Милицейский "УАЗ" стремительно мчался по асфальтированной дороге. Тот, кто вел машину, явно не заботился ни о своей безопасности, ни о состояние автомобиля, так обычно ездят люди, у которых, что-то произошло и они доведены до такой степени отчаяния, что не обращают никакого внимания ни на себя, ни, тем более, на других.
Что же случилось, если в такую темную ночь (а ночь действительно отличалась непроницаемой пеленой, такой, что на расстоянии вытянутой руки, сложно что-либо было рассмотреть), два человека сорвались с места и решили ехать неизвестно куда. Впрочем, на самом деле они знали, куда ведет их дорога; туда, далеко-далеко, в черную неизвестность, там, где ждет их беда.
За рулевым колесом сидел мужчина лет тридцати - тридцати пяти, с уже начинающей седеть головой, его взгляд внимательно вглядывался в ночной сумрак, стараясь во время увести машину от столкновения с каким-нибудь препятствием, если бы последнее неожиданно выплыло из темноты. Нет, сейчас его не волновала собственная судьба, даже приход смерти не испугал бы его, просто он боялся, что при столкновении "УАЗ" сломается - и что тогда делать?
Мужчина поспешно смахнул с широкого выступающего лба прядь упавших, слипшихся волос и тяжело вздохнул. Следующим своим движением он расстегнул ворот рубахи - видимо, вздох заставил человека испытать некоторое неудобство - оторванная пуговица упала к его ногам. Обычная мелочь, но взгляд водителя проследил, как пластмассовый кружок, словно в замедленной съемке, летел вниз, он же проследил, как пуговица, закатилась под акселератор газа.
"Нечто подобное происходит и с нашей жизнью", - подумал он и, будто испугавшись, крепче ухватился за руль.
Рядом с водителем сидел другой мужчина. Именно в таком состоянии, грустном и опечаленном, он лучше всего вписывался в окружающую обстановку. С первого взгляда он казался совершенно спокойным и сдержанным, но по тому, как нервно подергивалось веко, не трудно было понять, что творилось у него на душе. А душа сжималась от невыносимой боли, ей хотелось кричать, выть, рвать на себе волосы, однако сознание намерено усмиряло ее лишь для того, чтобы через мгновение вновь залить разгорающийся пожар. Мужчина откинулся на спинку сиденья и посмотрел в окно.
"Даже природа соболезнует мне", - пришла в его голову мысль. Несмотря на положение, в котором находился он, сила любимой привычки поборола на некоторое время ту боль, что жила в душе и сердце. Стало легче. А привычка его состояла в том, что в моменты дальних путешествий, будь то на автомобиле или на поезде, мужчине нравилось наслаждаться красотой окружающей природы.
"Жаль ничего не видно", - мысленно сказал он сам себе. Привычка продолжала жить в мужчине, и он прикоснулся лбом к холодному стеклу.
Только по смутным расплывчатым очертаниям человек угадывал проносившиеся мимо деревья, когда их не было его воображение сразу рисовало бескрайнее русское поле. Обычно он останавливался, и целый час, если никто ему не мешал, проводил наедине с природой.
"Может, остановиться", - мужчина, не успев подумать, тут же отверг такое предположение. Тогда мужчина оторвал лицо от стекла и увидел свое отражение. Господи, как он изменился за последние пять часов, он даже сам себя не узнал. Глаза красные и восполнены, словно он долго и безутешно плакал, каштановые волосы растрепаны и непричесанны, от чего сразу обозначалась необходимость прибегнуть к помощи парикмахера, нижняя губа безвольно повисла, сделав из мужественного очерченного подбородка какую-то округлую выпуклость, она же являлась причиной многочисленных морщин, выступивших по всему лицу, - пришлось встряхнуть головой, подобрать губу, и теперь уже на хозяина смотрело вполне симпатичное отражение, в котором мужчина узнавал сам себя. Морщины большей частью разгладились, скулы и подбородок стали более характерными, что говорило о его физической силе, правда продолжала мешать прическа, тогда человек поспешил пригладить волосы рукой, - вроде нормально. Впрочем, не так уж нормально было с одеждой. Времени на то, чтобы привести себя в порядок перед отъездом не было никакого, поэтому приходилось собираться в большой спешке; все, что удалось сделать за две - три минуты, это надеть на домашнюю футболку свитер, а сверху набросить демисезонное пальто.
Мужчина вновь откинулся на спинку сиденья, в душе опять горел огонь, который всеми силами старалось погасить сознание, но чем ближе машина подъезжала к цели своего путешествия, тем все тяжелее становилось ему справиться с пожаром. Человек посмотрел на водителя.
По одежде тот абсолютно ничем не отличался от него самого, вернее сказать, у него времени было еще меньше и поэтому вместо теплого свитера он ограничился синим пиджаком, наброшенным поверх рубахи. Пальто, мешавшее управлять, водитель сбросил на заднее сиденье, и теперь он находился только в нем. Погоны майора милиции красовались на его плечах, точнее, они не красовались, так как сумбур в одежде не позволял это им сделать, а как бы подчеркивали служебную принадлежность того, кто управлял машиной, опять же милицейской.
Мужчина был искренне благодарен своему товарищу. Необходимо было сказать ему спасибо за то, что он согласился сопровождать его, но либо природная сдержанность, либо мужское самолюбие заставляли его пока повременить с проявлением обычных норм вежливости.
Его рука потянулась в карман пальто, и нащупала какую-то бумагу.
"Телеграмма", - подумал человек. А ведь именно с нее все и началось.
ГЛАВА 1
Капитан милиции Алексей Васильев ранним сентябрьским вечером, устав после тяжелого рабочего дня на службе, собирался отдохнуть. Впрочем, его отдых заключался лишь в том, чтоб вкусно покушать - с этой целью он не поскупился и накупил в ближайшем продовольственном магазине всяких вкусностей, выпить бутылочку пива и насладиться какой-нибудь простенькой телепередачей или фильмом, которые не заставляли особенно задумываться о смысле жизни на земле, - что еще нужно холостяку в разводе. Может быть, присутствие другого такого же холостяка, как и он.
"Да, точно", - решил капитан и пригласил своего друга майора милиции Михаила Потапова. Вместе они работали в одном Отделе Внутренних Дел.
Они сидели уже как час, словом выпито было не так уж много, правда, вполне достаточно, чтобы инстинкт продолжения рода, не позвал обоих к доступным безотказным девочкам, поголовье которых в последнее время в столице увеличивалось прямопропорционально растущим потребностям горожан. По телевизору выплескивали очередную порцию правды о прошлом, причем делали это с каким-то ожесточением, когда в дверь позвонили.
В дверях стоял почтальон, он передавал Алексею желтоватый лист бумаги, но сначала предложил расписаться за получение телеграммы. Его лицо хранило как раз то самое молчаливое и сосредоточенное выражение, которое свойственно почтальонам, занимающихся подобного рода деятельностью, - ведь зачастую им приходилось приносить в дом плохие вести, и как здесь будешь играть веселую раскрепощеность.
Уходя, вестник плохих новостей сочувственно посмотрел на хозяина квартиры, однако Васильев уже был поглощен самой телеграммой. Сколько времени необходимо, чтобы прочесть два - три односложных предложения, напечатанных на телеграфе? Конечно, немного, но эмоций и чувств капитан испытал массу. Телеграмма пришла от Прасковьи Тимофеевны Колченоговой, его бабушки, матери его матери, трагически погибшей вместе с отцом. Она просила его срочно приехать, потому что...
Алексей заплакал, заплакал навзрыд, не стесняясь, что он мужчина, заплакал так, как на это способен настоящий человек, имеющий свой внутренний мир без повседневного насилия и жестокости, без постоянного страха за собственное прошлое и будущее. В его сознании всплыл образ доброй безобидной старушки, которая не причинила никому зла и горя, так как сама в свое время перенесла столько такого, что и самому злобному врагу не пожелаешь; она всегда улыбалась, и эта улыбка казалась теплой и лучезарной, заставляющей по-настоящему надеяться на то, что будет впереди только хорошее. Теперь он представил ее плачущей, склонившейся над...
Телеграмма, медленно, словно подбитая метким выстрелом птица, начала опускаться на мягкую ковровую дорожку, казалось, небольшой лист бумаги оставил после себя едва ощутимое волнение в комнате. Однако упасть ей не дали!
Потапов, сидевший до этого в зале перед телевизором и не дождавшийся друга, решил сам сходить посмотреть, что там. Увидев, падающую телеграмму и состояние Алексея, он не стал докучать капитана лишними вопросами, тем более ничего определенного из этого бы не вышло, а поспешил все узнать лично из бумаги. Вот что он прочитал в ней:
"Алексей. Срочно приезжай. Дед при смерти. Пожалуйста!
М. С. Колченогова".
-- О, господи! - вырвалось у растерянного Потапова.
-- Михаил, - через некоторое время проговорил капитан, и посмотрел на друга красными воспаленными глазами, - одолжи мне машину. Я прошу тебя!
