Беленький Марк Соломонович. Евгений Онегин и Василий Теркин

ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН И ВАСИЛИЙ ТЁРКИН

Начало этой истории относится к "космическому"1961 году. В те времена после каждого полета в космос газеты и журналн долго полнились подробностями жизни героя. На меня сильное впечатление произвело то обстоятельство, что Герман Титов , находясь месяц в сурдокамере, выучил наизусть всего "Евгения Онегина". И хотя я понимал, что многие учили Пушкина наизусть, но то, что это было сделало целенаправленно и за короткий срок, произвело впечатление. Оно сохранялось долгое время, хотя я не предполагал, что когда-нибудь последую примеру Титова. Может быть где-то в глубине и затаилась небольшая зависть-мыслишка: "а я не смог бы!".

Прошло 11 лет. Шел 1972-й год. Сын учился в 8-м классе и начал проходить "Онегина" по литературе. Затаившаяся давняя мысль вдруг всплыла, и я понял - сейчас или никогда! Случилась идеальная возможность совместить приятное с полезным. Мне захотелось,чтобы Андрей выучил "Онегина" наизусть и как бы взял реванш у Титова. Кроме практической пользы для школы, знание такого произведения, как мне казалось, надолго обеспечит ему существенный интеллектуальный заряд. Чтобы не тратить лишних слов и не обладая даром демагогического убеждения, а здесь разговор , по понятию школьника, носил бы именно такой характер (как принять всерьез целесообразность зубрежки, когда нет ни особого желания, ни необходимости ?), я решил дать стимул личным примером. Решил использовать соревновательный стиль Андрея, это у него в крови - "кто кого?!"

Здесь как раз появились подходящие условия, может быть, не будь их, дело б и не сдвинулось с мертвой точки. Начался турнир обкома медработников по шахматам. Это был тот редкий турнир, который не носил никаких формальных функций. Просто остались "спортивные" деньги в обкоме и Надежда Ивановна (спорторганизатор) организовала "личный" турнир с кандидатской нормой из любви к шахматистам. Турнир начинался в четыре часа дня, с работы я уходил в двеиадцать. За вычетом еды и езды у меня оставалось два часа свободного времени. Сын ходил в школу во вторую смену и целый час мы были вдвоем. Ситуация создалась на редкость благоприятная и я начал ее реализовывать. Приходил с работы, готовил нам еду, ложился на кушетку и начал продвигаться по первой главе. Зто занятие афишировал Андрею, сказав, что у нас началось соревнование с месячным сроком для первой главы. К обязательной программе он отнесся резистентно -- несколько дней не обращал внимания, но потом поддался. Способствовало, конечно и то, что в это время в школе "пошел" Пушкин. Когда же Андрей вовлекся в соревнование, мы зубрили каждый по себе и иногда только форсили стишком друг перед другом.

За всю предыдущую жизнь, как и большинство людей, я не продвинулся дальше, чем "от Ромула до наших дней". И все жн первая глава запоминалась легко. Во-первых, примерно четвертая ее часть "вразброс" была известна, что уменьшало задание и создавало приятную ситуацию знакомых встреч. Во-вторых, я учил стихи не особо замороченый работой. В-третьих, осуществлял свою "вековую" мечту, возвышаясь в собственных глаза. В-четвертых, стимулировал сына к систематической "нудной" деятельности, умению подчиниться необходимости, предполагая в этом много положительного, при этом стимулировал личным примером -- самым трудным и благородным. В-пятых, предполагал выучить только первую главу, чтобы лишь "разогнать" Андрея.

О том, что вся эта ситуация вызвала во мне творческий и эмоциональный подъем, говорит тот факт, что, будучи растренированным, я в этом шахматном турнире проявил бойцовские качества и выполнил норму "кандидата в мастера".

