Пожилая женщина в пустой квартире умирала - и знала об этом.
Она сидела в кресле, часто хватая воздух бледными губами, смотрела на тяжелые задернутые шторы и думала о том, что тянуть больше нельзя Пришло время уйти. В сущности, следовало это сделать давным-давно - ведь уже столько лет зеркала не рассказывают ей ничего хорошего.
Женщина улыбнулась, и в ее улыбке было злорадство. Она привстала с кресла, но тотчас же ноги ее подкосились, и женщина тяжело рухнула на пол, больно ударившись бедром о журнальный столик и чуть не свалив стоявший на нем канделябр с горящими свечами, и внезапно перестала чувствовать свои ноги. Это напугало ее, и одновременно с этим женщина разозлилась. Излишняя самоуверенность может все сгубить. Зачем нужно было дотягивать до последней минуты?!
Цепляясь за палас скрюченными пальцами, женщина доползла до стены, волоча за собой неподвижные ноги, и прижала к ней ладони, тихо произнеся давно продуманные слова.
Спустя несколько секунд она отдернулась назад, изумленно глядя перед собой, потом торопливо поползла прочь. Добравшись до середины комнаты, женщина перекатилась на спину, тяжело дыша и прижимая руку к сердцу, а пальцами другой всполошено ощупывая свое лицо.
- Я вернулась... - восторженно прошептала она и поднесла пальцы к глазам, разглядывая их, как на величайшее сокровище. - Господи боже, неужели я вернулась?!.. Спасибо!.. Спасибо!..
Сорок секунд спустя женщина была мертва.
Боги обычно подобны тем, кто им поклоняется.
Анатоль Франс
В страхе больше зла, чем в самом предмете, которого боятся.
Цицерон
Часть 1.
РОДСТВЕННИКИ, СОСЕДИ И СТРАННОСТИ.
I.
Сразу было видно, что черноволосая девушка, прохаживавшаяся по мокрому перрону симферопольского вокзала, страшно нервничает.
С низкого кисленького неба сыпалась холодная противная морось, наводившая на мысли скорее о вянущем ноябре, чем о вовсю расцветающем марте. Зонта у девушки не было, но ей не стоялось под навесом, куда сбились остальные встречающие, она ходила туда-сюда, придерживая на плече легкую спортивную сумку, вставала на цыпочки, сурово глядя вдаль - туда, откуда не ранее, чем через полчаса должен был появиться запаздывающий поезд, поворачивала голову и так же сурово смотрела в противоположную сторону, будто подозревала, что по чьему-то злому умыслу нужный поезд может появиться и оттуда. Девушка качала головой - то озадаченно, то раздраженно, то растерянно, прищелкивала языком, бросала в сырой, пропитанный дымом воздух безадресные рваные фразы, и по ее красивому смуглому лицу буквально за секунды пробегало множество выражений, так что понять, о чем она думает в данный момент, было решительно невозможно. Но самым примечательным в девушке были ее руки с длинными тонкими пальцами - руки, казалось, жившие своей отдельной жизнью. Они то принимались исполнять некий взбалмошный танец раздраженно-растерянных жестов, то смахивали капли влаги с длинных блестящих волос, то ныряли в сумочку и выхватывали пачку сигарет, подвергали ее легкому обминанию и швыряли обратно, так и не открыв, дергали замок "молнии" на куртке, возвращались к волосам и начинали теребить приглянувшуюся прядь, накручивая ее на палец, бросали ее и прятались в карманы, но тут же выпрыгивали оттуда, чтобы поддернуть рукав над часами, похлопывали по сумке, после чего вновь пускались выплясывать свой раздраженный танец, пока хозяйка не спохватывалась и на какое-то время не усмиряла их в карманах куртки. Обычно руки выходили из повиновения только во время оживленных бесед и споров, но сейчас она страшно нервничала, чем ее руки и не замедлили воспользоваться.
Склонность к бурной жестикуляции досталась Кире Сарандо от далеких греческих предков, в давнем прошлом переселившихся в Херсонесский полис в поисках лучшей доли. За века греческая кровь практически полностью растворилась в славянской, и профиль Киры никак нельзя было назвать греческим, но все же кожа ее была золотистой, летом становясь густого бронзового оттенка, в темных глазах мелькали отсветы чужого южного солнца, а длинные, чуть вьющиеся на концах волосы по цвету напоминали эбонит. Вспыльчивая и взбалмошная, в детстве она доставила немало хлопот своим родственникам и друзьям. С возрастом эти качества немного обросли слоем приличий, но все равно ей до сих пор ничего не стоило от души залепить оскорбителю пощечину или окатить его чем-нибудь (если это что-нибудь окажется под рукой) или среагировать на встречу с хорошим знакомым так бурно, что об этом непременно узнает не меньше, чем пара улиц. Конечно же, она старалась сдерживаться, но иногда этого, право же, совсем не хотелось. Зов крови был куда как сильнее хороших манер.
Где-то под навесом канючил ребенок, требуя сию же минуту мороженого, и Кира рассеянно глянула туда, откуда доносился тонкий хныкающий голос, потом снова повела взгляд по двум тускло сверкающим полоскам рельс, далеко-далеко изгибающимся широкой дугой и пропадающим с глаз. В голове монотонно кружились, сменяя друг друга, опаздывающий поезд, человек, который должен был на нем приехать, сожаление о быстротечности времени и три телефонных звонка, которые днем раньше произвели в ее относительно размеренной жизни существенную встряску.
Первый звонок был от тети Ани, двоюродной сестры матери Киры, у которой та иногда останавливалась, приезжая в родной город по краткосрочным делам. С горестными придыханиями в голосе Анна Петровна сообщила Кире, что ее бабушка, Вера Леонидовна Ларионова три дня назад скончалась в кардиологическом отделении первой городской больницы, и она, Анна Петровна, только что вернулась с похорон, о чем с прискорбием и извещает племянницу.
Кира возмутилась прежде, чем ее успела накрыть приличествующая темная тень печали - именно приличествующая, ибо теплых чувств к покойной она не испытывала. Вера Леонидовна была склочной и любопытной особой, всюду сующей свой нос и обладающей старательно отточенным талантом портить жизнь людям. Именно она в конце концов и развела родителей Киры, невзлюбив Константина Сарандо с первого взгляда и методично подсыпая в семейную жизнь дочери и зятя крепчайшего перца. Кира не видела бабушку Веру с семнадцати лет - и не жалела об этом. Вера Леонидовна не жаловала внучку, и когда та в свой приезд зашла к ней, рассчитывая погостить у бабушки, та держалась с ней предельно холодно, разговаривала сквозь зубы и выставила Киру на улицу через пятнадцать минут после встречи, отчетливо дав понять, что нужды в повторном визите нет. Возмущенная таким отношением, внучка, не сдержавшись, наговорила ей немало колкостей, которые были услышаны всеми обитателями двора, сгрудившимися на лавках и жадно вытянувшими шеи.
Но все же после сообщения тети Ани Кира возмутилась снова. Любить - не любить - это одно, но все-таки это была ее родная бабушка, и она обязана была присутствовать на похоронах! На что это похоже?! Почему ей не сообщили?! Почему ей даже не сообщили, что она попала в больницу?! Бог с ними, с отношениями, ведь когда человек тяжело болен, на многое можно закрыть глаза.