-- Конечно, какие могут быть разговоры, дружище, - поспешил ответить майор, в его голове родился план, и его необходимо было применить, - я даже сам поведу ее, - добавил он после непродолжительной паузы, хотя уже давно про себя все решил, - при таком состоянии ты можешь натворить много разных глупостей.
Захватив с собой ключи, майор спустился по грязной, замусоренной папиросными и сигаретными окурками, лестнице и направился к гаражам, что находились в стороне от многоэтажных домов, в месте, заросшем высоким бурьяном и пользовавшимся сомнительной славой.
На подготовку машины ушло каких-то секунды две-три и через некоторое время капитан и майор, наскоро одевшись, спешно, насколько позволяла скорость автомобиля направились в Степановку. Именно в этой деревне, расположившейся на территории бескрайнего леса, и случилась страшная трагедия; именно туда сейчас стремились друзья...
Теперь Михаил Потапов и Алексей Васильев вот уже добрых часов семь тряслись в милицейском "УАЗе", покрытым серым брезентом. Они умели ценить настоящую мужскую дружбу, а иначе один с чувством выполненного долга передал бы ключи другому и на этом бы посчитал, что такого поступка для него будет вполне достаточно, а последний бы непременно попытался отговорить первого, опасаясь остаться в его должниках. Темнота скрывала их от внимательного постороннего взгляда, и каждый из них придавался своим мыслям. Так Алексей, в который раз прочитав злополучную телеграмму, вспоминал почему-то детство. Наверное, в нем образ старика Колченогова, находящегося сейчас при смерти, рисовался более полный, рисовался по той простой причине, что воспитал его, по сути, он. Только Матвей Степанович сделал его настоящим человеком, которого уважали многие на его службе, хотя в пору цветущей юности иногда возникали сомнения по тем методам, какими пользовался ветеран войны. Его воспитание действительно отличалось особым подходом, в которой жесткость играла ведущую роль, но именно она помогала ему сейчас в самые тяжелые моменты его жизни.
"Теперь скоро его не станет с нами", - ужаснулся такой своей мысли Васильев, и снова воспоминания вернулись в радостное и беззаботное детство. А детство и на самом деле было чистым и безоблачным, таким чистым, каким удавалось быть горному роднику, несмотря на все многочисленные преграды и сложности, встречавшиеся на его пути. Он четко, до мельчайших подробностей помнил то, что когда-то пережил, причем память сейчас раскрывала такие события, которые казались давно забытыми, он даже воскресил в себе все чувства и мечты - они теперь, спустя много лет, представлялись обычными юношескими грезами, своеобразной красивой фантазией деревенского паренька, навсегда оставшейся сказкой, - все это со временем прошло, оставив неприятный осадок только потому, что несбыточность вещь постоянно удручающая.
Капитан улыбнулся своим мыслям, но тут же отогнал улыбку.
"Что ни говори, а настоящее, как не прискорбно признаться, остается настоящим. Впрочем, и в нем хоть и изредка, но присутствуют счастливые мгновения прекрасного, они придают в нашей жизни некоторое разнообразие".
Воспоминание о прошлом, мрачные переживания - и это все под равномерное гудение мотора расслабили организм капитана - он вдруг провалился в черную бездну, которая не имела ничего общего с настоящей дорогой. Его не мучили кошмары, хотя поначалу сама бездна представилась в виде ужасного чудовища, мечтающего поглотить его. Сегодня Алексей, несмотря на пришедшую телеграмму и страшное известие, отдыхал, как порой ему не удавалось отдохнуть и в обычные дни, словом обычный сон, приносящий с собой умиротворение и спокойствие с тишиной.
Пока Алексей спал, его лучший друг продолжал неустанно гнать машину по асфальтированной дороге; свет автомобильный фар едва разбавлял ночной сумрак и, учитывая скорость, росла угроза столкновения со встречной машиной, но к счастью пока ничего не случалось. Между тем внутренний голос майора довольно убедительно подсказывал ему, что необходимо торопиться, и Михаил, повинуясь интуиции (по крайней мере, он так думал, что это именно она), сосредоточенно следил за мокрой дорогой. Временами Потапову казалось, что они с другом находятся в сплошной темноте, и тогда в голову приходили разные страхи и ужасы, справиться с которыми было очень тяжело. В одном из них он видел себя как бы со стороны, и то, что ему представилось, ох, как не понравилось ему, - этакий живой мирок в салоне милицейского "УАЗа", а все вокруг мертвая пустота и неизвестность. В другом - машина со стремительной скорость, гораздо большей, чем она мчалась по мокрой дороге, летела в пропасть. Но вот незадача она никак не могла достичь дна, и все это время людям, находившимся в ней, приходилось испытывать массу неповторимых эмоций и чувств.
Вскоре по лобовому стеклу прошлась мелкая барабанная дробь - майор сразу определил, что пошел снег.
"Вот то, о чем мне подсказывала моя интуиция", - решил про себя он. И действительно, через минуту мелкие снежинки превратились в крупные, лохматые, а еще через мгновение повалила сплошная снежная стена, с которой едва справлялись дворники. Одновременно заметно похолодало, а значит, скоро к темноте прибавиться и другая проблема - гололед. Правда, в падающем снеге было одно преимущество, он своим белым цветом несколько разбавил ночной сумрак, добавив к нему множество серых тонов.
"Снег в середине сентября", - такого поистине небывалого чуда столичный майор не припоминал на своем веку, да и наверняка местные старожилы с трудом могли припомнить такой подарок от матушки-природы.
В довершение всех бед, в изобилии свалившихся на головы друзей, подул по-зимнему холодный и пронзительный ветер, он сразу же затянул свою заунывную песню, словно жалуясь людям о своей тяжелой доле. Постепенно, блестевший в неярком свете автомобильных фар, асфальт стал покрываться тонкой коркой льда, но даже, несмотря на его ломкость и хрупкость, становилось опасно продолжать ехать с такой скоростью - в любое время машина могла перевернуться.
"Что и требовалось доказать", - усмехнулся то ли себе самому, то ли положению, в котором он оказался, Потапов.
А между тем стихия продолжала бушевать. Снег, ветер и крепкий мороз вынудили расстроенного Потапова свернуть с привычной дороги, ставшей чрезвычайно опасной, на труднопроходимую сельскую. Как ему не хотелось поскорей добраться до заветной цели, но он вынужден был это сделать, а иначе пришлось бы жестоко заплатить за свою недальновидность.
Разбрасывая куски грязи, милицейский "УАЗ" буквально метр за метром отвоевывал расстояние у ужасной проселочной дороги, ему приходилось продираться вперед, несмотря на густую пелену ночной темноты, разбавленной молочным туманом, и сплошное месиво глины, песка и снега. Иногда автомобиль просто не слушался руля и, тогда его немилосердно кидало из стороны в сторону так, что Михаилу приходилось применять всю свою профессиональную выучку, чтобы не сколько справиться рассвирепевшими силами природы, сколько обуздать обезумевшую технику.
Беззвездный небосвод, покрытый черной вуалью темноты, по-прежнему оставался тихим и безмолвным. Зато вдалеке где-то на севере мощные огни речной ГЭС, обеспечивающей электричеством почти полстолицы, надежно служили хорошим ориентиром для потерявшейся среди безумства грязи, ветра, снега и сильного мороза, дыхание которого, кстати, чувствовалось даже в салоне, машины. Потапов стал отчетливей различать местность, расположившуюся перед его взглядом. Было ли это результатом наступающего утра - как никак часовая стрелка уже подходила к шести, или следствием изменившейся погоды - все-таки сильный снегопад помогал разбавить ночную темноту, но так или иначе Михаил отметил про себя, что едет по полю, вернее сказать, по пустоши, так как на ней по каким-то непонятным причинам не росло ни единой травинки, ни одного куста, а об деревьях и речи не могло быть; везде, куда ступила человеческая нога, лежали большие кучи различного хлама и мусора.
Встреча с печальной российской действительностью окончательно вывела из душевного равновесия Михаила Потапова; он по-настоящему заволновался, занервничал, принялся судорожно перебирать красными от напряжения - так майор вцепился в руль, пальцами правой руки (старая и не изжившая себя привычка, родившаяся еще в раннем детстве, продолжала жить в крови) и, испытуя от такого своего поведения некоторый дискомфорт, он, приготовившись к любой напасти, что могла произойти с ним здесь, постепенно в отблесках лунного света, который просачивался сквозь тяжелые, словно налитые свинцом облака, стал различать окутанный в предутренней дымке колок. Что-то таинственное читалось в нем, какая-то скрытая угроза исходила, может потому, что осенняя распутица и серость постоянно напоминали о несовершенстве мироустройства, они говорили о том, что все рано или поздно разрушается и умирает, впрочем, именно для того, чтобы скоро возродиться опять. Вместе с первыми ощущениями Михаил почувствовал странное, ни с чем несравнимое благоухание, запах был особенным и удивительным. Одновременно с ним пришло сознание, что его на самом деле нет, - колок просто нереален, и он существует только в воспаленных его фантазиях.
