"... властью, врученной нам господом нашим Иисусом, постановили мы предать помянутого Бруно в руки губернатора Рима, дабы поступил он с этим Бруно кротко и без пролития крови" .
Климент, папа римский.
"... вышеупомянутый трибунал присудил означенного Джордано из Нолы к смерти через
сожжение..."
Из жизнеописания.
- Вы с большим страхом произносите мне приговор, нежели я выслушиваю его.
Джордано Бруно.
--
Кайся, брат Джордано. Кайся! До завтра осталось мало. Ужель нераскаявшийся ты предстанешь богу? Или ты в самом деле не веруешь в ад?.. О несчастная твоя душа! да сгореть ей без остатка в костре, который возводится на Поле Цветов!..
--
Ты дурак и козопас, Серафино. Тебе ли рассуждать о счастье бытия и небытия...
Поле Цветов представлялось сейчас Джордано смутно. Как в лео- нардовском сфумато. Но не это было важным сейчас. Завтра он еще раз увидит эту площадь и, если захочет, сможет подробно рассмотреть
хотя бы ту ее часть, которая назначена для его казни.
* *
На Поле цветов было, как обычно, людно. Экипажи, чопорные иностранцы, кокетливый щебет молоденьких служанок, черные одежды мона-хов, подозрительные от плохо скрываемой наглости оборванцы, предлагающие какие угодно услуги.
--
Ваши речи опасны, - она отдернула занавеску оконца кареты и указала на толпу: - Любой из них, узнав о ваших мыслях, донесет на вас святой инквизиции.
--
А ты? - усмехнувшись, спросил он. Она полуобернулась к нему, и они посмотрели друг другу в глаза.
Джордано и теперь помнит ее взгляд. Как много прошло времени...
В Тулузе и Лондоне, Париже и Саксонии он тоже иногда знакомится с женщинами. Иногда он спрашивал себя: разве не больше блаженства доставляет тебе обладание глупышкой, чем волнение о совершенной женщине, которая лишь плод неугасающей памяти?
Да, он был доволен своими учениками. И Жанном Эннекеном, и Иоганном Ностицем, и Иеронимом Бесслером.
\
Но никогда он уже не видел столько страдания любви и преданности ему, как в то мгновение, там, на Площади Цветов.
--
Если бы вы позволили мне сопровождать вас, как святая Фекла апостола Павла,- едва слышно промолвила она.
Он пошутил тогда, возразив, что не желает подвергать ее унизительному заточению в мужской наряд. Она помолчала в раздумье, потом вздохнула и сказала, что согласна и на такое заточение. А он засмеялся, говоря, что так, без переодеваний, она прекраснее и что он уез-жает ненадолго и, когда возвратится, они опять - уже навсегда - встретятся... Откуда ему было знать, что свободным он уже сюда не вернется, а она спустя два года скончается, так и не дождавшись его.
Цокот копыт прекратился в том месте, откуда Джордано скорее мог попасть в монастырь святой Марии делла Минервы, где было его пристанище.
--
Вы принесли мне счастье и скорбь,- прощаясь, сказала она ему. - И я благодарю бога, что это случилось. Я верю. что надежда моя снова увидеть вас не напрасна.
Он ничего не ответил ей тогда, выходя из кареты. Он был пре-исполнен грусти и радости. И это было его счастьем, потому что он понял, что любит и что выше и чище этой любви у него никогда не бу-дет.
ж ж ж
Опасные мысли... Истина всегда опасна невеждам, в церковных ли они облачениях или в мантиях академиков. Разве не глупцы были
.у
творцами религий, обрядов, правил жизни? Разве не ослы судьи его и сам папа Климент, не пожелавшие прочитать его хорошо аргументиро-ванный мемориал, где он излагал свои воззрения'? Впрочем, что метать бисер свиньям!