В ответ на гневные упреки тетя Аня своим тихим мурлыкающим голосом сказала, что баба Вера сама ее просила так сделать. Это была ее последняя воля. Ни Кира, ни Стас не должны были присутствовать на ее похоронах.
- Но ты будь готова! - предупредила она напоследок и положила трубку прежде, чем Кира успела спросить, к чему?
Буквально через полчаса она поняла, к чему была брошена эта фраза, когда ей позвонили из нотариальной конторы и сообщили, что в такой-то день и такой-то час ей надлежит явиться к нотариусу для вскрытия и оглашения завещания, поскольку она является одной из наследниц Веры Леонидовны Ларионовой.
Кира вначале изумилась, потом обрадовалась, а потом насторожилась.
Прямыми наследниками по закону являлись она и Стас, остальные являлись второочередными. Но раз существует завещание, значит перед смертью бабуля успела распорядиться своим имуществом. Что если она, Кира, приглашается лишь как член семьи, обязанный присутствовать при вскрытии завещания? Даже умирая, Вера Леонидовна не могла бы не устроить какой-нибудь пакости и обойти внуков хоть в чем-то? Оставить все той же тете Ане, с которой была в довольно теплых отношениях? И тогда начнется волокита, судебные разбирательства, иски о признании завещания недействительным и прочее. И заниматься этим придется непременно, потому что наследство того стоит.
Квартира.
Насколько Кире было известно, Вера Леонидовна так и не обменяла своей просторной трехкомнатной квартиры. Другое дело, приватизировала ли она ее? И если да, то у Киры будет шанс вновь вдохнуть жизнь в свою керамическую мастерскую. Оборудование есть, все есть - нужны лишь деньги... А будут деньги - и она сможет начать все заново, послав к чертям унылую работу в канцелярской лавке. Ее призванием была керамика - причудливые и оригинальные цветочные горшки и вазоны, изящные статуэтки, чудные фигурные коробушки и бочонки, которыми так любят украшать свои кухни многие домохозяйки. У Киры были богатая фантазия и хороший художественный вкус, и ее тонкие умные пальцы творили чудеса.
Квартира.
Кира не знала, в каком та сейчас состоянии, но помнила, что трехкомнатная бабушкина квартира располагалась в очень хорошем тихом старом районе, совсем рядом с морем, что существенно поднимало ее цену. Поэтому раздумывать тут особо было нечего. Другое дело, что надо было приготовиться к бою, чтобы заполучить причитающуюся ей часть.
Но существовал еще и Стас, и именно его звонок и был третьим.
Их родители развелись, когда Кире было четыре года, а Стасу - шесть, и разъехались в разные стороны, поделив детей пополам - мать вместе со Стасом уехала куда-то на запад Украины, где вскоре снова вышла замуж. Отец, забрав дочь, вернулся в Симферополь, где они и проживали до двухтысячного года в небольшом частном домике недалеко от университета, пока Кира не сбежала оттуда на съемную квартиру - и не столько из-за жажды самостоятельности, сколько из-за занудности появившейся полгода назад мачехи, которая все эти полгода ежедневно так или иначе просила прощения за то, что является ее мачехой. В сущности, она была неплохой женщиной, но слушать это было невозможно.
Мать, уехав, не вспоминала о ее существовании, словно Кира никогда и не появлялась на свет, равно как и отец Киры словно бы позабыл, что у него есть сын. А шесть лет назад она вместе со вторым мужем погибла в автокатастрофе. Кира узнала об этом только полмесяца спустя и так и не смогла понять, какие чувства испытала в этом момент. А потом жизнь понеслась вперед так стремительно, что задумываться над этим было уже некогда.
Стаса она больше так не разу и не видела, и теперь, слушая в телефонной трубке совершенно незнакомый молодой мужской голос, все никак не могла совместить его с братом. Разговор получался неуверенным, растерянным и довольно глупым, и Стас, поняв это, кратко сообщил, что тоже вызван представителем нотариальной конторы, послезавтра приедет в Симферополь и попросил Киру встретить его, после чего неумело пробормотал: "Ну, до встречи, сестренка!" - и, не дождавшись ее ответа, повесил трубку.
Обдумывая все это, Кира немного успокоилась, но когда до прибытия поезда оставались считанные минуты, снова разнервничалась так, что опять не могла спокойно стоять на месте и, постукивая о плиты каблуками, сновала между синих опор навеса и встречающих, стоявших кучками и поодиночке. А вдруг Стас неправильно назвал номер вагона? Или она неправильно записала? Или неправильно услышала? Вдруг они разминутся - она же не сможет его вот так влет узнать? Что тогда? Ведь он совершенно не знает города!
Кира раздраженно одернула себя - недаром подруги часто сетовали на ее излишнюю мнительность. Ничего страшного не произойдет. Даже, если случится путаница, Стас - взрослый человек, у него есть все нужные номера телефонов и адреса - уж, в конце концов, как-то да состыкуются!
Ну конечно же!
Только от осознания этого факта лучше ей не стало.
Наверное, потому, что нервничала она не столько из-за того, что может прозевать брата, сколько из-за того, что вообще его увидит. Двадцать лет - долгий срок. Двадцать лет - пропасть, через которую лишь иногда протягивались нити писем и телефонных звонков. Они с братом перестали общаться по телефону, когда Кире было лет десять, и с тех пор она не слышала его голос вплоть до позавчерашнего дня, когда он позвонил ей и сообщил, что приезжает. Кира никогда не задавалась вопросом, была ли тому виной их природная лень, влияние родителей, которые терпеть друг друга не могли, или чрезмерная увлеченность собственной жизнью. Всегда больше думаешь о людях, которые перед глазами, чем о живущих где-то далеко, они постепенно стираются из памяти, превращаясь в голоса в телефонных трубках и надписи на конвертах. А когда исчезают письма и прекращаются звонки, уехавшие становятся лишь лаконичной строчкой биографии. Кира знала, что у нее была мать и что у нее есть брат - где-то там... И все. Воспоминаний о них почти не осталось, и их лица она знала лишь по старым фотографиям, на которых, кроме нее и отца были красивая неулыбчивая женщина с короткой стрижкой и худой смуглый мальчишка со сбитыми коленками, надутыми губами и хитринкой в темных глазах. Но этому мальчишке было шесть лет. А сейчас Станиславу Сарандо двадцать семь и, конечно же, теперь он, скорее всего, совершенно непохож на свою фотографию. Ведь и ее мало кто из знакомых мог узнать на детских снимках.
Она знала, что Стас закончил исторический, и отчего-то он рисовался Кире низкорослым и полным, как отец, а, кроме того, раздражительным и непременно в очках. И у него будут усы-перышки. И мелкие, редкие зубы... Внезапно Кира сообразила, что копирует портрет брата с собственного преподавателя по современной истории, но было поздно, образ прирос крепко и отставать не собирался. Вдалеке появился приближающийся состав, и она начала суматошно изгонять этот образ из головы. Иначе в первую очередь станет высматривать не Стаса, а Павла Михайловича, в свое время преуспевшего в том, чтобы на долгие годы вызвать у нее глубокое отвращение к современной истории.
