Полночь Амнистера
Whoever is unjust let him be unjust still
Whoever is righteous let him be righteous still
Whoever is filthy let him be filthy still
Listen to the words long written down
When the Man comes around
Пускай неправый зло творит своё
А праведный собою остаётся
Из грязи грязь пускай не восстаёт
Всё, что предсказано - оно произойдёт
В тот день, когда придёт Он
Джонни Кэш. "The Man Comes Around"***
Амнистер посмотрел на часы. До полуночи оставалось полчаса.
Пора.
Он энергично дожевал бутерброд, затянулся последний раз, потушил окурок и в два глотка допил кофе. Кружку и пепельницу сполоснул, а с блюдца смахнул крошки и поставил его в сушилку к чистым тарелкам - и так сойдёт.
Из платяного шкафа он достал пятнистые, болотного оттенка штаны, которые про себя называл "десантными", чёрную майку с изображением тигра в прыжке и свежие хлопчатобумажные носки.
В ванной комнате снял с верёвки бандану, красную, с весёленьким узором из черепов и скрещенных костей. На бандане остался сморщенный след от верёвки. "На голове разгладится", - подумал Амнистер и туго стянул косынкой бритый череп. Затем достал из настенного шкафчика тени для век "Смоки айс". Когда он покупал их в сверкающем и благоухающем магазине, полном разнообразных женских штучек, то - чтобы не тушеваться - представлял себе, что покупает косметику для своей девушки, которой, по правде, у него не было.
Тенями он провёл по три толстые косые линии с каждой стороны - от висков по скулам и ниже. Получилось неплохо. Из зеркала на него глянула зловещая личность, коммандос, угрюмый тип, черты которого было трудно рассмотреть из-за трёхдневной щетины и грязных разводов. Амнистер полагал, что выглядит достаточно устрашающе. Иногда это помогало в работе.
Берцы были зашнурованы, на плечи накинута брезентовая куртка, в застёгнутом нагрудном кармане покоились зеркальные очки-авиаторы. Не хотелось даже думать, что очки могут понадобиться. Обходилось в прошлом, и в этот раз должно было обойтись.
Время уже поджимало, но и сделать оставалось немногое.
Амнистер распахнул двери кладовки в прихожей.
С гвоздя был снят верный аннигилятор, нижние карманы куртки заполнились подлобомбочками, похожими на грецкие орехи, на поясе нашлось место для пары гранат.
Работа ждала его, и он был готов.
Часы начали бить полночь. Это были не его часы - не кухонный пожелтелый кругляшок с изображением разноцветных овощей возле каждой цифры, не часы в гостиной - под старину, темного дерева, и, конечно же, не будильник в спальне. Когда приходило время полуночи, гулкий бой возникал ниоткуда и начинал отсчитывать секунды, заполняя своими вибрациями всё вокруг, становясь с каждым ударом всё громче и громче, постепенно переходя в инфернальный вой, и последний удар всегда был так могуч и страшен, что Амнистер отключался в приступе неконтролируемой паники, а когда возвращался в сознание, обнаруживал себя уже в виртуальном пространстве.
...Он стоял на невысоком пологом холме, а перед ним простиралась каменистая пустошь, за которой виднелись кварталы Самиздата. Было сумрачно. Над сайтом клубились сизые грозовые тучи, за тучами блистало и погромыхивало. Небесный сварщик вновь соединял несоединимое, закрыв лицо непроницаемым забралом.
Сырой прохладный ветерок - как перед дождём - пробежался по щеке.
Как перед дождём... здесь всегда было так, но ожидания никогда не оправдывались.
Звон постепенно покидал голову.
Амнистёр окинул взглядом место предстоящей работы и начал неторопливо спускаться вниз, положив аннигилятор на плечо.
Первым делом он решил расчистить квартал женских романов, чьи небоскрёбы, состоявшие из миллионов строчек, возносились к облакам и стояли так плотно, что издали производили впечатление монолитного бастиона. Там были основные скопления скверны.
