***
Прикосновение к войне,
и скорбь, и боль, и всё - пустыня,
Кривая линия в уме,
и в сердце буйствует гордыня.

Вращение, как на листе,
знакомых дум, их сочетанье,
как дань померкшей красоте
и не придуманное знанье.

Всё остановится, но в час,
когда успеет воплотится,
и даже более, из нас
в зверей эдемских превратится.

Так мир бездушный зло творит
в своей обыденной оправе,
так, сквозь затишье, рог трубит
о недоступной духа славе.

И скучен напряжённый мозг,
и переправа вдаль, за возраст,
вдруг прерывается, как рост,
но продолжается, как образ.







зимний дневник

Шестое января, загадка карт гадальных,
пока тебя я встретить соберусь,
скажи, что жду я зря разлук и встреч случайных,
тебя я не дождусь.

Я не судить себя явился в мир таёжный,
я возлюбить себя пришёл в ничтожный год,
шестое января, ты как и я, ты тоже
постыдной страсти плод, но очищенья плоть.

Звонки и сквозняки, тоска и не уют мне
мешают, но вдали шестое января,
которое вдруг вторя божьей лютне
слетит с календаря.

И я пойму, что зря боялся грезить
о пламенной  дыре у страха в животе,
в которую пролезет дней так десять,
и все они не те.

Настанет ли покой шестого того дня,
я спрашиваю с целью и бесцельно,
и море говорит, вздыхая пенно,
с песком из янтаря.







***
Есть у дней и вчера и сегодня,
есть у ночи и завтра и днесь,
отдаю небесам сто суббот я,
в остальные потерян я весь.

Есть ещё одна заповедь, повод,
не растрачивать всуе лета,
покидай злом поверженный город,
там живи, где мертва суета.

Но и это и то не для счастья,
а для счастья последний девиз:
чаще струн или клавиш касайся,
взятым нежно аккордам дивись.

Есть у дней божество и служенье,
то к пределу, то в вечность спешат,
Краем духа задетое зренье,
краем зренья задета душа.



этюд

Заснеженный позавчера Петербург,
дождливый вчера Тель-Авив, старый друг,
какие-то завтрашние все вокруг,
как будто сегодня тоска и недуг.

Простуды заел холодком и снежком,
молчит Мандельштам неизвестно о ком,
так звёзды влияют зубатым рядком,
так слёзы текут, обращаясь платком.

И пишет художник своё полотно,
искусство историей пахнет давно,
а мы наслаждаемся старым кино,
вчера в Тель-Авиве мы пили вино.

И вреден мне рок. Что ни музыка - рок.
В окне Маяковский спускает курок.
В другом - Мережковский, что знал назубок
Париж, но вернуться до смерти не мог.

И всё это пахнет тяжёлым добром,
добытым из недр, образующих дом,
внутри, навсегда, насовсем, на потом,
забыто. И нету печали о том.



























подвижно

Я вышел на сцену
петь песни,
а плакал по свету
раз двести,
страстное подытоживаение
подарков,
страстное подытоживание
порядков.

И снова я молод, как дождь,
и сыт, как бомж,
но мною забытых
много, как на войне убитых.

Лучше полуживым,
полу-распятым,
полу-одним,
полу-богатым,
как здесь и сейчас,
музыкою сочась.






























песня

Забавляется матрёшка,
с той, что меньше и внутри,
и т.д. простая крошка,
сохнет от своей любви.

Пахнет пивом от училки,
сын её вошёл в запой,
и бегут себе носилки,
хорошо, что не за мной.

Загрустил дверной звоночек,
закряхтел, замолк, погас,
время нам меняет почерк,
почерк изменяет нас.

Детская кроватка чахнет,
без живого малыша.
Вряд ли что-то шандарахнет,
вряд ли закричит душа.






























***
Изготовили рождественских богов,
примирили свеже-сделанных врагов,
разбросали свои тени по углам,
хорошо сегодня кукольным богам.