Кира сунула руки в карманы куртки, глядя на подползающий поезд. Вокзальный громкоговоритель что-то прогнусавил на своем особом языке, понятном только вокзальным диспетчерам. Один из стоявших рядом с ней людей вдруг всполошено взмахнул руками, подхватил свою огромную клетчатую сумку и гигантским прыжком перемахнул через пути прямо перед рылом электровоза, и тот разразился истошным возмущенным ревом.
- Дебил! - заметил один из встречавших и отщелкнул дымящийся окурок в мокрый зеленый борт величественно проплывающего мимо вагона. В испещренных грязными потеками окнах мелькали лица и снимаемые с полок сумки. Кто-то суетился и уже толкался в тамбуре, кто-то сидел и ждал, разглядывая тянущийся перрон и людей с неким философским терпением, и Кира смотрела на их лица, выискивая что-нибудь похожее на того мальчика с надутыми губами и хитринкой в глазах. Потом перестала это делать. В конце концов, чего ей переживать?!
Пусть сам ее узнает!
В телефонном разговоре она ему очень подробно себя описала.
И вообще все это довольно глупо! Они бы спокойно приехали в родной город раздельно и встретились бы уже там, у родственников. Адрес-то есть.
- Я понимаю, что это лишняя трата времени... но нам бы нужно хоть немного поговорить, привыкнуть друг к другу, прежде чем встречаться с родственниками и нотариусом. Ведь столько лет прошло, Кира... Совместная дорога сближает.
Вспомнив почти умоляющий голос Стаса, она смягчилась. Нет, наверное, он все-таки прав. Лучше, когда приезжают давно не видевшие друг друга брат и сестра, а не два незнакомца, которые будут не столько вести деловые разговоры, сколько вовсю таращить друг на друга глаза.
Увидев, что нужный ей вагон не собирается останавливаться возле того места, где она стоит, Кира торопливо пошла следом. Сумка хлопала ее по бедру, косая морось неприятно холодила лицо.
Поезд полз все медленней и медленней и, наконец, остановился, с лязгом дернулся вперед и затих, устало вздохнув напоследок. Из вагонов начали выбираться люди, слегка обалдевшие от езды. Многие выглядели невыспавшимися и недовольными, они шлепали ногами и сумками по мокрым плитам и вовсю ругали крымскую слякоть. Между ними уже сновали вездесущие таксисты, бренча ключами и ласково приговаривая:
- Берем такси... Машинка в город... машинка на Ялту... едем на такси...
Кира, снова нырнувшая под навес, легко улыбнулась, слушая их дружелюбные голоса. Здесь таксистов было немного - основная их часть караулила приезжих у широкой вокзальной лестницы, под колоннами, и сейчас они набегут на спускающихся по ступенькам со всех сторон, вместе с золотозубыми цыганками, торговками и буклетистами-комивояжерами-агитаторами, чей ассортиментный ряд простирается от новейшего моющего средства и кофе до слова божия и призывов объединяться под крылом того или иного политического лидера.
Пассажиры все выходили и выходили, и Кира постепенно мрачнела и ее лицо становилось все более тревожным. Никто из них не шарил глазами по сторонам, никто не останавливался в растерянности - все шли совершенно целенаправленно - либо к своим встречавшим, либо сразу устремлялись к переходу. И не было никого, похожего на худого мальчишку с фотографии или, на крайний случай, на Павла Михайловича. Некоторые молодые люди, проходя, бросали на нее заинтересованные взгляды, но интерес был праздным и уж точно не братским. Кира глубоко вздохнула, наблюдая, как из вагона выбирается внушительных размеров женщина, таща за собой целую связку пухлых клетчатых сумок. Сумки застряли, и она зло дергала их, и кто-то наверху выпихивал их наружу и безбожно ругался.
- Кира?
Голос, произнесший за спиной ее имя, был неуверенным и таким тихим, что она бы и не обратила на него внимания, если бы одновременно с этим ее не тронули за плечо, и она обернулась.
- Кира? - повторил стоявший перед ней человек - теперь уже более твердо.
Он не был похож на того худого мальчишку с надутыми губами и уж тем более совершенно не был похож на Павла Михайловича. И на отца тоже. Молодой мужчина, высокий, черноволосый, как и она, с твердым, открытым взглядом темных глаз, в уголках которых собрались смешливые лучики морщинок, и золотистой кожей улыбался ей, и в улыбке были смятение и растерянность. Несмотря на толстый шерстяной свитер и брюки свободного покроя он казался очень изящным и гибким, как ласка, а его лицо с тонкими чертами отличалось особой книжной красотой, и только в линии губ проглядывала некая странно умудренная жесткость. Очков на нем не было.
- Кира, - снова произнес он - на это раз уже утвердительно, и Кира машинально кивнула, после чего, решив, что пора уже и ей поучаствовать в разговоре, в свою очередь осторожно спросила:
- Стас?
- Он самый и есть! - отозвался человек с явным облегчением, плюхнул большую спортивную сумку прямо в лужу, бросил поверх ручек джинсовую куртку, которую держал в руке, сделал быстрый шаг вперед, простецки сгреб смятенную девушку в охапку и, подняв в воздух, прижал к себе. Кира, растроганно ахнув, обхватила его за шею, восторженно, совершенно по-детски, болтая ногами, и Стас прижался щекой к ее щеке, щекоча отросшей щетиной.
- Стас! - воскликнула она прямо ему в ухо, отчего Стас невольно вздрогнул, звонко чмокнула его в щеку, отодвинулась, чтобы еще раз на него посмотреть, после чего обрушила на брата свою радость с еще большим энтузиазмом, отчего тот вскоре ощутил жгучую потребность в кислороде.
- Ох, пусти на минуточку, - жалостно просипел он, - ведь удушишь - и погибну я во цвете лет! Ох-х, Кира...
Кира неохотно отпустила его шею, глядя на него лучащимися глазами, и тут же начала объяснять Стасу все свои ощущения от грандиозности этой встречи, причем ее руки играли в этом объяснении доминирующую роль, порхая перед ней, словно две обезумевшие бабочки. Но Стас почти сразу же, сурово сдвинув брови, упреждающе ткнул в ее сторону указательным пальцем, разрушив этот хрупкий суетливый танец.
- Секундочку! Немного формальностей.
Он деловито надел куртку и начал рыться во внутреннем кармане. Кира недоуменно наблюдала за его действиями, а когда его рука извлекла наружу паспорт и раскрыла его, недоумение превратилось в раздражение.
- Что это?! - сердито спросила она, и ее правая рука сделала такой жест, словно отгоняла надоедливую муху. Стас качнул раскрытым документом.
- Это мой паспорт, - пояснил он ласковым тоном, каким люди разговаривают с любимыми, но несмышлеными детьми. - Кира, нельзя же быть настолько простодушной! Прежде, чем обниматься, нужно попросить предъявить документы. Кто угодно мог подойти и представиться твоим братом - и что?
- Зачем кому угодно это делать?! - все так же сердито поинтересовалась она, чуть пристыженная. Стас подмигнул ей, сразу же помолодев лет на восемь.
- С предельно гнусными намерениями, разумеется! Так что посмотри и убедись, что я - это я!
- Не буду я ничего смотреть!
