Он отстегнул "прищепку" и сдержанно поблагодарил Личанскую, но психолог уходить из павильона не спешила - ждала чего-то, пытливо и на-смешливо разглядывая его блеклыми, слегка подкрашенными глазами. Ва-дим собрал бумаги и спросил:
- Вадим, - быстро поправил он ее, и Личанская небрежно кивнула.
- Простите, Вадим, конечно... скажите, а вы согласовывали ваши во-просы с Анастасией Андреевной?
- Ну, в принципе да, - отвечая, он смотрел не на нее, а на свои записи, делая вид, что страшно заинтересован ими, хотя держал бумаги вверх но-гами. Вадим всегда чувствовал себя немного неловко рядом с такими че-ресчур уверенными в себе и все понимающими женщинами, как Личан-ская. И чего ей еще нужно?! Отболтала свое - ну и иди, радуйся, что опять на экране засветилась.
- Просто, у меня сложилось впечатление, что вы не слишком-то заинте-ресованы в передаче, и наша беседа приняла несколько странное, если не сказать нелепое направление. После разговора с Анастасией Андреевной у меня, пожалуй, сложилось иное представление о построении передачи. Возможно, вы недостаточно осведомлены о сути вопроса. По-хорошему ей бы следовало провести передачу самой.
Вадим зло посмотрел на психолога и заставил себя улыбнуться.
- Анастасии Андреевне пришлось срочно уехать в мэрию, а откладывать интервью с вами было никак нельзя, да и вы - человек занятой.
Неожиданно он заметил, что тонкий пиджак Личанской немного съехал в сторону, открыв кремовую лямку лифчика и выглядывающий из-под нее округлый синячок, очень похожий на след от засоса. Вадим немного при-ободрился. Небось, не была бы такая уверенная, если б знала, что он видит.
- В общем, она попросила меня заменить ее, - бодро закончил он и снова улыбнулся. Как правило, его улыбка нравилась женщинам, но психолог явно была не из их числа - глаза ее смотрели все так же насмешливо, с чувством явного превосходства.
- Ну, что ж... в конце концов, это проблемы Анастасии Андреевны, не так ли? - отстраненно произнесла она и плавным кошачьим движением поправила пиджак. - Смотрю, вам приглянулся мой лифчик - вы просто глаз с него не сводите. Милый мой мальчик, я порекомендую вам в сле-дующий раз более тщательно продумывать свои вопросы, прежде чем за-давать их серьезным людям. Всего хорошего, Владимир. И мой привет Анастасии Андреевне.
Личанская повернулась и вышла из павильона, а Вадим досадливо руг-нулся про себя и отвернулся - не дай бог кто-то из операторов заметит его пылающее лицо.
Казалось бы, настроение на сегодня было безнадежно испорчено, но позже, отсматривая материал, Вадим несколько успокоился, а потом и во-все пришел в хорошее расположение духа. Съемка на его взгляд получи-лась просто шикарно - отличный ракурс, нужное освещение и слишком серьезная и надменная Личанская - от ее вида приятное, мальчишеское лицо Вадима только выигрывало, равно как и обаятельные улыбки, кото-рые он периодически посылал то собеседнице, то невидимым зрителям. Вадим улыбнулся самому себе на мониторе и поправил новый шелковый серебристо-серый галстук, завязанный большим узлом. Он ему очень шел.
- Наверное, надо было взять немного покрупнее, а, Миш? - деловито сказал он. Стоявший рядом один из операторов презрительно пожал пле-чами и зевнул. Как и большинство сотрудников "Веги ТВ", он считал Ва-дима абсолютно бездарным журналистом, но поскольку Вадим являлся протеже главного редактора, озвучивать свое презрение рядом с ним было не просто нежелательно, но и опасно. Поэтому оператор ограничился ла-коничной сентенцией:
- Нормально.
Потом подумал и одобрительно добавил:
- Отвальная баба!
- Стерва! - равнодушно ответил журналист.
Он внимательно просмотрел запись от начала и до конца и окончатель-но успокоился - все было как надо. Позже передачку смонтировали и за-пустили в эфир, а еще позже Вадим, только-только вернувшийся со съе-мок, стоял в коридоре, прижатый к стене разъяренным редактором и про-сительно бормотал:
- Настя, ну пожалуйста, не здесь. Настя, ну давай зайдем куда-нибудь. Настя, ведь всем слышно!
- Анастасия Андреевна! - процедила редактор сквозь зубы. - Запомни это раз и навсегда! Анастасия Андреевна и никак иначе!
Пряди высветленных волос выбились из ее высокой, поблескивающей лаком прически и липли к разгоряченному лицу, и сквозь них сверкали тя-желой зеленой злобой редакторские глаза, и Вадиму казалось, что по его собственному лицу прыгают злые зеленые отсветы.
К счастью, Анастасия Андреевна быстро взяла себя в руки. Поправила волосы, огляделась и рванула дверь ближайшей корреспондентской. В ней никого не было, если не считать хмурой девушки, сидевшей за столом с пультом дистанционного управления в руках.
- Вика, пойди покури, - сказала Анастасия Андреевна и повесила на стул ярко-синий пакет с надписью "LANCOME". Девушка выключила ви-деомагнитофон, демонстративно громко захлопнула блокнот и вышла, омыв Вадима насмешливым взглядом. Редактор села, поддернув юбку на полных бедрах, и положила руки с длинными ухоженными ногтями на стол. Она уже вполне владела собой, и руки лежали спокойно, почти рас-слабленно, и голос, когда она заговорила, тоже звучал спокойно - не поло-совал сгоряча, но резал глубоко и обдуманно.
- Один единственный раз и то по доброте душевной я попросила тебя провести передачу - серьезную передачу. Мне казалось, что за то время, что ты здесь, можно было кое-чему научиться. А ты что сделал?! Ты все запорол! Понимаешь?! Запорол! Самый никудышный абитуриент журфака провел бы ее в сто раз лучше! Ты вообще хоть слышал, о чем ты ее спра-шивал?! Тебя не для того перед камерой посадили, чтобы все увидели, ка-кой ты обаяшка! Не для того, чтобы ты зубы свои показывал! Мне не рек-лама твоей зубной пасты нужна, Вадик, - мне нужна серьезная добросове-стная работа! А это что было?! Почему ты так отвратительно подготовил-ся?! Ведь у тебя день был - целый день! Ты должен был прочесть бумаги, которые я тебе оставила. Чем ты занимался?!
