нужны детям с четырнадцати - шестнадцати лет. А тут пронеслось
  сколько? Больше полувека. Тем более, что он не совсем верит
  тебе. Не может принять душой, а информация отсутствует. Все эти
  эксперименты строго засекречены. Мне очень тяжело, но я говорю
  тебе: "Забудь этот день. Забудь навсегда. И не трави себя. Твой
  Виктор прав. Это - чудо, что тебе вручили вторую жизнь.
  Пользуйся ею. Живи и радуйся. Живи своей жизнью, а не жизнью той
  Тали. Лови каждую счастливую минуту," - потом вздохнула. - Какой
  бы был сногсшибательный материал. Но не бойся, не бойся. Я своих
  подруг не предаю, и молчать умею. Жизнь научила. И только , если
  ты сама разрешишь, поведаю людям об этой трагедии. Завтра я
  довезу тебя до той самой церкви и проеду мимо пансионата. Ладно?
  И всё. А ты узнай, нельзя ли мне приезжать к тебе в гости под
  видом хотя бы двоюродной внучатной племянницы. Бывают такие?
  Нет-нет, не бойся. Именно, к тебе. Вообще-то, я , по секрету,
  терпеть не могу баб, но вот эту бедолагу полюбила сразу.
   -- Расскажи о себе, - попросила Тали.
   И девушка рассказала. Это была очень печальная история:
  предательство матери, приставания отчима, беспринципное
  восхождение по грязи служебной лестницы. И там, уже наверху, -
  снова предательства и зависть. Потеря единственного Любимого,
  крутое одиночество.
   -- Вот, видишь, - закончила она, - и всё-таки, живу,
  радуюсь каждому утру, отдыхаю, езжу по России и другим странам.
  Только друзьями до сих пор так и не обросла. А теперь есть ты.
  Расскажи о нашей встрече священнику Кириллу. Он, конечно, знает
  меня. Я часто мелькаю на экране телевизора. Теперь он будет
  нашим связным.
   На следующий день объехав все самые-самые
  достопримечательности Москвы, они успели ещё посидеть в кафе
  "Мороженое" и ресторане. И говорили-говорили-говорили, что было
  крайне важно для них обеих. Потом Люся отвезла Тали к церкви
  Кирилла, и с лёгкостью очаровала и его, а позднее к вечеру,
  умело выспросив, где находится пансионат "Детство", на бешеной
  скорости пронеслась рядом с ним, и совершив лихой поворот,
  умчалась в Москву.
   А Тали снова подошла к храму. Был поздний вечер, по
  летнему тёплый. Купола ещё светились, но загадочно и слабо. И
  она начала молиться, долго и страстно, ничего не прося у Бога и
  даже ни на что не сетуя. Пожалуй, её мольба была не совсем
  осознанной. И только много потом, очнувшись, девушка попросила
  тишины и спокойствия. Немного спокойствия и немного тишины. И
  наконец-то, опять возникший хоровод родных и знакомых лиц
  постепенно стал замедлять своё вращение. Нет, он не затопил её и
  не разрушил. Теперь она даже сетовала на то, что не смогла, как
  следует, рассмотреть внуков. А быть может, и правнуки уже
  появились?
   И обретя спокойствие, Тали приподнялась с земли. Ноги
  гудели, она сняла туфли, и наслаждаясь теплом неостывшего
  асфальта, медленно пошла в сторону пансионата, тихая и
  умиротворённая. Её род продолжался.
   А Всеволод Михайлович в это время, лёжа на своём диване,
  томился и всё гневался на собственную жестокость: "Даже не
  спросил адреса, - мучился он. - Как ей там одной на всём белом
  свете?" - и решил послать Тали большое письмо, оставив весточку
  на могиле бабушки.
  
   --- --- --- ---
  
   Рано утром Тали проснулась, полная сил и надежд на будущее.
  В пансионате ещё было тихо. И вдруг, ей пришла в голову такая
  простая мысль: "А что если попробовать выйти замуж?" И мучительно
  захотелось ребёнка.
   Выйдя из комнаты, она сразу столкнулась с Иваном
  Васильевичем.
   -- Приехала! - сказал тот. - А я почему-то думал, что в
  этот раз не вернёшься. И как?
   -- Хорошо, виделась с сыном.
   Тот хмыкнул, а затем совсем тихо прошептал.
   -- Убедилась, что совсем не нужна ему.
   -- Пожалуй, да.
   -- Совсем не нужна, ни ему, ни внукам. А здесь, ох,
  как нужна. И мне, и ребятам, - и без перехода. - Моя жена умерла.
