Бардина Наталия Юрьевна : другие произведения.

По Просеке К Синим Далям

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
   ПО ПРОСЕКЕ К СИНИМ ДАЛЯМ
  
  
  
   Меня зовут Ариной Бобровой. Мне - сорок два года.
  Вижу-вижу, как девяносто процентов читателей захлопнули книгу и
  поставили обратно на полку. Подождите немного. Во-первых,
  выгляжу я на тридцать-тридцать пять; а во-вторых проработала на
  благо... всего-то двадцать пять лет, и посему высказывание
  Чаадаева, всегда пригодное для нашей страны: "У нас, кто службу
  оставил, тот , считай, помер," - ко мне пока не относится. Ещё
  вкалывать и вкалывать в моём полувоенном-полузакрытом целых
  тринадцать лет.
   А если бы Вы со мной познакомились, то узнали бы, что есть
  и ещё кое-что.. Но не скажу. Писать собралась от третьего лица,
  потому что, всё-равно, полуправду, а быть может, и одну четверть
  от неё, родимой. Всё время заносит, и если б ещё куда-нибудь в
  выси или дали. Так, нет же. Туда-туда эту, неповторимую, носом
  в .... И в конце концов от меня "лично" осталось только одно -
  имя. Ну, и внешность, чтобы не перегревать свой главный прибор.
  Бог наградил меня ростом. Метр и семьдесят. И - волосами,
  длинными, светло-каштановыми, слегка волнистыми. И густыми! На
  десяток бы плешивых хватило. Всё остальное - ниже среднего, и
  без макияжа, вообще, не глядится.
   Собиралась-то, собиралась, а, всё-равно, написалось от
  первого. У меня всегда так: сделаю, порадуюсь и, тотчас,
  переделаю.
   Чую-чую, те десять процентов, что ещё читают, уже подумывают
  книгу отложить. Всё вам красавиц подавай, а остальным, как
  жить-поживать? Ничего: подрисуем, подведём, подрумяним, и будет
  совсем неплохо. Моника Левински, по-вашему, красавица? Такая
  толстая и грубая? Вот-вот, а Клинтон возьми и пропади.
   Тут не мы с вами, а Боже с Дьяволом резвятся. И ни глаза,
  и ни годы - совсем ни при чём.
   Ну, вот, поехали. Про работу тоже не буду. Скажу одно, что
  устала от этих однообразных широкомордых ... с погонами и без
  оных. И их взглядов. У каждого второго - наполеоновских, а у
  остальных, как у Казановы. И захотелось от всего этого
  отдохнуть.
   Путёвку в профкоме дали, но обругали нещадно, раньше надо
  было суетиться. И путёвка-то никакая-какая. Горелая, конечно. В
  общеукрепляющий неврологический санаторий. Где-то недалеко от
  подмосковного посёлка Дуброво. Ну, что осталось, то и
  подобралось. И ехать нужно завтра, уже дымит-загорается.
   Побросала я самое необходимое в сумку - тяжело. Треть -
  отложила. Опять подёргала за ручки, и, отругав себя за то, что
  так и не решилась в своё время приобрести машину, озлилась и
  вызвала такси.
   Шофёр высадил меня у двухэтажного кирпичного дома и укатил.
  Вокруг - берёзы, сосны, дубы. "Ну, Слава Богу, - подумала, -
  хоть не барак. У нас, ведь, и так бывает." И, подхватив сумку,
  двинулась к администратору.
   -- Девушка! - визгливым голосом прокричала мне пожилая
  дама, очень похожая на крысу. Нервную крысу. - Вам надо в
  Неврологию, а здесь - Кардиология.
   -- А где Неврология? - спросила я с ужасом, уже предвидя
  беду.
   -- Два с половиной километра дальше, по шоссе. Можно -
  лесом.
   -- Ну, - вздохнула, - если я эти два с половиной всё-таки
  отшагаю с моей зверосумкой, то мне надо будет уже в Кардиологию.
  Может, сразу туда и запишете?
   -- Мне тут шутки шутить с вами некогда, - зашипела
  "Администрация", - злобно захлопнув окошечко.
   Узнав у одинокого прохожего, что автобус ходит трижды в
  день ( возит невротиков в столовую сердечников) и теперь будет
  только к ужину, я совсем отчаялась. В таких санаториях с выездной
  жратвой мне ещё не приходилось поправлять здоровье.
   "Домой что ли податься?" - мелькнула тоскливая мысль.
   Увидев моё состояние, неушедший ещё мужчина посоветовал Колю
  из третьей палаты. За бутылку, естественно. Ну, Коля, так Коля.
  И тот, выскочив сразу, как подберёзовик после тёплого дождя,
  сумку подхватил и повёл коротким путём - по тропинке через лес.
  Развлекал ещё, исторические места показывая: "Вот, тут месяц
  тому назад свора хулиганов женщину изнасиловала, а здесь
  студента убили."
   -- Славное местечко, - сказала я, - а вы - тоже по путёвке?
   -- Да-да, - засуетился спутник, - после второго инфаркта.
   "Ничего себе, - подумала, - а прёт, как лошадь. Хоть бы его
  третий - не хватил, что тогда делать буду?"
   Так за "милыми" разговорчиками дошли до Неврологии. Больной
  свою бутылку получил, десятку ещё на закуску выпросив, и
  поскакал два с половиной километра обратно.
   Я огляделась. Прямо передо мной стоял длинный двухэтажный
  барак, облезлый и немного покосившийся. А вокруг ... стройка!
  Стучат- гремят, заканчивают трёхэтажный корпус и начинают первый
  этаж второго. Для денежных "новых русских". Весело, как в Аду.
   "Ну, что ж, - подумала, отдохну с дороги и - восвояси. Но
  пару дней придётся сделать передышку," - это, уже глядя на своё
  двуручное животное.
   С таким настроением и поднялась на второй этаж к
  администратору, и номер мне дали там же, окнами прямо на стройку
  и пока без компаньона. "Не все же москвичи такие доверчивые, как
  эта идиотка, - подумалось, - кое-кто из тех, кто поумнее,
  разузнал и отказался."
   Когда подъехал автобус, я уже спала мёртвым и голодным сном
  после третьего удара. Не бойтесь, удара Судьбы. Дело в том, что
  в ванной комнате Неврологии были только раковины с холодной
  водой: и ни душа тебе, ни ванны. Вот, я и заснула почти замертво.
  У меня всегда так организм защищается от стрессов.
   А рано-рано утречком пришла медсестра: нужно срочно, до
  завтрака успеть к врачу. Ну, промыла глазки отвратительной
  холодной водой из-под крана и пошла в кабинет номер тринадцать,
  естественно.
   Там старичок в белом халате суетится. "Девушка, -
  радуется, увидев меня, - почему такая бледненькая, и круги под
  глазами?"
   Я уж и не помню, когда меня в последний раз "девушкой"
  называли.
   -- Не волнуйся, - утешает меня, бледную, Андрей Андреевич,
  уже галантно представившись. - Мы тебя быстро приведём в
  порядок. Докладывай, какие хронические болезни уже успела
  наработать?
   -- Не знаю, - говорю (не проснулась ещё), - спина у меня,
  вот, после сумки совсем поплохела. Да, вспомнила. Ещё - нервы, и
  сердце колотится.
   Тот потыкал трубочкой, шейный хребет помял-покрутил.
   -- Остеохондроз, - говорит, - искривление позвоночника,
  аритмия и нервы не в порядке. Но, ничего. Мы тебя быстро на ноги
  поставим. Воздух здесь, - восторгается, - отменный, грибов, ягод
  вокруг полным-полно. Всё пройдёт. Кормят тоже хорошо, ведь у нас
  сейчас - ветеранский заезд, а они, старикашки, очень уж при
  новом-то правительстве оголодали.
   "Ну, - думаю, - влипла. Ветеранский заезд! С ума сойти
  можно. Значит, все кавалеры - предмогильного возраста."
   -- И ещё, - слышу, как бы в отдалении, - будешь в номере
  одна. Твоя напарница заболела, но через недельку-другую, быть
  может, приедет.
   -- Помыться с дороги негде, - бурчу я, - без этого не могу,
  не жизнь мне без душа.
   -- И это поправимо, - улыбается. - Слушай: завтра
  проснёшься без пятнадцати семь ("делать мне, что ли нечего" -
  думаю) и помчишься, счастливая, пешочком через лес до
  Кардиологии.
   -- А как же изнасилованные и убитые?
   -- Ну, - смеётся доктор, - дэвушка сама возжелала, а
  студент с бодуна ухитрился головой о камень спотыкнуться. И
  прямо - в циркулярный душ.
