Как то будучи проездом в Москве и имея несколько часов свободного времени, я пошел бродить по столичным улицам и неожиданно, в первую очередь для самого себя, испытал острое желание посетить Мавзолей. Никогда раньше меня не интересовала мумия, выставленная напоказ на Красной площади, более того, я всегда полагал признаком дурного тона глазеть на умершее когда-то тело, а верхом глупости - выстаивать для этого в очереди, но тут словно какая-то неведомая сила потянула меня в нужном направлении.
С некоторых пор я начал внимательно относиться к странным знакам, посылаемым мне жизнью, поэтому не стал сопротивляться и покорно двинулся к требуемому мне заведению. Ожидая возможности зайти в Мавзолей, я пытался понять причины своего поступка, уловить некие флюиды, которые подскажут, зачем я здесь стою.
В причудливой игре фантазий и предположений время пролетело незаметно и я, наконец, очутился внутри усыпальницы.
Увиденное никоим образом меня не взволновало, проходя мимо подобия тела в стеклянном саркофаге, я по-прежнему пытался понять, что же заставило меня совершить данный поступок. Попутно я еще раз убедился, что покойника надо как можно быстрее предать земле.
Я не мог найти разгадку весь оставшийся день. И лишь устроившись в купе своего поезда, выпив обжигающего сладкого чаю, впав в полудремотное состояние под перестук колес, я нашел искомый побудительный мотив.
Я понял, кого напоминает мне оболочка вождя мирового пролетариата. Я уловил ассоциации, которые не давали мне сегодня покоя.
Две черепашки, облетевшие когда-то Луну. Есть ли смысл делать что-то лишь для того, чтобы впоследствии тебя выставили на обозрение в качестве экспоната. Мне кажется, в этом заключена высшая несправедливость и гримаса ухмыляющейся судьбы. Любое существо, в конечном итоге, заслуживает покоя, как часть платы за то, что сумело родиться и выжить.
Описывая приключения своего героя, я также выставляю его напоказ. Лишь одно оправдание я нахожу - это попытка пересказать его собственную рукопись, и если он изложил на бумаге иероглифы своей жизни, значит, не хотел, чтобы эти каракули так и остались никому неизвестными.
Первые три дня пути мы спали. Сказалось постоянное напряжение, в котором приходилось пребывать последнее время, и теперь, воспользовавшись появившейся возможностью, молодые организмы дружно принялись набираться сил. Под монотонный, убаюкивающий перестук на стыках рельсов, под успокаивающее покачивание вагонов, под гуднящий гомон станций и вокзальчиков, на которых поезд делал короткие остановки. Мы слезали с полок только чтобы сходить в туалет да запихнуть в себя кусок колбасы с хлебом, запивая нехитрый перекус сладким чаем.
На четвертый день, когда все тело уже болело от постоянного лежания, оказалось, что проносящийся за окнами пейзаж отличается от привычного. Лесов не было, редко встречающиеся кустарники воспринимались как диковинка, во все стороны тянулась плоская местность, покрытая песком разных цветов. Я никогда не мог подумать, что у песка может быть столько оттенков. Белый, словно его только что отдраили с хозяйственным мылом, ярко-желтый и грязно-желтый, словно в эту отстиранную простыню швырнули куриным яйцом, красный, как встающее на востоке солнце, оранжевый, как то же солнце при закате и множество прочих переходящих тонов, словно перемешанных на палитре сумасшедшего художника.
Стало жарко. Открытое окно приносило видимость облегчения лишь при движении, при коротких остановках становилось понятно, что снаружи присутствует такой же обжигающий воздух; эта горячая волна тут же пробиралась внутрь вагона и заставляла сердце биться чаще, спасаясь мы выхлебывали теплую противную воду, которая тут же выступала наружу потом, добавляя к удушливой атмосфере специфичные кислые нотки.
О субординации забыли: все ходили голые по пояс и с тоской смотрели в проносящийся мимо пейзаж. Тот изменился: песок утратил свое разноцветное очарование, став грязно-коричневым, именно того странного оттенка, за который невозможно было зацепиться глазу; одинаковые, словно вырезанные по трафарету, нити белесой иссохшей травы сглаживали и без того плавное однообразие тянущейся к горизонту равнины. От всего этого терялось ощущение пространства, через которое ты перемещаешься. И ощущение себя, как части этого пространства.
