"Действуй по Уставу - завоюешь честь и славу!" - этот лозунг, со всех стендов, называемых наглядной агитацией, во всех воинских частях советских Вооружённых Сил, возвещал ложь. Как и многое другое в Советском Союзе. Например, "Партия - ум, честь и совесть нашей эпохи" - провозглашалось со всех стен и заборов. А на деле оказалось, что в партии окопались трусы, мерзавцы, воры и карьеристы. Именно их после победы "Великой криминальной революции", спланированной спецслужбами Запада и совершённой под руководством кандидата в члены Политбюро ЦК КПСС Б.Н.Ельцина, ранее ведомое ими стадо, которое принято было считать советским народом, стало называть "перевёртышами". А на деле, над честными людьми, не только свято верившими в провозглашаемые с высоких трибун идеалы, но и отдававшими все силы и здоровье за их воплощение, безкомпромиссно отстаивавшими их в повседневной жизни, почти открыто смеялись окружающие, а временщики-начальники считали их опасными свидетелями и досадной помехой, поэтому всячески дискредитировали и ославляли их, навешивали на них всевозможные ярлыки, называли ненормальными, а то и объявляли антисоветчиками, благо, что полномочия у них, армейских начальников, были неограниченными.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
МОРСКИЕ СВИНКИ.
Глава 1Звонок в дверь очень часто бывает неожиданным. "Кто бы это мог быть"? - думаешь, пока идёшь открывать дверь. Открываешь - и перед тобой вырастает фигура посыльного. Что-то он скажет? - проносится в голове, пока солдатик открывает рот и произносит первые слова. Пока он говорит, как завороженный смотришь на него.
"Вас вызывает командир".
"Зачем"? -срывается невольно.
Увидев в ответ лёгкое пожатие плечами, закрываешь дверь и опять оказываешься во власти дум. Сначала в голове проносится: "что я натворил?" и "кто мог заложить?". Если ничего за собой не помнишь, мысли перескакивают на что-нибудь другое. Если же что-то было, прикидываешь, натягивая брюки, в какой степени об этом может оказаться осведомлённым командир. Бывает, что ты и понятия не имеешь о своём проступке, до того мелким и незначительным кажется всё происшедшее недавно с тобой, но его, проступок, заметили и сейчас доведут до тебя в своей интерпретации и спросят, очень строго спросят...
Такие мысли навевает на тебя неожиданный вызов в штаб, пока ты собираешься по полной форме.
А может быть... Ты - лейтенант и в голове у тебя честолюбивые планы. А не хочет ли командир предложить тебе начать осуществление одного из пунктов этого грандиозного карьерного плана? Если долго будешь ждать этого, очень этого хотеть и много об этом думать, то обязательно предположишь, что осуществление твоих планов началось...
Он тоже, очевидно, и ждал, и думал, и хотел. И когда я, поужинав в нашей лётной столовой, никогда не славившейся разносолами и радушием, догнал его, раньше и лучше исполнившего свой "долг" за столом - съесть побольше, чтобы официантки поменьше унесли домой - и очень, на мой взгляд, остроумно пошутил: "Тебя Абрамович на чашку чая приглашает". Но, не услышав полагавшийся в этом месте одобрительный смех, удивился и оглянулся - и не увидел его за собой. В нашем училище это была коронная шутка: "Тебя начальник училища на чашку чая приглашает"! А дальше следовал весёлый смех, поскольку у курсантов ЧВВАКУШ всё было в порядке с чувством юмора. И за всё время существования училища не нашлось ни одного чудака, который бы помчался к начальнику училища на чай... Густая толпа лётчиков в комбинезонах "лён-лавсан", какие выдавали лётному составу, который нёс службу в районах с жарким климатом и за рубежами Родины, своим цветом напоминающих в темноте кальсоны, либо национальную одежду индусов, вынесла меня из столовой на улицу. Я подумал, что мой сотрапезник обогнал меня и сейчас сидит в кузове одного из КамАЗов, на которых перевозили лётный состав из жилого городка в служебный, где мы жили в помещениях барачного типа, находясь на казарменном положении, пока строилось жильё для военнослужащих и их семей. Но на том КамАЗе, на котором мы приехали, его не было. Я решил, что он сел на другой КамАЗ и на этом успокоился...
Но он подумал, что "это" началось, что его заметили! Он принял шутку за руку, протянутую фортуной, и судорожно ухватился за неё. В это время голова не работает нормально. Мысли такие же судорожные, как и движения. И поступки смешные, потому что судороги у больного или ненормального вызывают смех у здоровых и глупых людей. А за то, что одни смеются над другим, попадёт мне...
