Аннотация: Дорог здесь нет. И ты не оставишь следа. И куда ушли любимые тобой, не узнаешь. Ты - свободна. Иди, куда хочешь.
Часть 1 Бездорожье
1.Земля ускользает из-под ног неожиданно. Небо падает без предупреждения. И она не сразу поняла, что прежняя жизнь закончилась только что и навсегда. Она даже не сразу осознала, что весёлый голос говорит с именно ней. Но замолчали люди, стоящие около неё, глаза их расширились от удивления и предвкушения скандала. Истории. "Что-то не так" - мелькнуло в мыслях. Она обернулась и столкнулась взглядом с улыбающимся купцом. Высокий и рыжеволосый, и, наверное, нравится девчонкам. Он протягивал ей радужные бусы. И вот тогда-то её шатнуло от внезапного холода. Потому что в воздухе ещё звучало:
- Возьми в подарок, красавица,- и слова эти обращены были к ней.
Она медленно, не веря, огляделась. Все смотрели на неё. "Не сплю" - и удивилась. "Я ещё жива?" - и застыла от ужаса. "Донесут,- знакомые лица смешивались в бесформенное пятно,- Таден меня убьёт". А купец ждал, и яркая нитка шлифованных камушков блестела в его руках. Никогда ей не дарили таких украшений. У отца не было денег, а мужу и в голову не приходило. Она ведь сегодня умрёт. И лицо у неё будет багрово-синее и бесформенное. Наверняка даже хуже, чем в тот раз, когда Таден заподозрил её в краже. Стало страстно жаль себя. И захотелось, чтобы хоть что-то красивое в ней было. Ведь одежду новую на её похороны никто отдавать не будет. Хорошо, если Таден её хоть закопает, а не собакам бросит.
Помертвелыми пальцами она взяла безделушку и обвила вокруг шеи. И вздёрнула подбородок: подавитесь, падальщики. Ясно было, что уже очень скоро ей придётся заплатить и за это тоже. На негнущихся ногах пошла с торжища домой, а за спиной волнами расходился шепоток. Ещё лет десять будут говорить: "Это было в тот год, когда ревнивый Таден забил жену насмерть".
Вот и шатёр. И соседка - узкоглазая чужеземка Найга - ждёт её у входа. Она присматривала за малышом, пока Ташха ходила на ярмарку. Если бы всё было хорошо, она бы сейчас приложила сына к груди и взахлёб рассказывала, какие товары и людей видела, какие новости услышала. И до самого возвращения мужа была бы счастлива.
- Найга...Найга, меня Таден пришибёт,- бессознательно коснулась бусинок,- кибитник подарил, я на него даже не смотрела, только Таден же не поверит. Скажет: спуталась...
Глаза у подруги сузились ещё сильнее, стали острыми и опасными.
- Живо в шатёр. Муж твой с табунщиками сейчас?
- Да. До вечера должен там быть.
- Раньше в уши назвенят. У тебя времени до полудня, не больше. Собирайся. Ну!
Ребёнок завозился в колыбели, захныкал, недовольно закряхтел. И тут Ташха не выдержала: из глаз потекли слёзы, а из налитых грудей - молоко.
- Куда собираться? Куда мне...с ним?- махнула рукой на люльку.
- С ним - только в могилу. Не будь дурой. В Бездорожье уходи. Сумеешь добежать - твоё счастье. Туда никто не сунется.
- А я?
Найга пожала плечами:
- Здесь точно умрёшь,- помолчала и неловко сказала,- ты уж извини, я Тадена тогда себе возьму, а сына твоего обещаю - воспитаю как своего.
Ташха ошеломлённо замолчала. Ну да, жилистая и всегда спокойная Найга и буйвола угомонит. Сын запищал вновь, и она кинулась на колени, утыкаясь лбом соседке в живот.
- Не давай ему бить Карса, ладно?
- Ладно,- почти нежно провела по растрёпанным косам,- я тебе одежду принесу мужскую. У твоего-то слишком большая. И на смену что-нибудь. Ещё возьмёшь еды и немного денег. И беги.
Они управились очень споро. Умом Ташха понимала, что южанка во многом заботится о себе. Но сейчас эта скорость спасала ей жизнь. И горькое бессильное отчаяние перемежалось приступами горячечной благодарности, кидая от безвольных рыданий к суетливой спешке.
Последний раз покормила Карса. Никогда впредь. Убежит или погибнет - больше сына не увидит. Плакать сил не было, и Ташха рвано всхлипывала, сухими глазами впитывая детское сосредоточенное лицо.
- Прощай. Спасибо. Ты... спасибо.
Найга торопливо обняла и подтолкнула к выходу, отводя влажный тёмный взгляд.
- Беги. И удачи.
2.Узкий клин сухой степной земли закончился вскоре после обеда, и дальше Ташха чавкала по лиману. Идти было легко. Жирная тяжёлая от воды почва мягко продавливалась под подошвой. Тёплая вода иной раз перехлёстывала стопы, но по летней жаре ощущение было приятным. Если бы не страх, стыло обнявший душу...И груди ныли каждый раз при мысли о сыне.
Вода поднималась и Ташха брела уже по щиколотку в ряске. Радовали только камыши. Чем дальше в лиман, тем гуще и выше они росли. Низкую женщину скрывало с головой.
Ни ветерка над стоячей поверхностью. Ташха обливалась ручьями пота, а к вечеру потекло из сосков. Сверху вниз рубашка и штаны до колен намокли, хоть выжимай. Разбухшая, бугристая и твёрдая от молока грудь нещадно болела. Раньше сцеживать молоко не приходилось - ребёнок выедал всё подчистую. Сдавливая ладонями влажную грудь, беглянка рыдала от боли. Полностью выдаивать не стала - отчасти от усталости, отчасти из боязни задерживаться слишком долго.
На закате выбралась к маленькому островку - два корявых деревца и колода, осклизлые и гниющие. Усталая Ташха рухнула наземь, радуясь им как родному очагу. Быстро темнело. Тучи мошек поднимались вверх с наступлением ночи. Их тонкий писк постепенно превратился в неумолчный гул. Уже в полной темноте женщина сцеживалась в горсть и пила саму себя. Опустев, перемоталась запасной рубахой и уснула, будто нырнула в омут.
Наутро встала с тяжёлой головой и опухшими лицом и руками. Еле видные летучие твари искусали до кровавых расчёсов. Зудело невыносимо. Ташха раз за разом давала слово не чесаться и через мгновение яростно раздирала кожу.
День тянулся и тянулся. Парило, и дышать в густом жарком мареве было тяжело. Бёдрами раздвигая сплошной зелёный покров и подводные заросли, медленно шла и шла. Раз обернулась и безнадёжно застонала: широкий и ясный след - не промахнёшься - предательски указывал её путь. На миг Ташха подумала, не лучше ли остановиться и дождаться погони, раз уж всё равно умирать. Но вспомнила перекошенное лицо и безжалостные кулаки и с новыми силами ринулась дальше. Хоть на полдня оттянуть встречу - ради такой цели не жаль выложиться полностью.