Действительно, как только он приблизился, из-за угла прямо на него вылетела первая десятка, чистенькая розовенькая, пахнущая земляничным зефиром и ванилью. Она верещала тоненьким голоском:
- Шквал эмоций! Шквал эмоций! Слёзы выступили на моих глазах! Сколько любви и нежности!
Амнистер снял с плеча аннигилятор и передёрнул затвор.
Десятка в изумлении уставилась на него.
- Вы не понимаете! Он надевал на неё шерстяные носочки, перед этим перецеловав каждый пальчик на её маленьких ножках!
Амнистер нажал на спуск.
С лёгким чпоком десятка растворилась в воздухе. Только вокруг ещё некоторое время звучало комариным писком: "носочки... пальчики... ножки..."
- ...рожки, - буркнул Амнистер.
Тут из-за угла выкатилось ещё несколько ванильно-земляничных. Они оживлённо щебетали.
- Он сразу, как только её увидел, захотел, что бы она родила ему прелестную кудрявую девочку! Читала на одном дыхании! - сообщала одна десятка.
- Нет, он хотел прелестного кудрявого мальчика! Слёзы выступили на глазах! - возражала другая.
- Девочку!
- Мальчика!
- Девочку!
- Мальчика!
- Не ссорьтесь, дорогие мои, - вмешалась третья десятка. - Он захотел сразу и девочку, и мальчика! Я прямо не спала всю ночь!
- Да! Да! - обрадовались десятки, - И девочку, и мальчика! - Они обнялись на радостях и стали водить хороводы прямо у ног Амнистера.
- Но сначала они поругались! Десять баллов!
- А потом он понял, что влюбился в неё! Десять баллов!
- А она тоже, но не сразу! Это шедевр!
- Нет-нет, конечно, не сразу, потому что она особенная! Все - сразу, а она - нет! Прочла на одном дыхании!
- Они сидели у горящего камина, смотрели на огонь, пили красное вино, болтали, смеялись и целовались!
- Боже, как это красиво! Меня обуревают чувства!
- И он называл её мышонком! Восхитительно!
- Зайчонком!
- Оленёнком!
- Лисёнком!
- Поросёнком. - Амнистер зевнул и аннигилировал всех разом.
Только одна десятка напоследок успела выкрикнуть неожиданным мужским басом:
- Что вы понимаете в шерстяных носочках! - И исчезла.
Но уже накатывала новая волна, гомонившая про дикие восторги и слёзы счастья.
А за ней ещё и ещё...
Следующий час выдался для Амнистера нелёгким. Ему пришлось выслушать сотни садистских с его точки зрения историй про влюблённых бандитов, пиратов, графов, вампиров, оборотней, демонов или просто рядовых миллионеров.
Надо сказать, что мужики сопротивлялись как бешеные. Они хамили, огрызались, запивали горькую, совершали всяческие безобразные поступки, широкими солдатскими ремнями пороли липучих девиц; некоторые, наоборот, впадали в депрессию и пытались свести счёты с жизнью. Самые сообразительные, почуяв неладное, намеревались смыться в Новый Свет или Далёкий космос. Но все трепыхания заканчивались одним - ближе к финалу авторши производили над ними несложную операцию литературной лоботомии, после чего все пираты и демоны немедленно заключали героинь в объятия, страстно требуя от тех заверений в вечной любви и кучерявых младенчиков.
Амнистер ненавидел женские романы.
- Я отомщу за вас, ребята, - цедил он сквозь сжатые зубы, ожесточённо паля направо и налево.
... И он бережно одел... а-а-а!.. ей на пальчик... кольцо-о-о... мамочки! - взвизгивала последняя десятка, удирая от направленного на неё дула. - С огромным бриллиантом!!!
Быдыжь!..
И наступила тишина.
Попрятались, понял Амнистер.