- Анастасия Андреевна, я сделал все, как вы сказали, - пальцы Вадима беспокойными бледными паучками бегали то по галстуку, то по поле пид-жака, беспрестанно поправляя их и одергивая. - Может, вы плохо отсмот-рели материал, устали...
- Где ты был вчера?
- Ну какое отношение моя личная жизнь...
- Прямое отношение! - золотистые ногти резко щелкнули по крышке стола. - Ты, мальчик, не зарывайся и не забывай, на чем ты здесь держишь-ся! Кроме меня в тебе здесь никто не заинтересован, так что молчи и слу-шай, что тебе говорят! Я еще раз спрашиваю, почему ты так отвратительно подготовился к передаче?! Откуда такие топорные вопросы?! Я же заранее тебя предупредила - у тебя было полно времени! Откуда такое легкомыс-ленное отношение к работе?! Личанская же сидела и откровенно издева-лась над тобой, да и над всеми нами заодно! Не будь я на выезде, я бы ни за что не пропустила это в эфир! Идиот!
- Я просто...
- Я предупреждала тебя, что с твоей стороны беседа должна строиться на предположениях, о которых Личанская будет высказывать свое мнение, ты же подал все как уже доказанный факт! Мы не имеем никакого права делать подобных заявлений! Наверняка мэра хватил удар, когда он увидел твое художество.
- Александрову и так все время что-нибудь мерещится, так что ничего с ним не будет, - пробормотал Вадим, подходя к ней. - К выборам он всех приволжских гадалок и колдунов сюда созовет! Настенька, ну успокойся, ну, пожалуйста. Может, я и ошибся где-то.
Анастасия Андреевна встала и прислонилась к крышке стола, слегка на-клонившись вперед, и взгляд Вадима невольно скользнул в глубокий вырез пиджака начальницы, в ложбинку между двумя аппетитными персиковыми полушариями, надежно и высоко поджатыми лифчиком. Уж что-что, а грудь у редактора была что надо - и большая, и по-девчоночьи крепкая, почти не обвисшая, в отличие от всего остального - уж Вадим-то это хо-рошо знал. Два достоинства были у Анастасии Андреевны - бюст и креп-кая рука, которая держала за Вадимом его место.
- Под конец ты своими вопросами и вовсе сдвинул ее с темы. Теперь...
- Ну, Настенька... - Вадим бросил бумаги на соседний стол и вплотную придвинулся к редактору. - Ну наверняка ведь можно что-то исправить. Ну хочешь, я прямо сейчас звякну твоей Личанской, и пусть она меня...
- Дурак! - резко бросила Анастасия Андреевна и попыталась выпря-миться, но Вадим, старательно улыбаясь, оттолкнул ее обратно к столу, что удалось ему не без усилия - редактор была женщиной крупной и на несколько сантиметров его выше. - Не липни, нечего! Нашел место!
- Да ладно, все свои... Ну, не сердись, Настюша, от злости кожа портит-ся... Ну, ударь - хочешь?! Только не по лицу и не по...микрофону, - успо-каивающе бормотал Вадим, а его руки уже скользили по лайкровым ногам начальницы, неназойливо, но уверенно тянули вверх край узкой юбки. Анастасия Андреевна крутила головой, уклоняясь от губ молодого журна-листа, и жарко шипела, отклоняясь все дальше и дальше к столешнице:
- Отстань! Да прекрати! Обалдел что ли?! Пусти! Ты головой-то думай иногда! Еще не хватало - меня на рабочий стол заваливать, как девчонку сопливую! Вылететь хочешь?!
При желании она без труда могла бы оттолкнуть его и уйти, но Вадим знал, что редактор этого уже не сделает. Ее выражение лица и движения начали резко менять полярность, злой лед в глазах взломался, выпустив на волю горячую масляную страсть, и женщина уже не столько отбивалась от Вадима, сколько прижимала его к себе, а он продолжал шептать:
- Да ладно... ну что ты... Ну, ведь хочешь, да? Хочешь?! Ну, давай, а?! - пальцы одной руки Вадима зацепили резинку ее колготок, в то время как пальцы другой привычно освобождали из петель пуговицы яркого пиджа-ка. - Ну, как ты хочешь?..
- Дверь хоть закрой!
Ну наконец-то! Как нос чешется! И когда она перестанет поливать себя этими мерзкими духами.. "Сюр"... "Де сюр"... не помню. У Ларки за-пах не в пример приятней...
Вадим подчинился и запер корреспондентскую. В отличие от редактора ему было как-то все равно - зайдет сюда кто, не зайдет... Главное, чтобы стол выдержал, благо на нем он еще у Анастасии Андреевны прощения не просил ни разу. Стол был красивый, черный, блестящий, дорогой.
Но стол выдержал. Он стоял в корреспондентской уже год и видывал всякое.
Двадцать минут спустя Анастасия Андреевна слегка вспотевшая и рас-красневшаяся, тщательно накрасила губы, еще раз осмотрела себя и потя-нулась за бумагами, которые Вадим бросил на соседний стол.
- Я временно прощен? - осведомился журналист, приглаживая разлох-маченные любвеобильным редактором волосы. Женщина улыбнулась ему снисходительной сытой улыбкой и начала перебирать бумаги.
- Скажем так: пока обсуждать это не будем. Здесь все, что я тебе дава-ла?
- Да, все.
- Хорошо, - редактор встала, аккуратно сложила бумаги в папку и спря-тала в пакет. Вадим открыл перед ней дверь корреспондентской, и они вышли.
- Ты мне машину не дашь? - спросил он. - Надо скататься в одно место, срочно. Минут на сорок, не больше. Ты же все равно пока здесь будешь, да?
