Он сидел в тёмной комнате. Ждал своего выхода. Совсем скоро свет прожекторов будет обжигать его кожу, раздражать сетчатку, на него устремятся взгляды - любопытные и колючие, сочувственные и презрительные, но ему не было до этого дела. Зачем он пришёл сюда? Разве не получил сполна? Разве не познал славу и власть над чужими мыслями? Возможно, это просто дань прошлому. И ему захотелось вспомнить.
Время лечит, приносит забвение. Понемногу стирает из памяти то, что радовало или огорчало. Время смеётся над тобой. И ты смеёшься вместе с ним, пока хватает сил, пока тобой не овладевает отчаяние на грани с безумием.
Да, надо вспомнить. Возможно, к нему придёт озарение, осознание того, что он упустил. А может, его окончательно накроет пустота.
Он услышал голоса за дверью. Резкий свет ворвался внутрь. Следом за ним ворвалась девушка. Худосочная, с блестящими зелёными глазами. Призрак минувших лет.
- Наконец я увидела вас! Потрясающе! - успела сказать она, прежде чем охранник грубо дёрнул её назад, возвращая в коридор. На пороге возник изящный силуэт.
- Простите за беспокойство, господин Шумов, - сдержанно проговорила ассистентка. - Этого больше не повторится. Я скоро приду за вами. Ещё минут пятнадцать.
- Постойте. - Он плавно поднял руку. - Пускай она зайдёт. - Указал мягким пальцем с плоским серебряным перстнем на девушку. Неужели у него остались поклонники? Ведь прошло столько времени. Многим его имя уже ничего не говорило. За него говорили деньги.
Ассистентка удалилась, охранник отпустил девчушку, и та, как юркая птичка, вновь впорхнула в комнату.
- Закройте дверь и включите свет, - приказал Шумов.
Девушка так и сделала. Свет коснулся его лица, кожу неприятно защипало. Никакого вреда ему это, конечно, не причинит, по крайней мере, не сразу, но дискомфорт раздражал. Хотя сперва, ещё в начале пути, ему нравились новые ощущения, новые способности. Теперь же это стало бременем, от которого он не знал как избавиться.
- Как вас зовут? - спросил он.
- Мария, - ответила девушка.
Он испытал лёгкое разочарование, ведь в его мыслях вертелось совсем другое имя. "Нелли, моя зеленоглазая Нелли..."
- Расскажите, как вы добились такого? - Мария с благоговением опустилась перед ним на колени. Её глаза сверкали. - Я слышала много версий, но ведь правда одна. Как у вас это получилось?
- Хотел бы я знать, - усмехнулся он.
- Так вы не знаете? - приуныла девушка.
Шумов неторопливо покачал головой. Медлительность стала его второй натурой.
- Нет, - отрешённо ответил он.
Девушка встрепенулась, глаза её вновь ожили.
- А может, это и неважно. Механизм работает - вы ведь существуете!
- Как верно подмечено, - вздохнул Шумов. - Существую.
- А правда, что... - Девушка опустила взгляд, демонстрируя густые ресницы, которые на вид весили больше, чем её щуплое, подростковое тело. - Правда, что вы не нуждаетесь в другой пище, кроме как...
Она вновь замялась. Шумов подивился такой скромности, учитывая её дерзкое появление.
- Хотите попробовать? - Теперь он улыбался, увидев любопытство на лице Марии.
- Конечно!
Шумов достал из внутреннего кармана лёгкого, шёлкового пиджака столовый нож. Поманил девушку придвинуться ближе.
- Дайте мне руку, - сказал он, а когда она протянула к нему прозрачную ладошку, поднёс нож к мизинцу своей правой руки. Круглое лезвие с мелкими зазубринами мягко вошло в плоть. Палец упал девушке на ладонь, как на тонкую, белую салфетку.
- Ох... - только и выдохнула Мария.
- Кушайте, - кивнул ей Шумов.
Девушка с опаской приблизила ладонь ко рту и аккуратно лизнула мизинец. Потом удивлённо посмотрела на Шумова и кинула палец в рот, зажмуриваясь и с наслаждением пережёвывая угощение. Через несколько секунд она вновь взглянула на Шумова.
- Ничего вкуснее ещё не пробовала, - призналась Мария. - Будь вы моим мужем, я бы ела вас на завтрак, обед и ужин! - рассмеялась она.
