Шел второй послевоенный год, когда все британцы как один героически восстанавливали наше родное империалистическое хозяйство, разрушенное войной. После участия в деле разоблачения немецкого шпиона Штирлица, работавшего под маской полковника авиации Себастьяна Морана (по непроверенным данным, в то же время в Берлине под именем самого Штирлица работал какой-то русский разведчик), Холмс, как позже Маккартни, Джэггер, Коннери и другие, был награжден титулом "сэр" и Секретной Нобелевской Премией. С тех пор мы мало виделись, так как у меня было много практики - я работал в санэпидстанции - а сам великий сыщик почти постоянно находился на лечении в наркодиспансере. Но однажды, промозглым, туманным, холодным осенним лондонским вечером 1947 года я решил заглянуть на Бейкер-стрит. Миссис Хадсон, невозмутимая и приветливая как всегда, открыла мне дверь и проводила в гостиную.
-- Мистер Холмс сейчас выйдет к вам, -- сказала она. - Он как раз послал мальчика за бренди, зная, что вы придете.
-- Но, позвольте, каким, черт возьми, образом...
Миссис Хадсон с достоинством удалилась, а через минуту в гостиной появился мой друг, благоухающий одеколоном, в безукоризненно сшитом эсэсовском мундире (я узнал его, то был подарок Гиммлера за помощь Рейху в одном очень щекотливом деле тогда, в сорок втором...).
-- Уотсон! Рад, очень рад вас видеть! Зная, что вы придете, я как раз послал...
-- Но, черт возьми, Холмс, каким образом...
Холмс королевским жестом пригласил сесть и закурил янтарную трубку с инкрустацией из человеческой кости (подарок японского императора).
-- А вы стареете, доктор, если не можете разгадать такой простой загадки, -- заметил он, улыбаясь. - Зная, что вы работаете в лондонской санэпидстанции и что итальянский ресторанчик Джулио Наполи на углу Оксфорд-стрит закрыли вчера на принудительый мор тараканов, я не мог не предположить, что мой друг Уотсон окажется сегодня в ста ярдах от моего скоромного жилища и уж конечно после работы зайдет к своему старому приятелю... Холодная логика, и ничего более, мой друг. Мой мозг работает как автомат по продаже газированной воды - что ни мысль, то фонтан гениальности. Иногда мне приходит в голову и такая забавная идея - человек ли я вообще? А, Уотсон, что вы скажете мне, как врач? Отнесете ли вы меня к виду хомо сапиенс?
Я призадумался, не зная, что ответить, но тут в комнату вошел посыльный и принес трехлитровую бутыль бренди и бандероль.
-- Начнем с этого, -- Холмс разлил напиток по стаканам, -- и это поможет нам разобраться с вот этим, -- он указал на бандероль.
-- Приятно освежить свой бренный организм глотком настоящего английского бренди в такой холодный, промозглый, сырой осенний лондонский вечер, -- заметил я, потирая руки. - Так что же бандероль?
-- Да, в самом деле? - Холмс осушил свой стакан и, пробормотав "между первой и второй промежуток небольшой", тотчас налил и выпил ещё. - Странно, странно... очень странно и в высшей степени любопытно, Уотсон!
Знаменитый сыщик, подобравшись, как тигр перед прыжком, стал жадно изучать содержимое посылки. В маленький фанерный ящичек были вложены следующие предметы: три позолоченных куриных яйца, переложенных птичьим пухом, экземпляр советского научного журнала "Птицеводство" за сентябрь и письмо в сером конверте, адресованное Холмсу. Знаменитый сыщик углубился в чтение. Через пять минут, прошедших в гробовом молчании, он небрежно швырнул письмо на стол и зевнул с видом человека, которому всё всегда и так ясно с самого начала.
-- Русские склонны к излишним философствованиям, Уотсон, вы не находите? - спросил вдруг Холмс.