- Ладно, бери, - на удивление легко согласилась Анастасия Андреевна. - Только не задерживайся - мне через час нужно уехать.
- Лады, - обрадовался Вадим, - тогда я сейчас захвачу кое-что и заскочу к тебе за ключами.
- Да, да, - рассеянно отозвалась редактор. Вадим ей был уже неинтере-сен.
Зайдя в свой кабинет, она положила пакет на стул и подошла к зеркалу, пристроенному на стене - большому, в аляповатой массивной оправе в ви-де переплетенных стеблей и чудных, не существующих в природе листьев. Это зеркало резко выделялось на фоне строгой, сугубо деловой обстанов-ки, непостижимым образом перекашивая всю эстетику интерьера, и подхо-дило к редакторскому кабинету так же, как галстук-бабочка к военной форме, но Анастасии Андреевне на это было наплевать. Зеркало ей очень нравилось, это была ценная вещь, подаренная "Веге" прилюдно, и именно Анастасия Андреевна в свое время настояла на том, чтобы зеркало висело у нее в кабинете, а не где-то еще, как этого кое-кто хотел.
Редактор поправила прическу, сложила губы и покатала их друг о дружку, потом отступила назад, чтобы более-менее увидеть себя целиком, - высокая, полная, не лишенная привлекательности женщина, но привлека-тельность эту уже ощутимо подточило время. Внимательные глаза Анаста-сии Андреевны быстро оббежали отражение, без труда подметив все без-жалостные признаки неумолимо накатывающейся старости - подметив критически, но без особого расстройства - она привыкла не расстраивать-ся. Время еще есть, и, вразнос прожив молодость, теперь Анастасия Анд-реевна пила жизнь разборчиво, со вкусом, в свое удовольствие - именно так, как мечтала когда-то молоденькой девчонкой, готовя скудный ужин на засаленной страшной плите в коммунальной кухне и огрызаясь на реплики склочных соседей. Пусть иногда и задевает слегка натянутая страсть лю-бовников, это не так уж важно. Сейчас у нее есть все, что имеет отнюдь не каждая молодая и красивая. Только вот ноги... - в последнее время начали сильно болеть ноги. А так - ничего. Еще вполне ничего. Она попыталась приподняться на цыпочки и слегка охнула от боли. "Полная и стройная пантера!" - с усмешкой подумала Анастасия Андреевна. У кого это было? У Ремарка, кажется.
Дверь кабинета мягко отозвалась на риторический стук, отворилась, и вошел Вадим, уже в плаще, похлопывая по развевающейся поле хрустя-щим синим пакетом с надписью "LANCOME".
- Все, я готов! - он шлепнул пакет на стул, глянул в зеркало, затем по-дошел к новенькой видеодвойке, которую поставили только вчера, и глу-бокомысленно похмыкал вокруг.
- Бери ключи и выметайся - у меня работы полно! - раздраженно сказа-ла Анастасия Андреевна, и ключи так же раздраженно брякнули о лакиро-ванную столешницу. - Через час я рассчитываю сесть в свою машину. И смотри ни на кого не нарвись!
- Яволь! - отозвался журналист слегка обиженно и сгреб со стола клю-чи. - Кстати, у меня есть для тебя одна чудная кассетка. Когда вернусь, от-дам.
- Когда вернешься, позвонишь Личанской, - редактор тонко улыбну-лась. - Ты что, опять оставлял камеру в корреспондентской?
Уже не в первый раз Вадим "забывал" сумку со своей маленькой каме-рой "Hi 8" то в корреспондентской, то в одной из монтажек. Остававшаяся включенной в слегка приоткрытой сумке, камера исправно писала звук, и позже Анастасия Андреевна черпала немало полезной для себя информа-ции, слушая, как журналисты, режиссеры и технические работники пере-мывают кости друг другу и начальству. Поэтому редактор попрощалась со своим протеже уже вполне благосклонно. Уж что-что, а Вадим и вправду знал, как кому угодить.
Когда он ушел, Анастасия Андреевна, уютно расположившись в своем большом кожаном вращающемся кресле, сделала несколько звонков, и по-сле каждого ее лицо становилось все довольней и все настороженней, как у герпетолога, подбирающегося к редчайшей, но до крайности ядовитой змее. Положив трубку и поджав губы, она снова внимательно просмотрела статью в сегодняшнем "Волжанском вестнике", хотя уже знала эту статью наизусть и почти не сомневалась, что знает и содержание следующей, пока еще не существующей. Статья была помещена в рубрике "Суточная жуть" и отличалась обычным для ведущего эту рубрику журналиста грубоватым черным юмором.
"Сгорела на работе"
В минувшую среду 42-летняя N., находясь на своем рабочем месте в здании по ул. Кирова, собираясь домой, поправляла прическу, использовав на ред-кость большое количество лака для волос, который, очевидно, попал не только на волосы, но также на другие нижерасположенные части тела. После чего, по словам сослуживцев, N. неосторожно закурила, не учтя, что лак обладает свойством воспламеняться. В результате жертва красоты и курения была дос-тавлена в больницу с тяжелыми ожогами, где и скончалась спустя два часа.
Коротенькая статейка, которую можно пробежать бегло глазами, по-изумляться человеческой неосторожности и глупости и забыть через пять минут. Если только не знать, что под "42-летней N" скрывается начальник пресс-центра городской администрации Т.П. Бокало, чей некролог со все-ми приличествующими фразами будет помещен в газете только завтра.
И если не знать о ее редкой аккуратности.
И если не знать, что аккуратная Татьяна Павловна вылила на себя почти весь баллончик лака.
И если не знать, наконец, что Татьяна Павловна никогда не курила на работе.
И если не запомнить хорошенько дикого ужаса в глазах Александрова, с которым Анастасия Андреевна встречалась час назад, не запомнить как он жалко и старательно прятал этот ужас за решительностью, горем и твер-дыми намерениями "продолжать во что бы то ни стало", но ужас безобраз-но проступал на поверхность также неумолимо, как проступают сквозь ма-кияж морщины на ее собственном лице.
Анастасия Андреевна отложила газету и ее пальцы быстро оттанцевали на кнопках телефона давно заученный номер.