На самом деле достаточно было немного подождать, а потом прислушаться. Любовные десятки были слишком эмоциональны и не могли долго молчать. Минут через пять они снова начали бы бормотать про неземные восторги и бессонные от восторгов ночи. Иногда Амнистера посещало зыбкое, но неприятное ощущение, что эти десятки напоминают ему назойливых и умственно отсталых лилипутов, а некоторые и вовсе детей этих самых лилипутов. Мало чести было в их уничтожении. Тогда он поспешно начинал вспоминать замученных принцев, шейхов и миллионеров, и его отпускало.
Отпустило и сейчас. Хватило одной сигареты.
Амнистер потрогал тёмные очки сквозь ткань кармана. Можно было бы вернуться и ликвидировать оставшихся, но впереди уже виднелись кварталы фантастов и фэнтезийщиков. Эти тоже сильно раздражали Амнистера. Особенно фантасты, которые с утра до вечера с упоением рубились на всевозможных конкурсах и турнирах. Фантастические десятки при его приближении начинали громко перечислять свои первые-вторые-третьи места, трясли дипломами, грамотами, публикациями, и вообще любили напирать на чувство справедливости.
Амнистер остановился на перекрёстке и огляделся.
Вдалеке прошагал и скрылся за домами колченогий треножник.
Под ногами хлюпнула тягучая зелёная слизь.
Кто-то кинул из-за угла гайку.
Гайка покатилась - Амнистер проводил её глазами - и закончила своё движение в зелёной луже.
- Разворачиваемся, ребята, придётся идти в обход, за семь кварталов, - донеслось из-за угла.
- К дьяволу ваши семь кварталов, пустите меня, я пойду прямо!
Из-за угла, покачиваясь, выступила десятка, в очках, в распахнутом пальто и съехавшем набок шёлковом кашне в мелкий ромбик.
Очкастая десятка, задрав голову, воззрилась на Амнистера.
Амнистер осклабился в ответ.
За углом яростно зашикали.
- А-а-а... э-э-э... был не прав... пардон, мадам... пожалуй, мне лучше вернуться... - Десятка икнула, нервно подёргала кашне за бахрому и явно хотела ещё что-то добавить, но тут несколько рук втянули её обратно за угол, и послышался топот убегающих ног.
Пока он раздумывал, не метнуть ли вслед подлобомбочку, слева раздалось:
- Внимание! Выходим в гиперпространство! - Несколько десяток построились паровозиком и, слаженно гудя, приближались к нему по замысловатой траектории. - Курс на альфу Центавра. Звездолёт идёт со всеми остановками через созвездие Волопаса.
- Уже приехали, - ухмыльнулся Амнистер. - Конечная.
- Чёрная дыра, чёрная дыра! - заверещали десятки и запели нестройными голосами: - Прощайте, товарищи, все по местам, последний парад наступа...
Амнистер сдул дымок, курившийся над дулом аннигилятора.
Это было просто. Во всяком случае, проще, чем со следующей партией.
- Приветствуем, земляне! Наши боевые корабли приходить с миром. Нести сюда быстро-быстро курки, яйки, млеко, печенько и полезные ископаемые! - Команды отдавала десятка, внешним видом напоминавшая помесь жука с тарантулом.
Амнистер прицелился.
- Первое место на конкурсе "Мы пришли с миром", - поспешно завопил самый жирный жукотарантул, размахивая волосатыми педипальпами. - Гран-при "Золотой ксенофил"! Почётная публикация в журнале "Вечерний Антананариву"!
- Антананариву, говоришь? - прищурился Амнистер. - И кто вас там понаставил-то, в таком количестве? Папуасов тоже обуревали чувства?
- Ка-а... какие папуасы? Молодой человек! Па-а-а-звольте! А конкурс же ж! А первое место же ж! А Гран-при же ж!
