Кошка сидела на рельсах, навостренная нюхом на преющее в желтоватом тумане, заветрившееся солнце. Ветром несло ей запах перегретой резины, недосушеного и сплющенного горячим прессом застиранного белья, перекипяченного изнутри титана с пожелтевшим пластиковым краном.
Машины притормаживали на переезде и срывались дальше. Щебенка от каждого воздушно-выхлопного потока перекатывалась между шпал.
Ближе к горизонту, если смотреть в одну сторону, рельсы терялись в переросшей траве. В другую - врывались в краснокирпичные, подпечённые солнцем развалины старого депо. Из просевшего рубероида на крышах прорастали кривые подветренные березки.
Никита вышел на ржавую лестницу, спустился с наблюдательной башенки депо. Кошка чуть повела ухом и снова навострилась на солнце.
- Смотришь? - спросил у нее.
Кошка ткнулась лбом ему в ногу, обтерлась о брюки щекой и вернулась в свое сосредоточение.
- Будет, будет.
С дороги как-то незаметно перестало нести бензином, вместо машин загудел, резонируя где-то под затылком, инфразвук, по обе стороны от железной дороги разлилась желтоватая дымка. Травы закачались, отчаянно запахли пряным и свежим. От солнца на горизонте отделился фонарь и, приближаясь, оброс металлическим корпусом выцветшего болотного цвета. Тепловоз дотащил свою пару вагонов до смотровой башенки, пыхнул и встал, нагревая воздух.
Люди выходили растерянные, бледные, с каплями пота на лбу. Тащили клетчатые баулы из плетеной клеенки, шаркали, согнувшись под походными рюкзаками выше голов, уронив в дымку отекшие кисти рук.
- Вера, ну что ты, Вера, идем, - русая девушка в темно-зеленой парке, с бугристым лбом, неровной кожей и матовыми серыми глазами, одной рукой тянула за поводок бородатого седого шнауцера, сильно хромавшего на правую заднюю лапу и подскуливавшего. Другой рукой она дергала за локоть девочку лет двух в светоотражающем жилете. Девочка кричала, напрягаясь до тошноты, и не могла двинуться с места.
Мужчина с толстыми морщинами на лбу, в тяжелом коричневом пальто и затоптанных чужими подошвами, в комьях грязи, ботинках поворачивался то в одну, то в другую сторону:
- Я вот тут... Мне тут надо. Вот... Мне это...
- И прости нам прегрешения вольные и невольные, и избави нас от лукавого... - монотонно, кланяясь с размаху в землю, подвывала длинная тощая женщина в трех вязаных кофтах и растянутых трикотажных лосинах, с зеленоватым лицом, и вдруг срывалась в визгливый крик, - А их УБЕЙ! УБЕЙ! Очисти землю! И хлеб наш насущный даждь нам днесь...
Её несколько раз толкали сумками и локтями, она шаталась, падала на колени, снова поднималась и бухалась в очередной поклон.
Никита осторожно ступал, виляя между ними, стараясь не зацепить. Их трогать сейчас было нельзя, часа четыре после перемещения мозг должен был перефокусироваться на новые частоты и уже потом пересобрать нейронные связи. Потом включится внешнее зрение, и им станут видны и слышны Проводники, они всё покажут.
Никита вошел в вагон, сел у окна на коричневую, неожиданно мягкую дерматиновую подушку, из которой местами сквозь щели торчал грязно-желтый поролон. Он был в вагоне один: обратно ездили редко. Свет моргнул, двери зашипели и закрылись, поезд, дрожа, двинулся задом наперед.
Он одним из первых переместился, когда почти два года назад стали открываться каналы. Укрываясь под развалинами театра, пережидая сирену, он катал во рту хлебный шарик, пропахший от его пальцев машинным маслом, и разглядывал обнаженные молоточки разбитого пианино. Краем глаза уловил сквозь щель между плит какое-то перемещение на трамвайных путях. По ним явно шел своим ходом покореженный тепловоз с двумя вагонами. По обеим сторонам от путей мир мутнел и подсвечивал желтоватым. В ушах зазвенело, а под затылок ударил волной нездешний гул. Успела мелькнуть мысль, что его контузило, а потом он снова начал осознавать себя уже в вагоне, на подъезде к кирпичным останкам заброшенного депо.
Обратный поезд, в котором он ехал сейчас, был вторым. Первый ушел месяц назад, и Никита не успел в вагон, зацепившись на платформе за буйного старичка, уронившего ведро с яблоками. Назад раньше никто не ехал - только оттуда, и сразу в глубину депо. Приходили часто, почти каждый день. Никита всякий раз сторожил на башенке, сверху въедаясь взглядом в головы и спины растерянных прибывших, и доследив всех до одного, давил в себе горячий солёный комок, начиная ждать следующего прибытия.
Сейчас, по пути обратно, удавалось уловить всё гораздо яснее. Время, пропуская тяжелую машину против своего хода, скрежетало по сознанию, как когти перепуганного кота, которого упорно тащат вниз по стволу дерева. Нежилые пространства влетали в стекла вагона, раскачивая его до пограничных амплитуд. В них плавилось зелено-желтое подобие ядовитой вулканической лавы, взбухали над планетарными поверхностями на сотни метров вверх будто стеганые грубой ниткой ядерно-пылевые грибы, хватали вакуум искаженные рты и гудящей тишиной пела тьма над зыбкими скоплениями ледяных камней и газов. Как образовалось это единственно жилое пространство для перемещения, как срезонировало оно через столько разрушенных реальностей с еле живой его планетой... Возможно, Проводники что-то знали, но предусмотрительно открывали прибывающим только часть своего волнового спектра.
Поезд снизил скорость и встал под пробитым навесом бывшего главного вокзала. На платформе под ногами хрустели стекла, ветер гонял обрывки листовок. Откуда-то сбоку принесло резким порывом гремящий кусок пластика с остатками какого-то лозунга: "Долой... беспощ... уничтож..." У дальних платформ перебежками перемещались сгорбленные тени, на полсекунды поднимая черные запавшие глаза.
Только бы успеть. До района Хмурая Гора отсюда было минут двадцать ходу. Минут через семь, задыхаясь, он почти прыжками добрался до девятиэтажек, долго не мог сориентироваться среди разрушенных и устоявших, пока не поймал краем глаза смятую металлическую табличку "Стратонавтов, 7". Дверь в подъезд не заперта. Всего шесть пролетов. Узнает или нет. Согласится ли с ним - туда. А вдруг он не там. Удивительно, ни одной сирены. И выстрелов нет. Какое пронзительное эхо от ботинок. Вот она. Дверь. Та же, обитая дерматином. Как в поезде. Замок - вывернут. Щель. Не заперто.
В голове звенело, по краям сознания наползали черно-красные волны, горло свистело на вдохе. Никита тихо открыл дверь. Она скрипнула. В коридор из комнаты выглянул - такими же черными, как у всех тут, глазами - русый и запыленный (будто седой) семилетний пацаненок в его, Никитиной, клетчатой рубахе с завернутыми рукавами и чужих, стертых на коленях, джинсах.
Пацан схватил ртом воздух, задрожал и кинулся вперед: