Антисфен посоветовал мне обрести или разум, или петлю.
Спасибо. Советы давать легко! Но как вернуть разум, если от тебя ушла любимая жена? И ничего не оставила на память, кроме чудовищно бессмысленной фотографии мёртвого одноглазого ребёнка.
Два месяца прошло с тех пор, как ты покинула меня. Я больше не жил. Лишь напивался и дрался в барах. Даже не помню с кем и зачем. Залечивал раны и снова пил, и снова - в драку. Жизнь коротка - надо всё успеть попробовать! Редактор звонил не переставая, требовал статьи, грозил увольнением. Тогда в мою пьяную буйную головушку влетела шальная, нелепая мысль уволиться, не дожидаясь, пока выкинут на улицу, и создать собственный журнал. А что. Интересно. Денежные средства имелись в наличии. Покойный дядя-полковник оставил в наследство вполне приличное состояние. А он был, между прочим, очень высоких нравственных качеств человек! (Хоть и не ел на завтрак сырые яйца.) В конце концов, что мне терять. Раньше-то жил только для неё. Для чего теперь? Уход жены плохо подействовал на мой организм. В первую очередь, на пищеварение. Проблемы с кишечником начались. А вообще, кто знает... может, вовсе не потеря Луизы, а алкоголь таким образом действует. Я читал даже, не помню где, давно: границы между чрезмерным употреблением алкоголя и его злоупотреблением весьма размыты.
Какая-то убийственная тупость и холодное безразличие завладели мною совершенно. Телефон звонил не умолкая. Телефон сводил меня с ума. Я отключил его. Целыми днями лежал на кровати. Думать не мог. Не мог писать и читать. В словах проступала некая скрытая, таинственная угроза; описываемые события становились непонятными и абсолютно бессмысленными, чтение ощущалось как вторжение в мой разум неких чужеродных зловещих сил. Вникать в предложения, во всё то множество непонятных чуждых слов, было даже иногда просто страшно. И ещё невыносимо трудно сконцентрироваться: шрифт ломался, отдельные буквы выпрыгивали из строки, поднимаясь и опускаясь, сливались друг с другом, попрыгунчики, - пьяные зелёные кузнечики в высокой траве (тоже, правда, зелёной, как Луизины глаза). То они казались мне неестественно чёрными, то становились радужно блестящими, а со временем даже уменьшались и увеличивались одновременно. Неужели такое возможно?
Вообще всё воспринималось теперь не так, как раньше, будто между мной и миром выросла некая преграда, великая китайская стенка: всё вижу, всё понимаю, но чувствовать уже не могу. Даже выразить свои чувства не в состоянии. То вдруг опять слова в зловещей книге о бродячих мертвецах делались очень знакомыми, но я всё равно не мог понять, о чём. Идёт. Речь. Речь идёт?! Бежит. Скачет. В голове всё путалось, и я просто ни во что не врубался. Развёртывающиеся фразы в предложениях превращались в хаотический набор слов, а слова в свою очередь обращались пустыми бессодержательными звуками, как если бы я читал на иностранном языке, ещё неизведанном, неизученном, неизвестном науке. Всё существовало по отдельности. Само по себе. Всё приходилось складывать по кусочкам. Но общая картина тем не менее отказывалась помещаться в мою больную голову, будто всё уже давно разбил, раскрошил какой-то демон вдребезги, и не склеить, не собрать. Что за... Слова и фразы меня гипнотизировали: видел их впервые в жизни и совершенно по-новому. Они в смертоносной, мертвящей книге о зомби заменялись на образы из галлюцинаций. Порой у меня перед глазами вместо разлагающихся масок всплывали лица девушек, которых я никогда не знал. Текст расплывался, а иногда на его месте появлялся совершенно другой - немыслимый, абсурдный. И когда я пытался слушать песни по радио, происходило то же самое. Дьявол, что ли, решил пошутить надо мной! Может, остановить свой выбор на чём-то более классическом. Менее претенциозном, как сейчас модно говорить. Бросить уже наконец дурацкие романы про гниющих, червивых, восставших из Ада мертвецов, пожирающих друг друга и любую живую плоть, попадающуюся им на пути в радиусе пяти километров, и взяться за чтение например 'Алисы в стране чудес'. Жена очень любит эту книгу.