В редких просветах среди водорослей сновали рыбы. Неподвижные гладкие тела, почуяв Ташхин взгляд, стремительно скрывались в гуще "бороды". Лягушки равнодушно-презрительно следили за её приближением и, лишь когда она подходила вплотную, нехотя и неспешно спрыгивали с водяных листьев. А вот птицы улетали заранее. Только завидели и сразу вверх. Сначала женщина не обращала особого внимания, но постепенно поняла, что это выдаёт её. Особенно крупные птицы. И тогда мороки стало больше: постоянно оглядываться, высматривая пернатых, и огибать их по широкой дуге. Постоянное напряжение выматывало быстрее тупого передвигания ногами, но жить хотелось и тут уж приходилось цепляться за любой волос.
3. К полуденному пеклу торговлю начали сворачивать. На раскалённой сковороде дела делать несподручно, и с холстин потихоньку собирали товары. Покупатели разбредались до вечерних танцев и разговоров. Лирт потянулся и забросил тюк с тканями в повозку. Всё, можно отдыхать до сумерек. А вот как стемнеет... Жаль у кочевников такие строгие нравы. Представилось перепуганное лицо утренней девчонки. И как недобро затихли местные. Всего-то сказал, что красивая. Но рыженькая убежала белее снега. Хотя бусы-то взяла, может и придёт.
Лирт обогнул повозку и врезался в здорового красномордого бугая. Судя по яростному лицу, извиняться не следовало, зато стоило быстро и молча убраться с дороги, что кибитник и попытался сделать. Не вышло. Взбешённый чем-то мужик ухватил Лирта за грудки и, расплёвывая слюну взревел:
- Где она?
Каков бы ни был повод, драка с покупателями была не нужна. С этих мелких племён станется из-за обиды одного придурка всем сняться с места и укатить в степь неизвестно на сколько лет. И купец по возможности спокойно спросил:
- Кто?
- Ты! Ты, рыжий, ей буски подарил! К тебе и сбежала! Говори, где прячешь!
Что ж, теперь понятно, почему так испугалась девушка. Мельком пожалев её и подосадовав на себя( не мог другую выбрать!), Лирт чётко и внятно ответил в багровую рожу:
- Не. Знаю. У. Меня. Её. Нет.
Но ревнивому мужу уже бесполезно было объяснять и доказывать. В потасовку ввязались все, кто ещё остался на базарной земле - голосом рослого дядьку боги не обделили, так что все прекрасно поняли, в чём загвоздка. Впрочем, отведя душу, разошлись вполне довольные друг другом - видать не любили здоровяка и свои, потому и защищали без огонька.
Лирт привалился к тележному колесу и прижал медное зеркальце к щеке - вдруг да не разнесёт. Рядом опустился Варган и устало пробормотал:
- Кажется, пронесло. Не должны разобидется. Хоть красивая была?
4. В воде росла плакучая ива, а на иве сидела Ташха. Ветви были скользкие и тонкие, больно врезались в затёкшее усталое тело. Ташха тоскливо таращилась в темноту. Несмотря на неудобную позу, глаза слипались, но девушка боялась уснуть и свалиться с дерева. Один раз, задремав, она уже начала съезжать вниз и подхватила себя в последний момент. Вяло подумала, что всё равно ведь упадёт, и мужу всё равно попадётся, так чего кочевряжится?
Новолуние беспросветно спрятало всё вокруг. Собственных пальцев и то не разглядеть. Молодая женщина глянула вниз и поболтала ногами в темноте. Никто не отругал её за ребячество, и она покачала пятками снова. Затем смутилась и решила, что, если больше никогда в жизни не будет так делать, то её не поймают. И тут же, почти против воли, быстро и широко стала размахивать ногами. И расплакалась.
Сон ушёл, осталась свинцовая неподъёмная усталость. Ташха покачивала ногами и тихо икала от рёва. Иногда она безнадёжно отмахивалась от комаров. Впрочем, здесь их было явно меньше. Девушка решила, что дальше от берега и людей еды меньше, вот мошки и не жалуют здешние края. Или просто на ней не осталось ни единого не искусанного клочка кожи, вот и отстали.
То ли от слёз, то ли от недоедания, то ли от переутомления, по краям зрения замелькали яркие цветные звёзды. Ташха не слишком беспокоилась из-за них, пока одна сверкающая горошина не пролетела возле руки, и в медовом свете девушка разглядела замызганный рукав.
"Светлячки" сновали и под водой, выхватывая волнистые пряди водорослей и ослеплённых рыб в круги своего сияния. Огоньков становилось всё больше, вскоре Ташха могла разглядеть и саму себя, и ветви, и ствол, и ряску.
К жужжанью насекомых исподволь примешивался вкрадчивый перезвон, постепенно заполняя малый мир ивы. Словно в детстве измученная беглянка разглядывала подсвеченные зелёные косы и хороводы своевольных искр. Пока дети пламени не начали жечься. Ташха попыталась отгонять их, но только обожгла ладони. Хотела спуститься - зло цапали колени и стопы. Наконец, девушка сжалась и замерла не в силах придумать ничего толкового.
Чистый мелодичный звук сменился напевными, но страшными речами:
- Есть. Хотим есть. Накорми нас, не то уведём в пропащую глушь или утащим в топкий ил. Накорми.
Губы тряслись, и выговорить получилось не сразу:
- Что же вы едите? Я съела последнюю лепёшку вечером. У меня ничего нет.
Звёзды умолкли, словно в раздумье.
- Кровь. Дай нам крови. Или возьмём сами.
Ташха примерилась к мякоти большого пальца, но не укусила, сообразив:
- А молоко вы пьёте? У меня пока ещё есть.
Светлячки загомонили все разом. Слова было не разобрать. Тонкий взбудораженный звон раздражал и пугал, и Ташха вздохнула свободнее, услышав:
- Не знаем. Не пили. Но дай.
Развязать туго затянутый на спине узел и не рухнуть с насеста, удалось не скоро. Нетерпеливые огоньки суетились вокруг, покусывая кожу болючими прикосновениями. Наконец, заскорузлая от пота и грязи ткань подалась и соскользнула на живот. Молоко брызнуло струйками и противно потекло по телу. Искры были в восторге. Больше их касания не обижали. Они вылизали белые потёки досуха и собрались вокруг сосков, не упуская ни капли. Под их голодное пищанье Ташха начала кунять. Светящиеся шарики превращались в радужные бусины, возмущённый звон накатывал волнами. Бусинки ссорились и толкались, а одна внезапно оказалась Карсом...
5. Ива осталась далеко в позавчера, и сейчас Ташха думала, что лучше бы она упала с ветвей и разбила голову о какой-нибудь подводный камень.
Утром её разбудил "светлячок", зло кольнувший в шею:
- Развалилась, сплюха! Вставай, идут за тобой. Вот-вот здесь будут.
И девушка неуклюже спросонок вскочила и побежала за неправильной искрой. Тусклый днём проводник временами подгонял недобрыми словами и постоянно напоминал, что вечером именно его надо будет покормить первым. А то молоко всё жиже, а за так стараться он не намерен... Ташха только кивала - дыхания на ответ не хватало.
- Стой. Думать буду.
Ташха села прямо в воду, окунувшись до подмышек. Огонёк, еле заметно мерцая, поплавал вокруг и приказал:
- Вон камыши погуще, лезь туда, и так, чтоб один нос торчал. Высунешься - сама виновата.
