Бардонов Александр Иванович : другие произведения.

Море спокойствия 3

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  МОРЕ СПОКОЙСТВИЯ
  
  ЧАСТЬ 3
  
  
  Ночи в степи сродни откровениям с богом.
  Казалось, из последних сил добираешься до спального мешка, падаешь с желанием провалиться в забытье, дарующее отдых, но стоит перевернуться на спину и нависшее над тобой небо прогоняет сон напрочь.
  Как можно уснуть, когда видишь над собой бездну.
  Она засасывает тебя.
  Она растворяет тебя в себе.
  Ты становишься никем ...
  И всем ...
  В такие секунды понимаешь ничтожность себя, как индивидуума, и глобальность себя, как составляющую часть всеобщей безграничности.
  В такие моменты ты становишься апологетом всех существующих религий, потому что осознаешь - эта прорва способна поглотить любые представления о ней и любые догмы, на этом представлении построенные ...
  Приходит понимание, что единственное действительно существующее - это душа, а все материальное, то, чем мы обрастаем на своем пути, - наносное, необходимое лишь для поддержания плоти, без которой эта душа, увы, не может существовать. Наверное, это сделано специально, ибо живя только душой, люди могли бы сравняться с богом. А так в заботах о своей оболочке мы опускаемся на более низкий уровень.
  Но есть нечто, разом перечеркивающее выстроенную сейчас тобой систему ценностей.
  Смерть.
  После нее душа вместе с накопленными в ней откровениями, замыслами, планами, мыслями ... исчезает в никуда, а материальные блага, пусть и подверженные разрушительному влиянию времени, остаются.
  В этом есть высшая несправедливость, высшая в том смысле, что разрешить ее должен сам творец, тот, кто, собственно, и породил ее.
  Но, чувствуя под спиной накопленное тепло, слушая, как колышется трава под порывами ветра, убаюкиваясь под пение засыпающих птиц, вдруг понимаешь, что создавая этот мир, он или что-то не до конца додумал, или его планы так обширны и простираются так далеко, что мы не в состоянии их постичь.
  А, может, он просто не знает, что делать с нами. Бросить жалко, вести за собой слишком обременительно. Или неинтересно.
  Он оставил нас разбираться самим. С тем, чтобы понять: кто мы, зачем, почему.
  Возможно, когда мы осознаем эти нехитрые, с его точки зрения, истины и поймем, что на самом деле никакой идеи нет, просто так получилось и к чему приведет неизвестно, он спустится сверху, сядет рядом на прогретый камень, как с равными, печально улыбнется и будет молчать, потому что любые слова будут лишними, ненужными и пустыми.
  В молчании больше смысла, чем в любой пафосной речи.
  Ночи в степи сродни прозрениям, которые наутро вспоминаются, как глупый сон.
  
  
  Через три для я был в белокаменной. Вернее смог лишь увидеть столицу из окна вагона. Мы проползли через нее, полусонную, спрятавшуюся в плотном утреннем тумане, огромную и неприветливую, словно недовольную нашим вторжением в ее размеренную жизнь. Где-то на окраине Москвы, на какой-то маленькой станции меня встретил хмурый старшина в форме, указывающей на его принадлежность к ракетным войскам, проверил мои документы и усадил в фургон грузовика.
  - Устраивайся поудобнее, нам еще долго колесить.
  Вдоль бортов фургона были установлены доски, я бросил на одну свой вещмешок и полуприлег, упершись спиной о стенку. Внешний мир сузился до небольших окошек в стенах фургона, царящий внутри полумрак потихоньку рассеивался, поддаваясь встающему снаружи солнцу. У меня было полудремотное состояние, соответствующее убаюкивающему раскачиванию движущегося автомобиля.
  Передвигаясь по пригороду, мы сделали несколько остановок, и после каждой в фургоне добавлялось по одному пассажиру. Выглядели они одинаково, похожие на меня - молодые, короткостриженные парни в военной форме с вещмешками. Посадив последнего, старшина сразу повеселел.
  - Ну, хлопцы, держитесь. Последний бросок.
  Пожелание насчет держитесь я понял, как только автомобиль выбрался за пределы построек. Скорость сразу возросла, и нас приняло нещадно бросать по фургону, соответственно каждой неровности, попадающей под колеса.
  Часа полчаса такой болтанки и мы прибыли на место.
  "Зеленый" - успел я прочитать дорожный указатель на перекрестке.
  
  
  Всего нас оказалось около тридцати человек - проходящих медкомиссию. Мы как по конвейеру передвигались из кабинета в кабинет, ложились на кушетки, на нас вешали датчики, подавали через них какие-то сигналы, задумчиво рассматривали изломанные линии на зеленых экранах.
  Попутно пришлось отвечать на множество различных вопросов, касающихся здоровья: как часто болеете простудными заболеваниями, ангиной, бронхитом и так далее, есть ли предрасположенность к гастритам или колитам, не проявляются ли страх перед замкнутыми пространствами и прочая езда по мозгам. Можно подумать, что кто-то добровольно признается об имеющихся у него проблемах.
  По ходу движения мы успевали обмениваться информацией: все оказались из различных летных училищ, тут же попутно возникли споры, чье учебное заведение лучше готовит летчиков, естественно, каждый горячо отстаивал преимущество своего; одновременно звучали версии по поводу того, зачем нас всех здесь собрали.
  Идеи выдвигались самые невероятные.
  В разгаре споров и обсуждений никто не заметил появление в больничном коридоре нового лица: высокого, худого военного. Сопровождающий нас лейтенант мигом подскочил со стула.
  - Смирно.
  Мы небрежно вытянулись, образовав неровную шеренгу: кто в расстегнутой гимнастерке, кто совсем без нее.
  - Товарищ подполковник, личный состав откомандированных проходит медкомиссию.
  Вошедший посмотрел на нас и недовольно скривился.
  - Вольно. Ведь я же давал конкретные параметры, которые мне необходимы. И по росту, и по весу. А вы кого мне сюда привезли?
  Лейтенант побледнел.
  Подполковник двинулся вдоль выстроившихся. При необходимости, он на секунду-другую задерживался возле заинтересовавшего его человека, чтобы оценить цепким взглядом.
  - Вы, вы и вот вы, шаг вперед.
  Мимо меня он прошел, почти не меняя скорости, можно сказать, почти и не взглянул.
  Я с завистью смотрел на отобранных курсантов. Все были, как на подбор: мускулистые, плотносбитые. Счастливчики, кажется, именно они оказались избранными по каким-то, известным только этому человеку, критериям. А что остальные, в том числе и я? Обратно? И куда мне теперь деваться? Из училища ведь отчислят обязательно.
  - Отправить в расположение своих частей.
  А вот это было неожиданно. Для всех, в том числе и для лейтенанта. Поэтому он лишь после недоуменного взгляда подполковника поспешно скомандовал:
  - Кругом. Собрать вещи, привести себя в порядок и марш строиться на улицу.
  Подполковник тем временем двинулся обратно вдоль поредевшей шеренги оставшихся. Остановился, глядя на моего соседа.
  - Курсант Пилипенко, Качинское высшее военное авиационное училище летчиков.
  - Взвешивались сегодня на медкомиссии? Какой у вас вес?
  - Так точно, взвешивался, товарищ подполковник. Семьдесят два килограмма.
  По сравнению с отправленными на улицу Пилипенко выглядел худощавым подростком.
  - Кушать любите? - зачем-то поинтересовался подполковник.
  - Так точно, - согласился Пилипенко. - Кто же не любит-то.
  - Когда последний раз кушали?
  - Давно, - вздохнул курсант, - вчера вечером.
  - А утром?
  - Ничего не успел, - еще более жалобно поведал Пилипенко.
  - Даже чаю не пили?
  - Так точно.
  - Значит, семьдесят два килограмма это ваш вес после почти суток сухой голодовки, с учетом потери влаги следует еще накинуть килограмм-полтора.
  Подполковник еще раз осмотрел курсанта.
  - Кость широкая, жировая прослойка невелика. Нет, не пойдет, собирайте вещи, вы тоже свободны.
  
  
  В итоге наш состав уменьшился наполовину. Подполковник удалился, а мы продолжили посещения врачей.
  - Как вы переносите одиночество? Не пугает ли вас отсутствие внешних раздражителей при нахождении в замкнутом пространстве? Не посещают ли вас в таких ситуациях маниакальные идеи?
  Я с самым простодушным видом смотрю в глаза за толстыми стеклами очков.
  - Простите, товарищ врач, какие идеи?
  - Навязчивые, молодой человек.
  - Например?
  - Вы бродите по коридору без дверей. Он пустой и тянется куда-то в темноту. Вы ищите выход и не можете его отыскать. Ваши действия.
  - Буду искать вход.
  Глаза несколько раз недоуменно хлопнули ресницами.
  - Ведь я как-то попал в этот коридор.
  - Свободен.
  Из кабинета психиатра я выскочил вспотевшим.
  
  
  В перерывах ожидания своей очереди к очередному врачу я наблюдал за товарищами. Большинство из них нервничало, хотя и старалось скрыть свое волнение.
  Интересно, а как в их глазах выглядел я?
  Среди всех явно выделялся парень-блондин с симпатичным лицом. Мне показалось, что он был единственным, кто не пытался изобразить спокойствие, а постоянно пребывал в состоянии апатичной безмятежности. Что еще притягивало к нему взор так это небольшой чемоданчик в руках. На фоне стандартных армейских вещмешков разной степени потертости чемоданчик выглядел чужеродным предметом, невольно рождая мысль о причинах нахождения его владельца в наших рядах.
  У блондина как раз настала очередь идти к психиатру.
  Глядя на дверь с табличкой, он замешкался, нервно помахивая чемоданчиком, и мне кажется, я понимал ход его мыслей. Данный предмет в руках наверняка родит кучу каверзных вопросов, и теперь парень мешкал, не зная, что делать со своим имуществом - брать с собой или пристроить где-то у стены.
  Вдруг там что-то ценное и человек боится потерять, подумал я, решая предложить свою помощь.
  - Давай подержу.
  Его взгляд был полон холода.
  - А почему вы, - "вы" было выделено особо, - обращаетесь ко мне так фамильярно. Мы что знакомы?
  - Да нет. Но ведь вместе ... - я сделал жест рукой, обводя коридор. - Кстати, вот хороший повод познакомиться.
  - А зачем?
  - Ну, если все-таки вместе ... то ...
  - А если не все-таки? А вдруг вы комиссию не пройдете?
  - Скорее ты не пройдешь! - не сдержался я. - Я просто помочь хотел, за вещами присмотреть и все.
  Он кривил свои губы.
  - Как это я могу оставить свои вещи незнакомому человеку. Может, у меня там лежит самое дорогое. Именной пистолет отца, письма от любимой бабушки, фотография рано ушедшей матушки ...
  - Простите ... - я уперся в насмешливый взгляд. - Я не знал, что ваша мама умерла ...
  - Я сказал, может ...
  С этими словами блондин сунул мне в руки чемоданчик и скрылся за дверью врачебного кабинета.
  
  
  На "ты" блондин перешел легко, едва вернулся обратно. Словно другим человеком стал, побывав у психиатра.
   - У меня отец маршал авиации, - сообщил он небрежно, забирая свой чемоданчик. - Узнал, что здесь намечается что-то перспективное и предложил устроить. Я подумал, а почему нет, простым летчиком быть неинтересно, а тут шанс быстро карьеру сделать.
  - Так тебя сюда по знакомству просунули?
  Я не поверил такой наглости, никто в открытую не признается в таких вещах. Да и недостойно это звания комсомольца и советского летчика.
  - С таким-то отцом, - подтвердил он, не смущаясь.
  - А ведь сюда самых лучших отбирали, - во мне начала подниматься злость.
  Тут я, конечно, от себя присочинил. Про лучших мне было неизвестно, но, во-первых, вряд ли со всех летных училищ посылали сплошь двоечников и отстающих, а, во-вторых, я то ведь в учебе был самым успевающим. Про дисциплину, правда, этого не скажешь, случай со спасением самолета сразу перевел меня в разряд злостных нарушителей дисциплины ... А, вдруг, здесь все такие, нарушители.
  - Может тебя выгонять собирались, вот и направили сюда? - решил я тут же уточнить.
  - С таким отцом не выгоняют, - повторил блондин.
  - Вот видишь, - сделал я вывод, - значит, вместо тебя мог поехать кто-то более достойный.
  - Не мог, а точно поехал бы, - согласился он без малейшего смущения. - Но, батя сказал, дело перспективное, я его и заставил поговорить с нужными людьми.
  - Ну, ты и ... - вскипел я, лишь в последний момент удержавшись, чтобы не добавить обидного определения.
  - Какой?
  - Я бы с тобой в бой не полетел.
  У нас в училище не было более обидного выражения в отношении летчика: значит и пилот ты никудышный, и товарищ неважный, подведешь в трудную минуту. Не дай бог услышать подобное в свой адрес, стыда не оберешься.
  Но блондин не смутился, наоборот.
  - Представь, я бы с тобой тоже. Как ты летаешь, неизвестно, зато характер вижу несдержанный, нервничаешь по малейшему пустяку. Нет мне такой напарник ни к чему.
  Невозможно было сказать, серьезен он или просто насмехается, глаза смотрели спокойно, но создавалось впечатление, что в уголках красиво очерченных губ затаилась ироничная улыбка. Не говоря ни слова, я перешел на дальний конец коридора.
  