-- Конечно, знаменитый парадокс славянской души, -- начал было я, но мой друг живо перебил меня:
-- Нет, нет, Уотсон, я не о том. Вот, прочтите это письмо, оно написано по-английски, а затем я переведу вам прелюбопытнейшую статью из этого журнала, отмеченную авторами послания. Сколько лишних слов, Уотсон! Вместо того, чтобы сухо изложить факты, необходимые для дедуктивного решения поставленной задачи, люди вдаются в философско-поэтические изыски... Таковы русские, Уотсон, ничего не поделаешь!
Вот текст письма:
"Мистеру Холмсу, Лондон, совершенно секретно.
Проверено цензурой МВД, МГБ, АН СССР и Главнауки.
Коллектив научных работников птицефабрики п/я 112-КБ обращается к вам за помощью. Следуя лысенковско-мичуринскому селекционному методу, наша птицефабрика занимается выведением породы кур "Высшая проба", несущих яйца с золотосодержащей скорлупой. Из поколения в поколение мы кормили цыплят женского пола золотым песком, ожидая неизменного повышения процента золота в скорлупе. Наконец этим летом "Высшая проба" была выведена - см. статью в журнале - уже без подкормки золотом несколько несушек последнего поколения дали яйца с содержанием драгметалла в скорлупе свыше 97% (см. приложение). Проблема теперь состоит в том, что "Высшая проба" не несется вообще, если кур этой породы поселить за пределами нашей птицефабрики. Было совершено несколько десятков попыток, но всё безрезультатно. Все члены АН СССР были проконсультированы по этому поводу, но никто не смог прийти к какому-либо заключению. Правительство дало нам месяц для решения этой проблемы, и сам гениальный вождь всего прогрессивного человечества тов. Сталин прозорливо дал нам ценную рекомендацию обратиться именно к вам. "У этого английского товарища с золотом всё получается, мы уже работали с ним вместе по этому поводу" -- подчеркнул в своей речи тов. Сталин. Не могли бы вы срочно выехать в Москву для консультаций на месте? Оплата командировочных гарантирована.
С уважением,
Коллектив НС п/я 112-КБ."
-- Признаться, я ничего не понимаю... как всегда, впрочем. А что статья?
-- О, официальные хвалебные сообщения по поводу очередного триумфа так называемой лысенковской биологии.
-- Никогда не слышал о такой школе...
-- Это не школа, Уотсон, а скорее детский сад. По их в высшей степени странным теориям, если в течение нескольких поколений коровам отпиливать рога, то у таких животных будут рождаться безрогие телята. Это называется наследованием приобретенных признаков. Господа советские биологи отрицают генетику, то есть даже собственно сам факт существования генов.
-- Странно... Так что же статья?
-- Судите сами. "В очередной раз передовая советская биология лично под руководством тов. И. В. Сталина и его выдающегося ученика академика Лысенко доказала гениальность мичуринских выводов о наследовании приобретенных признаков и тем самым нанесла сокрушительное поражение врагам всего прогрессивного человечества и прислужникам мирового англо-американского-империализма как последней стадии развития капитализма как высшая мера эксплуатации человека человеком в условиях непрекращающейся классовой борьбы под гениальным руководством вождя всех народов тов. Сталина, господам горе-биологам наймитам международной реакции, сторонникам лжеучения вейсманизма-менделизма-морганизма и лженауки генетики. Коллективом советских ученых, сотрудников птицеводческого НИИ им. Павлика Морозова, под руководством лично тов. Сталина и тов. Лысенко выведена новая, прогрессивная порода социалистических кур, названная "Высшая проба"в честь тов. Сталина. Чем же так необычна эта порода пернатых несушек? А тем, что, после особой обработки яиц кур обычных пород солями золота, наши ученые получили поколение, самки которого несут яйца с золотой скорлупой. По-стахановски неустанно добиваясь повышения процента золота в скорлупе, коллектив НИИ довел его до передового показателя 97%. Цыплята из таких чудо-яиц выводятся под чутким руководством лаборантов, так как сами не могут пробить драгоценную скорлупу своими слабыми клювиками. Но после того как лично тов. Сталин поставил ученым задачу в сжатые сроки подкорректировать результаты и выводить цыплят с золотыми клювами, эта проблема будет решена. Переоценить значение золотоптицеводства для народного хозяйства невозможно, ведь в скором времени, по расчетам Министерства сельского хозяйства и Министерства финансов СССР, в нашей стране будет добываться куроводческим способом более 60.000 тонн золота..." Ну и так далее. Что вы об этом скажете, дорогой доктор?
