— Никто не видел, как ты их брал? — спросила я, а руки уже тянулись к находке.
— Так ночь же, ёк-макарёк! На улице ни души, — ответил отец, бережно доставая из-за пазухи пузырь самогона.
Они и впрямь казались живыми, но уставшими и грустными. Я их признала: мои! И сразу полюбила эти старые деревянные лыжи, перехваченные засаленным жгутом. Поверху — облупившаяся синяя краска и надпись "Лидер" на инглише. Хех, из меня лидер примерно такой же... Я всегда была сама по себе, вне любой компании. Меня сторонились, посмеивались, но травить опасались. Знали, что хоть и мелкая, а двинуть могу неплохо, старший брат научил. Да и крепким словом приложить умею.
В общем, пока в наш класс не пришла Ленка, друзей у меня не было, только брат. Да я и сама с собой дружить вряд ли бы захотела: тощая, с грубым лицом, голос вечно хриплый, одежда унылая. Так, существо...
А Ленка... красивая, независимая, внимательная. Я, разумеется, сидела за партой одна. Были и другие свободные места, но Ленка подсела ко мне и не обращала внимания на подколки и смешки, прошуршавшие по классу. А на перемене, когда я одиноко пялилась в окно, она подошла. Не знаю, как Ленка это сделала и, главное, зачем, но она меня растормошила. После школы в тот первый день мы друг друга провожали по три раза и говорили, говорили обо всём...
— Антош, только их просмолить и смазать надо, — крикнул с кухни отец.
— Ага, отозвалась я.
Набрала сообщение брату Лёхе, он ответил, привози в татушник. У него в тату-салоне не то что лыжную мазь, а хоть черта в ступе найти можно, я всегда ездила с удовольствием на этот склад всякой всячины.
Да, родители и брат называют меня Антошкой, одноклассники Тохой, и только Ленка зовёт Тоней. Именем я обязана Лёхе, он мечтал о братике, и когда я родилась, упорно называл меня Антошкой. Родители покумекали и записали Антониной.
Пока полным именем меня называют только учителя, но не доросла я ещё до Антонины, я совсем гадкий такой утёнок, мелкий, с грубо вытесанным лицом: широким носом, квадратной челюстью, короткими блёклыми ресницами. Да и насрать.
Ещё раз посмотрела на свои лыжи, погладила их. По руке разлилось тепло, будто погладили в ответ. Хорошо, что кто-то оставил их у мусорных баков.
Крепкие лыжи, хоть и неприглядные. Реально как будто для меня сделаны.
Лыжные палки уже давно стояли в кладовке. Соседка увлекалась скандинавской ходьбой, а потом слегла и отдала палки мне. Только что от них было проку? На физре нам выдавали казённые лыжи, но их в школе было всего четыре пары. А нас, у кого своих нет, пятнадцать человек из двух девятых классов. Поэтому пользовались школьными по очереди.
Хотелось скорее испробовать свои.
И поделиться радостью с Ленкой!
Я зашла в сеть, подруги в онлайне не было. Одиннадцать часов вечера в пятницу — детское время, но у Ленки режим. Можно было бы поржать над тем, что девчонка в пятнадцать лет ложится в десять и в будни, и в выходные. Но об этом никто кроме меня не знал, Ленка ни с кем не сошлась за то время, пока жила здесь.
Кстати, я как-то спросила подругу, почему она подчиняется родительским приказам. Ну, по поводу сна, запрета дискотек. И таблетки какие-то ещё пьёт.
— Тебя предки заставляют?
— Нет. Просто так надо, — ответила она.
— Кому? Им?
— Мне. Без лекарств и режима мне может стать плохо. Я тогда учиться не смогу.
И сказала она это так, что смеяться не хотелось. Ленка сильная, но даже сильные могут сломаться. А она, я тогда почувствовала, когда-то сломалась. И склеили её так, что никогда не догадаешься. Может быть, предки и склеили? Ведь они любят Ленку, хоть и строят постоянно.
В девять утра я была уже на ногах. Луч зимнего солнца протиснулся сквозь стык штор и добрался до стыка моих век. Я люблю просыпаться вот так, когда мир дарит улыбку. День обещал быть чудесным.