  
  Последняя стадия отбора выдалась весьма будничной. Да какой бы она не была, хоть с фанфарами, хоть без - сил на выражение эмоций уже ни у кого не осталось.
  Уже поздно вечером к нам, едва державшимся на ногах от усталости, вышел лейтенант и зачитал фамилии тех, кто должен остаться. Восемь человек. Со мной и с сыном маршала авиации. Остальные - "кругом марш, строиться на улицу с вещами".
  
  
  Ночь мы провели в какой-то казарме. Разделись, кто где смог и рухнули на свободные койки. Спал я беспокойно. Стоило лишь провалиться в спокойное забытье, как являлся врач-психиатр и глядя на меня пронзительными глазами крутил перед лицом скрюченным пальцем.
  - Товарищи курсанты, подъем.
  За окном было уже утро. Солнечный свет лег на наши помятые лица. Вчерашний лейтенант выглядел как-то странно, торжественно что-ли, вот самое подходящее определение. Он обвел нас понимающим взглядом.
  - Значит так, полчаса на сборы. Туалет и умывальная комната в конце коридора. Привести внешний вид в порядок. Ровно в девять ноль-ноль все должны сидеть в учебном классе, комната номер на этом этаже. Вопросы есть, нет? Разойтись.
  Вид из окна умывальной комнаты открывался непритязательный. Несколько невысоких зданий серого цвета на краю поля, дальний край которого прятался в туманной дымке. Куда же это мы попали?
  
  
  В учебном классе нас ждал уже знакомый подполковник. Теперь он выглядел уже не столь сурово, наоборот, доброжелательная улыбка не сходила с его лица. Рядом с ним за длинным столом сидели еще двое военных в званиях майоров.
  - Товарищи курсанты. Согласно приказу главнокомандующего военно-воздушных сил вы все зачислены в отряд космонавтов. Разрешить вас с этим поздравить.
  Еще не полностью поняв смысл сказанных слов, но, повинуясь вбитому в нас рефлексу, мы вскочили и дружно гаркнули: "Служим Советскому Союзу".
  Подполковник дал команду садиться.
  Лишь опустив задницу на скамейку, ощутив опору под собой, словно снова вписавшись в привычную систему координат, я начал понимать смысл только что услышанного. С моими товарищами происходило то же самое, я видел это по выражениям их лиц: глупо-счастливых, это состояние радости невозможно было скрыть, оно перло наружу, не подчиняясь никаким требованиям дисциплины и самоконтроля.
  Подполковник понимал, что с нами происходит, поэтому некоторое время молчал, перебирая на столе какие-то бумаги и обмениваясь взглядами с хранившими молчание майорами. Наконец решил, что пора продолжать.
  - Товарищи курсанты меня зовут Старовойтов Сергей Николаевич, тем же приказом я назначен командиром отряда космонавтов номер два и являюсь вашим непосредственным начальником. С любыми возникающими проблемами, организации быта и учебы вы обязаны обращаться ко мне, а уже я буду решать, что необходимо делать дальше. Следующее, наш отряд называется вторым. Это означает, что вы являетесь дублерами основного отряда космонавтов, готовитесь по ускоренной программе и в случае необходимости, по приказу партии и правительства будете направлены на выполнение особо важного задания. Времени у нас очень мало, поэтому необходимо отнестись к учебе службе добросовестно и со всей ответственностью советского человека, которому родина доверила выполнение сложного поручения. Вопросы, товарищи курсанты?
  Мы отмолчались.
  - Хорошо. Тогда разрешить вам представить еще двух ваших непосредственных начальников. Майор Зимин Павел Аркадьевич - военный, сидящий справа от начальника отряда, склонил голову, - мой заместитель по технической подготовке. Майор Косоруков Федор Ульянович, - это он представил второго военного, - отвечает за политическое образование.
  Именно теперь я осознал важность ситуации и ответственность, взваленную на нас. Когда вышестоящее начальство представляется по имени-отчеству, это говорит об особой степени доверия, ставит взаимоотношения между нами из простого разряда начальник-подчиненный на более высокий качественный уровень.
  - Товарищи курсанты!
  Когда я следил за жестикуляцией майора Косорукова, движениями рук, мимикой лица, паузами, которые он делал, игрой голоса, то с понижением интонаций до вкрадчивого шепота, то повышением до обличительных раскатов, то понимал, что человек не просто искренне убежден в своих словах, но и получает истинное наслаждение от того, что верит и имеет возможность донести эту веру до нас. Невозможно было остаться равнодушным, видя такую беззаветную преданность своему делу.
  - Империализм изначально обречен в силу объективных исторических причин, но он не желает сдаваться. Его передовому авангарду - Соединенным Штатам Америки, злейшему врагу всего передового человечества не дают покоя успехи Советского Союза в деле освоения межпланетного пространства, и они стараются перехватить лидерство в космической гонке. Вслед за первым советским спутником они запускают свой. Наш советский человек первый полетел в космос, но американцы, путем неимоверных усилий, доведя до максимальной степени эксплуатацию трудящихся, они сумели отправить на орбиту своего астронавта. Это факт вызвал негодование всей прогрессивной мировой общественности, был расценен, как новый виток гонки вооружения, ведь их ядерные ракеты до сих пор стоят нацеленными на страны социалистического лагеря.
  И вот теперь реакционные ястребы готовит новую подлую идеологическую диверсию - собираются первыми провести высадку человека на Луну. Этого ЦК нашей партии допустить не может и им поставлена задача дать достойный отпор, а говоря конкретно - опередить американских астронавтов.
  Именно наш советский человек должен первым ступить на поверхность спутника Земли. Это вопрос чести великой страны, верности всепобеждающих идей Ленина и подтверждения мощи социалистического лагеря. И от вас требуется приложить максимум усилий, чтобы претворить в жизнь намеченные цели. И первым шагом на этом пути будет избрание секретаря комсомольской организации вашего отряда космонавтов. Посовещавшись и обсудив кандидатуры, командование предлагает избрать комсоргом Карпина Евгения. Возражения есть? Нет? Спасибо, товарищи, за проявленную активность.
  Далее слово взял заместитель по технической подготовке.
  Сначала он долго и внимательно рассматривал нас уставшими, мне показалось даже сонными глазами (как оказалось впоследствии, я был недалеко от истины, в те дни ему удавалось поспать не более четырех часов в сутки, что не могло не привести к накопившейся усталости). Потом натянуто улыбнулся.
  - Я уверен, что здесь собрались самые лучшие представители молодого поколения будущих асов. Хочу заранее предупредить, что ваша группа является резервным вариантом, но это не должно означать более облегченного или упрощенного отношения к обучению. За короткий промежуток времени вам необходимо стать подготовленными специалистами и для этого придется работать не просто много, а на грани человеческих сил и возможностей. Надеюсь, данная перспектива никого не пугает?
  Ответом было молчание.
  - Вот и хорошо. Может быть, есть вопросы?
  Ну, Карпин, кто же еще. Сын маршала авиации уже стоял по стойке смирно.
  - Товарищ майор, какова вероятность, что наш резервный вариант окажется задействован? Каковы шансы, что кто-то из нас полетит?
  Вопрос майору Зимину не понравился, я понял это сразу. По наморщенному лбу, появившимся складкам у рта, изменившемуся выражению глаз. Он по-прежнему пытался держаться доброжелательно, но теперь это удавалось ему с заметным усилием.
  - Как вы должны понимать, невозможно привести какую-либо более-менее точную цифру, поскольку не существует таких механизмов и методик расчета, которые могли бы учесть все возможные случайности, события, изменения, обстоятельства и так далее. Но, поскольку наша задача попытаться объективно оценить перспективы, то, подходя с абсолютной прагматичной точки зрения трезвого циника, я бы оценил вероятность полета одного из вас, как ...
  Он сделал долгую паузу.
  - Пять процентов, - не выдержал кто-то позади меня.
  Он продолжал молчать.
  - Три ... два ... один ... - понеслись с разных сторон варианты.
  - Ноль, - Карпин и здесь решил проявить себя.
  На помощь майору Зимину пришел командир отряда космонавтов номер два.
  - Пятьдесят на пятьдесят.
  Он произнес это так, словно отрубил. В классе мгновенно установилась тишина.
  - Именно так, - подтвердил подполковник Старовойтов, - я считаю, что у вас такие же шансы, как и у основной группы, и именно поэтому вас будут гонять без всякой жалости.
  - Товарищи курсанты, - снова взял слово майор Зимин, - по результатам медико-психологического обследования и индивидуально-типологических особенностей характера вы разбиты на четыре экипажа, по два человека в каждом. Сейчас я зачитаю составы. Далее вас ждет завтрак и расселение по комнатам. В десять часов встречаемся здесь, распорядок дня и расписание занятий уже будут готовы. Итак, экипаж номер один: курсанты Бердыев и Мамелян.
  Бердыев - невысокий крепыш с лицом на котором просматривались явные признаки азиатской крови. Фамилия второго говорила обо всем сама.
  Члены второго экипажа был очень похожи друг на друга: Пинковец и Урбанчик, оба невысокие, темноволосые, с ямочками на подбородке.
  - Состав экипажа номер три, - тут я напрягся, вполне возможно что в очередной связке прозвучит моя фамилия. Кто в таком случае может быть моим напарником. Минус блондин, почему-то я не сомневался, что не попаду с ним в пару, остается двое - один с виду явный хохол и ... - курсанты Блинов и Корытько.
  Барабанная дробь. Невольно я повернул голову и встретился со встречным взглядом блондина. Он дружески улыбнулся и я поспешно отвернулся, скрывая разочарование.
  - Экипаж номер четыре: курсанты Карпин и Синичкин.
  Ну, почему так не везет.
  - Далее лейтенант Авдеев (лейтенант, сидящий позади нас вскочил, он держал себя так тихо, что мы даже подзабыли о его присутствии) отведет вас к месту проживания. В комнатах будете располагаться по экипажам. Вам дается час времени на обустройство и завтрак. В десять встречаемся здесь. Распорядок дня и расписание занятий уже будут готовы.
  
  
  - Евгений.
  Первое, что он сделал, едва мы оказались наедине в нашей комнате, протянул руку, представляясь. Мне ничего не оставалось, как пожать его пальцы в ответ.
  - Алексей.
  - Какое место предпочитаешь?
  Если учесть, что он уже успел примостить свой чемоданчик на кровать, стоящую ближе к окну, вопрос, как говорится, являлся чисто риторическим. Я не стал спорить и молча положил свой вещмешок на вторую кровать, у двери.
  Карпин тем временем критически осматривался. Осматривать в принципе было нечего. Обычная маленькая комната, похожая на вытянутую каморку, две солдатские железные кровати вдоль стены, стол и шкаф.
  - Да, будущее советской космонавтики могли бы разместить и получше. Одеяло тоненькое, подушка вообще одно название.
  - Мы сюда не отдыхать приехали, - сухо сообщил я. - И, вообще, если так не нравится, можешь написать рапорт. Так, мол, и так, у меня не хватает подушки и теплого одеяла.
  - А тебя, значит, эти постельные принадлежности не напрягают?
  - Нисколько. Если надо, я могу вообще спать без одеяла. Если понадобится, могу вообще не спать.
  - А вот я как-то не привык без сна.
  - Тем более стоит поторопиться с рапортом. Ввиду невыносимых условий прошу отправить меня обратно к папе.
  - Ну, зачем же. Ведь есть товарищи-аскеты, которые всегда помогут. Слушай, одолжи мне свою подушку.
  - С какой это стати?
  - Тебе все равно, а товарища выручишь. Заодно поставишь сразу две галочки.
  - Какие еще галочки? - насторожился я.
  - Одну в графе - деяния молодого стойкого курсанта, вторую - хорошие поступки комсомольца Синичкина. Там наверху, - он небрежно ткнул пальцем в потолок с облупленной побелкой, - тебе обязательно зачтется.
  - Я не верю в то, что наверху, - парировал я.
  - Тогда стоит поторопиться с рапортом, - передразнил мой напарник. - Так мол и так, я вот не верю, а некоторые проявляют непростительную слабость.
  Вот, сволочь маршальская. Ну и покажите мне того ученого психолога, который подобрал нас в один экипаж. Убил бы, честное слово.
  
  
  Настоящего комсомольца не могут остановить всякие трудности. Более того, в подобных обстоятельствах преодоления преград, комсомолец только закаляет свой характер.
  