Вскоре машина поравнялась с ним, с этим на первый взгляд необычным местом, хотя в нем ничего такого примечательного и в помине не было, за исключением разве что голых верхушек тополей, дополнявших безрадостную картину. При виде столь некрасивого и отвратительного клочка земли майор неожиданно успокоился, правда, в голову стремительным потоком наплывали разные сумбурные мысли - последствия не сколько плохого настроения, сколько гнетущей обстановки. Одна из них сильно смутила его, и Михаилу не удалось быстро сосредоточиться на дороге, когда из-за ближней кучи мусора и хлама выбежал маленький пушистый зверек и, не раздумывая, кинулся под колеса. Потапов скорее инстинктивно, чем, действительно желая спасти глупое животное, мгновенно нажал на педаль тормоза.
Как всякий человек нашего времени, равнодушный к разного рода сентиментальностям, но как не парадоксально, постоянно требующий ее, мечтающий о нежности, ласке и проявлении прекрасных милых чувств, Михаил Потапов, не являясь исключением, тем не менее, пользовался ими с некоторой прохладцей, что естественно порождало отрицательные эмоции, хотя в душе он мечтал о других. Вот и сейчас майор готов был жестоко расправиться с тем маленьким пушистым зверком, если бы он попался ему в руки.
Теперь же из-за него автомобиль занесло в самую грязь, еще минуту двигатель натужно простужено проработал и заглох. И снова чувство! но на этот раз очень неприятное, оно ни на мгновение не покидало Потапова, казалось, с машиной что-то происходило, причем что-то непонятное, и причина была не в технической поломке, а в деле более щекотливом, и, самое страшное, дело это было связано с вон тем колком, что находился рядом.
Майор поспешил вернуть к жизни свой "УАЗ", заставить забиться ее капризное сердце - все безрезультатно. "Господи, помоги мне", - Михаил повторил попытку завести автомобиль, одновременно нажимая то на педаль газа, то нервно поворачивая ключ зажигания, однако желаемого так и не добился, - машина как стояла, увязнув в грязи, так и осталась стоять, словно она не желала уезжать отсюда. Потапов почувствовал, как в нем поднимается паника, она росла по мере того, как сознание подсказывало, что ему с Алексеем придется на некоторое время задержаться здесь, а этого никак не хотелось.
-- Черт бы побрал наши дороги, - смачно сплюнув, выругался Михаил, он прекратил все тщетные безуспешные попытки завести машину и не нашел ничего лучшего, как выйти из "УАЗа". Зябко. Майор поежился, ощутив ледяное дыхание северного ветра, колючий снег больно бил его по лицу, но не это достало его. Его достал страх, который вдруг он ощутил, едва оказавшись на свежем воздухе.
"Зачем я вышел, может, следовало разбудить Алексея - все-таки вдвоем не так страшно, да и не так скучно было бы", - сознание, что он испугался, невероятно разозлило его.
"Вот так", - майор приготовился бороться со своим страхом, а на самом деле, оказавшись на воле, его ожидал совсем другой противник; он сразу ощутил резкое недомогание и удушье, словно его кто-то сначала ударил по голове, потом же, не поверив, что тяжелый тупой предмет способен убить человека, а может, просто хотелось лишний раз перестраховать себя, или может, ради садистского удовольствия, принялся медленно душить его. Через мгновение майор ощутил головокружение - земля принялась уходить из-под ног, глаза у него вдруг помутнели, а из носа неожиданно потекла кровь.
-- Господи, что такое, - шумно выдохнул Михаил, его испуг был действительным неподдельным, глядя на руки запятнанные кровью, Потапов только мог смущенно оглядываться по сторонам в надежде найти причину неожиданного кровотечения. Естественно, ничего странного он не увидел, зато страх стал расти с потрясающей быстротой, а вместе с ним пришла ясность и сознание того, что если они не уедут прямо сейчас, то произойдет что-то по-настоящему ужасное. Нужно было спешить!
Хватаясь одной рукой за полированный край капота, а другой, помогая себе пробраться к нему самому, заваленному мокрым снегом, он, наконец, достиг своей цели.
-- Первым делом нужно проверить аккумулятор, - подбадривал себя Михаил. Взгляд, которым он окинул местную панораму, имевшую тот специфический вид небрежной неаккуратности и уродливости, лишь насторожил майора, однако работа постепенно перевела все его внимание на осмотр мотора и аккумулятора, он полностью ушел в нее и, казалось, немного успокоился.
Тем временем умиротворение Алексея Васильева сменилось на беспокойство; сон, который помогал спать ему спокойно, по мере приближения таинственного колка стал походить на обычное забытье: пару раз, пока Потапов вел машину, он просыпался, но тут же при мысли о том, с какой целью и куда они едут, снова проваливался в черную-черную бездну, хотя и здесь капитан не испытывал особого облегчения, как это было поначалу, может из-за того, что постоянно ощущалось присутствие чего-то постороннего, обладающего большой силой. Пару раз его присутствие казалось настолько реальным и близким, что Алексея передергивало, и тогда губы принимались шептать какую-то околесицу.
На этот раз Васильева разбудило не оно, а голос завывающего, студеного, северного ветра, звук падающего, тяжелого, мокрого снега, неустанно тревожившего машину, и смолкший шум работающего двигателя, который и убаюкивал Алексея. Картина происходящего постепенно восстанавливалась перед его глазами; окончательно офицера разбудил страшный раскат грома и сверкнувшая молния - он вздрогнул.
-- Что случилось? - спросил капитан, выходя из "УАЗа".
-- Сам не знаю, - зло, словно в том, что произошло, был повинен его друг, ответил Михаил Потапов.
-- Может, помочь? - не замечая скверного настроения майора, предложил свою помощь капитан.
Он вел себя так, будто ничего не ощущал и не чувствовал, ничего не замечал. Поведение его отличалось, впрочем, оно ничем не отличалось - он вел себя как всегда, а это и настораживало его товарища.
-- Ты ничего не замечаешь, не чувствуешь?
-- Нет, а что собственно я должен заметить?
-- Да ничего, просто к слову пришлось, - Михаил выпрямился, разминая уставшую спину, и махнул в сторону таинственного колка головой. - Кстати, как тебе местная природа?
-- По крайней мере, та роща лучшее, что есть во всем здешнем пейзаже. - Алексей зачаровано посмотрел туда, похоже, колок в нем, в отличие от друга, не вызывал столько негативных эмоций.
И вдруг он, сам не осознавая того, вновь ощутил присутствие кого-то постороннего. В том, что оно находится там, теперь капитан не сомневался, и даже более, - исходящая из рощи сила, будто магнитом, притягивала его к себе. Он поддался ей, и, несмотря на отчаянный окрик майора, не мог уже остановиться.
Первые шаги ему доставались с огромным трудом: ноги, одетые в легкие ботинки, но с налипшей на подошву липкой глиной, почти полностью проваливались в грязь, но потом, чем дальше Алексей продирался вперед, тем он начинал нащупывать твердую каменистую почву, а вскоре обнаружил узкую тропинку. Странная все же была она, создавалась впечатление, что по ней давно уже никто не ходил, хотя почему так решил Васильев, - оставалось загадкой для него - ведь тропинка даже не заросла сорняком.
"На этом проклятом месте даже трава не растет", - обычно сокрушается человек, смотря на такое ужасное безобразие.
И действительно, с каждым шагом идти становилось легче, так как вроде бы тропа постепенно поднималась в гору, хотя, конечно же, не было никакой горы или простого подъема - это Васильев знал точно - их просто не существовало. Где-то вдалеке промелькнул и тут же исчез мрачный силуэт огромного валуна; капитану же почему-то показалось, что совсем рядом проскользнул такой же призрак, большой и огромный.
-- Уф, - вздрогнул Алексей и сразу же признался себе - становится по-настоящему страшно.
Он остановился, зачарованно посмотрел на черное, закрытое тяжелыми свинцовыми тучами небо - как хотелось увидеть его чистым и живым, как хотелось, чтобы оно помогло ему, подбодрило его, но ... что это?!
-- Что это?! - капитан не верил своим глазам: тучи, вздрогнув, словно их подтолкнули, принялись расходиться. Расходились они слишком медленно, словно нехотя, видимо старались зацепиться за что-нибудь и остаться на месте, однако стоило им хоть на мгновение замедлить свое движение, как их снова подтолкнула невидимая рука, и небо принялось проясняться. Алексей опять мог видеть чистое живое небо, такое, какое он привык видеть всегда. Вот оно долгожданное, все усеяно яркими крохами-звездочками с небольшим кусочком Млечного Пути, вот оно то, которое поможет, подбодрит одинокого путника, заставит его с новыми силами продолжить свое путешествие.
Неширокая, пустынная, без растительности и с мертвой землей поляна - именно на ней сейчас стоял Алексей Васильев. По соседству расположился таинственный колок, который в свете ночного и чистого неба, вызывающего облегченную улыбку, не казался таким грозным и вселяющим благоговейный ужас.
-- Ничего нет страшного на самом деле, - по-прежнему улыбался капитан. Улыбался он и тогда, когда шагнул, когда сделал всего лишь один простой шаг. Просто, шаг! Но после этого шага его губы уже не излучали радости, они сначала округлились, а потом излили потоки дикой боли, а глаза, так же раскрытые от этого чувства, показывали, кроме того, и удивление.