-- Мне эти данные кажутся вполне правдоподобными. Тем более эти яйца, присланные вам... Это мне кажется доказательством более чем бесспорным.
Вместо ответа Холмс молча встал, достал из буфета белоснежную скатерть, расстелил её на столе, положил на неё одно из русских яиц, затем взял свой знаменитый охотничий хлыст с рукоятью налитой свинцом и с силой ударил по чудо-яйцу. Его лицо тотчас покрылось брызгами яичного белка, а на скатерти расплылось красно-желтое пятно желтка.
-- Гм... Признаю свое поражение, Уотсон. Я ведь полагал, что яйца - подделка. Но и скорлупа и её содержимое подлинны, поэтому дело принимает с этого момента совсем иной оборот.
-- Почему?
-- Разве вы не понимаете, что за всем этим стоит какое-то корыстное и гнусное преступление, чья-то безнравственная и жестокая воля, некие злобные и таинственные силы? Чудо-куры не несутся за пределами секретной птицефабрики только потому, что это кому-то невыгодно. Их могли отравить, подменить наконец. Здесь определенно пахнет политикой, Уотсон, политикой и большими деньгами. А также наукой, колхозами и магазинами "Гастроном". Поэтому мы завтра же выезжаем в Москву.
-- Почему не сегодня? - удивился я. Холмс обычно не любил терять время, когда наклевывался интересный случай.
-- Ну куда я поеду в таком состоянии, Уотсон? - улыбнулся мой друг своей неповторимой пьяной улыбкой и вскоре захрапел, вероятно, обдумывая во сне решение зловещей загадки золотых яиц.
***
На следующий день мы с Холмсом, освежившись с утра холодным пивом и рассолом, мчались на восток в комфортабельном вагоне международного класса экспресса Лондон - Москва - Воркута. В поезде Холмс большей частью молчал, курил "Беломор", пил только "Столичную" и читал карманную "Историю ВКП(б)". Я старался подыграть его меланхолическому настроению, которое он так и называл "русский сплин", поэтому я молча чокался стопками "Столичной", лузгал семечки и читал старые номера "Правды". Так прошло двое суток...
В столице России шел мокрый снег. На Белорусском вокзале нас встретило трое констеблей из НКВД во главе с инспектором, представившимся как майор Пронин.
-- Если господин Холмс не против, мы тотчас отправимся на птицефабрику. На машине быстро домчимся, -- предложил майор.
-- Что ж, не будем терять времени, -- согласился Холмс и мы сели в машину.
Москва нас встретила обилием серого цвета и униформ. Все было серым - осеннее небо, стены домов, грязноватый снег, одежда и суровые лица людей... Только многочисленные "воронки" (crow-car, машина, по старому русскому поверью предвещающая скорую смерть) и сапоги бесчисленных прохожих в военной, железнодорожной, морской и полицейской форме были черными. Мы выехали за город, потянулась вереница полей, дач, заводов с чадящими трубами и хилых перелесков. Наконец, поплутав немного, так как шофер выбирал, по-видимому, наименее грязную дорогу, мы подъехали к глухому серому бетонному забору высотою футов в десять, ограждавшему какие-то обширные стороения, тоже серые и бетонные. В заборе были пробиты ворота, обрамленные сверху аркой с надписью "Подшефный НИИ курологии и яйцеводства им. П. Морозова". В воздухе стоял устойчивый запах летнего деревенского клозета, какой изредка можно ещё обонять в отдаленных уголках Девоншира, Уэльса или северношотландских графств, где канализационная система ещё следует старым добрым английским традициям.
-- Со мной английские товарищи, вот их пропуска, -- отрекомендовал нас мистер Пронин.