Потом поезд надолго стал, и мы словно очнулись от спячки, в котором прибывали последние дни.
Вид окружающей местности носил явно сюрреалистичный характер. Бурая, как будто подгоревшая почва, пара метелок какого-то голого кустарника с зачаточными листиками и на фоне этого первобытного фона блестящие полоски рельсов, тянущиеся к проступающим вдали железобетонным нагромождениям. Рельсы словно разрезали эту реальность на две составляющие: вековая степь и памятник техногенной цивилизации. А между ними сложенный из блоков навес, олицетворяющий станционную постройку.
Возле навеса стоял старик в халате, позади него лежали две овцы и меланхолично жевали.
На какой-то миг меня охватила гордость за страну, гражданином которой я был. Вот оно наглядное олицетворение тяжелого созидательного пути, его отправная и пока конечная точки, образчик примитивного феодализма и пример стремительно развивающегося прогрессивного будущего.
Карпин высунулся по пояс из окна.
- Добрый день, отец. Как называется это место?
Старик ничем не проявил своего внимания, даже не шевельнулся. У овец был точно такой же взгляд, на нас и сквозь нас.
Внутри меня возникло тревожное ощущение, оно все усиливалось, подобное туче, которая потихоньку наплывает на тебя огромной сумрачной тенью, пока не определилось в неприятную мысль.
Мы ведь чужие - осознал я. Мы словно с разных миров. Стоит ли лететь через сотни тысяч километров на другую планету в надежде встретить представителей иного разума, если это находится у тебя под носом. Жизнь этого старика зиждется на простых истинах, на вере в незыблемость этой степи, окружающей ее пустыни и всюду разбрасывающих свои метастазы солончаков. Для него мы случайные пришельцы, песчинки на фоне гор; наши потуги смешны, наши надежды бессмысленны, наши желания наивны перед лицом времени. Его дед стоял здесь, его внук будет стоять, а овцы также будут жевать, ибо жевание более вечная и постоянная категория, чем сверкающие рельсы. Песок поглотит их, как поглотил ранее дороги, проложенные когда-то великими полководцами, которые также считали себя созидателями. Что от них осталось - в лучшем случае строчка в учебнике истории.
На помощь пришел Бердыев.
Что-то прошаманил на местном наречии, старик чуть скосил в его сторону глаза и соизволил приоткрыть рот. Словно выплюнул в нашу сторону короткое слово. И снова превратился в статую, символизирующую вечность.
- Что он сказал? - поинтересовался Карпин.
- Полигон Тюра-Там.
- A это где?
- Говорит по казахски, значит ...
- Значит это Байконур, - перебил Карпин и глаза его засияли.
Появилось начальство, одетое в полевую форму, в гимнастерках, застегнутых под самое горло. Мы вскочили, выстраиваясь в линию голыми грязными животами.
- Товарищи курсанты, приведите себя порядок и соберите вещи.
Поезд тронулся, через двадцать минут неторопливого перестукивания колес остановился еще раз, мы выгрузились, пересели в автобус и поехали в сторону топорчащихся над барханами бетонных конструкций, напоминающих скорее мираж, чем реальные постройки.
С первой минуты пребывания на космодроме ощущалось напряжение, витающее в знойном воздухе. Все вокруг было подчинено и завязано вокруг главного события: запуска ракетоносителя H-1. Множество служб, военных, техники, людей действовало в едином, сложном, взаимопереплетающемся процессе, подчиненном конкретной цели.
Мы были одновременно горды, что являемся причастными к такому важному делу и вместе с тем ощущали себя лишними. Для нас не было места в этом огромном механизме.
Знакомство с космодромом шло параллельно нашему обживанию. Посмотрите налево - там вы видите возвышающуюся громаду монтажно-испытательного корпуса площадки номер два: туда вход только по спецпропускам. Посмотрите направо - это монтажно-заправочный комплекс: вам здесь вообще появляться нельзя. И кстати, товарищи, ваша экскурсионная группа откуда? Второй космический отряд? Никогда не слышали о таком! Хотя, если вас сюда допустили, значит, кто-то с нужными полномочиями отдал соответствующий приказ. Но, в любом случае, не лезьте никуда без разрешения и не путайтесь под ногами.