Моросит дождь. Настроение такое же мерзкое, как и погода. Сейчас будет построение личного состава полка, обычное по понедельникам. Вот уже некоторые потянули к плацу. Самые добросовестные. Добросовестные отличаются от подхалимов тем, что последние лезут в передовики на глазах у начальников. Сейчас же плац пуст. Начальство частью не прибыло, а частью находится в штабе и решает, очевидно, никогда не разрешимые проблемы.
Придерживая левой рукой противогаз, правой поднимаю воротник лётной демисезонной куртки и вместе с толпой таких же, разнесчастных, выхожу из крытой проходной КПП служебного городка под дождь. Обходя большие лужи на плацу и перешагивая через мелкие (результат халтурной укладки асфальта грузинами), горько пожалев, что не взял, как некоторые, предусмотрительные, плащ-накидку, иду по плацу к месту построения. Кого-то обгоняю, кому-то киваю, кому-то машинально жму протянутую руку - голова занята другим. И дёрнуло же меня пошутить с этим недотёпой... В строю надо находиться за 5 минут до общего, полкового, построения, за 10 минут до построения эскадрильи, самые ретивые толкаются здесь за 15-20 минут, причём добросовестных среди них мало. Если я приду к месту построения без 1-2-х минут или же "по нулям" - обязательно опоздаю. Все уже будут стоять в строю, командир эскадрильи примет доклад у НШ1 о наличии личного состава, поздоровается, ему доложат командиры отрядов и начальники наземных групп о состоянии дел у них... На меня будут смотреть добросовестные с сожалением, командиры с презрением, подхалимы будут хихикать и с любопытством ждать реакции командира. Лично для меня это очень неприятные минуты. Не потому, что накажут, а потому, что, якобы, опоздал и происходит всё описанное выше, а это ранит самолюбие. Итак, чтобы не наказал командир эскадрильи, нужно стоять в строю за 5 минут, чтобы не смотрел косо командир отряда и, вообще на всякий случай, - за 10 минут до объявленного начальником штаба эскадрильи построения.
Медленно строимся. Командиры торопят. Но каждый старается перекинуться словечком с соседом, кому-то пожать руку - желанная быстрота не достигается. Начинается рутинное, повторяющееся день за днём. Командиры экипажей перед докладом с места командирам отряда спрашивают у подчинённых, не было ли в экипажах происшествий. Сегодня нашего отрядного, Олега Всеволодыча, нет. Нашему командиру, старшему лейтенанту Муллоярову, по праву старшего, придётся докладывать комэске. Он волнуется и потому чаще обычного "гыкает"-покашливает (дурная привычка или нервный тик). Путано рассказываю о случившемся, и Миша начинает "гыкать" ещё чаще. Пытаюсь его успокоить, говорю, что это, в общем-то, мелочь, на это, возможно, не обратят внимание, но Миша разволновался-разнервничался, испугался и полон стремления включить для себя "АЗС", но не знает, как доложить о случившемся, поэтому смотрит на меня как на источник неприятностей: обидчиво, укоризненно, с досадой, наконец.
Вдруг по рядам стоящих в строю офицеров и прапорщиков передаётся возникшее всеобщее оживление: это появился и идёт заместитель командира авиагруппы по политчасти, подполковник Абрамовский. "Клоун идёт"! - шепчутся в строю, шёпот сопровождается смешками. Абрамовский смотрит в сторону строя и на лице у него появляется какая-то странная гримаса. Он действительно похож на клоуна: рыжеватые волосы, веснушчатое лицо с крупным крючковатым носом, а самое главное - его длинные ноги, просунутые в короткие, дудочкой штаны и большого размера красно-коричневые ботинки с загнувшимися вверх носами. Детали одежды - результат его патологической жадности, и я бьюсь об заклад - если замполита разуть, у него будут дырявые носки. Ведь офицерам на вещевом складе регулярно выдают отрезы материи и сукна для пошива новой форменной одежды, а также деньги, называемые пошивочными; выдают, опять же, через определённый срок, новую обувь, а также носки и портянки и много ещё чего ... В другое бы время я посмеялся вместе со всеми, но сегодня мне не до смеха, более того, Абрамовский, сопровождаемый насмешками личного состава, ещё больше ожесточится и решит, что моя выходка - не случайность, а часть сопровождающей его травли. Да, политработник авторитетом у офицеров и прапорщиков не пользовался. Те, кто побывал здесь в прошлом году, рассказывают, как однажды, на офицерском совещании, он громогласно заявил по поводу участившихся случаев дизентерии среди всех категорий
НШ1 - начальник штаба
личного состава: "Дизентерия - болезнь грязных рук, поэтому командование и политичес-кое руководство авиагруппы будут рассматривать каждый случай заболевания дизентерией как дезертирство, саботаж и подрыв боевой готовности части"! А наутро все увидели доблестного политработника в карантине, вместе с другими заср...ми.