   -- Глядя на вас, не скажешь, - не удержалась Тали, и тут же
  рассердилась на свою непроходящую обиду и злость.
   -- А что мне грустить по ней? Она уже пять лет жила в
  каком-то своём придуманном мире засушенных воспоминаний и
  нелепых иллюзий, желая только одного - смерти. В ней никогда не
  было жизни.
   -- Надежда одна из нас?
   -- Не совсем. Тогда методика была совершенно другой.
   -- В пансионате всё в порядке?
   -- Да как тебе сказать? Инна теперь тоже с нами. Но всё это
  позже. Сейчас завтракай и сразу в Лабораторию. Дел невпроворот.
  И кстати, не болтай про Надежду. Это никого и никак не должно
  касаться.
   Наверху уже шла напряжённая работа. Она почувствовала, как
  ей обрадовались.
   -- С чем связан аврал? - спросила Тали у Анны, уже
  догадываясь.
   -- Марк покинул нас, уехал доучиваться в Москву. В Институт
  Международных отношений, - помолчала немного, а потом решившись.
  - Плохо с Виктором.
   Защемило-затрепетало талино сердце.
   -- Что с ним?
   -- Апатия, слабость и нежелание жить.
   "Боже мой, неужели мы потеряем и его? - подумала девушка, -
  Неужели, как у Надежды?" - А вслух сказала.
   -- К нему пускают?
   -- Пока, да.
   Подумалось: "Надо спешить." И тут очень кстати Козырев
  послал её сдедать Виктору укол.
   Она вошла в палату больничного отделения. Юноша дремал.
   -- А это ты, - сказал больной, открыв глаза. - Ну, вот,
  пришла и моя очередь.
   -- Замолчи, - возмутилась Тали, - я и слышать этого не
  хочу. И не буду. Все болеют. Уж на что серьёзно было у Никиты, а
  теперь прыгает, как кузнечик. Просто, у нас свои болезни, не
  такие, как у людей. И с этим приходится мириться. Ну-ка, давай
  руку, сделаю тебе укол в вену.
   Ей было мучительно больно смотреть на Виктора, бледного,
  синюшного и уже немного отстранённого. "Чем же встряхнуть его,
  как отвлечь от мрачных дум?" И она беспорядочно, бурно и со
  слезами, такими нужными для неё сейчас, стала рассказывать о
  своих поисках, удачах и одновременно немыслимой боли, которую
  пришлось перенести, разговаривая со старичком-сыном. И о том,
  что внучка Талинька (Вита) так похожа на неё. И ещё нужно ехать
  к отцу. В Курск. И тут же: "Я приду-приду к тебе сегодня ночью,
  так соскучилась, что не могу больше. А пока спи, спи долго, а я
  проникну в твой сон."
   Слабый румянец появился на лице Виктора, и она посчитала
  это за добрый знак.
   Вечером неожиданно заглянул священник, принёс записочку от
  Людмилы, короткую, но очень тёплую, и два томика Виталии
  Александровой. "Да, это, просто, торнадо," - сказала Тали
  Кириллу. "Ты знаешь, - улыбнулся тот, - я прочёл и мне очень
  понравилось."
   Она долго и бессмысленно вертела в руках книги; читать не
  хотелось, не было сил. Потом подумалось: "А не дать ли их
  Виктору ?" И прихватив томики, она, как и обещала, отправилась к
  нему в палату.
  
   Утром, войдя в Лабораторию, девушка сразу почувствовала
  тревогу, нахмурившую лбы, опустившую плечи, потушившую блеск
  глаз.
   -- Что ещё случилось? - спросила хриплым от волнения
  голосом.
   Все молчали. Иван Васильевич внимательно посмотрел на Тали.
  Боль, невыносимая боль, - вот, что плескалось в его глазах.
   -- Случилось, - наконец-то, ответил он, - случилась беда.
  Это - новый вирус. Его дважды фиксировали при непонятных
  летальных исходах. Идентифицирован компьютером. Как любой подобный
  вирус - очень заразен. Поэтому... больше не ходи к нему. Нужно
  срочно творить вакцину, иначе мы потеряем Виктора и, возможно,
  многих других. Ты знаешь, что для её создания нужен человек,
  справившийся с болезнью?
   -- Да, понимаю. Антитела.
   -- Нет, Виктор не годится, - уловил профессор талину
  мысль. Он очень слаб. Мы подумали и попросили Анну. Она здоровая
  и очень сильная, почти, как ты.
   Тали посмотрела на девушку. Страх уже заполнил её целиком,
  сковал тело, потушил краски лица и блеск глаз. Аня мелко
  дрожала, и казалось, вот-вот, потеряет сознание.