Мы не лезли и не путались. Наш быт отличался скромностью, питание определялось соответствующими нормами, распорядок дня был стандартным. Но антураж огромного космодрома, окружавшего нас, аура, витающая вокруг, с лихвой компенсировали все неудобства.
Жили мы в трехэтажном корпусе, который одновременно являлся и общежитием, и временным штабом, и местом, где проводились занятия. Имелась одна проблема - с туалетами, нас сразу предупредили - туалеты в здании предназначены только для командирского состава, все остальные, пожалуйста, на улицу, двести метров в направлении центра динамических испытаний, а там поворачиваете за угол здания и упираетесь в стандартное дощатое сооружение.
Подполковник Старовойтов собрал всех в комнате, оборудованной под учебный класс. Столы в два ряда, на стене висит большая доска, шкаф со стоящими в ряд служебными инструкциями, учебными пособиями и прочими документами.
- Что, соколы, головы опустили?
- Так ведь туда не ходи, сюда нельзя, дальше не положено. Торчим на одном месте.
- Понимаю. Но надо потерпеть. Осталось решить некоторые организационные вопросы.
- А почему вы нас соколами называете? - вдруг поинтересовался Карпин. - Это по типу сталинских соколов? Так ведь упоминание о Сталине и все, что с ним связано, уже не в моде.
Старовойтов удивился.
- Ну, а как мне вас называть?
- Можно орлами. А что, брежневские орлы, звучит неплохо.
Старовойтов не согласился.
- Орлами я вас звать не буду. По одной простой причине. Дело в том, что американский лунный модуль называется "Орел". Поэтому будет выглядеть двусмысленно. Так что оставайтесь пока, как есть, и докажите, что наши соколы летают выше, быстрее и дальше, чем их орлы. А теперь, что быстро ввести вас в курс предстоящих дел, посмотрим небольшой фильм.
Фильм назывался лаконично "21 февраля 1969 года".
- Это первый испытательный запуск ракетоносителя "Н-1", - пояснил Старовойтов, приостановив показ. - На импровизированном экране, сделанным из простыни, застыло изображение высокой ракеты. Она стояла освещенная лучами солнца, выгодно выделяясь отточенностью своих форм на фоне бетонных нагромождений пускового комплекса, окруженная решетчатыми фермами-опорами.
- Того самого ракетоносителя, который должен вывести в космос лунный ракетный комплекс и обеспечить, таким образом, выполнение главной задачи всей программы - приоритет СССР в первой пилотируемой посадке на поверхность Луны. Ну ...
Подполковник чуть призадумался и принялся по памяти перечислять.
- ... основные характеристики таковы. Конструкция ракетоносителя выполнена по последовательной схеме расположения и работы пяти ступеней, для работы которых используются кислородо-керосиновые двигатели. На всех ступенях топливо хранится в шаровых баках, подвешенных на несущей оболочке. Условно нижние три ступени именуются блоками "А", "Б", "В" и предназначены для выведения лунного корабля на околоземную орбиту, две верхних ступени именуются "Г" и "Д" и предназначены для разгона корабля от Земли и торможения у Луны. В состав двигательной установки первой ступени входят 30 двигателей, шесть из которых размещены в центре, а 24 расположены по кольцу. Вторая ступень оснащена восьмью двигателями, третья ступень имеет четыре. Стартовая масса ракеты-носителя составляет почти три тысячи тонн, полная высота сто пять метров.
Начальник отряда помедлил, словно вспоминал что-то необходимое, потом решил, что сказал достаточно и включил воспроизведение.
Изображение недолго оставалось в неподвижности.
Низ ракеты окутался клубами белого дыма, который поднялся чуть ли не до половины ее высоты, скрыв очертания ажурных мачт. Ракета вздрогнула еще сильнее, дернулась вверх и тут же прекратила свое движение, словно задумавшись, стоит ли двигаться дальше.
Пять секунд.
Наконец до нас дошла звуковая волна от работающих двигателей.
В этот момент порыв ветра отнес дым в сторону, и стало видно, как из дюз начинает вырываться пламя. Вот оно стало ярче и больше, и, как бы испугавшись безрассудства мощи этой стихии, ракета встрепенулась и пошла вверх. Ее скорость возрастала по мере того, как пламя становилось все белее и плотнее. Оно уже не рвалось снизу хаотичным клубком, а равномерным конусом толкало вперед металлическое тело.