- А Павла Иваныча нет, он вышел, - равнодушно сказала спустя не-сколько секунд секретарша Александрова.
- Он в здании?
- Не знаю, - в трубке раздался звенящий шелест, который обычно издает разворачивающаяся обертка от шоколада. - Он ничего не сказал. Перезво-ните через полчаса, пожалуйста.
Анастасия Андреевна нахмурилась.
- Передайте, что звонили с "Веги". Пусть срочно свяжется.
- С кем?
- Ты прекрасно знаешь, с кем! - отрезала Анастасия Андреевна и со стуком опустила трубку на рычаг. Задумчиво постучала ногтями по столу, сказала: "Так-так, некстати", щелкнула замком сумочки, закурила, сделала несколько затяжек подряд и разогнала ладонью образовавшееся облако дыма, и в неподвижном кабинетном воздухе забродили, лениво перекаты-ваясь, дымные лохмотья. Редактор встала, подошла к стулу, подняла свой пакет... А спустя полминуты растерянно и зло разбрасывала по столу ли-стки с печатным текстом, бумажонки, исписанные некрасивым крупным почерком, теребила дорогой блокнотик и очередной номер журнала "За рулем".
- Вот олух! - воскликнула она и кинулась к телефону.
Вадим ответил не сразу, и, слушая длинные гудки, Анастасия Андреев-на, солидная, серьезная, по-девчоночьи нетерпеливо приплясывала на мес-те, забыв о больных ногах. Наконец, где-то далеко отсюда, Вадим добрался до кнопки своего сотового.
- Семагин.
- Ты куда смотрел, Семагин, когда пакет со стула хватал?!
- А что такое? - искренне удивился голос в трубке. Судя по звуковым сопровождениям, Вадим был в машине и ехал по одной из центральных улиц. - Погоди-ка... что это... я ведь не такую кассету... А-а, пакеты-то у нас одинаковые, вот я твой и прихватил по ошибке. Ничего, я...
- Немедленно возвращайся!
- Но я не могу сейчас, у меня...
- Вадим, немедленно! Все!
Анастасия Андреевна бросила трубку, не слушая дальнейших протес-тов, ткнула сигаретой в пепельницу, сломала ее, ударила палец и рассыпа-ла пепел. Выругавшись, она мазнула свирепым взглядом по часам, села, смахнула пепел на пол и снова потянулась к телефону, но тут в дверь стук-нули. Небрежно стукнули, один раз, не спрашивая, а предупреждая, как стучат только свои или вышестоящие.
- Заходи, - недовольно сказала Анастасия Андреевна и откинулась на спинку кресла, вытаскивая из пачки новую сигарету.
- Занята? Я на секунду, - успокоила вошедшая женщина, обмахиваясь двумя почтовыми конвертами. Невысокая, худощавая, она казалась много старше редактора, хотя в возрасте отставала от нее на восемь лет. Это была давняя подруга Анастасии Андреевны, начальница отдела кадров, кото-рую, вкупе с самой Анастасией Андреевной, сотрудники "Веги" любовно и незатейливо именовали "кобрами". - Просто шла, захватила... Письмо тебе. Слушай, жарко как у нас сегодня.
Анастасия Андреевна, уже потянувшаяся кончиком сигареты к огоньку, вздрогнула и уронила зажигалку.
- Письмо? - она наклонилась, и алый пиджак натянулся на ее полной спине. - От кого?
- Не знаю, - женщина подошла к столу, рассеянно перекатила пальцем лежавшую на нем ручку, - мне достаточно, что адресатом ты указана, а что...
- Будет сказки рассказывать! - донесся до нее из-под стола слегка осипший голос редактора. - Чтобы ты и не посмотрела?!
- Ну, от бывшего твоего. Который номер раз. Настя, ты что там дела-ешь? - она попыталась заглянуть за стол, но тут Анастасия Андреевна рез-ко выпрямилась, и над столешницей взмыло ее порозовевшее лицо, и кад-ровик отшатнулась от неожиданности.
- Ну-ка, дай сюда.
Она протянула ей письмо, но потянувшаяся навстречу рука вдруг от-дернулась, будто письмо было раскалено, и пальцы ощутили движущуюся навстречу волну горячего воздуха.
- Нет, не так. Положи на стол.
Кадровик, удивленно-раздраженно дернув светлыми бровями, бросила письмо на стол. Анастасия Андреевна кончиками длинных ногтей подо-двинула конверт к себе и быстро оглядела. Адрес и фамилия совпадали, и, собственно говоря, ничего удивительного в появлении письма не было - хоть и давно они с Алексеем разбежались, но отношения поддерживали - довольно дружеские и взаимовыгодные, и несколько раз он присылал ей письма на рабочий адрес, игнорируя компьютеры и телефоны и предпочи-тая старый добрый способ. Но только вот...
- А почерк-то не Лешкин, - задумчиво сказала она вслух, и подруга хмыкнула.
- И что? Может руку повредил. Заболел, в конце концов. Ты что, - она хихикнула понимающе-сочувственно-язвительно, - в мэрии подогреться успела?
- Конечно, да, только затем и ездила, - редактор подтолкнула письмо к краю стола. - Открой-ка.
- Зачем? - вежливо удивилась кадровик, а рука, не дожидаясь ответа, уже порхнула к конверту. - Думаешь, от Лешкиного имени бомбу присла-ли? Пора, давно пора, запаздывают...
- Не юмори, Вик, все равно не получается. Открой письмо. Глаза у меня болят. Если тебе тяжко, выйди и позови кого-нибудь!
- Да, Настя, ты действительно сегодня что-то... - женщина цапнула со стола конверт и покачала головой, - и глазки у нас блестят как-то нехоро-шо, и пульсик, наверное, частит... Птенчик этот, Семагин, давно улетел?