   -- Это неразумно, - сказала Тали твёрдо. - Болеть буду я,
  самая сильная из вас. Тем более, Иван Васильевич, ни для кого не
  секрет, что я провела сегодняшнюю ночь с Виктором, и скорее
  всего, уже заражена. Зачем ещё рисковать Ане? Это буду я, и вы
  все понимаете, что это правильно.
   "Боже мой, - пронеслось молнией в голове у Ивана
  Васильевича, - неужели я должен потерять и её, мою единственную
  настоящую Любовь? И своими руками отдать этот сгусток энергии и
  добра, всюду порождающий любовь к жизни и людям, на съедение
  жуткому монстру. Нет-нет-нет," - кричала каждая его клеточка.
   И тут, в возникшей тишине, послышался тихий голос Инны.
   -- Это сделаю я, потому что за мной огромный неоплатный
  долг и Тали, и Ивану Васильевичу. Они вернули меня к жизни и
  научили радоваться и верить.
   -- И всё-таки, нет, - жёстко сказал Лукин. - Инна, родная
  моя, мужественная девочка, мы не меньше твоего любим Тали, но ты
  должна понять, что это оптимальный вариант. И надо очень спешить.
   Тали плохо помнит, как её привели в бокс, как приходил
  Козырев, уже взявший себя в руки, как наведывался Кирилл в
  костюме, напоминающем скафандр, и долго говорил что-то умное и
  доброе. Она читала свои книги и письма от друзей ( Виктора, Инны,
  Людмилы), рассматривала фотографии внуков и правнуков,
  присланные Всеволодом, отчётливо понимая, кто организовал эту
  радость. И наконец-то, выкристаллизовалась мысль, давно уже
  понятая сердцем: ей есть, что терять и в этой и в той жизни. И
  придётся выстоять, как бы это ни было тяжело.
   -- Болезнь, ещё понемногу, но уже начала проявлять себя:
  наваливалась слабость, после десятка прочитанных страниц рябило
  в глазах, болели суставы, не было аппетита. Хотелось одного -
  спать, спать, спать! Но она держалась. По утрам делала лёгкую
  гимнастику, через силу впихивала в себя еду и вспоминала всё
  самое хорошее, солнечное, из своих двух, таких разных жизней.
   Она не знала, что в соседнем боксе мечется в бреду Виктор,
  её защитник - Егорушка: огромная температура, рвота (Иван
  Васильевич уже не надеется его спасти); что заболели Инна и
  Серёжа; и сам Козырев чувствует слабость, озноб, боли в коленях.
  И всё понимает. Пансионат - на жестоком карантине, - окружён
  войсками. Но самое печальное, что в далёкой Финляндии девяносто
  человек уже умерло от той же страшной новой болезни.
   Тали думает только о хорошем в обеих жизнях, перепутавшихся
  в больном сознании. Вот, мама склоняется над детской коляской и
  целует её... И тут же Виктор, они бегают по саду и едят вишню...
  Боже мой, как же жарко! А теперь она плывёт на катере с Севой,
  ранним июльским утром. Вода тёплая, парная, вся в розовых пятнах
  от только что выскочившего фейерверком солнца. Пахнет клевером и
  шиповником... И вдруг, Иван Васильевич, какой-то странный с
  большими грустными глазами... просит у неё прощения. И она
  прощает, плача и улыбаясь одновременно. И, наконец-то, Верочка-
  Вероника пришла к ней, пронзительно любящая и любимая. Она
  обнимает Тали и говорит своим чудесным голосом: "Теперь у тебя
  всё будет хорошо. Ты завоевала право быть настоящим человеком.
  Открой глаза! Посмотри!"
   Тали с трудом приподнимает веки. Она одна в боксе. Солнце
  ещё летнее, тёплое. Рядом на стуле - большая стопка писем. Нет
  сил читать, но приятно. И очень хочется вишни.
   Входит доктор Лукин(почему он?) в защитном костюме.
   -- Я на этом свете, Игорь Иванович? - спрашивает она.
   -- Да, - смеётся тот, - и уже не заразная, но нас, всё равно,
  заставляют облачаться в эту "хламиду". Очень уж тяжела болезнь.
  Чего хочешь?
   -- Чаю, крепкого, сладкого. И вишни. Где хотите, но
  доставайте, иначе умру.
   -- Теперь не умрёшь, и другие тоже. Будет тебе вишня.
   -- И ещё ветчины кусочек, маленький, и чтоб холодный.
   " Но почему Лукин, а не Иван Васильевич? - думает она,
  глядя вслед доктору. - А если болен, а вдруг кто-нибудь ещё
  заболел? И я ничего не спросила!"