Десять секунд.
- Авария двигателей номер двенадцать и двадцать четыре.
Преждевременное отключение двух неисправных двигателей никак не повлияло на поведение ракеты. Она продолжала двигаться все быстрее, мы задирали головы, следя за ней, еще чуть-чуть и она поднимется настолько, что окажется на уровне слепящего глаза солнца.
Пятнадцать секунд.
- Полет нормальный. Все компоненты корабля работают в штатном режиме.
Смотреть было уже больно, ракета приблизилась к солнцу.
Тридцать секунд.
Небо вздрогнуло. Словно кто-то большой и сильный с размаху шлепнул мухобойкой. И попал. На фоне ослепительно яркого солнца появилось пятно черного дыма.
Я поднял руку, заслоняясь от слепящих лучей.
- Авария двигателя номер два.
Теперь полет стальной сигары можно было разглядеть лишь по сопровождающей ее дорожке черного дыма. Эта дорожка не становилась меньше, как этого хотелось, наоборот, задираясь в небо, она разваливалась в стороны все увеличивающимся, расплывающимся облаком.
Шестьдесят секунд.
Эта агония продолжалась еще восемь секунд.
Потом небо озарила яркая вспышка, на какое-то время затмившая собой солнце, и это было завершением существования ракетоносителя Н-1.
Фильм закончился.
Мы сидели подавленные, никто не решался что-то сказать.
- Надо правильно понимать, - поспешил успокоить нас Старовойтов, - что данный пуск хоть и закончился неудачей, но подтвердил правильность выбранной динамической схемы, характеристик пусковых расчетов и процессов управления тягой двигателей, позволил получить опытные данные по нагрузкам, воздействующим на ракетоноситель и стартовую систему в реальных условиях.
- И что дальше, товарищ подполковник? - осмелился нарушить тягостную тишину Карпин.
- Теперь предстоит второй испытательный полет. Старт намечен на третье июля этого года.
Старовойтов замолк, словно прикидывал возможности на тот или иной исход будущего запуска.
Осталась всего неделя, прикинул я. Значит, у нас есть шанс присутствовать при этом событии. Здорово.
- А если все пройдет успешно?
Начальник отряда очнулся.
- В монтажно-испытательном корпусе находится третий образец Н-1. В течение двух суток он будет собран вместе с лунным ракетным комплексом, установлен на стартовую площадку, заправлен и тогда у нас будут все возможности для того, чтобы сделать первые шаги по Луне.
Вечером Бердыев притащил огромный казан плова. На вопросы, откуда взял, только хитро улыбался и жмурил глазки. Как я понял, нашел общий язык с местными жителями. Ничего удивительного, как говорится, азиат азиата всегда поймет и азиатская душа еще те потемки.
После нашего скудных обедов в местной столовой гора риса на тарелке вызвала обильное коллективное слюноотделение. Все так и набросились на угощение, как будто неделю до этого не ели.
От моей тарелки шел такой аромат, что рот моментально заполнился слюной.
- Пять капель воды на двадцатилитровую канистру спирта. Рецепт соблюден полностью, я лично воду отмерял.
- А спирт откуда?
- Слушай, Синичкин, ты постоянно забываешь, что я сын маршала авиации. Папаша связался с кем-то из местного начальства и вот результат, стоит на столе. Давай, допивай.
Я осторожно глотнул, тут же заедая выпитое рисом.
- Жирный, - похвалил кто-то.
Бердыев довольно зажмурился.
- Плов и должен быть жирным. Если плов не жирный, то это не плов, значит, неправильно приготовлен. Или хозяин не рад гостю и зарезал самую старую, худую и больную овцу.
- Но столько съесть невозможно.
- Очень даже возможно, - Бердыев демонстративно похлопал себя по животу. - Если мало кушаешь, значит, хозяина не уважаешь или замыслил что-то плохое. Хороший гость должен не вставать, а выползать из-за стола.
И он шлепнул еще плова на мою опустевшую тарелку.
- Кушайте. Я через день еще принесу.