Что же произошло?
Едва он шагнул, как почувствовал страшной силы удар по ногам, казалось, что били чем-то увесистым, тяжелым, но с другой стороны это было не совсем так, потому что ушибленное место, хоть и ныло, однако не настолько. Впрочем, и сам удар не свалил Алексея, скорее он относился к разряду таких ударов, которые шокируют, выводят из себя и заставляют человека окунуться в глубину настоящей паники и неуверенности в самом себе. Была и третья сторона этого дела - и ее хорошо знал Васильев еще со времен своего далекого детства. Нечто подобное с ним случилось, когда он, разогнавшись на велосипеде, вдруг упал, словно подрубленный. Оказалось, что маленький Леша встретил на своем пути обычную бельевую веревку. Она-то и являлась виновницей падения пятилетнего мальчишки, как и теперь невидимая преграда, через которую ему удалось переступить.
"Никогда не забуду этот день", - Васильев действительно так думал, в остальном он ощущал некоторую растерянность и сильное желание поскорей покинуть поляну, но вместо этого капитан пошел вглубь колка.
Прихрамывая, капитан по сухим, давно опавшим веткам уходил от поляны; каждую минуту и с каждым шагом он ожидал какого-нибудь подвоха либо новых неприятностей - ведь присутствие кого-то постороннего чувствовалось все отчетливей и яснее, теперь Алексей не сомневался, что он скрывается где-то поблизости, скорей всего, в том колке. Впрочем, это были только его предположения или, вернее, ощущения, лишенные каких-либо оснований, а может, он пока упорно молчал, чего-то ожидая, может, он выжидал подходящего момента, чтобы нанести разящий удар в самую спину, может, он уже подготовил своему незваному гостю что-то действительно страшное, по-настоящему поражающее человеческое воображение, что-то такого, что Алексея напрочь заставило бы позабыть о ноющей боли в ноге, сменив ее на дикий и безумный ужас, который превратил бы Васильева в жалкое и отвратительное человеческое подобие.
А нога пока действительно продолжала мучить капитана, казалось, что десятки маленьких и очень злых человечков с остервенением били, кололи и резали по ушибленному месту, они, будто хотели остановить Алексея. Зачем?! Тот не то, чтобы не знал, но даже не догадывался. Как только капитан, дрожа от сильного волнения и легкого озноба, очутился в колке, то боль мгновенно исчезла, словно ее и не было. Правда, Алексей не успел по-настоящему удивиться; он, находясь в этой мрачной роще, ощущая ее полную серость и убогость, а еще предельное напряжение, которое по обыкновению присутствует в подобных местах, был занят совсем другим делом.
Васильева насторожил звук треснувшей ветки. Треск оказался для него столь неожиданным, что он отскочил в сторону и сразу заметил ее, падающую, причем падала она как-то по-особенному, медленно и заторможено, словно нарочно привлекая внимание. Впрочем, ничего особенного не было в том, что треснула ветка, но Алексей со свойственной только себе настырностью принялся исследовать ее - наверное, для того, чтобы хоть чем-то занять самого себя. Капитан заходил то с одной стороны, то с другой, то слева, то справа, однако трогать этот сувенир он не собирался, по крайней мере, пока это в его планы не входило.
Вокруг стояла удивительная тишина, не нарушаемая ни чем, казалось, даже ветер бушевал где-то вдалеке, а колок, будто находился в ином мире, и поэтому все, что происходило на самом деле, Алексей относил к событиям вымышленным. Конечно, сознание Васильева воспринимало их, как простой обман слуха или зрения, как искажение чего-то действительного в настоящей реальности; ему на самом деле невдомек было, что отголоски ругательств его друга, доносившиеся издалека, являлись отголосками из другого мира, из того, из которого он только что пришел. Господи, как бы он ужаснулся!
Интересно, что так действовало на него, - Алексей Васильев продолжал стоять перед веткой и бесцельно носком ботинка ковырять землю.
-- Почему я тобой так заинтересовался, - Алексей наклонился над ней, тусклый свет, исходящий от небольшого кусочка ночного звездного неба, призрачным бликом падал на ветку, делая саму обстановку по-настоящему загадочной и необычной, словом наступал такой момент, когда и человек, снедаемый любопытством, и предмет, являвшийся часть таинственного колка, могли стать свидетелями грандиозных событий.
И они не заставили себя долго ждать! Сначала Алексей увидел, как на сломанном конце появилось что-то красное размером с крохотную точку, затем она стала набухать, увеличиваться и вдруг!.. О Боже, эта образовавшаяся капля неожиданно сорвалась и упала на землю, превратившись в маленькое темно-красное пятнышко - точь-в-точь как...
Алексей и сам не знал, почему такое сравнение ему пришло в голову, однако из всех именно оно больше подходило для того, что сделать такое предположение, более того, вывод.
(Человек, уколи себя иглой или каким-нибудь другим острым предметом, и эффект будет тот же, что и с веткой).
О, ужас! Что это?! Теперь кровь просто лилась - в том, что это была она, Васильев нисколько не сомневался; она текла то учащая свой бег, то, наоборот, замедляя его, и тогда у Васильева возникало впечатление, что в следующее мгновение мощный поток выбросит очередную порцию крови.
Зрелище и вызванное им потрясение настолько захватили капитана, что тот не замечал окружающих изменений, хотя происходящее вокруг заставило бы любого превратиться в сплошной комок слипшихся нервов, да и ни одна пара рук даже какого-нибудь испытанного убийцы-маньяка затряслась бы при взгляде на такую ужасающую картину. Жизнь, словно отступила от этого места, правда, тут ею давно и не пахло, разве что льющийся поток, но и он, пропитанный чем-то дьявольским, падая и вдребезги разбиваясь о твердую мертвую землю на каскад из красных капель, говорил о начале конца.
Что же случилось? Глаза Алексея блуждали в поисках ответа, они видели то, что происходило вокруг, и в нем смысл сказки, фантазии и реальности удивительным образом размывался, терял свои четкие очертания и контуры, то есть они приобретали совсем другое значение, напрочь переворачивал все стереотипы, которые ему с раннего детства вкладывала его мать, школьная учительница, трагически погибшая в пору его юности. Тогда она, женщина по-своему жесткая и резкая, такая, какую помнил он, внушала их ему из-под палки, заставляла маленького Лешу относиться к ним как раз с той скрупулезностью, с которой обычно подходят рачительные мамаши к воспитанию своих детей, они твердо верят, что вложенные ему жизненные принципы обязательно пригодятся ребенку в дальнейшем. И они действительно пригождались, но лишь для того, чтобы их разрушить, а затем на развалинах в муках и страшной боли построить другие, совершенно непохожие на первые как сущностью, так и принципами.
За мгновение весь колок преобразился: с одной стороны он помрачнел, стал каким-то неуютным, больше похожим на мертвый организм; с другой, напротив, представлял собой нечто иное, а именно этот же организм, только живой, действующий. С неподдельным ужасом Васильев наблюдал, как красноватая жидкость просачивалась сквозь ковер прошлогодней листвы; вскоре, стоя на одном месте, он заметил пробежавшую зыбь по земле.
"Она колышется, как ... как море!" - от сознания того, что рядом происходит то, что на самом деле не может произойти, капитан даже встряхнул головой, и тут же метнувшийся взгляд отметил еще одну особенность - голые верхушки давно мертвых тополей не просто нагнулись, они с жадностью тянули свои длинные некрасивые руки-ветки к нему, к живому, источающему человеческое тепло телу.
Алексей Васильев попятился, руки его сами по себе хватали воздух, и поначалу он даже не подозревал, что делает. Мимо промелькнул жалкий кустарник можжевельника, боковым зрением капитан заметил, как его ветви, словно потревоженные змеи, притаились в ожидании человека, как они тихо перешептываются друг с другом и будто договариваются о чем-то. Алексей посчитал благоразумней обойти его; сразу же немного правее он обнаружил еще один, а дальше стояла наготове целая армия тополей. С все нарастающей паникой он принялся бросать взгляд из стороны в сторону, пока не остановил его на своих следах.
Алексей, медленно двигавшийся по тропе, давно с нее сошел и теперь петлял среди деревьев, он прекрасно видел тот путь, которым прошел в колок, однако внимание его привлек не он, а сами следы: они были не очень глубокими, такие обычно остаются на не слишком твердом насте, и не очень правильными со сбитыми краями, хотя самое главное, отчего человек потом бросается наутек, уже не сдерживая себя, отчего он будет постоянно ощущать чье-то незримое присутствие, и от этого у него нет-нет да проскользнет неприятное предчувствие, отчего капитан переведет дух, едва покинув страшное место, так вот самое главное было то, что следы имели темно-красноватый оттенок, они были в крови.