  
  Расписание уместилось на половине обычного листа.
  Большая часть занятий относилась к изучению конструкции корабля. На втором месте по отведенному на них времени была "Теория полета пилотируемого космического аппарата. Баллистика и навигация". Дальше шли физическая и медико-биологическая подготовки, между ними промежуточное положение занимали изучение основ космической и авиационной медицины и политически-воспитательная работа.
  Я полагаю, это была типовая программа подготовки, по которой работал основной отряд подготовки космонавтов за единственным отличием - строка "Отработка прыжков с парашютом" в разделе физической подготовки был перечеркнута, и сбоку стояла резолюция "Отменить. Подполковник Старовойтов".
  Именно с медико-биологической подготовки вкупе с развитием физической выносливости мы и начали.
  - Для начала можете выбрать сами и попробовать, - гостеприимно махнул рукой майор Зимин, - после каждый получит конкретные задания с указанием нагрузки и времени занятий.
  В учебном помещении, среди множества приспособлений и тренажеров заместитель по технической подготовке буквально преобразился. В нем не осталось и тени сонливости, глаза загорелись, движения стали ловкими и эргономичными, ловкими, ничего лишнего, все подчинено идеально достижению выверенной дистанции и требуемого результата при минимальной затрате времени и усилий.
  Самый шустрый из нас уже стоял на бегущей дорожке, смешно перебирая ногам и стараясь приспособиться под движение черной ленты.
  - Экипаж? - крикнул Зимин.
  - Вто - ррр - ой.
  - Отлично. Второй экипаж занимает беговую дорожку. Следующий кто?
  - Четвертый экипаж, товарищ майор, - возник перед ним Карпин.
  - Давайте в "кресло Барани", - Зимин указал на странную конструкцию, представляющую собой металлический стул с поручнями и подножкой. К сидению стула был вертикально прикреплен стержень, приваренный к металлической балке, тянущейся из стены.
  - Предназначено для оценки реакции вестибулярного аппарата при внешних воздействиях. И майор показательно толкнул стул, придавая сидению вращение.
  В итоге каждый экипаж по очереди выполнил упражнения на всех тренажерах. Скажу честно, с последнего - "качелей Хилова" я слазил с ощущением полностью разбитого тела, абсолютной раскоординированности движений и с красными бликами в глазах.
  - А ведь еще центрифуги не было, - прокомментировал Зимин мой внешний вид.
  Утешало, что остальные выглядели не лучше. За исключением Карпина, который держался так, словно и не он минуту назад жадно хватал воздух, скрежеща зубами. Быстро отдышался и теперь насмешливо смотрит в мою сторону, гад.
  По окончании занятий заместитель по технической подготовке перебрал в руках листки с результатами прошедших тестов.
  - Ну, что, товарищи курсанты, цифры для первого раза вами показаны неплохие. По совокупности у нас даже определился лидирующих экипаж, остальные, правда, отстали совсем ненамного. Вот отталкиваясь от этих данных, и будем дальше работать, выявляя слабые места и устраняя недостатки.
  Как не хотелось мне поскорее на ватных ногах добраться до своей комнаты, я заставил себя пойти искать командира отряда.
  - Товарищ подполковник, мы с курсантом Карпиным не подходим друг к другу в качестве экипажа.
  Старовойтов не смог скрыть своего удивления.
  - На основании чего вы делаете подобный вывод?
  - На основании личного общения.
  - То есть, вы подвергаете сомнению компетентность людей, ответственных за подготовку всего отряда в целом, и за ваше обучение в частности.
  - Никак нет. Но, как я заметил, подбор экипажей проходил в условиях нехватки времени и, возможно, на этом этапе могла произойти досадная ошибка.
  - Запомните, курсант Синичкин, - зло отчеканил Старовойтов, - и я очень надеюсь, что больше подобных проблем у нас возникать не будет. Ваше дело учиться и становиться специалистом, а остальными вещами пусть занимаются другие, назначенные для этого люди. Понятно?
  - Так точно.
  
  
  Карпин донельзя довольный уже валялся на кровати и при моем появлении потянулся, как обожравшийся кот.
  - Синичкин, а, хочешь, отгадаю, о чем ты, такой унылый, беседовал с командиром отряда?
  Ну, как он мог догадаться, почему я отсутствовал? На лице у меня что ли написано?
  Я отказался, но он не унимался.
  - Тут даже и напрягаться не надо. Ходил, чтобы объяснить, как мы не подходим друг к другу.
  - Так и есть.
  - Чем же я тебе так не понравился?
  Я не стал скрывать. И уходить от ответа не стал.
  - Своими взглядами на жизнь. Обывательскими. Частнособственническими. Шкурными, наконец. Даже не понимаю, как тебя такого приняли в комсомол.
  Он уставился на меня с неподдельным удивлением.
  - Слушай, Синичкин, ты и в самом деле такой тугодум или просто прикидываешься. Я же тебе говорил, у меня отец маршал авиации. Как я после этого могу не быть комсомольцем. Вот твои родители кто?
  - Нет у меня родителей.
  Его взгляд изменился, не помягчел, нет, просто стал не столь монолитно холодным.
  - Из детдома что ли?
  - Из деревни, - буркнул я, стараясь не развивать тему, - у деда жил.
  - А с родителями что произошло?
  - Погибли геройской смертью.
  - Вот видишь, - смерть моих родителей его странным образом воодушевила. - Тоже веская причина, чтобы в комсомол по быстрому влезть. У меня папа шишка, у тебя родители посмертно герои.
  - В комсомол не влазят. В него вступают по велению сердца.
  - Бывает и так, - он словно не заметил моего ледяного тона и презрительного взгляда. - Но к велению сердца необходимо еще приложить и автобиографию. И у тебя и у меня она правильная, лучше некуда. Как видишь, есть у нас с тобой общее.
  Я вспомнил наказ Старовойтова и не стал пререкаться. Да ну его, напарничка хренова. Лучше спать лягу, устал я за сегодня.
  
  
  Сон - единственное от чего я получал настоящее удовольствие. Стыдно признаться, ведь время, которое я тратил на него, приходилось отрывать от занятий, и, таким образом, оно не могло быть задействовано с максимальной пользой для себя и страны. Но, с другой стороны, сон был просто необходим для восстановления сил. Ведь уставший я не смог бы готовиться так хорошо, насколько это было необходимо. Я постоянно уговаривал себя, что вот, мол, отосплюсь эту неделю, отдохну, а потом обязательно буду ложиться на час позже, вставать на час раньше, а сэкономленные таким образом минуты использую для дополнительных занятий.
  Но ... Первый месяц я спал, как убитый, и ничто не могло изменить этого состояния.
  
  
  Как я уже упоминал, на повороте перед населенным пунктом, в котором мы теперь обитали, висел указатель "Зеленый".
  Это было старое официальное название, которое, в итоге, не прижилось в среде местных новоселов. Слишком уж приземленно звучит, да и по цветовой гамме никак не соответствует направлению деятельности.
  Сейчас невозможно сказать, кто первый окрестил городок "звездным". Однако название приняли, только первая буква стала заглавной. Но дорожные указатели менять не стали: из-за режима секретности.
  Неподалеку находится железнодорожная станция "Чкаловская", по утрам, пока городок еще спит, гудки маневрирующих паровозов служат для нас самым верным будильником. Ого, басовито звучит, это "утренний ярославский" подходит, можно еще минут тридцать смело покемарить. А вот когда пронзительно свистнет "костромской", то следует вскакивать без промедления.
  Звездный городок планировался, как место подготовки космонавтов и первые специалисты начали расквартировываться здесь несколько лет назад. Городок разрастался вместе с расширением космических программ, и теперь в нем обитает несколько тысяч человек: космонавты, сотрудники центра, их семьи и дети. Постороннему человеку попасть сюда невозможно и лучше не пытаться.
  Звездный городок делится на две части: сам центр подготовки и жилой поселок. Из наших окон открывается невзрачный вид: неровное поле с проплешинами глинистой земли среди травы, хвойный лес, нависающий елками над полем, на окраине леса остов строящегося здания. Дом, в котором мы проживаем, расположен на самом краю жилого поселка - десятка стандартных домов-бараков. Утром мы проходим сквозь них: еще тепло-сонных, с хаотично разбросанными светящимися окнами кухонь, сквозь приоткрытые форточки несет запахом чего-то подгоревшего и доносятся звуки бравурных маршей.
  Еще пара сотен метров между хвойного перелеска и дорога, изгибаясь, упирается в серое двухэтажное здание с широкими окнами на всю стену, который, собственно, и есть "Центр подготовки космонавтов имени Ю.А. Гагарина". Именно здесь и куют будущих покорителей космоса.
  
  
  Я решил, что пришла пора написать письмо на родину. Начал бодро. Здравствуй милый дедушка, Константин Макарыч, в смысле, Ничипор. А вот дальше чистый лист бумаги ввел меня в настоящий ступор. Оказалось, что больше я не могу написать о себе ни строчки, потому что вся моя жизнь теперь стала сплошной государственной тайной. Любой полунамек о том, чем я занимаюсь, одно неосторожное слово тут же бы запустило механизм цензуры, как через сито пропускающее сквозь себя мои осторожные каракули. В общем, писать оказалось не о чем, так общие фразы: жив, здоров, учусь, сейчас обживаюсь на новом месте. В итоге получилось, что мои расспросы о новостях в деревне, о том, как кто поживает и чем занимается, заняли больше места, чем собственное жизнеописание.
  
  
  На дверях был прикреплен лист бумаги. Текст просто завораживал.
  "Расписание занятий.
  Первая смена. Программа "Л-1", состав экипажей.
  1: Леонов-Макаров;
  2: Быковский-Рукавишников;
  3: Попович-Севастьянов.
  
  Программа "Л-3", состав экипажей.
  1: Горбатко-Кубасов;
  2: Николаев-Волынов;
  3: Хрунов-Шонин.
  
  Вторая смена. Программа "Л-2", состав экипажей.
  1: Бердыев-Мамелян;
  2: Пинковец-Урбанчик;
  3: Блинов-Корытько;
  4: Карпин-Синичкин."
  
  
  - Что ты так остолбенел, Синичкин?
  Я простил ему грубый тон. Сейчас он сам увидит и тоже оцепенеет. Потому что ни одному советскому человеку невозможно по-другому отреагировать в такой ситуации.
  - Посмотри.
  Я сделал шаг в сторону, чтобы не мешать. Он посмотрел, но превращаться во что-то неподвижное, символизирующее уважение и трепет, не торопился. Более того, тон его стал еще более высокомерным.
  - И что я должен увидеть? Занятия, две смены, все как в школе.
  Он просто не соображает, снизошло на меня озарение.
  - Фамилии, - подсказал я. - Посмотри внимательно.
  Он еще раз старательно изобразил интерес. Выпрямился ничем не воодушевленный.
  - Наш номер по-прежнему четвертый.
  - Выше, - не выдержал я и ткнул пальцем в нужное место.
  - Хорошие фамилии. Известные. На слуху. И что?
  - Ну как же ты не понимаешь, - я всплеснул руками, негодуя на его равнодушие. - Это же те самые настоящие космонавты. Герои. А теперь нам предстоит учиться вместе. Рядом. Если повезет, мы сможем даже встретиться с ними, пожать руку, пожелать успехов.
  - И потом руку неделю не мыть, чтобы не испортить волшебную ауру.
  - Какую ауру? - не понял я.
  - Ладно, проехали.
  Тем не менее, Карпин уходить не спешил, задержавшись возле списка.
  - А ведь интересно получается, - пробормотал он себе под нос. Я расслышал.
  - Что интересно?
  Сам я, как ни вглядывался, не мог разглядеть еще что-то особенное.
  - Вернее, совсем неинтересно.
  - Не говори загадками, - попросил я.
  - Да какие к черту загадки. Помимо нашей группы, имеется еще две и в каждой несколько экипажей.
  Я хмыкнул, что это не является секретом.
  - Но занимаются по очереди. Почему?
  Я жму плечами - у меня нет ответа. Да и какая разница.
  - Значит, тренажеров на всех не хватает, - продолжил рассуждать Карпин. - Даже если из них кто-то и полетит, то у остальных шансов получится мизер. Это как при обычных полетах. За восемь лет, начиная с 1961 года, в космос поднялось всего полтора десятка человек. И что же теперь получается, исходя из имеющегося набора информации? Какой следует задать вопрос?
  - Какой? - повторил я, чувствуя, как в голове образовалась каша.
  - А зачем надо было создавать еще один отряд? Наш Л-2.
  - Ну, - протянул я, - нас готовят как смену. Тебе же сказали про резервный вариант.
  - Смену, которая вряд ли полетит, - жестко дополнил он. - Ты что думаешь, я просто так поинтересовался о вероятности нашего полета. Подумай сам, сможешь ли ты опередить все эти известные фамилии, которые находятся в очереди кандидатов на полет.
  
