Десятилетняя Клара Хоммель прильнула к оконному стеклу, чтобы получше разглядеть уличное шествие. Их семья в этом городе уже третий год, и третий год Клара каждое 26 июня садится у окна и смотрит на маскарад. Ей очень хочется выйти на улицу, присоединиться к шествию, но мама не разрешает, слишком многолюдно для десятилетней девочки. Конечно, можно было бы поставить в ладошку маленькой Клархен чип, но мама в этом отношении принципиально консервативна: ее дочка сама должна решать - ставить чип или пользоваться магнитками, достигнет восемнадцати лет и решит. Чиновники из министерства миграции тихо поворчали, но решили не вмешиваться: "У этих русских вечно все не как у людей, создают проблемы сами себе". Они так и не прижились в Гаммельне, не стали своими, русские немцы из России.
Кларе все интересно, любая деталь, она мечтает когда-нибудь выйти на улицу и присоединиться к маскараду. Маскарадная толпа шумит, галдит, изображает потеху. Но вот шествие сворачивает на Кларину улицу, и толпа моментально, как мановению волшебной палочки, затихает. Играет только дудочник, но тоже на полтона тише, чем прежде. Каждый год маскарад, сворачивая на их улицу - Бунгелосенштрассе - вдруг умолкает, утихает смех, только цокают женские каблучки по асфальту да слышны небольшие "разговорчики в строю" - разговорчики позволяются, если негромко и без смеха.
- Мама, а варум они молчат? - девочка все время путает русские и немецкие слова.
- По легенде именно по этой улице уводил из города детей гаммельнский Крысолов, - объяснила мама. - Прошло восемьсот лет, но с той поры эта улица - улица молчания. Легенда гласит: пока дети не вернутся, улица будет молчать.
- А они вернутся?
- Ну и как они вернутся? Прошло восемьсот лет, - встрял в разговор насмешливый старший брат.
Но Клархен еще маленькая, она верит в то, что дети вернутся, она верит, что русский Дед Мороз двоюродный брат здешнего Санта-Клауса, и пару раз она сваливала новогоднюю елку, когда пыталась "войти в сказку", как входили в сказку герои старинного детского фильма "Приключения Виктора и Марии в Новогоднем королевстве". Она смотрит на маскарад и верит, что дудочник настоящий, что дети в крысиных комбинезонах еще вчера были настоящими крысами и превратились в людей на один день - сегодняшний день. И превратил их в людей дудочник.
Но вот Бунгелосенштрассе позади, и маскарад опять пляшет и веселится под водительством шпильмана, как еще в Гаммельне зовут маскарадного Крысолова. Он идет впереди всех, наряженный в пестрые одежды, и играет на флейте. Маленькой Клархен он больше напоминает циркового клоуна, потому как уж очень ярко и нарядно одет. На ногах желтые башмаки с загнутыми вверх носами: в них, должно быть, очень неудобно и тесно. Ноги обтянуты трико, но одна нога почему-то желтая, а другая красная. Возможно, средневековые крысоловы так и ходили, и крысы, увидев их в таком наряде, просто лопались от смеха. Курточка под стать штанам, разноцветно-яркая: один рукав бордовый, другой алый, спина желтая, а на голове непонятно что - то ли шутовской колпак, то ли русская боярская шапка, только без меха, верх красный, окантовка зеленая. В руках оранжевая флейта. Но мама, человек с музыкальным образованием, все время морщилась и затыкала уши, когда Крысолов начинал играть:
- От этой какофонии и впрямь можно спрыгнуть в Везер.
Потому как его музыку многократно усиливали мощные динамики, расставленные через каждые двадцать метров. Вот маме и хотелось спрыгнуть в Везер.
За Крысоловом идут дети в крысиных комбинезонах, за детьми толпа в средневековых одеждах, они изображают горожан и притворно пытаются выхватить детей, но те ловко уворачиваются, прыгают и пляшут дальше.
Через год мама разрешила Клархен присоединяться к маскараду. Ей купили специальный серый мохнатый комбинезончик с крысиной маской, и она даже принимала участие в спектакле, который проходил на главной площади Гаммельна перед старинной ратушей. Крысолов дудел на дудочке, и Клархен, изображавшая крысу, послушно шла за ним вместе с другими детьми. Спектакль был поставлен по сказке братьев Гримм. Одно время, еще до войны с "хоббитами" (так в народе прозвали ваххабитов), на площади устанавливали большой аквариум, и дети заходили за него, со стороны казалось, что они "тонут". Во время войны аквариум убрали, боялись теракта, и послевоенные дети-крысы, если погода позволяла, прыгали прямо в фонтан, в центре которого находилась скульптура сказочного дудочника, крыс и детей.
Маскарад начинается в полдесятого утра, когда часы на ратуше поют песню Крысолова, в маленьком часовом оконце разыгрывается целый кукольный спектакль. В первом куплете дудочник уводит крыс, в последнем - детей. Ровно через два часа эти же часы исполняют Гимн Везеру, и в окошечке опять начинается представление - но на этот раз с обязательным хеппи-эндом - Крысолов получает за свою работу деньги, а дети возвращаются по домам. К этому времени маскарад должен завершиться.
Процессия всегда собирается у Дома Крысолова, это на Остерштрассе, в центре города, и направляется в сторону Везера до горы Коппен. Но мама говорила, что Крысолов никогда не жил в этом доме. И все эти Комнаты - Флейтиста, Крысиная нора и прочие - обычные рекламные заманушки для туристов. Просто здание ратуши очень подходит под стиль "старины", к тому же именно здесь нашли свиток с легендой. Перед Домом стоит чугунный памятник Крысолову и выводку из детей и крыс. Рядом фонтан, в котором если жарко, купаются все кому не лень. На каждой улице небольшой памятничек "Крысолов и дети" или "Крысолов и крысы", причем как дети, так и крысы, прибавляются от улицы к улице: чем ближе к Везеру, тем больше детей и грызунов. Крысолов как бы собирает их. Все указатели в форме крысиных статуэток.
26 июня был самым любимым днем маленькой Клары, разумеется, не считая Дня Рождения. Потому что вечером они всей семьей шли в ресторанчик "Крысиная таверна" и заказывали обед Флейтиста. Им подавали фламбе "Крысиные хвосты", политое сверху коньяком (ну, разумеется, из говядины, а не крыс), фатти брал себе шнапс "Истребитель крыс". Маленькой Клархен и ее брудеру Виктору покупали булочки-мышки. Вкус у них был своеобразный. Вкуснее только штолен - рождественский кекс - который мутти готовила на Рождество. Впрочем, в "Таверне" всегда в этот день было не протолкнуться, поэтому иногда семья шла в обычную кафешку. Но булочки-мышки продавались везде, и везде были одинаково вкусны.
"Мама, какая я прекрасная ретхен, мышка Гаммельн", - хвалилась дочка, крутясь перед зеркалом в наряде крысы, но однажды мама нахмурилась и сказала: "Ты не ретхен, глупышка, ты внучка Крысолова. Знай и помни об этом. Ведь мы не зря приехали именно в Гаммельн". "Как это?" И мама рассказала дочери старинную легенду, но не ту, которую записали братья Гримм, а ту, которую передавали из уста в уста, из поколение в поколение в семье Хоммелей.
ЛЕГЕНДА
Он совершенно не хотел останавливаться в этом городе, даже не думал, что вообще придется его увидеть. Ему надо было добраться до Гамбурга, там ему обещали место на купеческом корабле, на нем он планировал доплыть до Кенигсберга. Он мечтал увидеть родину отца. Это была его мечта. Но родина отца была не Восточная Пруссия, родина находилась восточнее - в землях славянских или даже татарских. После того, как не стало матери, он оказался один - предоставленный сам себе. Никто не знал, как на самом деле его звали по имени, он говорил: я - вольный человек Гном Шпильман. Так и представлялся. И не сказать, что он был маленького роста. Да, он был невысок, но не настолько, чтобы выглядеть карликом, для карлика он был дылдой. Скорее, его звали так за синюю шапочку-колпак, которую он почти никогда не снимал и которая очень напоминала колпак сказочного гнома.
Когда его спрашивали: куда он держит путь, он отшучивался - в славный город Гномель. А оказался почти в Гномеле - в Гаммельне.