И она втиснулась, чудом не сломав ни камышины. Оглянулась. Неожиданно рассиявшийся "светляк" шустро сновал, словно иглой сшивая разорванную Ташхой "зелёнку". И вытоптанную осоку поднимая целой и невредимой.
Возвращаться далеко назад не стал. Видно, было поздно. Залатав прореху, подплыл к Ташхе и пребольно впился в мочку. Вопреки совету беглянка выставила из воды не только нос, но и глаз, ухо, скулу. Сверху укрыла широким листом кувшинки.
Ташха сцепила зубы и не пикнула, а три вздоха спустя решила, что зря не послушала вечно голодного водного духа.
Муж и соседи - всего шестеро - показались тихо в двадцати шагах от укрытия, лишь слабый плеск сопровождал их, и Ташха захолодела: уж они-то её слышали издали.
Удивлённо остановились и принялись осматривать нетронутую зелень.
- Чун, ты - назад. Проверь, может, где со следа соскочила или свернула на чистой воде, а мы не разглядели. Остальные - здесь ищем.
Они искали долго. Много раз уходили и возвращались. Она не шевелилась. Заглядывали и в спрятавшие женщину заросли, едва не наступая на свою пропажу. Ташха до крови прикусывала губы и не двигалась с места, хотя безумно хотелось рвануться прочь от таких знакомых раньше и жутких нынче людей. Отрезвляла ещё и жгучая боль в ухе - огонёк вгрызался всё глубже.
Наконец, уже в сумерках, охотники не выдержали:
- Таден, идём! Ночевать здесь не будем.
- Она уйдёт ночью! И до утра ряской всё затянет!
- Куда уйдёт по темноте? Таден, на сухое пошли - а то лиманники сожрут!
- Да и жену твою, сдаётся, они утащили. Что смотришь зверем? Стаей на одинокую девчонку и днём не побоятся кинуться. Лакомый кусок-то.
- Точно. Ты ж сам видел - она не сворачивала, а след как ножом обрезали.
- А тело тогда где? До последнего клочка, до единой кости схарчили?
- Могли и так. Но скорее утянули под воду и уплыли подальше от нас.
Таден молчал, соседи убеждали, солнце садилось. Уходя, муж всё посматривал через плечо: вдруг рыжая гадина вылезла из тины и скалится в спину?
Тёмные водные листья залило уходящим светом, будто кровью. Ташха на дрожащих, затёкших ногах встала в полный рост и со стоном потянулась. Сняла с изодранной мочки раздувшегося как насосавшийся клоп светлячка. На ощупь он был похож на тело в лихорадке - горячий, сухой и твёрдый. И мутный, не сияющий. Девушка потрясла его на ладони:
- Эй, лиманник! Тебе что, плохо?
6. Комариный край закончился. Земля становилась всё суше, шагать было всё легче. Наконец, лиманник остановил её:
- Здесь разойдёмся.
Ташха в благодарность накормила "свой" огонёк последними каплями молока. И пошла по зелёной холмистой равнине. Мягкие стебли ласкали ноги, тёмные тени от облаков скользили и перетекали по волнующимся травам. Думалось о странном и хотелось непонятного. И синева над головой улыбалась ответным безумием. Одежда высыхала колом. У первого же ручья кочевница остановилась и выполоскала вещи, развесила сушиться и искупалась сама. Кожа на стопах, коленях, ладонях и локтях слезала белёсыми творожистыми кусками. Размякшими ногтями девушка соскребла отмерший слой и легла спать наземь.
А проснулась от страха. Безвыходный ужас отравил сон, но не исчез с пробуждением. Мышцы ослабели и не могли поднять тяжёлый костяк. Вместо суставов - мягкие и беспомощные верёвочные крепления. Не вскочила, не побежала, молча смотрела в светлеющий предрассветный туман. Зачем кричать, рвать жилы, метаться в дурной надежде выжить? Вот кто-то тихо кашлянул, кто-то сплюнул. Чужое дыхание, шаги, шуршание ткани отдавались в позвоночнике. И рядом больше нет несытой нежити, спасающей за мясо и молоко.
Жаркие капли текли со щёк в уши, остро щипали подживающую мочку. Дышать толком не получалось, тело пока ещё беззвучно трясло от близящейся истерики и недостатка воздуха.
"Не шевелиться. Лежать спокойно". Ташха поразилась холодной расчётливой ярости своих мыслей. "Я выберусь. Только спокойно". И вдохнула без боли под рёбрами.
Загонщики чудом прошли в нескольких шагах от неё, не заметив. Наверное, быстро, но от напряжения и вынужденной неподвижности начали подёргиваться мышцы. Но Ташха не шелохнулась ни когда Чун сопел над ней, ни когда Зарен наполнял флягу в ручье. И ещё долго пристально вслушивалась в тишину после их ухода.
А затем будто вынули жёсткий стержень из души. Бестолково засуетилась, нелепо взмахивая руками, собрала и одела влажные тряпки. Без всхлипов раз за разом вытирала рукавом слёзы и сопли. Взяла наискосок от прежнего пути - не хотелось сталкиваться с мужем и его дружками снова. Всё равно мимо Бездорожья не промахнёшься.
7. К границе подошла незадолго до полудня. И чуть не перешла, не заметив. Слишком вертела головой, в опаске озирая окрестности, и не смотрела под ноги. Но тут пальцы укололо невидимым репьём, и Ташха, ойкнув, глянула вниз. И напрочь забыла о царапине. В трёх шагах лежала грань. Не обрыв, не стена пламени, не бешеный поток - просто еле заметная в траве тропинка заканчивалась, будто в порог уперлась. Девушка долго стояла, задумавшись. Удлинились тени, спал дневной жар. И она так и не узнала, решилась бы она сама своей волей перейти на ту сторону.
В спину ударил радостный рёв. "Таден!" Ташха помчалась вперёд, не вспоминая больше о сыне. Это ведь только люди не рискнут пойти за межу, а стрела без сомнений пересечёт страшную для живых препону.
Взлетев на ближайший холм, оглянулась. Тадена держали впятером, не пуская за ней следом. Нутром поняла, что нужно скорее скрыться с глаз мужа. Если он и дальше будет видеть её перед собой - вырвется.
"Неверная" жена развернулась и быстро начала спускаться, оскальзываясь на сочной зелени.
Позади всё так же раздавались ругательства и проклятия. Угрозы одна страшнее другой неистощимо рушились на беглую. Но она ясно и окончательно поняла: всё это - от бессилия. Она больше не в их власти. Прежняя жизнь отныне не имеет значения. Осознание этого причиняло боль, стоило вспомнить о Карсе и Найге, и приносило неведомую раньше лёгкость, стоило обернуться.
"Я - свободна". Ташха вобрала взглядом безбрежное разнотравье, желая сохранить в памяти. "Здесь нет даже малых дорожек - иди, куда хочешь".