   Через пять минут снова появляется Лукин с подносом: на нём -
  чай, вишня, бутерброд с ветчиной.
   -- Как Иван Васильевич, ребята? - спешит она.
   -- Всё хорошо, не волнуйся. Набирайся сил. Теперь всё будет
  хорошо. Ну, и подруга у тебя образовалась, - смеётся, - бешеный
  ураган! Примчалась, как к себе домой, пробралась в нашу-то
  секретность, лекарство какое-то бесценное достала. Быть может, и
  оно помогло. А уж орала на Козырева! Это надо было видеть! Шеф,
  как провинившийся школьник, оправдывался перед ней. Ну, и напор!
  И ничего не боялась, никаких вирусов, даже к тебе в палату
  заглядывала. "Заговорённая я," - сказала. Звонит ему каждый день
  ( откуда-то достала наш, ни в одном списке не значащийся
  телефон), даёт ценные указания. По-моему, он голову потерял. По
  секрету, конечно.
   -- Сколько же длилась болезнь?
   -- Десять дней, - грустно улыбается Лукин, закрывая дверь.
   С удовольствием пожевав, Тали без сил падает на кровать,
  будто бы гору сдвинув с места, и мгновенно засыпает.
   Врачи очень торопятся. Им нужна вакцина. Они готовят её
  днём и ночью. Надо спешить. Да, Никиту уже не воскресить, но ещё
  сражаются с болезнью Иван Васильевич, Инна и Серёжа. А Виктор
  уже - на грани.
   Но, вот, наконец-то, вакцина готова, и постепенно, дела
  налаживаются. У Инны и Сергея упала температура, и только Виктор
  с Козыревым ещё в очень тяжёлом состоянии. Но Тали этого не
  знает, её берегут, хотя, конечно, догадывается, что и с другом, и
  с доктором всё - хуже некуда.
   Ночью она встаёт, и босая, медленно идёт в коридор. Пол,
  как палуба на океанском лайнере, всё время уходит из-под ног.
  Каким-то седьмым-восьмым чувством Тали улавливает, что Виктор -
  в боксе слева. Она открывает дверь и видит его, бледного,
  худого, в испарине. Почему-то он один, сиделки нет. Опускаясь на
  круглую табуретку рядом с кроватью, удивляется, что качка
  продолжается. Голова кружится и кружится.
   -- Виктор, - зовёт она, но тот не слышит.
   "Без сознания," - догадывается девушка, но несмотря на это,
  начинает гладить его такие непослушные тёмные волосы и шептать.
   -- Держись, мой любимый. Я выстояла, и ты сможешь. Должен.
  Осталось несколько минут, всего несколько минут, и придёт Лукин
  с вакциной. И мы снова будем вместе. Только не уходи. Держись за
  меня... - Берёт его руку и тихонько пожимает.
   Безжизненная, холодная, какая-то голубоватая рука Виктора
  неподвижна. Она начинает гладить и согревать её, повторяя:
  "Любимый мой, единственный. Ты не можешь, ты не должен уйти.
  Ведь я не смогу без тебя."
   Пальцы юноши чуть-чуть вздрагивают. И уже не владея собой,
  Тали принимается целовать эти непокорные волосы, высокий лоб и
  любимые глаза.
   Она почти не чувствует, как кто-то, большой и сильный,
  аккуратно поднимает её худенькое тело и бережно относит в
  палату; не видит, как спешат сделать укол её Любимому; как
  устанавливают сложную аппаратуру для искусственного дыхания; как
  приезжает на каталке Иван Васильевич посмотреть на неё и Виктора.
   Тали спит. Свято веря, что теперь, после всей этой
  беспощадной бесконечности печальных событий, должна же,
  когда-нибудь, начаться светлая полоса.
   Девушка просыпается только через сутки, и чувствуя, что в
  комнате кто-то есть, боится открыть глаза. И тут слышится
  знакомое покашливание Вадима Стрельцова.
   -- Виктор?! - кричит она в ужасе, покрываясь холодным потом.
   -- Жив. Слава Богу! - тяжело вздыхает Вадим. - Но
  невероятно слаб. Ждёт, очень хочет видеть тебя.
   Откуда берутся силы? Она выпрыгивает из кровати и стремглав
  летит в соседний бокс. Сердце колотится, как сумасшедшее:
  "Скорей-скорей!"
   И вот, перед ней он, её Виктор, пытается улыбнуться, но сил
  ещё не хватает. Глаза такие огромные, такие глубокие, но уже не
  тревожные. И слабая худенькая рука, пытающаяся изобразить
  приветствие.