Не один Миша робеет перед нашим комэской, многие ёжатся под его взглядом. Вот он проходит перед строем, останавливается: его глаза отыскали жертву. Он говорит что-нибудь ехидно-оскорбительное, обещает всё припомнить при случае и слов, как правило, на ветер не бросает: "Левую резьбу ищешь? Смотри, товарищ дорогой, обижайся потом на себя"! Кому-то намекает на срок получения очередного звания, который может затянуться, кто-то пусть не рассчитывает на вышестоящую должность, у этого прапорщика выходит срок подписания контракта и ему нужно "крепенько задуматься", а этому командование не видит возможным, при его нынешнем отношении к службе, улучшить жилищные условия... Причём, претензии не всегда были обоснованными. Зачастую личная неприязнь к человеку становится причиной давления по службе. Командиру больше всего не подходят такие качества, как мелочность и мстительность. Очень немногие умеют находиться рядом с подчинёнными и держать при этом разумную дистанцию. Слишком заметное сближение, так же как и явный отрыв - не допустимы. Как говорил наш замполит, майор Житник: "Если будешь конфеткой - быстро ссосут, станешь какашкой - выплюнут". Быть командиром, в лучшем понимании этого слова, - своего рода искусство. А таланты, к сожалению, на дороге не валяются, тем более, на строевом плацу. Сейчас уже не услышишь о командире уважительно-тёплое - батя. Это обращение ушло в прошлое, как и время, его породившее. Оно уходит из армии вместе с последними фронтовиками. Командиры, всплывшие на волне "омоложения" или выскочившие вверх по карьерной лестнице по протекции, уже никогда не услышат в свой адрес этого слова. Не услышат, потому что дённо и нощно думая о своём авторитете у начальства, совсем забыли о подчинённых. Они будут получать лестные представления и подарки, (между прочим, купленные за деньги, собранные в "добровольно-принудительном" порядке с тех же подчинённых), но никогда не услышат в свой адрес доброго слова от тех, кто стоял в строю...
Миша каким-то образом изложил случившееся и вернулся в строй уже не бардово-синий - лицо его приобрело бледно-синеватый оттенок - цвет, в общем-то, характерный для не русских. Он стоял, покашливая, и постепенно успокаивался. Теперь докладывать ушёл комэска. Мы услышали обращённую к нам команду "вольно!", но комэска продолжал стоять навытяжку перед командиром части и замполитом. "Насчёт меня говорят", - тоскливо думал я, ожидая неизбежное. В строю слышались разговоры, шутки, смех, кто-то лузгал семечки, сплёвывая кожурки в кулак, - командиры далеко, им не до нас... И надо же мне было связаться с этим недотёпой!
...В лётной столовой стояли длинные столы, как у солдат, возле каждого стола, по обе стороны, - такие же длинные скамейки, вмещающие по пять человек. Кормили, правда, немного лучше, чем солдат, что означает - готовили и обслуживали весьма дурно. Все эти недостатки превращались заинтересованными лицами в объективные трудности и объяснялись "трудностями становления". Стол, за которым трапезничали начальники, стоял возле стены и его отделял от столов остальных лётчиков широкий проход. Когда я поел и отправился к выходу, обратил внимание, что замполит авиагруппы, подполковник Абрамовский, пьёт чай. Догнав Мишку Стрельцова, лётчика-оператора с "двадцать четвёрок"1, с которым до этого сидел за одним столом, толкнул его в бок и пошутил: "Тебя Абрамовский приглашает на чашку чая". Что произошло дальше, мне потом в подробностях рассказали невольные свидетели этого рождённого у них на глазах анекдота. А сейчас, после построения, со мной проводит дисциплинарно-воспитательную работу командир эскадрильи, майор Мордовин. Пытаюсь объяснить, что это была всего
"Двадцать четвёрки"1 - вертолёты Ми-24 различных модификаций.