Впрочем, в этом городе он появился не один. Откуда он взял в себе в попутчики большущую, почти с теленка, камышовую кошку, никто не знал, а он не говорил. Но, что самое удивительное - кошка, которая, по идее, не должна поддаваться дрессировке, слушалась его с полуслова и не отходила ни на шаг. Он звал ее Катей. И даже непривычно для немецкого уха: Катьюша.
Одет он был в какую-то безвкусную пеструю курточку. Сам Шпильман признавался, что получил ее в дар от шута одного маркграфа.
Гаммельн его поразил густо-оранжевыми островерхими крышами, и сперва он решил, что гаммельнцы, должно быть, очень богатые люди, если могут позволить себе черепичную крышу. Но подойдя ближе, он рассмеялся своей наивности: на поверку почти все крыши были соломенные, но солома эта была ярко-оранжевого цвета. Оказывается, среди горожан заведена такая мода: красить соломенные крыши в рыжий цвет, под черепицу. Если не иметь дорогую крышу, так хоть сделать имитацию под нее.
При входе в город с него содрали тройную цену. Мало того, что за сам вход в город, так еще и за переход по мосту, хотя мост, перекинутый через ров, собственно, и служил порогом Гаммельна. Плюс пошлина за кошку. Причем добавили, что собака стоила бы ему гораздо дороже. Если дерут такую пошлину, город, должно быть, богатый, решил он. Однако не то чтобы Шпильман ошибся, но все же город оказался не настолько богат, чтобы сдирать с путника такую цену. И куда они налоги девают, - всплеснул руками путник, направляясь по главной улице к ратуше. М-да, а в распутицу здесь, пожалуй, не пройти. Город был с узенькими, как бутылочное горлышко, улочками. Дома жались друг к другу, словно в страхе от какого-то неведомого врага, верхние этажи совершенно неказисто нависали над нижними, готовые вот-вот рухнуть на землю. Пожалуй, разгорись здесь пожар, огонь мог по цепочке уничтожить весь город. Вот и ратуша. Самое высокое, не считая церкви, здание в городе, со стройными башенками, узорчатыми каланчами и кверху суживающимися окнами без стекол, но со ставнями.
Обратил внимание на часы: ага, значит, город не из бедных, коль разорился на башенные часы. И ничего, что стрелка всего одна - часовая, в маленьком городе минуты не играют большой роли. Он повидал много городов и давно ничему не удивлялся. У каждого города свои обычаи.
Возле ратуши громоздились, словно соты осиного гнезда, мастерские и домишки мастеровых. Ближе всего - соответственно - и престижней - находились дома цеховых мастеров.
Комнату он снял в постоялом дворе напротив ратуши, в "фонаре". Что такое "фонарь"? Все дома в городе были многоэтажные: но при этом хозяева экономили на покупке земли, и лепили к своему дому разные пристрои или рыли подвалы, иногда аляповатые. Потому как всяк на свой манер.
Хозяева этого постоялого двора под названием "Святая Кларисса" слепили пристрой по принципу балконов: они надстраивали к дому что-то вроде балконных комнат, которые нависали над улицей и иногда составляли арку с соседним домом. Порой из-за таких навесов возникали скандалы, у кого арка больше, и не дай Бог, она нависает над землей соседа. И вот такие "балконные" комнаты и звались "фонарями".
При себе Шпильман не имел практически ничего, кроме небольшой дорожной сумы через плечо. И то, судя по тому, что сума на ходу достаточно легко бряцала хозяина по бедру, было ясно, что она не сильно полна. Заказав комнату, Шпильман сразу же решил пообедать. Он был в дороге с самого утра, а солнце уже клонилось к вечеру.
Обедали в этом постоялом дворе в небольшом трактире, находившемся при постоялом дворе в одном с ним доме. Благо хозяин был один и тот же. Шпильман заказал шпикачки и белого пива. Положил пару шпикачек и своей Катюше, более того, налил в блюдце белого пива, и кошка с удовольствием его лакала, словно это было парное молоко.
- А в честь кого назван ваш постоялый двор? Что-то я не знаю такой святой, - решил заговорить путник с хозяином и его женой. Та ужасно шепелявила, из-за чего ее речь нельзя было слушать без улыбки:
- Это наша мештночтимая швятая Кларишша из Шакович, что в Богемии. Она прошлавилась швятым подвижничештвом и, говорят, ее благошловил шам Францишк Ашшижкий, - тараторила женщина, толстая, как баварская пивная кружка. Так и казалось, что пиво из нее вот-вот польется через край. Но лились через край только слова. - Швятая Кларишша дала шебе обет шоблюдать круглогодичный пост, она жила в нашей черкви вешь Великий пошт. Она была не проштолюдинкой, а родной шештрой нашего маркграфа, но вше свое шоштояние раздала людям. А шама шкиталась по монаштырям и черквям. Народ пошылал прошение к Папе, чтобы ее "ошвятить", но сами жнаете, какие в наши дни Папы, жавидуют чужой швятости, так и не "ошвятили" ее.
"Освятить", как понял путник, означает "канонизировать".
- Не слушайте ее, это все бабские сплетни. Эта Кларисса была любовницей нашего маркграфа, а может, и сестрой, и любовницей одновременно. У маркграфов это сплошь и рядом. Как-то раз она на него ужасно обиделась и ушла в затвор в нашей церкви. Он к ней приехал, сразу в церковь, она заперлась, не пускает, что он ей говорил - черт их знает, но злые языки рассказывали, что они устроили блуд прямо перед алтарем. Она била маркграфа хлыстом, говорят, ему это очень понравилось. Короче говоря, уговорил он ее и увез. Ну, она в благодарность за кров оставила нашей церкви хорошую сумму. Только вот епископу церковь переосвящать пришлось. Вот этот маркграф и хотел купить ее "святость" у Папы. Но Папа человек умный - разобрался.
- И как у тебя, Клауш, яжык поворачивается шказать такое - блудом, - взвилась хозяйка. - Она денно и нощно молилашь, била себя хлыштом. Ходила в обношках. При ней вшегда были три подшвечника. И люди за то прожвали ее хозяйкой трех подшвечников. Маркграф был поражен ее верой и шам на коленах вшю ночь штоял перед этими подшвечниками.
- Ага, в одном исподнем, а потом они гоняли наперегонки на лошадях по всему городу в чем мать родила, все горшки у Вилли (Вилли - это наш гончарный мастер) побили.
- Бог чебя накажет за такое богохульштво. Как можно такое о швятой Клариссе говорить... Швятая, швятая и еще раз швятая Кларишша из Шакович... Не шлушайте его, герр, шам не знает, что плетет. Ей даже чветочков для Хришта не жалко было, нарвет, бывалоча, чветочков и к алтарю, не то что наши нехришти, пфеннига ломаного для черкви не дадут.
- Ага, как же, не знаю, своими собственными глазами видел. Мне тогда лет десять было... А потом еще орала перед воскресной мессой на Лизхен, дочку нашего плотника, она в девках забрюхатила, так святая Кларисса ее татарским матерком погнала: куда, мол, с брюхом в церковь прешь?!
- Думмкопф! - только и ответила трактирщица. - Швятая Кларишша защищает наш от крыш. Она же покровительнича крыш, у нее при шебе вшегда была ручная крыша по имени Кларишша..
- Во-во, поэтому всех крыс в городе мы зовем святыми кларисками, - загоготал муж. И тут же перед его носом молнией пролетела огромная крыса, уволакивая с собой шпикачку со стола одного из постояльцев.
- Доннерветтер! - выругался трактирщик. - Чтоб тебя разорвало, а потом опять слепило, и осталось все, как было!
Может быть, появление Шпильмана в Гаммельне ничем бы и не запомнилось, тем более что он не рассчитывал пробыть здесь более трех дней, если бы в тот год на город не напали полчища крыс. Уже во время обеда обнаглевшая крыса пыталась стянуть у Гнома шпикачку прямо с обеденного стола. Кошка отреагировала мгновенно: крыса была убита, но тотчас появилась другая, потом третья. Словно их штамповал неведомый чародей.
- Почему у вас так много крыс? - поинтересовался Шпильман, он говорил с небольшим южным акцентом. Видимо, долгое время прожил в Баварии или Австрии.