Я вздохнул и взял ложку. Пахло так аппетитно, что невозможно было устоять.
- Видел бы на нас сейчас Старовойтов, - усмехнулся Карпин, - к стенке бы поставил за нарушение воинской дисциплины. Ведь он каждый лишний килограмм веса отслеживал, а мы на таких харчах скоро в штаны не влезем.
Чувствовал же, что даром обжорство не пройдет. Я проснулся ночью от жгучей боли в животе. Каждое движение тут же отзывалось спазмами и весьма недвусмысленными позывами кишечника тут же опорожниться.
Бежать на улицу в свой туалет было опасно, промедление грозило вполне определенными проблемами, да и в темноте вполне можно было свернуть не туда через вожделенные двести метров. Поэтому, дождавшись, пока очередной приступ ослабнет, я по стенке доковылял до начальственного туалета и запрыгнул на унитаз с чувством невероятного облегчения. Успел! Справился!! Ура!!!!!
Т-с ...
Стукнула входная дверь и раздались шаги двух человек. Я замер, не дай бог сейчас начнут искать свободную кабинку и обнаружат меня. Объясняйся потом и рассказывай, как здесь оказался.
Вроде обошлось. На мою удачу вошедшие направились к писсуарам. Сначала раздалось дружное журчание, затем черканье спичек о коробок и под потолком стало расплываться облачко табачного дыма.
- Вы же понимаете, что синхронизация тридцать двигателей первой ступени подобна задаче синхронизации, допустим, десяти двигателей или трех, просто количество цепей и команд увеличивается в соответствующее количество раз. В три, в десять ... Но при этом принципы работы и управления остаются неизменными.
- Не надо, Валентин Петрович, рассказывать мне очевидные истины.
Ответ прозвучал раздраженно.
- Ну, если эти истины являются для вас очевидными, то вы должны понимать, что при этом количество логических связей между всеми управляющими, контрольными, блокирующими, резервными и прочими устройствами и механизмами увеличивается отнюдь не в три раза, и не на порядок, а, как минимум, на два порядка. А что из этого следует, вы и сами знаете.
В отличие от оппонента голос невидимого Валентина Петрович спокойно и умиротворенно, с некоторой ноткой доброжелательной усталости.
Это подействовало, тон второго человека смягчился, утратив колкость.
- Я согласен, что синхронизировать работу тридцати двигателей с постоянной диагностикой, вынужденной отсечкой нескольких вышедших из строя двигателей, изменение режима работы оставшихся для компенсации неисправных, является архитрудной задачей. Но, я уверен, что мы ...
- Невозможной!
- справимся ... - оппонент запнулся, расслышав ответную реплику - что вы сказали?
- Я сказал, что это является невозможной задачей.
- Ну почему же. Для советского человека нет невыполнимых задач, ему по плечу решение проблем любой сложности ...
- Послушайте, - довольно резко перебил Валентин Петрович, - мы не на уроке политинформации. Не надо меня грузить этими идеологическими штампами. Если я захочу услышать нечто подобное, то включу вечером телевизор. А теперь поясняю: синхронизировать тридцать двигателей невозможно.
- И, придерживаясь этой позиции, вы отказались построить Королеву двигатели под Н-1. А ведь несколько таких двигателей способны были бы заменить все, установленные на Н-1, и тем самым избавить нас от проблем синхронизации.
- Я не отказался, я просто объяснил Сергею Павловичу, что на то время был не в состоянии заняться данным проектом.
- А ведь он вас просил.
- Вы заблуждаетесь. Королев не просил, Королев пытался мне приказывать. Он пытался надавить на меня с помощью правительства, министерства, комитета партии и прочих разнообразных инстанций. А я не люблю, когда на меня пытаются давить.
- Но ваша концепция использовать синтетическое горючее, которую вы так отстаивали, пока что не принесла успеха.
Глушко, - вспомнил я фамилию Валентина Петровича. Конструктор двигателей, о котором на космодроме упоминали постоянно.
- Поживем, увидим. Как говорится, время вперед, время покажет.
- В тот то и беда, что времени уже не осталось. Вопрос стоит так: либо Н-1 с начальной синхронизацией тридцати двигателей, либо ничего хорошего.
Больше они не спорили. Молча докурили. Последнее слово осталось все же за Глушко.