Часть 2 Инагга
8. Бездорожье оказалось на диво урожайным местом. Плоды, ягоды, коренья, рыба и жабы в ручьях - утягивать пояс не приходилось. Но Ташхе было страшно. Теперь, когда нет чужой злобы вдогонку, она ощутила весь ужас - решать всё надо самой. Не бывало такого никогда. Ей всегда указывали либо отец, либо муж. Они вечно были недовольны исполнением, но давать поручения не прекращали. По сути, она выбирала только, что приготовить из еды. Но и в этом всё время ошибалась и не могла угадать мужских желаний. И ныне постоянно ожидала окрика и тычка в спину и заранее сжималась.
И потому, встретив людей, обрадовалась и сбросила непосильный груз с плеч. Кто бы ни были незнакомцы, как бы ни устроили они её судьбу, пусть дальше они отвечают за всё. Не такой уж и сладкой оказалась свобода.
Огромную, не меньше тридцати шагов в поперечнике, телегу, надрываясь, тянули могучие быки. Или не телегу - настил на колёсах. А на нём стоял высокий и роскошный шатёр. Яркая вышивка и богатые ткани, ленты жёсткие от бисерных узоров, вставки из мягко сияющих мехов, бляхи из драгоценных металлов и отшлифованных камней - страшно было подумать, сколько же стоит это чудо. А вокруг шли мужчины в кожаных куртках с короткими рукавами и с ножами на поясах, женщины в лёгких просторных платьях и множество детей, одетых во что попало.
Одинокую девушку заметили. Двое воинов отделились от каравана и двинулись к ней. Когда они приблизились, Ташха с изумлением поняла, что оба - женщины. Широкоплечие и рослые, с размашистой походкой и хмурыми лицами, но женщины, несомненно.
- Как тебя зовут?- вопрос прозвучал резко и недобро.
Ташха поёжилась от их рыщущих взглядов и назвалась.
- Следуй за нами.
Очевидно, они были невысокого мнения о грязной оборванке, и потому без тени тревоги повернулись и пошли обратно. Даже не проверяли, послушалась ли она. Но Ташха и не думала перечить. С облегчением шла, не мучаясь больше раздумьями и сомнениями.
На неё с любопытством глядели. Женщины шептались и хихикали. Дети хитро блестели вишнями глаз из-за материнских юбок. А мужчины...а не было здесь мужчин. Охраной занимались тоже женщины. Ташха с недоумением переводила взгляд с одной на другую. Те в ответ смотрели спокойно, а одна улыбнулась и подмигнула. Ташха поспешно отвернулась и почти столкнулась с подошедшей женщиной.
Её нельзя было спутать с мужчиной. Она была не похожа на красавиц степных кочевников, но Ташха залюбовалась ею. Невысокая ростом и лёгкая костью жительница Бездорожья напоминала взведённый самострел: уверенная постоянная готовность - не делай неосторожных движений и останешься жив.
У неё была загорелая дочерна кожа и выгоревшие добела волосы, едва прикрывавшие мочки ушей. В углах глаз и губ - мелкие морщинки. "Она часто смеётся и щурится, глядя вдаль" - подумала Ташха. Сложно было сказать, сколько ей лет - может сорок, может семьдесят. Глава племени выглядела жёсткой и телом и душой как высушенная временем кость. "Должно быть, солнце прокалило её насквозь и выжарило, вытопило из неё всё лишнее, всё мягкое".
Матриарх внимательно осмотрела пленницу от макушки до пят и, чуть улыбаясь, спросила:
- Откуда ты, милая? И как тебя зовут?
- Из степей за лиманом. Я - Ташха,- от волнения горло пересохло, и девушка закашлялась.
Главная кивком отпустила охранниц и предложила:
- У меня нет срочных дел сейчас, идём за повозками, и ты мне потихоньку всё расскажешь до вечерней остановки.
Сбиваясь и путаясь, говорила о своей жизни, о семье и побеге. Она сама удивилась, как быстро закончилась её, казалось, сложная и тяжёлая история. Лишь немногим больше десятка фраз пришлось потратить.
Шанура качала головой и сочувственно щёлкала языком. Подробно расспросила о Карсе и, хотя на словах пожалела молодую мать, но выглядела при этом чем-то довольной. Впрочем, она и не подумала скрывать:
- Это хорошо, что ты рожала и что ребёнок твой здоров. Мы ценим свежую кровь. И, если ты захочешь остаться, мы с радостью примем тебя.
- Но...- Ташха не знала, как сказать и боялась наказания за неосторожные вопросы,- но... как же...- неуверенно посмотрела по сторонам.
- Ах, это... У нас есть мужчины,- Шанура небрежно махнула рукой в сторону мерно покачивавшегося шатра,- не волнуйся, ни один из них не причинит вреда и не посмеет поднять на тебя руку. Наши мужья хорошо выучены, красивы и нежны. Тебе понравится.
Ташха ошарашенно молчала.
9. Племя жило охотой и собирательством. Рядом с повозками шла лишь треть людей: для охраны мужчин и присмотра за детьми. Большая часть охранниц каждое утро уходила за добычей. А женщины в платьях рассыпались по округе и обдирали всё съестное, что только замечали. С наступлением сумерек все непременно возвращались. На привале готовили еду, сушили излишки, шили одежду, лепили посуду, вырезали из дерева и даже ковали.
Ташху пока не отпускали далеко. Впрочем, она и не рвалась. За четыре дня она успела запомнить в лицо всю детвору. Одних девочек. В один из полудней она решилась спросить об этом идущую рядом девицу, но та зло глянула и поджала губы. Больше Ташха разговоров не заводила.
Но любопытство точило душу и на очередной ночёвке, когда суета уже улеглась, она рискнула подойти к Шануре.
- А-а...Здравствуй, милая,- вождь с лёгкой улыбкой пригладила выбившиеся из косы рыжие пряди. Ташха уже заметила, что здесь люди дотрагивались друг до друга чаще. "Наверное, потому, что нет мужчин. Нет ревности".
- Ты хотела что-то спросить? Ты ведь извне. У твоего народа обычаи, похоже, отличны от наших.
- Д-да,- мысли путались от множества вопросов. Наконец, удалось выбрать и произнести самый главный:
- Где ваши мужчины?
- Я думала, ты уже догадалась - они живут в шатре.
- Все? А почему они не выходят? И...
- Все,- Шануру забавляла беседа и усмешка не покидала её губ, - а не выходят потому, что нет в том нужды. Мужчины слабы и глупы, помощи от них не дождёшься, а солнце и ветер могут испортить их кожу и погубить красоту.
- А как они все помещаются там? Ну, шатёр, конечно, большой, но тесно же!
Ташхе было странно, что её слушают, на её пустые вопросы отвечают, тратят время на болтовню с ней. Дома только Найга не покрикивала и не отталкивала девушку, но остальные находили Ташху недалёкой и безнадёжно тупой. Уж точно ни вождь, ни старшие из мужчин не стали бы терпеливо разъяснять ей, что к чему.
Что бы скрыть смущение, девушка подобрала с земли веточку и поворошила угли в начинающем угасать костре.
- Их немного. Двенадцать сейчас. Мы не всех оставляем в живых.
- Вы их убиваете?
В вечерней тишине испуганный голос прозвучал излишне громко. От соседних костров к ним обернулись несколько человек.