- Не знаю, кто что. Одни говорят, что их привезли на своих кораблях ганзейские купцы из Кафы. Другие, что крысы - это души некрещеных и нераскаянных грешников. Умер нераскаявшийся грешник - одной крысой стало больше, - ответил хозяин.
- Не, это вше иж-жа штарого бургомиштра, что помер в прошлом годе, - встряла в разговор неугомонная хозяйка постоялого двора. - Очень уж он был жлой и жадный. Так вот, люди говорили, что он продал швою душу дьяволу, и жа это дьявол подарил ему бешшмертие, но в крышиной шкуре. Ровно в полночь он появляется вожле нашей ратуши и обходит ее кругом, и если вштретит кого по дороге - тому шмерть, сожрет нашмерть. Его у нас прозвали Крышиный царь. Это он привел в наш город штолько крыс. Но заклятье можно шнять только флейтой апоштола Иоанна. Когда в Гаммельн придет человек с этой флейтой, то уведет крышиного царя и его крыш в Везер и там потопит...
- И когда он придет?
- Ай, не говорите, по мне, так никогда, все это бабьи россказни, уйди, Грета, - махнул рукой хозяин и отпихнул жену, но та уже выговорилась, посчитав за должное напугать постояльца. Шпильман был далеко не первым, и думается, не последним, кого она пугала крысиным царем. А ее муж продолжал вздыхать: - И откуда они взялись, эти черные бестии, при моем отце ими и не пахло. Все запасы зерна сожрали, как ни прячь. Ни одна отрава их не берет. Может, Грета и права: они и впрямь заколдованные. Это все генуэзцы, экономят на карантине, вот и привезли нам этих крыс из Тартарии.
- Да, говорят, в Тартарии этих крыш видано-невидано, - Грета проворно обслужила одного из постояльцев и вернулась к мужу. - Мештные тартары едят этих крыш шо шметаной и творогом. А дети тартарские любят есть жареные крышиные хвосты. И еще говорят, что там во главе всех крыш штоит Крышиный император, он и пошылает своих крышенышей для покорения мира.
- Вы бы хоть кошку завели. На царскую крысу нужна царская кошка.
- Жаводили, крышы на них нападают шкопом и пожирают. На улицу по ночам выйти нельзя. Они и на людей нападают. На прошлой неделе покушали шына нашего булочника. А у жены чеканщика из колыбельки вытащили ребенка и шожрали.
- Ладно, Грета, хватит пугать людей, жена чеканщика дурная, заспала его, а на крыс свалила, - остановил трактирщик жену. - Не бойтесь, это все бабские сплетни. А вы сами-то зачем в наш город приехали и надолго?
- Не знаю, - пожал плечами Гном. - Надеюсь, пробуду у вас не больше недели.
- А кто вы?
- Кто я? Зовите меня Шпильман. Сам не знаю толком. Кем я только ни был: студентом в Болонье, библиотекарем у маркграфа Бремена, даже... ай, не важно... Сейчас еду на родину своего отца.
- Куда, если не секрет?
- Понятия не имею, - пожал плечами Шпильман, - знаю, что где-то далеко на Востоке. Он рассказывал, что там говорят на славном напевном языке. Рассказывал, что мою бабку звали не Катерина, так зовут здесь, а мягче - Катюша. Вот я и направляюсь в Гамбург. А Гаммельн по пути. Поживу несколько дней.
- Поживите, только ночью не выходите из дома, крышы хуже ражбойников. Наши ражбойники тихие - ну разденут, отберут кошель, но не убьют, они люди, а крышы - это ведь демонская шила. Бургомиштр обещал большую плату тому, кто избавит город от крыш.
- Большую? Это сколько? - заинтересовался Шпильман.
Хозяин назвал цифру. Шпильман аж присвистнул. И вдруг заявил:
- Скажите, а если я помогу вам и изведу крыс, бургомистр мне заплатит?
Хозяин постоялого двора не знал, что сказать, он только развел руками и пробормотал:
- Честно говоря, вы первый, кто об этом говорит.
День клонился к вечеру, и свой визит к бургомистру Шпильман решил отложить до утра. Уже заполночь, когда он лег спать, услышал крики о помощи. Они раздавались под его "фонарем". Гном стрелой поднялся с постели, на ощупь почувствовал, что раздавил пару-тройку клопов. Постелью ему служил большой кованый сундук-скамья. Хозяин дал ему под перину соломенный тюфяк, но гость предпочел спать на холодном железе, чем на мягких и теплых клопах. Поэтому почти живой тюфяк полетел в угол.
Камышовая кошка тут же проснулась, насторожилась и вздыбила шерсть: "Тише, Катюша!" Шпильман растворил ставни и понял, что кричат прямо под его окном. Голос был явно женский, даже скорее детский. Он посмотрел вниз, однако ничего не увидел, темень, выколи глаз, да еще противный дождик, хоть бы луна выглянула. Не раздумывая, выпрыгнул в окно, Катя за ним. И сразу же угодил в мягкую грязь, в которой утоп чуть ли не на полколена. Шпильману стоило больших усилий вытащить башмаки из этой трясины. Когда огляделся, то заметил прижавшихся к стене девочку лет тринадцати и мальчика лет пяти. На них нападала странная кисельная масса чего-то непонятно черно-серого. Крысы! Дети отбивались доской и камнями. Крысиная стая как морская прибрежная волна, то опадала, то накатывала снова и снова. Сил сопротивляться не оставалось. Девочка спрятала мальчика за своей спиной. Катюша рванула первой в это крысиное месиво. И эти крысы все-таки были необычные, чем простые. Что-то в них было такое, что отличало от обычных. Приглядевшись, Шпильман понял - перед ним Крысиный король собственной персоной. Вся эта крысиная масса имела длинные хвосты, переплетенные и туго связанные между собой.
Вмешательство Кати сыграло решающую роль: крысиная волна спала и как волна при отливе ушла в подвалы.
- Спасибо, - у девочки не оставалось сил, она уткнулась спасителю в плечо и заплакала, мальчик хныкал, но держался. Рыцарь. Настоящий тевтон.
- Как тебя зовут?
- Клара, а это мой брат Вилли.
- Что же вы ночью, одни, Клархен? Мамка за вами совсем не смотрит?
- Так у нас нет мамки, умерла она прошлой осенью. Это все Вилли, я отшлепала его, а он обиделся, - попеняла сестра на младшего брата. - Спрятался, насилу отыскала.
Оказалось, что Клара и Вилли - дети самого бургомистра, но он о них почти не заботился, у него появилась новая жена, которая была на сносях и которой он уделял все свободное время, отдавая львиную долю своего заработка. Они росли, как придорожная трава, вольно и абы как. Но в то же время имели полную свободу, чем и пользовались. Иногда отец вспоминал о детях и вытаскивал розги, чтобы провести "дежурную" порку. Не за какой-либо проступок, а так, в целях профилактики. Обычно приступы отцовства случались после воскресной мессы. Еще реже в нем просыпалась нечаянным гостем совесть, и он дарил им конфеты, и совесть беспробудно засыпала до следующего раза.
Вернувшись в свою комнату, Шпильман обнаружил в ней человека. Средних лет толстячок сидел за столом и внимательно рассматривал деревянный простенький футляр, рядом же на столе лежала сума Шпильмана, из которой этот футляр и был извлечен. В руках гость держал лупу, через которую внимательно рассматривал флейту. Заметив вошедшего хозяина, гость поднял на него глаза - вот чудо, то ли это неверный свет ночного канделябра, то ли после битвой с крысами Шпильмана подвело зрение, но Гному показалось, что глаза у гостя разного цвета - один карий, другой зеленый. Он бы не обратил на них внимания, если бы они не светились в темноте, как кошачьи зрачки.
Катюша тут же вздыбила шерсть и зашипела. Гостя это ничуть не напугало. У его ног спокойно расположился миниатюрный черный пудель. Увидев кошку, он тихо зарычал. Так они и стояли друг против друга - вздыбившая шерсть кошка и черная рычащая собака. Однако мужчина легонько толкнул своего пса ногой в бок, тот угомонился. Катюша тоже спала в холке, но все дальнейшее пребывание кошка с собакой обменивались подозрительными взглядами. Собака показывала зубы, кошка демонстративно выпускала коготки.