В тот же момент ее рука, рассудив иначе, выхватила паспорт из пальцев Стаса и начала перелистывать. Перед глазами Киры промелькнули соответствующие данные брата и две его фотографии - на одной он был совсем еще мальчишкой, очень коротко остриженным и смешным, на другой - уже взрослым, но казавшимся страшно невыспавшимся.
- Формальности в порядке! - сообщила она официальным тоном, отдающим легким холодком и вернула паспорт владельцу. - Я, так понимаю, теперь мне предъявить свой?
- Не куксись! - рука Стаса с паспортом произвела в воздухе копию ее пренебрежительного жеста, завершившегося на кончике носа Киры, по которому она легко хлопнула документом, после чего спрятала его обратно в карман. - В этом нет нужды, уж я-то знаю, что ты - это ты! Елки-палки! - он отступил на шаг, восхищенным жестом прикрывая глаза ладонью и из-под нее оглядывая длинноногую фигуру Киры, начав с влажных от мороси распущенных волос и закончив остроносыми, усеянными стразиками полусапожками. - Я и подумать не мог, что у меня настолько красивая выросла сестрица! Папаня, небось, замучился махать шашкой, отгоняя от дома толпы истекающих слюной поклонников?! А?! Активно машет, раз ты еще не замужем.
- Я живу отдельно, ты звонил мне на съемную квартиру, - ладони Киры восторженно схлопнулись, и она совершила вокруг брата быстрый круг, стуча каблуками, и Стас с усмешкой поворачивался следом, раскинув руки в стороны. - Вынуждена признать, что и из тебя получился великолепный мужской экземпляр! А следом не примчится состав, набитый твоими поклонницами?
Стас усмехнулся.
- Лады, кукушка и петух спели друг другу, так что можно начать куда-нибудь перемещаться... Дождь, - вдруг недовольно заметил он так, словно только что обнаружил этот факт, вытянул руку раскрытой ладонью вверх и сердито посмотрел на небо, потом смахнул с волос влагу. - Ну что - на электричку? Где тут кассы?
- Электричку?! - руки Киры взлетели, теперь уже словно отмахиваясь от целой стаи мух. - Ненавижу электрички! Долго, душно, толпы... нет! Они застревают чуть ли не на каждой станции. Поедем на автобусе. Он идет всего час-полтора. Отходит через два часа, так что у нас будет время немного посидеть где-нибудь и поболтать. Можно было бы поехать ко мне, но это на другом конце города, а с транспортом тут вечные проблемы, так что смысла в этом нет, да и смотреть там не на что, поэтому мы...
- Подожди, подожди!.. - Стас, выхвативший из этого потока единственное удивившее его предложение, замахал руками. - Почему через два часа?
- Потому что я уже взяла на него билеты, разумеется. С поправкой на опоздание поезда и все такое. Нас ждут в конторе после обеда, так что мы в аккурат успеваем.
- Так. Хорошо, - рука Стаса, потянувшаяся было за сумкой, сменила направление и снова нырнула во внутренний карман куртки. - Почем тут автобусы?
- Стас, не дури! - смуглая ладонь отмахнулась от невидимой мухи, схватила Стаса за руку и потянула к лестнице. - Пойдем, найдем местечко, где нам приткнуться.
Рука брата вывернулась, исчезла и через секунду хлопнула на эту ладонь две розовых десятки с вислоусым Мазепой.
- Пока так, - сказал он и прежде, чем Кира успела открыть рот для возмущенной реплики, погрозил ей ребром ладони. - Молчи!
Кира сердито спрятала деньги и сердито взяла брата под руку. Но пока они переходили пути и шли к высокой вокзальной арке, ее раздраженность успела улетучиться так же стремительно, как и появилась. Это было ни с чем не сравнимое ощущение - идти под руку с вновь обретенным родным братом - высоким, сильным, красивым, смешливым - совершенно не таким, каким она его себе представляла, но именно таким, каким ей всегда хотелось его видеть. Он заботливо поддерживал ее, переводя через пути и следил, чтобы она не оступилась на мокрых скользких ступеньках, словно она все еще была маленькой девочкой, порученной его заботам, он улыбался и рассказывал короткие смешные случаи из своей жизни, ей неведомой, и подшучивал над ее перстнями и стразами на одежде и сумочке, добродушно называя "сорокой", и она снова сердилась, но теперь уже наигранно. Кира замечала заинтересованные взгляды идущих навстречу девушек, которыми те омывали Стаса, и ее переполняла гордость. Ее брат. Ее брат!
На лестнице, как всегда, набежали таксисты, бренча ключами и ласково вопрошая:
- Куда едем?
- Уже приехали! - буркнула Кира и умело повлекла Стаса сквозь толпу, увернувшись от звена цыганок, гомонящих и настойчиво хватавших прохожих за руки. Они быстро прошли через привокзальный рынок, после чего Кира осмотрелась и решительно потянула брата к одной из маленьких кафешек, на ходу объясняя, что на самом деле терпеть не может сидеть в помещениях и предпочла бы побродить по парку, который был рядом, через дорогу, да и посидеть там же, под огромными акациями, но погода совершенно отвратительная, и скамейки все мокрые, и вообще уже который год крымские весны холодны и омерзительны, хорошо хоть без заморозков, так что в этом году наконец-то должен быть хороший урожай, и персики, и виноград... но тут Стас шутливо тряхнул ее за плечо, сказав, чтобы она не тараторила - у них еще пропасть времени, и он, Стас, никуда не денется.
- Боюсь за тебя, - пояснил он, - захлебнешься в словах и погибнешь, и я так ничего и не узнаю.
Кира засмеялась, опускаясь на красный пластмассовый стул. Стас задвинул свою сумку под стол, и она немедленно спросила:
- Для чего тебе столько вещей? Ты не собираешься сразу же возвращаться?
- А тебе бы этого хотелось? - негромко произнес Стас, и на его лицо набежала тень. Кира недоуменно покачала головой.
- Нет, конечно. Я была бы рада... Я была бы рада еще больше, если б ты вообще никогда не уезжал. Двадцать лет - это очень много, и, возможно, наши жизни сложились бы иначе, если б мы росли вместе... Правда... я ничего не знаю о твоей жизни... я хотела сказать... - Кира сдвинула брови и вытащила из пачки сигарету. Стас наклонился вперед и щелкнул зажигалкой.
- Я понял, что ты хотела сказать. Знаешь, до этого момента мою жизнь никак не назовешь особо удачной. Живу в крохотной квартирке, постоянной работы у меня нет... как-то не приживаюсь я надолго на одном месте. Думал после института пойти на аспирантуру, но... все время было что-то не то... все время хотелось чего-то масштабного, неординарного. К тому же... меня активным не назовешь, я не человек действия, я больше люблю наблюдать, анализировать, изучать... а это... да ладно!.. - Стас махнул рукой. Сонная официантка принесла горячие бутерброды, капуччино и две маленьких рюмки коньяка, зевнув, дохнула перегаром и клубничной жвачкой, взяла у Стаса деньги и ушла, поправляя под кофточкой сползающую лямку лифчика. Стас усмехнулся, поднял рюмку и сказал, глядя сквозь коньяк на лицо сестры:
- Ну, за встречу, Кира! Поздняя встреча лучше встречи несостоявшейся!