- Тише, милая,- успокаивающе произнесла матриарх,- Подумай сама. Когда мальчику исполняется год, мы решаем, достаточно ли он красив и здоров, чтобы оставить его для продолжения рода. Если оставлять всех, мы их не прокормим. К тому же мужчины, часто вырастают злыми, грубыми и жадными. Вспомни своего мужа. Если их будет много, они рано или поздно поработят нас. Никто из моего племени не хочет быть бесправным чревом и рабочей скотиной. Мы ведь знаем, как это бывает в других землях.
- Но можно же их отпустить!
- В год? Младенец не выживет один. А растить и кормить, пока он не повзрослеет достаточно - слишком накладно. К тому же мы привязываемся к ним. Потом тяжелее расстаться.
- А если вы находите мужчину в дороге, как меня?
- Смотрим и решаем,- пожала плечами вождь,- чаще убиваем. Без должного воспитания они становятся скотами, и их уже не переделать.
- Почему не отпустить? Ведь на них племя не тратилось?
- И пусть страдают другие женщины? Нельзя думать только о себе, Ташха!
Шанура не повышала голос, но Ташха сжалась. Сколько-то она молчала, но всё-таки спросила, не подымая глаз:
- Ну что ты, милая? Ты ведь сама сказала, что твой первый сын здоров. И ты такая красивая - твои дети будут ещё краше. К тому же подумай о дочерях - они будут жить среди нас. Их никто не обидит, они никогда не узнают, как ты, побоев и унижений. А сыновьям будет легко и сытно в нашем шатре.
Шанура перебралась на расстеленные шкуры и хлопнула ладонью рядом с собой:
- Ложись-ка спать.
Ташха устроилась под боком у Шануры. Дома она часто спала в обнимку с подругой, когда Таден с другими пастухами перегонял стада. Вдвоём теплее. Здесь, как она заметила, женщины тоже ложились по двое-трое под одним одеялом.
Через двадцать дней ей выпала ночь.
10. Ташха скользнула под тяжёлый полог. Она попала в отделённый занавесями маленький закуток. Ей пришлось решаться вторично, чтобы откинуть ткань и войти.
Ташха врезалась в запах, словно в стену. Еле ощутимый в преддверии, в основном покое он вышибал дыхание из груди. От плотной смеси благовоний из глаз потекли слёзы и, не успев ничего рассмотреть, Ташха зажмурилась. Нос зачесался, и девушка подумала, что лучше бы здесь воняло навозом.
Кое-как удалось проморгаться и разлепить веки. Изнутри шатёр был изукрашен ещё более прихотливо и странно. Похоже было, что всё сколько-нибудь красивое или ценное, найденное в дороге, нашивалось на стены или на бесчисленные подушки и ковры, устилавшие пол. А на этом мягком покрове возлежали они. Невозможно было сказать лежали или валялись, или сидели - так горделиво-расслаблены были позы. Так неторопливы жесты.
Бледная истончённая кожа блестела от масла в свете лампадок из разноцветного стекла. Ни один не был толстым, но ни намёка на мышцы не виделось в изнеженных рыхлых телах.
Ближайший протянул руку и не спеша провёл по ноге гостьи от щиколотки до колена. Влажная горячая ладонь взбудоражила и без того взведённую Ташху: она отпрянула, запуталась в ворохе тончайших шерстяных одеял, упала и забарахталась в зыбкой груде дорогого тряпья. Кто-то коснулся голени, кто-то волос. В душном спёртом воздухе Ташха покрылась потом. Она приподняла голову и уставилась в затянутые жарким обещанием глаза.
Ташха замерла. Во вкрадчивых поглаживаниях была отталкивающая притягательность. Словно сладковатая нота в гнилостной вони. Пухлые ладони водили по телу, забирались под одежду, скользили по плёнке испарины. Рядом кто-то застонал. Ташха повернулась и увидела темнокосую девушку в окружении трёх мужчин. Один целовал лицо и перебирал спутанные пряди, разметавшиеся по покрывалам, двое других трудились между её ног. Их головы и плечи полностью скрывали живот и бёдра женщины. Сквозь стыд и брезгливость Ташхе захотелось увидеть, что же они там делают. Вот один из мужчин оторвался от своего занятия и, оттолкнув второго, перекатился, лёг на разгорячённое тело и начал двигаться. Глядя на его мучительно неспешный ритм, на волны проходящие по его дряблой плоти от каждого толчка, она ощутила как язык и нёбо пересыхают, а вся влага скапливается в лоне.
Ташха вспомнила, как девчонкой мечтала о мужчине. Задев локтём кого-то, замирала от восторга, от радости, вспыхивала от желания вновь почувствовать чужое тепло. После замужества ей уже ничего не хотелось, а близости она быстро научилась бояться и избегала, как могла.
Но сейчас не было ни страха, ни восторга. Только приторная навязчивая сласть. Всё казалось, что удовольствие какое-то неправильное, должно быть по-другому, но сопротивляться было совершенно невозможно. Кто-то прижался к её боку. Ташхин локоть вдавился в податливый круглый живот, и девушку затошнило. Дурман выветрился из головы, и она ясно поняла, что ещё мгновение и её вырвет. Вскочить не получилось и пришлось на четвереньках выбираться из затягивающих осыпающихся шёлковых гор. Вывалившись за занавеску, Ташха несколько мгновений, словно рыба, хватала ртом прохладный ночной воздух. Затем поднялась, опираясь на дрожащие руки, и села, свесив ноги с края настила.
- Милая? Что случилось?
- Я... Шанура, я...- кочевницу затрясло, горло не повиновалось и удалось только сипло выдавить:- Я не могу!
Старшая посмотрела с пристальной жалостью, обняла и прижала голову Ташхи к своему плечу. Зашептала бессмысленные, но действенные слова утешения, как ребёнка покачивала дрожащую подругу.
Наконец, сквозь пелену Ташха начала различать тихие речи Шануры:
- Это только, чтобы зачать детей. Потерпи, родная. Закрой глаза и потерпи. А потом я успокою тебя. Я сделаю так, что тебе будет хорошо. Раз мужчины тебе не по нраву, как и мне - мы будем счастливы вместе. Ты такая красивая и ранимая - я, лишь увидев тебя, влюбилась. Ты не знаешь, но женщины могут любить друг друга. От такого не рождается потомство, но так дарят радость. Я люблю тебя, Ташха, будь моей.
Тон её слов стал из сочувственного горячечным. Неожиданно пылкие поцелуи пятнали шею и ключицы, и виски. Жёсткие от работы ладони мягче пера опустились на груди. Оглушённая растерянная Ташха не пыталась понять приятно ли ей происходящее. Хотя бы вместить в свой разум всё, что узнала - уже благо.
Одна единственная мысль всплыла из неведомых глубин и разом привела в чувство: "Мои дочери вынуждены будут ласкать друг друга, а сыновья будут ленивыми самодовольными шлюшками в общем шатре". И тогда Ташха вырвалась и побежала.
11. Сердце грохотало, и Ташха не слышала, гонится ли за ней кто-то. Бежала она до тех пор, пока воздух не начал гореть в груди. Наконец, упала и скорчилась, пытаясь унять боль в лёгких и правом боку. Рёбра ходили ходуном, но, казалось, ни глотка воздуха не попадало в распахнутый искривлённый рот.