Я учил "Онегина" по хрестоматии 8-го класса.Читал текст до какого-нибудь места, обычно -- смысловой паузы, затем эти 5-8 строф повторял вслух (если была возможность) или про себя -- непрерывно раз за разом, сколько позволяло время. Я читал эти строфы, поначалу почти не вникая в смысл. Шла сплошная вереница слов, строк, строф. Доходил до определенного места и сразу начинал сначала. Чтобы выучить очередной отрывок требовалось прочитать текст в среднем 25 раз. После первых семи раз я хорошо понимал смысл текста, после вторых семи раз чувствовал очередность строк и строф, ряд строк также запечатлевались в памяти, в последние семь повторений уже твердо осваивал всю последовательность. После последнего цикла я уже мог воспроизвести текст по памяти и даже, если что-то и выпадало, мог в конце-концов вспомнить.

Я зубрил текст поначалу днем во время турнира, в дальнейшем -- после работы. Ложился в постель в одинадцать часов и зубрил очередной отрывок до засыпания. Те три стадии всплывали сами собой. Я явственно чувствовал их смену. В середине третьей стадии, когда приближалось запоминание, отделял следующий отрывок и раз пять прочитывал оба смежных отрызка : и старый, почти выученный, и новый -- начатый. Таким способом придерживалась связанность целого текста главы и в какой-то мере экономилось время. Когда уже мог воспроизвести старый отрывок по памяти, начинал с ним "заниматься" утром по дороге на работу, вспоминая и повторяя про себя непрерывно раз за разом. Вечером оставался лишь новый кусок для зубрежки.

Отрабатывать легкость чтения наизусть старого отрывка утром по дороге на работу требовало меньше времени, чем созревал для доработки новый. Поэтому как только старый хорошо вкладывался в памяти, я использовал утреннее время для повторения всей главы с самого начала или некоторых "трудных" строф. А вечером каждый день все шло своим чередом.

Я учил "Онегина" непрерывно, вечер за вечером, утро за утром. После напряженного врачебного дня дома несколько часов посвящалось медицине: читал книги, журналы, делал разработки и писал статьи. Когда наставал поздний вечер, то я ложился в постель, брал хрестоматию и зубрил, пока книга не падала на пол. Буквально единичные вечера обходились без зубрежки, поскольку засыпал сразу. Утренние часы были гарантированы еще более. Продуктивность их иногда снижалась, если по дороге оказывался спутник до диспансера. Было трудновато вести диалог и одновременно в уме повторять стихи.

Вначале я предполагал выучить лишь первую главу, чтобы вовлечь сына, но просчитался. После первой главы он окончательно утвердился в бесцельности зубрежки. Решающую роль сыграла полученная им по литературе четверка за сочинение по "Онегину". Казалось бы ясно какую оценку ставить человеку, знающему целую главу наизусть! Но Андрей не знал пунктуально стандартных слов по, так называемой, "характеристике" персонажей, а продемонстрировать свой козырь не сумел. Словом, он решительно воспротивился зубрежке второй главы. Но я, будучи последовательным, взялся за нее сам, все еще надеясь на личный пример в будущем.

Следует сказать,что, будучи сизмальства человеком рационального мышления, я не имел пристрастия к стихам. Школьная система прохождения литературы по "характеристикам" (эпохи, персонажей и т. п.) позволяла получать хорошие оценки, используя только учебник. Короче говоря, "Онегина" я в школе не читал. Знал лишь "основное содержание".Уже после института как-то мне довелось прочитать роман полностью, но лишь потом, когда выучил его наизусть, понял, что по настоящему полного содержания раньше не знал. Всё это к тому, что, не считая характеристик Онегина и Ленского, письма Татьяны и сцены дуэли, процесс зубрежки сопровождался интересом узнавания нового. Мне, в возрасте 43 лет, было интересно читать. Я наслаждался блестящим стихом, не переставая удивляться, как можно писать классической рифмой так же свободно, как прозой, ясно и четко отражать самые тонкие нюансы чувств, поступков, диалога, пейзажа, картин. Уже потом, когда "дорабатывал" по утрам главы или их большие части, я почувствовал Пушкина - мыслителя, умнейшего человека, понял всю глубину его гражданских чувств, его патриотизм. Мне стало понятно стихотворение Маяковского " Юбилейное", посвященное Пушкину. Еще позже, когда "отрабатывал" роман, что называется, "до косточек", понял насколько Пушкин понимал глубину своего собственного таланта. Мне стала доступна концовка второй главы "Онегина" и стихотворение "Памятник". Было интересно улавливать созвучие тогдашних чувств и ситуаций нашим теперешним.