Но вскоре я совершенно забросил чтение и продолжил пить. Интересно. Что неизбежно привело к катастрофическим последствиям. Даже двигаться по квартире стало страшно. Комната, казалось, меняла очертания по своему собственному усмотрению. Стены гнались за мной, преследовали, пытались задавить жалкое несчастное насекомое, то удалялись, то приближались, падали; пол проваливался под ногами и виделся каким-то искривлённым, зигзагообразным; потолок надвигался на меня, угрожая раздавить в лепёшку. А когда выходил на улицу, что бы я там ни видел, куда бы ни смотрел, - всё вроде бы представлялось знакомым, хотя и непонятно, что именно оно мне напоминает. Напоминает. Я и сам себе начал казаться каким-то незнакомым, странным. Чужим. Поначалу глаза воспринимали окружающее ярче, всё принимало довольно отчётливые очертания, а голос стал более звучным, словно эхо в пещере великана, чужеродный отклик иноземного циклопа. Мне становилось как-то не по себе среди людей. Я начал избегать общества, перестал ходить в бары по вечерам и предпочёл пить у себя дома в одиночестве. Со временем с глазами произошла очередная метаморфоза. Теперь всё вокруг, наоборот, представлялось каким-то затуманенным, расплывчатым, тусклым. Мрачный туман сгущался по мере роста болезненного ощущения: больше никогда не увижу Её. Мною постепенно овладело беспокойство, и чувство внутреннего хаоса усилилось. Вот он, мой личный Апокалипсис! Я уже совершенно не высовывался на улицу. Носа не казал. Интереса не выказывал. Спрятался дома и попытался найти хоть сколько-нибудь логическое объяснение всему происходящему, взять под контроль собственные поступки и ситуацию в целом, начал предпринимать лихорадочные попытки по внесению порядка в бездонную пучину хаоса, но мои тщетные, бессмысленные усилия лишь ещё больше раздразнивали воспалённый, затуманенный мозг, - а он между тем посылал мне какие-то странные, ни с чем не сравнимые сигналы, вроде азбуки-морзянки для слепоглухонемых (тик-так, тук-тук, звон-звон-перезвон); смысл их уловить никак не удавалось. Затем мозг мой притих - заснувший котёнок, безобидный лунатик - медленно погрузился в сон, а вместе с ним и я сам. Уснул. Умер. Время погибло. Жизнь остановилась.
Наконец как-то рано утром мне прислали письмо из редакции с официальным уведомлением об увольнении. В тот вечер я сильно напился и зачем-то включил телефон. Часа через два резкий, невыносимо болезненный для изнурённого слухового нерва звонок грубо нарушил благозвучную пьяную тишину. Звонил знакомый, живущий по соседству рядом с нашей загородной Усадьбой, - довольно добродушный толстяк, чьё странное имя я, сколько ни старался, всё равно так и не смог запомнить. Он бывало частенько захаживал к нам с Луизой на чай и всегда приносил угощения для жены, поскольку знал: она обожает сладости. Я равнодушен к сладкому.
- Очень долго не мог до вас дозвониться, Грегор! - после краткого вступления (пролог то был или надпись на кольце, я не уразумел?) сосед принялся громко, басовито, раскатисто кашлять и звучно, заливисто, смачно сморкаться в трубку. Прошло минуты две. Я молчал. Наконец, всласть отсморкавшись, он продолжил: - Вы же зимой обычно в наших местах не гостите. А тут гляжу: свет горит, бродит кто-то по дому. Подумал, вдруг воры, и решил позвонить - убедиться, всё ли у вас в порядке... Между прочим, вы помните, лютики мои?.. Ох, несчастье какое приключилось, доложу я вам! А вот как было дело...
Он долго ещё что-то бубнил и тараторил тянучим противным голосом, всё так же громко кашляя, чихая и сморкаясь. Я не дослушал, бросил трубку, не попрощавшись, даже не поблагодарив милого и заботливого старика, и немедленно выдвинулся в Усадьбу. Добрался до места уже засветло. Осторожно влез в дом, тихо скрипнув дверью (давно, между прочим, надо петли смазать, Луиза ведь не раз просила, а всё никак не соберусь!), прошёл неспешным, но уверенным шагом сначала на кухню, выбрал зачем-то самый большой острый нож (на всякий случай... хотя какие тут могут быть воры - нелепость! - просто жена моя вернулась, и я наконец-то увижу Её!), поднялся по скрипучим, не в меру разговорчивым ступенькам на второй этаж. В нашу спальню. Вот и оно. Вот оно. Безумие. Подкралось незаметно.