лишь шутка в отношении равного мне по званию, а его реакция на эту шутку явилась для
меня полной неожиданностью. Вижу, что комэску разбирает смех, он гримасничает, что-бы замаскировать расползающееся в улыбке лицо. Ситуация и впрямь сложилась трагикомичная. Я тоже играю свою роль, изображая скорбную мину, тоже одеваю на лицо маску. Нужна нервная разрядка, и я совершаю над собой громадные усилия, чтобы не расхохотаться в лицо Мордовину. Нервный срыв будет воспринят о-го-го как! Тогда уж меня точно сгноят... К нам подходит майор Березовский, штурман части, ушедший недавно на повышение из нашей эскадрильи, с улыбкой спрашивает про "чай", здоровается за руку, разряжает обстановку. Комэска, через силу сохраняя на лице строгость, отпускает меня. Так я отпускаю из угла своего трёхлетнего сына, чтобы не посмеяться при нём по поводу его очередной детской шалости.
"Времена Чапаева кончились, Лёня, - назидательно говорит, догнав меня, Березовский, расспросив о подробностях происшедшего инцидента, - это раньше было: командир пьёт чай - садись и ты, пей чай".
Вообще, в армии принято делать из мухи слона, чтобы потом было легче прикрывать чьи-то крупные упущения по службе и даже воинские преступления. Ведь дисциплинарная практика ведётся! И наказанные будут молчать - у самих рыльце в пушку. А то, что эти проступки и крупные правонарушения не сопоставимы по своей тяжести и последствиям, так кого это волнует? Вот и сейчас, я не чувствовал за собой вины, но считал себя жертвой обстоятельств, поскольку отсутствовал злой умысел. Но другие, те, кто выше, так не считали и много позже мне это припомнят как попытку дискредитации командного состава.
Любопытные пристают, но мне и самому мало что известно из того, что учудил Миша Стрельцов. ..."Наконец-то меня заметили!" - решил, очевидно, Миша и на душе его стало сладко-сладко, как во рту, когда положишь кусок сахару. Он заранее ошалел от счастья и бодро доложил, приблизившись к Абрамовскому на почтительное расстояние и взяв под козырёк: "Товарищ подполковник, лейтенант Стрельцов по Вашему приказанию прибыл"!
- Зачем? - его так некстати отрывали от душеспасительной беседы с одним из записных выпивох из нашей эскадрильи, командиром экипажа, капитаном Чесалиным.
- Как зачем? Пить чай. - Стрельцов смотрел на замполита открытым и честным взглядом ребёнка и великодушно прощал ему его забывчивость.
- ?!... - Абрамовский от неожиданности открыл рот, медленно соображая.
- Ну, я пошёл. Разрешите? - промямлил Чесалин, смекнув, что сейчас самое время улизнуть. На него не обращали внимание. Он вылез из-за стола и боком-боком стал пробираться к выходу.
- К-какой чай?! - Абрамовский, наконец, обрёл дар речи.
- Как какой? Сладкий. - Мишкины глаза по-прежнему смотрели наивно и невозмутимо.
"Нет, он серьёзно".
- Кто послал?! - дошло, наконец, до Абрамовского.
-Лейтенант Карташёв, из 8-й эскадрильи, - тут же заложил Стрельцов, поняв, что опростоволосился и не на шутку струхнув.
- Морозов! Карташёв у тебя?
- Так точно, ага! - Морозов, замкомэска с украинской неблагозвучной фамилией, типа Полторыбатько, поэтому взявший фамилию жены, пытается проглотить, но кусок предательски застрял в горле.
- Он как, нормальный?
- Так точно, ага! - трудно разговаривать с полным ртом.
- Так какого же х... он из меня дурака делает?!
- Так точно, ага! ...А что случилось? - наконец проглотил и начинает соображать Морозов.
Потом они вдвоём набрасываются на бедного Стрельцова, а тот стоял, повесив голову, которая не хотела вовремя соображать, глупо улыбался и сбивчиво оправдывался. "Ну, садись, будем пить чай", - миролюбиво сказал Абрамовский, когда прошёл гнев и отлегло на сердце.
"Спасибо, товарищ подполковник, не хочу: только что полчайника кофе выпил". - Мишка снял фуражку, рукавом тыльной части правой руки вытер выступившую на лбу испарину и - вон из столовой!
...И долго потом будут в полку вспоминать, как один хохмач из 8-й эскадрильи послал одного чудака с "двадцатьчетвёрок" к замполиту авиагруппы "на чашку чая".