На кухне воняло перегаром, отец распластался на полу в блаженной отключке. Я перешагнула через него. Что ж, это было моё традиционное субботнее утро, я привыкла, что по выходным надо ходить осторожно, чтоб не наткнуться на стекло или не вступить в блевотину. Сегодня пол не был ничем изгажен.
Мать уже ушла на смену, оставила мне кашу на плите. Я поела прямо из кастрюли, выпила чаю и поспешила вырваться из этого угара на волю.
Ленка была в сети. Мы списались, и я в обнимку с лыжами отправилась к подруге.
Без четверти десять я уже топталась под дверью квартиры образцовой Ленкиной семьи. В их доме царили режим, порядок, чистота. Мне это нравилось, приятно было пить чай за столом, покрытым белоснежной скатертью, и ходить везде, не боясь прилипнуть.
Но в этом доме чувствовалась напряженность. Может быть, поддержание такого порядка и стерильности слишком тяжёлая задача для Ленкиной семьи...
Хотя по-другому они, наверное, не могли. Ленкин отец был военным, его перевели на службу в гарнизон, что в десяти километрах, они сперва там и жили, но вскоре перебрались в наш город. Тут у их тётки была трёшка, и школа рядом совсем оказалась. У нас в городе много семей военных, и у них часто дома иерархия и дисциплина как в армии.
Пока Ленка собиралась, её мама рассматривала мои лыжи, я даже немного смутилась: вдруг начнёт расспрашивать, не с помойки ли они. Хотя откуда ей знать...
А потом она вдруг достала с антресолей пакет и протянула мне. Там лежали лыжные ботинки. А я ведь и не подумала, что кроме палок и лыж мне ещё и ботинки нужны.
— Спасибо, — пролепетала я
— Ты примерь сначала, вдруг малы. Если велики, это ничего, носок тёплый подденешь.
Я примерила — отлично, место под шерстяной носок как раз оставалось, но можно и без него. Ботинки были классные, утеплённые, не то, что у нас в школе выдают к казённым лыжам — потрескавшийся задубевший кожзам.
От ботинок я стала совершенно счастливая.
— Часы надела? — это Ленке крикнули родители с балкона, когда мы уже выходили из подъезда.
— Надела, надела, — ответила Ленка и подняла левую руку.
— Опять отслеживать будут? — спросила я.
— А как же. Туда и обратно. А если где застрянем, будут звонить. Хотя с тобой они меня спокойно отпускают. Я слышала, папа говорил: "С ней можно".
— Я им кажусь надёжной?
Ленка помолчала, подбирая слова.
— Скорее, достаточно боевой. Думают, ты умеешь за себя постоять. Они хотели бы, чтоб и я умела...
Тут Ленка замолчала и ушла в себя. С ней такое случалось, я не обижалась. Мне с ней было прикольно и в тишине.
Когда мы уже почти добрались, пришло сообщение от Лёхи, мол, где ты там. Я написала: "Готовность пять минут".
Хорошо Лёхе, ему было двадцать, и уже два года он жил отдельно. Всё у него получалось, тату-салон работал, девушка появилась хорошая, видно, что любила его. Я тоже мечтала свалить поскорее от предков, но совершенно не знала пока, чем мне заниматься после школы.
Брат топтался возле дверей салона в куртке и с ключами в руке.
— Привет, Антошка.
— Привет, Лёш. Это Лена. А это мой брат.
— Очень приятно, — сказала Ленка.
— Мне тоже, честно. Простите, не могу вас чаем напоить, убегаю срочно. Антош, заноси лыжи в подсобку. Как готово будет, я тебе позвоню.
Лёха шёл с нами до остановки.
— Как предки?
— Нормально.
— Батя как обычно?
— Да нормально всё, Лёх.
— На вот, — он сунул мне в руку несколько соток, — купите вкусняшку или в кафе сходите, погрейтесь, раз уж я вас так и не напоил чаем.
— Да ладно, мы не замёрзли, — ответила я за двоих.
— Старшему брату виднее.
— Спасибо.
Лёха крепко меня обнял.
— Всё, Антош, пока.
— О, здорово, как сам? — это он уже говорил какому-то мужику с бесцветными глазами. Ну конечно, у Лёхи знакомых по всему городу навалом.
Я огляделась в поисках Ленки. Её не было рядом. Куда успела подеваться?
