Через пару секунд Амира переступит порог Пирамиды, и всё пойдет по накатанной. Встречи, совещания, обязательное чаепитие у Канцлера. Но что за черт. Щёки горят совсем некстати, в горле застряли ножи. Туман стелется по векам.
Сперва покончить с формальностями, раздать подписи, как милостыню, или наказание. И скрыться в кабинете. Полчаса на то, чтобы привести себя в чувство: нырнуть в завалы документов и прошений, пролистывая страницу за страницей, оставляя на бумаге слюну и чернила. Забыть про недомогание и отдаться делу всей своей жизни. Помнить: Работа - лучшее лекарство. Пробиться наверх можно только трудом и преданностью.
- Да, - зачем-то отвечает Амира, проходя в соседнюю комнату. Взгляд её бежит по именам и статьям преступлений. Насильники, убийцы, хакеры. Пьяницы, бродяги. Синестетик.
Секретарь поднимает голову: за решёткой раскалённых прутьев, среди всякого сброда, сидит в центре камеры женщина. В терракотовом сари, с пунцовым лотосом в пять лепестков меж бровей - как символ пяти чувств. Глаза её закрыты, пальцы чертят в воздухе пируэты. Губы шепчут. Другие заключенные сторонятся женщину, или просто не замечают.
Амира оставляет клеточку напротив её имени пустой. Синестетиков не амнистируют. Никогда. На вид она, конечно, безобидная. Но Канцлер не может ошибаться. Если он считает единство чувств опасным, значит так оно и есть. И точка.
Женщина распахивает глаза и улыбается Амире. Подходит к решётке, прикасаясь пальцами к железу. И не кричит, не отдёргивает руку. Лишь излучает адское спокойствие.
- Вишнёвый сироп, - задумчиво говорит преступница. - Она ярко-алая. А на вкус - настоящая вишня в сахаре. Я вижу дракона.
- Кто - она? - хмурится Амира. Пора идти дальше. Не следует задерживаться на маршруте.
- Боль... А знаете, какая вы?
Амира разворачивается, чтобы уйти. Довольно.
- Холодный снег на щеках! На кончике языка - лакрица. И ночь. Шум ветра и песнь одинокой птицы. Затхлость...
Амира мчится в кабинет, как гончая. Лицо пылает - температура поднялась ещё на градус или два. Кое-как дотягивает до полудня, глотая препараты, чтобы никто не заметил её состояния. А в двенадцать - не выдерживает и врубает прямое включение из газовой камеры. Вот оно. Оранжевое сари. Из глаз заключённой сочится кровь. Вишнёвым сиропом. Слышны кашель и хрипы.
Амира выскакивает на балкон, выходящий на залив. Ей дурно. Солнечный свет сыплется на неё стрекозами. Вкус соли теперь зелёный. Тишина пульсирует ритмом сердца, звенит серебряной ложечкой по фарфоровой чашке Канцлера.
Окружённая стаями эмоций, словно врагами, и сбитая с толку, Амира падает на колени. Паника размазывает клей ей по ладоням. Страх бьёт в голову острыми треугольниками. На плечи ложится каменная плита, от которой нет спасения. Это её могила. Амира не может вздохнуть.
Лучше бы ей не знать этого нового мира. Он разрушает всё, к чему она привыкла. Он созидает то, к чему она не готова.
Женщина в терракотовом сари что-то шепчет ей из преисподней, но Амира не может разобрать ни слова. Уши закладывает. Внутри неё, одна за другой, с оглушительным грохотом рушатся стены. Крошится кирпич, становясь песком. Теперь там много, много пространства. Флагом свободы колышется на ветру оранжевый край сари. Почему, чёрт дери, эта женщина так невозмутима?
Она проводит рукой по лбу, собирая лепестки в ладонь. Протягивает их Амире.
Когда все её чувства сходятся в зените, внутри Амиры расцветает спокойствие.