А солдатом и пиратом я не стал,
и свой флаг не поднимал , не опускал,
боги тоже не всегда собой горды,
и сотрёт река бесславные следы.

И останется лишь блеск под рождество,
и притихшее домашнее родство,
и в саду твоём, за вечность от меня,
замерцает близко звёздочка моя.





































страстно

Страшно, как без воды, без Шнитке,
словно щекой приникаешь к скрипке,
судорожно сжимая смычок,
как обезумевший дурачок.

И это вместо воды насущной,
это вместо толпы орущей,
это на месте раздетой бабы,
музыка страстная быть могла бы.

Так пахнет ладаном старый диакон,
так узнаёшь, под каким ты знаком,
так эти скулы сдаются стёклам
в оцепенении мысли дохлом.

И восторгаешься тем, что уши
знают то, от чего разрушить
мир не захочешь, хоть знаешь способ
коим особь сжирает особь.

Чёрно-багровый скрипач великий,
и пианист вдохновенно-дикий,
гений, что вьюгою белой дышит,
мания неодолимая, слышать.



























***
Кому что по себе,
сегодня небом серым
я ехал и в седле
был в сером небе первым.

Но главное потом,
а не сейчас сплошное,
потом есть даже в том,
что больше не живое.

И дело было так,
я оседлал Пегаса,
и в серых небесах,
я мчался больше часа.

Звонок. Я занят. Прочь.
С небес ли стоит падать,
на землю, если ночь
мне растерзает память.

Я плавно, я в седле,
и ничего мне нету,
кому что по себе,
Я в сером небе еду.



























легато

Вездесущее несла
в себе добро,
на месте зла,
за место зло.

Но заново оно
приходит поздно.
Ладонь в окно,
и свечка слёзно.

Но заново ладонь поставит
свечу, как память,
и ты в метро,
душе светло.

А танец белый
листвы, ветров,
а праздник первый 
внутри дворов.

И мир последний
так слаб, но жгуч,
и ты последуй 
за ходом туч.

Ошибки больше
болят, когда,
на неба коже
горит звезда.





















песня, которая долго тянется

Ползти до медитации
по линии огня,
автобусные станции,
ларьковая возня.

Бывают в жизни встречи же,
бывают же деньки.
Возьми слова, теперь уже,
не важно, что горьки.

А может быть, расстанемся,
расторгнем поцелуй,
а ночь войны всё тянется,
а я её холуй.

Касается красавица
запретного труда,
и мне он больше нравится, 
касаются когда.

И образы - не образы,
и опусы - не Бах,
и на асфальте полосы,
и в днях туземный страх.

Не обнимай мне голову
блаженная жена!
Лучше налей всем поровну
душевного вина!





















***
Исходя из настоящего,
что никогда не настанет,
мы обязаны для незрячего
танцевать упоённо танец.

Для глухого мы петь обязаны,
и безрукий нас не утащит,
если мы порисуем, обвязаны,
как верёвками, настоящим.

Исходя из всего мгновенного,
но единственного, с любовью,
мы отпустим на волю пленного,
и безвольному дадим волю.

И сегодня застыть бы в памятник
и впитать в себя ток прохожих.
В настоящем всегда ты праведник,
средь времён не всегда хороших.
































романс

А то, о чём молчите Вы,
кружится между мной и Вами.
Так обезумевшие львы
трясут своими головами.

И всё, о чём молчите Вы,
сегодня, а сегодня есть ли,
подсказывает мне увы,
о чьём-то зле и чьей-то мести.

Я вновь о грустном Вам, но вот
Вы снова мне, как утешенье.
Я вышел из коротких нот,
но слушаю их продолженье.



































В метро

Рассуждать, так ведь природа же
пишет времени слова.
"Быть собою и сегодня же",
рассуждает голова.

Нас так много. Помню с детства я
переполненный проспект,
или станция Советская,
на которой жидкий свет.

Выбираешь расписание
настроений на года,
и влюбляешься в Писание,
но читать его когда?

Честным быть - признать трагедию
в собственной своей душе,
даже если в гости еду я
с родиной вдали уже.
