   -- Ура! - кричит она, задыхаясь от бега и волнения. -
  Теперь всё будет хорошо! - И боясь не успеть, торопится сказать
  то самое, так долго ожидаемое другом. - Я люблю тебя, люблю!
  Больше жизни, больше света! Больше неба.
   И что-то ещё говорит и говорит, перебивая саму себя и
  Вадима, пытающегося увести её.
   -- Смотри, не погуби, - предостерегает тот. - Налетела, как
  весенняя буря. Ему такие чувства ещё тяжелы. Да и тебе - тоже.
   -- Ничего, - шепчет она совсем без сил. - Мы выстоим.
  
   --- --- --- ---
  
   В конце сентября 2040 года блокада пансионата была снята, и
  сразу пришло письмо от Всеволода. Он просил о встрече.
  Воспрявшая Тали радостно бросилась к церкви, куда собирался
  приехать сын. И когда она, с трудом преодолевая слабость, сошла
  с автобуса, то сразу увидела его, загорелого и помолодевшего.
   -- Здравствуй, - закричал он, - я узнавал о тебе, когда ты
  болела. Слава Богу, что всё закончилось хорошо.
   И они отправляются по засыпанной пёстрыми листьями тропинке
  в лес и говорят-говорят, перебивая друг друга. Ну, может быть,
  и не совсем, как родные, но как хорошие друзья. И вдруг Всеволод
  произносит.
   -- Дорогая, прости меня, но я так и не смог сообщить о тебе
  жене и детям. Лариса, всё равно бы, не поверила; она всегда была
  очень ревнива, и ревнует без повода и теперь. А детям? Как можно
  оправдать... объяснить этот чудовищный эксперимент? Как
  познакомить дочек с копией родной бабушки, что много моложе их?
  Как принять такое извращение? Ты, ведь, понимаешь меня? Я буду
  часто приезжать сюда, но ты не появляйся у нас, пожалуйста.
   -- Да, мне всё ясно, - сдерживается Тали из последних сил. -
  Лучше всего пиши иногда письма, а сам не приезжай, что бы не
  было раздоров в семье. Видишь, и автобус приехал кстати. Прощай, -
  говорит она, улыбаясь, и как только машина скрывается за
  поворотом, медленно опускается на землю и плачет, ничего не
  замечая вокруг себя.
   Случайные прохожие приводят её в светёлку священника
  Кирилла. Она не слышит, как он молится за неё, не помнит, как
  оказывается в своей комнате, почерневшая и постаревшая на десять
  лет.
   И вот, девушку зачем-то будят, и Сергей, уже поправившийся,
  ведёт её на квартиру Ивана Васильевича. Раньше никто и никогда
  не имел права заходить сюда. Тали оглядывается: они - в
  просторной комнате, одновременно столовой, гостиной и кабинете.
  Шкафы с книгами, в углу рабочий стол, заваленный рукописями;
  много портретов Надежды и ребят. Вот, Вера рисует картину на
  весеннем лугу; вот, Виктор лупит ногой по мячу; вот, она сама
  собирает вишню в саду, подглядывает в дверь, задумчиво
  смотрит куда-то вдаль, вот, плещется в бассейне. Рот - до ушей.
   В центре комнаты - большой обеденный стол, на нём зажжённые
  высокие свечи, звонкие бокалы, шампанское во льду. Изысканная
  закуска и фрукты.
   За столом уже сидят все те, кто выжил: и дети из ниоткуда,
  и врачи, не покинувшие пансионат. Козырев встаёт и произносит
  первый тост: "Дорогие мои, давайте помянем наших родных и
  любимых: Анатолия, Верочку и Никиту." На глазах у него слёзы.
   И после минутного молчания - второй тост: "За нашу Тали,
  благодаря смелости, стойкости и человеколюбия которой, мы с вами
  остались живыми; и эту, подаренную нам жизнь, не важно какую,
  первую, или вторую, надо пройти достойно," - и подойдя к девушке,
  он обнимает и целует её.
   И снова Иван Васильевич торопится, он очень торопится,
  говоря.
   -- Простите меня, пожалуйста, но всем пора узнать, что я
  такой же, как и вы, - копия неизвестного никому человека,
  погибшего в первой чеченской войне. Поэтому, если я и был
  когда-то жесток, то исключительно для вашего же блага. Ведь
  впереди у вас, как у всех людей, - нелёгкая жизнь.
   Но всё равно, простите меня за невольно причинённое зло. И
  поверьте, мне, первому из нас, было намного труднее карабкаться
  по этой жизни.
   Нет, никак не могла Тали даже подумать о подобной
  возможности. Она окаменевает, вытаращив глаза, и странные мысли
  с огромной скоростью проносятся в голове.