Угрюмый привратник в странном мундире долго сличал наши фотографии с оригиналами, затем махнул рукою и мы въехали на территорию института.
Лаборатория под вывеской "Высшая проба" находилась в подвале здания. Вход в неё охраняли усиленные посты констеблей с собаками. Само помещение лаборатории представляло собой внушительных размеров зал с неоновым освещением, большую часть которого занимали многоэтажные клетушки с курами. Часть лаборатории была отведена под оффис. Там нас встретил пожилой челдовек в белом халате, представившийся как профессор Фогельман. Ученый посетовал:
-- Мы очень рады вашему прибытию, товарищ Холмс, но... Сможете ли вы разгадать эту жуткую тайну? Я даже не знаю, что и думать. Коллектив лаборатории в отчаянии. Куры упорно не желают нестись за пределами института. Категорически. А нас уже обвиняют в саботаже...
Бегло окинув взглядом зал, Холмс попросил разрешения закурить и достал свою трубку.
-- Позвольте для начала задать вам несколько вопросов, господин Фогельман, -- проговорил он.
-- Да, я к вашим услугам, вы можете спрашивать всё, что вам угодно, -- ответил ученый, слегка покосившись на Пронина.
-- Сколько золота в среднем потребляли ваши куры до того, как несушки оправдали ваши надежды?
-- Это секретная информация.
-- Гм... хорошо... А сколько кур всего участвовало в эксперименте?
-- Это тоже секретная информация.
-- А какой процент из них стал нести золотые яйца?
-- Эти сведения не подлежат разглашению.
-- Через какой промежуток времени после начала спецкормления?
-- Эти цифры недоступны.
-- А куды вывозили первых кур породы "Высшая проба"?
-- Это закрытая информация.
-- А сколько всего яиц было снесено с начала эксперимента?
-- Данные засекречены.
-- Куры неслись обычно по ночам, ли днем тоже?
-- График яйцекладки - секретный документ.
-- Продолжают ли кормить кур золотом и сейчас?
-- Да, -- вздрогнул профессор. - Работа лаборатории продолжается.
Холмс многозначительно улыбнулся и выпустил изо рта кольцо крепчайшего дыма.
-- И последний вопрос: есть ли в этом здании печь для плавки металлов и кузнечная мастерская?
Фогельман посмотрел на моего друга почти с испугом и пробормотал:
-- Не понимаю, какое это имеет отношение к делу...
-- Самое прямое.
-- Это секретные сведения.
-- Прекрасно. В таком случае, я хотел бы осмотреть место, где содержатся несушки "Высшей пробы".
Мы последовали за профессором, который подвел нас к довольно просторным клетушкам, занимавшим почти всю боковую стену лаборатории. Куры были сонны и неповоротливы и прямо-таки утопали в мягком сене. Но ничего необычного ни в клетушках ни в курах я не заметил. Холмс тщательно осмотрел одну из клетушек и, вытерев платком руки, испачканные в помете, спросил:
-- А зачем нужны вот эти маленькие дверцы в задней стенке?
Профессор Фогельман, побледнев как полотно, в ужасе замахал руками и почти закричал:
-- Это секретная информация, товарищи!
Холмс игриво пощекотал черенком трубки одну из флегматичных птиц и произнес:
-- В таком случае я располагаю всеми данными для разрешения этой загадки. Этот ларчик открывается очень просто, господа, и я знаю, где ключ.
-- Где? - хором воскликнули все.
Шерлок Холмс обратился к Пронину:
-- Вы можете обещать мне, инспектор, что люди, замешанные в этом деле не попадут в тюрьму?
-- Разумеется, -- ответил майор. - Даю вам слово чекиста. Могу написать расписку.
-- О нет, я вам верю, расписку не надо. - Холмс подумал секунду и добавил: -- Расписку не надо, а выпишите мне официальное постановление следствия об освобождении от уголовной ответственности лиц, фамилии которых я впишу сам. Согласны?
-- Конечно.
И Пронин сел писать постановление.