Капитан успел перевести дух только на поляне перед колком. Последний представлялся ему отсюда в какой-то мрачно-ночной дымке; в облаках поднимающихся испарений он казался не таким угрожающим, несмотря на деревья-людоеды и кровавую кашу вместо земли, а скорее таинственным, но именно это качество и настораживало Алексея. Кроме того, над всем царила тишина, опять та самая ничем не тронутая, даже ветер не тревожил верхушки мертвых тополей, и теперь он не сомневался - это находится не здесь, хотя оно есть на самом деле, но это не в нашем мире, оно в том, другом, где он только что побывал. Вот почему у него до сих пор ноют ноги - капитан просто перешел из своего мира в чужой, и там чужака не приняли.
Вдруг по всему колку пробежал четкий, хотя едва заметный шорох, а через секунду прозвучало резкое отрывистое "угу", оно раздалось слишком неожиданно, звук прогремел очень грубо для человеческого слуха.
-- Так, так, - следующим движением Алексей нащупал в кобуре холодную, приятно щекотавшую ладонь рукоятку ПМ и вынул его.
Вновь по колку пробежала едва заметная рябь, на мгновение офицер различил мелькнувший какой-то предмет, однако капитан так и не определил его. Единственно, что Алексей понял: неземную природу колка, а значит, не могло тут быть и людей, у которых получилось подстроить все это.
Почему-то на память Алексею снова пришла картинка из далекого детства: маленький Леша играет в красивом сосновом бору, наполненном летним благоуханием цветов и буйного разнотравья, вместе с остальными подростками, и вдруг точно такой же пронизывающий крик заставляет его испугаться, он точь-в-точь походил на этот, но тогда испуг прошел так же быстро и неожиданно, как быстро и неожиданно он пришел, мальчишки отнесли его к крику какой-то странной и незнакомой птицы. На том они и порешили, занявшись прежними своими делами, которые заключались в обычных детских играх.
Теперь Алексей понимал, что тот крик из далекого прошлого, из счастливого безоблачного детства являлся как бы предвестником настоящих событий. Вообще, у него складывалось такое впечатление, не покидавшее капитана на протяжении всего времени, пока он находился рядом с загадочным колком, причем при этом оставался неприятный осадок в виде негативных эмоций и странного ощущения, что поблизости находится кто-то посторонний. Впрочем, они, эти эмоции и ощущения как раз и формировали нынешний образ Васильева.
-- Интересно, кто там?! - проговорил он, его голос прозвучал настолько тихо, что капитан не на шутку перепугался своего собственного шепота, - он просто боялся говорить громче, боялся нарушить эту необыкновенную тишину. А может, Алексей сказал подобные слова, потому что ему не очень-то любопытно было, кто там находится, может, он захотел выйти из столбняка, заставить себя почувствовать что-нибудь, правда, не то, что ощущал сейчас, а то, что ему страшно хотелось чувствовать на самом деле.
Вот еще бы не закричать и не позвать на помощь, лучше стоять, уныло опустив руки с оружием, и ждать исхода. Конечно, в голове будет постоянно вертеться одна и та же мысль, как можно скорее покинуть проклятое место, да и сердце будет бешено колотиться, словно желая вырваться на волю, пока Алексей Васильев, в конце концов, не сдержавшись, не кинется бежать отсюда. Бежать он будет быстро, стремительно, и уже ничто его не сможет остановить, даже очередной страшной силы удар лишь воскресит в памяти недавнее прошлое и напомнит ему о жуткой боли, но такое замешательство пройдет, как только восходящее осеннее солнце ласково и ободряюще пригреет его. Свет же дневного светила в действительности будет производить какой-то холодный неживой эффект, он не пригреет и, самое главное, не создаст призрачного впечатления, что происходит все так, как, впрочем, и должно происходить; воздух будет неподвижным и стоячим, однако сознание успокоит своего хозяина тем, что у того возникнет чувство: а все на самом деле реально и действительно, все происходит взаправду, как в настоящей жизни, а убедится капитан в обратном только потом.
Тяжело дыша, Алексей остановился. Уверенность, что он находится не в своем мире, а чужом, сначала оформилась, потом же укрепилась, когда посиневшими дрожащими пальцами Васильев нащупал что-то очень твердое, непроходимое, похожее на каменную стену, хотя, конечно, никакой стены не было, просто перед изумленным взглядом столичного милиционера предстала очередная преграда. Вот она та грань, через которую невозможно переступить, - и вновь Алексея охватила страшная паника - он навалился всем телом и, чувствуя слишком большой прилив энергии, исходящей от дикой истерики помутневшего человеческого сознания, принялся давить на стену. Та поддалась, Васильеву даже послышался некоторый характерный скрежет открывающейся старой заржавевшей двери; он еще усилил напор и вскоре оказался на свободе, в нашем реальном мире.
Алексей сразу почувствовал невероятное облегчение, теперь ничто не могло остановить его, и об этом он прекрасно знал, - ведь осталось позади то, что могло навсегда задержать капитана там, или все-таки нет. Облегчение исчезло, растворилось, вместо него пришли ужасно неприятные впечатления и мысли: а ведь все могло произойти куда как печальней. Впереди в лучах восходящего солнца виднелся расплывчатый силуэт автомобиля - именно к нему сейчас стремился Васильев.
Алексей еще раз, теперь уже в последний посмотрел на колок. Откуда ему было знать, что судьба снова сведет его с ним, что, несмотря на ужас и отвращение, он непременно вернется сюда, хотя не будет этого желать. Сейчас капитан думал больше о своем спасение, он размышлял о том, как поскорее убраться с этого проклятого места, - мысль о возращении сюда не то, что была кощунственной, она даже не приходила в голову.
-- Ничего, что заинтересовало бы нас, - скорее себе, чем другу ответил капитан, да и сам Михаил, не дождавшись ответа, уже садился в машину.
О, Боже! Только сейчас Алексей вспомнил с какой целью он, любящий внук едет в Степановку. Конечно, далеко не для праздника и шумного веселого застолья.
"Вот сукин кот, вот сволочь, - корил себя капитан, усаживаясь рядом с Михаилом - видимо, страх продолжал царствовать над ним, - предал, предал-таки со своими проблемами, все на свете забыл".
По дороге Михаил попытался заговорить с Алексеем, но тот, погруженный в собственные размышления, молчал; только однажды он повернулся назад: страшное место, продолжавшее хранить тишину и загадочность, было окружено огненным феерическим кольцом, словно святящаяся аура, она дополняла колок, делалась ее неотъемлемой частью, такой же плохой и угрожающей. Лицо Алексея побледнело.
Михаил так же обернулся и увидел удаляющийся колок. Он действительно впечатлял и внушал опасения, настораживал и одновременно пугал, но ничего больше.
ГЛАВА 2
Наконец-то, наступило раннее утро, около шести часов, когда милицейский "УАЗ" въехал в Степановку. Впрочем, назвать подобное захолустье в один сильно покосившийся жилой дом деревней все равно, что поставить знак равенства между человеком, привыкшим убивать или постоянно общавшимся со смертью, и человеком, который при виде крови падает в обморок, а потом закатывает истерику и требует, чтобы причину столь неприятных ощущений, немедленно убрали.
Остальные домики, наполовину разрушенные временем, наполовину разобранные самими людьми, лишь дополняли безрадостную картину. Алексей давно здесь не бывал, однако прекрасно знал: вон в той избе с признаками полного хаоса, с проломанным и прогнившим крыльцом, с разбитой печной трубой, причем создавалось такое впечатление, что ее не просто разбили для какой-то своей корыстной цели, а намерено, со злым умыслом разрушили ее, когда-то жила молодая семья, в последствии она переехала в Вологду - слухи дошли, что теперь от нее осталась только одна Галина Карповна, да и та, несмотря на свой не такой преклонный возраст, все время проводит в больницах. А вон в том ... хотя от самой избенки осталась лишь груда давно истлевшей древесины, лет пятнадцать тому назад жила одна замечательная веселая старушка, с которой любил в раннем детстве поиграть Алеша и после смерти которой он долгое время горевал. Вон в том должен еще жить Семен Богданович, старинный друг его деда, человек, имевший целую пасеку и прекрасный мед, но почему-то двери и окна у него забиты досками, а сарай до основания развален.
Потапов остановил машину возле крайнего, единственно жилого дома. Что-то и не пахло здесь тем, ради чего собственно друзья и приехали сюда, - обычно этот запах распространяется с потрясающей быстротой, и его можно было заметить сразу же. Обычно он приносит с собой какую-то напряженную обстановку, но: куры дружно кудахчут, поросята буднично хрюкают, с аппетитом поглощая свой ежедневный рацион и, что больше всего удивляет, это поднимающийся тонкой неровной струйкой дым над крышей бани.
-- Я что-то вообще ничего не понимаю, - на лице капитана отразилась удивление и непонимание происходящим. Смущенный, в некоторой степени обескураженный, Алексей, открыв калитку, вновь очутился в родной до боли знакомой атмосфере. Сколько времени он тут провел, сложно было сосчитать, однако все оставалось прежним и по-настоящему знакомым: немного в стороне лежали аккуратно сложенные сосновые и березовые поленья, рядом стоит козел, а дальше чуть-чуть правее беспорядочно разбросанные по двору стояли три сарайчика. Между ними находилась чумазая углярка, по всей видимости, без угля, с верстаком, возле которого все свое свободное время любил проводить Матвей Степанович, мастеря что-нибудь. В огороде та же ухоженность, аккуратность и, кроме того, вздрагивающее при каждом порыве слабого ветерка белье, словом обычная картина повседневной крестьянской жизни.
