Когда он появился на свет, его настолько изумили безобразия несовершенного мира, так неуютно и враждебно кружилась вокруг Вселенная, что бедный малыш раз и навсегда оробел.
Едва занимался новый грохочущий день и правила мироустройства выталкивали его на улицу со школьным портфелем в руке, мальчик краснел пунцово и упоенно. От смятения, необходимости видеть людей, от возможного вызова к доске, неизбежного участия в детских играх. Он сам часто становился предметом забав одноклассников. Он стеснялся всего, даже того, что имел наглость родиться здесь и сейчас, человеком, а не маленькой незаметной букашкой. Если с ним кто-нибудь заговаривал, он багровел настолько, что старшеклассники пытались прикуривать от его щек сигареты. Ответ у доски превращался в муку. Тридцать шесть пар глаз, обращенных на него, вынуждали что-то бормотать под нос. Он не был глупым, но учился плохо. Становиться отличником он стеснялся. Звали его Рома Видепаш. Своей фамилии он стеснялся тоже. На всякий случай. Когда у него интересовались о ее происхождении, он рапортовал, что фамилия советская. Но больше всего Рома стыдился того, что краснеет. Родители не удосужились объяснить мальчику, что рыжим людям свойственен сильный румянец. Дело-то заключалось в кровеносных сосудах, но он этого не знал. С первых дней, когда остальные детишки беззаботно резвились во дворе, Рома ежеминутно совершал маленькие подвиги. Превозмогал себя. Он не принадлежал себе и не мог навсегда запереться дома, спрятавшись в мире книг и игрушек, разглядывать любимые модели самолетов или убивать тараканов. Да, он убивал их, таких же рыжих и трусливых, мстя за свое несовершенство. Надо было учиться в школе, по напутствиям родителей, иметь товарищей, играть и гулять с ними, быть таким же, как все. Рома и не пытался объяснить родителям, что создан другим. Каким именно, он не знал, но быть, как все он просто не умел.
Повзрослев, он научился на многое не обращать внимание. Однако суть не менялась - мир за окном оставался чуждым и враждебным. Рома начал поглядывать на девочек, но влюбиться не решался. В классе его никто не замечал, он ничем себя не выдавал, даже не шалил на переменах. Но учителя в графе "поведение", вместо отличной оценки, неизменно писали "уд.", видимо от незнания, мимолетно пытаясь вспомнить тихое существо с предпоследней парты. Зато росло и крепло в нем, доселе незнакомое чувство, спасавшее глухим панцирем от любых насмешек. Рома учился ненавидеть. Сначала беспредметно, потом всех и вся. Однажды, на глухом пустыре за стройкой, он убил кошку. Рыжую. Примчавшись домой, переполненный ужасом, отвращением и восторгом, заметил в зеркале белое, как мел, свое лицо. Несчастное животное с пустыря тотчас забылось. С того дня Рома не мог ни о чем думать, кроме своего отражения. Самолеты и настольные книжки пылились за ненадобностью. Он понял, каким образом не придется больше краснеть. Время шло, а жизнь требовала новых подвигов, как и раньше приходилось смиренно выполнять правила и ритуалы ненавистного мира, следовать неписаным законам посторонних людей. Постоянно быть начеку, сжав кулаки и стиснув зубы, ползти сквозь тягучий туман планеты Земля. Но теперь его питала тайна. Спасительная зацепка, сама мысль о которой повергала в страх и отзывалась трепетом в сердце, вызывая чувство, близкое к счастью. Пока он не решался, час его еще не пробил...
Когда я встретил его лет через пятнадцать, фамильярничать, как раньше, не захотелось. Что-то опасное таилось в нем. По-прежнему румяный и склонный к полноте, Рома вел себя по-хозяйски, глядел внимательно и колко, наблюдал за мной, как за добычей, словно прикидывал - проглотить сразу или подождать, когда я закончу. О себе отзывался туманно, мол, работаю с людьми. На том и разошлись. Однажды я случайно узнал, что на афганской войне он был снайпером.
Чем Рома занимается в неких узких кругах, где он известен под кличкой "Бледный", я не в курсе и подобная неосведомленность в наше лихое время, когда меткие стрелки оказались в цене, меня очень радует. Я видел, что даже "соратники" боятся лишний раз сталкиваться с ним взглядом. Видимо чуждый мир научил Рому приспосабливаться или он приспособил мир под себя.