Постепенно пульс утихал, Ташха отдышалась и прислушалась. Возле самых ушей тихо шелестела трава, в волосах запутался и жалобно зудел жучок, шумели под ветром листья, за холмами невнятно и негромко раздавались звуки человеческого жилья. Ни топота ног, ни криков загонщиков. Девушка села, выпутала букашку и побрела дальше от засыпающего лагеря. Долго идти не смогла, в ближайшей рощице легла отдохнуть.
Проснулась от предрассветной зябкости. Поджала ноги, спрятала кисти подмышки, укрыла подолом стопы. Грустно вспомнила, как тепло спалось с Шанурой. Наверное, даже если вернуться, больше так не будет. Теперь, успокоившись, Ташха перебирала все их разговоры слово за словом и убеждалась, что считала Шануру другом. Восхищалась, любовалась, кое в чём старалась подражать, но не любила точно. Так не любила. Не хотелось ни поцелуев, ни объятий. Почему-то Ташха почувствовала себя преданной и расплакалась от жгучей детской обиды. На заре обессиленная девушка переползла на пригретый лучами пятачок и уснула.
Солнце взобралось уже высоко, когда Ташха пробудилась окончательно. Набрав терпких и кислых мелких яблок, грызла их, размышляя о будущем.
Ведь жила же она с Таденом, ненавидя и боясь. Шанура хотя бы не будет её бить. Любовь мужа больше походила на насилие, часто он намеренно причинял ей боль, вряд ли с подругой это будет намного хуже. Вот только врать не хотелось. Противное ощущение, что теперь она предаёт, никак не получалось отпихнуть подальше. Женщинам постоянно приходится подчиняться и молчать. Она будет делать всё, чтобы матриарху хорошо жилось, а уж мысли её значения не имеют.
Но все эти в высшей степени разумные самоуговоры рассыпались как бусины с порванной нитки, стоило подумать о шатре. Даже и там, наверное, можно потерпеть, был же момент, когда ей было приятно. Но потом она представила там Карса. Яблоки начали отдавать гнилью, и она высыпала их из подола на землю, а не дожёванный кусок выплюнула. Её мальчик похожий на слизня, в масле и безделье, живущий только ублажением плоти, своей и чужой... или убитый в год. А вдруг у неё будут только дочери? Тут кочевнице совсем поплохело. Рожать от этих подобий людей не хотелось. И девочек своих отдавать им даже в воображении казалось преступлением.
"Не смогу,- обречённо и спокойно подвела итог,- Шанура - не Таден, она дорога мне, я не смогу обманывать её. И детям своим такой жизни не хочу".
Но извиниться надо. Нужно, чтобы вождь всё-таки знала, что Ташха её уважает и ценит, и очень благодарна за кров, еду и душевное тепло. Нет любви... что ж тут поделаешь, но это - не повод обижать хорошего человека. Ташха поднялась. Племя не могло уйти далеко. Дойти до ручья, а там по колеям от огромных колёс не промахнёшься.
12. Ташха поднялась на холмы и принялась искать стоянку. Время текло, а взопревшая девушка излазила каждую впадину, но не нашла ничего. Ни кострищ, ни рытвин от бычьих копыт, ни дерьма под кустиками. Даже ручья не было. Да и очертания ложбинки всё казались не такими как запомнились. "Было темно, я устала и боялась"- твердила она и сама себе не верила.
Убедившись, в конце концов, что здесь людей кроме неё не было, вернулась в рощицу. Мрачно сжевала несколько кислиц и решила осмотреть местность за другими холмами. Всё тщетно. Ничего даже близко напоминающего вчерашнее стойбище. Голова шла кругом, догадки одна другой чуднее совсем сбивали с толку. Хотелось есть.
В сыром распадке Ташха нарвала орехов. Незрелые, белые и мягкие внутри, голод они перебили. Выковыривая ядрышки из скорлупы, Ташха смотрела на закат. Пламенно-оранжевый сменялся ярко-алым и постепенно наливался повелительно-багровым. Вот верхний край светила скрылся за горизонтом. Ташха поднялась и стряхнула с юбки кожуру. До темноты она успеет вернуться в облюбованную и уже знакомую посадку.
Деревьев не было. Буквально только что она шла по лужку, заросшему мятой и кашкой, затем несколько чахлых кустов тёрна и вот она - рощица. Ни лужка, ни кустов, ни деревьев. Так ошибиться и промахнуться не мог даже ребёнок. Медленно, настороженно Ташха обошла орешник. Всё изменилось. Теперь вокруг закрывали лепестки чистотел и зверобой. Поодаль чернела плодами бузина. Ташха отступила и прижалась спиной к стволу ореха. Страх сковал ноги. Не было перед глазами никакой опасности, но стылая жуть холодила лопатки. Озираясь на каждом шагу, вышла на сухое место и опустилась на траву. Долго-долго лежала, свернувшись калачиком. Как в детстве что-то страшное бесшумно ходило вокруг, подстерегая слабых и беспомощных.
Уже плывя между сном и явью, услышала шёпот: "Виден след от зари до зари, а затем - ищи, не ищи..."
Ташха подскочила. Густой травяной запах в ночном безветрии пьянил, отгонял страхи, дарил безмятежность. "Просто я - глупая, вот и не нашла ничего". Успокоенная, Ташха забылась до утра.
13. Восемь суток она блуждала, всё ещё надеясь вернуться к Шануре. На девятый день сдалась. Несмотря на горечь, какая-то часть души вздохнула с облегчением: не придётся объясняться и отстаивать своё решение. Ташха совсем не была уверена, что не уступит уговорам и доводам мудрой подруги.
Дальше путешественница не считала дни и бесцельно шла по неизменно благодатному краю. Ничего говорящего о людях ей не встречалось, и вскоре Ташха решила хоть на какое-то время остановиться и пожить осёдло. Пусть и в одиночестве, но отойти, отмякнуть душой, понять не умом, а сердцем, что всё позади. Отгородиться ежедневной суетой от страха перед мужем и погоней, тоски по сыну и Найге, стыда перед Шанурой и обиды на неё же. Потому, наткнувшись на затянутый ряской рукав мелкой речушки, Ташха обрадовалась и расслабилась.
Пахло илом и тиной, громко квакали жабы, стрекозы больше ладони то стремительно проносились возле лица, то неподвижно застывали над водой. Временами плескала рыба, без устали тонко гудели комары. "Ну и ладно,- мысленно махнула рукой Ташха,- потерплю кровососов, зато есть рыба и лягушки, и птичьи гнёзда разыщу. Хорошее место". Наскоро нарвав щавеля и надёргав тощеньких хвостиков дикой моркови, она ссыпала грядущий ужин на берегу и стала собирать сухие ветки и траву для костра. Провозилась до темноты, но развела-таки пламя. Села, обхватила колени руками и подставила лицо теплу и свету. Ночи не были холодными, но Ташха подмерзала под утро, да и засыпая без огня, чувствовала себя животным, а не человеком.
"Завтра сделаю шалаш,- думала, обрывая и отправляя в рот кислые листья,- и глины наберу, надо будет слепить горшок, тогда можно будет что-нибудь сварить. И рыбы наловлю или створчаток наберу". Девушка протяжно зевнула и устроилась на боку. "И полыни нарву, от комарья".