  
  Накаркал товарищ заместитель командира отряда по технической подготовке.
  Помещение своей формой напоминает сплющенную бочку. В верхней части стены, по кругу, почти под самой крышей расположен ряд окон, назначение которых мне непонятно: внутри постоянно поддерживается электрическое освещение.
  В центре помещения находится центрифуга. От одного ее вида у меня портится настроение и учащается пульс.
  Техник так и шутит при моем появлении - "99-й пошел" (я чуть-чуть не дотянул до начального значения в сто ударов сердца в минуту, теперь все в ожидании достижения этого рубежа и больше остальных - мой верный напарник).
  Когда я сажусь в кресло, весь обвешанный датчиками, которые фиксируют биопотенциалы коры головного мозга и сердечной мышцы, регистрируют параметры кровяного давления, дыхания и чего-то еще, спина, независимо от моего старания сохранить хладнокровие, покрывается холодным потом.
  А дальше начинается ужасное: центрифуга запускается.
  Вначале твою голову клонит вниз, вдавливая в плечи. Это происходит при перегрузке в "2 g". Дальнейшее увеличение скорости доводит дело до "4 g", что проявляется тянущим ощущением в груди. Тянущим вниз, словно тебя медленно заполняют металлом. Кажется, что ступни и голени распухают.
  Кровь отливает от головы, причем отливает буквально - такое впечатление, что внутри твоего черепа выдернули затычку и его содержимое стекает, заставляя ноги распухать еще более. Становится хуже видно, все словно покрывается туманом, хотя на такой скорости сложно оценить качество мелькающих внешних предметов. Скоро и оценивать качество становится невозможно - в глазах быстро темнеет и все вокруг превращается в ночь.
  При дальнейшем возрастании перегрузки я стабильно теряю сознание - такова особенность организма.
  Если вы считаете это самым тяжелым, что можно выжать из данного тренажера, то ошибаетесь. Потому что точно такую же программу нам приходится выполнять в положении вниз головой.
  Самое противное ощущение при этом: вся кровь, протекающая в твоем теле, стремиться собраться в голове. Сравните размеры тела и головы. Теперь представьте результат такого стремления.
  Первым делом появляется пульсирующая головная боль. Словно глаза выталкивает наружу и при этом в них сыпанули песку. Ты начинаешь обливаться слезами и такое впечатление - кровавыми, потому что окружающий мир стремительно окрашивается в багровые цвета. Ты странно дышишь, выдох резкий и торопливый, а вдох, наоборот, медленный и затрудненный, кажется, что ты постоянно не добираешь воздуха, выдыхая больше, чем его поступает, и эта разница постоянно растет.
  От дальнейших неприятных ощущений тебя спасает уже привычная потеря сознания.
  
  
  По понедельникам у нас проходили "Уроки мужества". На них замполит рассказывал о славных подвигах советских людей. Примеры, которые он приводил при этом, были совершенно потрясающие, не оставляющие равнодушными ни мое сердце, ни мое воображение.
  Например, сооружение Беломор-Балтийского канала. Я специально после этого прочитал книгу советских писателей, посетивших стройку в 1933 году, но никакого упоминания фактах, приведенных майором Косоруковым, не нашел. Жаль, что такой образец мужества и преданности не стал известен широким массам.
  Так вот, по невнимательности каких-то чиновников или по злому умыслу, на строительство не было вовремя доставлено оборудование и шанцевые инструменты. Конечно, строители могли просто ждать, когда все это подвезут, и их никто бы не посмел упрекнуть, но ... Время было трудное, страна, находясь в окружении врагов, быстро строилась, приближалась зима, и тогда рабочие на собрании добровольно и единогласно решили строить пока тем, что имеется под руками. То есть, самими руками. Тут у меня от нахлынувших чувств даже защипало в глазах. Кругом стоял вековой лес. Не имея топоров, они привязывали веревки к верхушкам деревьев и тянули эти веревки, подбадривая себя песнями и лозунгами, и таким образом выворачивали деревья с корнем.
  Или, например, во время войны было организовано движение имени Александра Матросова. Состоялся призыв добровольцев в отряд так называемых "амбразурщиков", желающих оказалось так много, что в результате жесткого отбора оставляли самых лучших. Задача "амбразурщиков, была, на первый взгляд, проста - закрыть своим телом амбразуру вражеского дзота и подавить тем самым огневую точку противника. В действительности дело архисложное. По пересеченной местности, под огнем противника требовалось добраться невредимым к цели. Поэтому выбирали длинноногих и быстрых, чтобы успели добежать или, наоборот, маленьких и гибких, чтобы проползли по всем впадинам. У них забирали оружие, чтобы было легче маневрировать, многие снимали сапоги, ведь босиком бежать легче.
  
  
  Напарник не разделял моего восторга.
  - Подвиг это то, что отделяет героев от живых.
  Карпин произнес это не то брезгливо, не то с сожалением, словно съел что-то невкусное. В общем, не понравилось мне, как это прозвучало.
  - Я не очень понял. Ты что, против подвига?
  Он посмотрел очень внимательно, без привычной идиотской ухмылки.
  - Да, я против подвигов.
  Внутри меня как жаром полыхнуло. Вот чего-чего, а такого непонимания простых вещей я никак не ожидал.
  - Разве это плохо, если человек во имя своей родины жертвует жизнью? Вот у нас в прошлом году случай был. Загорелось колхозное поле, и тракторист бросился его спасать. Очень сильно обгорел, неделю пролежал без сознания в больнице. Спасти не удалось. Его именем назвали школу и установили бюст во дворе. Теперь возле него принимают в пионеры и комсомол. Вот это жизнь, отданная народу. Вот с кого всем нам следует брать пример.
  - Ты, наверное, ему завидовал тогда? - поинтересовался Карпин, изучая меня своими карими глазами.
  Я смутился. Он угадал мои тайные мысли, когда мы всем классом дежурили у больницы, чтобы при необходимости сдать кровь или сделать для героя что-нибудь еще. Я чувствовал горячее дыхание славы, которая скользила мимо нас в палату, где лежал обгоревший тракторист, оно обжигало и рождало острое желание совершить нечто достойное, доблестное, чтобы и тебя вот так же заметили и отметили.
  - А от чего загорелось поле?
  - Ну ... Гроза, наверное, была, молния ударила, от нее и пошло полыхать.
  - Не сочиняй, - прервал он меня резко, даже грубо. - Грозы без дождя не бывает, значит, поле мокрое. Да и молния по полям не бьет, а по чему-нибудь высокому. Дереву, башне, зданию одинокому.
  - Ну, тогда не молния.
  - Послушай, Синичкин, - он упорно гнул к чему-то, известному лишь ему одному, - а этот ваш тракторист случайно дневник не вел?
  - Не знаю, - растерялся я. - А что?
  - Ну, может, он там за неделю до случившегося записал у себя: в такой-то день совершить подвиг. Желательно славный.
  Теперь я понял, что он шутит. И даже не просто шутит, а издевается надо мной. Надо мной и идеалами, в которые я так верил, и которые с такой горячностью отстаивал здесь.
  - Тебе, значит, и дневники не нравятся.
  - Дневники мне безразличны. Хотя считаю, что их ведут те, у кого проблемы с общением. Но, согласись, Синичкин, вряд ли ваш тракторист заранее планировал тушение пожара в определенном месте и в определенное время.
  Не хотелось, но я вынужден был согласиться.
  - И что из этого следует?
  - А из этого следует, что любой подвиг, получается спонтанно, случайно и заранее не готовится. Из этого вытекает, Синичкин, что любой подвиг есть результат чьего-то головотяпства или чей-то ошибки. Любой подвиг слишком дорого обходится, Синичкин, поэтому лучше всем работать профессионально и ответственно, и тогда потребность в этих героических деяниях отпадет.
  Говорил он красиво, уверенно, и другой на моем месте растерялся под напором таких заключений и манеры их изложения.
  Но у меня имелся в запасе аргумент, который мог перебить все его доводы. Поэтому, сделав весомую паузу, я уничтожил его своим ответом.
  - Но есть еще моральный фактор. И вряд ли ты станешь отрицать, что идеологическое влияние воздействие подвига не перевесит все твои недостатки головотяпства и прочие мелкие неприятности.
  Он не смог возразить.
  - Вот, например, Гагарин, - добавил я напоследок для ощущения полного триумфа, - разве его полет не перечеркнул разом все предыдущие неудачи.
  Ну, разве мог мой напарник согласиться со мной?
  - Гагарин, если пытаться сохранить объективность, был той же собакой Стрелкой, только говорящей. Ему вообще запрещали прикасаться к органам управления, только в случае самой крайней необходимости, если вся автоматика вдруг возьмет и откажет. Поэтому, сказал он вначале "Поехали", потом бревном пролежал в кресле полтора часа, ничего не делая, пока корабль кружил по орбите, ну, правда, напоследок, с парашютом спрыгнул, обычной собаке такое было бы не под силу.
  - Не смей, - крикнул я, сжимая кулаки, - не смей так отзываться о первом космонавте.
  - Слушай, Синичкин, - поморщился Карпин, - хватит изображать здесь защитника прогрессивного человечества. - Если ты считаешь, что я говорю неправду, сам спроси у нашего замполита.
  
  
  - Товарищ майор, - бодро начал я, - разрешите уточнить, какие действия по управлению космическим кораблем "Восток 1" осуществлял на орбите ...
  Глядя на начавшее наливаться кровью лицо начальства, голос мой принялся терять напор:
  - ... космонавт номер один ...
  Пока окончательно не сошел на тихие извиняющиеся интонации:
  - ... у нас тут спор возник.
  - Курсант Синичкин, - от взгляда майора Косорукова хотелось спрятаться под стол, - Юрий Алексеевич Гагарин в процессе своего полета в полном объеме выполнил те задачи, которые были перед ним поставлены. Он блестяще справился с заданием партии и правительства и стал первым человеком, облетевшим нашу планету. Суть жизни любого военного человека, которым был Гагарин, и которым, кстати, являетесь и вы, заключается, в первую очередь, в точном и своевременном выполнении приказов, которые ставит перед ним его командование. Приказ Гагарину был контролировать работу систем управления кораблем "Восток". В программе полета предусматривалось и ручное управление кораблем. Но надежность советской космической техники не привела к необходимости применения Юрием Алексеевичем своих знаний на практике. Хотя никто не сомневается, что в случае появления внештатных ситуаций, космонавт номер один справился бы с возникшими проблемами. Или вы курсант Синичкин имеете другое мнение насчет профессиональной подготовки старшего лейтенанта Гагарина?
  - Никак нет, - пролепетал я, чувствуя, как язык становится неподвижным.
  - У вас есть еще вопросы?
  - Никак нет.
  Замполит повернулся, сделал шаг к доске, но все-таки не выдержал и, обернувшись, выдавил сквозь сжатые зубы:
  - Еще раз выдашь что-нибудь подобное, вылетишь нахрен из отряда. Понял?
  Ответа дожидаться не стал, считая, что тот очевиден.
  - И передайте майору Зимину, что вы первый кандидат на сурдокамеру.
  
  
  Как коротко пояснил заместитель командира отряда по технической подготовке, основным назначением сурдокамеры является моделирование условий, которые будут воздействовать на организм космонавта в предстоящем полете.
  - Главная задача - это проверка нервно-эмоциональных реакций, - веско дополнил он. - И устойчивости психологического состояния.
  В общем, одиночная камера для тех, кто ведет себя неправильно.
  У меня же создалось впечатление, что именно сейчас предстоит сдать самый трудный экзамен. Сдам его, не сломаюсь, значит, смогу дойти до конца. Кандидатов много, есть еще первый основной отряд, поэтому держать здесь людей, хоть в чем-то проявивших слабость, не будут. Вылетишь пробкой. А вылетать мне было некуда.
  - Это чтобы скучно не было, - с издевкой добавил замполит, вручая мне несколько толстых томов с технической документацией.
  Сурдокамера представляет собой что-то вроде небольшого вагончика, с глухими, обшитыми железными листами, стенками. Попасть внутрь можно через дверь, в которой имеется единственное маленькое окно. И теперь, сидя внутри, сквозь окошко закрытой двери я мог видеть майора Зимина и обступивших его курсантов, которым он что-то объяснял. В принципе можно было догадаться, о чем идет речь. О целях испытаний рассказывает.
  "Товарищи, космонавту во время своей работы приходится решать две большие проблемы: нахождение в течение длительного времени в изолированном пространстве малого объема без привычных раздражителей.
  Во-первых, начнем, с того, что ему придется жить в условиях отсутствия веса, что приведет к потере привычных нервных импульсов, обычно посылаемых в центральную нервную систему многочисленными рецепторами. Вестибулярный аппарат в обстановке невесомости также перестает выполнять свои функции: где "низ" и "верх" человек сможет узнать, ориентируясь только при помощи зрения, а стоит ему закрыть глаза, как такая привязка исчезает.
  Во-вторых, на зрительный аппарат станут действовать чуждые раздражители. На Земле мы привыкли к мягким переходам цветов, в космосе вы увидите только очень яркое и очень темное, и как следствие, болевые ощущения и притупление ощущения глубины пространства. И это еще не все, будет отсутствовать привычная частая смена зрительных впечатлений.
  В-третьих, отсутствие звукового фона. В нашем мире мы постоянно находимся среди различных звуков, которые поддерживает тонус мозговых процессов. В космосе подобный стимул отсутствует, что не может не ощущаться человеком.
  В-четвертых, общение. Кора человеческого мозга, получая очень ограниченное число сигналов извне, впадает в тормозное состояние. Что отрицательно сказывается на функциональных возможностях.
  В-пятых, вибрации ...
  В-шестых ..."
  Окошко снаружи закрылось.
  Теперь я был один. Совсем один. Я был полностью лишен любой информации извне: сквозь тяжелую герметичную дверь не проходило ничего. Я мог только верить, что существует связь между мной и внешним миром. И эта связь действует. Я сигнализировал, что проснулся, что работаю, что чувствую себя нормально, но не получал ответов. Если бы весь мир в это время погиб, я бы остался в неведении относительно его судьбы.
  Сначала я подавал сигналы, чувствуя сопричастность к общему важному делу, потом с все нарастающим равнодушием, переходящим в злость, потом безразлично, автоматически, подчиняясь лишь внутренней дисциплине.
  Хорошо, что есть приборы.
  Расставленные на полках, подвешенные к стене и укрепленные на полу. Одни отсвечивают матовыми стеклами, другие развлекают болтающимися туда-сюда стрелками и бегающими цифрами индикаторов. Они играют роль раздражающих факторов и помогают не впасть в дремотное оцепенение. К приборам тянутся провода от электродов, прикрепленных к коже, превращая меня тем самым в подопытного младенца, а камеру в утробу техногенной цивилизации.
  Обязанность выполнять необходимые манипуляции в определенное время помогает остаться в тонусе. И еще книги. Толстые тома. Много страниц. Сотни рисунков. Тысячи разных предложений. Миллионы букв.
  Я занимаюсь регулированием, согласно моим действиям поддерживаются определенные температура, влажность и состав воздуха, но не могу утверждать: наружные механизмы, помогающие мне, действуют автоматически или же обслуживаются человеком.
  Хотя скоро подобные вопросы перестают меня волновать. У меня пропадает ощущение времени и я сам устанавливаю распорядок дня. День превращается в ночь, ночь становится вечностью. У меня есть пища, но я не озабочен проблемой поддержания сил. Я самодостаточен. Я космос.
  Наверное, именно так сходят с ума, думаю я о себе в третьем лице.
  