Кровать, судя по всему, давно разобрана. Они ещё спали, тесно прижавшись друг к другу. Его узнал сразу: видел раньше, - бывший коллега Луизы (она познакомила нас прошлой осенью), тоже вроде фотограф, не помню, правда, имени. Видимо, ночь пронеслась бурно и плодотворно, смотреть если по разбросанной повсюду одежде. Дрова в камине догорели. В комнате очень морозно и тихо, точно в Аду по утрам (когда уже не остаётся больше сил у грешников орать от боли, и требуется временная передышка); слышалось только их прерывистое сонное дыхание. Не знаю, сколько я молча стоял там и разглядывал их спящие, сваленные в кучу тела. Время перестало ощущаться мною как нечто реальное. Да и что вообще тут реально. Не во сне ли я. Луиза мне изменяет. В нашем убежище. В нашей постели. Где здесь смысл? Пока я бессловесным идиотом, пускающим слюни, размышлял об этих и других ничего не значащих вещах (например, сколько времени требуется Дьяволу, чтобы поджарить грешника на сковородке, как выглядит сковородка, какого она цвета и какой у Хозяина адской забегаловки вообще план на день (или на ночь?): среднее количество мёртвых душ, ожидающих своей очереди для хорошенько пропечься до хрустящей корочки; а каковы они на вкус, - объеденье, наверное, пальчики оближешь! недаром говорят: человеческое мясо самое вкусное; но кто пробовал? кто говорит? любопытно. а душа? вкусная? интересно. сплошные вопросы, вопросы, вопросы... дождёмся ли ответов? интрига! - и всё такое прочее, малосущественные мысли, одним словом; втемяшится же в голову иной раз дурацкая белиберда; разве у вас не бывает? не понимаю только, что за чокнутый психопат вкладывает подобные мысли в мой разум - явно не мои мысли... ну и чёрт с ним! и с мыслями тоже. мало ли чудиков бегает по земле... чудаковатых мыслишек... так вот), спящий парень вдруг шевельнулся, открыл мутноватые глазёнки и удивлённо уставился ими на меня, вперился, широко разинув дебелый кривоватый рот. Я не спеша подошёл поближе, склонился над ним и принялся с интересом разглядывать невнятное, невразумительное, чужеродное лицо, крепко зажав кухонный нож в левой руке. Удивление парня всё нарастало. Если бы даже у него было десять челюстей, все они, казалось, сейчас раз за разом, одна за другой начали бы вываливаться изо рта на подушку. А с подушки перекатываться на пол. Прыгать и скакать. Клац-клац. Прыг-скок. Мне вдруг нестерпимо наскучило смотреть. Я замахнулся и резко ударил своего обидчика ножом в грудь. Потом ещё раз. И ещё. Он молчал. Почему он молчит? Всё происходило, как в замедленной съёмке немого кино, где какой-то подвыпивший и малость обезумевший режиссёр, находясь в острой стадии резко выраженного маниакального психоза, ставил свой разнузданный сумасшедший спектакль, а я был всего лишь его марионеткой, куклой, которой он вертел и крутил в разные стороны по своему усмотрению, заставляя совершать бессмысленные действия, чудовищно нелепые поступки. Сознание моё окуталось сплошным туманом. Отчётливо помню лишь одно: Луиза пронзительно кричит. Пугающе безумный крик её срывается на визг. Поросячий, что ли? Вокруг слишком много крови. Кровь вообще льётся рекой, как в дешёвых фильмах ужасов. Между прочим. Смотрел я однажды какой-то фильм ужасов. Жутко страшный. Запредельно жуткий. Название позабыл. Короче говоря. Кровь. Кровь. Кровь. Кровь из моего разбитого сердца, кровь из перерезанного горла Луизы, кровь из груди её незадачливого и на тот момент уже крайне мёртвого любовника, лежащего теперь с искажённой, искорёженной гримасой боли на туповатом дебелом лице и с разинутым от возмущения ртом (он, похоже, так и не успел понять, что произошло!). А я успел?
Но времени уже не остаётся. Спальня в Усадьбе неожиданно-вдруг-постепенно начинает менять очертания. Потолок опускается ниже, стены сдвигаются, изменяют цвет с трупно-синюшного на зеленовато-болотный, старинный камин проваливается под пол, стекло в оконной раме трескается, надламывается, затем разбивается вдребезги, само окно исчезает. И я почему-то уже не стою с окровавленным ножом в руке рядом с двумя обезображенными трупами, а лежу у себя дома на кровати, в нашей городской квартире. Один. В полумгле. Ночь. За окном идёт снег. Сон... Слава богу. Чёрт возьми. Вот ведь кошмар!