Первую и вторую главы было учить нетрудно (большую часть я уже знал). Третью и четвертую -- труднее, но все же терпимо, они все же короткие. Потом потребовалось "второе дыхание". Как-никак, утро-вечер, утро-вечер зубрить как "заводному" утомительно. Возраст был далеко не "запоминательный" -- я засыпал быстро, долго приходилось сидеть на каждом отрывке. На главу уходило в среднем 3-4 недели. Дети наблюдали издали, но не вовлекались.

Пятая глава была ли для меня совсем новой, шла трудно. Шестая -- значительно легче. К этому времени в сферу заучивания попал новый объект. В ординаторской подросткового отделения, служившей комнатой для дежурного врача, в одном из столов я обнаружил отдельное издание романа. Теперь и на дежурстве я не терял времени на засыпание. Из своего кабинета, где смотрел больных, писал статьи, я уходил в дежурку в полдвенадцатого и у меня было минут тридцать-сорок (на дежурстве засыпается труднее, чем дома -- голова "на страже").

В "дежурной" книжке, кроме текста романа, были критические статьи Бонди, в том числе календарь "Онегина". Вскоре в наш семейный календарь были внесены дни рождения Татьяны (12 января) и гибели Ленского (14 января). По интересной удаче "Пушкинский" день в нашем календаре был давно - сын родился в этот же день (если конечно перенести 26 мая по старому стилю на новый, добавив 11 дней). Да и дочь родилась на следующий день после "Дня Лицея".

После шести глав стало ясно, что я смогу выучить и выучу весь роман. Это морально взбадривало, но вдруг пришла физическая усталость. Седьмая и восьмая главы давались очень трудно, что называется, "валились из рук", периодами наступало какое-то оцепенение. В этих длинных главах мне были знакомы лишь по 2-3 строфы. Здесь уже требовалось преодоление. Ловил себя на том, что с удовольствием поскорее засыпал. Интерес со стороны детей снизился, наверное, пропорционально моему собственному. Окончание восьмой главы было будничным, мне даже не доставило удовольствия объявить об этом. Облегчения также не почувствовал, так как понимал, что предстоит длительная доработка по утрам. "Мой Онегин" наизусть был еще "сырым".

Теперь по дороге на работу я повторял в уме каждую главу за 2-3 дня. Месяц - на полное повторение. Лишь сделав два таких повтора, уже отдохнувший, я предложил дочери меня проверить. Она называла вразброс первую строчку, а я читал дальше всю строфу -- и ни разу не сбился.

Итак, на заучивание восьми глав романа ушло полгода, да на повторение по утрам -- еще два месяца. Но этим дело ие кончилось. После небольшого перерыва пришел новый этап. По утрам я уже не просто повторял текст, но и анализировал буквально каждое слово и строчку, находя новую прелесть в наилучшей, прямо снайперской, конструкции каждой фразы. Удивлялся,что встречающиеся повторы одного слова в строфе (например, три раза "обоих" в строфе "Условий света свергнув бремя") не только не режут слух, но очень удачны. Я хотел понять смысл каждого слова и строчки. Понравилось, что Пушкин упомянул в романе всех своих собратьев по поэтическому цеху, то есть, будучи первым поэтом России, не стеснялся чувствовать себя в их ряду, не был "Иваном, не помнящим родства". В утро вмещалось лишь несколько строф. Такую тщательную проработку всего романа в дальнейшем я проделал несколько раз и каждый раз не оставался без находок, вновь и внозь улавливая не замеченный ранее интересный и глубокий смасл. Это была исследовательская работа "для себя"

Вечерами, уже походя, я выучил отрывки из путешествия Онегина, "доработал" эпиграфы к главам и сохранившиеся части строф из десятой главы. Я чувствовал, что знаю "Онегина" по-настоящему. Теперь казалось, что не так уж было и трудно выучить эти естественные, простые, льющиеся сами собой, и так легко запоминающиеся строфы. И, тем более, в этом не было никакого геройства. Просто нужно начать и не отступить.