Она повертела конверт, потом, прощупав письмо, взялась за уголок и осторожно дернула, заметив, как легонько вздрогнула Анастасия Андреев-на, как настороженность на ее лице сменилась недоумением, а потом лю-бопытством, и как ее глаза внимательно следили за пальцами женщины, медленно отделяющими тонкую бумажную полоску. Виктория, усмехалась про себя - вот сидит грозная Анастасия Колодицкая, и глаза у нее, как у неперелинявшего зайца-беляка на свежем снегу, - редко кому доведется увидеть такое. Она уронила обрывок на стол и запустила пальцы в конверт медленно, словно стриптизерша - за лямки своего лифчика.
- А! - она выдернула из конверта сложенный пополам густо исписан-ный листок. Анастасия Андреевна, прикрыв рот левой ладонью, выдохну-ла, прижав правую к тому месту, где, согласно всем анатомическим иссле-дованиям, располагается сердце, а потом интерес на ее лице мгновенно угас, оно снова стало сердитым, и только в глазах тлел, сходя на нет, непо-нятный испуг.
- Все-таки, Виктория, дурная ты баба! - произнесла она идеально ров-ным голосом. - Давай, ладно уж, сама прочту!
Виктория пожала плечами и бросила листок с конвертом на стол.
- Не разбери поймешь тебя сегодня! Ладно, пошла я домой, а ты бы, ми-лая, врачу показалась, травок пропила, а то странная ты какая-то в послед-нее время.
Она пошла к двери, помахивая оставшимся письмом, но, вспомнив что-то, вернулась, и второй конверт лег рядом с первым.
- Раз уж так, тут и для Вадика письмо - от какой-то Полины. Ты уж пе-редай, когда он прилетит, - Виктория улыбнулась некой мудрой, всепони-мающей улыбкой. - Если сочтешь нужным, конечно. До завтра.
- Да, да, пока... - пробормотала Анастасия Андреевна и пододвинула к себе оба письма.
С которого же начать? Она сделала затяжку и глянула в сторону двери - закрыта ли? Потом ее взгляд скользнул к зеркалу, и Анастасия Андреевна озабоченно покачала головой - ей показалось, что блестящий эллипс висит немного криво. Вот придет Вадим - пусть заодно и поправит. Не женское это дело. Она с усмешкой опустила глаза к разбросанным по столу бума-гам любовника, потом хмыкнула презрительно.
Пропить травки! Ну, спасибо, Вика!
Она, уже совершенно расслабившись, принялась за распечатанное письмо.
Между тем шутницу Викторию постигло несчастье. Уже на улице, одна из режиссерш, обсуждая с ней празднование юбилея генерального дирек-тора, прошедшее вчера с кое-какими пикантными эксцессами, вдруг спро-сила:
- Виктория Николаевна, а где же ваша сережка?
Виктория поспешно схватилась за ухо, с ужасом обнаружила пустую дырочку и в страшном расстройстве, даже не попрощавшись, кинулась об-ратно. Золотые листики с прекрасными бриллиантиками - больше года она выбивала из жмота-супруга это чудо! Ведь каждое утро сомневалась, наде-вая серьги, - а стоит ли сегодня? Вот вам и пожалуйста!
Виктория тщательно осмотрела пол своего кабинета, потом останови-лась посередине и начала вспоминать. Ведь когда она вышла отсюда не-давно, когда забрала письма, серьга была на месте - это точно, она прове-ряла. В памяти даже всплыло почти осязаемое ощущение прикосновения пальцев к теплому металлу - два непроизвольных привычных движения - справа и слева. Значит, серьга должна быть либо где-то в коридоре, либо в кабинете Анастасии Андреевны.
В коридоре серьги не оказалось, и Виктория повернула к темной двери, ведущей в обитель главного редактора. Когда она занесла согнутые паль-цы, чтобы стукнуть, из-за двери вдруг раздался быстрый тяжелый звук-перестук каблуков, и рука Виктории удивленно застыла. С чего это Ана-стасия бегает по своему кабинету, как скаковая лошадь?
В следующее мгновение она зажмурилась и слегка присела - тяжелая дверь словно исчезла, и вырвавшийся наружу, ничем не приглушенный чистый пронзительный взвизг хлестнул ее по ушам наотмашь, вонзился в виски - странный, облегченно-радостный и в то же время мертвый звук - крик умирающего от жажды, увидевшего прохладный ручей, и жуткова-тый вой бензопилы, налетевшей на гвоздь.
"Иииииииииих!!!"
Почти мгновенно взвизг оборвался и что-то глухо хрястнуло, напомнив скорчившейся у двери Виктории событие месячной давности, когда она уронила на базаре арбуз, который собиралась купить, - и слава богу, пото-му что арбуз оказался еще зеленым. Вот с таким же неспелым занятным звуком ударился он тогда об асфальт.
Что-то тяжелое с грохотом обрушилось на пол, почти одновременно на грохот наслоился тусклый звон бьющегося стекла, их сменил короткий на-сморочный всхлип, и все вновь провалилось в обычную вечернюю полу-тишину. Где-то в конце коридора, за закрытой дверью настойчиво звонил телефон. В одной из корреспондентских кто-то смеялся, двигали стулья и слышались голоса. Кто-то тяжело топал, спускаясь по лестнице. Едва слышно жужжала неподалеку лампочка, покрытая плафоном с сердитой надписью: Тихо! Идет запись!
Может, померещилось? Слишком уж нелепо и неправдоподобно, и из серьезного, солидного редакторского кабинета конечно же не могло... даже телевизор...
Поганенький паучок страха дернул мысль, и она оборвалась. Виктория потянула вниз кривую ручку, но та выскользнула из вспотевших пальцев. Она наморщила нос, взялась покрепче, повернула и осторожно отворила дверь. Отчего-то ей казалось, что сейчас на нее кто-нибудь прыгнет. Но внутри никто не двигался, было тихо, и только что-то легонько беспоря-дочно постукивало по полу.
Первое, что бросилось Виктории в глаза, это голая стена на том месте, где обычно висело большое, оплетенное железными лианами зеркало, и это было так непривычно и так сильно изменило обстановку, что она не сразу заметила тело на полу возле стены. Кабинет выглядел странно ос-лепшим, зловещим. В воздухе сквозь сигаретный дым пробивался легкий, совершенно неуместный здесь туалетный запах аммиака, в пепельнице тлела сигарета с длинным столбиком пепла, словно иссохший палец, ука-зывающий куда-то в глубь хрустальной раковины.