Вся его жизнь была тяжкой борьбой. Презираемый ничтожествами, хулимый мерзавцами, порицаемый негодяями, он не отступал от сво-его дела, не опускал рук перед ненавистью и злословием. И он побеж-дал, ибо иначе зачем было преследовать его, как не из боязни его разоблачений наивных легенд о сотворении и нетленности мира. Пом-нится в Британии... Да-да, это произошло в Лондоне, когда он выпол-нял обязанности секретаря у великодушного Мишеля де Кастельно - французского посла, человека не только знатного, но и просвещенного. Как-то Джордано был приглашен на диспут.
--
Это и есть тот самый потомок квиритов?
--
Говорят, его изгнали из Женевы...
--
Что ответит он нашим докторам, этот бродячий пустослов...
--
Правда ли, что он неистовствует, доказывая противное Птолемею и и вероучению?
--
Однажды, гадая о себе по книгам, он попал на стих Ариосто: "Враг всякого закона, всякой веры..."
Он не знал английского языка, но все эти напыщенные господа, пришедшие на диспут, устроенный поэтом и драматургом сэром Фолком Гривеллом, вызывали у Джордано чувство неприязни к ним.
Навстречу поднялся тощий человек в бархатном берете.
--
Итак, вы тот самый учитель философов? - надменно спросил он на латыни Джордано, вперив в него высокомерный взгляд из-под нахмуренных бровей.
--
Так что из того, что я - учитель философов? Что из того, что я не уступаю Аристотелю или кому-либо другому больше, чем они усту-пают мне? Следует ли отсюда, что земля есть неподвижный центр мира? - парировал Джордано.
--
Я хотел бы разъяснить вам ваше заблуждение: Коперник не держался того мнения, что земля движется, так как это неприемлемо
и абсурдно. Коперник приписал земле движение всего лишь ради удоб-ства математических исчислений. Чертеж показывает это...
Бархатный берет разостлал лист бумаги и, взяв перо, начал изо-бражать фигуры окружностей. Джордано усмехнулся и заметил, что уважаемый доктор вычерчивает то, что известно всем, даже детям. Берет пожал плечами и строго проворчал:
--
Смотрите, молчите и учитесь. Я буду обучать вас учению Пто-лемея и Коперника...
--
Но это такое понимание Коперника, какого не ведал сам Копер-ник! - рассмеялся Джордано. - Дайте его сочинение.
Присутствующие с негодованием стали упрекать ноланца в неу-меренной строптивости, однако книгу Коперника принесли.
--
А теперь сами сравните рисунки. Разве трудно догадаться, что точка, которую мой оппонент выдает за расположение земли, всего-навсего дырка от иглы использованного Коперником циркуля? - с ус-мешкой спросил Джордано. - А чтобы разобраться, что думал Коперник о движении земли, достаточно заглянуть хотя бы вот в эту главу...
В конце концов, бархатный берет, посрамленный и уничтоженный доводами Джордано, рассерженно минуя ноланца, стал прощаться.
--
Вы считаете, что наш доктор не блещет умом? - обиженно поинтересовался у Джордано сэр Фолк Гривелл.
--
Отчего же! - лукаво возразил тот, - наш доктор, безусловно, не дурак, так как имеет отличия, преподнесенные ему вашей академией. Но ежели бы он не имел этих отличий, то стоил бы, пожалуй, не доро-же, чем его одежда, цена которой, вероятно, незначительна.
--
Итак, вы вслед за Коперником утверждаете, что земля не есть центр мироздания, как то установлено пятикнижием и всеми догматами церкви? - нудно навязывался возобновить спор сутулый теолог с вос-ковым лицом покойника.
--
Я мало забочусь о Копернике, как и о том, чтобы вы понимали его, - раздражаясь, отвечал Джордано. - Коперник открыл великое, но святые ханжи не дали ему возможности придти к разумению того, что и солнце вращается вокруг себя, что звезды тоже солнца, что миров, подобных нашему, бесконечное множество и что все они имеют свое
начало и свой конец. Что же касается Писания, то оно находится в руках почитателей столь различных и противоположных вероучений... Но не мне вам говорить, все они умеют отыскивать в Писании такое мнение, которое им больше нравится и лучше подходит. О какой исти-не тут можно вести речь?!