- Извините, что зашел без спроса, я честно постучал, но в средневековых гостиницах замки только на наружных дверях.
- Кто вы и...
- Да-да, конечно, - гость поспешно встал и представился, - зовите меня герр Дункель. Я пришел к вам, герр Шпильман, чтобы предложить выгодную сделку. Но что вы застряли в дверях, проходите, садитесь, поговорим о деле.
Шпильман продолжал истуканом стоять у дверей, словно это он был гостем:
- Вы могли спокойно взять из сумы все, что вам нужно и уйти, герр Дункель.
- Это не в моих правилах. Я не вор, - достаточно жестко отрезал гость. Время от времени он крошил своему псу кусочки от небольших колбасок. Тот жрал колбаску с невозмутимым спокойствием, Катя ходила возле него кругами, изредка шипела, но приближаться не смела, словно пуделя окружал невидимый заколдованный круг. Кивнув на собаку, герр Дункель пояснил: - Это мой Тойфель, любимый пудель. Люблю, знаете ли, собак.
Шпильман обратил внимание, что руки гостя были в белоснежно белых перчатках, однако рукава прикрывали тело не до конца, и можно было разглядеть багровые шрамы на руках. Гость заметил это внимание:
- Когда-то я был воином... Давно... Сейчас я уже и не верю, что это было. Впрочем, ближе к делу. Я знаю, что вам принадлежит вот эта вещица, - Барон кивнул на деревянный футляр с флейтой. - Вы могли бы мне ее продать?
- Эта вещь не продается!
- Вы не выслушали мою цену, - усмехнулся гость.
- Меня цена не интересует, эта вещь просто не продается! - в голосе Шпильмана появилась сталь, которую, похоже, герр Дункель никак не ожидал услышать. Он понял, что торга не получится. А Шпильман вспомнил своего учителя, монаха-доминиканца отца Вениамина. Именно он передавал ему флейту: "Я надеюсь на тебя".
- Я знаю, что вы бедны...
- Ну и что? А что я скажу отцу Вениамину? Что я продал апостольскую флейту, как Иуда продал Христа, за серебряники. Нет, герр Дункель. Вам легче было украсть ее у меня.
- Простите, герр Шпильман, но я и словом не обмолвился о деньгах. Я хочу предложить вам обмен, - герр Дункель откуда-то из рукава, словно карточный шулер, извлек почти такую же флейту, только чуть темнее. Вы ничего не потеряете и сможете сделать то, что хотели сделать. Она принесет вам не только деньги, но и Славу, и власть!
- Нет! - герр Дункель ожидал, что в Шпильмане хотя бы на минуту появятся сомнения, но Гном не задумался ни на секунду. Гость посмотрел даже не столько на Шпильмана, сколько сквозь него, сделал повелительный жест: черный пудель ловко взобрался ему на колени.
- А знаете, что будет с вами в этом городе, дорогой мой идеалист?
- Меня убьют?
- Отнюдь, почему сразу убьют? Это не самое страшное, что может произойти с человеком. Нет, с вами произойдет гораздо худшее. Вас оболгут. Вы спасете город, но люди будут проклинать вас за это.
- Что ж... я не собираюсь бегать от судьбы...
- Воля ваша, Шпильман. Только не воображайте себя Христом в пустыне. Помните, что с Ним сталось после этого в Иерусалиме? Его распяли. Вас тоже распнут - Словом.
Гость быстро, по-воровски нырнул за дверь. Шпильман последовал за ним, но в коридоре уже никого не было. Ни единого человека. И как он успел! За окном что-то сверкнуло яркое, хотя небо было ясное и грозы не наблюдалось. "Чудны дела твои, Господи!" - перекрестился Шпильман, рухнул на свой спальный сундук. И моментально заснул.
Наутро Гном отправился к бургомистру. В ратуше как раз шло совещание магистрата, решавшее крысиную проблему. Бургомистр одновременно служил цеховым старшиной местных монетчиков, которые чеканили монету для маркграфа.
То, что перед ним бургомистр, Шпильман понял сразу, по одежде. На бургомистре был надет кафтан нараспашку, без пуговиц, с широкими, но короткими, рукавами. Такие же кафтаны и на других членах магистрата (а было их числом аж девять душ), но у бургомистра, единственного, он был из шелка, обшитый мехом. Под кафтаном камзол, перехваченный широким светло-коричневым поясом; панталоны в обтяжку, чулки и остроносые желтые башмаки.
- Добрый день, - приветствовал Шпильман членов магистрата.
- Кто ты? - бургомистр осмотрел посетителя с ног до головы.
- Я - Шпильман, странствующий universitas magistrorum et scholarium.
- Но наш город не universitas civium.
- Я в вашем городе проездом и не задержусь более недели. Я закончил факультет septem artes liberales, или семи свободных искусств, как тривиум, так и квадриум. И являюсь подмастерьем мастера отца Вениамина из Падуи.
Членам магистрата, как, впрочем, и бургомистру, это имя не говорило ровным счетом ничего. Но умные слова с употреблением латыни возымели действие, и они вперились в посетителя как бургомистр на новую ратушу.
- И что же ты изучал, сын мой? - епископ был самым грамотным гаммельнцем, но спросил скорее, чтобы просто спросить.
- Сочинения древних мудрецов. Например, "Органон" Аристотеля.
- Это, конечно, важно, - буркнул в ответ бургомистр. - Но что тебе надо у нас в магистрате?
- Я слышал, что вас совсем одолели крысы. Слышал, что вы обещали большую награду тому, кто избавит ваш город от крыс.
- Ты избавишь нас от крыс? - хитро прищурился бургомистр.
- Да, за одну ночь.
Бургомистр не выдержал и рассмеялся. За ним стал подхихикивать и весь магистрат в полном составе.
- И каким образом?
- Это мой секрет, вас он не касается, к утру город будет очищен от крыс.
- Хорошо, - не торгуясь, согласился бургомистр. - Скажи, тебе что-нибудь нужно от нас?
- Если только фонарь с маслом на всю ночь, - ответил Шпильман.
Гном вышел из магистрата немного озадаченный: "Уж больно быстро и легко они согласились, совершенно не похоже на бюргеров". А бургомистр попросил своего помощника, коротышку-подмастерье, которого он использовал как мальчика на побегушках для мелких поручений:
- Беги к Бесноватому Ади, скажи, что он мне очень нужен.
"Бесноватым Ади" или "Грубым Шиклем" Адольфа Шикля звали за ужасно несносный грубый характер. Он был единственным вором во всем городе, его давно бы убили или отправили в тюрьму, но, зная благосклонность к нему бургомистра, горожане боялись его сильно бить. Он отделывался обычно небольшими тумаками. А любил бургомистр Грубого Шикля за наушничество, за это ему все спускалось с рук. И кражи черепиц с крыш богатых горожан, и кражи мелких денег из казны местной церкви, ему позволялось все, или почти все.
Коротышка побежал и уже на пороге дома "Грубого Шикля" натолкнулся на странного высокого мужчину, возле ног которого крутился черный пудель. Черный пудель сразу вступился за своего хозяина и цапнул коротышку за ногу.
- Осторожнее, мой друг, - хмыкнул мужчина, смерив коротышку высокомерным взглядом. Коротышка попятился: мало того, что этот человек был чужаком в городе и он его никогда не видел, так у него еще были странности - яркие светящиеся глаза - один карий, другой зеленый. И руки в белых перчатках, такие нет даже у бургомистра.
Коротышка взбежал в дом, и застал Бесноватого Ади врасплох - наушник держал в руках драгоценный перстень с камнем в виде жука-скарабея. Бесноватый Ади рассматривал перстень на свет подслеповатыми глазами и шептал: "Подарю Еве, теперь она точно станет моей женой". Увидев коротышку, он спешно спрятал перстень в карман. На голове Ади была его любимая шапка-балаклава, с прорезями для глаз, носа и губ, он спер ее у какого-то заезжего палача, однако в отличие от обычных палаческих колпаков она была не белая, а разноцветная: зелено-красно-синяя в какой-то нелепый белый горошек.
- Кто это? - кивнул коротышка на мужчину.
- Да так, профессор из Падуи, - хмыкнул Адольф.
- А что ему от тебя надо?
- Куриное говно, - огрызнулся Ади. - Чего пришел?