Аннигилятор пресёк жужжание, выпустив смертельный заряд, но десятки с тараканьей ловкостью бросились врассыпную, принялись шнырять туда-сюда и плеваться пенящейся кислотой, которая плавила мостовую и шипела, как шкварки на сковороде. Первый залп прошёл мимо, почти никого не задев, и пришлось долго гоняться за плевальщиками и добивать их по одному.
Потом он прикончил путавшуюся под ногами остроухую зеленокожую семейку. Эти десятки обстреливали Амнистера из гигантских луков, а перекличка ушастых напомнила ему, что в доме заканчиваются моющие средства:
- Ариэль! Тариэль! Галадриэль! Где вы?
- Мы здесь, о Муриэль!
- А где Френуэль?! Почему он молчит?
- Френуэль! О, Френуэль!
- Хренуэля больше нет с нами, - всхлипнул Амнистер и пальнул на звук голосов.
Ему ответили проклятиями и градом стрел.
Ни одна из стрел в цель не попала. Священная миссия, возложенная на Амнистера, будто окутывала его мантией неуязвимости. Но каждый месяц повторялось одно и то же - отчаянное сопротивление некоторых десяток и их нелепые попытки избежать всеобщей участи при помощи физического насилия. Причём иногда отпор пытались дать те, на кого он подумал бы в последнюю очередь. Взять хотя бы тот случай в квартале детской прозы, когда худосочная десятка из сопливой слезодавилки о дружбе чахоточной девочки и шелудивого котёночка набросилась на него с кирпичом в руке.
Впрочем, кто-кто, а фантастические десятки никогда не отличались кротостью. Вечно они воображали о себе чёрт знает что, упорствовали и всячески затрудняли работу по своей ликвидации. За одной он гонялся очень долго. Она была поставлена за "Повесть о настоящем роботе", была закована в сталь и мигала разноцветными лампочками. Каким-то образом ей удавалось уворачиваться и пришлось пустить по её следу подлобомбочку. Когда Амнистер её настиг, строптивая десятка уже почти растворилась, но всё ещё цеплялась за жизнь. Он наклонился над ней, чтобы добить и услышал, как она повторяет скрипучим механическим голосом:
- ... За что, брат... за что, брат...
- Пылесос тебе брат, - сказал Амнистер спятившей десятке, прекратил её мучения и отправился выполнять свою работу дальше.
Через некоторое время квартал фантастов лежал в руинах. Зато и вычищен он был основательно. Никто больше не бегал, не жужжал, не плевался, не отправлялся в далёкие галактики и параллельные миры.
От аннигилятора исходил жар. До ствола лучше было не дотрагиваться.
На тротуаре у разрушенной стены валялось опрокинутое кресло - обитое стёганным малиновым плюшем, с кривыми золочёными ножками, с высокой, украшенной золотыми завитушками спинкой. Амнистер рывком поднял кресло, вынес его на середину улицы, поставил лицом к незачищенной территории и с наслаждением рухнул на мягкое сидение.
Настало время перекура. Он подумывал, не брать ли с собой бутерброды или шоколадный батончик, но потом понял, что, пожалуй, кусок в горло ему не полезет. Работа была нервная, а он предпочитал есть в спокойной обстановке.
Амнистер закурил. Лицо его разгладилось и приняло философское выражение. Была у всех этих конкурсов и турниров и хорошая сторона. Видимо, из-за кипения страстей и давления самолюбий здесь возникала - как для алмазов - идеальная среда для рождения настоящих оценок - единиц.
"Где вы, мои маленькие друзья?" - подумал он.
И, будто бы услыхав его мысли, из-за развалин, дымящихся в призрачном свете, стали беззвучно появляться чёрные силуэты.
Единицы окружили его кресло, как подданные окружают трон монарха.
Как они были прекрасны! Амнистер с умиротворением смотрел на стройные хрупкие фигурки, заглядывал в правдивые глазки и чувствовал, как теплеет на душе. Ему так хотелось защитить эти грациозные создания от жестокого мира, который заполонили ложь и дурновкусица. Пожалуй, он даже был не против надеть на них шерстяные носочки.
