Рассказы Сергея Владимировича Серегина "Голубая глина".
То, чему добросовестно умничающие критики дают теперь всевозможные детерминанты с приставками "пост" или "нео", можно, на мой взгляд, точнее охарактеризовать, как простой упадок культуры, свидетельствующий о более глобальном и более трагическом событии - полном крахе России, как социально-экономической системы.
Те читатели Самиздата, которым доводилось посещать лекции по общественным наукам, помнят, что постижение культуры для любого историка или социолога представляет столь же значимую компоненту знания, как и изучение хронологии событий или зубрежка греческого и латыни. Об этом прекрасно написал Шпенглер в первом томе своего "Заката Европы", где как историк - профессионал, он предъявил своей науке убийственную претензию, что накопив гигантский объем знаний в виде имен, событий и дат, она - история не дала людям формул и законов развития и движения к счастливой жизни. Шпенглер поэтому во-многом более доверял изучению культуры нежели Токевиллю или Марксу.
Вообще, людям, находящимся внутри замкнутой системы сложно определить сравнительные скорости и траектории, с которой система движется относительно маяков более высокого порядка. И поэтому, мастера Возрождения не могли сами адекватно определить направления суммарного вектора... Лучше ли они чем классические греки, или нет? Оценить Леонардо и Рафаэля по-достоинству, человечество смогло только по прошествии веков. Однако, как и в Платоновом видении мира, как и в видении мира замечательным философом Григорием Сковородой, всегда существовало понятие нескольких уровней постижения реальности - на уровне микромира и макромира. Так и с критикой. Изучая малое, можно говорить об общих тенденциях.
Рассказы Сергея Серегина, на мой взгляд, очень хорошо вписываются в общую систему того, что господин Шленский любовно пытается называть постмодернизмом. Но как ни назови, хоть нео-декадансом (термин подходит ничуть не хуже), общее состояние литературы, типической составляющей коей - рассказы "Голубая глина" и являются, представляет собою ПОСЛЕДНЕЕ И ПОЗОРНОЕ ПРОЖИВАНИЕ НЕКОГДА БОЛЬШОГО КАПИТАЛА, называвшегося русской литературой. И суть здесь не только в отсутствии положительного героя или ОБЩЕЙ ПОЗИТИВНОЙ ИДЕИ. Я уже говорил об этом в критике произведений мадам Стяжкиной. Дело даже не в отсутствии в современной прозе обязательной для русской литературы ПОЛОЖИТЕЛЬНОЙ МОРАЛИ (некому морализировать! Выродились! Кругом воры и проститутки) НО ДЕЛО УЖЕ И В УТРАТЕ СЕКРЕТОВ традиционных для русской литературы форм и языка. Литература таким образом полностью превращается из некогда могучего явления культуры в нечто рахитичное и рудиментарное. Это косвенно еще раз говорит об общем крахе, но предметом нашего изучения является не общественно-экономическая формация, и не вся культура в целом, а только ее часть - и то в отдельно взятом русле Самиздата.
Дабы вообще не расстраивать господина Серегина, скажу что на общем фоне, его рассказы выглядят куда как удачнее и выигрышнее, чем скажем, уже поминавшегося сегодня мною Даена. Если Даеновские псевдо-эссеистические экзерсисы представляют предмет восхищения разве что для болезненно-восторженных дамочек из провинции, которых в состояние радостных рыданий можно привести, показывая им отогнутый палец (что собственно шарлатанствующий Даен и делает), то с рассказами Сергея Серегина дело обстоит несколько иначе.
В рассказах Серегина нет позитивной идеи и положительной морали.( Позитивную идею, как и положительного героя в СИ я встречал разве что в "Геночке Сайнове" у Андрея Лебедева - горячо мною за это любимого). Но в рассказах Серегина чувствуется какая то ностальгия по гармонии. И Серегин то ли интуитивно (мне кажется, что именно интуитивно!), то ли сознательно, строит образность своего текста на контрастном сопоставлении. Лед и пламень, красотка-банкирша и алкаш-прапорщик.
И не только в первых двух рассказах. Попытка совместить несовместимое - дощатый сортир с мраморными кариатидами, бревенчатую избу с входом в метро "Площадь Восстания" - это попытка отразить свою жизнь, показать российско-советское стремление свечой ввысь, прямо непосредственно из провинциальной грязи. В этой безысходной тоске мечтателя о счастье, выросшего в убогом уральском городке, где суть контраста состоит в том, что рабочие с одной стороны не знают и сотой доли известного в Европе комфорта и качества жизни, но у себя в цеху делают космическую технику... и если Серегин не пишет об этом прямо, то это чувствуется и угадывается между строк.
На контрасте построена вся образность "Голубой глины". В ностальгическом (тема утраченного рая) стремлении Серегина к гармонии есть несомненные стилистические находки. Точные метки времени в оси: "Вог" - "Калейдоскоп". Но есть и банальности (Ду ю спик - пошел на)... Не обошлось и без противоречий: "Биде" и "дырка сортира" - это не противопоставление... Но в общем, Сергей Серегин хоть как то но приближается к той калибровочной схеме- минимум, по которой его творчество можно квалифицировать не как раннее любительство, но как ранний профессионализм.
Мне импонирует то, что тема контраста протянулась у Серегина до самой последней строчки. И особенно понравился рассказ об итальянке. В нем я уловил большое (но не болезненно обостренное) чувство собственного достоинства.
- Сережа, вы помните Данте?
Виктория Салюццина пошевелила правой ногой.
- Да, я читал в институте.
- Вы помните "Рай"?
- Нет, я читал только "Ад".
- Жаль, - Виктория Салюццини пошевелила левой ногой.
- Наверно.
Мы помолчали.
Виктория Салюццини смотрела за горизонт.
Я разглядывал ноги Виктории Салюццини. Крепкие загорелые ноги. С легким пушком.
- Я пишу диссертацию о Данте и Пушкине.
- Да?
Слова утонули в солнечной мгле.
Помню, мы пили водку.
- Ммм... - сказала Виктория Салюццини.
И ели окрошку.
- Квас, - сказала Виктория Салюццини.
На веранде, где тени от винограда медленно танцевали балет. На веранде, где открытые окна блестели хрустальным блеском.
- Петербург очень похож на Венецию, - сказала Виктория Салюццини.
- Только летом, - ответил я.
- У меня муж в Италии. И я католичка.
- А я атеист.
- Жаль, - сказала Виктория Салюццини. - У тебя итальянский нос.
- Нос? А-а, это наследие предков.
- Они итальянцы?
- Поляки.
Теперь веранда пуста. Я сижу на крыльце и лакаю пиво. Грядки давно развезло. Сортир покосился. И отсырел. Осень. Грустная дача. Скелет парника. И вялые кусты помидоров.
Виктория Салюццини в голубых джинсах уходит к таможенникам. Обернулась. Машет рукой.
Мне не хочется заканчивать эти заметки с остаточным привкусом негатива. Его и так слишком много нынче в нашей жизни. Сергей Серегин - талантливый автор Самиздата, и дай ему Бог, найти и обрести ту гармонию, плач по которой он учинил в своей "Голубой глине". Обрести тот Дантов "рай", которого Данте не написал.