   Козырев, увидев её состояние, улыбается и продолжает.
   -- И вот, видите, живу. Сражаюсь вместе с вами и очень
  надеюсь, что у всех нас будет ещё много радостного в этой
  случайно подаренной жизни. Работайте, создавайте семьи и
  благословляйте Её, одинаково прекрасную, и в прошлом веке и в
  этом.
   Тали начинает что-то лихорадочно просчитывать в уме, и,
  наконец, спрашивает.
   -- Неужели первый эксперимент состоялся ещё в конце
  двадцатого века?
   -- Нет, в самом начале третьего тысячелетия, - говорит
  профессор. - И первые "колыбели" были рассчитаны так, чтобы
  развитие ребёнка происходило в три раза быстрее естественного.
  Но первый блин, как известно, всегда комом. Торопились, очень
  торопились тогда. Возникала реальная угроза человечеству с
  Востока. Поспешили и "разбудить" детей. В шестилетнем возрасте.
  Это было ужасно. Десять малышей, вечно орущих, дерущихся и
  писающих в штаны, с видом профессоров осуждали мировые проблемы;
  и один за другим умирали от нервных стрессов. Осталось двое,
  наименее интеллектуальных: я и Надежда, впоследствии, моя жена.
  Но и она не смогла приспособиться к напряжённому ритму двадцать
  первого столетия.
   Второй эксперимент готовили более тщательно. Время
  пребывания в "колыбели" увеличили до тринадцати лет, а скорость
  роста, по сравнению с первым экспериментом, уменьшили вдвое. Я
  уже принимал участие в этой работе. И было мне тогда около
  двадцати девяти лет. Потом после девяти лет томительного
  ожидания, наконец-то, появились вы.
   -- Но, всё-таки, зачем? - шепчет Тали.
   -- Дело в том, что по всем предсказаниям мы вступаем в эру
  мировых катаклизмов. И гибель человечества становится вполне
  вероятной. Мы обязаны к этому подготовиться, разработав модель
  восстановления человека из мёртвых. Живого человека! Разве Тали
  и Аня - не люди? Разве мы когда-нибудь сможем забыть Веронику,
  Верочку в прошлой жизни. И её чудесные картины. Или Толю с
  Никитой? Да, от нас ушли Марк, Мария и Антон. И прекрасно! Они
  тоже будут работать, и поверьте мне, хорошо работать для
  человечества, ради человечества.
  
   --- --- --- ---
  
   Через неделю Виктор и Тали уже смогли отправиться на
  прогулку. Ещё было тепло, но деревья поспешили нарядиться в свои
  роскошные пёстрые осенние наряды. И ветер, прилетевший издалека,
  обдувал их прохладой. Значит, где-то, совсем на подступах -
  холода, печальные дожди и снег.
   Но пока тепло и сухо. Палые листья вкрадчиво шумят под
  ногами, запоздалые грибы тянутся поближе к деревьям, и
  празднично красива яркая рябина.
   -- Ты не передумала? - спрашивает Виктор.
   -- О чём? - не понимает Тали?
   -- Не передумала вырваться на волю из надоевшего
  пансионата? К настоящим людям, родным и знакомым?
   Тали долго молчит. Вопрос застал её врасплох. Не торопит и
  деликатный спутник. В конце-концов, она тихо произносит.
   -- Не знаю, - и думает: "Да, у меня много родных и друзей.
  Живых. И много родных могил. И масса воспоминаний: солнечных и
  счастливых из той жизни. И печальных. Но у моих родственников
  нет такой родной - Тали."
   -- Не знаю, - повторяет она, потом решается. - Я никому не
  нужна в том мире так, как была необходима Толе и Верочке...
   -- И мне , и Инне, и Козыреву, и многим другим.
   -- А ещё, их смерть, - продолжает, не слыша, Тали, - отчасти
  на моей совести. Никогда не смогу простить этого себе. А если бы
  умер ты, то погибла бы и я, - и помолчав. - Ты сам не надумал
  вырваться отсюда?
   -- Нет, - твёрдо произносит Виктор, - у меня - долг, и
  огромный, перед всеми вами. Я вливаюсь в команду. Кстати, ей, как
  раз, необходим хороший программист. Мы уже договорились с Иваном
  Васильевичем. Это будет великолепная шестёрка: ты, я, Инна,
  Николай, Сергей и Анна. Козырев уже подумывает о новом
  эксперименте. Ещё пятеро.
   -- О Господи! - вздыхает Тали.
   -- А потом появятся и наши дети. Сергей и Анна тоже
  собираются пожениться.