-- Профессор, -- обратился Холмс к Фогельману, -- соберите, пожалуйста, всех сотрудников лаборатории. Я хотел бы сделать небольшой научный доклад.
Когда все работники - около сорока человек -- собрались, мой друг, предварительно прочитав и положив в карман постановление, выписанное майором, произнес такую речь:
-- Леди и джентльмены! Меня пригласили сюда в качестве научного эксперта по тайнам и загадкам, но мне пришлось поработать у вас скорее в моем обычном качестве: в качестве сыщика. Вот этих птиц - Холмс широким жестом указал на клетушки -- незаслуженно обвиняли в нарушении, которого они не совершали. Ибо за них на нарушение пошли люди, которых, я уверен, не следует судить слишком строго. Среди вас многие знают, о чем я говорю. Обращаясь к ним я могу сказать лишь следующее: если вы не желаете публичного разоблачения, откажитесь от ухищрений и оставьте в покое как птиц так и советское правительство. Закройте проект.
Из груди присутствующих, не исключая самого Пронина, вырвался крик ужаса.
-- Я всё сказал. Если проект не будет закрыт, у вас всех будет ещё больше проблем. Пойдемте, господа.
-- Подождите, подождите товарищ Холмс! - молодая лаборантка схватила моего друга за рукав. - Прошу вас, не разоблачайте нас как врагов народа и саботажников! Мы ни в чем не виноваты, мы действовали по указке сиониста и агента международной реакции, горе-ученого Фогельмана, скрытого вейсманиста-менделиста и сторонника лженауки генетики! Товарищ майор, я, как комсомолка и стахановка, готова дать показания... и вообще... дать всё что угодно!
--- И я! И я! И я! И я! И я дам показания!
Люди столпились вокруг Пронина, злобно рыча на Фогельмана. Майор растерялся, а профессор с достоинством сказал:
-- Что ж, спасибо всем, товарищи! А ведь это вы уговаривали меня на такое вот оригинальное продолжение эксперимента с нашими курочками рябами. Боялись пойти под суд за срыв правительственного проекта. Только мне-то терять было нечего и я пошел на это только ради вас, коллеги!
И тут я не выдержал:
-- Стыдитесь, господа! Вы ведете себя не как джентльмены, а как... У меня просто нет слов! Это позор, господа!
Русские посмотрели на меня так, как будто я марсианин.
-- Дорогой профессор, и вы, Уотсон, успокойтесь! - Голос Холмса звучал уверенно и звонко в поднявшейся суматохе. - Я всё предусмотрел, господа. Майор Пронин может подтвердить - никто не сядет в тюрьму из-за того, что здесь произошло. Тем более, что хищения, как такового, не было! Не лучше ли будет, если мы пройдем с вами, господин профессор, куда-нибудь в более спокойное место и вы расскажете нам, как развивались события?