Лёха уже садился в автобус, спина бесцветного мужика удалялась по зебре. Я хотела громко позвать Ленку, но тут заметила её за стеклянной дверью кафе. Она стояла совершенно белая, не шевелясь и не моргая. Как кукла.
Я аккуратно открыла дверь, взяла Ленку за руку и вывела на воздух.
— Ленка, что с тобой? Лен...
Она судорожно вдохнула, посмотрела на меня и разревелась. Люди стали оглядываться, и я утащила Ленку за угол кафешки.
Она плакала на ступеньках чёрного хода, я сидела перед ней на корточках и не решалась заговорить, просто держала её за руки.
А я просто не знала, ЧТО спросить. Так мы и молчали.
— Ладно, пойдём, а то беспокоиться начнут, — Ленка кивнула на свои часы.
Ехать обратно было холодно, автобус промёрз, и промёрзли мои мысли. Они метались в очень тесной клетке, я силилась понять, что же случилось с Ленкой, но не решалась спросить и не могла догадаться.
Когда большая часть пассажиров вышла, и остались только те, кто ехал до конечной, Ленка сказала:
— Я хочу тебе рассказать, но боюсь.
— Я никому не скажу, не опасайся.
— Знаю. Не этого боюсь. Просто это гадость, а зачем я буду делиться гадостью...
— Расскажи, Лен. Пусть гадость, но у тебя её останется половина, если поделишься со мной.
Подруга тяжело вздохнула.
— Это случилось летом. Мы тогда ещё жили в Стрижевске. Я шла от остановки через лес к военной части, так ближе было, чем обходить по дороге. Тогда ещё я ходила одна, и родители не волновались. Я ведь не знала!
По пути мне встретился Иваныч, местный страшила. Он по грибы собрался, видимо: шёл с корзинкой и с палкой. А я дура была, боялась его. У него лицо страшное такое: мохнатые брови, чёрные глаза, рот кривой. Я даже не поздоровалась, шмыгнула в сторонку, пропуская, и дальше пошла. А потом, потом...
Я услышала: "Куколка", — ласковый такой голос. Повернулась — там мужчина, улыбался, букет мне протягивал. И медленно так ко мне с букетом подходил. А я почему-то не испугалась. Я почему-то думала, что если разбойник, насильник, то обязательно сразу набросится, или выглядеть будет зверски, как Иваныч, или ещё по каким-то признакам понятно будет, что нападает. Нет, не понятно было...
В общем, он подошёл и схватил меня за косу, у меня тогда волосы были длинные, красивые. А сам шепчет: "Куколка, куколка. Я знаю, куда нажать, чтобы ты запищала "Мама". Но ты ведь не будешь пищать, верно?" А у меня голос отнялся, я настолько испугалась, что просто не верила в происходящее. Он ещё что-то говорил, я не помню точно, что куклам не нужны зубы, что красивые глупые глазки не моргают...
Он начал меня пригибать к земле, а я схватилась рукой за его рубашку, пуговицы отлетели, и на меня уставились глаза. С его груди на меня смотрело чудовище. Татуировка, но глаза как живые. Мне они до сих пор снятся, пустые и затягивающие в свою пустоту...
Вот тогда я закричала, а он крепче схватил меня за волосы и ударил сюда, в солнечное сплетение.
Я упала и не сразу поняла, как это он меня отпустил. Взглянула — а там Иваныч со своей клюкой. Этот рычит, как зверь, а Иваныч на него замахивается.
Я побежала. Никогда так быстро не бегала. А он прокричал: "Найду!" Пообещал меня найти, понимаешь?
Родителей дома не было. Я заперла дверь, обрезала волосы, легла в ванну и включила воду. Мне хотелось смыть всё, что произошло. Но не получилось.
А у него получилось: он хотел сделать из меня куклу и сделал. У меня теперь внутри ничего нет, пусто.
Следующие дни выпали из памяти, родители сказали, что я была в шоке и не разговаривала.
Иваныча нашли мёртвым в лесу. Потом я рассказала всё, что помнила. Солдаты прочёсывали лес, но чудовище не нашли, конечно.
А теперь он здесь, в городе. Он вернулся за мной, Тонь.
Я с трудом проглотила комок в горле. У меня и так хриплый голос, но тут я даже прохрипеть не могла, проскрипела как древняя старуха:
— Ты его точно узнала?