Когда-нибудь, мечтал Амнистёр, выпуская дым вверх, к пасмурным облакам, наступит та самая полночь, когда он полностью искоренит порок, и на просторах Самиздата не останется ни одной десятки. И тогда благодарные за правду писатели воздвигнут ему памятник. На главной странице. Он будет стоять на высоком постаменте из цельного куска гранита, бронзовый, величественный, со взором, сурово устремлённым вдаль, с закинутым за спину аннигилятором, на руках у него будет спасённая единичка, обнимающая его за шею. А под ногами будут вечно корчиться поверженные покорёженные десятки.
Глаза Амнистера затуманились. Вот ради чего он работает. Ради порядка во всём мире. Ради того, чтобы настоящие оценки могли спокойно жить, не боясь, что их затопчут стада самодовольных и лживых десяток.
- Всё будет хорошо! - подмигнул он единичкам.
Те смотрели на него и ничего не говорили. Единицы вообще были скромны и молчаливы. Дешёвая самореклама ничуть не прельщала их. Никто не сообщал в комментариях, что не спал всю ночь, поскольку шквал отвращения захлестнул его с ног до головы. Они появлялись молча, как полевые цветы, бескорыстно дарящие каждому свою естественную красоту. Лишь изредка, безо всякой суеты и многословия звучало лаконичное и анонимное "В топку!", и вновь воцарялось благодатное молчание.
- Всё будет хорошо, - повторил Амнистер, ласково потрепал остроконечные макушки и встал. Перерыв был закончен, надо было двигаться дальше.
Единицы махали ему вслед.
В квартале постмодернизма он потратил первую гранату. По-глупому, в сущности, потратил. Не стоило так заводиться.
Возле входа в один из новых рассказов как стадо баранов столпились десятки. Они оживлённо блеяли про многослойность текста, карнавал концепций, жонглирование образами и через слово поминали какой-то "внутренний Китай". Всякие там карнавалы концепций и жонглирование образами Амнистер переводил как "ничего святого".
Растолкав толпу, он открыл дверь и заглянул внутрь.
- Самим-то не стыдно? - сказал он, вновь закрывая дверь. - Столпились возле какой-то графоманской муры!
Одна из десяток, в берете, с трубкой в руках, смерила его надменным взглядом.
- Как я погляжу, вся глубина гениальной парадигмы большого художника осталась вами незамеченной, мой невежественный друг.
Амнистер помолчал, поиграл желваками, затем сказал:
- А вот за парадигму ответишь. - И снял с плеча аннигилятор.
- К чему такие крайности! Мы же интеллигентные люди! - вскричала беретистая десятка и начала тихонечко пятиться задом.
- Интеллигентные люди всякую фигнатень не хвалят, - веско сказал Амнистер. - Интеллигентные люди Пушкина хвалят.
- Господи, да при чём здесь...
Амнистер лязгнул затвором.
На самом деле так можно было бы и не делать. Никакого практического смысла этот жест не имел. Аннигилятором можно было пользоваться совершенно бесшумно и совершенно по-другому. Но Амнистеру нравилось - и само движение, и звук, его сопровождающий.
- Да-да, конечно... Александр Сергеевич, а как же! Солнце русской поэзии!.. И луна русской поэзии тоже, - поспешно добавила десятка, продолжая пятиться.
- А вот и нет, - злорадно сообщил Амнистер. - Луна русской поэзии - Лермонтов.
Амнистер стал поднимать аннигилятор.
- Шухер, чуваки! - заголосила вдруг десятка, роняя трубку. - Сваливаем, в натуре!
И они действительно свалили. В мгновение ока вся компания пропихнулась в начало рассказа и забаррикадировалась изнутри.
Амнистер постучал в дверь прикладом.
- Кто там?
- Сто грамм!
- Это вес вашего мозга? - дрожащим голосом осведомились из-за двери. - Извините, у нас брейн-контроль.
