Беньковская Лия : другие произведения.

Песнь Изначальная. Глава 1

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Есть Великая Песнь. Изначальная и Нерушимая. Она - последний оплот этого мира. Она беспристрастна и бескорыстна - так говорят служители Цитадели, что хранит Изначальный Аккорд. Певчий Элверт, чьей судьбой распорядились в раннем детстве, знает, где кончается правда и начинается ложь. Его волосы - белы, как снег, а кожа темна, как ночь. Его кровь - горячий яд, а в ушах его - нескончаемая мелодия. Он несет забвение и покой, но ноша тяжела. Даная никогда бы не услышала Песнь, если бы однажды в далеком детстве не спасла в лесу незнакомца с горячим лиловым камнем, впаянным прямо в кожу. И что делать, если щедрый дар странника стал вдруг проклятием, а последний дракон умер больше тысячи весен назад, став Драконьим Перевалом? Сложно что-либо понять по первой главе, но все же я надеюсь на ваш читательский отклик :) Аннотация рабочая. Этот файл впоследствии станет общим.
  Глава 1. Дороги
  
  
  ... и зазвучал Изначальный Аккорд, и стало Все, и исчезло Ничто.
  И отступила Тишина. И родилась Великая Песнь...
  
  Из древних манускриптов о возникновении всего сущего.
  