Прошло два года. Периодически по утрам по дороге на работу я повторял "Онегина". Но вот как-то по телевизору показывали Пушкинский праздник поэзии. Было приятно после перерыва опять чувствовать Пушкинский стих. Вспомнил речь Александра Твардовского о Пушкине на таком же празднике и захотел ее перечитать.На этот раз мне было уже многое понятно и были близки чувства Твардовского к Пушкину. Давний интерес к Твардовскому усилился. В моё время "Тёркина" в школе "не проходили" и даже если и читал его когда-то, то сохранялось впечатление шутливости, простоватости.

Все получилось как и два года назад с "Онегиным", хотя на этот раз в школе "проходила" Твардовского дочь. Я начал читать главы "Теркина" из ее хрестоматии и мало-помалу выучил. Схема заучивания была прежней. Конечно, я прежде совсем не знал "Тёркина", читал и, тем более, понимал его впервой. Несколько стихотворений не дали цельного впечатления, содеражание оставалось смутным. Сильное впечатление произвел лишь "Кто стрелял?". Только через 3 месяца я достал отдельную "Книгу про бойца".

"Тёркина" я учил не "подряд", а выбирал поначалу более понравившиеся стихотворения. Может быть не хотел делать ничего обязывающего, оставляя себе путь для отступления -- не обязательно же выучить всего! -- или просто хотел "проредить",чтобы на длинном пути в дальнейшем были встречи-передышки.

Учить было много труднее, чем "Онегина". То ли постарел на два года, то ли не было к тому "вековой" мечты и малейшего воспитательного примера для детей, то ли не подоспел новый шахматный турнир, а то и потому, что эти стихи были труднее для запоминания. И хотя в "Теркине" сплошь обиходная речь, заучивать ее труднее, чем "старомодного" Пушкина. Там стихи лились сами собой, а здесь совсем нет. Методика зубрежки осталась прежней, только теперь я брал сразу все стихотворение. Вечер - утро, вечер - утро. Всё же свободные вечера уже встречались, самопринуждение являлось движущей силой несравненно чаще. "Теркин" почти что вдвое меньше "Онегина", но учил его я столько же времени.

Уже в первый период заучивания я стал чувствовать какую-то общность "Теркина" с "Онегиным". С каждым стихотворением этого ощущения прибывало. Невозможно поверить, но факт -- с разностью более чем в век, в совсем разных книгах оказалось много общего. Мне прямо-таки высветилось почему Твардовский так говорил о Пушкнне: он был созвучен ему "до мозга костей", был связан с ним невидимыми нитями через весь век. Их главные книги жизни оказались родными сестрами, хотя и не близнецами. Может быть, это было известно литературоведам, но никак не мне. И я бы не узнал этого, если бы не заставил себя выучить обе книги наизусть.Только читая про себя наизусть много раз, только смакуя строчку за строчкой, я смог вдуматься и понять глубокую связь между двумя книгами и двумя поэтами. Создав свое родное, глубоко самостоятельное произведение, Твардовский сумел не только показать связь времен, но и приблизил Пушкина к нам. Наверное, как никто другой, за эти сто лет. Понять это было большим открытием и радостью для меня. Стоило зубрить упорно и утомительно, чтобы сквозь всю эту "нудоту" вдруг понять близость Пушкина и Твардовского.

Начну с того, что в обеих книгах повествование начинается с середины и заканчивается на середине.

Пушкин:

И вдруг умел расстаться с ним,

Как я с Онегиным моим.

/ 8 гл. , 51 строфа /

Твардовский:

Словом, книга про бойца -

Без начала, без конца.

/ "От автора" 1 /

Много общего и в форме стихов. У "Онегина" постоянная нестандартная строфа. У "Теркина" несколько вариантов строф, но этот набор фактически постоянен.

Как известно, в "Онегине" строфа нарушается трижды: в письмах Татьяны и Онегина и в песне девушек. В "Теркине" используется тот же прием и тоже трижды: про шинель в "Перед боем", про рожок в "О герое", про реченьку в "Генерале". Твардовский также вставил в свою книгу стихов письмо.