   -- А кто ещё собирается?
   -- Ну, ты даёшь! Мы с тобой, несомненно. И никаких
  возражений. А детей у нас будет... пятеро, нет, шестеро.
  Девочек. И все, похожие на тебя. Представляешь, какое это будет
  счастье?
   -- Ага-а. И Люсю на свадьбу позовём, и Севу, а Михаил нас
  обручит в церкви Святой Богородицы.
   -- Да будет так! - радуется Виктор.
   И они, умиротворённые, бредут домой, в пансионат, весёлые и
  довольные друг другом и собой.
   -- Послушай, - спрашивает Тали, - а ты не знал, что в
  подаренное тобой кольцо была вмонтирована маленькая телекамера?
   -- А как же? Сам и настоял. Господи! Как же я боялся
  потерять тебя! Тогда.
   Дома Тали, прежде всего, бросается к мрачной картине и
  отыскивает в паутине глаза любимой Верочки. Но как же это могло
  случиться? Они сияют, они полны счастья и спокойствия.
  
   --- --- --- ---
  
   Однажды в середине зимы Тали проснулась от... крика петуха
  и замерла. Потом подошла к окну. Ночь была бурной и холодной.
  Метель с силой ударяла белым бисером по окнам, а Луна насмерть
  воевала с тучами, всё стремясь выскочить на волю; но злые,
  лохматые и бегучие, они опять затягивали её в сети и снова
  стреляли меткими зарядами по пансионату, замёрзшей земле и
  окоченевшему саду.
   Подумалось: "Быть беде, - и ещё, - отчего так неспокойно на
  душе? Откуда возникли эти предчувствия разлук? Поражений?
  Болезней?" "Ужель ещё вам мало?" (6)
   Она снова вслушалась в пургу и в себя. И вдруг,
  почувствовала слабый толчок, ещё несмелый, мягкий и тёплый.
  Где-то внизу живота.
   -- Неужели? - прошептала Тали, и паника охватила её. -
  Господи! Ты дал нам ребёнка? Малютку, похожую на Виктора и меня.
  Но о чём ты теперь предупреждаешь нас? Как узнать, как понять?
  Как сберечь этот родной комочек?
   Она тихонько легла на кровать, а Виктор, так и не
  проснувшийся, обнял её, прижал к себе и что-то пробормотал,
  невнятное, но тёплое. А Тали всё смотрела на лунные блики,
  мечущиеся по потолку, и думала-думала.
   "А быть может, Господь сердится на меня за то, что я,
  побывшая мёртвой, смела захотеть ребёнка? Нет, без его воли это
  вряд ли могло произойти? - возразила она самой себе. - А вдруг,
  мне придётся заплатить жизнью за ребёнка? Это будет... Мальчик,
  - пришло озарение. - Назовём... Виктором? Севой? Михаилом? Нет,
  всё-таки, Виктором. Ты, примешь его, Господи? Ты же смог принять
  меня и мужа."
   И она опять забылась глубоким сном. Но в семь часов утра её
  что-то ещё раз толкнуло, и снова проснувшись, Тали долго
  раздумывала: "Было или приснилось?" Но потом, решившись,
  помчалась в Лабораторию и очень обрадовалась, увидев там Игоря
  Ивановича, уже колдующего над своими любимыми белками.
   -- Что с тобой? - засмеялся Лукин. - В такую-то рань, и в
  эдаком виде?
   Только тут Тали сообразила, что она, и правда, в одной
  ночной рубашке.
   -- Ох, - вздохнула .
   -- Да, ладно, - махнул рукой профессор. - Какую я только
  тебя не видел. Выкладывай.
   -- Вы не поверите, - затараторила она, - это невероятно,
  этого, просто, не может быть... Это, в конце-концов, смешно, но
  я беременна.
   -- Ну-ну, - удивился Лукин, - придумала, наверное,
  фантазёрка. Сейчас сделаю анализ крови и мигом развею твои
  страхи.
   -- Какие страхи! - возмутилась она. - Это такое счастье!
   Лукин, посмеиваясь, между тем делал своё дело.
   -- Гм... - сказал он через две минуты (они показались Тали
  вечностью). - Вроде бы, да, но что-то плод великоват. А вдруг,
  их двое или трое?
   -- Господи!
   -- Да, уж, - двойня или тройня у таких, - он долго подбирал
  слово, - сложных матерей, как ты, - это сенсация. Погоди
  немного, возьму ещё каплю крови, и всё будет ясно.
   -- Двое, - выдохнул он, наконец. - Пацаны! Поздравляю,
  только теперь носи себя, как бесценную хрустальную вазу.