   -- Кого, студента?
   -- Да нет же, тебе, душечка. Любишь душ?
   -- Очень-очень.
   -- Ну, и хорошо. Через день.
   -- Нет, каждый день.
   -- Из душа, не торопясь, отдохнув-просохнув - сразу на
  завтрак. В восемь тридцать. Останется минутка - землянички поешь
  прямо на лужайке перед столовой. Пока ещё долгоспящие
  приковыляют. Позавтракала, и бегом-леском до Неврологии.
  Прибежала, и - на лечебную гимнастику в девять тридцать. В это
  время здесь ещё тихо, не стучат. Каждый день - на гимнастику,
  через день - ещё массаж. Так час-полтора и промелькнёт
  незаметно.
   -- В одиннадцать спеши по дорожке, что прямо между
  малинников в лес идёт, до поперечной просеки. С тропинки -
  ни ногой: вокруг комары и буреломный лес. А, вот, на просеке -
  раздолье: клубника лесная, земляника, грибы, малина, черника.
  Зверушки всякие. Даже некоторые пенсионеры туда доползают.
  Зверушек любишь?
   -- Смотря каких, - говорю, - пенсионеров не люблю.
   -- В четырнадцать, как штык, у Неврологии. Ручки помыла,
  отдышалась, и - в автобус. Радуешься.
   -- Чему?
   -- Сама увидишь.
   -- Приехала. Уже - четырнадцать тридцать. Обед. После него
  медленным шагом - домой, до Неврологии. Окошечко открыла, и - на
  кровать. Часок проспала, никаких забот не ведая. Здесь такой
  воздух пьянящий, хоть сто бомб взорви, не проснёшься. И у
  рабочих в это время - тихий час сам-три.
   Проснулась, и уже восемнадцать часов. Книжку почитала, кино
  посмотрела, или снова на просеку слазила, и опять - пешочком
  до Кардиологии. В девятнадцать тридцать с аппетитом поужинала и
  обратно поскакала. Новости или сериал по телевизору посмотрела,
  с самым молодым ветераном под ручку по липовой аллее прошлась, и
  "бай, крошка." Да, ещё забыл. В двадцать два - кефир. Тебе -
  строго обязательно.
   Если меня послушаешь, то больше ничего, а если захандришь,
  - уколы тебе ещё буду делать через день, после завтрака. Но
  самое главное, чтобы жизнь была ходячая. И уйдёшь отсюда, как
  новенькая, старого доктора благодарно вспоминая.
   -- Вот бы распогодилось ещё, - говорю.
   -- Так и будет, - заявляет Андрей Андреевич. Теперь на
  две-три недели - только солнечно.
   -- Это по прогнозу погоды? - спрашиваю.
   -- Нет, - смеётся, - мои старые кости нашептывают.
   Забежав в палату и схватив зонтик, я помчалась на автобус.
  И чуть не опоздала, вскочив туда в последнюю секунду. Машина
  была переполнена. Я огляделась: вокруг - одни серые пожилые
  безрадостные мужчины, все на одно лицо, и редкие-редкие весёлые
  старушки. Смотреть не на что, и уставилась я в окно. Через
  семь-восемь минут мы уже были в Кардиологии.
   В столовой меня посадили за пустующий столик у окна.
  Посидела, посмотрела вокруг, подумала: "Отчего так много
  старичков? Наверное, военные какие-нибудь, б/у, отдыхают на
  лоне." Слопала сырники с изюмом. Вкусно, чёрт побери. Посмотрела
  с вожделением на булочку, но при таких-то километрах... решила -
  можно. Чудо, что за булочка! Выпила клюквенный морс, ещё
  захотелось. Сама себе удивилась. В Москве - то я волью себе
  утром чашку чёрного крепкого кофе в желудок и до восемнадцати
  порхаю.
   Выхожу во двор. Дождик прошёл, но ещё сыровато. Капли со
  смешным хлюпом шмякаются с сосен и елей на мягкую подстилку из
  иголок, пичуга какая-то радуется жизни - щебечет. "Пойду, -
  думаю, - пешком, буду выполнять заветы старого доктора."
   Спешу. У меня всегда так. Заставить себя протащиться два с
  половиной километра - мука смертная, а пошла - и остановиться не
  могу. Через десять минут догоняю Колю с чемоданом, и рядом
  какой-то мужчина, полноватый (не рассмотрела толком, скорость
  уже порядочную развила). Носильщик мне подмигивает: "Не выдавай,
  мол". Тут только я и догадываюсь, что меня вчера на той же
  мякине провели. Автобус и тогда ещё вторую смену должен был
  привезти, а сегодня, вообще, ездок - великое множество. Но не
  стала уж вредничать, его малый бизнес разрушать, и топаю дальше.
  Комарики покусывают, но терпеть можно. А в целом - благодать!
   В коридоре доктор дожидается.
   -- Ну, как, - спрашивает, - пешком шла.
   -- Ага, - говорю.
   -- Теперь заворачивай на укол, а через десять минут - на
  лечфиз.
   Ну и ну, бедный русский язык! Такое дивное сокращение я
  впервые в жизни слышу.
   -- Вы же обещали без укола, - сержусь.
   -- Нет, сегодня тебе всё равно норму не выполнить.
   На физкультуре опять одни старикашки, на стульях сидючи,
  упражнения с палочкой выполняли, зато меня инструктор Анна
  погоняла всласть. Пришлось и мне перед массажем посидеть вместе
  с ветеранами, отдышаться. Ну, вот, пенсионеры уже дальше
  захромали по своим процедурам, и мне пора. Массажистка Тамара,
  надо сказать, отменный специалист. Дело сделала безо всяких
  кремов, а из под пальцев, просто, искры летали. Я восхитилась, а
  она, засмеявшись, сказала: "Это - ваши заряды, с другими у меня
  так не бывает. Сама удовольствие получила. Вам сколько?
  Тридцать?"
   -- Угу, малость поболе, но близко.
   -- Долго проживёте, - порадовала, с таким-то запасом
  электричества.
   Посмотрела я на часы: "Точно, доктор, одиннадцать." И пошла
  по тропинке в лес, благо немного распогодилось, и солнце, умытое
  да очень яркое, уже всерьёз на небе обосновалось. И всё, как дед
  внушал: чисто, земляника попадается, малина созревать начинает.
  Так, поклёвывая вкусное, дошла до вырубки и обомлела.
   Просека - широченная, заросшая, но не очень густо, мелкими
  берёзками и осинками, кое-где ёлочки пытаются выжить; но больше
  всего иван-чаем, кашкой и зверобоем. Запах! Теплынь! Шмели гудят,
  пчёлы шныряют. Молоденькие малинники от крупных перезрелых ягод
  ломятся. И комаров совсем нет. Какие-то птицы, ещё, вроде
  куропаток, с шумом из-под ног выпархивают, и бабочки,
  разноцветные, толкутся.
   Медленно, с удовольствием, потянулась по просеке с забегами
  в её середину. Малины наелась, земляники, черники, на лесную
  клубнику напала. Надышалась! Всласть.
   А просека - бесконечная. Направо рельеф слегка понижается,
  и на горизонте открываются второй и третий планы - сине-зелёные
  гряды холмов, а за ними - прекрасные тёмно-голубые дали.
  "Дойду, - сказала я самой себе, - обязательно дойду до этих
  синих далей, и будет это огромным счастьем."
   Но время спешит, собрала букетик земляники для доктора и
  пошла обратно. Пришла, на часах - четырнадцать десять. Всё - по
  директиве Андрея Андреевича. Физиономию опять помыла холодной
  водой, но теперь почему-то приятной, и решила по хорошему
  настроению себя немного улучшить: брови подвела, глаза, а
  румян, вроде бы, и не надо. Удивилась: я уже лет двадцать на
  своём унылом лице не замечала румянца.
   Вышла на улицу, а там целитель мой сидит в тенёчке, шляпой
  от комаров обмахивается.
   -- Пока, - говорит, - идёшь по плану, повесь - ка себе
  шагомер на брюки; я тебе уже пять километров отсчитал. За ягодки
  "спасибо", но впредь не надо. Меня жена ежедневно витаминами до
  упора наталкивает. Ну, сигай, автобус приехал.
   И тут меня под локоток с одной стороны шустрый стариканчик,
  с другой ловкий старикашка хватают, и на сиденье автобусное -
  хлоп. Один рядом успевает, другой - напротив. Сияют оба: "Как
  погулялось, как комарики, ягодки поспели?" "Ну", - киваю, то
  вертикально, то горизонтально.