- Не поверите, но я предсказывал Сергею Павловичу будущие проблемы и именно в подобном месте. И посоветовал ему в урочный час не тратить зря влагу, а лучше пойти и помочиться на ракету.
- Зачем?
- Ну, может, замкнет что-нибудь и тридцать двигателей волшебным образом засинхронизируются.
Наступивший день выдался явно не моим. То ли звезды так расположились, то ли барханы намело не в ту сторону. На завтрак я решил не ходить, решил поберечь настрадавшийся желудок. Вместо этого решил прогуляться, подышать свежим воздухом, еще не пропитанным зноем казахской степи.
Только успел выскочить на улицу за дверь, как столкнулся грудь в грудь с начальником отряда. Он отпрянул назад, я вытянулся по стойке "смирно". Старовойтов милостиво хмыкнул и намеревался было двигаться дальше, но нечто в выражении моего лица его остановило.
- Курсант Синичкин, что-то случилось?
Ведь мог же уйти от ответа. Ограничиться уставным "никак нет" и идти дальше своей дорогой. Но словно кто-то за язык меня тянул.
- Товарищ подполковник, а действительно ли синхронизация тридцати двигателей при нынешнем развитии средств коммуникации и возможностей телеметрии является делом очень сложным и даже почти безнадежным?
Я начинал свой вопрос бодро, почти по уставу, но по мере продвижения, видя, как живая заинтересованность в глазах начальника отряда сменяется сначала недоумением, а потом и холодным бешенством, голос мой начал терять уверенность и последние слова я произносил уже почти шепотом.
Настроение начальства я угадал правильно.
- Курсант Синичкин, - сказал Старовойтов тоном, не предвещающим ничего хорошего, - откуда у вас такая информация?
Я молчал, не зная, как сформулировать ответ.
- Повторяю, кто дал вам подобные сведения?
- Никто, товарищ подполковник, - выдохнул я обреченно. - Случайно узнал.
- Где?
- В туалете.
- Что???
Запинаясь, я объяснил про проблемы с желудком, о том, как был вынужден искать спасения в возникшей ситуации, про разговор, который подслушал.
- За мной.
Мы зашли в учебный класс, начальник отряда взял стопку журналов со служебными инструкциями. Открыл первый попавшийся.
- Последовательность операций при ручном ориентировании корабля.
Я втянул воздух в грудь и забарабанил громким голосом.
- При ...
Через минуту ему надоело следить по журналу, как я повторяю отпечатанный текст слово в слово, Старовойтов отбросил журнал в сторону, схватил следующий.
- Состав системы жизнеобеспечения корабля "Союз".
Мой доклад про состав системы обеспечения наскучил начальнику отряда еще быстрее.
- Процедура перехода на ручное управление ...
Вскоре он понял, что гонять меня бесполезно.
Некоторое время Старовойтов рассматривал меня тяжелым взглядом, словно увидел впервые или пытался найти что-то неожиданное в моем облике.
- Идите готовьтесь дальше, курсант Синичкин. И выбросьте из головы всякие глупости, особенно если их источником является то самое место, о котором вы сообщили мне раньше. А если попытаетесь поделиться со своими рассуждениями с кем-то из товарищей, то сразу же вылетите из отряда космонавтов прямо под трибунал. Это понятно?
Карпин сразу улавливал, если что-то случалось.
Поэтому быстренько отвел меня в угол и прижал к стене.
- Рассказывай.
- Да ничего ...
Он ткнул меня кулаком в бок, и я тут же выдал и про ночной подслушанный разговор, и про утреннюю беседу с начальником отряда.
- Ну, Синичкин, ты и валенок!
- Какой валенок?
- Серый, естественно.
- Почему?
- Потому что второй раз наступаешь на одни грабли. Сначала задаешь глупые вопросы про первого космонавта, теперь расспрашиваешь про синхронизацию тридцати двигателей.
- А что спросить нельзя, - буркнул я в ответ, чувствуя его правоту.
- Ты бы еще спросил, почему собакам не дали по ордену Ленина, за то, что вернулись живыми обратно.
- Собакам не дают орденов, - огрызнулся я.
- Странно, что ты это понимаешь. А с другой стороны в том, что валенок, и твоя удача заключается.
- Почему?