— Да. Когда тебя брат обнимал, я заметила его впереди и спряталась.
— А он тебя увидел?
— Нет. Кажется, нет. Он на Лёху смотрел, потом поздоровался с ним.
Ленка помолчала.
— Тонь, ты не обижайся, но я больше туда не поеду.
— Конечно, не поедешь. Я тебя провожу домой, мы всё расскажем твоим родителям.
Ленка замотала головой:
— Нет. Не расскажем. Я больше никогда не хочу об этом говорить. Боюсь, Тонь. Ужасно боюсь. И ещё мне стыдно. Я сама виновата, что пошла через лес. И родителям за меня стыдно, хоть они и не признаются.
— Но если его поймают, то можно будет не бояться...
— Не смогу опять это всё ворошить. Я трусиха. И перестану бояться, только когда он умрёт. Это моя самая заветная мечта — чтоб он мучительно умер. Желаю ему смерти каждый день. Но это не сбудется. Я сама не смогу убить, даже если окажусь рядом с ним связанным или спящим.
Я долго не могла найти слова. И вот сказала то, что мне казалось правдой:
— Знаешь, Лен, самое главное, что ты жива.
Она помотала головой:
— С того дня я не вполне жива...
И это была её правда.
— Иногда мне так хочется покончить со всей этой полужизнью... — прошептала она, но я расслышала.
Погромче же Ленка сказала другое:
— Тоня, ты хорошая, и с тобой я иногда забываю, что сама совсем пустая. Теперь ты всё знаешь обо мне, и я пойму, если ты не захочешь со мной дружить.
Что за глупости? Как Ленка может считать себя виноватой и пустой?!
— Ты ни в чём не виновата. Это он мразь. А ты самая лучшая. Обещай, что будешь жить. Обещай!
— Тише, Тонь. Почти пришли, родители могут услышать.
Я потом долго плелась к себе домой, прокручивая в голове Ленкин рассказ. И когда я открывала дверь квартиры, во мне уже мало осталось от прежней Тохи. Всё вытеснила злость на этого ублюдка, который забрал у Ленки радость. Я тоже стала желать ему смерти. Если сложить наши с Ленкой желания, то, возможно, этого хватит для того, чтоб он сдох.
"Чтоб он сдох," — пространно думала я, выпуская сигаретный дым в морозное небо и ёжась у приоткрытого окна. "Чтоб он сдох," — зло думала я, тупо уставившись в экран телека. "Чтоб он сдох," — уже привычно, как о чём-то решённом, но отложенном во времени, думала я, засыпая.
Ленка написала мне, что "сыграла простуду" для родителей, чтоб те не заподозрили чего после нашей поездки. Значит, на этой неделе в школе мне предстояло сидеть одной. Ну ничего, мне как раз нужно время, чтоб хорошенько всё обдумать и понять, как приблизить исполнение нашего с Ленкой желания.
Пока что я нашла сайт, на котором рассказывалось, в какие точки на теле надо тыкнуть, чтоб человек отключился или даже умер. Было интересно, но ненадёжно: проверять такое ни на ком не будешь, а если ткнёшь того урода, а он не умрёт, а ткнёт в ответ, — что тогда?
Я решила побольше узнать о нём. Лёха здоровался с чудовищем, значит, хоть что-то мог о нём рассказать.
Когда пришло сообщение от Лёхи, что лыжи готовы, я мигом примчалась в татушник.
Спешить мне было некуда, а с бухты-барахты заводить разговор об уроде я не хотела. Расположилась на импровизированной кухне в подсобке, заварила чаёк, нашла пару бич-пакетов. Пусть Лёха видит, что я надолго. Брат перебирал эскизы татух, расставлял нужные на специальной подставке — пюпитре. Лёха ведь ещё и музыкант ко всему прочему, на гитаре играет классно. А я бездарь.
— Чё сегодня без подруги?
— Она заболела. Бипишку будешь?
— Давай. Я рад, что у тебя появляются подруги, Антошка.
— Она в единственном числе. Больше нет никого.
— Ну, может скоро друзья появятся. Бойфренды.
— Да в пюпитр этих бойфрендов.
Лёха заржал. Потом спросил серьёзно:
— А ты не лесби, случаем?
— Нет. Мне вообще на секс плевать, понял?
Даже аппетит отбил, гад. Как такую хрень вообще про сестру подумать можно?