Что касается дальнейшей судьбы нашего "легендарного" политработника, так позже выяснилось, что его жена числилась диспетчером на КДП, где незаконно получала зарплату. А ещё на его "счету" была какая-то махинация с партвзносами. И все вспоминали, в связи с открывшимися фактами, как он говорил на одном из открытых партсобраний, что когда он смотрит в зал, то видит огромное мурло мещанина. Вот так - ни больше, ни меньше. Но подполковник Абрамовский вышел сухим из воды и нашёл себе тёпленькое местечко где-то в Подмосковье. Как говорил командир отряда, капитан Грицюк, "партия ничего не даёт, но многое прощает". А злопамятные подчинённые и тут приводили демагогические высказывания своего политрука о том, что "каждого, кто попытается удрать из авиагруппы на другое место службы, командование и политотдел части будут считать трусом и дезертиром"!
Глава 2
Субботний вечер.
На улице дождь со всеми последствиями. В душе - ещё большее ненастье. Ходят слухи, что здесь оставят нашу эскадрилью. Только нашу - остальные вернутся в Торжок. И всё из-за того, что эскадрилья отличная. "Отличились на свою голову", - плюются пессимисты, а их большинство.
Вчера чуть было не покинул этот мир после позавчерашнего знакомства с грузинским сухим вином под названием "Имерули". Был повод - день рождения сына. Угощал первых попавшихся под руку прапоров. Начинаешь вспоминать и анализировать - всё, казавшееся по пьяной лавочке в порядке вещей, было нелепо, смешно и глупо.
Возвращаться "на базу" было далеко, потому что незнакомая или малознакомая дорога кажется ещё длиннее, чем есть на самом деле. Говорил с солдатами- стройбатовцами о чём-то и просил, чтобы они не бросали нашего борттехника, с которым нас свело застолье и который, почему-то раньше меня сдал, хотя имел явное преимущество с точки зрения весовой категории. К тому же он оказался буйным, вырвался у стройбатовцев и бросился на телеграфный столб, разбив себе в кровь лицо. Теперь для верности пришлось вести его самому.
Перед сном - построение и вечерняя поверка. Комэска узрел "отличившихся" и говорит им об этом. Один прапорщик лезет вперёд, хочет, чтобы командир и его непременно увидел пьяным и успокаивается, когда добивается своего. Завтра у прапора пьяный кураж пройдёт, с похмелья будет болеть голова, да ещё получит "выговорешник" от Мордовина, но перед этим - разнос по полной форме! Он будет понуро стоять навытяжку, слёзно просить прощение и бить себя в грудь, называя свой очередной залёт последним. Еле стою на ногах, лицо, наверное, бледное, как у мертвеца (очевидно, отсюда и выражение "мертвецки пьян"), но остаюсь незамеченным для зоркого и цепкого глаза комэски. Курсантская школа: умение держаться из последних сил сколько угодно долго, когда надо.
- Разойдись!
Я ещё не сдал. Дошёл до кровати, разделся, аккуратно повесил одежду, залез на кровать, которая находилась на втором ярусе, лёг и только тогда почувствовал, что всё у меня поплыло перед глазами. Не в первый раз, знаю, что за этим следует. Слезаю с кровати, сую ноги в ботинки и топаю быстрым, скрёстным шагом в сторону туалетной комнаты... Пока желудок полон, всё идёт, как по маслу, только брызги летят в разные стороны. Но после нескольких визитов к унитазу, когда освобождаешься от выпитого и съеденного, начинаются мучения. Кажется, что тебя выворачивает наизнанку, текут слёзы, которые ты размазываешь вместе с соплями и частицами отторгнутого из глубин, невесть как оказавшихся в носу, одной рукой, второй опираешься за стену, сопровождая каждый приступ рвоты нечеловеческим стоном, и почти вслух клянёшься не брать больше в рот этой гадости.
В памяти всё расплылось и нет чёткой картины всех деталей происходившего со мной. Смутно вспоминаю, что во второй или в третий раз, почувствовав дурноту, собрал последние силы и с мыслью, что негоже превращаться в свинью, двинулся по проложенному маршруту. Чувствую, что не дойду, зажимаю рот ладонью, ускоряя шаг, но рвотные массы через пальцы ладони брызгают во все стороны. Все шарахаются от меня. Замечаю возле тумбочки дневального солдатика - отрешённость от мира сего сменяется проблеском чувства, похожего на угрызение совести, сознание фиксирует этот момент, который потом всплывёт в памяти и заставит испытать чувство стыда...