   -- Меня зовут Николаем Александровичем, - говорит тот, что
  пошустрее и поволосатее.
   -- А я - Иван Васильевич, - У этого, значит, всё наоборот.
   -- Ох, не перепутать бы, - говорю.
   -- Я, - гудит шустрый Николай, - как царь наш несчастный,
  волосатее его "Ивана Грозного".
   А тот хохочет.
   -- "Царь-батюшка" у нас без пяти минут - генерал, а я
  всего-навсего - полковник. И волос не царский.
   -- И как же мне вас теперь: "Ваши Величества?"
   -- Нет-нет, - смеются, - хотим Иван и Николай.
   Тоже мне молодёжь!
   -- А вас, как величать?
   -- Арина мы, - говорю.
   "Арина, её зовут Арина", - шелестит по автобусу. И тут
  последний первосменник залезает, тот самый, Колей обманутый.
  Тоже на меня глазки наставляет: "Добрый-добрый день, -
  раскатистым баском восклицает. - Как погулялось?" - и не ожидая
  ответа, на кем-то занятое место сзади меня, хлопается. Смотрю: а
  мужик-то, оказывается, красивый, дородный, кудри чёрные с
  сединой, брови вразлёт, руки такие мощные, мускулистые. Просто,
  князь-красавец древнерусский, но очень уж серый какой-то и
  усталый. Видно, инфарктник его совсем загнал.
   И что тут началось! Вокруг меня со всех сторон - вопросы,
  предложения, советы. А в голове моей, туда-сюда послушно
  кивающей, одна единственная мысль застряла: "Я в этот автобус
  больше - ни ногой." Но тут "Царь Николай Второй" анекдот
  прелестный рассказал, и я, наконец-то, от души посмеялась.
  Остальные тоже натужились-напряглись, чем бы ещё, дурочку
  посмешить. Слава Богу, быстро приехали. "Величества" меня
  опять под локотки из автобуса вынесли и, как царицу, повели к
  моему столику. А там этот самый "Князь" уже сидел, плотно сидел
  и светился. А на третий пустой стул все старикашки- муравьишки с
  большой надеждой поглядывали. "Кто же из них, - подумалось, -
  завтра сюда переползёт?"
   Разговор - ничего не значащий: "То, да сё, что любите, что
  не любите? Обратно опять бегом помчитесь?"
   -- Обязательно, - заявила.
   А, вообще-то, уже набегалась, но пришлось пойти.
   Пришла, вроде бы, неуставшая, но потянуло на кровать, и
  больше ничего не помнится, отпала и сны видела необыкновенные,
  всё какие-то молодые, да светлые.
   Просыпаюсь оттого, что кто-то сильно трясёт меня за плечо.
  Глаза никак не хотят открываться. Наконец, один сумел. Вижу - это
  доктор пытается разбудить меня и хохочет: "Книжку не почитала,
  телевизор не посмотрела. Спит себе, а уже - семь вечера. Это у
  тебя перебор кислорода. Ну-ка, вставай, и - пешочком до
  Кардиологии!"
   -- Не могу, - говорю, - хоть убейте.
   -- Ничего не выйдет, давай губки-глазки подкрась, и
  двинемся помаленьку. Я там живу, правда, во втором, дальнем
  корпусе; и, так уж и быть, доведу тебя, а обратно сама
  поскачешь.
   "Господи, ещё и обратно," - думаю.
   Как ни странно, но прошлась я с удовольствием. Доктор
  по дороге рассказывал о семействе бывших хозяев усадьбы.
  "Дворянское гнездо" - это теперешняя Кардиология, но уже сильно
  перестроенное, а челядь проживала в нашем двухэтажном бараке.
  Потом о лосях, лисах, белках поговорили, какие здесь балуют.
  Затем Андрей Андреевич о "Князе" несколько слов сказал.
   -- Тоже военный, работает, ещё молодой, но сердце - никуда
  не годится, и поправить его будет, ох, как трудно, но попробуем.
  Лежит сейчас, приходит в себя с дороги. Машину отпустил вчера, а
  тут Коля его и обдурил. - А потом. - Спрашивал, сколько тебе лет?
   -- Вот бесстыдник.
   -- Да они уже все у меня перебывали за информацией, а я,
  такой лопух, забыл спросить тебя про семейное положение.
   -- Теперь не скажу.
   -- Но, на время в санатории, конечно, незамужняя?
   -- Я так не думала и не говорила.
   -- Вот, я каждого и предупредил, что ты не из таких.
   -- А Вы откуда узнали?
   -- У меня разведка хорошо работает, - и помолчав немного. -
  Ох, и замечательный мужик - Всеволод Николаевич, но уж шибко
  больной.
   -- Тоже будете лечить кислородом и ягодами?
   -- Нет, кислородом, сном и любовью.
   Я промолчала. Мы подходили к столовой. Так и знала - пустой
  стул завоевал "Николай Второй" и всё горделиво посматривал по
  сторонам, а "Князя" - нет. "Его же Величество" оказался вполне
  компанейским, и я уговорила их с "Иваном Грозным" пройтись до
  санатория пешком. Медленно, с остановками, перекурами и
  созерцанием пылающего заката, но главное с бесконечными
  разговорами мы добрались до барака; и в окне второго этажа я
  разглядела красивый профиль "Князя Всеволода", поспешившего
  скрыться в сумрак комнаты.
   "Ждал," - возникла мысль, и по сердцу разлилось тепло.
   Выпив кефир, "Цари" и я отправились по палатам. Славно
  гудели ноги и ровно стучало сердце, немного уставшее, но и (не
  подберу слова), пожалуй, успокоившееся.
   На следующий день я, конечно, проспала. Без двадцати семь
  меня разбудил Андрей Андреевич и, смачно отругав, отправил в
  душ. Небо было ясное, солнце уже взошло, но ещё не вылезло над
  деревьями; запах вокруг разливался потрясающий; и где-то через
  пять-семь шагов я окончательно проснулась и почувствовала взгляд:
  кто-то смотрел мне вслед. Очень хотелось обернуться, хотя и
  знала, кто это.
   Выходная дверь за мной слабо хлопнула и разбудила трёх
  дворняг, которых я уже заприметила вчера. Они мелькали и у
  Кардиологии, и у нас. Сначала проснулся самый старший и крупный
  пёс со шкурой желтовато-серого цвета, большим лбом и умными
  глазами. Неодобрительно посмотрев на меня, он смачно потянулся и
  большой лапой разбудил такую же жёлто-серую "девушку" и
  мохнатого чёрного и кудрявого малыша.
   "Поспите ," - сказала я им, но собаки, ещё раз
  внимательно посмотрев в мою сторону, медленно двинулись к
  Кардиологии. И представьте себе, они всю дорогу охраняли меня,
  да-да, трогательно и нежно. От кого? От белок, мышей, лягушек,
  кошек, которых поутру было почему-то видимо-невидимо, и от
  ранних прохожих и машин на недалёком шоссе. Всё живое в округе
  было облаяно, распугано, разогнано, а одно несчастное
  земноводное даже задушено. И каждый раз они поворачивали ко мне
  свои мордашки, на которых было отчётливо написано: "Посмотри,
  какие мы крутые." Пришлось благодарить, а вожака даже погладить
  по славному, ну просто человеческому лбу. Они шли кормиться к
  столовой и "зарабатывали" себе это право. Так мы и бежали умытым
  росой лесом, и я поняла, что его свежесть, запахи и красота, ещё
  долго будут со мной сегодня, а быть может, и завтра, и - даже
  зимой. Правильно говорил Андрей Андреевич: "Счастливая
  помчишься в душ."
   Мне очень хорошо сегодня, но почему-то немного грустно.
  Знаю-знаю. Всегда страшновато, а вдруг хорошее кончится, и
  что-то гнусное в очередной раз подкинет Судьба. Почему
  невозможна радость без этой горчинки? А может быть, дело в
  несоответствии между такой молодой моей двадцатилетней душой и
  более, чем сорокалетним телом? Да, скафандр износился (сердце,
  нервы, остеохондроз...), а душа не хочет и не может с этим
  смириться.
   Но о возрасте знаю только я. Одна. Все же окружающие
  относятся ко мне, как к молодой женщине, или даже милой
  девчонке. Быть может, они играют в меня? Интересно, а какой
  вижусь я красивому "чернобурому Князю"? На самом-то деле, я
  пожилая, серьёзная и усталая женщина; у меня - уже
  двадцатилетний взрослый сын; и когда-то был муж, давно умерший,
  но не забытый.