--
Это сущее богохульство, - удаляясь, пробормотал съежившийся от растерянности и скудоумия теолог.
О, такие диспуты доставляли Джордано удовольствие! В них расцветало его творчество, оттачивались его мысли, упрочивалась его ве-ра в истинности его суждении. И это тоже было его счастьем, потому что он всегда был ученым-борцом.
- Ты дурак и козопас, Серафино. Тебе ли рассуждать о счастье, - сердито повторил Джордано.
--
Отрекись, - многозначительно подсказывали коварные палачи. - Отрекись, - требовали они. - Отрекись! - слышал он угрозы. Глуп-цы, разве они понимали, что такое счастье! Им ли, трусливо цепляющим-ся за мгновения бессмысленного их существования, дано знать о вели-ком счастье познания жизни и смерти, о самом неизмеримом счастье - могуществе духа!
--
Хочешь, Серафино, я вспомню свой сонет?.. Ну, тогда заткни немытые уши, смрадный раб христов.
Когда свободно крылья я расправил,
Тем выше понесло меня волной,
Чем шире веял ветер надо мной;
Так дол презрев, я ввысь полет направил.
Дедалов сын себя не обесславил
Паденьем; мчусь я той же вышиной!
Пускай паду, как он: конец иной
Не нужен мне, - не я ль отвагу славил?
Но голос сердца слышу в вышине:
"Куда, безумец, мчимся мы? Дерзанье
Нам принесет в расплату лишь страданье..."
А я: "С небес не страшно падать мне!
Лечу сквозь тучи и умру спокойно,
Раз смертью рок венчает путь достойный..."
жжж
Колокола все звонили и звонили ... А лебардщики, возглавляя процессию, расталкивали плотную толпу римлян, алчущих увидеть редкое зрелище.
--
Тяжелы ль вериги, брат Джордано?! - ехидно выкрикнул какой-то монах, радостно показывая толстым пальцем на кандалы, соединяв-шие руки и ноги ноланца.
--
Вот... Вот он, еретик... Да нет, который в середине... А это хоругвь несут...
--
Сейчас... сейчас будет самое интересное...
--
О! Я сумел заманить его!.. А когда он пытался сбежать, я запер его в комнате, а сам скорее в святую инквизицию...
--
Замолчи, Мочениго. Ты еще удостоишься человеческого проклятия.
--
Ах, как хорош ноланеп!
--
Нет, надо остерегаться науки. Она и вправду порождение дья-вола. Вот увидите, куда она еще заведет нас?
Поле Цветов ликовало. Даже погребальные гимны священников не могли смутить веселье толпы. Перед костром профессия запнулась. Джордано вывели па маленькую площадку и снова обещали помиловать, если он отречется от своих заблуждений.
Джордано хотел что-то сказать, но заткнутый кляпом рот его не повиновался ему. Тогда Джордано усмехнулся и, отвернувшись, направился к костру. Он знал - и об этом доносил инквизиции презренный Мочениго: мир обязательно подвергнется всеобщим переменам, ибо не-возможно, чтобы продолжалась столь безумная испорченность нравов.
Осталась еще минута. Джордано подали распятие для поцелуя. Последний шанс, чтобы спасти жизнь.
Как прекрасен солнечный февральский день, напоенный свежестью весеннего пробуждения природы.
Он отклонил голову от протянутого распятия. Вспыхнуло пламя. Оно коснулось одежд, и те тотчас загорелись.
"Если сила духа превыше всего, - подумал Джордано, - то физическую боль удастся преодолеть. Так Регул не чувствовал лука, Сократ - яда, Лукреция - кинжала, Коклес - пропасти, Сцевола - огня, а прочие иных вещей, которые устрашали людей обыкновенных и низких..."
- Джордано!.. Учитель!..
Ноланец повел головой в сторону возгласа, но дым застилал все вокруг, и ничего нельзя было рассмотреть.