— Ладно, не дуйся, — Лёха потрепал меня по волосам и начал кривляться, — Антошка, Антошка, готовь к обеду ложку!
— Я лучше картинки посмотрю.
— Ты их ещё наизусть не выучила?
Розы, девки голые, черепа. Лёха не любит такое, но клиенты просят. А вот в этом альбоме поинтереснее: драконы, абстракция, Мунк, Босх и... чудовище с пустыми глазами. Я не могла быть уверена, что это именно та татуировка, я просто чувствовала, что это она.
— Лёх, — спросила я как можно спокойней, — а это новая?
— Это не моя.
— В смысле?
— Я её не набивал, только сводил. А это так, для себя на память оставил.
— На память?
— Ну да. Техника интересная. К тому же я все работы сохраняю, "портфолио" — слышала такое слово? А тут видишь, какие цвета? Синий и зелёный долго выводятся, у меня лазер не самый лучший. Вот покажу потом клиенту, какую большую и цветную татуху вывел. Хотя эту пока не всю вывел, ещё два-три сеанса осталось.
— Интересно, а зачем уничтожать такую интересную технику?
— Да мужик этот сказал, что девушке его не нравится.
— А когда он придёт? Я посмотреть хочу, как сводят тату.
— Сегодня должен, но посмотреть не получится. Стеснительный он. Я его всегда индивидуально принимаю.
Я лопала лапшу и размышляла, как бы незаметно стянуть из папки картинку с чудовищем.
У двери тренькнул колокольчик. Лёха вышел и сразу вернулся.
— Антош, извини, у меня клиент, — сказал брат.
И добавил тихо:
— Индивидуальник.
— Я на улице погуляю и вернусь. Он надолго?
— Пока то-сё, полчаса, а то и больше. Не мёрзни ты, домой езжай.
Я собралась, пониже надвинула капюшон толстовки и вышла в обнимку с лыжами на улицу. В тату-салоне моего брата сидел бесцветный мужик, урод, который искалечил Ленке психику. И было совершенно непонятно, что с этим делать.
На детской площадке закурила и стала караулить, поглядывая на дверь татушника. Файлик с нужной картинкой шуршал под курткой. Достала его, всмотрелась ещё раз, — мерзость.
Ждать на холоде было тяжело, но я не могла уйти. Хотела выяснить про урода ещё что-нибудь. Я держала лыжи перед собой, готовая в любой момент вскочить и преследовать, вдыхала запах лыжной мази, выдыхала в холодный воздух пар ненависти.
Дверь раскрылась внезапно. Чудовище вышло и быстрым шагом направилось через дворы к остановке. Я шла за ним незаметно, насколько это было возможно с лыжами.
Он прохаживался неподалёку от остановки, поглядывая на выходящих из автобусов людей. Это продолжалось долго, не меньше часа, к этому времени пальцы в перчатках совсем задубели, и хотелось в туалет. Бросить бы всё, но урод наконец дождался кого-то и двинулся за небольшой группой людей по улице. Я поплелась следом, проклиная и этого мужика, и зиму, и себя. Люди постепенно разошлись кто куда, перед бесцветным мужиком шла только одинокая фигурка. Вот она нырнула в подземный переход, он спустился следом. Я быстро нагнала расстояние, которое вынуждена была держать, чтобы оставаться незамеченной. В переход вошла, не выпуская ненавистную спину из поля зрения.
Лампы горели лишь в дальней части подземного пути, и фигурка девушки теперь была видна ярко: зелёная короткая куртка, сапожки на каблуке, юбочка, пышные светлые кудри.
"Эй, куколка!" — крикнул на удивление приветливым голосом урод. От неожиданности я чуть не заорала.
Девушка не обернулась, и мужик стал приближаться к ней, ускоряя шаг. "Подожди, куколка", — со смехом позвал он ещё раз.
Мне было очень страшно. Ленкин рассказ будто оживал сейчас перед глазами. Хотелось сбежать. И я побежала, но не прочь, а прямо туда, где вот-вот могло случиться плохое.
Громыхая лыжами и громко топая, я кричала: "Ура!" Не знаю, почему "ура", наверное, чтоб себя подбодрить. Пробегая, я задела урода по щеке, он выкрикнул: "Пацан, ты чё?! Совсем охренел?!" уже совершенно не тем весёлым и добрым голосом.