Рано или поздно, но всему приходит конец. Каким-то образом пришёл конец и моим мучениям, и подъём застал меня в постели. Ужасно болела голова и не хотела отрываться от подушки. Опять тошнило. Но надо было вставать, одеваться, ехать со всеми на завтрак, в жилой городок, на одном из КамАЗов, закреплённых за нашей эскадрильей, в кузов которого ещё надо было забраться, напрягая из всех сил дрожащие ручонки; в столовой с отвращением смотреть на пищу, от запаха которой к горлу подкатывает тошнота, начинается обильное слюноотделение, и ты глубоко дышишь, чтобы побороть в себе рвотный рефлекс. Поездка в кузове КамАЗа в жилой городок и обратно нисколько не освежает. За рулём КамАЗов сидят бойцы срочной службы из автотранспортной роты ОБАТО1, которые не весть, какие профессионалы, поэтому бедное, обессиленное тело, не способное амортизировать, принимает на себя все крупные камни и колдобины. Серёжа Иванов, правак замкомэски, напевает на мотив популярной песни:
И Родина Рая кормила меня
Гороховым супом, гороховым супом...
В кузове смеются. Рая Родина, самая скандальная официантка и одновременно жена Виктора Васильевича, правака из нашей эскадрильи, человека совершенно безобидного, как огня боявшегося жены и одновременно, по словам Щербакова, летавшего "на правом седле" у комэски, "шелудивого на шишку", поскольку, когда тот смотрел на чужих женщин, глаза его становились маслеными.
Сегодня, как назло, строевой смотр. Ноги еле держат, дрожь в коленях не проходит, от слабости на лбу выступила испарина. Хочется плюнуть на всё, выйти из строя, сказать, что больше нет сил - и будь, что будет! Рассудок, прикинув возможные последствия, приказывает терпеть. Облизываю пересохшие губы. Качает от голода - не до строевого шага. И всё же шагаю, шагаю и ещё что-то делаю, как все. Мучения продолжались... И всё-таки я дожил до вечера и с аппетитом сразу позавтракал, пообедал и поужинал.
И теперь, вспоминая всё это, я понял, почему в день прилёта нашего отряда все лётчики "ходили на бровях". Грузинское сухое вино - штука коварная: эта кислятина поначалу в серьёз не воспринималась, поначалу его пьёшь, как воду, а затем градусы брали своё. Да и качество грузинских вин зачастую было весьма сомнительным! Во всяком случае, урок я получил серьёзный - теперь буду знать свою норму и по сухому грузинскому вину...
...Достаю записную книжку, в которой веду дневник. Надо бы записать стихотворение, которое сегодня полдня сочинял между делом и вместо дела. Перед этим ко мне подошёл капитан Кярема, редактор стенной печати, и попросил сочинить стихотворение в честь приближающегося праздника 1-е Мая. (Кто его подослал? Наверное, Кручинин, больше некому). Кручинина все зовут Моряком или Матросом. Он один во всей авиагруппе в морской форме. Как и я, "загремел" из Добрынки в Торжок, чтобы затем оказаться в Закавказье. Вздорный человек, хотя в первое время производит хорошее впечатление. Умеет "делать деловую харю", как у нас выражаются. Но когда срывается, все с удивлением обнаруживают его другим, настоящим. Но пока он легко вошёл в коллектив, стал своим, пользуется авторитетом. Чем больше у человека индивидуальности, тем хуже ему это удаётся. Общество мстит не похожим. Качества, будь они даже положительными, сделают тебя отверженным, если не присущи для большинства. Это особенность мещан - окружить стеной непонимания что-то пришлое, чужое, новое, и по возможности, раздавить его. Мещане не только хотят, чтобы их не трогали, но и, на всякий случай, исключают вообще такую возможность. Каждый из них боится оказаться в меньшинстве, очутиться в обществе не похожих, памятуя о том, что происходит в таких случаях. Этот страх в форме подсознательного инстинкта сплачивает их, обрушивает их месть на каждого, кто усомнится в достоверности сложившихся стереотипов. Если ты не хочешь, чтобы тебя раздавили, не стой рядом с ними, но и в гущу не лезь, иначе утратишь самого себя. Ты недосягаем только вверху. Стань выше! Но не терпением, не презрительной снисходительностью, не огрызаясь на наскоки со всех
ОБАТО1, или батальон- отдельный батальон авиационно-технического обслуживания; фактически -армейская мафиозная организация.