  
  Полуденный зной безразлично плавил камни и все живое, что попадалось на пути. Живое осмотрительно старалось не попадаться: птицы скрылись в гуще листвы, лесные звери носу не казали из нор, и даже вездесущие мухи предпочитали в этот час отсидеться в траве. Жара стояла уже больше месяца, и верная сестра ее - засуха - плыла над городами и селеньями, нагоняя тоску на крестьян и дурноту на утонченных придворных дам. Дождя ждали, как манну небесную, обращались к прорицателям, ходили к ведуньям, молили Песнь, но ливня, который смог бы спасти остатки урожая, так и не дождались. Грядущая зима обещала быть холодной и голодной, но пока что второй месяц лета был в своем праве и медленно, но верно выжигал стонущую и израненную трещинами землю.
  Пыль посеребрила сапоги, видавшие множество дорог, да так, что путник уже и не мог вспомнить их первоначального цвета.
  Сколько всего их было - дорог? Больших - наезженных трактов и маленьких тропочек, которые едва ли мог заметить менее зоркий глаз. Сотни? Тысячи? Наверное, даже больше. Песнь звала его неумолимо и беспощадно, и стоило задержаться хотя бы в одном месте чуть дольше положенного, как звон становился невыносимым. Это началось еще два месяца назад, но путник каждый раз находил тропу подлиннее, чтобы оттянуть момент слияние с силой, что его породила.
  Однако эта дорога была не просто длинной: ей не было конца.
  Путник споткнулся и, пошатнувшись, с трудом удержал равновесие.
  Надо было поесть хоть что-то. Или хотя бы попить. Но вряд ли в скором времени найдется человек, готовый ему в этом помочь.
  ...Цитадель выплюнула его, словно непрожеванную жилу, на перекрестки, но забыла предупредить, что за последние годы власть ее сильно ослабла. Одаренных детей рождалось все меньше, да и из них после превращения выживали единицы. Поддерживать Песнь становилось все сложнее. И градоправители стали смотреть сквозь пальцы на нехватку в певчих в городских цитосах. Подумаешь, Смерти недосчитались.
  Глупые, люди не понимали, что везде должно было быть равновесие. И болезнь, смерть и война - часть его. Сейчас пока еще не заметно, но еще лет десять - и начнется постепенное, но неумолимое и гнилостное разрушение мира. Он слышал его отзвуки далекими раскатами грома. Даже недвижные уже тысячу лет Предвечные - и те будто расправили плечи, напряженно вслушиваясь в троезвучие истока - не появилось ли фальши?
  Песнь надо поддерживать. Питать. Наполнять. Любить и желать, как женщину. Можно было сколько угодно бродить по дорогам и дорожкам, собирая готовых к смерти людей, будто милостыню. И руки остались бы незамаранными, и совесть была бы чиста. Но Песнь звучала надрывно, звала, проклинала, прельщала, жалобилась, и снова звала, и рано или поздно та или другая дорога вывела бы его к цитосу, хранившему кусочек Изначального Аккорда. Лучше поздно, но раз уж случилось, то ничего не попишешь. И ему, как и многим до него, тоже придется выбирать, кому пришло время умереть, или заболеть, или не поладить с соседом. А потом раз за разом видеть их - маленьких детей, немощных стариков, молодых женщин и мужчин в самом расцвете лет. Мечущихся в лихорадке. Тонущих в проруби. Умирающих в родах. Падающих в темноте головой на лежащие грабли. Разбивающих локти и коленки. Ссорящихся...
  - Смотрите! - звонкий голос разорвал мертвую летнюю тишину, прервав поток тягостных мыслей путника и заставив поднять голову.
  Красные воспаленные глаза его заприметили детскую фигурку чудь впереди, а за ним - селение. Небольшое такое селение, домов на пятнадцать-двадцать. Ничего не значащее в масштабах мира Песни Изначальной или даже отдельно взятой страны. Зерна, которое они повезут на продажу, едва ли хватит на пару недель кормления княжьего двора.
  Путник не помнил, что это за дорога, и что это за селение, да и неважно это было. Он хотел было пройти мимо, но крик, уже за его спиной, повторился:
  - Смотрите! Бродячий бог идет!
  И как углядел-то, поганец? Волосы вроде достаточно отрасли, чтобы укрыть и камень, чуждой силой впаянный в лоб, и кожаную повязку, его маскирующую. Да и алый плащ, точнее, то рванье, которое когда-то было плащом, уже давно стал черным от въевшийся дорожной пыли. Говорят, зорче детского глаза ничего нет. Может, правы?
  - Цыц! - крикнула на него дородная женщина в косынке, выбежав на дорогу вслед за сыном - вихрастым рыжим парнем. - Умолкни, окаянный! Накличешь еще беду на нашу голову!
  Путник усмехнулся: люди. Все они одинаковы в своих суевериях. Но время их еще не пришло. И никак его не накликать.
  Ему бы въехать сюда на коне да при полном параде - с посохом! Впустили бы в любой дом, и накормили бы лучшей едой, какая есть в домах. Но коня не было. Конь издох на перевале где-то между Серым Пепелищем и Бархатным лесом. И посоха не было - не заслужил еще.
  А все, что было - полуденный зной, зов, ставший невыносимо громким, и дорога, подкидывающая под уставшие ноги то камень, то корягу. А то и людей вот, как сейчас.
  - Мама!
  Раздался глухой хлопок: видимо, неугомонный мальчишка дернул мамашу за юбку.
  - У него нет посоха. Где его посох, мама?
  Глазастый. И в кого такой глазастый, пострел? Молчал бы уж. Разница тебе - есть у меня посох или нет, подумал путник. Я и без посоха в другое время смог бы втоптать ваши дома в землю и щедро присыпать их золой.
  Но не сейчас. Не сейчас.
  - И правда, - проскрежетал еще один голос: старческий, дребезжащий. - И правда пацан гуторит: нетуть ее, палки-то евойной... А ну, малец, сбегай-ка за отцом...
  Он говорил тихо, но слух у путника был куда чутче, чем у других людей. И потому, когда первый ком навоза рассек воздух, он услышал и даже успел увернуться, но, пошатнувшись от слишком резкого движения, упал на пахнущую пылью дорогу. Селяне ахнули, в ужасе, когда человек, распростершийся на дороге, поднялся на четвереньки; мальцу, чьи руки были измазаны в коровьем гумне, кто-то отвесил звонкую оплеуху.
  Но подняться не получилось - и он снова упал, завалившись на бок, спиной к людям.
  - Да он совсем зачахлый, бродяжник-то! - воскликнул еще один голос: вокруг упавшего путника собиралась толпа. - Никак скоро окочурится.
  - Ты это, - раздалось басовитое совсем рядом, - сам смотри не окочурься вперед него! Зачахлый-то он зачахлый, а как дотронется - тут тебе и придет конец. Вилы лучше принеси.
  Среди людей бытовало мнение, что достаточно было одного касания для того, чтобы повздорить с лучшим другом, заболеть или - упаси Великая Песнь! - умереть. Они были неправы. Ему необязательно было касаться их. Да и любой его дар - это товар, и вряд ли бы он отдал его бесплатно. Но поди объясни это одичалой толпе, жаждущей крови...
  Почти сразу же путник почувствовал тычок в спину, чуть пониже лопаток. Пока еще пробный, осторожный. Это хозяин баса, отец того самого мальчишки, поднявшего шум, подобрал с земли рогатину и, недолго думая, опробовал ее в деле.
  - Пш-ш, вилы! - протянул мужской голос помоложе. - Батя, да мы тут одними палками управимся.
  Путник слабо пошевелился в попытке прикрыть живот коленями, но не смог: силы кончились.
  