- Потому что ты классический серый валенок однородного цвета без единого пятнышка. Первый кандидат куда-нибудь слетать. Комсомолец, идеологически подкован. Происхождение опять-же правильное, пролетарий из крестьянской семьи.
- Можно подумать это важно.
- Еще как. Вспомни про Гагарина. Стопроцентный русский человек по крови, не имел в своих предках по обеим линиям других национальностей. И тогда советская социалистическая система, самая прогрессивная система человечества смогла дать крестьянскому сыну "путевку" в космос. А уже после него летали и человек с немецким именем Герман, и мордвин по национальности, и выходец из семьи интеллигентов. То есть, полный интернационал, дружба советских народов и прочная связь трудового крестьянства, рабочего класса и советской интеллигенции. Сейчас в случае с Луной выбор должен быть особенно политически грамотен. А ты подходишь по всем критериям. Опять же лучше тебя матчасть не знает никто.
- Ну, это твоя точка зрения. Я, например, считаю первым кандидатом Блинова. У него результаты по всем показателям лучше.
- Блинов не полетит в числе первых. Возможно, он не полетит вообще.
- Почему?
- Потому что он еврей, - снисходительно, как ребенку, пояснил напарник.
- Какой же он еврей? Его зовут Валерием.
- Да пусть называется хоть Истамурбеком. Породу не скроешь.
- И в чем же видна его порода?
- Порода еврея всегда на его лице. Ни у кого больше нет таких выдающихся носов. Как увидишь шнобель, можешь быть уверен, это он. Даже если в паспорте указана национальность "эскимос".
Я почувствовал большое желание сказать ему что-то неприятное.
- Так, значит, ты не любишь евреев. Что же, ты был не одинок. Такие, как ты, и тебе подобные, устраивали погромы и организовывали гетто.
Карпин удивился.
- Почему я должен их не любить?
- Но ведь они евреи, с носами. А ты ...
- Я тоже.
Тут пришла моя очередь напрячься.
- Ты?
- Я. И ты, Синичкин. И даже товарищ Брежнев.
И, видя, что я ошарашенно молчу, продолжил:
- Все мы евреи по происхождению.
- Почему?
- Да просто. Библию читал?
- Нет, конечно.
- Ну да. Опиум для народа и так далее. Между прочим, говорят, книжице почти две тысячи лет и, если представить, сколько людей за это время ее перелистывали, то хочется лишь для успокоения души и поддержания собственного авторитета к ним присоединиться. Кстати, текст совсем не страшный, скорее забавный, сколько там всего наворочено. Так вот, если верить Библии, то Бог создал первого человека, Адамом его звали, по образу и подобию своему. А уже от Адама и произошло все человечество. То есть, все мы.
- И какой же Aдам национальности? Ведь паспорта у него не было! - съязвил я.
- Не было. Но можно подойти к решению этой проблемы с другой стороны. От чего бы мы не отталкивались, от образа или подобия, в любом случае придем к внешнему виду. Так вот, Адам был копией Бога. Осталось выяснить, какой же национальности был тот.
- Каким образом?
- Обычная логистика.
Я даже огляделся по сторонам. Разговор, который мы затеяли, нравился мне все меньше.
- Бога нет. И национальности у него нет.
- Кто знает. Вдруг залетишь высоко, к звездам, а он там. Что тогда?
Я промолчал.
- Так вот, в той же Библии упоминается, что Бог триедин. То есть, может одновременно существовать в трех видах: сын, отец и дух святой.
- Праздник еще есть, Троица, - ляпнул я машинально и тут же молча обругал себя, зачем.
- Верно. Духа трогать не будем, мы материалисты, отца оставим в покое, а с сыном можно разобраться. Бог-сын, он же Иисус Христос, которого распяли на Голгофе. Родился в семье плотника, мать звали Марией, по происхождению еврейка. Следовательно, сам Иисус Христос еврей, он же Бог-сын, он же Бог. Понимаешь, бог - еврей. Значит, и Адам еврей, и все мы, его потомки тоже евреи. Только забыли об этом.
- Бога нет, - упрямо повторил я единственный аргумент, за который мог держаться, как за спасательный круг, не дающий утонуть, захлебнуться в море его логики и убедительности рассуждений.