сторон - этим не победишь. Напади первым, узнав их слабые места, и бей по ним, пока твоим недоброжелателям не станет больно - боль заставит думать каждого по-своему;
сорви с них покрывало невежества и обнажи их суть, и каждый увидит себя и других в истинном свете и изумится, увидев рядом с собой бесстыдно голых, как и он сам, и, может быть, почувствовав себя морально обнажённым, устыдится своей мещанской сути. Ты станешь один на один, но не с сообществом мещан, а с каждым мещанствующим субъектом в отдельности. Мещане боготворят кумиров, не важно, добрые они или злые. Они укрощены, смирились, но лишь потому, что ты не досягаем для них. Возвысься над толпой! Не питай иллюзий, что добьёшься этого с наскока. Нет, нужны терпение и выдержка. Выжди, пока они выдохнутся... Мои "коварные" мысли были прерваны командой штурмана эскадрильи ехать на аэродром, получать карты.
Карты хранятся у диспетчера, диспетчер дежурит в помещении КДП1, на аэродроме. От нашей казармы будет километра полтора, по времени - минут 20 ходьбы и 7 минут на машине. Иду к КамАзу, а голова занята рифмами:
Не белые берёзки - кипарисы...
Удачно, но что дальше? Кипарисы-ирисы... сизый - кажется, нашёл. Надо записать, иначе забуду.
В металлическом кузове трясёт и подбрасывает на гравийной дороге, это чувствуешь всеми своими внутренностями, но сейчас я этого не замечаю. Пока доехали до КДП, в записной книжке коряво и неровно легли две первые строчки и конец третьей:
Защемило сердце от воспоминаний, смотреть на далёкие снежные вершины было муторно, перед глазами - Добрынка, Подмосковье. Сентиментальность всколыхнула душу. И родилось вдохновение. Пока получал портфель, родились третья и четвёртая строчки. Записать, пока не забыл:
Но Май и здесь промчится птицей сизой -
Смотри, пилот, на жизнь веселей!
На меня самого этот призыв не действовал, потому что шёл не из души, а нужен был для рифмы. И сидя в кузове, я начал успокаивать себя, оправдывая вынужденное здесь своё пребывание суровой необходимостью. Поэзия не чужда красивости и четыре строчки второго куплета угодливо потекли в "идейном" русле:
Мы лётчики - не ссыльные поэты.
Нас, как и их, послали на Кавказ,
Но только не за дерзкие куплеты -
Мы выполняем Родины приказ!
...А потом нужно было проложить маршрут, который разрабатывали вчера "наши умы", но сначала стереть ластиком старый маршрут, который эти же "умы" выдали нам накануне. Я не люблю и медленно выполняю графические, чертёжные работы, но чтобы поспеть за другими, нужно было выбросить из головы постороннее. Другие, может быть, и действовали сноровисто, поскольку их головы не были замутнены разного рода "лирикой". Зато потом пришлось изрядно помучиться, пока появился третий куплет. Сочинять надо на одном дыхании, пока есть соответствующий настрой, который называется вдохновением. Но третий куплет всё-таки появился:
Носы не вешать, ну, чего взгрустнули?
Полней, биджо, стаканы наливай!
И пусть рекою льётся "Имерули" -
По-русски встретим Праздник-Первомай!
КДП1 - Командно-диспетчерский пункт
Последние строчки, насчёт выпивки, шли не от сердца - нет уж, пусть серые волки пьют
"Имерули" - просто другая рифма в голову не пришла. "Заказчик" отверг третий куплет по морально-политическим соображениям - назвал его алкогольной пропагандой (хотя буквально на днях я своими глазами видел его и ещё одного капитана, Борю Бобкова, вдрызг пьяными), и настаивал на его изменении. А я доказывал, что поэзию невозможно запланировать, что вдохновение - это дар Божий, поэтому то, что вылилось на бумагу в эти редкие минуты творческого подъёма, ничем другим заменить невозможно и лучше сказанного уже не скажешь. Но Юрий Яныч, так звали этого капитана (о котором говорили: "Капитан Кярема с острова Саарема) был по-эстонски непоколебим. Тогда я подумал и решил, что если сказано про праздник с выпивкой, то можно что-нибудь сказать и про праздник без выпивки. И уже специально для Яныча три последние строчки зазвучали по-новому:
Весельем жизнь до края наполняй!
Мы с избранного курса не свернули
И с честью встретим Праздник-Первомай!
Самый придирчивый замполит остался бы доволен этими стихами - что ни говори, стихи были "идейно-выдержанными". Капитан Кярема просиял. Он прикинул, сколько стихотворение займёт места в стенгазете, и довольный, потирал руки. Я поудобнее сел на кровати (столов в казарме не было), положил подушку на колени, на подушку записную книжку и начал писать на чистовую: "Предпраздничное, для стенной печати..."