  
  Первое, что я увидел после открытия двери сурдокамеры, были две пары глаз - изучающие майора Зимина и суровые майора Косорукова.
  - Неплохо! - одобрительно высказался заместитель по технической подготовке. - Тонус в норме, пульс хороший, реакция немного занижена, но незначительно. Вы молодцом, Синичкин, мы видели, как вы пытались изучать документацию.
  Ого, оказывается, есть возможность наблюдать за происходящим внутри камеры.
  - Павел Аркадьевич, - возмутился заместитель по политической подготовке, - да о чем вы говорите. Синичкин просто перелистывал страницы, делая вид, что читает. А сам в это время дремал.
  - Другие и этого не делают.
  - Я учил, - заявил я, словно нерадивый ученик в школе. Несмотря на усталость и внутреннее опустошение, заявление замполита вызвало протест.
  - И много выучили? - ядовито осведомился майор Косоруков.
  - Все. Можете проверить.
  - И проверю, - завелся в свою очередь замполит.
  Он буквально вырвал из стопки у меня в руках том (не помню, когда я успел их схватить, скорее всего, чисто рефлексивно), раскрыл, пролистал несколько страниц, остановил на той, которую посчитал подходящей и протянул книгу майору Зимину.
  - Последите, пожалуйста, Павел Аркадьевич, чтобы потом не было претензий, будто я придираюсь. Итак, Синичкин, пожалуйста, начинайте.
  Скажу честно, дальше с моей стороны было чистой воды лицедейство. Я мог вполне нормально и быстро пересказать требуемый текст. Вместо этого я наморщил лоб, прикрыл глаза, словно находился в крайней степени напряжения и сосредоточенности, потом начал выговаривать по одному слову, как будто вспоминая и с силой выталкивая их из себя.
  - Структурная схема управления лунным кораблем состоит из следующих основных систем: система автономного управления, система мягкой посадки, система прилунения, система обеспечения стыковки, система электропитания, система управления бортовым комплексом, система обеспечения газового состава, система терморегулирования ...
  Презрительная гримаса на лице майора Косорукова сначала сменилась недоумением, потом пришла пора удивления, недоверия и наконец, раздражительности. Не желая признавать поражение, он выхватил следующий том и решил контролировать проверку текста сам. Как будто это могло повлиять на конечный результат.
  - Вот с этого места.
  - Есть, товарищ майор. Посадочный модуль имеет четырехопорную конструкцию с сотовыми поглотителями остаточной вертикальной скорости посадки. Амортизационные ноги закреплены на опорном каркасе, размеры которого определяет расстояние от среза сопла двигателя до силового шпангоута на баке окислителя ...
  Не дослушав о четырех группах пирозамках по стыку каркаса и ракетного блока, он громко сдвинул раскрытые половины вместе, сунул книгу заместителю отряда по технической подготовке и удалился.
  Майор Зимин поправил, выравнивая, сложенные тома.
  - Ну, Синичкин, вы не просто молодец, вы у нас уникум. В таких условиях запомнить столько ненужной информации.
  Еще раз удивленно посмотрел и ушел.
  Теперь настала пора курсантов окружить меня галдящим кругом.
  - Ну, ты дал. Здорово. А майор-то как убежал.
  Карпин бесцеремонно растолкал всех, ухватил меня под локоть и потянул в сторону.
  - Ты, что, действительно выучил наизусть все эти талмуды?
  - Сколько я просидел? Сутки, трое?
  - Стандартно, десять дней.
  Он ожидал ответа на ранее заданный вопрос.
  - А как ты сам считаешь, Карпин, вообще возможно вызубрить такую уйму страниц?
  Хотя, чего тут спрашивать. Ответ очевиден, судя по скептическому выражения лица сына маршала авиации.
  - Тогда что ты, Синичкин, сейчас демонстрировал?
  - Телепат я, мысли читаю. Вот смотрел майор Зимин на строку, мысленно ее проговаривает, я в этом момент колебания его мозга улавливаю, и вот результат.
  - Здорово, - напарник показал поднятый большой палец. - А теперь улови, пожалуйста, колебания моего мозга.
  - Не получается, устал.
  - Тогда я тебе и так скажу. Не трынди, Синичкин.
  
  
  А по воскресеньям нам полагается послабление учебного процесса - мы только бегаем кросс. Занимаемся самостоятельно, но, чтобы не было соблазнов отлынивать, нас контролирует лично начальник отряда. Ему удобно это делать - из окон его квартиры на пятом этаже просматривается место наших занятий.
  Ровно в восемь мы выстраиваемся на старте, подполковник Старовойтов открывает одну створку рамы, делает взмах рукой, что означает "доброе утро, товарищи курсанты, рад вас видеть в добром здравии, как приятно начинать это замечательное утро вместе и с пользой, а теперь вперед, я за вами наблюдаю, так что будьте любезны отработать честно и в полном объеме, не будем задерживать друг друга в выходной день".
  Я думаю, у него есть бинокль, потому что иначе невозможно отследить, что мы делаем, когда максимально удаляемся от его дома (не со спутников же он нас контролирует, честное слово).
  По аллее безымянных героев, налево, оставляя в стороне центр подготовки, по кругу, огибая большой пустырь, обрамленный со всех сторон хвойными посадками.
  В дальнем торце пустыря наш маршрут несколько раз петляет вокруг деревьев, дорожка старательно проскальзывает в заросли и, когда мы в изнеможении проходим последние извивы, желание уменьшить путь иногда перевешивает воинскую дисциплину и самое сознательное отношение к учебе.
  В этом случае (когда иногда перевешивает) на финише нас, едва волочащих ноги, уже ждет вышестоящее (пятый этаж, однако) начальство, который напускает в голосе металла.
  - Кто сегодня старший? Вам, Синичкин, последнее устное замечание. Поскольку четверо, фамилии называть не буду, сами прекрасно знаете кто, сократили маршрут, придется всем пробежать еще пять километров.
  Что-то говорить в ответ и оправдываться бесполезно. Это армия, сынок, и твои пререкания могут лишь добавить всей группе пару лишних кругов.
  Поэтому, сжав зубы и проклиная все на свете, мы бросаемся на продолжение кросса. И проходим его, не отклоняясь от заданного направления даже на полметра.
  
  
  Маршруты нашего кросса проходят мимо памятника первому космонавту. Если мысленно уменьшить бронзовую фигуру до натуральных размеров и встать рядом, то Гагарин окажется ростом чуть ниже меня. И сложение у нас одинаковое. Вот только и мышцы у меня побольше будут. И вообще ...
  - Синичкин.
  Это мои товарищи по отряду номер два. А если точнее, то заботливый напарник. Значит, что пора догонять ...
  В это воскресное утро мы оказались не единственными занимающимися. Навстречу нам вынырнула из-за кустов похожая группа - невысокие, плотносбитые, в таких же тренировочных костюмах.
  Остановившись, мы некоторое время рассматриваем друг друга. Оцениваем знакомую одежду. Их тоже восемь человек, они выглядят постарше нас, матерее. Некоторые лица кажутся мне очень знакомыми, но в голове с трудом совмещается гладкое, улыбающееся лицо на фоне парадной формы и потное, запыхавшееся, затянутое в помятый трикотаж. Но, несомненно, это они. Вторым справа, точно стоит Леонов.
  Старший их группы (я его не узнаю) делает неожиданное предложение.
  - Что детишки, не скучно просто так играться?
  - Мы не играемся, мы тренируемся, дедушка - тут же парирует Карпин.
  - Так может на интерес? Посмотрим, какая у нас подготовленная молодежь.
  - На что конкретно?
  - На пиво.
  - Жигулевское?
  - Детишки, вы сейчас почти что обидели очень заслуженных людей одной большой страны. Им по состоянию здоровья противопоказано местное пиво.
  - Кефир? - издевательски предположил Карпин. Улыбка старшего их группы потускнела.
  - Ящик лучшего чешского пива, в магазин только вчера завезли. Согласны, салаги?
  - Дистанция? - Лицо Карпина тоже стало злым.
  - Один большой круг. Оценивается вся группа. Пришел последним, значит, проиграли все.
  - Согласны.
  
  
  Если бы все не произошло так спонтанно и неожиданно, мы бы не согласились на эту авантюру. Отшутились бы, проглотили бы обидные шутки и потрусили бы дальше, каждый своей дорогой. Но видно звезды в тот день сошлись таким образом, чтобы свести лунные отряды в очной дуэли.
  
  
  Начали не слишком быстро. Приводя в порядок дыхание, разогревая мышцы, привыкая к определенному ритму. Бежали все вместе, вперемешку. Я пристроился вслед за темноволосым крепышом, старательно повторяя его движения. Постепенно и все распределились таким образом, каждый выбрал себе соперника, сходного по возможностям и старался не отставать.
  После половины дистанции скорость возросла. Начались попытки отдельных старших товарищей оторваться от своих сопровождающих. Карпину было легче всего, его визави дернулся пару раз, понял, что убежать не получится и перестал пробовать. Мой темноволосый вообще не пытался сделать ничего подобного, просто молотил передо мной локтями, я придерживался его темпа, глядя, как потихоньку темнеет от пота спина тренировочного костюма.
  В итоге именно мы оказались отстающими. В любой другой ситуации не так и страшно, но теперь именно от нашей пары зависел итог спора.
  - Давай, - заорал уже отдышавшийся Карпин.
  Темноволосый тут же поддал, сразу оторвавшись от меня.
  - Синичкин, гони, - Карпин видно решил, что для моего ускорения необходимо персональное обращение.
  Задыхаясь, почти не чувствуя ног, которые стали неподъемно тяжелыми, я рванул вперед. Три шага - догнал темноволосого, еще два - поравнялся, еще несколько - обошел. До условного финиша оставалось совсем чуть-чуть и в этом момент меня ударило по ногам. Я рухнул, уже касаясь земли, сгруппировался, стараясь кувыркаться поменьше, и в итоге остался лежать у последней невидимой черты, которую тут же проскочил темноволосый.
  Мой соперник победно вскинул руки и тут же осел, хватая ртом воздух. Так мы и замерли друг напротив друга: я лежа и сверкая глазами, он сидя и отводя взгляд в сторону.
  - Нечестно, - крикнул Карпин, - он ему подножку поставил.
  - Ваш товарищ сам зацепился, - не согласился старший наших соперников. - Падал бы вперед, победил. А так, с вас пиво.
  - Сейчас получите пиво, в горле застрянет.
  Несогласные стороны начали воинственно выстраиваться в две неровные шеренги, лишь наша пара, обессилев, пока не шевелилась.
  - Смирно.
  Пришлось вскакивать и вытягиваться.
  - Товарищ подполковник, личный состав ... - тут их старший сделал небольшую паузу, видимо не зная, как правильно нас назвать, потом решил пропустить эту формальность - проводит занятия по физической подготовке.
  - Вольно. Курсанты первого отряда могут продолжать занятия.
  - Есть.
  Прощальный обмен выразительными взглядами и мы остались одни со своим начальством. Вид у подполковника Старовойтова был странный: тренировочные брюки, на босых ногах туфли, надо всем этим военный китель со знаками отличия. Фуражка отсутствовала.
  - Кто разрешил соревноваться? И отношения выяснять кто позволил?
  Мы молчали, старательно отводя глаза в стороны.
  - На что спорили?
  Видя медлительность с ответом, начальник отряда начал багроветь.
  - Курсант Синичкин, был спор или нет?
  Ну что за день такой сегодня, постоянно приходится отдуваться за всех.
  - Так точно.
  - На что спорили?
  - На пиво.
  - Жигулевское?
  - На ящик чешского, - решил вмешаться Карпин. - И мы почти выиграли. Если бы Синичкин упал правильно, то ...
  - Смирно! Объявляю на сегодня внеочередные занятия на тренажерах со сдачей контрольных нормативов. Синичкину персонально центрифуга. Всем переодеться, через двадцать минут жду вас в учебном центре.
  