- Конечно, нет, - неожиданно согласился Карпин. - Полезно, знаешь ли, поупражняться в словесной чепухе. Знаешь анекдот про двух рыбок из аквариума?
- Нет, - ответил я, опасаясь подвоха.
- Сидят две рыбки в аквариуме и спорят. Хорошо, - говорит одна, - пусть бога нет. Но тогда кто доливает воду в нашем аквариуме?
Я видел, как везли "вторую" Н-1 к месту запуска. Было хмурое утро, редкое явление в это время года и тело лунной ракеты, серое в этом бледном освещении, сливалось с окружающей степью. Н-1 двигалась по двум рядам рельс, покоясь на специальной платформе, выставив вперед круги дюз: шесть ближе к центру и остальные по периметру. Словно покойника, ногами вперед, - мелькнула крамольная мысль, и я тут же отогнал ее подальше.
Издали она казалась ненастоящей, крошечной моделью, лишь по мере приближения, когда появилась возможность привязаться к ориентирам, я начал понимать размеры этой махины. Выяснилось, что платформа, двигалась с помощью двух тепловозов, которые даже теперь не воспринимались всерьез, настолько их размеры казались малыми по сравнению с перевозимым грузом. Потом я разглядел двух человек в военной форме, которые шли под платформой между рядами рельс, двух человек, которые казались ничтожными карликами, игрушечными солдатиками рядом с теми двумя тепловозами ...
Потом ракетоноситель устанавливали на пусковой комплекс, и издали казалось, что это копошатся лилипуты, которые стараются приспособить себе на пользу нечто странное и огромное, прибившееся к их берегам.
А когда звук сирены известил об окончании работ, моему взору предстала еще более поразительная картина. Вы наблюдали муравейник и поведение его обитателей, когда кто-то посторонний тревожит их покой? Так вот, стартовая площадка напоминала нечто подобное: из-под земли, из шахт, из ферм, из зданий, просто из ниоткуда стали появляться человеческие фигурки, с этого расстояния они казались просто карикатурными подобиями, размазанными точками и этих точек становилось все больше и больше, они сбивались в кучки, кучки собирались в группы и постепенно усеяли все свободное ранее пространство.
Нам разрешили побывать на стартовой площадке.
В жизни я не видел более величественного сооружения, чем установленная там лунная ракета Н-1. Если издали она казалась просто большой, то по мере приближения начинала поражать своими размерами, а потом у тебя возникало чувство невероятности всей этой конструкции и одновременно собственной ничтожности.
- Вот это ... - Бердыев не договорил, но понять овладевшими им чувствами было несложно.
Вблизи Н-1 оказалась огромной. Как сказал Карпин, чтобы нам было с чем сравнивать, больше Спасской башни Кремля. Сравнение показалось мне неудачным. Кремль строили крепостные и неправильно сравнивать царские хоромы с достижением советского народа.
Из задумчивости меня вывел болезненный толчок в бок.
- Эй, Синичкин, возвращайся на землю. Полет закончен.
Все вокруг громыхнули смехом.
- Быстрее, не тормози.
Только теперь я понял, что они задумали. Курсанты, взявшись за руки, обходили лунную ракету кругом, стараясь обхватить ее по периметру. Они почти замкнули круг, не хватало еще одного человека, в качестве последнего звена.
Я сжал протянутые мне пальцы и прижался щекой к нагретой на солнце металлической обшивке. От нее несло острым запахом масла, бензина, чего еще, свойственного только этой громадине. Мне показалось, что едва заметная дрожь исходит от лунной ракеты, словно она в нетерпении не может дождаться минуты, когда отправится в полет. Возможно, она хотела сообщить что-то, ежась от переполнявших ее чувств. Она была как живая. Я приложил ухо и прислушался.
- Метров двадцать будет.
- Не будет.
- Будет. Сложи длину всех рук и прикинь.
- Да не спорьте, я точно знаю, что диаметр внизу семнадцать метров.
- Все равно махина.
Курсанты начали обсуждать размеры ракеты и нарушили установившуюся между нами связь. Ракета больше не дрожала, она как-бы, устыдившись секундного проявления слабости, отодвинулась, отгородилась барьером из обшивки и ракетных дюз, теперь она возвышалась неподвижно и величественно, гордая и недосягаемая.