- Тебя в магистрат зовут, срочно...
Вечером в "фонарь" Шпильмана постучались. Это была давешняя девочка и ее братик - Клара и Вилли.
- Можно к вам?
- Ну конечно.
- А можно мы посмотрим, как вы крыс выгоняете? - набрался смелости братик.
Шпильман задумался, однако думал недолго:
- Можно, только с одним условием - если поможете. Пойдете впереди меня и будете освещать мне фонарем дорогу.
Он достал из своей сумы небольшой деревянный футляр, покрытый золотистым лаком, открыл его, и дети увидели флейту. Самую обыкновенную. Впрочем, не совсем обыкновенную. От других она отличалась тем, что ее украшали изображения маленьких крестиков возле каждого отверстия.
- Это флейта Иоанна Богослова, - Шпильман бережно взял в руки флейту, сдунул с нее пыль. - Мне подарил ее один монах-доминиканец отец Вениамин. Когда я учился в Падуе. Однажды даже спас ему жизнь. Я спросил: "А почему вы не отдадите флейту в какую-либо Церковь и не подарите Папе?" Он ответил: "Это флейта апостола, она должна дарить людям музыку, а в Церкви ее положат в футляр, она будет журавлем в золотой клетке, а журавль должен летать в небе на свободе. А что Папы? Папы, конечно, разные нужны, Папы разные важны, но не верю я им..."
Когда стемнело, Шпильман вышел на Бунгелосенштрассе. На улице уже никого не было. Тихо скрипели колеса у "ночного мастера" папы Карла. Он был городским выгребных ям мастер, делал свои дела ночью, чтобы не досаждать неприятными запахами горожанам. Вот Карл и выехал собирать свой "товар", он стучался обычно в окна. На вопрос "Кто там?" отвечал "Ночной мастер", и из окон в его бочку летел нужный товар, скопившийся у хозяев за день.
Компанию папе Карлу составляли патрули городской стражи. Хоть город небольшой, однако стражники обычно ленились обходить весь город. Если что-то случалось, все знали куда бежать и о происшествиях их оповещали окрестные мальчишки. Стражники околачивались у харчевен или постоялых дворов во избежание драк и смертоубийств со стороны горожан и гостей. Магистрат экономил на приезжих профессиональных воинах, и в стражу нанимали молодых подмастерьев из своих на полгода или два. Возглавлял стражу, впрочем, профессионал, безземельный рыцарь по прозвищу Гроссфатер, появившийся в Гаммельне несколько лет тому назад и женившийся на местной горожанке. Он был единственным офицером в городе. Но лично он город ночью не обходил, а гонял молодых ребят. Молодые ворчали: "Гросфатер разводит Гроссфатеркейт". В городе все знали всех, знали, кто на что способен, происшествия случались в Гаммельне крайне редко, и в основном были связаны с приезжими.
Шпильман тем временем достал свою свирель, пригубил и заиграл. Полилась небесная чарующая музыка. Дети заслушались. Но из состояния очарованности их вывел крысиный писк. Из-под ног выскочила большая крыса и, как заколдованная, поплелась за Крысоловом. Шла едва-едва, раскачиваясь из стороны в сторону под такт музыки. Они шли: из подворотен, подвалов и даже крыш за ними следовали крысы. Камышовая кошка шла сбоку как конвоир и следила, чтобы никто не отстал, иногда легонько подгоняла отставших лапой. Но те не замечали этого конвоирства. Крысы шли и шли, и вот появился крысиный король - цепь крыс, связанных хвостами.
Улиц в городе было немного, и уже через час город был пройден. И тогда Крысолов, не прекращая играть ни на секунду, повернул к Везеру. Он не видел, что на всем протяжении пути за ним следит еще один человек - бесноватый Ади.
Уже почти дойдя до реки, Крысолов споткнулся, флейта выпала из его рук, и крысы тотчас стали просыпаться. Но мальчик вовремя сообразил, что надо делать, он подхватил свирель и вернул дудочнику. Шпильман заиграл, и крысы вновь безропотно и безвольно последовали за ним.
Он играл, иногда оглядываясь и дивясь тому, что крысы следуют за ним, словно солдаты за полководцем. Вот и река, он сделал несколько шагов по воде, ничуть не заботясь, что наберет полные воды башмаки, и остановился там, где отмель резко обрывалась в омут. Но перед тем как первой крысе войти в воду, Катюша резко била ей по хвосту. И тот отваливался, словно струпья у прокаженного. Хвост полетел в одну сторону, крыса вошла в воду, но не поплыла, а просто захлебывалась и камнем шла ко дну. Так продолжалось до самого утра, оторванный хвост летел на берег, крыса тонула в омуте. Пока последняя крыса не утонула, дудочник не переставал играть. И только, когда дело было кончено, Шпильман устало опустился на прибрежный камень. Он с удивлением смотрел на образовавшуюся гору, с большущий стог сена, крысиных хвостов.
- "И просили Его все бесы, говоря: пошли нас в свиней, чтобы нам войти в них. Иисус тотчас позволил им. И нечистые духи, выйдя, вошли в свиней; и устремилось стадо с крутизны в море, а их было около двух тысяч; и потонули в море", - пробормотал Крысолов.
- Это из Библии? - спросила девочка.
- Да, Евангелие от Матфея. Нужна телега, Клархен, мы погрузим все это добро, - Крысолов кивнул в сторону хвостов, - привезем эти хвосты бургомистру, а то еще не поверит. Власти очень не любят держать свое слово.
Катюша гордо стояла на берегу реки. Крысолов погладил ее и пропел на незнакомом для детей языке:
- "Расцветали яблони и груши, поплыли туманы над рекой, выходила на берег Катюша, на высокий берег на крутой". Песня про Катю.
- Вы поете как-то по-тарабарски, - не поняла его слов Клархен.
- На этом языке разговаривал мой отец, это язык моей родины. Но почему-то алеманы начинают звереть от этой песни, где ее ни запою, норовят набить мне морду.
- Там поется плохо об алеманах?
- Вот именно, что нет, обычная песенка о любви и о весне. Но ваши просто звереют. Не знаю почему.
Они побросали крысиное "добро" на телегу, Катя вскочила на вершину этой горы и воссела победителем. И когда стог из крысиных хвостов очутился перед ратушей, магистрат впал в ступор. Надо было возвращать долги. Они не то, чтобы не желали этого делать, нет, магистрат был в состоянии заплатить Крысолову, но у них появились свои резоны.
Епископ посмотрел на гору из крысиных хвостов и прошамкал:
- А хорошо бы нашему городу иметь такую свирель...
- Вы правы, отче, мы могли бы продавать ее в соседний город за очень недурную плату. А в другое время показывали бы всем паломникам, разумеется, не бесплатно, - поддержал его бургомистр.
И когда Крысолов (теперь уже никто в городе не звал Шпильмана иначе, чем Крысолов, горожане забыли, что еще вчера этого человека звали по-другому) пришел в магистрат за вознаграждением, бургомистр вкрадчивым голосом начал:
- Мы исполнили твою просьбу: мы дадим тебе денег. Но мы хотели бы предложить тебе больше. Ты можешь стать нашим городским Крысоловом. Ты будешь получать хорошее жалованье, мы будем покупать тебе каждый год новое платье и башмаки.
- Нет, - рассмеялся Крысолов. - Ваше предложение мне льстит, но я еду на Родину, Германия - чужая мне страна, спасибо вам. Завтра утром я уйду из города.
- А не хочешь ли ты продать свою свирель? - это вступил в беседу епископ. На секунду Крысолову показалось, что вкрадчиво-тихий голос епископа очень сильно напоминает ему голос ночного непрошенного гостя, разноглазого господина Дункеля.
- Эта вещь очень дорога мне, и я ее никому не продам.
- Нет, так нет, - опять-таки очень легко пошел на попятный епископ.
Бургомистр вручил избавителю от крыс мешочек с полагающейся суммой. И опять Крысолов вышел из магистрата озадаченный. Вроде бы бургомистр сдержал свое слово, но что-то было не так, неправильно. Весь день он бродил по берегу Везера, сопровождаемый Кларой и Вилли. Оказывается, она верховодила над детьми в этом городе, все дети ее беспрекословно слушались и называли "Бургомистрин". Народ еще не понял освобождения от крысиного ига. То, что они обрели свободу от крыс, горожане поймут позже, через неделю, месяц, даже год. А сейчас они хоть и радовались, но в этой радости сквозило сомнение: а не обман ли это, не вернутся ли крысиные полчища?!