Взгляд кадровика скользнул вниз по стене, остановился на полу, и она с жалобным писком втянув в себя непомерно большую порцию воздуха, качнулась назад, больно ударившись о дверной косяк.
Крови было не так уж много, и хотя позже Виктория, рассказывая обо всем дочери, слушавшей ее с открытым ртом и отмерявшей в стаканчик валерьянку, утверждала, что весь кабинет был залит кровью, на самом деле крови было не так уж много. Крупные брызги блестели на сером покрытии пола темным драгоценным блеском, да подсыхало туманное ало-розовое пятно на зеркале, валявшемся у стены, и безупречно гладкую поверхность от края до края рассекала уродливая червивая трещина. Анастасия Андре-евна лежала на боку рядом с зеркалом лицом вниз, вольготно разбросав руки, и пальцы дрожали, приподнимаясь, и легонько, едва слышно посту-кивали по полу, словно пытались вспомнить позабытую трудную мело-дию. Высветленные волосы на макушке намокли от крови, и голова в этом месте была какой-то странной... не округлой. Из-под бедер, полузакрытых сбившейся, смявшейся юбкой, по полу расползалась светлая лужица.
"Настя", - попыталась было выговорить Виктория, но имя скомкалось, превратившись в жалкое "нааа". Она ухватилась за дверь, пытаясь удер-жаться на ногах, качнулась вперед, потом назад, судорожно сглатывая горьковатую слюну, которой отчего-то вдруг наполнился рот. В голове, где-то очень далеко мелькнула мысль: надо подойти, посмотреть. Потом появилась другая: лучше сказать остальным, кто еще есть в здании, чтобы вызвали "скорую", а самой лучше не соваться - может сделать только ху-же. Конечно, только хуже.
Кадровик повернулась и выбежала из кабинета, совершенно забыв, что на столе стоит телефон. А на полу, у разбившегося от страшного удара го-ловой зеркала, пальцы наигрывали забытый мотив все медленней и мед-ленней, пока золотистые ногти, царапнув пол в последний раз, не улеглись покойно и равнодушно.
Часть 1.
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В "ПАНДОРУ"!
У Энди не было заранее составленной программы
беззаконных и насильственных действий, но он
рассчитывал, что, когда дойдет до дела, его
аморальный инстинкт окажется на высоте положения
О"Генри "Совесть в искусстве"
Яго: ...Есть другие.
Они как бы хлопочут для господ,
А на поверку - для своей наживы.
Такие далеко не дураки,
И я горжусь, что я из их породы.
Вильям Шекспир "Отелло"
I.
2001 год.
Если бы в глубоком детстве мне сказали: "Вита! Скоро ты будешь меч-тать о том, чтобы говорить только правду!" - я бы от души посмеялась. Ну и, конечно, не поверила бы. Но в последнее время я иногда с удивлением понимаю, что правды мне не хватает. Иногда даже отчаянно не хватает. Лгать просто, но вот перестать лгать - отнюдь; ложь - как дрянной колю-чий куст, и чем активней ты стараешься отцепить от себя проклятые ко-лючки, тем больше их впивается в тебя. И цветы... ох, как же красивы и душисты цветы этого куста и какие же вкусные он дает ягоды. Но все-таки, нет ничего хорошего в том, чтобы жить собственной жизнью от силы ме-сяца два в год, а все остальное время быть придуманным человеком с при-думанными мыслями и придуманными принципами. Правда, когда мой напарник Женька начинает иногда пространно рассуждать на эту же тему, я его старательно высмеиваю. В собственной голове эти мысли бывают просто тоскливы, но когда их озвучивает весельчак Женька - это жуткова-то - все равно, что рокенрольный ремикс реквиема.
Но прочь, злые девки, совесть и тоска - прочь! Не до вас - ей богу, не до вас! Потому что сейчас я сижу на своем рабочем месте и просматриваю макеты рекламы мебельного магазина "Тристан". Мне следовало бы со-средоточиться на словах, но вместо этого я сосредотачиваюсь на названии магазина, размышляя, какое отношение мог бы иметь прославленный ры-царь с аналогичным именем к кухонным шкафам и мягким уголкам. Смысл названия очень часто играет в рекламе важную роль, на его основе может строиться весь сценарий проекта. Но я не общалась с заказчиками, поэтому смысла названия не знаю.
Еще рано и во всем теле неприятная утренняя ломота. Можно сказать, за ресницы еще цепляются сны, а тело еще слишком живо хранит воспо-минания о теплом одеяле и мягкой постели. Я люблю поспать и поэтому считаю, что работать в такую рань - просто варварство, но деловому миру наплевать на то, кто что любит, - законы времени в нем жесткие - кто спит - остается ни с чем, проспишь лишний час - потеряешь год наработок и так далее.
Не выдержав, я зеваю и все-таки откладываю макет в сторону, и из-за соседнего стола таким же по звучности, но гораздо более тоскливым зев-ком отвечает мне помощница главного бухгалтера. Прямо напротив моего стола - окно, и через приоткрытые жалюзи видно, как идет снег - большие пушистые хлопья. Моя прабабушка, когда еще была жива, говорила о та-ком снеге, что это падают перья с крыльев ангелов. В раннем детстве я в это верила, но теперь-то конечно, как и положено взрослому человеку, знаю, что ангелов не бывает. Вот демонов - сколько угодно. Но снежинки и вправду похожи на перья, которые падают к нам из другого мира. Они отчего-то завораживают, и снегопадом увлечена не только я - многие та-кие же рабочие лошадки задумчиво смотрят в слегка запотевшее окно, за-быв, что в любую минуту может открыться дверь в кабинет зама генераль-ного директора, который такое романтическое созерцание, мягко говоря, не поймет. В полном безветрии ссыпаются к нам из того мира холодные перья - видать, господь бог устроил ангелам хорошую взбучку.
- Красота-то какая! - вздыхает одна из молоденьких художниц. - Вот нет чтобы на Новый год такая погода была! Ох, сказка! Нет, работать сего-дня преступление!