   После бодрящего душа я собрала стакан земляники и поставила
  на стол. Автобус ещё не пришёл, и нас в столовой было всего
  пятеро. И тут, рядом со мной на место, ранее завоёванное
  "Николаем Вторым" опустился пожилой, но очень крепкий здоровячок
  с огромной загорелой лысиной и жизнеутверждающим довольно
  объёмистым животиком, очень похожий на сильно поправившегося в
  санатории "Вождя пролетариата".
   -- Владимир Ильич, - представился он.
   Я захохотала.
   -- Екатерина Вторая, - отозвалась.
   Тот понял шутку, но рассердился и начал долго объяснять
  мне, что " не один Владимир Ильич, девушка, существовал на
  свете. Вот у меня и отец тоже был Владимиром Ильичём."
   Я не выдержала и опять рассмеялась.
   -- Он, вроде бы, должен быть Ильёй?
   -- Отец естественный покинул нас, - укоризненно покачал
  головой толстяк, - а приёмный отец ...
   Представляете, что было со мной.
   -- Я хотел сказать: "Приёмный сын."
   -- Поняла, поняла, - захлёбывалась я смехом.
   -- И ничего тут смешного нет.
   -- Нет, конечно, - давилась я , - но два Владимира Ильича
  на одну семью ...
   -- Нет, не перебор, - упрямо сказал толстяк и, поглядев на
  меня, вдруг тоже рассмеялся.
   Тут я опять почувствовала взгляд. Не выдержав, оглянулась.
  Да, "Его Светлость", Всеволод Николаевич, стоит в дверях,
  смотрит на меня, хохочущую, и улыбается. Как же хорошо он
  улыбается! Заметив, что повернулась, рукой помахал.
   Подходит, и сердце моё (сороколетнее) ёкает. Ну, и ну!
   -- Как же замечательно Вы хохочете, - говорит.
   Тут я их знакомлю, потом угощаю земляникой. Отказываются, а
  у обоих слюнки текут.
   -- Ешьте, - киваю им, - я сегодня опять на просеку побегу.
  Там её видимо-невидимо.
   -- Ну, как собаки вас хорошо охраняли? - спрашивает
  "Князь".
   -- Хорошо, что напомнили. Надо собрать им остатков. Отлично
  проводили: ни одной лягушке, белке, кошке не позволили до меня
  дотронуться. Мы очень подружились. И теперь не могу лишить себя
  радости ещё раз пообщаться с ними.
   Накладываю в бумажную тарелку съедобные остатки с нашего и
  других столов и иду искать собак. Здесь, здесь они уже,
  бедолаги грустные. Новый заезд ещё не понял, что их нужно
  подкармливать. Я вываливаю еду, и опять оказываюсь в центре
  внимания. Ветераны ахают и расстраиваются, что не сообразили.
  Собачий вожак, поев, трётся тёплым боком о мои ноги, и мне так
  приятна эта ласка. В ответ чешу его за ухом и слышу щелчок
  фотоаппарата. Ну и ну.
   Тут кто-то бережно охватывает запястье моей руки, и резко
  обернувшись, я вижу краем глаза Всеволода Николаевича, а центром
  ухватываю, что фотографирует "Николай Второй".
   -- Хотите пешком до дому? - спрашиваю я "Князя".
   -- Да, очень хочу, но завтра. Завтра будет этот праздник.
   -- Ну, завтра, так завтра, - и я свою обычную скорость
  набираю.
   У санатория доктор околачивается, тоже за запястье
  хватается. Пульс мой, видите ли, ему не нравится. ( А кому он
  нравится?) "Укольчик надо бы сделать," - настаивает.
   По-моему, сегодня ещё более-менее, всего троечку
  экстрасистол за десять минут насчитали. А чего он хочет? Я же
  пашу пешком, не переставая, туда-сюда. Просто, попка моя ему
  удивительно нравится; похлопает-похлопает сухонькой ручонкой, и
  так, и эдак. Ну, и всадит. Хорошо, правда. И что это я сегодня
  всё завожусь?
   После процедур потянуло на просеку. Чуяла, чуяла - после
  такой теплыни и сырости пойдут ранние боровики. И точно. Что-то
  неведомое быстро вывело меня к согретым солнцем опушкам, по
  краям которых под старыми вековыми елями вкусно пахло белыми
  грибами. Я продлевала наслаждение, усевшись на большой пень
  рядом с могучей красавицей - елью и закрыв глаза. Потом
  резко открыла их, и тут же увидела Его, первенца, толстоногого,
  с необычно красивой буровато-оранжевой шапкой, почти
  приросшего к стволу дерева. Конечно, я сорвала его, и внутри
  меня всё играло и пело, как в моём детстве и детстве всего
  человечества. Лес затих. Он испугался. Чего больше: моей дурной
  радости или жадности? Ну, что греха таить? Одним меньше, одним
  больше. Это - жадность, правда, почти единственная во мне. Я
  снова села на пенёк и стала просить прощения за то, что загубила
  такую красоту. Лес долго слушал и молчал. Солнечные лучи сонно
  преломлялись в папортниках, а под ними, Боже ты мой, ещё два
  крепыша поменьше! В душе радостно взбурлило, но в этот раз я
  долго рассматривала их перед тем, как сорвать, удивлялась,
  умилялась и благодарила Лес. И пошло, и пошло.
   Мне удалось проскочить в санаторий незамеченной; и быстро
  превратив грибы в роскошные гирлянды, я развесила их на ложном
  балкончике, так удачно построенном, как раз для даров. Через
  несколько минут внизу образовалось что-то немыслимое: голоса,
  споры, гудение, вскрики и охи. Потом пришла первая делегация,
  возглавляемая "Вождём пролетариата": посмотреть, потрогать,
  поахать, понюхать и пофотографировать. И стало понятно, что я
  этих "пчёлок" завела: завтра роями понесутся по лесу "снимать
  взяток". Но мне не жалко. Ещё надо суметь отыскать. Потом зашёл
  доктор, тоже поахал, и кратко сказав: "Молодец!" - погнал всех к
  автобусу, хотя до того было ещё минут двадцать. А мне тихо
  шепнул.
   -- Я приглашаю тебя и Всеволода в гости, вместо
  сегодняшнего ужина. Маша уехала на свадьбу к дальним
  родственникам. Посидим, поговорим, выпьем водочки.
   -- А ему можно?
   -- Нет, конечно, но одну под наблюдением врача, думаю,
  ничего.
   -- А мне?
   -- Тебе можно две.
   -- И Вам?
   -- Мне - всё остальное.
   -- Хорошо быть доктором. Кстати, Вы меня через день колоть
  обещали, а всё мучаете и мучаете.
   -- Перебойчики твои мне не нравятся.
   -- Всю жизнь со мной.
   -- Никак не придумаю, чем бы их погубить? Не слушаются они
  меня.
   -- Зато я слушаюсь, по пятнадцать-семнадцать километров в
  день бегаю. А у Всеволода Николаевича очень серьёзно?
   -- Да, один инфаркт он на ногах перешагал, а из второго его
  едва вытянули. Теперь напуган немного, но держится. Кстати, я
  тебя очень попрошу. Своди его с собой в воскресенье по грибы, с
  утра. Часика на два, пока не жарко. Ему очень хочется. Правда,
  грибник он никакой, времени всю жизнь на это не хватало, но
  всегда тянуло. - И видя, что я молчу. - Всё равно, твоего
  любимого душа завтра не будет. Медсёстры тоже на свадьбу уезжают
  в "Зайчики".
   -- Прелесть-то какая, - говорю. - Это - деревня что ли?
   -- Ну, да. Вот, и лады! Не забудь - сегодня вечером ты у
  меня в гостях. Приоденься, надоели мне твои вельветовые брюки и
  эта футболка легкомысленная, а с утра в воскресенье дуй по грибы
  со Всеволодом, вместо завтрака. Я вас потом чаем угощу.
   -- Что-то мне это напоминает? - говорю. - У одного крупного
  художника - картина такая ... (1)
   -- Всё надеялся, что не скажешь, - перебивает. - Жизненную
  энергию ему нужно завести, неужели не понимаешь? Я, как тебя
  увидел, сразу ему позвонил: "Приезжай, - сказал, - скорее,
  самое лучшее лекарство от твоего инфаркта приехало." Ты
  посмотри, что творится. Ветераны по просеке кузнечиками
  прыгают, витаминами питаются, солнечной энергией запасаются,
  тебя из-за кустиков высматривают. Жизнь бьёт ключом.
   Ну, что молчишь, возьмёшь его по грибы?
   -- Какие уж тут грибы, но так понимаю - нужно повиноваться.