Стихи появились в стенгазете под псевдонимом НП - я не хотел, чтобы они ассоциировались с моей личностью, что было тактической ошибкой. Ежели пока что не получается превосходство в воздухе, надо было показать господство в интеллекте! А то, как я поскромничал, называется ложной скромностью. В своей игре в шахматы я походил не той пешкой... Похоже, мне уже не выиграть эту партию. Если бы перед этим я не совершил ход конём, который привёл к тому, что я оказался в солнечной Грузии!
Как-то, в Добрынке, штурманскому составу, на одном из совещаний, было предложено два места штурманов: в вертолётном полку, в г. Воронеже, и в отдельной эскадрилье на Ил-14, в г. Липецке. Поскольку обстановка в полку была нестабильная - поговаривали, что со временем переведут в Торжок - я согласился на Воронеж. Но через некоторое время на это место стал претендовать один штурман отряда - с понижением. Ему пошли навстречу, а мне предложили альтернативный вариант - Липецк. И тут я заупрямился: во-первых, обиделся, во-вторых, в Липецке летали на устаревших Ил-14 с поршневыми двигателями, на которых для лётного состава год шёл за полтора, а не за два как на вертолётах Ми-6. Но самое глупое, что можно было придумать в этой ситуации, это сказать: "Хочу посоветоваться с женой". Ирина заныла, что здесь она только-только со всеми сошлась, а там мы никого не знаем, и почему именно ты?.. Но поскольку документы на перевод в Липецк продолжали готовить, я умудрился прорваться к приехавшему с инспекцией генералу из Москвы и сказать ему о нежелании ехать в Липецк. Мою кандидатуру отставили, но мне передали слова заместителя командира полка, подполковника Солдаткина, раздосадованного моим нестандартным поступком: "Не захотел ехать в Липецк, поедет в Торжок"! Мы знали, что торжокский полк готовят к передислокации в Грузию, на необустроенное место, как говорят в таких случаях, в чистое поле.
...Звонок в дверь очень часто бывает неожиданным. Кто бы это мог быть? - думаешь, пока идёшь открывать дверь. Открываешь - и перед тобой вырастает фигура посыльного. Что-то он скажет? - проносится в голове, пока солдатик открывает рот и произносит первые слова. Пока он говорит, как завороженный смотришь на него.
"Вас вызывает командир".
"Зачем"? -срывается невольно.
Командир полка вызывал меня, чтобы довести, что меня переводят в Торжок на должность штурмана вертолёта Ми-6. Это был мат в 2 хода, который мне объявил подполковник Солдаткин после моего "хода конём", когда я отказался ехать в Липецк.
Командир полка только прибыл из академии и меня не знал ни с плохой, ни с хорошей стороны. А вот Солдаткин...
Как-то я простыл, заложило нос, и когда начал его прочищать, почувствовал резкую боль в правом ухе. Врач поставил диагноз: "острый катаральный отит с перфорацией барабанной перепонки" и отправил меня с баротравмой в ЦНИАГ1, в Москву. Воспользовавшись моим отсутствием с 29 ноября по 20 декабря, роднулька устроилась официанткой в лётную столовую. (И после этого моё идиотское - "надо посоветоваться с женой")! В нашей среде работа офицерских жён в столовой, особенно, официантками, не приветствовалось, так как считалось, что указанная категорий дамочек, в большинстве своём, женщины лёгкого поведения. После моего возвращения из госпиталя в гарнизон, я всё это высказал жене. Как-то, когда я зашёл в лётную столовую покушать, она подсела к
моему столу поболтать и по своей безолаберности не заметила, что за командирским столом сидит исполняющий обязанности командира полка, подполковник Солдаткин, и ждёт, когда его обслужат. Посидев минут пять, и, увидев, что официантка сидит с молодым лейтенантом, о чём-то болтает и в упор не хочет его замечать, громко высказал своё неудовольствие и ушёл из столовой, хлопнув дверью. После этого скандала роднулька вынуждена была уволиться из столовой по собственному желанию. Это хорошо. Но и меня Солдаткин отметил не с лучшей стороны. А это уже плохо. На день Советской Армии и Военно-Морского Флота Ирина, что называется, опять отличилась. Во время торжественного заседания, когда заиграл Гимн Советского Союза, и все встали, а военнослужащие - по стойке "Смирно!", Ирина со свойственной ей безответственностью не следила за Максимкой, и тот побежал вдоль рядов, что-то громко крича. Естественно, вся торжественность была испорчена, поскольку собравшиеся смотрели на него и улыбались. Исполняющий обязанности командира полка подполковник Солдаткин посчитал такое поведение моей семьи во время исполнения Государственного Гимна кощунством и после этого ещё больше невзлюбил меня.