Она смотрит на результат своего преступления, и на ее лице появляется отвращение. Потом извлекает из сумочки пудреницу и помаду и начинает сердито красить губы. Тотчас же распахивается дверь зама - я подозреваю, что у него там скрытый глазок или камера для наблюдения. Зам, высокий и толстый, в марксовской бороде, неторопливо пересекает наш загон - большое прямоугольное помещение, забитое людьми, столами и компью-терами. В правой руке он держит пачку бумаг и кокетливо ими обмахива-ется.
- А-а, трудимся, Скворцова? - говорит он скучнейшим голосом, глядя художнице в затылок, и она слегка ссутуливается - взгляд у зама тяжелый, почти осязаемый. Ничего не ответив, она продолжает работать - и пра-вильно делает. Возражать заму, оправдываться - вообще отвечать что угодно на его замечание равносильно смерти - у него либо начинается аб-солютно женская истерика, либо он уйдет в зловещем молчании, а это еще хуже - жди какой-нибудь пакости, а потом тактично-сочувствующего за-явления шефа, что рекламное агентство "Сарган" уж как-нибудь постара-ется в дальнейшем обойтись без твоих услуг.
- Настен, ты телефониста вызвала?
"Настен" или "Настя" - это я. В данный момент я. Правда, на самом де-ле меня зовут Вита, но замгендиру и вообще кому-либо в "Саргане" знать об этом совершенно не обязательно. Я реагирую на "Настену" и киваю, поправив очки и машинально кося из-под них на макет. Тут же одергиваю себя - нельзя так делать - человек с плохим зрением, каковым я сейчас яв-ляюсь, так бы не сделал. Хоть очки и не настоящие - простое стекло, но раздражают они меня до невозможности, как и обручальное кольцо - пальцы все время так и тянутся покрутить его, снять, выкинуть вон.
- Ладно. Черт знает что такое - второй раз за два месяца телефоны пор-тятся! Разболтались совсем там у себя - тоже, небось, только и делают, что марафет наводят!
Молоденькую художницу внезапно одолевает кашель, а прочие искоса поглядывают на зама с многовековой ненавистью подчиненного к началь-нику. Я же смотрю на него внимательно и с определенной долей угодливо-сти, ожидая новых вопросов или просьб. Моя угодливость тщательно вы-мерена - она должна быть естественна, но при этом не вызывать отвраще-ния или настороженности у коллег. Все хорошо в меру, и нет ничего слож-нее, чем эту меру просчитать - и в настоящей-то жизни сложно, а уж по-пробуй-ка это просчитать в жизни искусственной! Потому-то, в очередной раз заканчивая работу, я и горжусь собой, потому что ошибок не соверши-ла.
- Они сказали, когда придут?!
- Да вот-вот должны подойти, сейчас... - бормочу я и теперь кошусь на зама слегка пугливо, как и положено такому маленькому и забитому суще-ству, как я. Когда начальники смотрят сурово, такие существа неизменно принимают виноватый вид и, возможно даже всерьез считают себя винова-тыми. А мне сейчас выглядеть виноватой и вовсе ничего не стоит - это я сломала телефоны, и как бы растрепалась марксовская борода, узнай она об этом.
- А прэсса? - осведомляется зам с турецким акцентом.
- Почты еще не было.
Замгендир смотрит на меня снисходительно-насмешливо, с легким от-тенком презрительной жалости. Его легко понять. Что он видит перед со-бой? Малохольную пресную забитую девчонку не старше двадцати, пе-пельные волосы стянуты на затылке в узел, одежда хорошая и дорогая, но сидит отвратительно. Девчонка работает отлично, но девчонка работает подолгу, и всегда готова остаться дополнительно, если попросят - значит, домой она не рвется, значит муж у нее придурок. Зам это видит и все это видят, и все так и относятся - насмешливо-снисходительно, снисходитель-но-равнодушно, равнодушно-сочувственно, сочувственно-отечески, отече-ски-доверительно. Именно то, что мне нужно. Но сегодня марксовская бо-рода смотрит на меня в последний раз - это последний день моей работы здесь, и дальше "Сарган" уже поплывет без меня - до тех пор, пока наш заказчик не поймает его на купленную у нас наживку.
- Ага, так-так... - бормочет зам в пространство и скрывается в своем ка-бинете, предусмотрительно оставив дверь полуоткрытой, и я, копаясь в макетах и поглядывая на часы, рассеянно слушаю, как он шелестит бума-гами, приглушенно что-то рассказывает самому себе об "идиотах, которые вечно не дают толком работать" и грохочет трубкой мертвого телефона. Я слушаю, слушаю и уже начинаю слегка нервничать, и когда кто-то легко трогает меня за плечо, то резко вздрагиваю, и мои пальцы, свободно ле-жащие поверх клавиш, вжимаются в клавиатуру, и по экрану монитора ползет удивленно-испуганное "должжжжжжжжжж".
- Ох, напугала, да? - спрашивает с легкой усмешкой одна из сотрудниц, стоящая рядом с моим столом. - Ну прости. Ты случайно не видела...
Но тут выходящая в коридор дверь открывается, впуская в наш сонный загон некое весьма привлекательное существо мужского пола, и сотрудни-ца забывает обо мне, да и весь "Сарган", чей коллектив состоит преиму-щественно из женщин, встряхивает плавниками и настораживается. На го-лове и плечах вошедшего тает снег, глаза смотрят весело и внимательно, и он добродушно улыбается всем нам молодой беззаботной улыбкой и стря-хивает с себя съеживающиеся снежные перья на недавно выскобленный уборщицей паркет.