Магистрат же не стал расходиться.
- Упрямый этот Крысолов... Народ его полюбил, носит на руках. Да и бог с ним. Но нам нужна эта свирель.
- В конце концов, - прошамкал епископ, - мы можем обойтись и без него. Мы найдем другого Крысолова.
Никто не знал, что маленький Вилли прятался под столом и когда магистрат разошелся, он молнией помчался к Крысолову:
- Дяденька Крысолов, они хотят вас убить и отобрать свирель.
- Этого следовало ожидать, - очень спокойно отреагировал Крысолов. Он вынул футляр со свирелью и неожиданно передал их в руки Клары:
- Клара, будь хранительницей этой свирели.
- Но я... - у Клары от неожиданности запершило в горле. И вдруг она решилась: - Крысолов, а можно пойти с тобой?
- Со мной? Но я сам не знаю, куда иду, - Крысолов растерялся, но не отказал. Он вспомнил маленькие жадные щелочки прищуренных глаз бургомистра. У этой девочки нет будущего в этом городе. Отец выдаст ее за какого-нибудь скотобойника. И он согласился: - Хорошо.
И когда стемнело, они покинули город. Детей хватились только после воскресной мессы, когда бургомистр вспомнил о своем отцовском долге. Оказалось, что исчезли не только бургомистровы дети. Клара увела за собой около двух десятков ребятишек. И только двое из них к вечеру вернулись назад. А грубого Шикля нашли на следующий день в овраге у горы Кеппен - ему очень крепко намяли бока, когда он пытался стащить флейту из сумки Крысолова, и крепко-накрепко привязали к старой сосне, измазав лицо пахучей сосновой смолой. Крысятников нигде не любят. Бесноватый Ади плевался, ругался и заявил, что Крысолов - это сам сатана:
- Я все видел, все, он увел детей в Кеппенское ущелье и всех сбросил пропасть. Всех, до единого, они кричали, молили о пощаде, но он не пожалел никого, никого! Это дьявол! Это был сам дьявол!.. Он и меня хотел убить, но и меня хотел убить! Но я сотворил знамение, и он сгинул в пропасть!
Вечером в доме Бесноватого Ади стоял шум на весь Гаммельн:
- Кто украл мой перстень? Моего жука-скарабея! Кто?..
Но вора, укравшего перстень у вора, так и не нашли. Может быть, потому что особо не искали. Хотя Ади даже перерыл все горшки дяди Карла, выгребных ям мастера, но перстни в отхожих местах не водятся. И Ева вышла замуж за коротышку...
* * *
Клархен Хоммель держала в руках удивительный футляр и разглядывала все мельчайшие детали, хотя, казалось бы, какие там детали, однотонно-темноватый деревянный футляр. И как только он не сгнил за это время. Конечно, легенда есть легенда, но наверняка не все, что рассказала мама, вымысел. Теперь она - наследница волшебной флейты:
- Мама, а крысы в нашем штадте есть?
- Конечно, Клархен, только они не такие агрессивные, как тогда, сейчас они живут глубоко в подвалах, на людей не нападают, скорее, люди на них. И я очень надеюсь, что тебе никогда не придется с ними столкнуться, и для этого играть на этой флейте. По легенде, Крысолов будет уничтожать крыс дважды - второй раз перед самым концом света.
- Придет наш предок, прапрапрагроссфатер?
- Нет, Клархен, это будет кто-то из его потомков...
- Может быть, я?
- Надеюсь, что нет... Береги ее, не потеряй. По легенде, если флейта попадет к Черному человеку, наступит беда.
- Что за человек такой и что за беда?
- Черный человек - человек, который за бессмертие продал душу дьяволу. Из города, в котором Черный человек сыграет на флейте, уйдет любовь. А если он будет ходить из города в город, то любящих сердец не останется.
- Мама, а что такое любовь?
- Любовь - это когда любимого человека любишь больше, чем себя самого...
Прошло десять лет. Клара поступила на геологический факультет Петербургского университета. Она не рвалась в Россию, на этом настояла мама, которая желала, чтобы дочка хотя бы несколько лет пожила в русскоязычной среде. Мама очень сердилась на немецкий акцент дочери. Она хотела, чтобы дочь одинаково правильно владела как русским, так и немецким языком. "Дочка, мы не просто немцы, мы русские немцы", - говорила мать. Дочь пожимала плечами, но, так как больших планов не строила, то почему бы и не уступить. Петербург - город легендарный. И она согласилась.
Она училась на последнем курсе и готовилась ехать на две недели на практику на Кавказ, когда однажды ей позвонили на стационарный телефон. Она снимала комнату недалеко от Дворцовой Площади на Миллионной улице - самый центр Питера, причем недорого по мегаполисным меркам, так как владелица квартиры, в которой Клара снимала комнату, была старой приятельницей мамы. Кстати, тоже немкой-метиской, но скорее по крови, чем по культуре.
Звонивший мужчина говорил на русском языке, но с таким страшным акцентом, что приходилось только охать. Иностранец, что с него взять. Однако узнав, что Клара хорошо владеет немецким, тут же перешел на язык Гете и Гейне:
- Извините меня, если б я знал, что вы немецкая немка, я бы перешел на немецкий сразу. Меня ввела в заблуждение ваша хозяйка, она заявила, что вы русская немка. А эти русские, знаете ли... Меня зовут Теодор Дубль Ве Шварцхунд, - человек тараторил настолько быстро, что Клара совершенно не улавливала смысл. Он словно боялся, что собеседница немедленно положит трубку.
- Простите, как?
- Теодор Дубль Ве Шварцхунд. Почему дубль Ве? Потому что у меня есть однофамилец - тоже Теодор и тоже Шварцхунд, он торгует автомобилями. Чтобы не путали, я всегда представляюсь вторым именем Теодор Вольдемар Шварцхунд. А тот Теодор Александер Шварцхунд. Еще раз прошу простить меня, но я хотел бы предложить вам выгодную сделку.
- Сделку? Но я не коммерсант, вы что-то путаете.
- Ничего не путаю, у меня все точно, как по цюрихским часам. Понимаете, я - антиквар, коллекционирую старые безделушки, сделанные не раньше семнадцатого века. Новая эпоха меня не интересует. Я слышал, у вас есть старинная свирель тринадцатого или даже двенадцатого века.
- Кто вам сказал? - этого еще не хватало, Клара вся внутренне подобралась.
- Ваш брат Виктор. Извините, я сам из Гаммельна, и знаю, что именно в вашей семье хранится средневековая свирель, - не стал скрывать господин Шварцхунд. Клара все поняла: это все ее не в меру разговорчивый брудер Виктор ("Как был трепло, так и остался, вот подставил, братец") взял и ляпнул в интервью местной "Гаммельне цайтунг", что в их семье хранится старинная флейта. Клара думала, что все это останется в Германской желтой прессе, тем более что Гаммельн не такой уж и большой город. Но гаммельнцы нашли ее и здесь, по другую сторону Балтийского моря.
- Я не продам эту флейту ни за какие деньги, - стараясь быть предельно жесткой и в то же время соблюдать такт, отрезала Клара.
- Извините меня, вы не поняли, я и не хочу покупать, это ваша реликвия, только ваша. Я хотел бы только попросить ее на несколько дней в аренду.
- Какую аренду? - больно часто просит извинений этот антиквар, не к добру.
- Понимаете, в Эрмитаже проходит выставка моей коллекции. И я просил бы вас дать вашу флейту на несколько дней. Понимаете, всего на несколько дней.
- Но она в Германии, - пыталась наивно слукавить Клара, но фокус не прошел. На современных авиатах от Петербурга до Гаммельна полета всего от силы на час, если не меньше.
- Я оплачу вам все расходы, если вы боитесь выпустить флейту из рук. Мы заключим договор, нотариально заверим, охрана подпишет договор лично с вами как одной из сторон - я предлагаю вам партнерство. Всего на несколько дней. Согласитесь, нельзя же держать такую вещь взаперти, люди должны видеть эту старинную свирель, это народное достояние. В конце концов, давайте встретимся и обсудим детали.