И снова что-то не то. Белье?! Оно только что выстиранное, мокрое, пахнущее душистым мылом сушилось. Сушилось тогда, когда в доме умирал восьмидесятилетний старик - неужели Прасковья Тимофеевна стала настолько холодной и бесчувственной.
-- Кажется, я начинаю сходить с ума, - чем капитан больше думал, тем его основательно захватывали странные и подозрительные мысли, они теперь не казались такими уж необычными, и не являлись плодом больного воображения, они скорее были как раз теми, что пробуждали сомнения, где главную роль играл колок
-- Ну, вот и дождались, - нарочно громко закричал старик, вышедший из сарая, он находился в самом прекрасном расположении духа, и ничто не говорило о смертельной болезни, которой бы мог страдать Маствей Степанович.
Это, конечно же, было уже слишком, - ведь Васильев скорее ожидал увидеть деда мертвым, чем живым, вот так непринужденно и спокойно занимающимся своим делом, а еще стоящим и, словно специально, широко улыбающимся приехавшему внуку.
-- Решил-таки проведать стариков, - Матвей Степанович продолжал стоять на одном месте, не замечая удивления на лице внука, - да ты я гляжу не один. Кто это с тобой? Никак Мишка?! Да ты сильно изменился - уж извини старого солдата, сразу и не узнал - близорук стал.
Они долго обнимались, потом три раза по старому русскому обычаю поцеловались, и все это время старик, словно хитрый лис, осматривал обоих.
-- Гляжу вот я на вас, и не могу понять, может, что-то случилось?
-- Просто удивлены, - как можно спокойней и тверже, чтобы не выдать своего волнения, ответил Алексей, - да и немного устали.
-- Интересно, чему ты удивляешься, - старик высморкался в грязный платок - плохая привычка, она постоянно наблюдалась за Колченоговым - пользоваться такими Плотками, - удивляться нам с бабкой нужно - все-таки, наконец, решился приехать, проведать стариков, а так почитай целый год от тебя не было ни одной весточки.
Тема являлась достаточно болезненной для того и другого, тем более что и Васильев, который прекрасно осознавал свою вину и который вдруг ощутил небольшой приступ злости, и его дед, оба имели сложные по-своему неуживчивые характера.
"Что происходит?" - терялся в догадках Алексей.
Видимо, на его лице отразился такой же вопрос, потому что Потапов поспешил пожать плечами.
Как все-таки они походили друг на друга; от подобной схожести, причем последняя больше относилась к внутреннему миру, чем к их внешности, Михаила и Алексея нередко путала бабушка Васильева, Прасковья Тимофеевна. С одной стороны причиной тому была близорукость старушки, с другой не только она их путала, случались ошибки и с остальными, с теми, кто близко знали друзей. Так уж сложилось, их дружба имела глубокие корни, началась она в одном небольшом селе, что расположилось в двухстах километрах от столицы, и оттуда же она потекла по всему белому свету. Сколько за это время всего произошло: страшные детские тайны, доверенные друг другу, они в последствие казались такими глупыми и смешными, но тогда представлялись по-настоящему страшными, если их рассказать кому-нибудь. Например, тайна о том, как у старой и очень злой бабки Матрены случилось несчастье - умерла корова Зорька. Конечно, мальчишки не знали и даже не догадывались, почему это произошло, однако они слышали от взрослых, что ее наказал сам Бог за все некрасивые поступки, совершенные старухой. Возникали проблемы и с дедом Макаром, постоянно угощавшим их сладкими вкусными леденцами; у него вместо правой ноги оказался деревянный протез. Именно последнее обстоятельство давало слишком много причин для мальчишечьих фантазий и досужих вымыслов. Затем была школа милиции, в которую обоих направили почти насильно и которой они всячески противились, препятствуя своему поступлению, - ведь их главная мечта - море, неустанно манившее мальчишек своим загадочными глубинами, шумом прибоя и жаждой чего-то нового и неожиданного. Все это они, наверное, вычитали из знаменитых приключенческих книг, особенно их восхищали моменты истины, когда огромные неподдающиеся простому описанию волны со страшным ревом обрушиваются на растерзанный корабль, и тогда слышится треск ломающегося такелажа, дикие истерические крики испуганной команды, потому что нет того человека, который может морально выстоять против бушующей стихии, и...
По окончанию школы два молоденьких лейтенанта получили направление в столицу, и снова годы, в течение которых они чувствовали постоянное присутствие друг друга, потекли своим чередом. Работа в Отделе только наиболее ярко выделило их одно-единственное отличие, действительно существовавшее между ними, - это различие характеров: главное в Алексее - его угрюмость, серьезность и вдумчивость, что делало капитана человеком решительным и даже излишне вспыльчивым; Михаил же напротив имел веселый, несколько сумасбродный нрав, что говорило о нем, как о человеке легкомысленным, а в остальном...
-- Знаешь, этот оболтус Шарик сорвался с цепи и теперь поди гоняет бездомных кошек - их здесь расплодилось много, - Матвей Степанович тем временем продолжал рассказывать местные деревенские новости. - Вот только пусть попадется мне под горячую руку, убью шелудивого черта.
Видимо, услышав строгий голос Колченогова, совсем рядом раздался звероподобный собачий рык, а затем хищный испуганный визг кошки. Может, Шарик просто желал выпросить у грозного хозяина прощение за свое некрасивое поведение, и тем самым, вынудил бедного зверька закричать, он показал, что находится неподалеку, здесь, рядом, и значит, нечего понапрасну беспокоиться насчет его персоны. Через мгновение пес сам, легко перемахнув через забор, уже стоял около Матвея Степановича, его умный глаза внимательно и осмысленно поглядывали на незваных гостей. Одного из них - Алексея он хорошо знал, но, похоже, воспитание не позволяло ему, псу благородных чистокровных кровей проявить ту самую искреннюю собачью преданность, какую обычно проявляют другие собаки, - Шарик же не желал проявлять своей слабости; с другой стороны он занимался тем, чем всегда занимается человек, и это несвойственно было для него - ведь собака не могла размышлять и анализировать, а он мог, и потому он оценивал людей: и Потапова, и даже Васильева. Последнего по той простой причине, что он долго его не видел.
-- Не признает, - усмехнулся капитан, кивнув на пса.
-- Ошибаешься, узнал, только оценивает тебя: изменился ли ты или нет.
-- Надо же.
-- Да, Шарик, у нас настоящий молодец.
А тот действительно был молодец: имея родословную по линии кавказской овчарки, пес отличался внушительными габаритами и вполне сносным, даже дружелюбным характером, хотя таковым он казался людям по-своему честным и, как принято говорить, с чистой душой, а остальным - впрочем, остальных он близко к себе не подпускал. Правда, ни у кого и не возникало подобного желания, едва он видел ужасные зубы Шарика.
Пока старик, кряхтя и покашливая, прицеплял к ошейнику животного тяжелую цепь, Михаил успел прошептать на ухо другу:
-- А как же телеграмма?
-- Они ее не посылали, - если бы Алексей прямо сейчас, прямо здесь совершил что-нибудь из ряда вон выходящее, что-то необдуманное, то и тогда бы Потапов не удивился этому, как, впрочем, и тому с какой уверенностью произнес его товарищ свои слова.
-- Что вы тут приуныли, - сказал старик, вернувшись к ним, он вновь смотрел на друзей с той степенью озабоченности, с которой обычно глядят люди, пытающиеся что-то узнать, что-то выведать у других.
Может быть, Колченогов и узнал о том, что его интересует, если бы из дома не вышла полная, но очень проворная старушка с маленьким смешным носиком и с круглыми, словно надутыми щечками, причем и носик и щечки раскраснелись, видимо, от печного жара, и теперь от Прасковьи Тимофеевны приятно пахло свежим хлебным духом и еще чем-то аппетитным.
-- Господи, боже мой, Лешенька, - охнула она. Кастрюлю, которую Прасковья Тимофеевна держала в таких же маленьких, миниатюрных, как и сама старушка, ручках, она выпустила, и та, дребезжа, скатилась по скрипучим неказистым ступенькам вниз, на землю, при этом обрызгав окружающих; а уже через мгновение она стояла перед внуком и, громко всхлипывая, тискала его, обнимала и, казалось, никакая сила не была способна оторвать ее, слабую старую женщину от человека, действительно близкого для нее.
-- Ладно, хватит, Тимофеевна, - Матвей Степанович схватил жену за локоть и слегка отстранил ее от Алексея, - хватит, ты разве не видишь, что гости с дороги сильно устали, да, поди, и проголодались. Давай-ка, Тимофеевна, собери лучше на стол.