14. Утро вышло странным. Первое, что поразило Ташху, молчали птицы. Вообще все молчали: не стрекотали кузнечики, не жужжали жуки и пчёлы. Внимательно осмотревшись, Ташха поняла, что нет росы. Солнце только-только показалось, высохнуть травы ещё не могли. Присела на корточки и зачем-то поворошила стебли и колоски. Никто не копошился среди метёлок и цветов. Проползла от костра до самого прибрежного песка - ни муравьишки, ни червячка. Да и трава сплошь пожухлая, местами пожелтевшая. Вспомнила, как вчера брызгали соком побеги щавеля, и недоумённо пожала плечами. Задумчиво посмотрела на водную гладь - не было мошек, не перепрыгивали с листа на лист лягушата. Кувшинки не распустились, а камыши резко порыжели. Тишина стояла мёртвая.
Ташха склонилась над водой и замерла, чтобы не спугнуть сторожких обитателей придонья. Могла и не трудиться - не сновали головастики и рыбёшки, не скользили водомерки, словно разом исчезла вся мелкая речная живность. И ещё что-то неприятное... Кроме запаха стоячего пруда... Повела носом, зачерпнула горстью зеленоватую воду и поднесла к лицу. Так и есть - слабо, едва ощутимо - тянуло тухлятиной. Спешно стряхнула с ладоней подозрительную воду и поднялась. Долго смотрела на середину затоки, даже взобралась на невысокий обрывистый бережок - всё лучше видно. Но нигде не заметила всплывшей рыбы.
Прошла вдоль берега - ничего живого. Нашла четыре гнезда. В трёх яйца были протухшими. В последнем ещё свежими. Рядом, раскинув крылья, лежала их мать. Ташха раздумывала, глядя на слипшиеся перья и разинутый клюв. Слюнки текли при мысли о мясе, но всё вокруг уж очень походило на мор. Хотя, какая зараза косит и зверя, и птицу, и рыбу, и насекомых? Может, отрава? Не зря же вода воняет всё явственней. Но где же тогда трупы? Наземные тварюшки могли убежать, почуяв беду, но рыба? От основного русла приток отделён сильно заиленным и почти обмелевшим участком. Не смогли бы все водоплавающие перебраться.
Ташха вздохнула. "Бездорожье". Подобрала тушку и гнездо и отправилась искать чистую воду.
15. Слабый ручеёк, в котором вчера Ташха промывала утицу, иссяк. Осталась лишь мутная лужица дурно пахнущей жижи. Все растения, сколько видел глаз, засохли, листы скрутились в трубочки, как от жара. Почва растрескалась, словно в засуху. Но не было иссушающего зноя, да и затока не обмелела, хотя пить из неё Ташха остереглась. На завтрак она доела остатки птицы, а жажда донимала всё сильнее. Нужно было уходить, но вдруг проснулось неведомое прежде упрямство. К тому же Ташха полагала, что вымершая за один день округа может и ожить так же быстро. Бездорожье, как говорили, полно чудесами.
На третий день пришлось покинуть неприветливую пойму. От пышного зелёного ковра под ногами остались редкие жёсткие бодыли и рассыпающиеся в невесомую труху клубки жёлто-серого цвета. Река и приток обрели цвет и запах гноя и невыносимо зловонно парили под косыми рассветными лучами.
Уходя прочь, Ташха надеялась за несколько дней пересечь поражённые земли и осесть в здоровой местности. Но перемены были только к худшему. В трещины в земле можно было свободно просунуть палец, никакие пища и питьё больше не попадались. Солнце стало злым и безжалостным. Ташха пила мочу и голодала.
Она медленно брела по безжизненной долине, низко свесив голову и не глядя по сторонам. Из полузабытья её вывел странный предмет, о который она споткнулась и чуть не упала. С трудом наклонилась и подобрала непонятную вещь. Отупело разглядывала и крутила в руках, пока не дошло - человеческая нижняя челюсть. Выронила кость в пыль и, наконец, посмотрела вперёд. Большой - одиннадцать телег - караван неподвижно преграждал ей путь.
16. Ташха опасливо подбиралась к повозкам. Было тихо и мёртво, только какие-то тряпки, зацепившиеся за борта, развевались под ветром. Пугливо озираясь и вздрагивая, она забралась в первую телегу. Сундуки с посудой, другие - с одеждой, свёрнутые одеяла, гребешок, небрежно брошенный возле борта, корзины с перьями и пухом на дне. Тщательно излазила по очереди все возы. Везде лишь скудные пожитки, ни пищи, ни воды. За последним открывался вид на покинутый лагерь. Ташха не спеша двигалась между поваленных палаток и занесённых землёй и мелким сором кострищ. К её отчаянию не находилось ни крошки съестных припасов, ни чашки с глотком прокисшего молока.
Что-то страшное виднелось за тентами и полу обрушенными стойками. Неосознанно Ташха избегала смотреть туда и оттягивала приближение к этому месту. Но бескормица гнала вперёд.
На ровной продуваемой площадке раскинулся могильник. Кучками и горками в безумной и непостижимой, но несомненной последовательности разложены были останки. Изгрызенные и изломанные, а трубчатые кости и вовсе размозжённые. "Костный мозг высасывали"- оторопело подумала Ташха, не пытаясь даже предполагать, кто.
На цыпочках она пошла через высохшие костяки. Куцым рядом располагались птичьи косточки. Длинной извилистой линией козьи и лошадиные. Причудливым узором людские хребты и черепа. Жуткие рисунки выложены костьми рук и ног. Но основная масса грудой громоздится по центру. Два разлагающихся, но не тронутых тела валяются у основания.
Сама не зная зачем, девушка подкралась к груде. Постояла немного, осмысливая чудовищную находку. И тут вершина костяной горы зашевелилась. С сухим стуком покатились вниз мослы.
Странное уродливое существо встряхнулось, перекатилось на четвереньки и, склонив голову, уставилось на Ташху. Было оно похоже на вздувшийся жабий труп: бледного желтоватого цвета кожа, вся в гниющих ранах и нарывах, из-под корки спёкшегося гноя сочится сукровица и отвратная зелень, распёртое брюхо с выпяченным пупком, тонкие и длинные похожие на ветки конечности, гнусное безобразное рыло в коросте и волдырях. Но посреди месива невообразимой хари торчал прямой и чистый нос. Только по этому носу девушка и догадалась, что перед ней - человек. Он бахнулся на задницу и съехал прямо Ташхе под ноги. Невольно она отступила на шаг. Как она не старалась, не могла отвести глаз от личинок, копошащихся в чёрных мокнущих язвах. От свалявшихся колтунов на голове и в паху, кишащих вшами и мухами, от затянутых плёнкой закиси глаз. Создание дико смердело, и именно вонь вывела Ташху из оцепенения. Её скрючило и начало рвать. Поскольку в желудке было пусто, сперва рвало кислым соком, затем тёмной желчью, а под конец болезненная судорога впустую выворачивала нутро и, казалось, сейчас кочевница выблюет собственные внутренности.