***
Кабинет профессора Фогельмана безусловно достоин отдельного описания. Ученый жил и работал в НИИ (то было учреждение так называемого "закрытого типа", то есть никто из работников не покидал его стен живым) и его кабинет-квартира был замечательным местом. Сотни птичьих чучел размещались всюду: на стенах, на фикусах, на столах, на жердочках, на шкафах... Книги на всех языках по орнитологии и птицеводству стояли на этажерках, столах и просто лежали стопками на полу. Тут же стояла кровать профессора и помещался умывальник интересной конструкции: жестяное ведерко висело на стене под зеркальцем, в него была налита вода, а отверстие в дне закрывалось и открывалось по желанию движением особого поршенька. Я шепотом спросил у Холмса, не знает ли он, где тут может быть уборная, так как я уже некоторое время (точнее, с поезда) испытывал некоторое неудобство... Холмс ответил, тоже шепотом, что знает, где тут расположены уборные и даже знает, как они выглядят, поэтому советует мне дотерпеть до поезда а ещё лучше до Чизилхерстского вокзала. Когда вся наша компания расположилась на табуретах и закурила, профессор поставил перед нами по граненому стакану с лабораторным спиртом и так начал свой рассказ:
-- Идея эксперимента зародилась у той самой юной лаборантки, комсомолки Паши Морозовой, которую вы только что имели случай наблюдать. Как убежденная лысенковка, Паша сказала как-то раз на профсоюзном собрании НИИ, что у наших ученых с царских времен осталось слишком много недоверия к передовой мичуринской науке и они не хотят дерзать, чтобы сказку сделать былью. Тогда она и предложила кормить кур золотым песком, так как по Лысенко через пару поколений такие куры должны были нести золотые яйца. Причем я говорю "идея зародилась у Паши", но это не совсем так. Идея-то как раз принадлежит самому тов. И. В. Сталину, который на встрече с работниками наук гениально заявил: "Наука в СССР -- это курица несущая поистине золотые яйца, товарищи!" Только Паша поняла слова вождя слишком буквально... Начался эксперимент. Нам сказали, что если куры не понесутся золотом к 50-летию... то есть к золотой свадьбе Ленина и Крупской, то всех нас ждет справедливое наказание, как саботажников, лжеученых и агентов парагвайской разведки. Куры не неслись, хотя им скармливали тонны золотого песка. Единственным результатом был кровавый понос у 90% поголовья. Тогда мы решили пойти на обман... Из золотого комбикорма мы готовили специальные некислотные гальванические ванны, которые мне пришлось изобрести ради такого случая, и покрывали толстым слоем золота куриные яйца, причем так, чтобы обычная скорлупа в ходе процесса растворялась. Позолоченные яйца по ночам подкладывались через ту саму дверцу, на которую вы обратили внимание, товарищ Холмс. Вот и всё...
-- Ах вот как! -- воскликнул Холмс. - Я, признаться, думал, что вы выплавляете формы, а птом каким-то образом заливаете туда желток с белком. Но это детали. А почему вы клали яйца по ночам?
-- Днем было много проверяющих, вообще посторонних, людей из других лабораторий, например.
-- Понятно. Я, признаться, сразу понял, в чем дело, но мне нужно было разобраться, скорее, в человеческом, моральном аспекте этой необычайной истории. Теперь, когда всё разрешилось, я без сомнений впишу ваше имя, профессор, вместе со всеми сотрудниками коллективно, в бланк, столь любезно предоставленный мне инспектором Прониным.
Холмс вписал нужные данные в постановление и вручил его Фогельману. Старый профессор был растроган.
-- Не знаю, как вас и благодарить... Скажите, а как вы догадались и том, что яйца - подделка?
-- Ну я-то не мичуринец-лысенковец, -- хитро подмигнул Холмс. - А насчет благодарности... Не стоит об этом и говорить, профессор. Тем более, что я уже достаточно вознагражден новым интереснейшим путешествием в вашу прекрасную страну, общением с вами, да и потом... В яйце, которое вы мне прислали, было не меньше полутора унций чистого золота.
***
Когда мы стояли на перроне, ожидая поезда, майор Пронин, который нас провожал, в самых теплых выражениях благодарил нас за оказанные его стране услуги.
-- Не стоит, майор, право же, не стоит, -- сказал я, краснея и смущаясь, когда полицейский слишком лестно отозвался и о моих скромных заслугах. - Для меня было огромным удовольствием познакомиться с вами и с профессором... Он такой симпатичный человек.
-- Да, -- согласился Пронин. - Жаль, что нам придется его расстрелять.
-- Простите, я ослышался... Вы сказали...
-- Ну да, расстрелять. Пиф-паф.
-- Что?! - воскликнули мы с Холмсом, возмущенные до глубины души.
-- Но вы же выписали постановление! - Холмс негодующе засверкал своими умными усталыми глазами. - Вы дали слово, в конце концов! Вы офицер или где?
Майор улыбнулся не менее умной и усталой улыбкой и объяснил:
-- Во-первых, в постановлении я освобождал Фогельмана от уголовной ответственности, а не от политической и идеологической. А во-вторых, я дал слово, что он не сядет в тюрьму. И, уж конечно, сдержу его.