- Я сейчас покажу кому-то брейн-контроль, - пообещал Амнистер.
Он поднёс аннигилятор к стене и стал тщательно водить дулом по строчкам. Вначале текст казался цельным и непробиваемым, но через некоторое время было обнаружено слабое место. Аннигилятор высветил щель: автор всё-таки прокололся и трижды в одном коротком абзаце использовал слово "который". Амнистер выстрелил в найденную брешь. Строки дрогнули, начали изгибаться и плавиться, образуя отверстие. Просунув в дыру ствол и используя его как рычаг, он выломал сначала несколько предложений, а потом и весь абзац.
Изнутри послышались крики ужаса.
- То-то же! - Амнистер ухмыльнулся и метнул в дыру гранату. - Получи, постмодернист, гранату от полночного бойца!
Этим можно было уничтожить всю авторскую страницу, но стены рассказа оказались прочными. Они только содрогнулись от взрыва, едва заметно выгнувшись наружу.
Зато стало тихо. Амнистер не стал заглядывать внутрь. Ничего нового он бы там не увидел.
Потом он прошёлся по прозаикам и юмористам, посетил детективщиков и философов, зачистил детский квартал - где был очень, очень осторожен.
Перед поэтическими полями Амнистер постоял, раздумывая, стоит ли туда идти. Какое-то нехорошее предчувствие тяготило его. Он выкурил три сигареты подряд, оттягивая этот момент, но едва тронулся с места, ноги сами понесли его в самый дальний уголок квартала.
На это стихотворение он набрёл давным-давно и совершенно случайно. Делать ему тут было нечего. Около дюжины единиц окружали одну-единственную десятку - белую овцу среди чёрных пантер. В таких случаях Амнистер проходил мимо, неохота было связываться с мелкой сошкой. Так он и сделал. В первый раз. И во второй, и в третий, и в десятый. А потом...
Ясного понимания, зачем он заглянул внутрь текста, не было и теперь. Наверное, из-за того, что строки были сложены, как казалось на первый взгляд, в хаотическом порядке, и вроде бы даже не касались друг друга, и, тем не менее, причудливая конструкция не разваливалась и существовала как ни в чём не бывало. Позже ему даже начало казаться, что он видит в этом хаосе какую-то стройную систему, смысл которой, впрочем, постоянно ускользал, едва лишь он начинал вглядываться пристальней.
... Тогда Амнистер сделал шаг внутрь и увидел, что вечное тополиное лето заметает улицы старого города. Он брёл под шелест листвы по набережной узкого канала, по продольному лабиринту нагретых плит, ни о чём не жалея и никуда не торопясь. Белые хлопья парили в небе и, кружась, опускались на переливчатую серебристо-оливковую водную поверхность, покрывали непоседливый блеск пуховым покрывалом. Кто-то, тоже никуда не спеша, шёл рядом, невесомо прикасаясь к его руке, и смеялся лёгким прозрачным смехом. Было абсолютно ясно, что жить можно только так, и если у тебя не было этого бликующего солнца на тёмной воде, то всё сложилось неправильно, и произошла нелепая ошибка, а счастье всё ещё близко, надо только уйти с привычного пути, свернуть в другой переулок, чтобы, наконец, выйти на набережную и встретиться там с кем-то...
Амнистер напряг все силы, сделал шаг назад и вынырнул из ослепляющего солнечного морока в привычный лилово-серый полусумрак Самиздата. Ошалело поводя глазами, он вцепился в аннигилятор, чтобы решить проблему единственным известным ему способом, но тут десятка сказала:
- Какой-то ты взъерошенный... как подравшийся воробей.
- Я лысый! - рявкнул он, всё ещё хватая воздух ртом.
- Внутри, - уточнила она. - Ты внутри взъерошенный. - И засмеялась.
Внезапно он узнал этот смех, и аннигилятор опустился сам собой.
С тех пор он приходил сюда каждый раз.