Слабо улыбнувшись, она кивнула, и их рюмки соприкоснулись в стеклянном поцелуе, который прозвучал задумчиво и как-то призрачно. Стас проглотил свой коньяк одним махом, Кира отпила половину, поставила рюмку, после чего ее рука сделала в воздухе некий одинокий, печальный жест.
- Ох, Стасик, Стасик, глупо это, конечно, сейчас спрашивать... да я и сама хороша... что сразу так обиделась... но почему ты тогда не ответил на мое письмо?
Стас, закуривая, нахмурился, покусал губы, потом пробормотал:
- Мне не хотелось бы этого говорить, Кира... но, наверное, все-таки придется - причем, чем раньше ты это услышишь, тем меньше между нами будет непоняток и старых обид... Дело в том, что до того момента, как я получил извещение из нотариальной конторы и поговорил с тетей Аней, я понятия не имел... о твоем существовании.
Тонкие брови Киры изумленно вскинулись, и она чуть не уронила бутерброд.
- Что?! То есть как?!
- Извини, я неверно выразился. Дело в том, - Стас замялся, - дело в том, что когда мне было двенадцать, мать сказала, что вы с отцом погибли. Автомобильная авария. Сказала, что отец был за рулем. Пьяный.
- Что?!
- Поэтому я считал, что мне некому было отвечать на то письмо. Оно у меня дома... они все у меня дома. Если б ты написала еще хоть одно... или позвонила... или он бы позвонил... но он и знать о нас не хотел! - Стас зло затянулся сигаретой и выдохнул дым уголком рта. - Сколько раз я хотел приехать... хоть на могилы... но как-то все не получалось - то жизнь закрутит, то деньги... - он махнул рукой. - По-дурацки все вышло... не по-людски... Столько лет...
- Как она могла?! - потрясенно прошептала Кира, прижав ладонь к подбородку. - Зачем?! Что это за... у нас нет машины... и папа почти не пьет... и уж тем более...
- Кира, я сказал то, что знал. Я не могу ни объяснить поступок нашей матери, ни извинить его. Иногда мне кажется, что она... была не в себе, понимаешь? Мне кажется... она любила папу... и после развода... а любовь - опасная штука, цветы могут наполняться ядом и вместо лепестков вырастать ножи. Может, это именно из-за того, что отец ушел, что это он подал заявление на развод, это он сказал, что ему все осточертело! - Стас вздохнул и легко коснулся потрясенно замершей на столе руки сестры. - Я знаю, это бабка его довела! Это она их развела, она ему жизнь отравила... и матери тоже. Им нужно было просто уехать от нее подальше, а они... - он ткнул сигарету в пепельницу, сломав окурок пополам. - Я знаю, что мать ненавидела ее до самой смерти - я точно это знаю. Именно поэтому я с шести лет бабку и не видел, именно поэтому и не был больше в нашем городе. Кстати, о бабке... - пальцы его левой руки перебрали воздух, словно клавиши невидимого рояля. - Как ты думаешь, для чего нас вызвали? По детству помню, что старуха не отличалась кротким нравом и любвеобильностью. Думаешь, перед смертью она растрогалась и завещала внучатам по паре брошек и чемодан старой одежды?
Кира холодно усмехнулась, помешала ложкой в чашке с капуччино, вытащила ложку, посмотрела на прилипший к ней плотный комок нерастворившегося кофе и усмехнулась снова, бросив косой взгляд на дремлющую возле радиоприемника официантку, в пальцах которой исходила дымом сигарета с длинным столбиком пепла.
- Последний раз я видела бабу Веру, когда мне было семнадцать, и, ты знаешь, она никак не производила впечатления человека, который способен растрогаться. Знаю, что о мертвых плохо нельзя, но, если говорить откровенно, бабуля была отъявленной стервой!
- Интересно, кому она отписала свою хату? - рассеянно пробормотал Стас, но сквозь эту рассеянность проглянула деловитость. - Насколько я помню, раньше у нее была довольно большая квартира... но это было очень давно. И давно ли это у нас начали составлять завещания?
- С января этого года гражданский кодекс сильно изменился, - Кира села очень прямо и внимательно взглянула на брата. - Ты не знал?
Стас небрежно махнул рукой.
- Меня, если честно, мало занимают современные украинские законы. Я Украину вообще за государство не считаю... и то, что я в ней живу - чистой воды недоразумение, которое я рано или поздно исправлю.
- Кому бы она не завещала свою квартиру, по закону нас, обязательных наследников, не имеют права лишать законной доли!
- У-у-у! - Стас чуть прикрыл веки, и под ними блеснул живой интерес. - Вот кошечка и выпустила-таки коготки! Кира, уверяю, что я не собираюсь с тобой воевать из-за бабкиной хаты. Разумеется, мне очень нужны деньги... но не так. Ты думаешь, я исключительно из-за завещания приехал? Я к тебе приехал. Тебя увидеть.
- Стас, - голос Киры чуть смягчился, - я не имела в виду, что нам нужно воевать друг с другом. Но, возможно, придется с кем-то другим. Мы же не знаем пока содержания завещания.
- Значит, едем на войну? - Стас усмехнулся, приглаживая ладонью влажные волосы. - А для чего тебе деньги, Кира? У тебя есть определенная цель... или так?..
- Моя мастерская... - Кира мечтательно улыбнулась, глядя сквозь Стаса и сейчас не видя его. - Я бы снова наладила мастерскую керамики... оборудование я все сберегла, нужны только деньги...
- А что же случилось с прежней?
- Я прогорела... - взгляд Киры мгновенно сфокусировался на Стасе, и улыбка исчезла с ее губ. - Я... впрочем, не важно! Жаль, что отца сейчас нет в городе, он вернется не раньше конца месяца. Он бы хотел с тобой повидаться... то есть... - Кира прикусила язык, вспомнив холодок в голосе отца, когда она сообщила ему по телефону о приезде его сына. На самом деле отец отнюдь не горел желанием видеть Стаса, и ее это удивило и обидело.
- То есть, тебе бы этого хотелось, - с легкой усмешкой докончил за нее Стас, и руки Киры сделали виноватый жест.
- Прости.
- Брось, не извиняйся. Честно говоря, я этого ждал. Странная у нас была семья - с самого начала. Как-то сразу нас родители поделили... и так вели себя, будто другого ребенка для них не существует! - зло сказал Стас, допивая свой кофе. - Вот это была дурость, самая настоящая человеческая дурость! Нет, не понять мне этого. Сами расплевались - ну и на здоровье, но мы-то тут при чем?! Столько лет я думал, что остался совсем один!..
- Но это больше не так, - пальцы Киры произвели некий расцветающий жест фокусника, приглашающего полюбоваться маленьким чудом. Серебряные кольца и перстень сверкнули под тусклым электрическим светом, и серебристый отблеск отразился в потеплевших глазах сидящего перед ней человека.
- Да... Кир, послушай, даже если нам не обломится эта квартира...
- Не обломится - возьмем!.. Стас, Стас, как хорошо, что ты приехал... как хорошо, что ты существуешь!
- Несмотря на то, что я потенциальный претендент на имущество?
Кира склонила голову набок, словно в таком ракурсе Стас был ей более понятен, и прищурилась.