Со скорбью о рано ушедшей жизни Ленского / 6 гл. , 36-40 стр./ перекликаются строки из "Теркина" о смерти на войне: /А в какое время года легче гибнуть на войне?/ из "Кто стрелял?"

Строки,посвященные досугу Онегина: / 4 гл. , 36-38 стр./ перекликаются со строками об отдыхе Теркина на берегу речки: /На припеке обнял землю/ из "Генерала".

Вспомним Пушкинские перечисления:

Мелькают мимо будки, бабы,

Мальчишки, лавки, фонари,

Дворцы, сады, монастыри,

Бухарцы, сани, огороды,

Купцы, лачужки, мужики,

Бульвары,башни,казаки,

Аптеки, магазины моды,

Балконы, львы на воротах

И стаи галок на крестах

/ 7 гл.,38 стр./

У Твардовского другие предметы, но стиль тот же:

На войне, в пыли походной,

В летний зной иль в холода,

Лучше нет простой, природной -

Из колодца, из пруда,

Из трубы водопроводной,

Из копытного следа,

Из реки, какой угодно,

Из ручья, из-подо льда,-

Лучше нет воды холодной,

Лишь вода была б вода.

/ "От автора" /

Или еще:

На могилы, рвы, канавы,

На клубки колючки ржавой,

На холмы, поля дырявой,

Изувеченной земли,

На болотный лес корявый,

На кусты -- снега легли.

/ "Теркин ранен" /

В обеих книгах по одному разу встречается повтор ведущей строки.

У Пушкина :

Мой бедный Ленский! Изнывая

Не долго плакала она...

Мой бедный Ленский! За могилой

В пределах вечности глухой...

/ 7 гл., 10-11 стр. /

У Твардовского:

Бьется насмерть парень бравый

Так, что дым стоит сырой...

Бьется насмерть парень бравый

Так, как бьются на войне...

/ "Поединок" /

Строки, когда слова по звучанию удивительно соответствуют настроению и даже создают его!

Пушкин:

Был вечер. Небо меркло. Воды

Струились тихо, жук жужжал.

Уж расходились хороводы;

Уж за рекой, дымясь, пылал

Огонь рыбачий. В поле чистом,

Луны при свете серебристом,

В свои мечты погружена,

Татьяна долго шла одна.

/ 7 гл., 15 стр. /

Твардовский:

Отдымился бой вчерашний,

Высох пот, металл простыл.

От окопов пахнет пашней,

Летом мирным и простым,

И откуда по пустому

Долетел, донесся звук,

Давний, добрый и знакомый -

Звук вечерний -- майский жук!

/ "Кто стрелял?" /

Даже тот же жук! И еще у Твардовского :

Полдень раннего июня

Был в лесу и каждый лист,

Полный, радостный и юный,

Был горяч, но свеж и чист.

Лист к листу, листом прикрытый,

В сборе лиственном густом,

Пересчитанный, промытый

Первым за лето дождем...

И в глуши родной, ветвистой,

И в тиши густой лесной -

Молодой, густой, смолистый,

Золотой держался зной.

И в спокойной чаще хвойной

У земли мешался он

С муравьиным духом винным

И пьянил, склоняя в сон.

/ "О себе" /

Глубокое впечатление оставляет прощание Пушкина с юностью:

Лета к суровой прозе клонят,

Лета шалунью рифму гонят.

Другие хладные мечты,

Другие строгие заботы.

Тревожат мир моей души.

/ 6 гл., 43 стр./

"Срок иной, иные даты" - говорит Твардовский. Но все же очень близко Пушкинскому:

Да и не было запрета,

Проездной купив билет,

Вдруг туда приехать летом,

Где ты не был десять лет...

Чтобы с лаской, пусть не детской,

Вновь обнять старушку мать.

/ "О себе" /

Оба поэта выражают свою любовь к книге, её героям, вспоминают время работы над книгой как лучшую пору своей жизни, надеются на долгою жизнь книги, надеются,что она будет полезна людям разного склада. Общность видна даже в мелочах:

Пушкин: ...

...Чего бы-ты за мной

Здесь не искал в строфах небрежных.

