*  *  *

Там много курили и боготворили
напиток в стаканах, что звался вином.
И что-то шептали, и руки сплетали,
и вдруг исчезали в проёме дверном.
И был неприютен, и так неопрятен
случайный, неласковый этот приют:
диван из верблюжьих горбов и из вмятин
и зеркало (будто тебя стерегут),
глядящее в мир вечно дымным и грязным,
расколотым надвое, мутным зрачком.
А мир и шептал, и сплетал несуразным,
бессмысленным, пошлым, тупым языком,
ютился по тёмным углам за диваном,
из зеркала альтом забытым смотрел.
И был бесшабашным, мажорным и пьяным.
И в деле мажора весьма наторел.
За окнами мира дождь лился безбожно
и толстые женщины мыли асфальт.
И было поверить почти невозможно,
что этот цедящий мелодию альт,
вонзающий руку свою в чью-то руку,
над ним изогнувшейся гибкой змеёй,
спасёт оба мира, насквозь близоруких,
давно перепутавших небо с землёй.