Шумов помрачнел. На его правой ладони медленно отрастал новый палец, мысли же унеслись далеко от этой комнаты, в другое время, к другим людям.
На мокром асфальте трепетали узкие ивовые листочки, как осенние перья фантастической птицы. В воздухе звенели пронзительные, холодные струнки, задеваемые ветром, небо готовилось к очередному приливу злых туч. Пашка Шумов, точнее - Павел Васильевич, продирался сквозь промозглое утро, неотступно следуя по дорожке, которая, как нить в сером лабиринте, вела его к зданию школы. Сегодня он проспал, собирался впопыхах, так что позавтракать не успел. Досадно. Желудок сжимался в комок - в ближайшие несколько часов туда и крошки не упадёт. Сейчас как нельзя кстати оказался бы бутерброд - толстый ломоть хлеба с не менее жирным слоем плавленного сыра. Любимое лакомство Пашки с самого детства. А в университете оно стало и вовсе незаменимым. Дёшево и вкусно.
Только весной он спрыгнул со студенческой скамьи и сразу же, не испытывая ни малейших сомнений, отправился на свою первую работу. Устроился он в ту же школу, где сорок лет проработала его мать и учился он сам. Может, она до сих пор рассекала бы коридоры своим волевым подбородком и высоким бюстом, если бы инсульт не загнал её в могилу. Пашку взяли учителем начальных классов. Правда, специализировался он на русском и литературе, но для старта вполне себе неплохо. Особенно, с мамиными заслугами.
Вбежав в класс по звонку, Павел Васильевич расплылся в улыбке: на него смотрели две дюжины лупоглазых первоклашек. Шумов мигом позабыл о пустом желудке и с энтузиазмом отдался делу. На его столе россыпью лежали резные листья, жёлуди, каштаны и прочие материалы, заменявшие бездушные картинки. Ему нравилось показывать, а не рассказывать, переходить от слов к чему-то осязаемому. И это он, учитель букв и вымышленных миров. Но детвора тоже приходила в восторг. Возле стопки учебников устроилось целое семейство ёжиков с сосновыми колючками, и Павел Васильевич, заметив пополнение, тут же похвалил учеников.
Два урока пролетели на одном дыхании. На переменке он собирался прошмыгнуть в учительскую и все-таки чего-нибудь сжевать, но к столу подошла Ниночка - тихая, скромная девочка с двумя растрёпанными чёрными косичками и огромными чёрными глазами.
- Павел Васильевич, это вам, - сказала она и дрожащими ручками протянула ему бусы из рябины.
- Спасибо, Ниночка! - Шумов тут же нацепил их на шею. Выглядел он, может, и глупо, зато порадует ребёнка.
В этот момент в класс заглянула девушка. Лицо её было худое, овальное, точно нарисованное грифелем на белой бумаге, но украшали его ослепительные изумрудные глаза. Старшеклассница, сперва решил Пашка, или же студентка-практикантка.
- Мамочка! - вдруг воскликнула Ниночка и побежала к девушке.
"Не может быть, - ошарашенно подумал Шумов. - Слишком уж молодая".
Маму Ниночки он ещё не встречал, её всегда приводила и забирала бабушка - леди в дорогих костюмах и с длинным шлейфом французских духов, а папа девочки, насколько он знал, занимался бизнесом. Про маму же он почти ничего не слышал.
- Здравствуйте, - прошептала девушка - у Пашки язык не повернулся бы назвать её женщиной. - Можно мне забрать Нину пораньше? Я Нелли, её мама.
Мама Ниночки зашла в класс почти бесшумно, как тень, как привидение. Шумов в ту же секунду решил, что в природе не существует более совершенного создания. Худоба девушки была болезненной, слишком явной, но глаза добавляли огня её невесомому телу, вселяли в него душу. За этими зелёными зеркалами Пашке открылись иные вселенные, безграничные, пленительные. А ещё от неё вкусно пахло - аромат был свежим, чуть горьковатым, сводившим с ума.
Шумов что-то промычал в ответ, а потом весь день корил себя за такую растерянность. А ещё - прокручивал в голове каждое мгновение, в котором перед его мысленным взором оживала очаровательная Нелли. Как он смотрел в окно и провожал её взглядом, а она, такая маленькая и хрупкая, шла по дорожке, ведя за руку Ниночку. Казалось, серая плита неба в любой момент могла обрушиться на этих двух девчушек. Но вот Нелли стрекозой впорхнула в огромный джип и умчалась прочь, заставляя сердце Шумова биться с подозрительной частотой.
