Аннотация: И снова о нем... Как мало говорят о Рождестве у Бродского! А между прочим именно оно играло важную роль не только в поэзии, но и в жизни поэта.
Хронотоп рождественской звезды у Бродского.
Будучи центральной фигурой современной русской поэзии, Бродский -- активный участник литературного процесса и "процесса" над литературой. Начиная жить поэзией Бродского, видишь, что вообще мелочных тем она чурается. "Мелочь жизни", пустяк, случайное всегда, в конечном счете, находит себя звеном в накрепко спаянной цепи необходимого, ведущей в глубинное, коренное, становится единственной и неповторимой приметой времени.
Через и посредством мелочей раскрываются подходы к основным, никогда неразрешимым вопросам человеческого и, шире, любого материального и духовного существования во времени и пространстве. Эта вечная нацеленность Бродского на подход к решению глубинного и есть его поэтическое оригинальное кредо.
Поэзия Бродского многотемна и многопланова. Особую группу среди произведений Бродского составляют стихи, написанные на библейские темы. Среди них следует отметить рождественские стихи. В большинстве рождественских текстов подчеркивается сосуществование "земной" и "небесной" точек зрения. Проблеме интерпретации этих произведений посвящено немало работ. Но, к сожалению, изучению такой стороны стихов И.Бродского как исследование хронотопа рождественской звезды придавали значение немногие.
Одно из первых стихотворений данного цикла -- "Рождество 1963 года" ("Спаситель родился..."). Написано оно на рубеже 1963-1964 гг. Начинается повествование с описания обстановки, в которой родился Христос. С самого начала форсируется постоянное укрупнение плана изображения: пастушьи костры, цари, доставляющие дары Младенцу, наконец, лохматые ноги верблюдов. Затем взгляд повествователя устремляется вверх: "Звезда, пламенея в ночи...". С этого момента повествование ведется с точки зрения звезды, т. е. сверху: "смотрела, как трех караванов дороги / сходились в пещеру Христа, как лучи". Обобщая план, Бродский демонстрирует изоморфность двух пространств -- земного и небесного. Пещера Христа, благодаря сходящимся к ней лучам, становится похожей на звезду, которая однозначно связывается с Отцом (см., напр. в позднем стихотворении "Рождественская звезда": "звезда смотрела в пещеру. И это был взгляд Отца"). Кроме того, здесь можно усмотреть сходство пейзажа пустыни, усеянного кострами пастухов, со звездным небом.
Это представление об изоморфности небесного и земного пейзажей отразится и в стихотворении "Рождество 1963" ("Волхвы пришли. Младенец крепко спал..."). Несмотря на то, что композиционно оно не похоже на предыдущий текст, в скрытом виде две точки зрения представлены и здесь. Звезда сияет с небосвода, а ясли окружают крутые своды.
Иногда подобное раздвоение точки зрения "реализуется в качестве минус-приема", как в другом рождественском стихотворении -- "1 января 1965 года" ("Волхвы забудут адрес твой..."). Здесь разработка евангельского сюжета сочетается с отсылкой к группе рождественских текстов самого Бродского. Стихотворение рассказывает о неудачной попытке соотнести лирического героя с образом Младенца. Герой сознательно противопоставляет свою ситуацию ситуации Рождества. Волхвы забыли адрес, звезд над головой нет. В отличие от протосюжета, где описывается ситуация начала жизни, здесь описывается ситуация старости, упоминается мотив смертного часа.
В связи с этим меняется и распределение точек зрения в тексте. Вторая, внеположная точка зрения здесь не только отсутствует, она принципиально невозможна. Если мы вспомним все предыдущие стихотворения, то увидим, что смена плана изображения с крупного на общий возможна только тогда, когда возможен сам этот взгляд снизу вверх. Переход от крупного плана к общему возможен лишь по направлению взгляда (т. е., снизу вверх). В этом стихотворении взгляд вверх не позволяет герою увидеть верхнюю точку наблюдения, между ними -- непреодолимая преграда ("Не будет звезд над головой...", "И молча глядя в потолок..."). Таким образом, взгляд повествователя возвращается к лирическому герою, обеспечивая возможность только внутреннего диалога ("и вдруг почувствуешь, что сам / -- чистосердечный дар"). Характерно, что повествование в стихотворении ведется от второго лица, что демонстрирует разделенность повествователя и лирического героя и подчеркивает внутренний диалогизм стихотворения.