С трудом поднявшись с постели, я пробрался на кухню, взял из холодильника бутылку холодного, недопитого ещё с вечера пива, с наслаждением отхлебнул, глотнул, немного успокоился. Холод обжёг внутренности. Сердце перестало бешено колотиться в груди. Было очень жарко и тихо, будто в морге. Только часы у меня в голове неспешно отстукивали время (тук-тук, стук-стук), и жирные, по обычаю, депрессивно настроенные мухи плавно кружили по комнате, периодически приземляясь на моё лицо, поскольку вряд ли вообще в данный момент могли бы принять достаточно трезвое решение о том, куда им садиться и что делать дальше.
Ярко светила луна. Её жёлтое сияние на короткий миг ослепило, подобно фотовспышке Луизиной камеры. И тут мне послышался некий зловещий скрип, вроде тех, что часто можно встретить в ужастиках, опять-таки довольно дешёвых. Звук доносился не из соседней квартиры и не из моей, а откуда-то с лестничной площадки. Я тихонько подкрался к входной двери, аккуратно приоткрыл её, просунул нос сквозь щель наружу и незаметно вывалился на лестницу. Какой-то Бородач в комбинезоне Мусорщика катил по коридору прямо перед собой тележку, похожую на те, которые обычно используют в больницах или моргах для перевозки трупов. На ней действительно что-то лежало. Нечто, имевшее очертания человека и покрытое белой простыней. Колёса тележки противно скрипели.
Бородатый мужик деловитой походкой просеменил мимо, не взглянув на меня (или вообще не заметил?), оставил свою зловещую 'труповозку' у дальней стены и немедленно скрылся из поля зрения. 'Бесовщина', - подумал я почему-то и неуверенными короткими шагами, почти вприпрыжку приблизился к каталке. Выждав немного (чего ждал - не очень понимаю), осторожно откинул простынь. Там лежала мёртвая чужая женщина. Абсолютно голая. Абсолютно чужая. И совершенно мёртвая. Никогда её раньше не видел. Разве что во сне, но как такое вообще возможно. Сложно объяснить, показалась ли она мне тогда красивой. Красота - понятие относительное. Луиза очень красивая. Но и в той женщине ощущалось нечто притягательное, притягивающее, даже гипнотизирующее, несмотря на уже проступившие у неё на лице первые признаки трупного разложения. Людям вечно будет непонятно, почему даже красота, отмеченная совершенством, доведённая до идеала, явно имеющая отношение к божественному промыслу, подвластна, как и всё остальное, законам Рока и так же смертна.
Я долго стоял возле ослепительно прекрасного трупа с бутылкой пива в руке и задумчиво разглядывал Незнакомку, слегка склонив голову набок. Кто-то, наверное, и тебя любил. Такая женщина не может быть одинокой. Но что ты делаешь здесь, абсолютно мёртвая, никому не нужная, красивая и к тому же голая. Самые безумные мысли тётушками пчёлками роились сейчас в голове: сплошной stream of conscience. А ухватить что-нибудь в том стремительно бушующем потоке и хоть сколько-нибудь зафиксировать у себя в сознании не представлялось возможным. И тут. И тут вдруг. И тут вдруг неожиданно на моих глазах волосы покойницы начали удлиняться и менять цвет с чёрного на пепельно-русый. Черты лица изменились, подбородок заострился, надбровные дуги слегка изогнулись, нос чуть-чуть вытянулся. Она открыла свои чёрные-пречёрные глаза и взглянула на меня. Луиза. Сомнений нет: на меня смотрит моя мёртвая жена. Смотрит пронзительно-печально, но без осуждения. И я смотрю на неё. Наваждение. Уж не слетаю ли с катушек. Катушки и кукушки улетают. Рука моя, видимо, побуждаемая непонятно каким и откуда взявшимся инстинктом, повинуясь слепому, безотчётному порыву, резко поднесла ко рту бутылку с пивом. Я лихорадочно сделал довольно большой глоток. Не отрываясь от покойницы. Леденящий кровь и душу алкоголь всегда очень бодрит со сна, вы не замечали? Иссиня-чёрные глаза покойной жены внимательно следили за моими бесспорно осмысленными (как тогда казалось) действиями. Призадумавшись ненадолго (хотя задумываться мне в принципе уже давно нечем), для храбрости ещё разок глотнул из бутылки. На две секунды даже полегчало.