  
  Это оказалась самая легкая центрифуга. Из-за переполнявшей меня обиды я даже не почувствовал действия перегрузки. Нет, ну это же надо обвинить во всем меня. Оказывается, я упал неправильно и из-за этого мы чуть не ввязались в кулачный бой. Оказывается, мне надо было изо всех сил прыгать вперед, чтобы Карпин мог оказаться победителем.
  Вот с такими мыслям я и открутил положенные мне в наказание круги. Когда слез с центрифуги меня ждал сюрприз: отряд в полном составе восседал в уголке за барокамерой, у каждого в руках была открытая бутылка, на полу стоял ящик с торчащими наружу горлышками.
  Неужели галлюцинации начались на фоне перегрузок?
  - Старовойтов, - пояснили, видя мое недоумение, уже слегка хмельные товарищи. - Лично принес. Сказал, что первый отряд занимается уже больше года, а мы их обогнали. В общем, гордится нами, так держать, занимаемся добросовестно и в обиду себя не даем, только за следующее нарушение дисциплину шкуру со спины спустит. Да угощайся, не стой.
  Я посмотрел на довольное лицо Карпина и понял, что ни за что не сяду рядом с ним после сегодняшнего. Хотя жалко, это первое чешское пиво, которое я мог бы попробовать в своей жизни.
  - Не буду. Живот болит, когда падал, видимо ударился.
  Кажется, он все понял. Не смутился, наоборот, обрадовался.
  - Значит, мне больше достанется. Ведь каждому экипажу разделили поровну. Спасибо, Синичкин.
  Позже, уже приобщившись к традициям разных народов и особенностям поведения жителей других стран, обогащенный знаниями, я бы не сдержался и обязательно показал ему средний палец. А тогда я просто отмахнулся.
  И пошел спать. Ну и выходной выдался.
  
  
  Марксистко-ленинская философия учит, что движущей силой нашего мира являются единство и борьба противоположностей. Применительно к себе я мог предложить сразу две пары таких противоположностей: я и мой напарник, я и заместитель командира отряда по политической части. Вот интересно, если, согласно законам математики "минус" на "минус" дает "плюс", то при сложении этих пар противоположностей с моим непосредственным участием получится ли хоть мизерный положительный эффект.
  
  
  - Хотите последний анекдот из жизни америкосов? Абсолютно реальная история.
  Карпин прискакал как всегда: веселый и с новостями.
  - Откуда знаешь?
  - Телеметристы разболтали, а им в свою очередь еще кто-то. - Так вот ... когда NASA запускала своего первого человека в космос, то этот процесс растянулся на несколько часов из-за различных технических проблем.
  - Ну, это нам знакомо, - заметил я раздраженный тем, что пока здесь задание отрабатываю, мой напарничек по гостям ходит.
  Карпин нехорошо зыркнул в мою сторону, но сдержался от ответной реплики.
  - Так вот ихний астронавт по фамилии Шепард все это время лежал в капсуле и вдруг понял, что хочет в туалет по-малому. Да так хочет, что терпеть больше не может. А отлучиться никакой возможности нет. Что делать?
  Рассказчик сделал мастерскую паузу.
  - Так вот в ихнем ЦУПе поосвещались и дали команду мочиться прямо в скафандр. Специалисты решили, что это не опасно, выйти из строя могли лишь электроды, контролирующие биение сердца астронавта. И, те, действительно, словно разом сошли с ума, как только до них добралась теплая струя. Думаю, что если бы они сработали нормально, - тут он позволил себе скривить губы в подобие ироничной улыбки, - то зафиксировали бы резкое замедление сердцебиения будущего астронавта, оттого, что он, наконец, облегчился. К сожалению, запуск в космос и полет прошли успешно.
  - Тупые американцы. Заставили своего первого астронавта сходить под себя на глазах у всех, - заржал кто-то из курсантов.
  - Тупые не тупые, а проблему решили быстро, техника не подвела, а заодно проверили, как себя повел скафандр в нестандартной ситуации. В общем, все обошлось нормально, плохо только, - Карпин чуть помедлил, нагнетая повисшее в воздухе напряжение, - Шепарду, он теперь навсегда будет не только первым американским астронавтом, но и первым американским сцыкуном.
  Дружный хохот.
  На поднятый нами шум заглянул майор Зимин.
  - Отдохнули, вот и замечательно. А теперь на тренажеры.
  
  
  Справедливости ради следует признать, что сын маршала авиации пребывал в отличной физической форме. Хотя радости от той справедливости было немного. Даже хорошего настроения она мне не добавляла, совсем наоборот, замечательные кондиции курсанта Карпина не давали возможности показать, что наш экипаж является наиболее слабым в отряде. Ход моих умозаключений был построен на простейшей логике: если пара худшая по всем показателям, то, в этой паре надо что-то менять, а единственное, что реально поддается изменению - это составляющие.
  С самого начала учебы соревнования среди экипажей стали постоянными - в целях развития здоровой конкуренции и выработки взаимодействия внутри экипажа. Так как знаний у нас было еще недостаточно, то состязания сводились лишь к физическим упражнениям и проверки выносливости: кто сильнее, выше и быстрее. Как не пытался я добавлять в общий вклад нашей пары минимум усилий: условно говоря, переводя с терминологии специальных тренажеров, подтягивался меньше, прыгал ближе, а бежал, естественно, медленнее, это не помогало: Карпин неизменно вытаскивал нашу двойку на передовые позиции.
  После очередного первого места, дождался, когда мы остались наедине в душевой и поинтересовался:
  - Синичкин, ты что, вообще тупой?
  Конечно, подспудно, я ощущал неловкость от своего поведения, но подобные слова звучали весьма обидно.
  - Это еще почему?
  Он демонстративно вздохнул.
  - Я понимаю, чего ты добиваешься. Но, боюсь, начальство не в курсе твоих замыслов и результат может оказаться совсем иным.
  - Например.
  Он приблизил свое лицо к моему. Его глаза были злые.
  - Хочешь сеанс телепатии, пожалуйста. Нашу пару не расформируют. Не надейся, нам не дадут новых партнеров. Нас просто отправят обратно. Тебе то все равно, вернешься обратно в училище, будешь хлебать спирт и травить байки, что чуть не побывал в космосе.
  - А я не переживаю, - соврал я. - Я не стремлюсь делать карьеру.
  - А я стремлюсь. И мне не хотелось бы по вине какого-то закомплексованного придурка лишиться такого шанса в жизни.
  Я молчал, а лицо стремительно наливалось жаром.
  - Так что будем делать, Синичкин? Предложения есть?
  - А у тебя?
  - Есть. Предлагаю решить проблему по-мужски.
  - Это как?
  - Набьем друг другу морды. Кто победит, тот и будет дальше командовать, а побежденный обязан будет подчиняться. Согласен?
  - Вполне.
  Неправ Карпин, возвращаться мне было как раз некуда. А ведь я даже не подумал о таком развитии событий. Но предложение разобраться по-мужски меня вполне устраивало. В деревенских потасовках у меня никогда не было конкуренции: там, где другие выползали со сломанными носами и ребрами, я отделывался лишь парочкой царапин. Друг Серега всегда говорил - с тобой махаться, все равно, что голой жопой крапиву пугать. Ну, пусть мой напарник силен и вынослив, на этот случай имеются разные подлые приемчики, о которых сын маршала авиации с городским воспитанием вряд ли даже догадывается. Вот только что я буду делать в качестве победителя? Возвращаться некуда и оставаться с ним в паре не хочется. Ну, ладно, сначала поставлю ему пару синяков, а потом подумаю, куда двигаться ...
  - Когда и где начнем?
  - Здесь, Синичкин. Здесь и сейчас.
  Поединок оказался на удивление скоротечным. Не успел он произнести последнюю букву в "сейчас", как я сделал быстрый шаг и с размаху двинул кулаком в его интеллигентную скулу. В то место, где располагалась эта скула. Но рука моя лишь со свистом рассекла пустое пространство. Странно, потому что промахнуться на таком расстоянии было невозможно.
  А потом в глазах у меня потемнело. И в челюсти резко отдалось болью. А, может, наоборот, сначала отдалось, а потом потемнело. Но мне, лежащему на мокром кафеле, было без разницы.
  
  
  Помимо хорошей формы у сына маршала авиации было еще два полезных качества - он быстро принимал решения, а приняв, без колебаний и промедлений принимался их осуществлять. Поэтому очнулся я почти сразу после провала в забытье - когда на тебя льется водопад ледяной воды, много без сознания не полежишь.
  Карпин помог мне встать и проводил к скамейке. Голова гудела, как с перепоя, а челюсть ныла. Я попытался было дотронуться до нее, но передумал.
  - Лихо ты мне залепил.
  Черт, а говорить-то как трудно. Не в силах сдержаться, я скривился.
  - Молчи. Лучше слушай и кивай в знак согласия. Я тебя победил, согласен.
  Я кивнул.
  - Все справедливо, дрались ведь по твоим правилам, - ухмыльнулся Карпин.
  Я все же решил побеспокоить челюсть:
  - Каким?
  - Бей сразу, без предупреждения, пока соперник не ждет, ведь победителей не судят, не так ли.
  Чуть помедлив, я кивнул.
  - Теперь, как и договаривались, ты во всем слушаешься и подчиняешься мне.
  - Как долго? - уточнил я, превозмогая боль. Чем больше я нагружал бедную челюсть, тем труднее мне давалось каждое новое слово.
  Тут Карпин призадумался.
  - Действительно, какая-то рабская повинность получается. А ведь мы строители коммунизма, причем, одни из самых активных. Хорошо, давай месяц. А через месяц еще раз устроим мордобой на тех же условиях. Согласен?
  Ответить было бы, но произнести твердо я бы не смог, а шепелявить не позволяла гордость.
  Я лишь кивнул.
  
  
  Для меня номер нашего экипажа - "четыре" являлся просто порядковым числом и никаким образом не указывал на занимаемое положение в иерархии курсантов. Для сына маршала все обстояло с точностью наоборот. Номер нашего экипажа означал, что мы находимся в конце списка, являемся самыми отстающими и совершенно бесперспективными. И, следовательно, был полон решимости изменить данное представление.
  
  
  Но странное дело, прошла какая-то неделя и настроение Карпина изменилось кардинальным образом. И поведение, соответственно, тоже. Если раньше он походил на заряженный аккумулятор, из которого просто искрило переизбытком энергии, то теперь тянул лишь на перегоревшую лампочку. Дошло до того, что я сумел опередить его в кроссе, причем данный факт он воспринял с настораживающим спокойствием.
   Пришла моя очередь прижать его к стенке душевой кабинки.
  - Эй, напарник, что за капризы? Может мне тебе морду набить для обретения тонуса?
  - Ну, набей, - согласился он равнодушно.
  - Говори, что случилось. С таким поведением тебя через неделю выпрут из отряда, а следом и меня за компанию. А мне этого не надо. Я в космос хочу.
  Впервые за последние дни он стал похож на себя. Ухмыльнулся, глаза блеснули привычным циничным отблеском.
  - Расслабься, Синичкин. Никто никуда не полетит.
  От подобного заявления у меня перехватило дух. Все, что предсказывал Карпин до этого, обязательно сбывалось и к его словам следовало отнестись внимательно.
  - Это что, шутка?
  - Отнюдь. Или, если выражаться грамотно, согласно нотациям моей учительницы русского языка, отнюдь нет. Это не шутка, это суровая и неприглядная правда жизни.
  - Откуда у тебя эта информация?
  Он выразительно постучал пальцем себе по лбу.
  - Значит, говорить по-хорошему не хочешь и информацию придется выбивать все-таки с помощью кулаков.
  - Слушай, Синичкин, ну почему ты такой одноцветный. Как зациклишься на чем, так все, буксуешь на месте.
  - Зато ты у нас как радуга светишься. Выламывается тут, корчит из себя знатока русского языка и ничего объяснить не может.
  - Да что тут объяснять. Я не понимаю смысла в подготовке нашего отряда. Я имею в виду второй отряд.
  - Что же здесь непонятного. Мы являемся ближайшим резервом первого отряда. Естественно, наивно полагать, что кто-то из нас в скором времени сможет попасть в первый отряд, но ...
  - Естественно, - передразнил он меня, - наивно полагать, что кто-то из нас ... Синичкин, ты знаешь, во сколько обходится стране каждый экспериментальный запуск? А сколько будет стоить полет человека на Луну, если до этого дойдет дело? Как ты полагаешь, сколько удастся запустить на лунную орбиту кораблей? А на каждый такой корабль в первом отряде есть несколько кандидатов. Да там такая конкуренция, что мы себе и представить не можем.
  - Слушай, скажи прямо к чему ты сейчас клонишь? У меня как-то мозги отказываются разгадывать твои шарады.
  Он посмотрел на меня долгим тяжелым взглядом.
  - Я к тому клоню, что никто из второго отряда не полетит на Луну. В первом хватает людей и без нас.
  - Для чего же тогда нас собрали здесь?
  - Я думал, ты знаешь, - тут же съязвил он. - Ведь это ты у нас отличник боевой и политической подготовки.
  - Но ... Старовойтов говорил, что у нас шансы.
  - А что он еще мог сказать, чтобы поддержать наш энтузиазм и заставить работать с полной отдачей.
  - И, значит, ты решил перестать тренироваться.
  - Да ничего я не решил. Сейчас перебешусь немного и снова в бой.
  