Вернувшись в двухкомнатную квартирку, оставшуюся после смерти матери, Пашка сел за стол и принялся поглощать плавленные сырки, не утруждая себя намазать их на хлеб. Его юношеские мысли вертелись лишь вокруг одной оси. Тонкой, зеленоглазой и ароматной как... "Грейпфрут!" - наконец понял Шумов. Ему вспомнились слова Чехова из одного спора с другими писателями: "Женщина пахнет сливочным мороженым". Пашка усмехнулся. Что ж, его Нелли (да, именно "его") пахла райскими грейпфрутами.
Через полчаса он слопал свой недельный запас сырков. Пашкин организм, казалось, принимал их безропотно, моментально растворяя в желудочном соке. А после Шумов лежал на кровати и пялился в потолок. Ему грезилась Нелли. То ли так подействовали на его мозг многочисленные сырки, то ли он просто влюбился. И хотя это было абсурдом, бредом, он ничего не мог с этим поделать. Ведь нельзя запретить себе дышать.
Весь октябрь и ноябрь Нелли приезжала за дочкой после уроков, иногда заходила в класс и перекидывалась парой робких фраз с Павлом Васильевичем, но чаще стояла возле своего джипа и держалась за дверцу так, будто ветер запросто мог унести её в другой город, а может и страну. Шумов планировал, что скажет ей при следующей встрече, как посмотрит на неё. Но каждый раз не мог даже связно составить слова в предложение. Должно быть, думал он, Нелли решит, что её дочь учится у полного идиота. Но она снисходительно улыбалась в ответ, и за этой сдержанностью он без устали искал скрытые смыслы, тайные желания.
С уходом осени пропала и Нелли. Растворилась в густых туманах, улетела с беспризорной листвой. Пару раз Павел Васильевич спрашивал о маме у Ниночки, но ученица моментально замыкалась и отводила взгляд. А потом весь урок сидела с хмурым видом, готовая расплакаться в любую минуту. Шумову было тревожно и вместе с тем как-то пусто, тоскливо на душе. Изнутри его словно покрывала плесень, всё дальше и дальше пуская свою чёрно-зелёную паутинку безысходности. В школе, при учениках и коллегах, он ещё как-то держался, но оставаясь наедине с собой, совсем раскисал. Само собой, у него даже и мысли не было сготовить себе что-то путное, суп или кашу, поэтому питался он исключительно плавлеными сырками. В магазине набивал ими целую корзину, а потом методично, с некоторым упоением съедал, забравшись под одеяло. Он сам не верил, что можно так влюбиться, так страдать, не видя предмет своего обожания хотя бы несколько раз на неделе. Читая романы классиков, он всегда смеялся над подобными проявлениями чувств, и вот, оказался в той же западне.
Ближе к концу зимы Шумов стал замечать, что другие учителя как-то странно пялятся на него и перешёптываются за спиной. Сперва он старался не обращать внимания - пусть себе сплетничают, раз больше нечем заняться, но глаза ему открыла Тамара, учительница музыки. С начала учебного года она кокетничала с ним самым неуклюжим образом, но теперь заинтересованность на её лице сменилась беспокойством.
- Павел Васильевич, вам бы врачу показаться, - качая головой, сказала Тамара, когда кроме них в учительской никого не осталось.
- Да? А что такое? - буркнул Шумов, снимая фольгу с плавленого сырка.
Учительница замялась, заламывая длинные пальцы. Пожалуй, ими можно было бы играть на скрипке без смычка, подумал Шумов и откусил половину сырка.
- Я нисколько не хочу вас обидеть, - певучим голосом проговорила Тамара, - но ответьте, вы давно смотрелись в зеркало? Боюсь, скоро и ученики или их родители что-нибудь да скажут...
Пашка действительно давно не видел собственного отражения. Ему казалось, что лучше не смотреть на себя: в своих глазах он увидит лишь Нелли, запечатлённую там, словно в янтаре.