  Когда пришло утро, и роса, выпавшая за ночь, умыла лицо, он очнулся. Думал - уже не очнется. Надеялся. Но куда там, без вил селянам удалось сломать ему нос, пару ребер, и, похоже, ногу. Его кости были крепки. Да и камень держал. Не отпускал. Пульсировал, вытягивая струны чьих-то жизней ради его собственной.
  Боль гулко пульсировала во всем теле, но была все же не настолько сильной, чтобы окунуться в спасительное забытье. Будто издевалась, удерживая несчастного на грани сознания.
  Хотелось пить.
  А еще лучше - умереть. Но это был бы слишком щедрый подарок со стороны судьбы.
  ...они отволокли его в лес, ровно настолько, чтобы тела не было заметно с дороги. И вряд ли его найдут скоро. Да и искать никто не станет. Это уже потом, когда все забудут о нем, с тающим снегом он придет в каждый дом, отнимая жизнь, но эта его жатва была бы последней. Но они не стали его добивать: думали, сам издохнет. А то придется еще отвечать перед Предвечными. Если бы убили - он был бы благодарен, и с благодарностью шагнул бы в Тишину. Но никто не хотел связываться с Цитаделью. Они боялись, и если не его, то его хозяев.
  Сзади хрустнула веточка, и мгновение спустя раздалось испуганное аханье.
  Детское, кажется. Девчоночье.
  Наверное, все же повезло. Сейчас она приведет отца, или брата, или дядю - и все наконец-то закончится.
  Путник приготовился ждать, но текли минуты, а она все не уходила. Стояла рядом, разглядывала. Переминалась с ноги на ногу, раздираемая любопытством.
  Он открыл один глаз - второй заплыл и больше не открывался - и тоже посмотрел на нее.
  Грубо сработанные лапти, разодранные, но уже начавшие заживать коленки, маленькие руки сжимают корзинку. Подпоясанная красной тесемкой, штопанная хлопковая рубаха, из выреза которой выглядывала белокурая голова. Перед путником стояла девчонка лет семи-восьми, каких по деревням Межземелья сотни, если не тысячи. Вздернутый нос, пухлые губки, и любопытные темные глаза - не то ореховые, не то карие. На щеке темное пятнышко - то ли зола, то ли просто пыль.
  ...деревенька дребезжала тремя нотами - вразнобой, как плохо настроенный инструмент. Он слышал ее, и понимал, что означает этот бряцающий звук. Читал по нему и количество дворов, и детишек, бегающих за вырвавшейся из хлева свиньей, и брюзжащих старух на скамейке на окраине.
  Девочка звучала иначе. Тихо и чисто. Будто была еще цельной.
  Обычно люди не звенели. Скрипели, как старые половицы. Шуршали опавшими листьями. Стонали, вторя старым елям. Но не звенели. Это случалось настолько редко, что посланник из Цитадели приходил в первый же месяц после рождения ребенка. И предлагал его родителям откуп. Хороший откуп. Тех, кто не хотел его брать, не было. Или не становилось.
  Как же ее проглядели?..
  Или проглядели ли? Может, набрели на глухое селение так же, как и он, и оказалось, что поздно набрели? Не расслышали за гудением мира?
  Ей первой надоело играть в гляделки: любопытство пересилило страх.
  - Ты плохой?
  Он разжал было губы, ломая запекшуюся корку, но передумал отвечать. Что такое дети, путник в теории знал, но наука общения с ними казалась ему чем-то непостижимым.
  Девчонка расценила этот жест по-своему.
  - Пить хочешь, да? Я сейчас...
  Он не успел предостеречь ее. Да и зачем? Одной смертью больше - одной меньше... А может статься, что и обойдется. Слишком маленькая, разум еще достаточно гибкий, чтобы выдержать.
  Маленькая кожаная баклажка возникла у его губ, маленькая ручка придержала гудящую голову - и он не смог отказаться от соблазна. От ее рук пахло речной рыбой и свежей водой, ее запах одурманивал.
  Первые капли пролились на землю, но дальше дело пошло лучше, и живительная вода прорвалась в иссушенное горло. Правда, ее оказалось очень мало.
  - Еще... - еле слышно прохрипел путник. - Дай... еще...
  - Так быстро выпил, - девочка удивленно вытряхнула на ладонь несколько последних капель.
  - Еще...
  Она снова взглянула на него и нахмурилась.
  - Если ты плохой, зачем мне тебе помогать?
  - Я не... - он хрипло закашлялся. Во рту появился железный привкус.