-- Ух, эти бабы, - проговорил старик, провожая взглядом Колченогову до дверей, - вечно они в каждой вещи видят что-то значимое, постоянно ревут и преувеличивают без всякого на то смысла и логики.
-- Тем они и отличаются от нас, мужиков, - философски заметил Михаил.
Вдруг собака, до того спокойно лежавшая возле конуры и вяло, словно нехотя, вилявшая хвостом, вскочила и зарычала. Алексей знал: Шарик обычно вел себя так, когда рядом находился какой-нибудь незнакомец, но рядом никого не было, однако пес чувствовал присутствие кого-то постороннего.
-- Заткнись, - прикрикнул на него Матвей Степанович.
Но, удивительно и невероятно, пес не послушался хозяина, может, он впервые ослушался его, а может, в нем заговорило то истинное начало, которое обычно живет в каждом животном, когда оно больше доверяет нюху, чем своим другим чувствам. Впрочем, так случается в большинстве случаев.
-- Ну-ка, заткнись, - взревел дед, не на шутку рассердившись.
Куда там, пес словно и не обращал никакого внимания на угрозы своего хозяина, он по-прежнему рычал, злился, а потом неожиданно для присутствующих вскочил на задние лапы, передними оперся о забор и яростно залаял, - прямо-таки собака, кинувшаяся на незваного гостя - с разницей лишь в том, что никого и не было.
-- Черт знает, что в последнее время делается с ним, - Матвей Степанович, явно озабоченный, смотрел то на Шарика, то за забор, куда направлял свою ярость пес.
-- Смотрите, смотрите, - вдруг закричал старик, причем в его голосе сразу почувствовались нотки истерики, что Алексею говорило о том, что подобное случалось не один раз и вообще не впервые, - вон там да не здесь, а немного левее. Видите?! Похоже, что-то мелькнуло, такое впечатление, что зажгли спичку.
-- Где? - Алексея скорее смутило не то обстоятельство, что в направлении, куда указал Колченогов, действительно что-то происходит, а то, что вновь ему пришло в голову, то, что постоянно теперь его мучило все время, когда они добирались от таинственного страшного колка до Степановки.
Васильев не знал почему, но твердо был уверен: происходящее здесь неразрывно связано с происходящим там. Как ужасно, непредсказуемо! Мысли, как и тогда, не давали покоя, хотя вроде бы странное ведение исчезло, а вместе с ним и пес замолчал. От произведенного эффекта остались несколько настороженные взгляды в сторону леса и негромкое рычание собаки. Старик с Потаповым успокоились - мало что могло показаться. Капитану так вовсе не казалось, он чувствовал необходимость в небольшой передышки, паузе, как она была ему нужна ... как жизнь или великое счастье. И она наступила: для одних (Колченогова и Потапова) она стала слишком долгая и томительная, а потому их смущение не знало предела; оба толком ничего не понимали: Михаил бестолково переводил взгляд с Васильева на старика и обратно, словно прося, чтобы кто-нибудь из них мог дать ответ ему; Матвей Степанович смотрел исключительно на своего пса, видимо, найдя в его поведении и характере по-настоящему что-то новое. Для другого (Васильева) - она спасала, являлась главной, основной, а близкий шум домашней птицы и шорох сохнущего белья приносил с собой некоторое успокоение и удовлетворение и вселял надежду в душу Алексея.
"Господи, телеграмма неизвестно кем посланная, колок, который я не забуду никогда, и сейчас странное поведение Шарика и блуждающие огни в лесу", - об этом он знал и не мог не думать.
Как все усложнялось, но разгадка пока отодвигалась на потом, дела укладывались в недолговременный ящик.
-- Прошу, гости дорогие к столу, - в распахнутом окне показалась маленькая головка Прасковьи Тимофеевны с живыми маленькими глазками.
-- В самом деле, что мы здесь стоим, - встрепенулся старик, он встряхнул седыми всклокоченными волосами и как-то устало, обреченно махнул рукой на собаку.
Пока мужчины умывались, шумно отдуваясь над деревянной кадушкой, Прасковья Тимофеевна заканчивала последние приготовления: поставила на небольшой деревянный стол, устланный простенькой скатертью, тарелку с вкусно пахнущими пельменями, а потом, покопавшись в заветном сундучке, водрузила бутылку водки - теперь картина имела колорит, настоящий, русский.
"Вот она!" - Алексей вновь был здесь, в этой по-прежнему родной и такой близкой хате, как всегда, здесь скромно и так тепло (тепло в том смысле, что везде чувствовалось присутствие некой доброй силы, причем она ощущалась в любом, даже в самом незначительном предмете); также насколько хватал глаз, виднелись чистота и порядок, отовсюду шло восхитительное лесное благоухание, смешанное еще с целым рядом каких-то прелестных загадочных запахов. Из всего этого многообразия Алексей узнал лишь березовый и... Нет, его Васильев не вспомнил, хотя в какое-то мгновение он показался ему очень знакомым.
-- Бабушка, опять в своем духе, - заметил капитан, с удовольствием голодного человека разглядывая стол, уставленный всевозможными яствами, роскошными закусками, напитками и прочей снедью.
Взгляд постепенно переместился немного вправо: возле небольшого оконца рядом со столом стояло несколько табуреток, дальше находился старенький сундучок, кладезь русской водки и всего самого ценного, что только имелось в доме Колченоговых. Напротив разместилась длинная широкая лавочка с ржавым умывальником, которым очень редко пользовались - разве что зимой; на самом видном месте, в углу, отгороженным загородкой таким образом, чтобы он освещался солнечным светом, стоял древний образок Николы-угодника.
Через некоторое время в дело вступили рты и желудки гостей. Чего они хотели, то и получили, причем еда пришлась по вкусу друзьям, и если хозяева, недавно позавтракавшие, делали только вид, что завтракают, то они нисколько не смущались своего аппетита и с огромным удовольствием уплетали блюда, приготовленные женской рукой, - что им давно не приходилось делать.
-- Кстати, Матвей Степанович, чтобы это могло быть? - поинтересовался Михаил Потапов, обгладывая куриное крылышко.
-- Не знаю, - хмуро протянул старик, он медленно поднял голову, словно таким своим движением желая хоть как-то подбодрить себя, - вообще, в последние дни у нас творится что-то невообразимое и, порой, мне кажется, что более чем странно, - мир просто-напросто спятил, перевернулся вверх тормашками, стал таким, каким он был, возможно, сотни миллионов лет назад или вообще не был, и это, знаешь, преследует меня, преследует и днем и ночью. Я слышу его позади и за собой, его шаги я улавливаю повсюду и от этого начинаю сходить с ума, даже, черт побери, сейчас, сидя за столом.
Матвей Степанович смахнул своим грязным носовым платком со лба пот, выступивший от того напряжения, что царило за столом, и беспокойно посмотрел в окно.
-- Честно признаюсь, - проговорил он, продолжая созерцать панораму во дворе, - мне страшно оставаться здесь, а казалось, что об этом чувстве я давно позабыл - наверное, с тех самых пор, как закончилась война. Что-то происходит со мной, может, говорит старость, а может предчувствие скорой беды. Началось все со вчерашнего вечера, когда я коротал время за своим верстаком, чинил поломанный черенок от лопаты. Работа подходила к концу, но тут мне в голову пришла идея: а почему бы не приготовить еще один. Заготовки находились в сарае, и мне пришлось идти туда. Где они находились, я прекрасно знал: на второй полке возле погреба, там я обычно храню все самое необходимое для своих занятий. Помню, как сейчас, как я подошел к ней, как поднял руку для того, чтобы найти нужную заготовку и... Знаете, я даже не прикоснулся к ней, даже не задел, однако с соседней сначала упал топор, со следующей банка с гвоздями, причем то ли случайно, то ли так действительно должно быть те рассыпались и приняли форму креста. Понимаете, они рассыпались, хотя я не прикасался к банке, понимаете вы, не прикасался.
Старик находился в настоящем отчаянии.
-- Потом, - продолжил он, спустя некоторое мгновение, - около семи часов после ужина я, как всегда, вышел из дома немного проветриться, а заодно проверить порядок во дворе. Зашел в огород. Неподалеку валялась брошенная тяпка, нагнулся, чтобы поднять, выругался по поводу бабкиной неаккуратности, и здесь неожиданно справа раздался странный шум. Обернулся, вижу, водопроводный кран над чаном стал сам по себе откручиваться. Понимаете, сам! по себе! Такое создавалось впечатление, что это делал человек, вот только я его не видел. Шланг, присоединенный к трубе, вдруг со звонким хлопком отскочил, а через секунду из него вырвалась страшной силы струя. Боже, что это была за струя, - меня в пот кинуло! До сих пор чувствую, что тогда я пережил.
Матвей Степанович замолчал, достал кисет и, свернув "козью ножку", закурил. В солнечном свете, проникающем сквозь узенькое оконце, было видно, как дрожали руки старика.
-- Да и сейчас поведение собаки, и этот загадочный огонь в лесу только усилили мое подозрение, что здесь, в Степановке происходят странные и нехорошие вещи. Вот, допустим, взять хотя бы тот же огонек - что-то в нем не в порядке, что-то есть необъяснимое, непредсказуемое, вроде бы он и настоящий и в тоже время он не он. К примеру, взять тот факт... Скажи, Михаил, ты где-нибудь видел дым без огня?