Не узнавал себя, но приходил. Потом он даже не мог подробно вспомнить, о чём они разговаривали. Ди - десятка сказала, что её зовут Ди, и он не стал возражать против этой странной идеи - что-то спрашивала и внимательно выслушивала ответы, как будто ей было важно их знать. Иногда она снова спрашивала - про то же самое, но другими словами. Амнистер ловил звук её голоса и попутно размышлял, догадывается ли Ди, как нестерпимо ему хочется аннигилировать её, и если да, то почему так беззаботна и весела.
Единицы держались в стороне во время его визитов. Только укоризненно взирали на него издалека. Ему было их жаль, но для себя он решил, что это у него вроде как болезнь. Сейчас он болен, тяжело болен, и, скорей всего бредит, но потом найдёт лекарство, вылечится, и всё вернётся на круги своя.
Если смотреть правде в глаза, лекарство не надо было искать. Оно было ему известно и находилось сейчас за правым плечом. Но каждый раз он откладывал развязку на потом.
Амнистер вышел из-за поворота и замер. Рядом с Ди ошивались ещё три новоприбывшие десятки. Все четверо оживлённо щебетали, и она смеялась с ними вместе. Свой лёгкий смех, это чудо из чудес, она готова была подарить первому встречному.
Троим первым встречным. Теперь их четверо. Слишком много, чтобы он мог это выдержать.
В голове снова появился знакомый звон. Видит бог, он держался, сколько мог. Пора было покончить с наваждением.
Амнистер медленно расстегнул нагрудный карман, достал и надел тёмные очки.
Новенькие уставились на него с весёлым любопытством, с каким совсем маленькие дети в зоопарке обычно рассматривают носорога.
- Это кто?
Кривая ухмылочка сама собой вползла на его лицо.
- Это... - Ди взглянула на него, перестала улыбаться и замешкалась с ответом.
Он ждал, а шум пульсировал всё сильнее.
- Это Амнистер, - наконец произнесла она.
Десятки продолжали разглядывать его. Веселье постепенно покидало их.
- Он странный... - с сомнением протянула одна из них. - Что он тут вообще делает?
Амнистер усмехнулся.
- Да, скажи им, милая, что я тут делаю?
Он знал, что никто сейчас не может увидеть его глаз, защищённых зеркальным стеклом, но было навязчивое ощущение, что для Ди этой преграды не существует.
- Думаю, Амнистер пришёл аннигилировать нас, - спокойно сказала Ди.
Десятки замерли и переглянулись.
- "Аннигилировать" - в смысле?.. В смысле... ой! Ой! Нет-нет-нет!
- За что?! Мы здесь по праву! Это шедевр!
- Мы так молоды, нам всего три дня! Нас ещё никто не видел!
- Он не умеет по-другому, - тихо сказала Ди. - Мне жаль.
"Мне жаль"! Ему показалось, что это было сказано не хнычущим подружкам.
Амнистер зачем-то закрыл глаза и резко нажал на спуск.
Причитания оборвались, только звон в голове не утихал.
Внезапно он почувствовал, что на лицо упала тёплая капля, затем другая.
Кровь?
На мгновение дверь в тополиное лето приоткрылась, он услышал весёлый голос Ди: "Дождь пошёл. А мы с тобой, растяпы, опять зонтик забыли!"
И после этого дверь захлопнулась навсегда.
Амнистер снял очки, вытер об полу куртки, аккуратно уложил их в карман.
Дождь усиливался.
Он с силой провёл ладонью по мокрому лицу, будто желая смыть его полностью.
Единицы топтались поодаль, по-прежнему не решаясь подойти. И правильно делали. Сейчас ему хотелось смести с лица земли всё к чёртовой матери, не разбирая, кто прав, кто виноват.
Шум в голове усилился и видоизменился. Теперь это было завывание голодного зверя, вышедшего на охоту. Амнистер с усилием включился в окружающую действительность и понял, что вой доносится извне.