- Ну, хорошо, - Клара дала себя уговорить.
Вот ведь, еще не хватало проблем. Однако по здравому размышлению Клара была склонна отдать даже бесплатно семейную реликвию. Как говорила мама: "Флейта - журавль, а журавль должен летать в облаках".
На поверку господин Теодор Дубль Ве Шварцхунд оказался очень высоким уже лысеющим человеком в темных очках, чуть прихрамывающим, с пробковой легкой тростью в руках, впрочем, на которую он не опирался, а, скорее поигрывал. Его лысину прикрывал непонятно нелепый для взрослого человека белый берет с черным хвостиком-помпоном: такие носят дети, или исторические реконструкторы по средневековой моде. От высокого роста антиквар немного горбился, и казался смешным в своем строгом костюме-тройке. При встрече господин Шварцхунд элегантно поцеловал даме руку, очки на несколько секунд сползли с его носа, и Клара заметила неожиданно для себя удивительную вещь - глаза антиквара были совершенно разного цвета - один карий, даже черный, другой зеленоватый, как у кошки в ночное время суток. И очки интересные, стекла соединены между собой дужкой в виде небольшой золотистой подковки. Антиквар заметил интерес женщины к очкам, усмехнулся:
- Всего лишь конец девятнадцатого века, подкова позолоченная, ненастоящая.
Он поправил очки рукой: на безымянном пальце перстень с иссиня-черным, как его один глаз, камнем. Камень непростой, в виде жука-скарабея. Они уселись за столик в одном из летних кафе. Господин Шварцхунд решил проявить себя как джентльмен, заказал даме кофе-глиссе, сам попросил зеленого китайского чая.
- Извините, у меня от кофе ужасно болит желудок. Итак, ваше последнее слово.
- Я согласна, но я должна заключить лично договор с охранным агентством.
- Простите, а флейта у вас собой?
- Нет, она дома, но здесь в городе.
- И вы такую драгоценную вещь держите без охраны?! - только и охнул антиквар.
- Бог - лучший охранник, - рассмеялась в ответ Клара.
- Так черт может и пошутить, если Бог заснет, - не удержался от ответа господин Шварцхунд.
Через два часа после улаживания юридических формальностей они уже находились в здании Нового Эрмитажа, в одном из залов которого и выставлялась коллекция земляка Клары.
- Вот она, моя келья, - пошутил господин Шварцхунд, предупредительно открывая перед Кларой массивную дверь эрмитажной залы.
Клара улыбнулась. Она поняла шутку, так как владела, хоть и "со словарем", французским. "Эрмитаж" в переводе с французского - келья, приют отшельника. Потому как при основании это была келья самой Екатерины Второй. Без кавычек. Вот улыбка судьбы, теперь это, наверное, самая посещаемая "келья" в мире.
Коллекция у господина Шварцхунда и впрямь была шикарная. Здесь были и подлинные часы самого Леонардо да Винчи, изготовленные им же, и рубашка Джордано Бруно, которую он снял перед казнью, заменив на балахонный костровый саван, и бусы Анны Болейн, которые на ней были в день казни и на которых сохранились капельки крови, и флакон из-под яда Марии Медичи ("Этим ядом она по нечаянности отравила своего сына Карла Девятого"), камнерез Микеланджело, седло Аттилы и много-много чего.
Да и сам интерьер Нового Эрмитажа был впечатляющ: это не считая "атлантского" портика при входе. В середине залы располагалась гигантская колыванская ваза - царица ваз, зелено-волнистая, сделанная из алтайской яшмы, до пяти метров в поперечнике. Когда бы еще Клара смогла увидеть такую "вазочку". В соседнем зале одни "средневековые" рыцари, и пешие, и на конях, и оружие.
Она отдала флейту господину Шварцхунду только в эрмитажном зале, даже не ему, а эрмитажной работнице, женщине предпенсионного возраста, которая тут же самолично положила флейту под прозрачный пуленепробиваемый колпак.
И все же сердце Клары было неспокойно, в последний момент, передавая флейту, она пожалела о своем благородстве. "Благородство мне всегда обходилось боком", - хмыкнула она про себя. Она бы не отдала, но мама... Именно мама была той последней гирькой, которая перевела на весах ее сомнения. Тем человеком, который ей сказал: покажи флейту людям, чего ей томиться в футляре как в тюрьме. Она журавль в небе, а не попугай в клетке.
Клара самолично проверила сигнализацию, даже специально дотронулась до стеклянной пуленепробиваемой сферы, под которой хранилась флейта. Но все равно ушла из Эрмитажа сама не своя. Уходя, ей навстречу попались три небольших кота. Они были "выкрашены", словно под цвета светофора: один - ярко-рыжий, другой чуть побледней и попушистей - оранжевый, он и характером был поспокойней, третий был непонятно-цветной, полуголубой-полузеленый, с белым сердечком-звездочкой во лбу. Работники Эрмитажа не гнали их, напротив, прикармливали. В каждом зале в укромном уголке стояли миски с молоком. Один из котов - ярко-рыжий - стал тереться о ногу Клары. Она любила животных - погладила его.
- Это наши эрмитажные коты, они у нас появились после Ленинградской блокады. Во время войны в подвалах развелось очень много крыс, они стали портить экспонаты. Кошек в городе не хватало, блокада. Наш тогдашний директор академик Орбели даже упомянул об этой проблеме в письме самому Сталину. И Сталин дал указание привезти в Ленинград пятьдесят сибирских котов. Потомственные Крысоловы. Все с родословной. Их у нас сейчас очень много, у нас уже питомник. Но само собой, самых лучших оставляем. Вот этих мы оставили. Кошка принесла помет из трех котят - мы назвали их по-питерски. Вот этот ярко-рыжий - Петербург, или Петя. Оранжевый - Петроград - или Градик. А вот этот цветной со звездочкой - Ленинград, или Леня.
Судя по всему, работница Эрмитажа была страстной кошатницей, поэтому рассказывала о своих любимцах с упоением, даже подчас за счет эрмитажных экспонатов.
Вернувшись домой, Клара не находила себе места. Она так и не смогла заснуть. То подходила к окну, рассматривая ночное небо, то садилась на диван и пыталась смотреть теленет. Но небо заволокло тучами, даже Луна скрылась из виду, а новости теленета не вызвали никакого интереса. Только далеко за полночь, приняв таблетку снотворного, она сумела уснуть. Ей снился странный сон.
Сон, что снотворные таблетки не подействовали. Что вдруг на улице стало светло, тучи рассеялись, и лунный зайчик забрел прямо к изголовью ее кровати. Нет, это не зайчик, это настоящая лунная лестница, широкая и "мраморная", такие лестницы бывают во всяких серьезных учреждениях - театрах, мэриях, университетах - или одесских потемкинских спусках. И по этой "мраморной" почти "потемкинской" лестнице спускается большой серебристо-дымчатый кот. "Окно закрыто, надо бы открыть", - подумала Клара, и только спустила ноги с кровати, но кот, скорее по более грациозным повадкам, кошка спрыгнула в комнату. И что самое удивительное: на лунной лестнице кошка казалась гигантской, а в комнате появилась обычная пушистая, ну, может быть, немного крупнее обычных, с рысь. И как она смогла через стекло! Удивилась было Клара, но как-то неудивленно, лениво, словно просачивание котов через стекла хоть и редкое, но достаточно объяснимое явление, как гром зимой, например. Кошка муркнула, и Клара поняла: ее зовут Катюша.
Кошка царапнула пару раз коврик подле кровати и призывно махнула головой - мол, пойдем со мной. И все же кошки - хоть и лунные - все равно несносные создания, и везде где есть то, что можно поцарапать и пометить, царапают и помечают. Естественно лунная кошка оставила лунную царапину и напрудила лунным светом в обычные ночные тапочки. Теперь это ее территория. "Хорошо что хозяйка спит и не видит этого безобразия", - смутилась Клара, но помеченные луной тапки опрятную аккуратистку Клару ("Орднунг прежде всего", - любила говаривать ее мутти) совершенно не тронули.
- Ну вот, как мы куда пойдем, сейчас петербургская ночь, мосты развели, - на улице было прохладно, и Кларе совершенно не хотелось выходить на питерский "мороз", хоть и выше нуля. Ночной ветер с Балтики холодный, ознобный, от него совершенно не спрячешься. Словно Дед Мороз (или Санта-Клаус, кто их разберет) из Лапландии дышит в сторону Питера.