Я добежала до девушки, схватила её за руку и хотела утащить за собой, быстрее, прочь отсюда. Но она затормозила меня, неожиданно громко сказав:
— Антошка, привет! Ты куда так торопишься?
Я всмотрелась в лицо — это была Танюшка, санитарка из больницы, где мама работает. Меня там все знают. Танюшка вытащила из ушей наушники и спросила уже нормальным голосом:
— Тебе куда? Пошли вместе.
Из нашего яркого пятна света темень дальней части перехода была непроглядной. Но мне казалось, что он всё ещё там, притаился и ждёт, на этот раз меня, "пацана", который помешал его забаве.
— Пойдём наверх, расскажу.
Мы вышли, и на глаза навернулись слёзы. Все живы, успокаивала я себя. Танюшка даже ничего услышать и понять не успела, твердила я себе. Но на душе было тревожно. Пришло гнетущее чувство, что всё только начинается.
— Так чего, рассказывай, — напомнила Танюшка.
— К тебе далеко идти? А то я сейчас обоссусь, — это было правдой.
Я переночевала у Танюшки. Она сама предложила, мол, вместе поедем утром: она в больницу на работу, а я домой заскочу — и в школу.
На щеке у гада должна была остаться ссадина. С лыж я оттёрла носовым платком его кровь.
Конечно, я рассказала Танюшке про мужика, который преследовал её, но она сначала не поверила, а потом заявила, что зря я отпугнула жениха. Вот дура!
Она всего на год старше меня, ушла сразу после девятого работать санитаркой. Бабка, с которой они вдвоём жили, умерла, и Танюшка страстно хотела выйти замуж, желательно за приезжего из столицы, и свалить из нашей дыры.
Достучаться до здравого смысла оказалось нереально. Я добилась от Танюшки лишь обещания не ходить в наушниках по тёмным переходам и подворотням, и на том спасибо.
После школы я каталась на лыжах вокруг больницы. Лыжня была укатана отлично, солнышко хоть по-зимнему обманчиво, но грело. И я скользила, скользила на своих чудесных лыжах, силясь ненадолго ускользнуть от давящих мыслей. Больничный забор справа и деревья по левую руку мелькали так быстро, словно я летела над землёй. Славные лыжи! На школьных у меня так не получалось.
Ленкин дом выходил окнами на больничный круг, и в какой-то момент мне показалось, что Ленка смотрит на меня из окна. Мы не виделись с той поездки и переписывались только по поводу уроков. Если б она сейчас вышла... нет, я не сказала бы ей, что урод охотится за другой девчонкой. Как ни жестоко это звучит, но пусть лучше Ленка боится и прячется, пока он жив. Я надеялась, что последнее обстоятельство ненадолго.
Ленка вышла, тоже на лыжах, в белой шапочке и пушистых рукавицах. Куколка.
— Тоня, ты прости, если я тебя зря загрузила. Надо жить дальше, но у меня плохо получается.
— Ничего, получится. Ты, главное, живи.
Мы прошли несколько кругов, Ленка отставала, и я дожидалась её. Мне придётся нанести ей удар. Это нужно, чтобы на сто процентов быть уверенной, правильно ли я действую.
— Слушай, Лен, — начала я как можно небрежней. — Я полазила по сайтам с татухами, там столько чудовищ. Одно другого страшнее.
— Для меня страшное только одно, я его с закрытыми глазами вижу.
— Слушай, а ведь тату — это особая примета. Ты когда рассказывала полиции о том уроде, всё подробно описала?
— Конечно. Насколько смогла. Но у них в базе никого такого не было. То есть он в преступниках не числился.
— Лен, ты только спокойно, ладно?
Ленка остановилась и напряглась.
— Я тебе сейчас картинку покажу, я скачала с сайта. Глянь, похоже, нет?
Стыренный у брата листок я спрятала дома, сфоткав рисунок на телефон.
— Да, — только и сказала Ленка.
Она старалась жить, но держать удары жизни у Ленки получалось плохо. Она стояла, кусая губу и глядя в никуда.
— Это просто фотка с сайта, Лен. Значит, такие татухи могут быть у многих.
Ленка не реагировала.
— Прости, зря я тебе показала.
Она с силой вдохнула, будто выныривая из глубины.