  
  Хорошо стоять под душем после очередной изматывающей тренировки. Кажется, что это не струи обволакивают твое уставшее тело, а ты растворяешься в теплой убаюкивающей субстанции, сам становясь водой.
  Ощущение того, что, все закончилось (на сегодня) рождает внутри расслабляющее умиротворение.
  - Оказывается, Синичкин, у каждого человека в организме образуется до пятидесяти миллиардов новых клеток ежедневно. А знаешь, в чем разница протекания этого процесса в тебе и во мне?
  - Нет, - признаюсь я заинтересованно.
  Карпин старательно намыливается в соседней душевой кабинке. Поэтому сообщает не сразу, а лишь удовлетворившись количеством пены на своем теле.
  - Мои клетки размножаются хаотично, а твои в строгом соответствии с марксистко-ленинской философией.
  И включает воду, чтобы обмыться.
  Вот, гад, даже в этом нашел повод поиздеваться. Ну, разве можно вместе с таким делать какое-нибудь важное дело, а тем более лететь в космос.
  
  
  Зато могу похвастаться, что упражнение на устойчивость к действию гипоксии я переносил легче остальных.
  Если представить упрощенно, то барокамера выглядит обычной большой бочкой, лежащей на боку. Главная особенность конструкции - вакуумный насос, откачивающий изнутри воздух. Включили насос, внутри камеры создается разрежение, вследствие чего у человека, находящегося в камере, появляется гипоксия, то есть, состояние кислородного голодания. А ведь этому человеку не просто пересидеть внутри надо, ему следует всякие тестовые упражнения выполнить.
  Я поворачиваю тумблер, запуская насос, откачивающий воздух. Снаружи звучит скрежещущий звук, это запирают задвижку, уплотняя входной люк для обеспечения герметичности.
  - Дыши реже, - говорю я, замечая, как Карпин начинает ерзать. Что-то рановато. Судя по показаниям манометра, разрежение соответствует высоте не более тысячи метров.
  - Это еще почему? - отвечает он лишь потому, что это помогает ему отвлечься от негативных ощущений.
  - Ты забираешь мою долю кислорода, - поясняю я и жду ответной реакции. Она не заставляет себя ждать.
  - Ничего подобного. Ты дышишь реже, зато у тебя грудь шире и вдох более глубокий.
  - То есть, это я забираю у тебя кислород?
  - Вот именно.
  - Ну, да, иначе как объяснить, что я лучше переношу гипоксию.
  Данная вспышка активности обходится ему нелегко. На некоторое время он умолкает и старается не делать лишних движений, чтобы успокоить сердцебиение. Но я уверен, что мое последнее замечание не останется без комментария. Так и происходит.
  - Ты просто делаешь вид, что лучше переносишь. А на самом деле у нас одинаковые показатели.
  - Смешно.
  - Что же тебе так смешно, Синичкин?
  Входя в азарт, Карпин не замечает, что совершает глупую ошибку: говорит длинными фразами. А ведь каждое произнесенное слово требует затраты сил. А каждое усилие - это движение крови, переносящей стремительно уменьшающийся кислород.
  - Пари, - предлагаю я, заранее зная, что он согласится.
  - Понижаем, пока кто-то не вырубится, - принимает он условия.
  Как я уже упоминал, барокамера является моим любимым упражнением, потому что я легко справляюсь с гипоксией. Нельзя объяснить почему, просто каждый человеческий организм индивидуален и по-своему реагирует на внешние условия.
  Показания манометра продолжают уменьшаться. "500" ... "480" ... "462". Это давление в миллиметрах ртутного столба, последнее значение соответствует высоте в 4000 метров.
  Я откровенно рассматриваю напарника: своеобразная тактика психологического воздействия. Выглядит он неважно: губы начали синеть, дышит тяжело, судя по дерганым жестам, начались головокружение и начальная раскоординация движений.
  Быть провидцем несложно - это обычные последствия кислородного голодания.
  Пять тысяч метров.
  Каждую пройденную тысячу мы отмечаем контрольным упражнением - по очереди решаем задачу по устранению "аварийной ситуации". Мне достались нечетные тысячи, значит, сейчас моя очередь.
  На табло, имитирующем панель управления лунного корабля, загорается красный индикатор, сигнализирующий о резком падении давления воздуха в кабине. Ситуация как нельзя кстати, просто идеально подходит под наше теперешнее положение. Инструкции, как надо действовать в данной ситуации, вспоминать не требуется - они сидят у меня в голове, навсегда впечатанные где-то в подкорке. Я быстро проделываю необходимые манипуляции: оставляю работать лишь основные системы управления, подключаю резервный источник кислорода, выравниваю состав воздушной смеси, проверяю возможные пути утечки ...
  Индикатор гаснет также неожиданно - аварийная ситуация ликвидирована.
  Я возвращаюсь на свое место, лишь теперь замечая, что дышу тоже учащенно, пульс скачет, а спина неприятно мокрая.
  Судя по манометру, высота перевалила за пять с половиной тысяч.
  - Может, хватит? - вкрадчиво предлагаю я, восстановив дыхание. Заодно вспоминаю, что по условиям выполнения упражнения нам не положено "забираться" так высоко.
  - Что, Синичкин, ты уже чувствуешь, как сдох!
  Ну, разве можно выражаться так длинно в разряженной атмосфере. Мне кажется, последнее заявление отняло у Карпина остаток сил.
  Поэтому на шести тысячах он реагирует на очередную "аварийную ситуацию" с заметной медлительностью. Движения нечетки и перед каждым он словно делает над собой усилие, заставляя себя не стоять.
  Справляется, хотя я бы сделал все раза в два быстрее.
  Напарник садится вполоборота, пряча от меня лицо. И есть отчего - темно-фиолетовые губы напоминают покойника, глаза ввалились, как после нескольких суток бессонницы.
  Я спокоен. Мой личный рекорд составляет двадцать два миллиметра, а это больше четырнадцати с половиной километров.
  Семь тысяч метров.
  Я выполняю свое задание, поглядывая на неподвижного Карпина. Ему очень тяжело, тем не менее, он пытается следить, как я работаю. В ответ, я начинаю посвистывать. Хотя это очень нелегко, каждый извлекаемый звук дается с огромным усилием, но оно того стоит - напарник болезненно морщится и закрывает глаза.
  Восемь тысяч метров.
  Следующая задача относится к маневрированию двигателями. Движения Карпина скованны и теперь он никак не успевает уложить в норматив. Я спешу ему на помощь, но бесполезно - красный индикатор уже моргает, не останавливаясь.
  - Поздравляю, - сообщаю я, - мы только что стали искусственным спутником Солнца.
  - Хорошо, хоть не НЛО, - огрызается напарник.
  - Что же здесь хорошего, спутники солнца долго не живут.
  Словно подтверждая правоту моих слов, Карпин теряет сознание.
  Вот оно, высшее проявление непрофессионализма: если падаешь, не размахивай руками. А если размахиваешь, будь готов ко всяким неприятностям. Мое внимание было разделено между опускающимся телом партнера и панелью управления, поэтому, каюсь, не успел среагировать на рухнувшее сверху устройство.
  Согласен, в обычных условиях космоса ничто никогда не падает. Все надежно закреплено, не дребезжит и не болтается, вселяя в человека на орбите дополнительную уверенность в превосходстве советской космической науки. Особенно, если при этом еще и действует невесомость.
  А вот на земле, оказывается, случается. Так вот, на нас слетает задетый Карпиным автотрансформатор. Сначала один гений неудачно поставил его на верхнюю полку, затем второй не менее талантливый индивидуум столкнул. Тяжеленная штуковина с выпирающими металлическими углами каркаса. Сначала он наискось цепляет меня по голове, потом с очень характерным звуком опускается на ногу сына маршала авиации. Теплая струйка стекает по щеке, окрашивая все в красный цвет с расплывающимися черными пятнами. Одновременно с пульсирующей болью, возникающей внутри черепа. У напарника положение намного хуже. Он по-прежнему валяется без сознания, а рваная штанина быстро пропитывается темным.
  Я давлю кнопку тревоги - снаружи двери лихорадочно скрежещет механизм запирания, отчего-то этот звук оглушительным эхом отдается в голове, добавляя неприятных ощущений. Перепад давлений не позволяет быстро открыть камеру, а предохранительный клапан не позволяет мгновенно заполнить камеру. Приходиться ждать.
  Одновременно происходят две вещи: наружный воздух со свистящим звуком заполняет камеру и на полу тягуче расплывается лужа.
  Смахнув в сторону кровь с глаз, я сую руку в дыру брюк и чувствую под ладонью горячий, пульсирующий фонтанчик. Дальше словно действую не я, а кто-то внутри меня, старательно выполняющий инструкции по оказанию первой медицинской помощи. Вместо жгута я рву с приборов подходящие кабели, в качестве упора для затягивания жгута использую большую отвертку.
  Лужа на полу перестает расширяться, лицо напарника остается пепельно-белым.
  Наконец давление в камере выравнивается и дверь распахивается.
  Майор Зимин понимает все с полувзгляда. Тратит время лишь на то, чтобы коснуться пальцами шеи Карпина и уловить угасающее биение пульса.
  - Какая у него группа крови? - кричит заместитель по технической подготовке.
  Я отрицательно качаю головой.
  - Как достал этот бардак. Готовьте первую.
  - А если не подойдет? - слышится чей-то голос из-за спины майора.
  - Что за глупый вопрос? Вы не знаете, что произойдет, если группа крови не подойдет! Он, естественно, умрет. Но еще скорее он умрет, если мы ему ничего не перельем. И нам впаяют бездействие.
  В глазах у меня темнеет. Теперь окончательно.
  
  
  Результатом было появление трех приказов по лунному отряду подготовки космонавтов номер два.
  В первом нашему экипажу объявлялся устный выговор за нарушение дисциплины при проведении занятий.
  Во втором мне выражалась благодарность за проявленное умение в условиях возникновения внештатной ситуации.
  Согласно третьему приказу всем членам нашего отряда была нанесена татуировка с указанием группы крови и резус-фактора. Сам процесс занял не более пяти минут. И почти не болело. Правда, нас до конца дня освободили от занятий и я с удовольствием проспал до утра, наверстывая упущенное бессонными ночами.
  Лишь утром в зеркале смог полюбоваться украшением на левой стороне своей груди: ЛО2-0(I) Rh+. Ну и плюс ко всему теперь правую сторону моего лба наискось пересекал шрам. И то, и другое теперь останутся со мной до конца жизни.
  
  
  Я пытаюсь понять, где заканчивается вихлястое ковыляние случая и начинается размеренная поступь судьбы.
  Где находится та самая важная определяющая развилка и как выбрать на ней правильное направление движения.
  Что правильнее: знать, что была в жизни возможность выбора и ты промахнулся, свернув не туда, или не понять, что бесполезно простоял на перекрестке и не мучиться всю жизнь от ошибочности взятого направления.
  И в чем заключается высшая справедливость: если каждому по-честному полагалось дать хотя бы по одной попытке, то почему некоторым даруется несколько, а другие не получают ни единого шанса.
  