Но делать нечего. Лунные кошки не всякую ночь спускаются в твою комнату. Клара быстро и потеплей оделась и направилась было к двери. Но кошка вспрыгнула на подоконник, мол, за мной. Клара всплеснула руками:
- Ты чего, Катька, здесь же четвертый этаж, я ж шарахнусь, я летать не умею.
Но Катюша словно улыбнулась, мол, зато я умею. Клара обхватила лунную кошку за шею: вот чудеса, мягкая шерстистая пушистая, как и полагается быть нормальной кошке. Впрочем, нет, немного ватная, вязковатая, и руки девушки словно прилипли к шее Катюши - схваченные напрочь волшебным клеем. "Похоже, на Луне "Момент" по качеству гораздо лучше земного", - пришла в голову Клары совершенно глупая мысль. Кошка прыгнула, но, конечно, не разбилась, а парила, как на дельтаплане. Краем сознания Клара поняла, что хорошая питерская отмазка про "разведенные" мосты с летающей кошкой не пройдут. Впрочем, даже если бы Катюша и не умела летать, то это не играло бы роли. Клара жила на улице "Миллионеров" (так она в шутку звала Миллионную), и значит, никаких мостов переходить не надо - до Нового Эрмитажа (а они, безусловно, направлялись туда, Клара это поняла сразу) можно дойти пешком. Однако Катюша доставила ее к великолепному портику с атлантами, "держащими небо", в пять минут. Клара даже немного вздохнула: могла бы как старинное такси, покружить немного - девушке полет над Петербургом понравился.
Она спрыгнула с кошки, и даже не обратила внимания, что "клей", которым Клара так крепко была "приклеена" к кошке, исчез, словно и не бывало. Видно, был рассчитан всего на минут десять.
Теперь другая проблема: а пустят ли их туда? Сейчас время отнюдь не экскурсионное. Нет, для Катюши это не проблема - ей хорошо, она лунная, пройдет сквозь любую преграду, а Клара-то земной человек, она через стекла проходить не умеет, атомы тела по-другому устроены.
Однако лунная кошка вполне понимала человеческую проблему и повела спутницу не к центральному великолепному парадному подъезду, а к эрмитажному театру со стороны Зимней канавки. К служебному входу, который обычно оставался закрытым изнутри, но на этот раз дверь была приоткрыта, у входа их встретили те самые эрмитажные коты - Петя, Градик и Леня, то бишь Петербург, Петроград и Ленинград, которых Клара приметила вчера в первый день появления в Эрмитаже. Сперва они снюхались носами с Катюшей, а потом повели "тайными тропами" в Новый Эрмитаж. Они прошли по подземным коммуникациям под Зимней Канавкой, аккурат под аркой, которая соединяла Эрмитажный театр со Старым Эрмитажем. Но им нужен Новый Эрмитаж, Рыцарский зал, именно там размещалась выставка господина Шварцхунда.
"Куда ты ведешь меня, Сусанин-герой?" - бормотала Клара, путаясь в разных кабелях, проводах и трубах подвальных помещений. Петербург, Петроград и Ленинград в ответ только мурлыкали. Впереди бежал Ленинград, весь его вид как бы говорил: "Мы пойдем другим путем, верной дорогой шагаете товарищи". За ним по пятам шел Петроград, он цепко смотрел по сторонам, словно телохранитель президента. А Петербург, напротив, отстал, и брел в арьергарде, обеспечивая тыл Клары и Катюши, он был самым здоровым из трех котов. Видимо, за это его и прозвали Петербургом.
В Рыцарский зал Нового Эрмитажа вся компания вышла неожиданно, через небольшой люк у стенки, который в свою очередь был заслонен от общего обозрения небольшой рыцарской конницей.
Старинные часы, впрочем, скорее всего стилизация под них, с одной, но часовой стрелкой пробили двенадцать. Впрочем, для особо непонятливых на противоположной стене находились электронные часы, ход которых не совпадал с ходом старинных часов на минут пять - то ли старинные часы бежали, то ли электронные отставали. Рыцарский зал был пуст. Клара хотела выйти из укрытия, чтобы проверить флейту, но Катюша лапой остановила ее, а другой лапой сделала вполне человеческий жест - тсс, не шевелись.
Когда старинные часы пробили последний двенадцатый "бом", откуда ни возьмись, появились крысы. Они вылезали из всех углов и щелей, небольшой ручеек побежал даже из яшмовой Колыванской вазы из соседней галереи. Они шли в одиночку и группами, штук по десять-двадцать. Причем в их строю соблюдался, если не идеальный, но достаточно угадываемый порядок: впереди шла самая крупная крыса, она поднимала мордочку вниз, принюхивалась и вела остальных. Следующая за ней крыса была меньше, а замыкал "взвод", как правило, самый маленький крысенок. Он даже и не смел поднимать мордочку вверх. Просто шел по следу стаи.
Как будто это были взводы какой-то крысиной армии. И вот двери галереи распахнулись, и последним вошел крысиный царь. Или "вошли". Дело в том, что этот царь восседал на живом пирамидальном троне из своих сородичей, нижние "этажи" которого составляли толстобрюхие крупные крысы, средний "этаж" крысы помельче, верхний - небольшие крысы, за исключением самого царя, самой крупной крысы стаи, величиной с небольшую собаку. Трон все время двигался, а все "тронные" крысы были переплетены друг с другом хвостами. Сам царь был "повязан" хвостами с двумя небольшими крысятами по обе стороны от него - своеобразные пажи - и соответственно узлом из крысиных хвостов верхнего этажа, верхний этаж связывался хвостами по цепочке с нижними. Клара насчитала десять этажей, самый верхний "бельэтаж" находился на уровне головы среднего человека. Все крысы тесно переплетались хвостами, из-за чего этот живой трон передвигался по малейшему мановению восседающего на нем царя.
Кроме пажей, на верхнем этаже находились три больших крысы - спина одной служила царю подножием, спины других перилами. Потому как "крысиный царь" единственный из крыс не семенил на четырех лапах, а располагался в человеческой позе. Более того, он был даже одет: что-то вроде костюма, на носу очки с дужкой в виде золотистой подковки, и глаза - один черно-карий, другой ярко-зеленый. И перстень в виде скарабея на одной из лапок. Крысиный царь вместе со своим троном направлялся к сфере, под которой хранилась драгоценная флейта апостола Иоанна Богослова. Когда "царь" подошел на расстояние трех человеческих шагов, то ловко спрыгнул с трона, сделал в воздухе тройное сальто, и на землю приземлился уже господин Теодор Вольдемар Шварцхунд собственной персоной.
И тут Катя слегка подтолкнула в спину Клару: а теперь, мол, пора. Но у Клары подкашивались ноги. Она боялась выйти из своего укрытия, ею овладело ничем необоримое малодушие и страх за собственную жизнь. Видя такую нерешительность, лунная кошка выпрыгнула из засады и встала на пути крысиного короля.
- А, кошка Крысолова, хочешь сразиться с моим пуделем?! - усмехнулся господин Шварцхунд. Он сделал едва уловимый жест правой рукой, как два пажа-крысы прыгнули с трона, как и хозяин, сделав три оборота в воздухе, они соединились и на землю приземлился уже один черный пудель. Кошка выгнула спину, зашипела, собака оскалила пасть, они прыгнули друг на друга и превратились в сплошной черно-белый вертящийся клубок. Через минуту клубок расцепился и Клара увидела жалкое зрелище: ее Катюша, ее лунная кошка, была растерзана черной собакой. Она еле-еле ползла, едва поднимая голову, как будто ища поддержки и защиты.
Господин Шварцхунд спокойно перешагнул через нее и оказался у сферы, не стал делать никаких волшебных пассов, а просто приподнял колпак: крысы перегрызли провода сигнализации. Он только взял футляр в руки, готовясь открыть, как Клара сама не ожидая от себя подобного поведения, выскочила из засады, но господин Шварцхунд оказался проворнее, ловко увернувшись:
- Черт возьми, а вот и хозяйка флейты! Клара, что вы так нервничаете, словно невеста перед свадьбой.