- Ты очень глупый потенциальный претендент!
- Ну, - Стас развел руками и поклонился, чуть не сунувшись лицом в чашку с недопитым кофе, - уж какой есть. Но я хороший. Правда.
- Верю, - просто сказала она. - По-моему, ты замечательный!
Смешливость вдруг исчезла из глаз Стаса, и он взглянул на нее со странной серьезностью, сразу же став старше и отстраненней, и Кире отчего-то показалось, что стол между ними стал шире, отодвинув их очень далеко друг от друга. Что-то задрожало в глубине его зрачков - то ли растерянность, то ли недоверие.
- Действительно? Но ведь ты совсем не знаешь меня. Двадцать лет - это двадцать лет... и ты ведь не знаешь, каким я был все эти двадцать лет. Не знаешь, что я за человек.
- Иногда знать не обязательно, - возразила Кира, взяла его за руку и постучала его ладонью по столу, подчеркивая этим стуком каждый слог выговариваемого слова. - Ты мой брат.
- Этого мало.
- Мне достаточно. Я слишком долго хотела тебя увидеть.
Стас сжал ее пальцы и глухо спросил:
- Почему же ты не стала... не пыталась даже звонить... искать?..
Кира, покраснев, отвела глаза. Ответить на это было нечего, но инстинктивно она почувствовала, что Стас и не ждет ответа, слова вырвались против его воли, а ему достаточно и того, что он держит ее пальцы, и она не пытается их отнять, и в ее взгляде, жестах, голосе нет отчуждения и неприязни.
Она действительно ему верила.
И надеялась, что так теперь будет всегда.
* * *
Сколько Кира помнила свою тетку, та всегда питала нежную страсть к солнечному улыбчивому янтарю, украшая им себя в совершенно невообразимых количествах. Вот и сейчас она, облаченная в строгое синее платье и сидящая на стуле очень прямо, сложив ладони на коленях, была похожа на состарившуюся и лишенную вкуса фрейлину морской королевы Юраты из прибалтийской легенды, жившей в янтарном дворце. С мочек ушей свисали роскошные серьги-подвески из темно-желтого камня, почти касавшиеся плеч. На шее - толстое янтарное ожерелье, кажущееся очень колючим. Пальцы сверкали серебром, обнимавшим янтарные кабошоны разных оттенков. На одном запястье - тонкие янтарные нити, на другом полированные светлые камешки поблескивали в браслете часов. И в довершение - две заколки с янтарными пластинками, скреплявшие с двух сторон аккуратно уложенные седеющие волосы.
Но сейчас Кире было не до янтарной тети Ани. Сдвинув тонкие брови и ухватившись двумя пальцами за подбородок, она во всеобщем выжидающем молчании усиленно пыталась осмыслить только что услышанное, изредка почти жалобно косясь на Стаса, сидевшего с комичным видом воришки, которому вдруг подарили кошелек с деньгами в тот момент, когда он собрался его стащить. В кабинете слышалось только легкое постукивание о столешницу ручки нотариуса, да простуженное сопение мужа "янтарной фрейлины" дяди Вани, которое тот издавал своим, испещренным тоненькими прожилками сосудов носом. Нос был замечательно велик, а сам дядя Ваня - тонок и хрупок, и казалось странным, что этот выдающийся по своим размерам орган обоняния до сих пор не перевесил и, согласно закону гравитации, не притянул голову своего обладателя к красивому узорчатому полу.
Нотариус, молодой, но уже изрядно плешивый человек в изящных очках с золотистой оправой, отложил ручку и переплел пальцы, давая понять, что наследники уже могут реагировать. И они отреагировали - недоуменным голосом Стаса.
- Что это за бред?!
- Станислав! - резко одернула его тетя Аня, шелестнув серьгами. - Веди себя прилично.
Сидевшая на одном из стульев женщина средних лет с кислым выражением лица и глубокими складками возле густо накрашенных губ пресно усмехнулась и презрительно возвела глаза к потолку. Нотариус тоже усмехнулся, но его усмешка была тонкой.
- Вы хотите, чтобы я зачитал еще...
- Не стоит! - отрезал Стас, раздраженно изучая свои ногти. - Я понял все - и ничего! Простите за возглас - я адресовал его не вам.
- Я понимаю, но спросить у составителя завещания - увы, - нотариус развел руками, - никак нельзя. Я знаю, что оно выглядит довольно странно, но ваша бабушка пояснила, что это - попытка таким образом воссоединить расколотую когда-то семью... Впрочем, это ваши личные дела, а я - лишь проводник последней воли покойной.
Он снова развел руками, и на этот раз жест получился плавным и торжественным. Стас пожал плечами, потом покосился на Киру и вопросительно дернул головой - мол, чего дальше-то делать? Вопрос был хорошим, но ответа на него она пока не знала.
Да, конечно, она ожидала от бабы Веры всяческих пакостей, ожидала издевки в виде завещанного старого кресла, или лампового телевизора, или старенького чайного сервиза, но того, что бабушка сделала на самом деле, она не ожидала никак.
Согласно завещанию, небольшой дачный участок в балке, на котором имелся крошечный полуразрушенный домик и уже давно ничего, кроме старых слив и яблони, не росло, переходил в собственность тети Ани и дяди Вани. Квартира же вместе со всей обстановкой, оцененная в тридцать четыре тысячи долларов, отходила внукам Веры Леонидовны, Станиславу и Кире Сарандо. Но квартира становилась их собственностью не только после оформления всех документов и уплате пятипроцентного налога, но и лишь по прошествии полугода - срок был оговорен в завещании. Также, согласно этой оговорке, в течение этого времени квартиру нельзя было сдавать, в ней нельзя было производить ремонт, если только его отсутствие не влекло за собой порчу имущества. Запрещалось выбрасывать старую мебель и снимать обои и ковры. Не возбранялось избавляться от мелких вещей, но все остальное в течение шести месяцев должно было находиться на своих местах. И самое главное - все эти шесть месяцев наследники были обязаны проживать в данной квартире. Если в течение полугода не происходило отступление от условий завещания, квартира переходила в их собственность в равных долях, и Кира и Стас могли ее ремонтировать и продавать, если им того захочется. При нарушении условий завещания, квартира передавалась в собственность государства.
"Бред какой-то!" - подумала и Кира, но, в отличие от Стаса, вслух этого не произнесла, хотя жест ее рук проиллюстрировал эту мысль достаточно красноречиво. Ничего себе способ воссоединения семьи! Они со Стасом решили бы этот вопрос и без бабушкиных выкрутасов! За квартиру, конечно, сердечное спасибо... но таким образом?! Полгода! А как же ее работа?! Как же симферопольская жизнь, друзья, привычный уклад? Она не против пожить здесь месяц, ну от силы два... но вот так сразу, с бухты-барахты полгода?! Как это так?!
Судя по выражению лица Стаса, он думал о том же, но начал совсем с другого вопроса:
- Полгода... - пробормотала Кира, постукивая друг о друга костяшками пальцев. - Да это же нереально!