  
  Перед Новым Годом произошло еще одно важное событие.
  Глядя на загадочное лицо Карпина можно было сразу понять - произошло нечто неординарное. И скорое наступление праздников здесь ни при чем.
  Я устало опустился на свою кровать.
  - Ладно, излагай. Что случилось?
  - Америкосам удалось облететь Луну. И вернуться обратно. Корабль с астронавтом на борту. Лунный отряд расформировывают.
  Ошеломленный я встал. В голове сразу стало пусто-пусто. И сердце защемило.
  - То есть, собираем вещи?
  - Нет.
  - Подожди, ты сам только что сказал ...
  Карпин недолго держал томительную паузу. Видно сам не мог сдержаться от распирающих чувств.
  - Расформировывают лунный отряд, тот который номер один. Им уже и приказ зачитали. А вот лунный отряд номер два пока что остается. И номер три, разумеется тоже.
  - Почему разумеется?
  - Потому что задача первого отряда - облет вокруг Луны, задача третьего - высадка с возвращением. Америкосы уже облетели, следовательно, обогнали нас, поэтому в первом отряде смысла нет, зато третий, наоборот, становится самый главным. Основной вопрос теперь: кто кого опередит с высадкой.
  - Подожди, - я еще раз прокрутил в голове услышанное. - А в чем же теперь смысл подготовки нашего второго отряда?
  - Оба-на. - Карпин удивленно развел руки. - А кто мне доказывал с пеной у рта, что мы являемся ближайшим резервом и молодой сменой, и как только родина прикажет, так сразу вперед.
  - Значит резервом и остались. Только теперь не первого, а третьего отряда. Все логично.
  - Ну да. - Карпин выглядел так, словно раздумывал, возражать мне или согласиться, не тратя время на споры. - Ладно, так или иначе, завтра занятия согласно штатному расписанию.
  Я сел обратно.
  - Между прочим, те, которые из первого отряда, перед расформированием письмо писали в Политбюро ЦК. С просьбой разрешить лететь к Луне, несмотря на аварии ракетоносителей. Мол, пребывание космонавтов на борту повысит надежность полета и даст возможность устранить возникшие проблемы.
  - И что им ответили?
  Сколько наблюдаю, столько не могу привыкнуть к ухмылке Карпина. Когда он так растягивает губы, невольно закрадывается мысль о собственной неполноценности: опять ты сморозил нечто глупое.
  - Кто же им ответит. Как ты себе это представляешь? Картина: Политбюро ЦК пишет письмо лунному отряду номер один. Просто однажды космонавтов вызвало к себе непосредственное начальство и сообщило о нецелесообразности подобных экспериментов. Без особого объяснения причин. А теперь и вообще расформировывают.
  - Жалко, - произнес я мечтательно. - Если бы у меня была такая возможность, я бы обязательно полетел.
  - Несмотря на то, что шансов долететь меньше, чем разбиться?
  - Главное, что шансы долететь есть.
  - Ну, да, - взгляд напарника стал задумчив, - с тебя, Синичкин, станется.
  
  
  Мы побывали в музее космонавтики, расположенном непосредственно в Центре подготовки космонавтов.
  Курсанты разбрелись, разглядывая выставленные экспонаты - скафандры, макеты кораблей и так далее, мое внимание привлек маленький стеклянный ящик в углу помещения, освещенный сверху большой лампой. Около ящика стояла табличка с надписью "Черепахи средиземноморские Машка и Дашка. В сентябре 1968 года на космическом аппарате "Зонд-5" облетели Луну".
  Черепашки выглядели совершенно обыкновенно, как только могут выглядеть черепахи. Не отличить от других, всю жизнь не покидающих своего болота. Тягуче ползали по подстилке и меланхолично жевали листья капусты с безразличным выражением на мордах.
  - Советские черепашки самые счастливые черепашки в мире, - негромко произнес оказавшийся тут как тут Карпин.
  Я не ответил. Мои мысли были заняты странными фантазиями. Ведь по своему строению черепахи, возможно, самые приспособленные к космической деятельности существа. Они неприхотливы, обладают собственным скафандром в виде панциря, устойчивы к перепадам температур. Если биологически соединить воедино их сильные стороны с лучшими человеческими качествами, то в результате мог бы получиться идеальный исследователь других планет.
  Карпин толкнул меня в бок.
  - Чего стоишь с таким блаженным видом?
  Пришлось поделиться с ним своими соображениями. К моему удивлению он со всем согласился.
  - Действительно, выйдут идеальные строители светлого будущего. Кормить не надо, одевать-обувать тоже, молчат, живут долго, выносливые и терпеливые. На таких пахать и пахать.
  - Причем тут пахать? - возмутился я. - Речь идет об исследованиях космоса, покорении других планет.
  - А после покорения планет что с ними делать будем?
  - Ну ... - о такой далекой перспективе я не задумывался, - осваивать. Поля сеять, заводы строить, дороги прокладывать.
  - Значит, пахать, - торжествующе убедился Карпин в своей правоте.
  
  
  Как-то повалили у нас необычности.
  Вот и очередной понедельник начался странно. На политзанятиях майор Косоруков выглядел непривычно торжественно.
  - Товарищи курсанты, сейчас вы прослушаете одну запись. Эта запись существует всего в нескольких экземплярах и конечно вы никому не должны рассказывать ни о содержании хранящейся на ней информации, ни вообще о существовании этой пленки. Ее наличие - уже само по себе является государственной тайной. Итак, я включаю запись.
  Он нажал кнопку на магнитофоне.
  Потрескивание, которое спустя пару секунд сменилось хрипловатым мужским голосом. Голос звучал уверенно, голос человека, не сомневающегося в своих поступках и решениях, но мне кажется, я уловил за жесткими обертонами оттенок отчаяния или безысходности. Это когда изменить уже ничего невозможно и сойти некуда, остается только двигаться вперед, сохраняя лицо.
  
  "Самочувствие хорошее, параметры кабины в норме, но не открылась левая солнечная батарея, зарядный ток только 13-14 ампер, не работает КВ связь. Попытка закрутить корабль на Солнце не прошла, закрутку пытался осуществить вручную ..."
  "Экономьте энергию. На следующем витке приказываю повторить попытку ориентации на Солнце."
  
  Суд по будничной интонации это прозвучала команда из центра управления полетом.
  
  "Есть."
  
  Фоновый шум секунд на пятнадцать-двадцать. Короткий шелестящий звук, говорящий о склейке ленты.
  
  "Давление в кабине 760, зарядка 14. Солнечная батарея не раскрылась, закрутка на Солнце не прошла."
  
  Тут же послышался странный глухой звук, выглядевший совершенно чужеродным.
  
  "Что случилось?"
  "Да это я ногой ударил в то место, где за стенкой находится механизм раскрытия."
  
  Запись продолжилась после настороженной паузы.
  
  "Помогло?"
  "Ни черта."
  "Постарайтесь что-нибудь сделать."
  "Что????"
  
  Фоновый шум, разбавленный тяжелым дыханием.
  
  "Что я могу сделать? Все ранее запущенные беспилотные "Союзы" по разным причинам гробанулись. Наивно думать, что мой корабль, будет принципиально отличаться от предыдущих! Если с "Союзом" за время, пока его гоняли в беспилотном варианте, его создатели так и не поняли, что делать для обеспечения его надежности там, на Земле, - скажите, что я смогу добавить здесь, в космосе, оказавшись наедине с этой развалюхой?! Надеюсь, вы меня понимаете!"
  ...
  "Конец связи."
  
  И тут же, почти без перерыва раздалось какое-то шуршание, щелчки и ...
  
  "Говорите, корабль - на связи!"
  
  После некоторой паузы раздался мужской голос, по моим ощущениям голос человека, облеченного большой властью и привыкшего командовать.
  
   "... здравствуйте. Как слышите меня?"
  "Здравствуйте. Слышу вас нормально."
  "Мы внимательно следим за вашим полетом. Мы знаем о том, что вы столкнулись с трудностями, и принимаем все меры для их устранения ..."
  
  Далее предполагался стандартный в данном случае ответ. Мол спасибо, сделаю все возможное, оправдаю возложенное на меня доверие ... Но человек, которому адресовались слова поддержки, промолчал, отчего возникла пауза. Тягостная пауза. Даже в классе чувствовалось напряженность, повисшая в радиоэфире.
  
  "Что мы можем для вас сделать?"
  
  На этот раз ответ прозвучал. Дрогнущим голосом незнакомец произнес единственную фразу.
  
  "Позаботьтесь о моей семье!"
  
  И все. Еще немного фонового шумового потрескивания и майор Косоруков остановил пленку. Сделал шаг вперед, выпячивая грудь.
  - Не хочу употреблять слишком много пафосных слов, но это то, что называется подвигом. Исполненным до конца служебным, гражданским и человеческим долгом. Проявлением лучших качеств советского человека.
  Он разглядывал наши сосредоточенные лица, пытаясь понять реакцию на услышанную запись и на свой комментарий.
  - Товарищи курсанты, вы знаете, кто это был?
  - Никак нет.
  - Летчик-космонавт СССР, Герой Советского Союза, инженер-полковник Комаров Владимир Михайлович. Он знал о том риске, на который шел, предвидел ожидающие его опасности, но поступил, как положено. Не посрамил своего имени и своей чести. Он погиб, но его смерть не оказалась напрасной.
  Наверное, на наших лицах отразилось нечто такое, хотя клянусь, я старался сохранить его застывшим, что заместитель командира отряда по политической части поспешил добавить.
  - Повторяю, погиб не зря. Вы знаете, что в день старта майора Комарова производительность труда в нашей стране повысилась на пятнадцать процентов и удерживалась такой на протяжении всего времени полета нашего космонавта. А в день его гибели производительность труда поднялась еще на десять процентов. Весь советский народ как один сплотился в едином порыве показать, что никакие трудности, никакие преграды не смогут помешать ему в строительстве светлого будущего. Принесенные жертвы не оказались напрасны. Комаров понимал, что задержка полета будет на руку нашим идеологическим врагам, даст им возможность вылить очередную порцию лжи относительно нашего технического преимущества в космических технологиях и потому сознательно пошел на риск, осознавая, что может погибнуть. Разве это не замечательно? Разве это не достойно восхищения, Синичкин?
  - Так точно, товарищ майор, - вытянулся я в струнку.
  
  
  Через день появился еще один приказ по лунному отряду подготовки космонавтов номер два. Всем подготовиться к командировке, время убытия - завтра утром, место назначения и срок пребывания будут сообщены позже.
  
  
  - Синичкин, спустись, там к тебе приехали.
  Злясь, что меня отвлекают и одновременно недоумевая (может быть, ошибка), я сбежал на первый этаж центра подготовки. И остолбенел. Возле дежурного стоял никто иной, как дед Ничипор собственной персоной. Мы не виделись чуть больше года, но за это время он сильно сдал, постарел и сгорбился. Но стоило ему увидеть меня, как подслеповатые глаза просияли, а спина тут же распрямилась.
  - Как ты меня нашел? - высвободился я из его объятий.
  - Добрые люди подсказали.
  - И как ты решился?
  - Это все бабка Горбылиха. Каждый день ходила ко мне и пилила - езжай да езжай. Я спрашиваю зачем, с парнем все хорошо, учится, где я его искать буду. Да разве с Горбылихой поспоришь ... Надо говорит и именно сейчас. И обязательно гостинец передай.
  Ничипор протянул мне узелок, холщовый мешок, сквозь материю которого выпячивались округлые бока яблок.
  - Это просто чудо, что ты меня застал. Мы здесь сегодня только до полудня, а потом уезжаем.
  - Горбылиха так и сказала, езжай, а то не увидитесь.
  - Передай ей спасибо, - я взял узелок. - Что у вас нового?
  Он начал рассказывать, но успел только поведать о сватовстве паренька из соседнего поселка к нашей Валентине, как вмешался дежурный.
  - Синичкин, тебя вызывают. Прощайся быстрее.
  Дед Ничипор засуетился.
  - Понимаю, служба. Ну что, прощай, дай бог еще увидимся. А, если ... в общем, не поминай лихом.
  - А нам звания присвоили, - похвастался я, - младших лейтенантов.
  Известие о моих успехах не особо впечатлило деда Ничипора.
  - И еще хочу сказать тебе ... Тоже Горбылиха велела.
  И он склонился губами к моему уху.
  - Родители твои не просто пропали. Их ... это ... слово еще такое есть, как его. А, вот, репрессировали. Высоко ноне, Алешка, летаешь, а вдруг там встретишь их. Передавай привет, скажи мол, дед волю их выполнил, внука воспитал и в люди вывел.
  
  
  Удружил дедушка, спасибо. Ко всем имеющимся проблемам добавилась еще одна. И хотя я старался не думать об этом, мысли постоянно крутились вокруг этого новости.
  - Синичкин, ты сегодня сам не свой.
  Мы сидели на перроне вокзала в ожидании прибытия поезда. Товарищи разбрелись, стараясь максимально использовать свободное время, поскольку я согласился остаться сидеть, мне доверили охранять вещи. Карпин тоже ушел, но отсутствовал недолго.
  Его случайная реплика, небрежно брошенная, просто по привычке зацепить походу, даже не дожидаясь ответа, дала толчок моей необходимости выговориться.
  - Знаешь, оказывается, мои родители не были героями-строителями комсомольской ударной стройки.
  Я сказал эту фразу и невольно съежился, опасаясь ответной бурной реакции. К моему удивлению Карпин отнесся к данному признанию совершенно безразлично.
  - И что? Теперь ты не будешь получать пенсии по поводу утраты героических кормильцев? Так ты уже взрослый, она тебе и так не положена.
  - Дурак ты, при чем здесь пенсия. Просто они оказались не теми, как я думал.
  - И что? Ты теперь меньше любишь их?
  Я ответил не сразу.
  - Нет, конечно.
  - Так чего, страдаешь, дурак? Нет, он не мог понять того, что происходит со мной. Разве можно объяснить как это? У него ведь есть родители, живы. Заботятся о нем, любят, обеспечивают ему дорогу в будущее. А у меня имелась только вера, что родители погибли за то, чтобы та самая светлая жизнь досталась и мне, и эта вера служила мне опорой, стержнем, который позволял мне держаться прямо и смело смотреть всем в глаза, а теперь этого стержня не стало, он оказался совсем непрочным, гнилым. И от этого на сердце было муторно.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"