-- Естественно, - слова Колченогова сильно насторожили Потапова и тот давно перестал есть, хотя утолить голод ему так и не удалось и он нет-нет да напоминал о себе.
-- А огонь без дыма?
-- Нет!
-- Ну, слышали, - победоносно возвестил Матвей Степанович, словно это являлось ответом на все те неприятности, что происходили с ним, - что я вам говорил: не существует огня без дыма, его просто нет в природе!
-- Неужели все было на самом деле, - Алексей говорил тихо, с какой-то явной загадочностью в голосе, она что-то скрывала в себе, но что именно? Знал только сам Васильев, однако такое знание лишь расстраивало его и, даже больше, пугало.
-- Еще, - вдруг проговорила Прасковья Тимофеевна, - со мной приключилась такая же беда. Сегодня, перед тем, как вам приехать, я заложила в печку дрова, а здесь как назло спичек под рукой не оказалось - пришлось идти в кладовку. Когда вернулась, то сердцем сразу почувствовала неладное, - из печи слышится треск, как ... как... - старушка принялась набожно и часто креститься на образок Николы-угодника, на ее маленьких морщинистых щечках задержались слезинки.
-- Сначала грешным делом подумал на деда: подшутил, окаянец, - но он в такое время еще спит.
Во дворе, за околицей вдруг раздалось громкое кудахтанье кур и злой гогот гусей, о чем-то споривших друг с другом на своем, только им понятном языке, - Прасковья Тимофеевна так не закончила свой рассказ, она, громко причитая, выбежала на улицу.
Как только стихли ее торопливые шаги, Алексей Васильев, словно просыпаясь от долгого сна, угрюмо проговорил:
-- Все это очень необычно и особенно удручает не то, что где-то неожиданно упал топор или огонь сам собой разгорелся в печи, а ваше поведение.
-- В каком смысле наше поведение? - насторожился старик.
-- А в таком, - зло передразнил его Васильев, он весь внутренне собрался, - ведь Алексей, если честно, уж очень не хотел говорить подобных слов, потому что заранее понимал, что Колченоговы не виноваты в посланном сообщении, - а в таком, что не следовало меня вызывать, посылать такую телеграмму. Просто позвонили бы мене, и я бы приехал, а так...
-- Постой, постой, - остановил разошедшегося не на шутку внука Матвея Степановича, - ты сказал не слишком много и не слишком мало. Какая, черт возьми, телеграмма?
-- Вот эта, - переходя на громкие тона, закричал капитан; он торжественно достал из кармана помятый желтый клочок бумаги и здесь...
Алексей Васильев снова, как и тогда, испытал леденящий душу холод, снова, как и тогда, сознание не желало примеряться с картиной происходящего, хотя все было тут, на бумажке. И действительно: как так?! Как такое могло произойти, как могло случиться? От тяжелого потрясения, сравнимого разве только с большой неожиданностью и невероятностью, Алексею стало не по себе: глаза стали совершенно безумными - они даже потеряли свой прежний голубой цвет, словно растворившись в серой мрачности; на лбу и шеи выступили капельки пота величиной с добрую зеленную горошину; волосы сначала зашевелились, а потом ... Алексей просто ощутил, как они медленно и неудержимо поднимаются вверх.
Всего этого не замечал или не хотел замечать его дед - его прямо-таки распирала злость, злость несправедливости обвинения.
-- Ты все выложил? - назревала неизбежная ссора.
-- Еще чего-нибудь хочешь добавить? - ссора уже не то, что назревала, а искры возродили уже к жизни пламя, которое с каждым мгновение все разгоралось и разгоралось.
-- Ну, теперь послушай меня, - пламя уже бушевало во всю. - Я не позволю в моем собственном доме даже своему внуку устраивать неизвестно что, а тем более предъявлять свои претензии. Слышишь, ты не позволю! А то ишь какой заморский принц выискался: приезжает в гости, значит, заходит, жрет чужую пищу, а нажравшись, орет, словно на митинге находится. Кроме того, размахивает какой-то бумажкой и что-то пытается мне доказать.
Старик замолчал. Видимо, он, наконец, увидел лицо Алексея. Оно действительно пугало, пугало и настораживало. А что собственно можно было ожидать от того, кто получил страшное извещение о тяжелой болезни близкого ему человека.
-- Уверяю тебя, - уже более спокойней продолжал Матвей Степанович, - никакую телеграмму мы с бабкой не посылали.
Но этих слов капитан уже не слышал - он сосредоточенно и при этом несколько смущенно смотрел в бумагу не в силах оторвать своего потрясенного взгляда от нее, и что-то в его голове стало постепенно проясняться. Конечно, пришедшей мысли он поначалу не придал никакого значения. Нет, он не засмеялся - подобное поведение особенно сейчас было бы просто неестественным для него, но спустя некоторое время она, оформившись, стала по-настоящему ужасной.
Реакция последовала незамедлительно!
-- Фуф, - это или что-то похожее вырвалось у капитана, после чего он, сунув в карман телеграмму и смахнув капли пота, резко поднялся с табурета и направился в соседнюю комнату. Было ясно, что ему было необходимо во что бы то ни стало успокоиться, привести себя в полный порядок, заставить свою жизнь, хотя на данный момент Васильеву она казалось чьей-то посторонней и нереальной, смутной и расплывчатой, словно она переступила через границу и теперь воспринималась своим хозяином через призму абсолютного искажения, в конце концов, стать такой, к какой он привык.
"Что с ним происходит?" - старик видел в странном поведении внука продолжение тех событий, что начались в Степановке вчерашним вечером; в его голове вдруг все прояснилось и даже более того - Матвей Степанович по-настоящему ощутил осознал, что такое поведение капитана являлось следствием не его слов и оскорблений, а... Тем не менее восьмидесятилетний старик все-таки поспешил успокоить внука. Он говорил таким тоном, словно просил прощения за свои необдуманные слова, словно вина за изменившееся состояние Алексея лежала только на нем и ни на ком больше, но открыто признаться в этом старый солдат не мог - он не в состоянии был признаться в своей слабости перед посторонними.
-- Ладно, хватит, Алексей, поссорились и ладно. Я лишка хватил, да и ты тоже хорош - не успел приехать, а уже начинаешь устраивать некрасивые сцены.
Но Васильев и этих слов Матвея Степановича не слышал - он слишком был поражен одной вещью, а если быть точнее телеграммой. Судите сами, каким будет Ваша реакция, если, уверенные в одном, Вы читаете совершенно другое. Так и Васильев, увидев в своей телеграмме вместо положенного текста сакраментальную фразу: "Добро пожаловать в ад!", да еще поняв, что слова написаны кровью, самой что ни на есть настоящей человеческой, уже не мог все воспринимать так, как оно и должно быть. Поначалу потрясение просто переполняло его, перехлестывало наружу, одновременно разрушая способность капитана трезво мыслить; потом появилось в голове что-то разумное, но возникшие мысли необходимо было чем-то подкрепить, и поэтому у Алексея появилось желание поделиться своими проблемами с Потаповым.
И тут снова помог Матвей Степанович - уж до чего понятлив был старик.
-- Пойду-ка, посмотрю за банькой, - Колченогов, кряхтя, но больше не от усталости или старости, а оттого, что все так некрасиво получилось, поднялся со стола и направился к двери. Через несколько минут раздался веселый лай Шарика, приветствовавшего своего хозяина, и приглушенное едва различимое бормотание деда - он часто любил разговаривать сам с собой.
А тем временем, пока Колченогов занимался своим делом, в избе разыгрывалась своя сцена: Потапов, дождавшись ухода Матвея Степановича, смахнул хлебные крошки со стола себе в ладошку, посмотрел на них, опрокинул эту душистую массу в рот, а затем стал ходить по комнате, прислушиваясь к скрипу рассохшихся половиц; Васильев же, напротив, весь бледный и какой-то измотанный, сел за стол, залпом выпил рюмку водки и...
Безразличие, настоящая отрешенность и равнодушие, причем равнодушие ненормальное, больное разлилось по телу. С одной стороны стало очень хорошо - ведь человек постоянно ищет что-то, чтобы снять напряжение; с другой, напротив, ужасно плохо, так как Васильев относился к такому типу людей, которые в водке видят единственное спасение и решение всех насущных проблем, они уходят в себя и начинают придумывать их в таком превеликом количестве, что становится действительно страшно за свою будущую жизнь.
Вот и получается, что ты и заливаешь это горе, а на самом деле обнажаются совершенно другие проблемы, и человек уже тогда не в силах сдержать себя: происходит резкая деградация его личности, он опускается и, в конце концов, наступает мрак.
-- Черт знает, что происходит, - зло выговорил Алексей, он бросил эту фразу и в тоже мгновение порция жуткого страха и самой гнусной желчи, безрассудства и безумия перекинулась на Михаила, а еще через мгновение они лопнули подобно мыльному пузырю.