   -- Не говорите никому, - всполошилась Тали.
   -- Вот, глупости какие! Это же сенсация. От двух эксчелов, -
  и дети.
   "Вот, оказывается, как мы называемся," - с горечью подумала
  она.
   -- Теперь держись, - продолжал Лукин, - тебя будут холить и
  лелеять, обмеривать и взвешивать, кормить вкусным и полезным.
  Иван Васильевич с ума сойдёт от радости. Ну, что стоишь? Беги,
  сообщи мужу. Он, ведь, ещё не в курсе.
   Но первым делом Тали пошла на кухню. Там уже стояла румяная
  от мороза Мария Петровна.
   -- Не спится? - спросила она, улыбаясь.
   -- Я забеременела.
   -- Да ну? - усомнилась та.
   -- Ей Богу, анализ положительный.
   -- Поздравляю от души! Ох, какой же обед я сотворю нынче по
  этому поводу!
   -- Мария Петровна, а к чему петух кричит по ночам?
   -- К двойне, - пошутила повариха. - Или к пацану
  крикливому, - а потом, вздохнув. - Дети - это всегда сложности.
  Ни один не вырастет без болезней и всяческих тревог, но счастья
  от них тоже много. Много больше.
   -- Я знаю, - тихо прошептала Виталия.
   У двери в комнату уже стоял возбуждённый Козырев.
   -- Поздравляю, - сказал он весело, а потом, слегка померкнув,
  добавил. - Они могли бы быть и нашими детьми.
   -- Могли, - улыбнулась Тали, - но вы всегда спешили, Иван
  Васильевич. Вы всегда чересчур спешили.
   -- Да, я торопился, боясь не завершить того, что задумал. И
  всё потому, что остался один из десяти первых эксчелов. Совсем
  один. И очень спешил жить.
   -- Женитесь на Людмиле, она, как раз, сгусток всего того,
  чего маловато у вас. Хотя жизнь с "ураганом", наверное, непроста,
  но очень интересна.
   -- Счастья вам обоим, - ласково произнёс Главный, - вы за
  него заплатили сполна.
   -- Куда ты пропала? - удивлённо спросил Виктор, когда Тали
  переступила порог.
   -- Нас уже четверо, - вдруг чего-то испугавшись, прошептала
  она.
   Он долго обалдело смотрел на Тали, уже догадываясь, но ещё
  не принимая : " А вдруг, это её шуточки?"
   Но тут сбежался весь пансионат, и как ни орал Козырев: "Не
  дышите на Тали!" - но и он не смог потушить этот буйный всплеск
  восторга, счастья и нежности, охвативший всех подряд.
  
   Эпилог.
  
   В пансионате тишина. На светящемся табло - надпись: "Тихо.
  Идёт эксперимент." Множество приглашённых медиков, в том числе и
  иностранных. Здесь же журналисты телевидения и радио.
   У шести "колыбелей" будущих младенцев член-корреспонденты -
  Козырев и Лукин, доктор медицинских наук Стрельцов и молодые, но
  перспективные учёные. "Моя великолепная шестёрка", - как
  называет их Иван Васильевич.
   Сегодня "рождаются" трое: Вера, Никита и Анатолий.
  Остальные - завтра.
   "И с ними рождается слава!" - говорит один из журналистов.
   "Боже мой, - возмущается Тали, - с ними приходят болезни,
  муки, страдания, неоправданные надежды, бессонные ночи,
  разочарования, невозможность преодолеть собственное бессилие...
   И одновременно, такая огромная любовь!"
  
   12.11. 1997
  
  
   Примечания.
  
   1. Тарковский А.А. Ветер. Стихотворения и поэмы. Т. 19.
  Белый день: ЗАО Изд-во ЭКСМО-Пресс АОЗГ. Изд-во Яуза. М., 1998.
  С. 212
   2. Блок А.А. Чем больше хочешь отдохнуть... Собр. соч. Т. 3.
  Гос. изд. худ. лит-ры, М-Л, 1960. С. 79
   3. Блок А.А. На поле Куликовом. Собр. соч. Т.3. Гос. изд.
  худ. литр-ры, М-Л, 1960. С. 249
   4. Тали - героиня рассказа Бредбери Р. Озеро. - Что-то
  страшное грядёт. Романы и рассказы. - Пер. с анг. М: 1992. С.
  235-241
   5. Ремарк Э.М. Три товарища. Изд. Саратовского ун-та. 1960.
  С. 137
   6. Блок А.А. Осенний вечер был... Собр. соч. Т.3. Гос. изд.
  худ. лит-ры. М-Л, 1960. С. 42
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"