- Это ты их всех съел?- выдавила Ташха между двумя спазмами. Существо...человек придерживал девушку за плечо правой рукой и собрал рыжие косы в хвост на затылке левой, чтобы не упала и чтобы не испачкала волосы. Ногти его, слоящиеся и обломанные, царапали страннице шею. Удивительно, но она не испытывала страха рядом с людоедом, только отвращение и брезгливость.
Очень невнятно, задыхаясь и булькая, оно всё-таки ответило:
- Нет...нет! Они...они все ели друг друга и потому умерли. А я...Я - ел сам себя и потому выжил. Я - глупый, да?
Словно в подтверждение своих слов, он отпустил руку Ташхи, оторвал от своего пуза кусок коричневой корки с прицепившимся червяком и отправил в рот. Глядя на улыбающуюся дыру на обезображенной морде, девушка поняла, что губы он обкусал почти до самых дёсен и теперь постоянно видны зубы. Кишки скрутило вновь, и она согнулась, капая горькой слюной на серую землю. Вместо пальцев на ногах у него торчали измочаленные пеньки.
Голова вдруг стала лёгкой-лёгкой, перед глазами зароились, всё прибывая, чёрные мушки. Падая, Ташха ещё почувствовала, как её подхватили, взвалили на плечо и куда-то понесли.
17. - Спускай.
- А?
- На землю меня ставь, говорю. Мне уже лучше.
Но стоять сама Ташха не смогла. Ослабелые ноги дрожали и подгибались. Страшный попутчик вовремя поймал подмышки оседающую девушку. Перекинул её руку себе через плечо, обхватил за талию и почти поволок по бесплодной кочковатой почве. Едва переставляя ноги, кочевница оглянулась. Истощенные, шатающиеся от недоедания, далеко от костяных узорищ они не ушли.
- А куда мы идём?
- Куда-нибудь. Это же Бездорожье. Иди, куда хочешь, но на месте не стой. Иначе будет, как с этими,- он махнул рукой за спину. Ташха сморщилась от накатившей волны смрада, но к горлу не подкатило - сил на рвоту у тела уже не было.
- А с ними, что случилось?- сглотнула тошноту Ташха.
- Так остановились же, - булькнул людоед.
- Зачем?- на голых бёдрах чудовища, под водянисто колыхающимся брюхом болтался плетёный пояс с ножнами и пребольно давил Ташхе в бок. Она дёргалась, но сказать опасалась.
- Ведуну нашему видение было, будто бы боги приказали строить деревню. Ну, он как очнулся, так всех и убедил.
- Хорошо, остановились, и что?
- Ты не здесь родилась,- зыркнул на обвисшую ношу и продолжил:- Боги Бездорожья повелели нам - людям - никогда не прекращать пути. Сказали, что лишь движение для нас - жизнь. Как только остановились, всё вокруг начинает умирать. Голод, засуха или наводнение, болезни, страшилища - всё обрушивается на замерших на одном месте лентяев.
Он подтянул сползающую Ташху и, пришепётывая, заговорил снова:
- С ведуном-то согласились все. Я только против был, да кто ж меня слушал... через четыре дня округа стала такой, как сейчас. Ещё через двенадцать дней закончились запасы, но наш, богами стукнутый, сказал, мол, испытание, перетерпеть надо. Ну и дотерпелись.
Он зло сплюнул и немного помолчал.
- Восемь человек всё-таки ушло, но моих стариков дурень заморочил, они и упёрлись, как бараны. Потом люди болеть начали. Парша и лихорадка. Много умерло и от голода. Тогда и начали людей есть.
Ташха едва понимала его слова, сознание мутилось, и неразборчивый голос временами уплывал за коричневые окаменевшие от засухи холмы. Казалось, что хмурое серое небо спустилось и обволакивает хмарью разум и чувства.
- Эй!- на удивление сильно он встряхнул девушку, но она не пошевелилась, только голова безвольно мотнулась из стороны в сторону. Осторожно уложил и присел рядом. Задумчиво поклацал зубами и достал нож. Срезал с собственной икры полоску кожи и принялся тщательно пережёвывать. Время от времени собирал пальцем и слизывал выступившую кровь. Затем наклонился над очнувшейся спутницей и прижался к её губам, выдавливая получившуюся кашку девушке в рот. Ташха слабо завозилась, но поднять руки и оттолкнуть не вышло, а отвернуться он не дал, жёстко схватив за подбородок. Ташха замычала, давясь вызывающей дрожь пищей.
- Чего ты?- он оторвался и недоумённо посмотрел жертве в глаза.
- Не надо... я не могу, как ты человечину есть,- прохрипела Ташха.
- Так это ж не человечина, это - я. Я других не ел, ты не думай.
Видя, что она сжала челюсти, примиряюще сказал:
- Ты же меня не убиваешь и не силой жрёшь. Я сам даю, мне не жалко. Ты же, не покормившись, идти не сможешь. И тогда мы оба умрём.
- Сам иди,- упрямо прошептала сквозь сомкнутые губы.
- А куда мне идти одному? И зачем?
18. Вчерашний день всплывал в памяти полными муки урывками. Где, когда бродяги упали на ночь, вспомнить не удавалось. Ташха отстранённо раздумывала, стоит ли сегодня открывать глаза, или смысла в этом нет.
- Эй! Смотри!- столько восторга было в чужом шёпоте, что веки сами собой распахнулись.
У самого лица из трещины пробивался росток. Он был не больше ногтя, такой нежный и мягонький, что хотелось плакать. Ташха потянулась губами и всосала в себя крошечную жизнь. И тут же заметила ещё один. Не отрывая щеки от наждачной земли, она, извиваясь, поползла от одного зелёного завитка к другому, осторожно, почти целуя, вбирая слабые побеги. Рядом копошился похожий на раздавленного жука Рикки.
Сколько они провозились, поедая молодую поросль, Ташха не смогла бы сказать ни за что на свете. Сытые и блаженные, разморенные скудной, но восхитительной пищей, они задремали там же. А очнулись, когда день был уже в разгаре. Памятуя о заветах здешних странных богов, Ташха растормошила Рикки. До темноты они шли и шли. Мир вокруг них незаметно, но несомненно изменился. Небо больше не казалось серо-жёлтой застиранной тряпкой. По-весеннему голубое и высокое оно изливало чистый и тёплый свет, дарило свежий ветер, уносящий пыль и зной.
Потом они нашли воду. Мутная от взвеси, хрустящая на зубах песком и глиной, она казалась самой жизнью. Не было силы, способной оторвать Ташху от лужи, но Рикки справился. Он что-то говорил, упрашивал, убеждал. Ташха в смятении разума от утолённой жажды не разбирала ни слова, но, как животное, пошла за лаской его голоса.
Через несколько дней они путешествовали по ожившему зелёному миру, щедрому на еду для своих детей. Выбрались к мелкой широкой речке, прогретой солнцем до самого дна. Ташха насобирала глины и перед сном слепила и обожгла на костре кривобокую миску и горшок. Долго они, конечно, не прослужат, но для ташхиной задумки они нужны всего один раз. Утром быстро нарвала крапивы и мяты, запарила в горшке, чуть дальше насобирала чистотела и растёрла в миске. Рикки, сидя на корточках, с любопытством наблюдал за суетой, но не торопил.