В стихотворении "Рождество 1963" интересен мотив кружащегося снега. Как мы помним, в "Большой элегии" падающий снег был связующим звеном между землей и небом. Причем для повествования было характерно мифологическое представление о небе как сакральном пространстве. Подобно "Большой элегии", в стихотворении "Рождество 1963" движению взгляда повествователя то вверх, к небу, то вниз, к земле, сопутствует упоминание падающего снега, создающее особую образность текста, основанную на неразличении метафорического и метонимического механизмов.
До этого сюжет "нереализованного диалога с Небом" уже был разработан Бродским в стихотворении "Новый год на Канатчиковой даче", написанном в январе 1964 г. Как и в "1 января 1965 года" здесь подчеркивается, что обстоятельства, в которых оказался лирический герой, не соответствуют атрибутике рождественского сюжета: "Ни волхвов, ни осла, / ни звезды, ни пурги...". Повествование начинается с череды императивов. Герой, который отождествляется с рождественским гусем, -- противоречивый образ. С одной стороны, он отсылает нас к рождественскому сюжету: он спит в окружении яблок и слив, головой в сельдерей. С другой -- мотив сна -- это не только отсылка к спящему Младенцу, но одновременно и к теме смерти.
С рождественской тематикой связывает и тема рождественской звезды, которая подменяется образом глаза (зрачка) героя. Сначала хрусталик загорается во сне, словно искорки бус, затем в пятой строфе говорится о "<...> сверканье зрачка / сквозь большой институт". Наконец, строки "ужас <...> облаков -- от глазниц" заставляет читателя двояким образом интерпретировать слово "глазница" как метонимическое обозначение глаз, наблюдающих за облаками снизу, и, одновременно, рождественской звезды, репрезентирующей здесь взгляд Отца, сверху. Для картины мира в этом стихотворении важен образ круга: он выражается сначала в образе пурги, напоминающей форму нимба, затем нимба, который напоминает форму пурги.
Композиционно стихотворение напоминает "1 января 1965 года". Сначала моделируется крупный план. Затем говорится о невозможности повествователя занять позицию наблюдателя сверху. При этом подчеркивается его не-существование:
"Ни волхвов, ни осла,/ ни звезды,/ ни пурги,/ что младенца от смерти спасла,/расходясь,/ как круги от удара весла// Расходясь,/ будто нимб,/ в шумной чаще лесной к белым платьицам нимф,/ и зимой,/ и весной разрезать белизной ленты вздувшихся лимф за больничной стеной//".
Невозможность общего плана в этой ситуации влечет за собой укрупнение плана в следующих строфах. Оно сменяется диалогом со сверчком, для которого пространство под больничной кроватью превращается в собственную модель мира: "в облаках простыни, <...> / где рулады растут". После этого наблюдается интроспекция. Теперь уже не пурга напоминает нимб, а наоборот. Дальше предметом повествования становится человеческое сознание ("достигая ума...") и тело ("край, где царь -- инсулин").
Таким образом, у Бродского композиционная схема "крупный план -- взгляд вверх -- общий план" инверсируется: "крупный план -- неудачный взгляд вверх -- еще более крупный план -- интроспекция". Одновременно с этой инверсией травестируется сам рождественский сюжет, превращая евангельскую благодать рождения Христа в "ужас тел от больниц, / облаков -- от глазниц, / насекомых -- от птиц".
Следовательно, мы видим, что для Бродского имеет особый смысл рождественская звезда как главный атрибут праздника. Она, судя по размышлениям автора, не только символ чего-то нового, но и:
а) через нее происходит связь между небесным (божественным) и земным (обыденным): антитезы "небо" - "земля", "Бог" - "человек";
б) именно в ней реализуется раскрытие пространства (от показа мелких, незначительных вещей до вселенского охвата) и времени (воплощение жизни и смерти одновременно, настоящего, прошлого и будущего).
Сам поэт говорил, что христианство связано для него, прежде всего с идеей структурирования времени, с наличием универсальной точки отсчета: "Чем замечательно Рождество? Тем, что здесь мы имеем дело с исчислением жизни - или, по крайней мере - существования -- в сознании -- индивидуума, одного определенного индивидуума".
Как видно, обращенность поэта к религиозной тематике связана непосредственно с философскими размышлениями о совершенстве мира, о гармонии внутри его.