Живых картин иль острых слов

Иль грамматических ошибок.

Дай бог, чтоб в этой книжке ты

Для развлеченья, для мечты,

Для сердца, для журнальных сшибок,

Хотя крупицу мог найти...

/ 8 гл., 49 стр. /

Твардовский:

Пусть читатель вероятный

Скажет с книжкою в руке:

Вот стихи, а всё понятно,

Все на русском языке.

/"От автора" 4./

Пушкин:

Но те, которым в дружной встрече

Я строфы первые читал.

Иных уж нет, а те далече...

/ 8гл., 51 стр. /

Твардовский:

С мыслью, может, дерзновенной,

Посвятить любимый труд

Павшим памяти священой,

Всем друзьям поры военной,

Всем сердцам,чей дорог суд.

/ "От автора" 4 /

Пушкин:

Противоречий очень много,

Но их исправить не хочу.

Цензуре долг свой заплачу,

И журналистам на съеденье

Плоды трудов своих отдам...

/ 1 гл. 60 стр. /

Твардовский:

Больше б мог, да было к спеху,

Тем, однако, дорожи...

И сказать,помыслив здраво,

Что ей будущая слава!

Что ей критик, умник тот,

Что читает без улыбки,

Ищет нет ли где ошибки,-

Горе, если не найдет.

/ "От автора" 4 /

Обоих поэтов тревожит возможный упрек в чрезмерно личностном отношении к героям.

Пушкин:

Чтобы насмешливый читатель

Или какой-нибудь издатель

Замысловатой клеветы,

Сличая здесь мои черты,

Не повторял потом безбожно,

Что намарал я свой портрет...

Как будто нам уж невозможно

Писать поэмы о другом,

Как только о себе самом.

/ 1 гл., 57 стр./

Твардовский:

А читатель той порою

Скажет: где же про героя?

Это больше про себя!

Про себя? Упрек уместный

Может быть, меня пресек.

Но давайте скажем честно:

Что ж, а я не человек?

/ "О себе" /

Собственно говоря, почему бы и нет? В обоих героях есть доля личного.

Вот Пушкин о своей дружбе с Онегиным:

Условий света свергнув бремя,

Как он, отстав от суеты,

С ним подружился я в то время,

Мне нравились его черты.

/ 1 гл., 45 стр. /

Вот Твардовский о Теркине:

Он земляк мой и, быть может,

Хоть нимало не поэт,

Все же как-нибудь похоже

Размышлял. А нет, ну - нет.

/ "О себе" /

Пушкин, кстати, также земляк Онегина.

Найдутся оппоненты, которы возразят, дескать, одни совпадения случайны, а другие имеют общую расхожесть как поэтический прием, а то и вообще отринут мои ощущения как надуманные. Мой ответ прост. Нужно выучить обе книжки наизусть и созвучие их прояснится. Не тщательно прочитать -- а именно вьучить наизусть. Тогда возражения исчезнут.

"Евгений Онегин" -- энциклопедия русской жизни, как будто определенного слоя русского общества, дворянства, но фактически определявшего развитие русского общества на 100 лет вперед. Удивительно многое понятно и близко в романе теперешнему русско-говорящему человеку, а ведь прошло полтора века!

"Василий Тёркин" -- энциклопедия солдатской жизни в войну. Здесь есть всё -- отступление, оборона, наступление, все должности и звания великой армии, и солдаты, солдаты, солдаты. Просто удивительно, как полно отражены там все солдатские чувства и заботы, и горе оккупации, и тяготы тыла, и вековая сила народа. Стихотворная книга послужит будущим поколениям памятью о той тяжелой для страны и ее народа године и "амбарной книгой" той эпохи.

И в этом также схожесть этих внешне совершенно разных книг.

Комментарии: 4, последний от 24/08/2022. © Copyright Беленький Марк Соломонович Размещен: 17/04/2012, изменен: 17/04/2012. 29k. Статистика. Статья: Мемуары Личное Иллюстрации/приложения: 2 шт.		Ваша оценка:

Беленький Марк Соломонович : другие произведения.

Евгений Онегин и Василий Теркин