Когда он пришёл домой, то отважился и взглянул в зеркало. С глазами-то всё было в порядке, а вот щека с левой стороны буквально поплыла, как свеча. Кожа стала неровной, местами сползая вниз восковыми каплями. Шумов в ужасе выпрыгнул из ванной комнаты и заметался по квартире. Ему правда нужно к врачу! Срочно! Что это за болезнь такая? Он снова вернулся к зеркалу, на этот раз внимательно изучая пятна. Он провёл по коже пальцем, отмечая, что та на удивление податливая, словно пластилин. Ноздри наполнились столь знакомым запахом: его излюбленных плавленных сырков. Он просто слишком часто ел их, подумал Пашка, наверное, даже руки пропахли. Но тут его настигла новая мысль: не только руки - весь он источал запах сырков. И даже кожа стала подобной этой густой, вязкой массе. Неужели он съел столько плавленного сыра, что теперь сам постепенно становился сырком? "Мы есть то, что мы едим", - ответил ему разум, как некое отдельное, живое существо.
Шумов взял больничный на работе, но к врачу не пошёл. Вместо этого он посвятил себя безумной теории. Она так страстно овладела его сознанием, что он не мог думать ни о чём другом. И хорошо - значит, не придётся думать о Нелли.
"Допустим, - рассуждал Шумов, - я исключу все прочие продукты и стану есть только сырки, тогда..." Мысль, конечно, была нелепой, но то, что с ним происходило, не вписывалось ни в какие рамки. Тем более, он и так питался почти одними сырками. "Что будет со мной дальше? Я стану Человеком Плавленным Сырком?" И каково это? Он уже чувствовал, что внутри него происходят изменения. Процесс запущен. Осталось решить, что делать со всем этим.
Через две недели Павел Васильевич уволился с работы. Просто во время своего "больничного" как-то проснулся утром и понял, что не может собрать себя воедино - в окно проникали тёплые весенние лучи, по-новому согревая Шумова, растапливая. Он барахтался в луже самого себя и мысленно орал - голосовых связок не оказалось на прежнем месте. Так он пролежал до самого вечера, но к этому времени успел успокоиться и принять своё изменённое состояние. После нескольких наблюдений и экспериментов ему удалось вернуть себе прежнюю форму. Да, его организм менялся, но этим можно было управлять!
Написав заявление об уходе и почти покинув стены школы, Шумов встретил Тамару. Потрясающие открытия кружили ему голову, и Пашке так хотелось с кем-нибудь этим поделиться, что он всё ей выложил. Тамара восприняла его слова с необыкновенным пылом.
- Я всегда знала! - воскликнула она. - Стоит мне переусердствовать с шоколадом, как я и сама становлюсь сладкой. И даже кожа немного темнеет, серьёзно!
Теперь Тамара почти каждый вечер проводила у Пашки дома. Видя её воодушевление, он ещё больше загорался сумасбродной идеей. К тому же, эффекты были очевидны. Он не переставал подпитывать свой организм сырками, испытывая всё новые способности тела, а Тома налегала на шоколад.
- Представляешь! - пропела она как-то вечером. - Мне сегодня сделали уйму комплиментов. Сказали, что за лето я посвежела, стала восхитительно ароматной и загар у меня просто чудо какой - шоколадный!
Именно Тома настояла на продвижении идеи. Говорила о том, что они обязаны поделиться таким открытием с другими и, конечно же, получить с этого свою выгоду.
- Ты только подумай, какая женщина не хотела бы пахнуть шоколадом, - звенел её голос.
"Та, что пахнет цитрусом", - думал Шумов, с горечью вспоминая о Нелли.
На некоторое время Тома отказалась от шоколада - в исследовательских целях. Как выяснилось, процесс обратим, и она снова становилась прежней Тамарой без вкуса и запаха. А после ей захотелось попробовать что-нибудь новое. На этот раз она взялась за персики, стремясь сделать свою кожу не менее бархатистой.
Шумов вёл бесчисленные записи, следил за изменениями Тамары, а сам по-прежнему поглощал сырки. Возвращаться к простому человеческому облику или же переходить на новый продукт ему совершенно не хотелось.
- Это прорыв! - говорила Тамара, демонстрируя Пашке свои длинные пальцы, точно покрытые тончайшей вельветовой тканью.