Прошло не больше двух минут, а показалось - два часа. Я всё стоял и раздумчиво потягивал пиво из бутылки, разглядывая мёртвую и так же с интересом наблюдавшую за мной супругу. И вдруг. Опять. Неожиданно. И вдруг опять. Опять неожиданно. И вдруг опять неожиданно. Луиза вцепилась в мою рубашку и притянула к себе одной рукой, а другой цепко схватила за горло. Её руки были нежны, словно лепестки розы, несмотря на трупные пятна, но холодны как лёд. Я вздрогнул и от удивления выронил пиво. Бутылка с оглушительным грохотом ударилась о каменный пол и медленно покатилась по нему. Откатилась на довольно приличное расстояние. Метра на четыре. Может, даже дальше. Пиво разлилось. Вспенилось. Чёрт знает что творится в холодных коридорах моего подсознания. Сущий бардак! И пивом теперь вонять будет. Я не мог пошевелиться. Ледяные руки мёртвой жены сдавливали горло, сжимали его стальными тисками. Я начал задыхаться. В нос и в горло резко ударил острый запах больницы и тлена. Гробовая, почти пьянящая тишина оглушала. В ушах зазвенело. Луиза ласково притянула меня к себе ещё ближе и хриплым замогильным шёпотом нежно спросила: 'Зачем ты убил меня, Ги?' ... Что ей ответить? Что сказать. Да чтоб вас всех!
И тут раздался чей-то визгливый смех. Или плач? Или хохот. Но так хохотать мог бы только царь Иван Грозный в день смерти своего сына. Минуты на две я, кажется, потерял сознание и контроль над своим телом, а когда открыл глаза: снова лежал у себя на кровати. Опять безумный кошмар? Сон внутри сна... Немыслимо. Ужас. Что за. Дьявольское наваждение. Сгинь, нечисть! Нежить нечистая.
Я с величайшим трудом привстал с постели. Луна, уже наполовину кем-то съеденная, по-прежнему подглядывала за мной. Она весело светила сквозь грязную занавеску, слегка приоткрыв от удивления одинокую, огромную жёлтую пасть. Зачем луна мучает меня? Кто знает. В её желторотую мордашку разве залезешь! Луна хитрющая - рыжехвостая лиса. Она всегда рядом. То заливисто хохочет, прыгая на подушку, и задорно скачет там мартовским зайцем. Полоумным Шляпником. То насмешливо подмигивает через окошко, а затем вдруг исчезает за пурпурно-сизыми облаками. Исчезает дымное прошлое. Но луна всегда рядом. Даже когда её не видно. Даже убывая, она не прощается с нами навсегда. А вот солнце... Солнце!
<...>
В холодильнике я не нашёл спиртного. Видать, вчера всё-таки допил. Да. Лишь во сне нам может явиться бутылка холодного пива в самый подходящий момент! Обидно. Ночь, казалось, растянулась, разверзлась, раскинулась, разинулась чёрной пастью в бесконечном времени-пространстве. Я хлебнул холодной воды из мутного гранёного стакана, постоял немного зачем-то на кухне, почесался и отправился спать.
Утром я проснулся довольно рано, открыл глаза и вновь услышал запах тлена. Рядом на кровати тихо спала Луиза. До меня едва доносилось её мирное дыхание. Что такое. Опять сон? Не может быть! Или жена вовсе не уходила от меня, и кошмарных двух месяцев просто не было, или они существовали лишь в моём безумном сознании. Собственно, они же и стали для меня настоящим кошмаром. А откуда тогда трупная вонь. Я аккуратно дотронулся до Луизиного плеча. Леденящая душу кожа! (хотя в воздухе духота повисла просто невыносимая: похоже, снова забыл открыть форточку на ночь! боялся, луна запрыгнет в комнату). Луиза не шелохнулась. Кажется, начинаю сходить с ума. И вдруг вспомнился герой какого-то рассказа, которому на секунду показалось, что его мозг вот-вот соскользнёт к нему в ботинки. Данный пассаж весьма точно характеризует моё состояние в тот странный момент. Правда, обычно я не сплю в ботинках. Тем более рядом с мёртвой женой.