  - А папа говорит, что плохой. И братик тоже. И все они тебя не любят, потому и побили.
  Она помолчала немного, почесала носик. Встала, решив для себя что-то.
  - Я потом приду.
  Не придешь, подумал путник. Расскажешь все своему братику. Или отцу. И придут они. И уж явно не для того, чтобы напоить избитого ими бродягу. А если и не расскажешь, то не придешь. Не сегодня-завтра у тебя обнаружат ангину или расстройство живота. Или лихорадку. И ты больше никогда и никуда не придешь.
  Но она пришла. И на следующий день. И через неделю. И каждый раз приносила то краюху хлеба, то крынку сметаны, а один раз приволокла четверть головы сыра и сложенное в несколько слоев шерстяное одеяло. Просто приносила и уходила. Собрала охапку веток и сделала импровизированное ложе. Он смотрел за тем, чтобы она не касалась его: люди, коснувшись, пугались звучания Песни.
  И в конце концов умирать путнику расхотелось.
  Однажды вечером она, принеся ему еду и дождавшись благодарственного кивка, вместо того, чтобы уйти, уселась на корточки и стала смотреть, как он ест.
  Это раздражало.
  - Что?
  - Если ты не плохой, то почему тебя все боятся?
  Путник вздохнул: очередная картофелина вернулась в тряпицу, в которой была принесена.
  - Иногда я... приношу людям горе.
  - Тогда ты плохой.
  Он пожал плечами и все-таки отправил в рот очередную картофелину.
  - Ты плохой, а я тебе помогаю. Значит, я тоже плохая?
  - Неф. Фы не флофая. Не плохая, - повторил он, проглотив. - Просто маленькая и глупая. Но добрая.
  - Я не маленькая, - насупилась девочка. - Я уже совсем взрослая! И ты бы без меня тут умер!
  - Вряд ли, - признался он, нащупывая пальцами следующую картофелину. - Что ты знаешь о болезни, девочка?
  - Болезнь - это плохо. - Она подумала и добавила: - от нее даже иногда умирают.
  - Верно. А иногда нет. Когда человек выздоравливает - это плохо или хорошо?
  - Хорошо-о...
  Последняя картофелина была самой вкусной, и путник с сожалением облизал пальцы.
  - Вот я делаю так, что сначала становится плохо, а потом хорошо.
  Она отступила на шаг.
  - Тебе не надо меня бояться, - он так и не понял, как разговаривать с детьми, но решил, что главное в этом вопросе - тон, поэтому сейчас он был спокоен и уверен: - я не причиню тебе вреда.
  Видимо, он был прав, потому что ребенок все же остался. А ему надо было поговорить. Хоть с кем-то.
  Сегодня на ней было длинное льняное платьице, видимо, донашивала за кем-то из родни. Лен кололся, и девчушка то и дело смешно перебирала плечиками.
  - А правда, что ты можешь делать чудеса?
  - Правда.
  - Ух ты! - глаза разгорелись еще ярче. - А сможешь сделать во-от такую куклу? - она показа руками, какую именно "во-от".
  - Нет, - не без сожаления признал он.
  - Жаль, - вздохнула девочка. - Я хотела бы такую, и папе говорила, но он так и не привез мне ее из города... - Она рассеянно поводила пальцем по земле, потом, видимо, заметив это, вытерла его о платье. - А чтобы дождь пошел - сможешь сделать?
  - Не смогу.
  Его собеседница посмотрела на него с упреком: мол, и как ты можешь называться чудесником, если ты ничего не можешь?
  - Зато я могу подарить покой тому, кто устал.
  - Ну-у, это неинтересно...
  - Это ты сейчас так думаешь. Маленькая слишком. - Он потянулся потрепать ее по светлым вихрам, и решил, что так и будет ее называть про себя - маленькая.
  - И вовсе нет! - она вывернулась из-под его руки, оскорбленная. - Я уже совсем большая! Я уже умею много чего! И рыбу чистить, и вышивать! Я завтра тебе покажу, вот!
  И убежала, немного обиженная, с твердым намерением доказать беловолосому чудеснику, который сам ничегошеньки не умеет. Уж завтра она ему покажет - и то, как она рыбу чистит, и то, каких кукол она сделала - сама! И уж точно заставит его показать маленькое чудо. Что ему, жалко?
  
  Но путник не стал рисковать и ушел той же ночью, прихрамывая на правую ногу. Благо, измененное служителями Цитадели тело уже почти восстановилось. И, уже оставляя спящие дома позади, повесил на девочку защиту от себя самого и себе подобных.
  Пусть бегает здоровая и свободная, счастливица.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"