Спустя некоторое время, перед Новым Годом, она устроила первый Пашкин семинар - для его бывших коллег. Появление Шумова на людях не прошло незаметно, слишком необычно он выглядел. Вроде бы тот же Павел Васильевич, только обмазанный плавленным сыром. Люди внимательно слушали его, со знанием кивали, когда он говорил про важность правильного питания, и удивлённо вздёргивали брови, стоило завести речь о возможности влиять на свой организм, причём так кардинально.
Конечно, многие поулыбались и забыли о чудаковатом учителе, но нашлись и те, кто решил испытать теорию на практике. И, к удивлению самого Шумова, у них получилось! Люди потянулись к нему. Теперь он собирался "последователей" дома, разрабатывал для них особые программы - кому-то "клубничную диету", другому курс по наращиванию карамельных ногтей. Он не знал, почему это работает, ведь с точки зрения биологии такое было невозможно. Но организм каждого ученика новой системы подстраивался с поразительной лёгкостью. Вскоре ему стало тесно организовывать вечера дома, и Тома договорилась об аренде помещения в местном доме творчества. Они даже напечатали красивые брошюры с основными "техниками" превращения, к которым теперь относилось предварительное очищение организма, составление правильного режима питания и - что самое главное - целенаправленный мысленный настрой.
Учение Шумова распространялось по городу стремительно, словно микробы по упавшему на пол бутерброду. Он стал интересен прессе: в газетах появились первые статьи о гуру еды, человеке, который не нуждался в иной пище, кроме плавленных сырков, и который теперь замкнул систему, питаясь исключительно собой. "Фантастика! - пестрели заголовки. - Чудо! Вымысел?" У Пашки появились постоянные клиенты, не жалеющие денег на новую программу для каждого сезона. "К нашей годовщине хочу украсить себя кремовыми розочками, а мой муж..." или же "Дочка на День Рождения выбрала стать морковкой, это возможно?" Конечно! Любой каприз за ваши деньги. С одним из клиентов, депутатом, метившим в мэры города - этот любил отращивать себе новую бороду и усы, делая их то сладкими, то с перчинкой - закрутила роман Тамара, и вскоре "молодые" поженились. Тома по-прежнему поддерживала Шумова, собирала клубные встречи, организовывала презентации, а также проявляла заботу и о самом гуру. Тело его стало довольно специфичным, порой Пашкина "консистенция" менялась в зависимости от его настроения. Теперь ему шили костюмы на заказ, из более лёгкой материи, да и весь уклад его жизни перевернулся с ног на голову.
Однажды, перебирая многочисленные письма в отсутствии Томы, Шумов наткнулся на узкий белый конверт с одним единственным словом, написанным корявым детским почерком: "Нина". В сердце что-то ёкнуло, и он открыл послание: "Павел Васильевич! Я Нина, ваша ученица. Помните, в первом классе я подарила вам рябиновые бусы? Я знаю, что вы настоящий волшебник и поможете мне. Спасите мою маму!" Шумов оторопел, он не ожидал, что когда-нибудь ещё услышит о Нелли, но вот её дочь сама стучалась к нему в двери и просила о помощи. Что же стряслось?
На следующий день Шумов вернулся в родные пенаты. Внутрь школы заходить не стал, а решил дождаться окончания уроков на крыльце. Но что если он прозевает Ниночку? Ведь прошло уже несколько лет, теперь она пятиклассница. Однако он без труда узнал её: да, девочка повзрослела, вытянулась, а вот чёрные глазища было ни с чем не спутать, как и косы, которые, казалось, стали ещё пышнее и растрёпаннее.
- Нина, - позвал он.
Девочка остановилась, узнав его голос, и с любопытством на лице приблизилась к нему.
- Павел Васильевич? Вы пришли! - Она хотела обнять его, но остановилась. - Простите. Вас наверное нельзя трогать.
Он рассмеялся.
- Отчего же? Можно, - он протянул ей ладонь, - только осторожно.
Нина с опаской дотронулась до его руки и даже понюхала.
- Вы как плавленный сырок, - не задумываясь сказала она.
- Конечно, я ведь Человек Плавленный Сырок, - улыбнулся Шумов. - Так что с твоей мамой? - Он всё так же улыбался, но внутри его трясло от волнения.
- Она больше не живёт с нами, папа запретил ей, потому что... - На глаза девочки навернулись слёзы.
- Почему?
- Мама заболела. Стала совсем-совсем худой, вот такой. - Нина показала свой мизинчик. - Ничего не могла есть...