Она взглянула на яркогубую женщину, в глазах которой при ее словах мелькнул некий собачий азарт, словно та учуяла след знатной добычи, и внезапно Кире пришло в голову, что незнакомка - ни кто иной, как представитель государства, которому может достаться их вожделенная квартира. Тридцать четыре тысячи! За вычетом налога - тридцать две триста. Пополам - шестнадцать сто пятьдесят. А может, и больше, если они хоть чуть-чуть ее подправят. Стоят ли полгода шестнадцать тысяч долларов?
Особенно при ее нынешней скромной зарплате?
- Я уже давно понял, что наша семейка с приветом, - пробурчал Стас, - но чтоб до такой степени!..
- Вы можете опротестовать завещание, - нотариус переплел пальцы и придал лицу выражение бесконечного терпения. - Потребовать признать его недействительным. По закону вас, обязательных наследников, наследников первой очереди не имеют права лишать обязательной доли... Да, с одной стороны, после принятия нового гражданского кодекса государство практически не участвует в наследственном процессе, но с другой, со многими завещаниями происходит путаница. Английская система для нас в новинку...
- А все из-за выпендрежа с равнением на евростандарт! Мы, мол, Европа, Европа, а сами даже выборы не могут толком провести! И вообще, сначала б лучше жизнь наладили да дороги починили, а то нищие и по уши в грязи, зато Европа! Хрень! - вдруг прогудел дядя Ваня, до сих пор не проронивший ни слова. Все обернулись и посмотрели на него, а он раздраженно уставился в окно.
- Именно благодаря этому, как вы изволили выразиться, выпендрежу, государство теперь не выступает обязательным наследником третьей очереди, и будь эти молодые люди не родными, а двоюродными, хоть и единственными внуками, им при старом законе не досталось бы ничего, - кротко заметил нотариус и устремил деловой взгляд на "янтарную фрейлину", очевидно, сочтя ее самой рассудительной из наследников. - Итак, как я уже сказал, вы можете опротестовать завещание... но это отнимет у вас достаточно много времени и, к тому же...
- К тому же, государство, являющееся потенциальным наследником, будет от души вставлять нам палки в колеса! - закончила за него Кира, и серебряные кольца на ее взлетевшей руке, насмешливо блеснули. Изящные очки обратились в ее сторону, и за ними вдруг блеснуло нечто предупреждающе-заговорщическое. Казалось, сейчас нотариус совершенно детским жестом прижмет указательный палец к губам, но он лишь легонько прихлопнул ладонями бумаги на столешнице и хмыкнул.
- Ну... в общих чертах...
- Хочу вам напомнить... - тут же начала "государственная" женщина с лимонным выражением лица, но в этот момент дядя Ваня, не обнаруживший за окном ничего интересного, снова принял участие в разговоре.
- Давайте уже закруглять эту бодягу! У меня еще очень много важных дел! Разъясните детям все толком и кратко! Что это будет за надзор за состоянием квартиры? Как он будет осуществляться и кем? Кира, Стас - а вы соображайте быстрее! С одной стороны, полгода жизни в родном городе ни с того, ни с сего, с другой, квартиры на дороге не валяются!
- Иван Анатольевич! - холодно произнесла тетя Аня, резко дернув головой, так что серьги с размаху хлопнули ее по напудренным щекам. Дядя Ваня, никак не отреагировав на это, снова принялся изучать заоконный пейзаж.
- Что касается надзора, то Лилия Андреевна вам все объяснит, - нотариус сделал картинно изящный жест в сторону женщины, чье выражение лица тут же выразило крайнюю степень недовольства. - Моя роль, в принципе, на этом заканчивается, разве что осталось получить ваши автографы.
Стас пожал плечами с видом человека, исчерпавшего все свои аргументы, и пробормотал:
- В принципе, это единственное, что с нас сейчас можно взять.
* * *
Кира проводила рассеянным взглядом отъезжавший троллейбус, дребезжавший так, словно мог развалиться в любую секунду, потом, краем уха слушая разговоры дяди, тети и Стаса, снова принялась разглядывать длинную, неширокую улицу, бесчисленные витрины, золотистые купола собора, казавшегося очень надменным, свежую молоденькую листву каштанов, с которой играл прохладный ветер. Весна здесь чувствовалась как-то острее, чем в Симферополе, пыли было гораздо меньше, и даже солнце, уже низко висящее над шатровыми крышами и высоковольтными проводами, взирало на уличную суету как-то более благосклонно. Она чувствовала, что постепенно тает раздражение и ошеломление, вызванное тем фактом, что ей, скорее всего, предстоит прожить здесь целых полгода, да и само это время уже не громоздилось перед ней безысходно-мрачными гранитными глыбами, теперь больше походя на длинную полосу мокрой, смешанной с влажными водорослями прибрежной гальки, по которой и не так уж плохо прогуляться. Может из-за того, что ее не оставляло ни с чем не сравнимое теплое, этакое родное домашнее чувство, как у странника, который не был в родных местах много лет и вдруг оказался дома игривою волею случая. Кира прожила в Симферополе почти всю свою жизнь, но так и не смогла ни привыкнуть к нему, ни принять, ни полюбить. Он всегда казался чужим и отвечал ей взаимным равнодушием, но здесь все было иначе, здесь все было своим - пусть забытым, но знакомым, и люди почему-то казались другими, и даже в чужих окнах, отражавших яркий закатный огонь, чувствовалось что-то приветливое.
Тряхнув головой и неопределенно улыбнувшись, Кира привстала на цыпочки, высматривая нужный им номер "топика". "Топики", большие и маленькие, большей частью окрашенные в белый цвет, наводняли город, давно став первоочередным общественным транспортом, отодвинув на задний план более дешевые, но менее удобные и редкие по своему появлению троллейбусы, и нередко загромождали остановки, не давая ни пройти, ни проехать. Желтые павловские автобусики тоже были удобны, но гораздо малочисленнее, и на "топиках", все же, перемещалась большая часть населения.
Почувствовав чей-то досадливо-выжидающий взгляд, Кира обернулась и взглянула на Стаса, который уже тянул руку, чтобы дернуть ее за плечо. Она поняла, что брат только что ее о чем-то спросил, и сделала виноватый жест.
- А?
- Я спрашиваю, ты уже что-то решила?
Кира неопределенно пожала плечами.
- Решить что-то сразу невозможно. Полгода - это долго, придется перевозить часть вещей, с симферопольской работы уходить, искать работу здесь...
- Ну, уж с работой мы племянникам подмогнем, - ободряюще заметил дядя Ваня и похлопал указательным пальцем свой замечательный нос. - У нас в КБ как раз местечко освободилось - девочка институт закончила и ушла на повышение. Местечко не особо денежное, но неплохое. Хватит и на первостепенные нужды, и на оплату коммунальных, и на всякие, там, женские глупости. С компьютером умеешь обращаться?
- Как все. Включить, напечатать, распечатать, выключить... на это меня хватит.
- Большего и не требуется. Будешь набирать документы, развозить и собирать по городу всякие справки и квитанции, ну и, иногда, заваривать чаек своему старому дядюшке, - он подмигнул ей, надул губы и скривил их, сделав страшную гримасу, знакомую еще с детства, и Кира, не выдержав, фыркнула, и ее руки мгновенно изобразили, что дядя Ваня, вне всяких сомнений, ее очень, очень напугал. Тетя Аня, неодобрительно разглядывая непозволительно короткую юбку племянницы, раздраженно сказала:
- Иван, веди себя прилично, люди кругом! Ты, Кира, только учти - работа далеко не сидячая, придется ножками побегать!