Прошло минуты две, а почудилось - два часа. Я смотрел на тихо-мирно дремлющую жену, холодную и зловонную, смердящую, издающую вонь десятидневного трупа. И тут Луиза как ни в чём не бывало повернулась, открыла глаза - теперь они были уже золотисто-карие, как у той другой, незнакомой, женщины, тоже, правда, мёртвой (и почему они вечно все мёртвые?), - и улыбнулась. Она всегда улыбалась по утрам, лениво и мечтательно. Одним глазом - второй ещё спал. Я невольно залюбовался милой, родной улыбкой и прикоснулся к лицу горячо и нежно любимой жены. Скучал по тебе, Лу! Хотел что-то сказать, но не вспомнил... Проклятая память! И опять раздался чей-то дикий вопль. Истошный крик ржавым острием вонзился в уши и чуть насквозь не проткнул к чёртовой матери барабанные перепонки. Луизу прямо на моих глазах охватило сине-зелёное пламя. Она загорелась. Заискрилась. Пылала рядом, в нашей постели, в нашей общей квартире, в общей могиле, вместе с одеялом, простыней, подушками и пронзительно кричала. Я смотрел на её мучения в огне, но ничего не мог сделать, не мог даже пошевелиться. Луиза молила о помощи. Она всё время повторяла: 'Спаси меня, Ги!' - а я не в силах шелохнуться. Какой-то внутренний холод цепко схватил меня за горло, да так, что в жар бросило. Не чувствовал ни рук, ни ног. Кожа на лице и запястьях Луизы между тем почернела совершенно и стала медленно истончаться, обнажая обугленные кости искрящегося черепа и скелета. Челюсть её притом противно поскрипывала, а обнажённые зубы, казалось, продолжали 'выклацывать', 'выхрипывать' и 'выстукивать' моё имя, бесполезные просьбы о помощи, что-то ещё. Острая вонь разложения и мертвечины мгновенно вызвала нешуточную болезненную резь в глазах. Я отчётливо ощущал тошнотворный, зловонный запах дыма и горелого гнилого мяса. Попытался было закричать, но голос не послушался. Мой голос - уже не мой голос, мои руки - не мои руки, моё лицо... В горло будто бы залили раствор соляной кислоты. И почему мне во сне всегда вливают именно соляную кислоту? Почему непременно соляную, а не серную, например. Ах, да... забыл: ведь это вовсе не сон. Или сон? А впрочем, неважно. Жена тем временем сгорела дотла, а я предпринял очередную абсурдную попытку подняться с постели, сказать что-нибудь, пошевелить рукой... и - наконец проснулся... Да что же такое в самом деле происходит! Чертобесие какое-то, ей-богу.
Опять лежу у себя на кровати один. Луизы нигде нет. Ночь всё никак не заканчивается. Полусумрак. Полумрак. И вновь луна мучает меня, веселится, радуется, насмешливо сверкая в окно хитрым жёлтым глазом. Кто-то всегда приглядывает за нами! Мы все требуем пригляда. Комната вдруг становится огромной, необъятной, залитой неестественно ярким лунным светом, отбрасывающим повсюду свои фальшивые, но фатальные корявые тени. Моя ли это квартира. Где я вообще? Всё вокруг казалось неправдоподобным. За стенкой почудился мне чей-то раскатистый храп. И кто там, интересно, храпит. Ничего не понимаю. Опять бесплотный кошмар? Третий раз кряду. Да что за чертовщина! Нелепица. Бред. Когда же всё закончится. Кто-то больно укусил меня за лицо. Проклятые мухи! Кара фараонова. Бесовщина продолжается. Чёрт решил посмеяться надо мной! Пора завязывать с алкоголем и возвращаться к работе. А то я слыхал, недавно на ликеро-водочном заводе тоже случай странный произошёл. Уборщица по фамилии (не помню фамилию) обнаружила в междуящичном пространстве чертёнка. Потом он ещё и с друзьями стал появляться всюду. Но то были, пожалуй, совсем другие бесята. Другого, более мелкого плана. Те чертенята прыгали на головах, отстукивали чечетку копытцами, гадили по углам и улетали в форточку. Не чертенята, а чёрт знает что такое! А вот со мной играет кто-то очень серьёзный. Папаша их, видать. Никак не менее. И играет уже по-крупному. Так и до греха недалеко. Да. Пора завязывать с алкоголем. Вот и Снуп, кажется, вчера опять звонил. Пора приниматься за дело! Необходимо признать исчезновение жены за свершившийся факт. Мне ничего больше не оставалось, как повернуться на другой бок и тотчас закрыть глаза. Пиво в холодильнике искать в третий раз наконец просто бессмысленно. Чудес не бывает. Наверное, всё-таки допил вчера. Причуды судьбы.
...Да, завтра будет действительно очень неприятный день...