  Вдруг вас ещё осенит, чем мои перебои прихлопнуть.
   Хотела я пешком "на ужин" добежать, а ведь надо же,
  провозилась. Морду в порядок привела, босоножки на небольших, но
  каблуках, надела, платье своё любимое погладила. Платье, совсем
  простое, белое, всё в голубую полоску с искоркой, но очень мне к
  лицу. В глазах моих, уныло-серых, тоже, вроде бы, искорки голубые
  появляются, а в теле - игривость от мягких прикосновений этой
  нежной ткани. Бог её знает, как она называется.
   Вылезла я наружу, чуть получше обычного, а там уже все,
  включая "Варяжского Гостя". Вылупились и застыли. Я,
  раскланившись со всеми, подумала секунду, и решив осчастливить
  Владимира Ильича, под руку его взяла и к автобусу повела, да
  первой в него и вскочила. Все разговоры по пути вокруг моего
  грибного счастья крутились: "Посоветуйте, куда, в какую сторону,
  под какими деревьями?" Завтра все по грибы помчатся. Но! После
  завтрака. А пока я - "о-ля-ля" - прописные истины. К берёзкам их
  посылаю, а первыми-то еловики показались.
   Соавтобусники хором вспоминали свои золотые денёчки: кто,
  где, когда, какими возами-машинами набирал, и как оно с водочкой
  шло. Шум, гам, раскочегарились, родимые. "Князь" сзади меня
  сидел, тихий, не слышно его совсем, но физиономия ( в окне
  отражалась) довольная. Старушка рядом с ним млела, разговорчивая
  Анна Ивановна, как призналась мне недавно, - бывший следователь
  Военной Прокуратуры. Ужас-то какой!
   Приехали, вылезли, я от Владимира Ильича едва отбилась
  и бочком-бочком мимо собак моих любимых к врачу потрусила. Только
  Лобана, мне подмигнувшего ("дело наладилось"), за ухом почесать
  остановилась, не удержалась. Ну, просто, человек, а не собака.
  Шагов через тридцать полуобернулась. Ага, идёт за мной, весёлый,
  улыбается, не Лобан, конечно. Туда же, на психотерапию.
   Андрей Андреевич уже ждёт, ручкой сухонькой из окошка
  помахивает. Второй этаж. Входим, здороваемся. Чисто, светло,
  цветы, небольшие картины по стенам. На одной что-то знакомое
  длинноногое почудилось. В брюках вельветовых и с волосами.
   И Всеволод тут же: "Это не наша ли красавица?" "Наша - наша,
  но не очень получилась," - смеётся хозяин.
   На столе! Сплошной потряс, женой с любовью приготовленный.
  Салатик домашний, грибочки солёные, огурчики и помидорчики
  свеженькие в блюде мелко потеют, картошечка молоденькая дух
  испускает, рыбка заливная красуется. "Сам, - говорит, - ловил."
  Когда успел? С утра до ночи - в Неврологии. А Всеволод бутылку
  "Столичной" принёс. И я тоже, губа не дура, с десяток
  сегодняшних боровиков приволокла и банку малины. Грибочки в
  сметане уже вздыхают. "Двадцать минут," - говорит хозяин, - не
  более, а то дух загубим," - и тост торопиться-поднимает за самых
  любимых своих больных.
   Опрокинули, крякнули, я вилку в солёные грибы сунула, а
  доктор говорит: "Нельзя. Для сердца шибко солёное
  противопоказано." А я - ему.
   -- Только в медицине, да ещё где-нибудь в казарме могло
  родиться такое мерзопакостное слово - "противупоказано". Раз
  выставил, то уж фигушки, - и наложила себе, дай Боже.
   Инфарктник тоже вслед за мной от души отсыпал. Доктор - в
  ругань, я - в смех, а после второй ( смотрю и ему
  разрешил) жареные грибы очень кстати подоспели. И пошёл пир
  горой. Разговоры! Разговоры! Андрей Андреевич - всякие
  комические случаи из своей практики; я, как с лосем нос к носу
  столкнулась, и о своих поездках в Болгарию и Монголию. "Князь"
  тоже разговор умело поддерживал (оказалось, и он военный, но
  должность и звание утаил, а я и не спрашиваю), очень к месту
  междометия вставлял и восклицательные знаки.
   Потом мы с доктором наперебой стали травить байки про
  грибную охоту. Весело нам, еду на столе за полчаса понесли,
  позднее ещё кофейку настоящего попили, а "Князь" - квасу. Я
  на часы глянула: "Бог ты мой, - половина одиннадцатого!"
   -- Пора по домам, - вздохнула, - а то завтра в семь утра не
  проснусь.
   И тут мы со Всеволодом засобирались, договорившись с
  Андреем Андреевичем о следующем сабантуе: поздно вечером, в
  среду или четверг, у него в кабинете, порадуемся, как дети малые.
   И, значит, потянулись мы в сторону Неврологии. "Князь" меня
  под руку взял, но к сожалению, это дело не прошло. За дорогой
  следить пришлось. Что-то корней на ней и камней много
  образовалось; ветераны, наверное, накидали от ревности.
   -- Вот, сейчас, пьяный студент, как выскочит, и нас - головой
  о камень, - представила я.
   -- Неужели не справимся, - возмутился спутник. И мускулы мне
  при лунном свете показал. Неплохие, надо сказать, мускулы.
   А вокруг красота была неповторимая: луна, хоть и ущербная
  уже, в небе сияла, роса блестела, птица, какая-то сумасшедшая,
  никак угомониться не могла. Поближе к санаторию выбрались на
  шоссе. И там - чудесно. Тут уж он не опозорился, под руку
  подхватил, да так крепенько, будто на всю жизнь пытался
  удержать.
   -- Не опоздайте завтра, - сказала ему на прощание, - в
  семь часов утра должны быть готовы.
   -- Могу и раньше.
   -- Вот, и хорошо. В шесть тридцать.
   Спала я , как убитая, и чуть не проспала. Спасибо, Лобан
  гавкнул. Смотрю: на часах уже двадцать минут седьмого; ну, мне
  более десяти минут и не надо. Слышу: внизу выходная дверь
  тихонько стукнула, и я - шмыг следом. Посмотрела на него:
  выглядит прекрасно, даже что-то вроде румянца на щеках
  появилось. И - улыбка. Весь такой большой, красивый, и ещё эта
  улыбка так ему к лицу.
   Потянулись по тропе. Тут Лобан, конечно, сразу
  проснувшийся, страшно удивился, поднял, всё-таки, своё войско,
  но и носом, и всем своим видом показывал мне, что еда - в другой
  стороне. Я села на корточки (он положил мне лапу на колено) и
  стала ему объяснять.
   -- Лобан, - сказала я ему, - мы сегодня на завтрак не
  пойдём, а ты беги вон туда, к столовой. Я приду, приду к обеду,
  обязательно.
   Понял, ушёл, но очень взволнованный: как же это можно на
  голодный желудок от еды в другую сторону пойти? И всё-таки, ещё
  раз прибегал проверить, а вдруг я кормушку получше его отыскала.
  Понюхал грибы и умчался. Но как поразился Сева. (Мы с ним на
  сабантуйчике у доктора как-то очень легко перешли на "Севу" и
  "Арину". Для скорости. Очень много тогда хотелось ..., нужно
  было сказать, не до отчеств было). И вот, теперь он страшно
  жалеет, что не взял фотоаппарат.
   -- Ну, ничего, - говорит, - этот кадр, где ты объясняешься
  с Лобаном, у меня в мозгу запечатлён навечно.
   "Тьфу-тьфу, - думаю, - нам ли речь вести да о вечности, с
  нашими-то сердцами?" Потом заявляю.
   -- Я сейчас буду учить тебя грибной охоте, грибному ремеслу.
   А сама смотрю: идёт бойко, не задыхается, может быть, и
  правда, больше от нервов и мнительности... Но второй звонок -
  это тебе не второй зевок. Стараюсь, всё-таки не мчаться, а душа
  уже рвётся скорее-скорее, туда, к ёлкам.
   -- Теперь послушай меня, пожалуйста, - прошу. - Я тебе
  небольшую лекцию прочту. Ну, вот. Войти в Лес нужно одному, по
  крайней мере вдвоём ...
   -- Вошли, - улыбается он.
   -- ... поздороваться, осмотреться, улыбнуться, и медленно -
  медленно начинать свой путь, неважно за чем: по грибы ли,
  малину, землянику. У нас пока идёт подход, до грибных мест ещё
  не дошли, а на редкие сыроежки внимания не обращаем. Не
  княжеское это дело.