— Нет, Тонь. Я знаю, ты хочешь помочь.
Уже смеркалось, и на вечернюю пробежку вышел местный пенсионерский клуб. Бодрые стариканы заполонили лыжню, и мы с Ленкой ретировались. Я проводила её и решила пройти кружок напоследок. Была уверена, что мои чудо-лыжи дадут фору всем пенсионерским, но оказалось не так: я плелась еле-еле, не в силах догнать стариков. Вскоре пришлось уступать лыжню тем, кто уже прошёл круг. Я плюнула с досады и отправилась домой.
За углом закурила, утешая себя и лыжи: "Ничего, бывает. Всё равно вы лучшие".
Когда кто-то бесшумно шмыгнул из-за угла, у меня невольно вырвалось ругательство. Совсем нервы стали ни к чёрту из-за этих историй.
— Тоха, дай закурить.
Сашка из соседнего подъезда. Вот не зря его Репьём зовут, вечно взъерошенный, бегает повсюду, да ещё прицепится — хрен отошьёшь.
— На, травись, — проще уж так, чем слушать нытьё на полчаса.
— А я видел, как ты каталась. Пока толпа не вышла, ты быстро ехала.
— Ага. Лыжи просто стесняются при посторонних, понимаешь?
— Понимаю. Волшебные вещи вообще непредсказуемо работают, — на полном серьёзе разглагольствовал Репей.
— Чё, спец по волшебству что ли?
— Ну, не совсем... Пока теорию только изучал.
— Ладно, харе заливать. Я пошла.
Ну фантазёр, блин!
Мама была дома. Я люблю, когда мама дома. Бывало, начинала мечтать, что вырасту и стану жить отдельно, а при мыслях о маме не складывалась картинка отдельной жизни. Можно, чтобы сама, по-взрослому, но с мамой?
— Антош, привет. Иди поешь скорее, пока картошка горячая.
— Привет. Ага, ща приду.
— Ты Сашку тёти Галиного не видела сегодня? Он с утра дома не был, тётя Галя звонила сейчас.
— Да во дворе ваш Репей болтается.
Мама позвонила, успокоила соседку. Вздохнула:
— Как Наташка умерла, так Сашка совсем от рук отбился.
— А сколько ей было, когда она утонула?
— Да как тебе сейчас...
Мама закрыла кулаком рот, из зажмуренных глаз потекли слёзы.
— Мам, не надо. Всё-таки Сашка живой. Балбес, конечно...
— Антошечка, дочка, ты будь осторожна. Сейчас такое время... А ты растёшь, уже взрослая почти.
Мама плакала. Наташка утонула в лагере на море два года назад, но я не помнила, чтоб мама раньше по ней горевала.
— Мам, ну ты чего...
Она взяла мои ладони своими, мокрыми.
— Не знаю, права ли я. Галка просила не говорить, но время такое, я за тебя боюсь.
— О чём не говорить-то?
— Антош, Наташа не утонула. Её изнасиловали и убили. Тело нашли на диком пляже под скалой. Она сидела как кукла — руки-ноги врастопырку, сухожилия подрезаны, зубы выбиты, а глаза распахнуты в ужасе.
— Твою мать... — вырвалось у меня.
— Что?
— Прости, — я обняла маму. — А как назывался лагерь?
В сети нашлось немногое. Про случай с Наташкой написали меньше, чем я узнала от мамы. Но была ссылка на другие похожие убийства, в разных совершенно городах России. Все жертвы были похожи друг на друга: красивые, с длинными светлыми волосами, фигуристые девчонки. И никаких примет преступника.
Получается, если это один и тот же урод, то видела его и осталась жива только Ленка. Но за Ленкой он, вроде как, не следит. Пока подруга сидит дома, она в безопасности. С Танюшкой надо будет ещё раз поговорить, чтоб осторожна была.
Голова пухла, я до ночи просидела на сайтах криминальных сводок. Мне было не страшно, только очень зло. Я поняла, что хочу и смогу убить этого гада, если представится такой случай. Надо только понять, как именно это сделать.
Стоит ли говорить, что в школу я проспала. Ну и к лучшему, можно проветрить голову, на лыжах покататься. Вот прямо сейчас, вместо зарядки, пробегусь.
Я очень быстро оделась и вышла на лыжню. На больничном заборе сидел Репей.