Из-за небоскрёбов поэм показался гигантский вращающийся винт. Через несколько мгновений над крышами показалась и вся машина.
Это был геликоптер из ада - багрово-чёрный, с зияющим акульим оскалом на фюзеляже, с пылающими смертельными лопастями, готовыми перемолоть в прах всё на своём пути.
Амнистер увидел, как слетаются отовсюду бледные призрачные десятки, сотни и тысячи, аннигилированные им за долгие годы. Привидения подлетали к вращающемуся кругу и сливались с ним. С каждой прибывающей погибшей душой инфернальная машина становилась мощней и чудовищней.
Геликоптер явился за ним, это Амнистер понял сразу. В ответ он оскалился, не менее яростно, чем акула на фюзеляже, и почти с восторгом сказал:
- Ну до чего вовремя!
Он сорвал с пояса последнюю оставшуюся гранату, кулаком забил её в дуло аннигилятора и, опустившись на одно колено, с невероятным наслаждением выстрелил в сторону надвигающегося монстра.
Корпус геликоптера разнесло в клочья. Бесформенные обломки, как хищные птицы, полетели в разные стороны. Амнистер торжествующе захохотал.
Но проклятый пылающий круг, упавший на землю, не рассыпался, как ему было положено, а остался невредимым и, сильно накренившись, надвигался на Амнистера.
Он попытался выстрелить из аннигилятора, но безотказное до этого момента оружие вдруг оказалось бесполезной пластмассовой пукалкой. Амнистер в бешенстве отбросил аннигилятор в сторону.
Воздушной волной его сбило с ног и швырнуло на землю. Что-то острое впилось в спину, жар опалил кожу. Когда вой стал непереносимым, а лопасти уже вспахивали асфальт в десятке метров от Амнистера, из его охрипшего горла сам по себе вдруг вырвался отчаянный крик, древние слова, пришедшие из глубины веков:
- Или, Или! Лама савахфани?
... Ставили, ставили когда-то десятки этому тексту, и резал эти десятки Амнистер, и поднимал на копьё, и шкуру с них сдирал с живых...
И всё застыло как в стоп-кадре.
Тучи раздвинулись.
Небесный сварщик приподнял маску. Раскатисто громыхнуло:
- Всем ша!
Ша! - закончился дождь, будто и не начинался.
Ша! - рассыпалось колесо на мириады угасающих искр.
Ша! - вознеслись призраки в небытие, откуда были призваны чьим-то оскорблённым сердцем.
Амнистер лежал на спине и наблюдал, как закрывается просвет в небе. Прежде чем рана затянулась, он ещё успел увидеть чёрный бархат космоса, расшитый созвездиями параллельных миров. Потом облака сомкнулись, небо затянулось низким белесым туманом, а когда туман рассеялся, это было уже не небо, а потолок его квартиры.
Кряхтя и морщась, он встал. Здесь же, в коридоре, снял с себя грязную одежду, сбросив её на пол. Поднимать её Амнистер не стал, а поднял только аннигилятор, валявшийся у входа, чтобы повесить его на гвоздь в кладовку.
Из прихожей он направился сразу в спальню.
Спать, спать, спать.
По-хорошему, надо было бы принять душ, но Амнистер решил, что и так сойдёт.
****************************************************************************************************
Приложение 1. Высокохудожественные стихи.
однажды в чудесную летнюю пору
амнистер пошёл погулять в леспромхоз
глядит лесоруб сочиняет поэму
десяточек подлых срубил уже воз
достал тут амнистер свой верный манлихер
прицелился метко и в центр шмальнул
летят по бескрайнему небу десятки
поэт же к землице надёжной прильнул
борец за правдивость к нему подгребает
и ногу в кирзе ставит прямо на грудь
ну что рифмоплёт ты реально напутал
давай же и мне сочини что-нибудь
да я тут случайно да я тут проездом
напрасно поэт амфибрахий шептал
амнистер послушал-послушал да сплюнул
примкнул единицу и в сердце вогнал