   Улыбается, рот - до ушей. Чёрт побери! До чего же он
  симпатичный!
   -- Потихоньку настраивайся, - продолжаю, - осторожно
  отодвигай ветви, радуйся траве, цветам, поганкам (они тоже -
  дети Леса) и дивным уголкам.
   Хороший ученик. Вижу - наслаждается вовсю.
   -- И в какой-то момент, не сразу, но Чудо обязательно
  произойдёт, и между тобой и Лесом возникнет тонкая волнующая
  связь. Ну, как? - уже шёпотом. - Возникла?
   -- Вроде бы, да, - радуется спутник.
   -- И теперь Лес поведёт тебя, будто бы за поводок, уже
  более ощутимый, как ток мягкой тонкой душистой энергии. Стой и
  смотри вокруг, держась за поводок. Держись крепче!
   Они уже торчали вокруг, любопытно высунув шляпки из-под
  земли, славные пузатые новенькие боровички. Я молчала и, глядя
  на них улыбалась, но Сева ещё ничего не видел.
   -- Тихо-тихо, медленно, крадучись, - подсказала я, - к
  большой ёлке. Смотри под ноги.
   Бог мой, как же он обрадовался, схватив одного, другого,
  третьего.
   -- Не жадничай, - прошептала я, - впитывай красоту елей,
  папортников, грибов. И разговаривай с Лесом. Пожалуйста! И
  громко, и шёпотом, и мысленно - благодари!
   Посмотрела на его лицо: азарт и страсть!
   "До чего же он красив," - подумалось, в который раз.
   Мы долго бродили вокруг заветных ёлок по краям опушек; и
  корзины наши были восхитительно полными, когда послышались
  голоса самых шустрых ветеранов.
   -- Атас, - сказала я, - выползаем на просеку и бодрым шагом
  - домой! Грибные места выдавать никак нельзя. Грешно.
   -- Я хочу ещё, - расстроился он, как ребёнок.
   -- Ну, в чём же дело? Придём завтра или послезавтра, а пока
  попасёмся на малине и дезинформируем поток грибников. На
  сегодня хватит.
   -- Да, - пришёл в себя Сева, - пора, на меня вдруг
  навалилась усталость, сильная и необычная, но очень приятная.
   -- Вот так Лес и говорит: "Хватит." Не знаю, что забрал он
  у нас, избытки какой энергии? Что он будет делать с нею? Во что
  превратит? Нам не понять никогда, - быстро прошептала я, уже
  увидев приближающегося "Николая Второго", а ему эти слова никак
  не предназначались. - Ты почувствовал, что мы подружились с
  Лесом? Но, знай, он ещё не раз будет испытывать нас. - А потом.
  - Надо спешить. Древние кости Андрея Андреевича предсказывают
  обширный антициклон. Значит, колосовики скоро исчезнут. У нас
  впереди не более пяти дней ... счастья.
   -- Я хочу посидеть ещё немного, посмотреть на Лес и
  Просеку, - и попробовать, как ты, поговорить с ними.
   Мы сидели долго. Уже промчалась третья команда ветеранов, а
  я, подлая, всё направляла их в сосновый бор, но и там что-то
  находилось, и оттуда доносились радостные звуки. А мы всё сидели
  и молчали.
   Потом мой спутник встал и сказал.
   -- Мне кажется, что сегодня возникла не ... одна приятная и
  волнующая нить, не только с Лесом ... Спасибо тебе за этот день
  ("и Лесу" - добавила я), день счастья и любви. Мне хотелось бы и
  после жизни навсегда остаться, "поселиться" здесь. На просеке.
   От этих слов так тепло и легко стало на моём сердце, и
  немного смущённые, мы отправились к санаторию. Там меня уже
  поджидал Лобан собственной персоной. И не поверите, с куриной
  косточкой в зубах, которую он любовно положил у моих ног. Боже
  мой, как же я радовалась, восторгалась и смеялась до слёз:
  "Пришёл, голубчик, покормить свою легкомысленную подругу." И
  Сева хохотал от души, и другие отдыхающие. Все хвалили Лобана,
  ласкали, угощали, и тот млел от удовольствия.
   Эту косточку я храню до сих пор. Она - от друга.
   Андрей Андреевич, тоже появившийся узнать, что это за шум
  во дворе, пришёл в восторг от наших корзин и экспроприировал
  грибы.
   -- Я их посушу в русской печке, - сказал, - и всю зиму
  будете благодарить меня. У Арины на балконе грибы - сухие, а у
  меня будут - сушёными. И запах другой, и вкус. Как жаль, что
  меня не было с вами!
   -- Вы знаете, - улыбнулся Сева, а она - волшебница, добрая
  Фея Леса. Она! Не поверите! С ним! Разговаривает! И меня уже
  научила первым словам на его языке: "Красота. Люблю. Благодарю."
   -- Всё, Всеволод, хватит, - забеспокоился врач, - ложись
  отдыхать. Завтрак - на столе. Два часа поспи, потом - на
  процедуры. А тебе, - это уже мне, - массаж, физкультура, и,
  снимай брюки, - укол.
   -- А мой завтрак?
   -- Тебе полезно поголодать.
   -- Вы, - чудовище! - сказала я. - Колете, гоняете, как
  лошадь, на десятки километров, кормите впроголодь. И всё это
  называется - "Отдых в санатории?" Концлагерь какой-то!
  
   --- --- --- ---
  
   -- У меня в четверг - день рождения, - тихо произнёс Сева,
  когда мы ехали на обед. - Сможешь приготовить небольшой стол у
  Андрея в кабинете? Я куплю в магазинчике банку икры, немного
  ветчины и водку, а ты придумай что-нибудь необыкновенное из
  лесных даров.
   -- Нет проблем, кроме сковородки и плитки.
   -- У Андрея - всё есть.
   -- Ну, и прекрасно.
   "Куплю немного масла, - подумала я, - нажарю белых грибов,
  соберу клубники и малины; а ещё, попрошу повариху, Татьяну
  Сергеевну, напечь пирожков с малиной и капустой. Очень уж хорошо
  у неё это дело получается."
   -- На ужин не пойдём, - продолжил Сева, - с семи часов
  засядем и наговоримся всласть.
   -- И сколько стукнет? - спросила я.
   -- Ты, знаешь, ещё немного. Пятьдесят. А здоровье - никуда.
   -- Не здоровье, а сердце.
   -- Да, практически, одно сердце.
   Во вторник мы повторили вылазку. Первый слой белых уже
  начинал истончаться. Конечно, одна я помчалась бы дальше, с
  заходами в глухомань, чащобу, где среди навалов замшелых и уже
  прогнивших елей-великанов тоже любили прятаться боровики. Но это
  было не под силу Севе. Однако и меньшим грибным удачам
  радовались мы так же бурно, а на загладку объелись клубникой и
  малиной на просеке.
   А поздно вечером того же дня Андрей Андреевич повёл нас в
  другую сторону от санаториев на старую липовую аллею, пережившую
  все катаклизмы в России и древний дворянский род. Там было тепло
  и тихо, деревья только что начали цвести, и запах, пока не
  сильный, широко растекался во все стороны и щекотал ноздри. Здесь
  что-то загадочно жило своей ночной жизнью: щёлкало, стрекотало,
  вздыхало и прислушивалось к нашим шагам, а месяц, ещё полный,
  доброжелательно посматривал сверху. Доктор вскоре заторопился и
  помчался к себе домой. Мы остались одни, но уже через несколько
  минут "разведка (хотя и не царское это дело) доложила точно", и
  на аллее появились другие пары: промелькнул Николай
  Александрович с Анной Петровной, Иван Васильевич с Владимиром
  Ильичём и прочие соболезные, но не решились, Слава Богу,
  докучать нам своими разговорами.
   "Интересно, а как мы выглядим со стороны? - подумалось. -
  Такой породистый лев и эта жердь длинноногая?"
   Рука у Севы тёплая-тёплая, а моя - наоборот, но это так
  почему-то всегда было: от запястья до плечей у меня в любую жару
  прохладно. А внутри такая невыносимая теплынь разливается!
   Разговор, в основном, я поддерживаю: всё про разные уголки
  нашей страны, где удалось побывать, и где нет, но очень хотелось.
   Царственные особы постепенно один за другим расходятся, а
  мы всё бродим и бродим.
   -- Пора, - наконец, с болью, говорю я, - а то завтра
  просплю, и орды ветеранов не оставят нам грибов на день
  рождения.
   -- Ты уж сама, - произносит Сева грустным голосом, - я
  немного передохну. - А потом. - Знаешь, все эти дни я был
  безмерно счастлив. Как мальчишка, влюблённый первый раз в жизни.