- Надо будет - побегаю, - Кира решительным жестом перекинула пряди волос с плеча на спину. - В моем положении выбирать не приходится.
- Тогда на выходных съездишь домой, заберешь документы и в понедельник ко мне, - подытожил дядя Ваня. - А вот ты, Стас... Образование у тебя какое?
- Историческое, - отозвался Стас, дымя сигаретой, удивительно не подходившей к его облику. Дядя Ваня удрученно кивнул.
- Сейчас это значит никакое. Ладно, что-нибудь да придумаем... Права у тебя есть?
- Да.
- Ну, уже легче. Ничего, пристроим и тебя...
- Иван, двенадцатый! - перебила его тетя Аня, уже повелительно махавшая подъезжающему "топику", вдоль борта которого тянулась оптимистичная надпись "Не торопись - наверху работают круглосуточно!" Стас прочитал надпись, одобрительно хохотнул и, подхватив свою сумку, устремился вместе со всеми к откатившейся двери.
Устроившись на сидении рядом с братом, Кира скользнула взглядом по стандартному указанию над дверью "Место для удара головой", потом внимательно изучила остальные, находящиеся на панели над креслом водителя.
"Водитель где-нибудь здесь не останавливает".
"Как заплатишь, так и поедешь".
В довершение к ним тут же находилась картинка, изображавшая круглые темные очки, заключенные в красный треугольник - стандартный дорожный знак, указывающий на наличие слепого. В данном случае, судя по местоположению знака, слепой находился за рулем. И когда микроавтобус рванул вперед, Кира знаку практически поверила, ибо "топик", гудя и ругаясь водительским голосом, полетел на огромной скорости, вихляясь и подпрыгивая, и пассажиров швыряло из стороны в сторону, словно машина, лишившись тормозов, скатывалась по горной круче. Но пассажиры, явно привыкшие к местному способу вождения, не возражали и лишь крепко держались за все, что можно.
- Сегодня переночуете у нас, - категоричным тоном заявила тетя Аня, чьи серьги всполошено мотались туда-сюда, большая грудь подпрыгивала под синей тканью платья и ожерелье на ней похрустывало. - А с утра я вас отвезу к Ве... домой.
- А она не меняла квартиру? - поинтересовалась Кира, прилагая все усилия, чтобы от бешеной тряски не прикусить себе язык, и тетя отрицательно покачала головой. - Тогда тебе не стоит беспокоиться - я помню, где это.
- Как знаешь, - отозвалась та немного обиженно. В ее голосе Кире послышалось странное разочарование, но в следующую секунду она уже забыла об этом, так как тетя Аня, с негодованием отмахнувшись от густого клуба сигаретного дыма, надвигавшегося на нее, громко закричала:
- Водитель! Прекратите курить! Здесь же люди!
- Ну и что?! Я же не в салоне курю, а на своем месте! - отозвался тот. Тут же раздался новый крик - на этот раз, одной из пассажирок:
- Я же сказала остановку!
- Я не слышал! Громче говорить надо! - водитель резко ударил по тормозам, отчего все повалились вперед. Пассажирка негодующе сунула ему рубль1 и выскочила из "топика", хлопнув дверцей, и водитель тотчас истошно завопил, перегнувшись через пассажирские сидения и почти высунув голову в окно:
- У себя дома холодильником так хлопай!
Стас фыркнул, выждал, пока "топик" тронется с места, после чего спросил:
- Тетя Аня, а что хата - сильно разваленная?
- Ну... так... - она неопределенно покрутила в воздухе пальцами, и янтарь на них перемигнулся с заходящим солнцем. И Кире, и Стасу и жест и слова крайне не понравились. Прожить полгода в чужой квартире - это еще ничего. Но прожить полгода в квартире, о состоянии которой осторожно говорят "ну так" - было гораздо хуже.
- Электричество там хоть есть?
- Станислав, ну конечно есть! - тетя Аня снова начала раздражаться. - И газ, и телефон... Бабушка ж, все-таки, не в пещере жила! Да, конечно, там надо будет многое подправить... потом... и полы неважные. Но это же целая квартира - хорошая квартира. Своя! Район чудный! Больших дорог нет! Тихо! Море в двух шагах! Сказка! В наше время заиметь собственное жилье - даже однокомнатное - крайне сложно, не забывай. Ты должен быть счастлив!
- Я счастлив, - подтвердил Стас скрипучим голосом и пихнул Киру локтем в бок. - А ты чего поскучнела? А ну-ка живо осчастливься лицом в соответствии с обстоятельствами!
Кира фыркнула, вернув ему тычок, и тетя Аня осуждающе покачала головой.
- Когда я видела тебя в последний раз, тебе было пять, но, похоже, ты с тех пор так и не повзрослел!
- Годы обошлись со мной благосклонно, - отозвался Стас, внимательно разглядывая подпрыгивающий за окном пейзаж.
- Аня, оставь парня в покое! - сказал сзади дядя Ваня. - Ему сейчас не до твоих нравоучений! Сам все оценит и поймет. Думай лучше - не надо ли чего на рынке докупить - дети-то с дороги, голодные.
Вскоре "топик" вновь остановился, высадив часть пассажиров. На смену им зашли двое черноволосых смуглых мужчин, приглушенно переговариваясь между собой на щебечущем итальянском. Водитель не спешил трогаться, дожидаясь женщину, которая бежала к "топику". Итальянцы, тем временем, разместились в креслах, продолжая переговариваться и заглядывая в какие-то свои записи. Один из них с любопытством оглядел салон и вдруг окаменел лицом, устремив неподвижный взгляд на треугольник с черными очками. Потом подтолкнул локтем соседа, кивнув в нужную сторону, тот поднял глаза и тоже окаменел. После чего жалобно огляделся, поймал рассеянный взгляд Стаса и спросил, старательно указывая пальцем на нарисованные очки.
- Сеньоре... пер фаворе... ке кози квесто?..
- Нон парло л´итальяно!1 - отмахнулся Стас, но все же проследил, куда указывает недоуменно-испуганный итальянский перст, добродушно усмехнулся и сказал, помахивая перед лицом ладонью. - А-а, это шутка. Джок! - он изобразил слепого, нашаривающего перед собой дорогу трясущейся тросточкой, покрутил воображаемый руль и повторил, улыбаясь как можно более убедительно: - Джок!
- Шу-утка, - повторил собеседник, слегка успокоившись, после чего быстро разъяснил соотечественнику, в чем тут фокус, и на лице того появилась натянутая улыбка. Но тут женщина добежала-таки до "топика", юркнула внутрь и хлопнула дверцей. Машина дернулась и рванула по трассе со скоростью и изяществом разъяренного архара, несущегося по каменистому склону. Улыбки мгновенно осыпались с иностранных лиц, и наружу выглянула паника. Не знакомые с местным водительским искусством, они мгновенно поверили в правдивость знака и в один голос закричали:
- !
Бросив водителю деньги, они вылетели из "топика", как ошпаренные, забыв закрыть дверцу, и водитель, снова высунувшись в окно, громко напутствовал их:
- В троллейбусе родились?! У себя дома холодильник небось закрываете!