Давно это было. Не то, чтобы совсем уж после войны, но довольно близенько. Жили тогда люди "вровень, скромно так", а что касается коридорной системы -- классика, так и поплоше жили, в бараках деревянных. Хотя это -- как взглянуть. В доме деревянном и воздух чище, и протопить легче, и лучок-огурчики-вишенка в палисаднике растут. Тетя Нина нынче сама уже бабушка, а тогда девицей-красавицей была -- тинейджером, как нынче говорят. Суббота, так весь барак на улицу выкатывается. Тетки больше на скамейке семечки лузгают, а ребятня на кирпичиках рядом шушукается. Тетя Клава, соседка, в халатике в облипочку, красная, распаренная, корыта с бельем стираным таскает. Прищепки -- чпок, да чпок. Вышла в последний раз без корыта уже, да рядом с соседками и плюхнулась, лопухом обмахивается.
-- Ой, бабоньки! А я-то ведь всё бельё постирала. Кажинную ведь тряпочку... Смотрите-ка!
И вправду, смотрят соседки -- бельё Клавкино прокипяченное на ветру плещется, простыни белые парусами надуваются, штаны там, труселя разные вокруг веревок вьются. Тряпочка каждая на отдельной прищепке висит. Хозяйственная Клавдия, чистоплотная -- ничего не скажешь. А то, что на скамейке два места занимает, а не одно, так и что? Это от здоровья, чай, не от хворобы!
Сидят вот так бабы языками чешут, косточки соседям перемыват. А тут, глядь -- выходит из барака мужичонка. Мелкий такой, худенький, в костюмчике глаженом, рубашечке крахмаленной, при галстуке. Зинка, язва, первая рот раззявила:
-- Смотри-ка, Клавка, как твой-то причепурился. Не иначе к своей Маньке намылился!
Примолкли бабоньки, ребятня уши навострила. Пошёл мужик мимо сплетниц. Раз только глянула Клавка на мужа своего, и ничего.
Зинка аж на месте подпрыгнула!
-- Клавк, он ведь и правда!
Встала Клавка над тщедушной Зинкой. Халат свой на груди поддернула и произнесла внушительно:
-- Не мыло, чай, не измылится!
Пискнула что-то Зинка и в кулек с семечками уткнулась. А Клавка -- руки в боки -- обернулась еще раз на сушилку и обвела горделивым взором дело рук своих:
-- А я ведь всё белье сегодня-то постирала. Ведь вот кажинную тряпочку!
Во времена моего детства огромными казались и деревянные бараки, и разноцветные мальвы в палисадниках, и развесистые яблони. Это сейчас уже понятно, какими крошечными были садики и дворики, втиснутые между заборами двух заводов. Много раз по дороге в сад проходила я мимо вместе с бабушкой и дедушкой. Мимо постаревшей сухощавой Зинки и ещё сильнее располневшей Клавки. Мимо сушилок с бельем и гоняющей мяч детворы. И ещё не раз потом стояла у этого палисадника, сжимая в руке тающие конфеты и повторяя за взрослыми непонятное тогда и страшное "Царствие небесное".
А потом бараки сломали, и на месте этом поставили бетонные гаражи, и стало и вовсе непонятно, как на таком пятачке в промзоне жили люди, любили и ненавидели, женились и разводились, рожали, растили детей и уходили потом, тихо и покорно под тихие же слезы.
Даже с той поры немало воды уже утекло в Оке и Волге, и мир мой стал огромен.
Но, и сейчас, проезжая мимо, нет-нет, да и вспомню я надувающиеся парусами простыни и пронзенные закатным солнцем мальвы.
И когда в очередной раз кто-то из моих подружек, забыв посмотреть дату на снимке в аккаунте мужчины своей мечты, вваливается вечером ко мне домой с бутылкой текилы и растекшимся макияжем, пересказываю я в который раз простую чистую, как отбеленное полотно, теть-нинину историю "про любовь".
"Но я-то всё бельё перестирала! Ведь кажинную тряпочку!"