  И это чувство настолько сильно и ярко, что я боюсь умереть.
  Умереть от радости и счастья. Ну, где же ты была все эти годы?
  Почему злодейка-судьба не свела нас раньше? Я в тебя влюбился с
  первой секунды, там, в том месте, где дурил меня Коля с
  чемоданом. И люблю всё больше и больше. А теперь ещё полюбил
  всех, кто любит тебя: Андрея, Лобана и несчастных этих пожилых
  мужиков, что пытаются ухватить проблеск твоей улыбки, поймать
  словечко или взгляд. Поверь, я люблю тебя очень нежно и ...
  бесконечно, и для этого стоит жить на белом свете.
   И тут, ну, кто бы мог подумать? Я, резкая и насмешливая,
  поворачиваюсь к нему, поднимаюсь на цыпочки и целую-целую этого
  красавца в губы, слыша, как трепещет его большое больное сердце.
   На следующий день Севе нездоровилось. Доктор не отходил от
  него, а меня выгнал вместе с дарами-ягодами. К вечеру, пробежав
  свои десятки километров, я улеглась с книгой, но не читалось.
  Решила посмотреть "Новости", однако старички желали только "Поле
  чудес." От нечего делать, усевшись рядом с "Грозным", я начала
  отгадывать какое-то длинное дурацкое слово. Уже всё было
  подсказано, что это - живое существо, и буквы наполовину
  угаданы: О, М, Р, Д, Н и К. Конец слова, несомненно, был связан с
  "мордой", а думать было лень. Тут "Вождь пролетариата" обратился
  ко мне с эпохальной речью.
   -- Арина, ну, помогите нам. Должны же мы показать этим
  блатным телеигрокам "кузькину мать".
   "Мордник, намордник," - поворочала я в мозгу. - Так это же,
  - вспомнила, - змея.
   -- Щитомордник, - сказала.
   -- Быть не может, - расшумелся "Николай Второй". - Что это
  ещё за гадость?
   -- Вульгарная гремучая змея, ведёт такой же образ жизни,
  как лучшие из нас - сумеречно-ночной.
   -- Глупости, - отрубил Владимир Ильич.
   В телевизоре тоже не отгадали, и Леонид Якубович с
  удовлетворением открыл слово - "ЩИТОМОРДНИК", объясняя, что это -
  разновидность гремучей змеи.
   Ветераны поразились, восхитились и начали бурно обсуждать
  мою победу.
   -- Виноват, - сказал "Николай Второй", - недооценил.
   Я рассмеялась и хотела уйти, но не тут-то было. Старички,
  теперь, наконец, простившие меня за вчерашнее, не отпустили. И
  пока в телевизоре готовили второе слово, Владимир Ильич ввёл
  меня в курс дела. Половина игроков под его чутким руководством
  пообещали телеигроков перемудрить, а остальные, наоборот, за них
  болели. И вот, теперь счёт - 1:0 в нашу пользу (по-моему - в
  мою). И ещё призы заготовлены для победивших.
   Мне было сонно и немного тревожно за Севу, хотелось удрать,
  но здесь такой крик поднялся, что я сдалась.
   Второе слово было совсем другим по смыслу: отгадать имя
  одной из многочисленных особ женского пола из рода
  Романовых. Уже были перепробованы все Екатерины и Елизаветы,
  удачливые и не очень, когда я вспомнила про беднягу
  Анастасию тремя секундами раньше телеигроков. Счёт под бурные
  аплодисменты увеличился в нашу пользу, и я, наконец-то,
  проснулась. Мы дождались третьего слова о шести буквах и первую
  из них в телевизоре сразу отгадали. Это была буква "Б", а пятеро
  последующих никак не образовывались. По смыслу это "Б" с чем-то
  служило в доме предметом первой необходимости.
   -- "Бутыль", - засмеялась я. - Смотрите, все буквы, кроме Л,
  довольно редкие, вот, поэтому никак и не угадываются.
   Но "Вождь пролетариата" с негодованием отверг мой
  легкомысленный вариант.
   -- Передача идёт на всю Россию! Украину, Белоруссию! И даже
  Израиль! А Вы - "бутыль"! Думайте, думайте лучше! - терзал он меня.
   -- Нет, - заупрямилась я, - "бутыль", и никаких разговоров!
  "Бутыль" хочу! Голову отдам за "бутыль!" Полная "бутыль" - это
  жизнь и счастье!
   Телеигроки тоже были в шоке и слова отгадать не смогли.
  Пришлось ведущему открывать буквы самому.
   -- Ну, надо же, - расстроился Владимир Ильич, - такая
  серьёзная передача, и вдруг, - "бутыль".
   -- Но бутыль не обязательно должна быть с водкой, -
  пыталась я защитить "предмет первой необходимости", и войдя в
  раж, - ещё с квасом, пивом, мёдом, бензином, керосином, ядом,
  золотом, письмом.
   Крики, смех, аплодисменты, все завелись; и сладкий приз -
  шоколадка был нами в секунду проглочен.
   И тут я увидела отражение в стекле балконного окна: Сева и
  доктор стояли в дверях и тоже аплодировали. Но в этот раз
  почему-то подходить к ним не захотелось. Не знаю, почему? И
  какая вожжа мне под хвост попала? Быть может, я боялась
  навредить "княжескому" сердцу? Или?... Они подошли сами.
   -- Ну, как, - спросила я Севу, - дела сердечные?
   -- Успокоилось совсем, - ответил за него доктор, - но
  завтра в лес я его не пущу, а вечерние посиделки не отменяются.
  - И потом. - Вот, не думал, что ты такой страстный игрок.
  Смотри, как подняла тонус у мужиков. Миллион положительных
  эмоций. Ждём тебя завтра к семи вечера. Смотри, не подведи.
   Рано утром, опять не пойдя в столовую, я спозаранку
  умчалась в лес. Глаза, большие и грустные, со второго этажа
  провожали меня; и ещё долго-долго чувствовался этот взгляд,
  "неувиденный" сегодня мной. Спрашивающий? Оценивающий? Ироничный?
   А уже в полдень, уставшая от скорости полёта и множества
  даров, медленно возвращаясь по просеке, я увидела Петра
  Сергеевича, одного из самых древних ветеранов. Он сидел на
  пеньке под небольшой берёзкой-подростком и тщательно вытирал
  вспотевшую лысину. Лицо его покраснело, а рука, державшая
  большую эмалированную кружку, мелко дрожала.
   Мне стало страшно. Апоплексический удар уже стоял рядом со
  стариком. Совсем близко. Что-то надо было делать и очень срочно.
   -- Пётр Сергеевич, неужели это вы? Столько прошагали! Кто
  бы мог подумать? Вы, просто, герой, - постаралась я отвлечь его
  от тяжёлых дум.
   -- Пройти-то, прошёл, но сил совсем не осталось. Теперь
  обратно ... Как? Ягодок хотел пособирать, а сил нет.
   -- Всё равно, молодец, а ягоды - дело несложное, -
  балабонила я, предлагая бедняге валидол, который, увы, всегда со
  мной.
   Дед, пососав таблетку и поклевав клубники из моей корзины,
  немного оклемался и попросил.
   -- Собери мне немного малинки. Она детством пахнет.
   Через пятнадцать минут, притащив полную кружку
  фиолетово-красной от души созревшей малины, я уселась рядом и
  стала думать, что же делать дальше? Вид у старика был весьма и
  весьма неважным.
   Но тут потянул ветерок, дедуля маленько отдышался, и жуя
  малину, прошамкал: "Ты уж, меня не бросай."
   -- Ну, как можно? - возмутилась я. - Мы посидим, подышим,
  а потом по тенёчку, с ветерком - и доползём. Я вам ещё самый
  большой боровик подарю, засушите и хозяйке своей отвезёте.
   -- Мне тебя, просто, Бог послал, - улыбнулся, наконец-то,
  старик.
   -- А завтра, когда жара спадёт, мы с Вами ещё куда-нибудь
  сходим. Нельзя же останавливаться на достигнутом.
   Потом мы медленно-медленно потащились к санаторию, отдыхая
  на пеньках и поваленных стволах. "Только бы не умер, только бы
  дойти!" - крутилась в голове одна-единственная мысль. Кое-как
  добрались. Дома ( О, Господи! В санатории) я напоила его
  прохладным чаем, и положив мокрое полотенце на голову, вызвала
  доктора.
   -- Ты, знаешь, не так уж и плохо, - сказал тот, поколдовав
  над дедом. - Сердце, хотя и частит немного, но без перебоев,
  давление тоже почти в норме. Ты, где его подобрала?