- "Сарган", да, девчонки? Это у вас телефончики келдыкнулись? - спрашивает он, и "девчонки", большинству из которых уже давно и далеко за тридцать, кивают и хихикают, и кто-то уже начинает отпускать легкие шуточки, и молодой телефонист, стащив вязаную шапочку, тоже начинает болтать всякие глупости, тщательно и беззастенчиво оглядывая наиболее симпатичных. На меня он не смотрит, что, конечно же, не удивительно - какое дело такому симпатяге до маленькой очкастой замухрышки, зарыв-шейся в свои бумаги. И пока телефонист павлинит перед "девчонками", я вытягиваю из-под кучки бумаг на столе заранее спрятанный под нее носо-вой платочек. Внутри него - кусочек бритвы, и я осторожно выдвигаю его наружу, в который раз машинально удивляясь тому, до чего же гладко все складывается. Вот выскакивает позабытая марксовская борода и начинает одновременно гонять сотрудников и скандалить с телефонистом из-за за-держки. Телефонист, не теряя веселого настроения и продолжая рассыпать вокруг двусмысленные взгляды и улыбочки, бодро огрызается:
- Да вы чо хотите?! С утра по городу вызовов море! Так и летят! Ну просто труба! А нас мало! Не могу ж я распятериться - хоть это и понра-вилось бы кому, а?! - он подмигивает сначала заму, потом художнице. Зам чуть ли не силком тащит его к себе в кабинет, но телефонист как-то не да-ется, крутится на месте, что-то доказывает, и пока все внимание оживив-шегося загона приковано к ним, я совершаю некие странные действия. Я осторожно разрезаю кончик одного из пальцев на левой руке и, следя, что-бы кровь не попала на стол, наклоняюсь к клавиатуре и тщательно, щедро вырисовываю от ноздрей до губы влажные красные полосы, потом обса-сываю палец, пока кровь не перестает идти. Плачевный вид создан - те-перь главное сделать подходящее выражение лица, а дальше за меня рабо-тать будут уже коллеги.
Зам и телефонист наконец то скрываются в кабинете, загон постепенно успокаивается. Испачканный в крови платок с бритвой уже давно во внут-реннем кармане пиджака, и я безмятежно окликаю свою соседку - нет ли у нее аспирина, а то жутко разболелась голова. Соседка поворачивается, ее взгляд натыкается на мое окровавленное лицо, и она подпрыгивает, словно кто-то ущипнул ее сквозь сидение полукресла.
- Господи, Настька!!! У тебя опять кровь идет!
Я ахаю, прижимаю пальцы к носу, вижу кровь, снова ахаю и начинаю бестолково вертеться на стуле, судорожно искать платок, ронять бумаги, пытаться вскочить, путаться в собственных ногах и вообще вести себя по идиотски. Остальные принимаются суетиться вокруг, успокаивать меня, пытаться остановить кровь и давать советы - словом, создают необходи-мый бедлам. На шум из кабинета выскакивает окончательно рассвирепев-ший зам.
- Что опять?! - он видит меня, задумчиво тормозит, поворачивается и кричит в оставленный кабинет: - А вы работайте, работайте! И вы тоже! - прикрикивает он на сотрудников, и те разлетаются по своим местам, как послушные ветру опавшие листья. - Давайте-ка ее в туалет! Света, ну-ка! Что ж это такое опять, Настен?! Ну-ка, быстро! Встала-пошла! Какая бе-лая... ты мне, смотри, тут в обморок не хлопнись!
Телефоны забыты. Меня, маленькую, несчастную, еле держащуюся на ногах, препровождают в туалет, помогают отмыться, затем под конвоем ведут обратно. Генеральный выглядывает из своего кабинета и недовольно разглядывает нашу маленькую процессию.
- Что такое, Анастасия Борисовна? Опять давление? Валерий Петрович, будьте любезны на минутку ко мне. Что там, кстати, с телефонами?
Зам, бормоча что-то, скрывается за красивой директорской дверью, ко-торую за ним закрывают аккуратно, словно обложку дорогой книги. Меня же Света отводит обратно в загон.
Время сегодня летит стремительно - так же стремительно, как мысли красивой ветренницы от одного мужчины к другому. Телефонист уже дав-но ушел, "Сарган" деловито прокладывает себе путь сквозь будний день, а я, крепко сжав колени и теребя в пальцах ручку, сижу в кабинете гене-рального и молча, покорно киваю в ответ на каждое его слово. Уже не в первый раз, говорит он, меня подводит мое давление или что там у меня, а это мешает и моей нормальной работе, и нормальной работе коллектива. Разумеется, они не изверги, они все понимают, и я наверняка тоже вхожу в их положение. И, разумеется, речь не идет об увольнении - ни в коем слу-чае! Просто временный отдых, мне необходимо подлечиться, поэтому по собственному желанию... а потом меня с радостью возьмут обратно... ну и, конечно же, я получу определенную сумму. Все это не займет много времени, за сегодня все можно прекрасно устроить... а что говорит врач?..
Фразы летают вокруг меня, цепляясь друг за друга, словно длинные змеи сигаретного дыма, раскрываются, разворачиваются - одна лучше дру-гой - постепенно складываясь в одно нечто определенное, как складыва-ются в один рисунок узоры на пластинках разворачиваемого веера. Я при-хлебываю сок, который принесла красавица-секретарша Алла. Я смотрю на холеное директорское лицо. Я киваю. Я со всем согласна.
В пять часов вечера я покидаю "Сарган", расстроенно попрощавшись с коллегами, и ухожу несчастной разбитой походкой, и на улице холодные перья мгновенно засыпают мое мешковатое синее пальто.
Я иду осторожно, стараясь не поскользнуться - все никак не могу при-выкнуть к обуви с плоской подошвой - обычно я хожу на высоченных каб-луках, потому что ненавижу свой маленький рост, и кое-кого это здорово потешает. Перчатки - в карман, в них нет нужды - вокруг совсем не хо-лодно, безветренно и так странно тихо, хотя я в центре большого города. Белая пелена приглушает все звуки, и все, кажется, замедлило свое движе-ние до минимума, застыло - и люди, и машины, и время... все укуталось в тишину, в белые перья и тонкие нежные сумерки. Похоже на забытую сказку из глубокого детства - красивую, но почему-то печальную сказку, которую кто-то потерял в этом городе. Я прибавляю шаг - у меня уже не так много времени. Угол, подземный переход, а вот и телефонные будки, высмотренные уже давно. Трубку на том конце снимают сразу же.