- Нина! - раздался властный голос. Шумов повернул голову и увидел бабушку Нины - ту самую особу, источавшую изысканность, словно яд. Она брезгливо смотрела на него и морщила нос.
- Мне пора. Я в вас верю! - шепнула ему Ниночка и убежала.
Шумов вернулся домой, набрал номер Томы и та, используя свои старые школьные связи, разузнала, что Нелли лишили родительских прав и сейчас она проводит свои дни в клинике для людей с психическими отклонениями, всё из-за анорексии. Пашка, не долго думая, направился туда. Девушки в регистратуре оживлённо зажужжали, когда узнали в нём знаменитого Шумова. От одной шёл густой аромат манго, другая могла похвастаться необычной высокой причёской с соцветиями брокколи. Теперь он стал модным, подумал Пашка.
Когда он подошёл к палате Нелли, то замешкался. Что он скажет ей теперь? Да и вряд ли она вспомнит учителя Нины, а может и не узнает, в его нынешнем виде. Он нажал на ручку, дверь тихонько скрипнула.
- Кто там? - прозвучал тонкий, смешанный с воздухом и пылью, голос.
Шумов ступил внутрь. Нелли лежала на кровати, отвернувшись к окну. Увядающий, пожухлый цветок. Слишком хрупкий, почти прозрачный.
Девушка перевела на него взгляд. Глаза её были огромными, столь же зелёными, но мутными, как нефриты. К руке Нелли тянулась трубка капельницы.
- Ах, Павел Васильевич. Вы?
Шумов кивнул, удивляясь, что она сразу же узнала его.
- Я много слышала о вас, - сказала она. - И много думала. Забавно получается...
- Что забавно? - спросил Пашка.
- Вы питаетесь лишь собой. И я в каком-то роде тоже.
- Да? - Он повёл бровями.
- Да, съедаю себя изнутри. Нина достойна лучшей матери. Но я ничего не могу изменить. Мой организм больше не переносит никакой еды. Стоит что-нибудь съесть, как желудок выворачивается. Я больше не могу так жить, прошу медсестёр прекратить мои мучения, но они все стервы.
- Зачем же так? - проговорил Шумов. - Наверняка, всё можно исправить.
Нелли с неожиданной прыткостью взяла его за руку и прижалась к ней губами.
- От вас так приятно пахнет, Павел Васильевич, - сказала девушка. - Так вкусно...
В следующие несколько месяцев Шумов познал истинное счастье. Нелли тянулась к нему, как больной ребёнок, и он не мог ей отказывать, ведь теперь он "кормил" не только себя. И ему это нравилось. Он навещал её каждый день. Их связали тесные узы, они стали так близки, как ни с кем другим за всю жизнь. Но стоило Нелли окрепнуть, как объявился её муж. Узнав, что она пошла на поправку, он решил вернуть её в семью, к Нине, которая так тосковала без мамы. Шумову ничего не оставалось, как отпустить её. А самому провалиться на дно отчаяния.
Понемногу проходила мода на его методы превращения. Некоторые считали такие игры крайне опасными, и несколько раз Шумова вызывали в суд. Дело удавалось замять, интерес же самого гуру угасал, чудесные открытия больше не приносили ему радости и удовлетворения. Люди возвращались к прежней жизни, но только не Шумов. Да, он пробовал отказаться от сырков, ел нормальную пищу, но вскоре срывался и брался за старое. Он так и остался Человеком Плавленным Сырком. Одиноким и забытым.
- Господин Шумов, идёмте, - вернулась за ним ассистентка.
Он в последний раз окинул взглядом зеленоглазую девушку, ворвавшуюся к нему в комнату, и поднялся, мысленно собирая расплывшиеся во время раздумий части воедино.
- Я ухожу, - сказал он.
- Как уходите? Вас ждут миллионы телезрителей! Вы не можете!
- Могу, - спокойно ответил Шумов.
Да, он пришёл, чтобы вспомнить, кем был, как стал таким. И в этом ему помогла Мария. Зачем оставаться здесь дальше? Он понял, что совершил в своей жизни нечто важное - вернул Нине её маму. Разве должен быть во всём этом какой-то иной смысл?
Просто живи, услышал он мысль в своей голове, и может, у тебя выйдет помочь другому. Ещё одной Нине. Ещё одной Нелли.