   -- На просеке, представляете?
   -- Вот, завела старикашек! Их скоро в космос можно будет
  запускать. Ну, что такие глаза грустные? Жив твой дядя Петя, и
  пусть, по-прежнему, ходит-бродит, травинкам и былинкам радуется.
  Я разрешил. И у Севы всё неплохо. К свежему воздуху и красоте
  этой тоже привыкать нужно после ваших-то каменных трущоб. Ну,
  беги на обед, а потом готовь подарки ко дню рождения.
   -- Состоится?
   -- А как же? Я его на ноги поставлю.
   К вечеру всё складывалось, как надо. Повариха напекла не
  менее шестидесяти пирожков, я пожарила грибы, настрогала
  бутербродов, и мы закрылись в кабинете доктора. Но как только
  сковороду с пирожками поставили разогревать на плиту, по второму
  этажу пошёл такой дух, что самые из гордых не выдержали. Прежде
  всего "заболело сердце" у "Николая Второго"; его, радостно
  встретив, усадили за стол, накормили пирогами и икрой, заставили
  выпить две мензурки водки и закусить грибами. Ну, он и
  угнездился навсегда. Потом в дверь грозно постучал Иван
  Васильевич. У того, видите ли, зашумело в голове. Но от пирогов
  и водочки сосуды тоже быстро расширились, и всё прошло. А самым
  последним пришлёпал Владимир Ильич попросить валерианы, а
  получил чарочку, и много чего ещё.
   И деда, Петра Сергеевича, не забыли. Я чашку чая ему
  отнесла и три пирожка с малиной. Тот сидел на кровати (лысина от
  солнышка розовая), какую-то умную книгу почитывал. Обрадовался,
  как ребёнок.
   -- Тост, пусть Арина скажет тост, - потребовали мужчины,
  когда я вернулась в "докторскую".
   Долго отказывалась (не умею я этого делать), но потом
  решилась, тихонько напев кусочек из своей любимой бесхитростной
  песни: "Переживём печали, горести, разлуки. И всё, как надо,
  будет и у нас."
   -- И у нас с тобой тоже, - тихонько шепнул мне "Князь
  Всеволод", - и стало понятно, что это "мы" сегодня грозило
  состояться.
   И боюсь, что это стало ясным не только нам, а лицо Андрея
  по тому же поводу выражало сложные чувства: нежность, радость,
  но более всего, - глубокое волнение.
   Тут пришла очередь Севе говорить тост, и он сказал: "Вы
  не поверите, но сейчас мне впервые за долгие пятьдесят лет так
  пронзительно хочется жить, успеть ухватить каждую секунду. И
  так невыносимо жалко их, уходящих, но в то же время я готов
  поделиться этими секундами с вами. Спасибо, что зашли на огонёк.
  И пусть наша жизнь, всегда прекрасная и неожиданная, продолжается."
   В одиннадцать все разошлись, а мы с Севой ещё долго сидели
  в кабинете доктора и тихо разговаривали. Потом включили приёмник,
  нашли мелодичную бразильскую музыку, и он пригласил меня на
  медленное танго. Как же хорошо было нам тогда на этих трёх с
  половиной квадратных метрах плавно двигаться под едва слышную
  знойную музыку далёкой страны; как спокойно было в его объятиях;
  и как пытался он сдержать могучую страсть, а та всё вырывалась
  яростно наружу; и он опять уговаривал её и себя подождать, ещё
  немного продлить эти великолепные неповторимые мгновения.
  
   -- Ты отлично выполнила предназначенную тебе роль, - сказал
  мне на следующее утро Андрей Андреевич.
   -- И что же, теперь я должна исчезнуть?
   -- Думаю, да, И пойми это правильно. Я достану тебе путёвку
  в другой санаторий.
   -- Ну уж нет. Вы сами выпустили джинна, и теперь его не
  загнать обратно в кувшин.
   -- Такие чувства убьют его.
   -- Нет, его убьёт разлука. Или плохо совсем?
   -- Да, неважно.
   -- Сколько нам ещё осталось?
   -- Два-три месяца, если ты поведёшь себя благоразумно.
   -- А если нет?
   -- Тогда - две-три недели.
   "Но Бог судил иное." (2)
  
   --- --- --- ---
  
   Мы прожили с Севой три необыкновенно счастливых года и ещё
  три месяца там, в маленькой пристройке к коттеджу для "новых
  русских", уже построенному напротив Неврологии. Родили сына -
  Севу Севыча, и хотя бы на кончике ..., но муж успел познать
  и радость отцовства.
   Все леса и перелески вокруг санатория мы исходили с ним за
  эти годы вдоль и поперёк, и я научила его тому, что знала и
  любила сама: таинству лесных чащ, грибным охотам и рыбной ловле;
  сбору ягод; птичьим именам и названиям цветов; радости, что
  дарят восходы и закаты, утра и вечера, дожди и снега, новолуния
  и полнолуния, и многому-многому ещё.
   Он умер в конце октября. И теперь, спустя много лет, я
  каждый октябрь приезжаю к нему на просеку, где родилась наша
  любовь, и где нам обоим было так хорошо.
   И "печаль моя теперь спокойна." (3) Бог наградил нас тогда.
  И сегодняшний день, наверное, как все годы с ним, - это тоже
  награда. Не знаю, за что? Но всё равно, спасибо тебе, Господи!
   Всё откладывала поездку со дня на день, всё откладывала;
  и наконец, бросив бесконечную суету, помчалась на самом раннем
  автобусе в санаторий.
   Как же было хорошо. Оказалось, что берёзы уже совсем
  облетели и стоят тонкие, прозрачные, качая длинными худенькими
  пальчиками , умытые после недавней бури и совсем готовые к зиме.
  И только по задорным оранжевым хохолкам, особенно у
  малышек, играющих с ветерком, понятно, что белоногие красавицы
  ещё не заснули, рады неожиданному октябрьскому солнцу и тоже
  счастливы.
   А дальше потянулись совсем уж неземные сказочные деревья с
  круглыми листочками, блестящими и переливающимися на солнце. И
  только одни лиственницы, редкие у нас, сохранили своё прекрасное
  багряное оперение.
   И, как всегда, прекрасна под солнцем древняя оранжевая кора
  могучих сосен.
   "Посмотрел бы ты, Сева, на эти красные веточки тальника на
  фоне яркой зелени озими, "цветники" из ворохов яркой листвы на
  земле и странный осенний орнамент: скелетики чертополоха и
  зонтичных. Согретые солнцем, они совсем не кажутся засохшими.
   Прищурь глаза, и увидишь не яркую осень, а весну, такую
  ещё далёкую, но совсем не нашу - нежно-российскую: оранжевыми и
  перламутровыми "бутонами" украсились деревья, ниже полыхают
  огромные цветники, и мощно пробилась зелёная травка. А надо всей
  этой красотой - небо, глубокое, синее над головой и ярко-голубое
  там, на горизонте, где грустят по тебе наши любимые, такие
  сегодня чудные дали, до которых мы так и не успели дойти с
  тобой."
   На случайной остановке шагнула по извилистой тропинке в
  лес. Там странно тихо, несмотря на сильный ветер; осторожно
  шурша, осыпается сухая еловая хвоя, где-то зажгли сучья, и
  потянулась пронзительно любимая нами с детства едкая горчинка.
   "И, знаешь, Сева, грибы ещё стоят в лесу: большие старые
  боровики с корявыми шляпками и зелёной губчатой прокладкой, уже
  немного засохшие. Помнишь, как мы собирали с тобой такие около
  просеки в сосновом бору?"
   И снова в путь. И снова каждый поворот - имени Левитана и
  Шишкина. И каждый кадр этого бесконечного кинофильма славит
  жизнь, даже в её самые-самые осенние дни.
   "Надо бы и человеку, уходя туда, в свой последний путь,
  кинуть такой же отчаянно мажорный и прекрасный гимн остающимся
  зимовать на нашей грешной Земле. С таким же мужеством, как это
  сделал ты, Сева.
   Хорошо, что ты был рядом со мной эти долгие годы, нежный,
  мудрый и очень живой."
  
   2. 03. 99
  
  
  
   Примечание
  
   1 - Имеется в виду картина Федотова П.А. "Сватоство
  майора". Третьяковская галерея, Москва.
   2 - Пушкин А.С. Борис Годунов. Соч. В трёх томах. Т.2 М.:
  Изд. Худ. лит-ра, 1986. С. 367.
   3 - Бунин И.А. Стихотворения. М. Изд. Худ. лит-ра, 1985. С.
  68.
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"