***
Бережёшь ли себя или снова в автобусе дует.
Я придумаю нам из псалмов продолжение лета.
И сегодня оно не остыла, но время ворует,
вырывая пустые деньки клювом чёрного ветра.

Над кроватью стена, что мне снилась давно и недавно.
Достаю чемодан, буду рыться, сердиться в неволе.
Повторяя свой сон наяву, превращаешься в фавна,
ибо поле, в которое ляжем - загробное поле.

Как и все, наслаждаешься, плачешь, немного зависишь,
или всех проклинаешь с опаскою язвенно-ровной,
Ты - актриса, я знаю, оценку ты мне не завысишь,
но я помню, как весело пишется в роли любовной.

Толи смелость медведя, глотнувшего виски из бочки,
толи робость коварная мучает мозг, что послушен,
назову тебя именем не народившейся дочки,
и наш грех замолю, чтоб текли эти сонные души.































***
Всего лишь принадлежность глаз,
к тому, что созидало нас,
и если у души есть вес,
то этот грамм дороже месс.

И наш малиновый трамвай,
об одиночестве под май,
куда-то тёк, назло телам,
и пил свой ток, и снился нам.

В начале "выше не дано",
а после "все до одного",
и если кровь заморосит,
то будет поздно делать вид,

что мы берём из ничего,
а не из Бога самого,
что это только благодать,
твоим глазам принадлежать.


































этюд

Среди хлама валялись мечты,
зарисованные, записные,
В этой груде не видела ты,
в ней мечты поселились цветные.

Память где-то их точно хранит,
но желания видимо мало,
чтобы чисто-цветное на вид
где-то в дебрях двора не пропало.

Серой жизни цветёт авангард,
только в небо нам путь не указан,
потому что рожденье назад,
каждый к жизни ещё не привязан.

От иронии этой внутри
возрождается сильная нега,
мы забыли, что в серой пыли,
в этом холоде нет человека.

А казнённая эта мечта,
забывается, да и не знает,
для чего её здесь красота
навсегда для тебя исчезает.
























про дождь и ветер

Была б моя воля чужой не моей
была бы чужая и не было б этой
была бы божественной Боже твоей
то не было б самой печальной и бедной.

В сверкании молнии тайна небес,
но были бы звёзды чуть выше, чуть дальше,
чтоб старенький тополь сквозь них не пролез,
и счастье от них не зависело наше...

А царство небесное трудится, ждёт,
когда же, когда станет крепче опора.
И ветер проходит, и новый черёд
настанет не скоро, не скоро, не скоро.




































***
Я крикнул вверх и мозг перевернулся,
пообещал сегодня же о завтра,
Ромашка я, ромашковая муза,
и мой ночлег  в тени от динозавра.

Тебя раздавит кто-то, только завтра,
и голова моя лишь мятая бумажка,
Языческая, огненная мята,
запахла на весь мир, и мне в нём тяжко.

Пиши с меня портрет и осторожно
следи, чтоб щёлки глаз не стали шире.
С меня свернуть к любому месту можно,
к тебе - прийти, и оба мы чужие.

Но до поры, до времени, до мига,
никто не ищет сильно виноватых.
Я крикнул вверх и стал холстом от крика.
Мир призрачен. А звёзды... Не сорвать их.






























желания

Как всех объединить в одно?
И приравнять и огорчиться.
Мне говорят, что сложно, но
кому дано, тот сможет быстро.

Как быть здоровым до конца,
до ног, до каждого сустава,
Мне говорят, что не спроста
в твоих глазах огня не стало.

И ты скажи мне, век иль миг,
и я , ответь мне, верно ль слышу,
И говорят, что здесь тупик,
а я всё лезу через крышу.

И там, где городской туман,
решаю прыгнуть смело, ловко,
но ангел мне принёс баян,
и я сыграл на нём негромко.

Теперь уж всё равно. Сыграл.
Одна минута, жизнь, победа.
Внизу кричат, чтоб я слезал,
а я тут точно до обеда.