Бергельсон Александр Людвигович : другие произведения.

Я и Сталин

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  
  
  
  
  
  
  Истории неисторического свойства
  
  --------------------------------------------------------------
  
  
  Вместо Пролога. Реконструкция сна
  
  Один из моих снов повторяется с женской регулярностью цикла.
  Во сне этом приходит Сталин, и показывает мне карту того места, которое кто-то весело обозвал "Евразия".
  - Сматры! - Говорит Сталин. - Вот здесь красным обозначена наша страна. Здесь нет истории, потому что историю заменили легенды, мифы и байки. Великий организатор, русский цар Пётр, нэ случайно завещал нам, последующим организаторам, нэпременно обратить на этот факт особо пристальное внимание. Кафтан истории для Росси мал, катастрофически мал, и с этим ничего поделать нельзя, если, конечно, нэ перекраивать этот кафтан согласно наступившему времени.
  - В угоду вновь наставшему режиму,//историю сдержать - неудержиму. - процитировал я сам себя, причём, не вслух, (упаси Боже!), только в уме, и, если Вы это можете представить, шёпотом.
  Но Сталин услышал.
  - Ты тоже, да? - Спросил он. - Хотя, зачэм я спрашиваю? Раз ты позиционируешь себя в себе, как писатель, то, соответственно, этой формой позиционирования УЖЕ даешь себе разрешение искажать всё, что увидишь, в угоду тому бэзотвественному поведению, которое вы, умники, красиво называете "виденье мира", полностью игнорируя какую либо другую пользу, кроме сомнительной пользы от этого своего "виденья". Что ж, сам виноват. Значит, приговор остается в силе.
  Улыбка, спрятанная в усах.
  Хитрющие глаза.
  На этом месте этот сон кончается.
  Но я, проснувшись, первым делом чётко понимаю: приговор действительно остался в силе, а наказание мне предстоит нести в том мире, куда я так удачно проснулся живым.
  
  Так вот, о реконструкции сна.
  Во-первых, чтобы дойти до смысла, нам потребуется разгрести кучи легендарных и мифических накладок культурного слоя.
  Моего.
  Про культурные слои остальных людей я никакого права говорить не могу, да и не буду.
  Пусть сами разбираются.
  Такова главная причина, по которой каждый Персонаж моей книги очень сильно отличается от своего реального исторического тёзки.
  Так что, не ищите, и не обрящите: во сне свои законы, и фиг его знает, что ОНИ хотят, в каких условиях действуют, а, самое главное, что я не понял, забыл или приврал при переводе с языка сна на язык этой своей книги.
  Теперь - во-вторых.
  Сталин из моего только что рассказанного сна прав в главном: как писатель, я придерживаюсь той легенды, которая угодна Сюжету.
  Сюжет: вот та власть, которой я служу.
  Впрочем, иногда я начинаю выё...ться, и веду себя по отношению к Сюжету, как диссидент.
  Но это тоже, знаете ли, вполне отрепетированное мифотворческое поведение, вполне укладывающееся в рамочки.
  Разница только в форме: как по этому поводу писал очень длинный в высоту, но умеющий писать кратко, чудесный дядька Довлатов, - "после коммунистов я более всего ненавижу антикоммунистов".
  Всё правильно.
  Диссидент искажает факты по-своему, а конформист - по-своему.
  Я буду везде, где только это возможно, открыто намекать на своё искажение фактов, однако прошу заметить: это касается лишь искажения фактов моего сна при переносе оных из реальности собственно сна в реальность после сна наступающую.
  
  И наконец, мотивы.
  Почему сны со Сталиным снятся мне, а не кому-то другому?
  На самом деле, версия о том, что И. В. Сталин снится одному лишь мне, полная чушь.
  Просто ОН умеет претвориться той формой страха, которая более всего свойственна тому или другому человеку. Так что, снится Сталин многим, но вовсе не в виде усатого грузина с трубкой.
  Например, одна моя знакомая регулярно видит Сталина во сне, но ни разу его не узнала до тех пор, пока персонаж её сна сам не сказал:
  - Ты думаешь, я твой личный страшный насильник с полуметровым членом, да? Глупая. Я - Сталин, который твоих бабушку и дедушку двадцать лет в лагере держал! Ха-ха-ха.
  Но даже после этого моя знакомая так и не захотела признаться себе, что причина её фобии - Сталин, а не перенесенное в юном возрасте rape.
  - Такие дела (So it goes!). - Как говаривал ветеран Второй Мировой Войны Курт Воннегут в своей книжке о той же самой Войне и о подобном же случае фобии "Бойня номер пять, или Крестовый поход детей"
  Так вот, о мотивах.
  У криминалистов есть достаточно чёткая на этот счёт формулировка: если нет мотива, то сомнительно и преступление.
  И я скажу вам: мотив есть.
  Я чувствую глубокую вину перед Сталиным.
  С одной стороны, мне всё время хочется считать его Великим Человеком, а с другой я испытываю в связи со Сталиным жуткий страх.
  Вилка эмоций.
  Опыт всё время имеет в моём восприятии другой опыт, а я эту их противоестественную связь вынужден скрывать.
  
  По этой причине я очень долго не решался писать о Сталине вообще, и о своих снах со Сталиным в частности.
  Очень хочется, чтобы меня поняли и сторонники, и противники того господина, который, не спросясь меня, всю жизнь мне снится.
  Имеет ли он отношение к реальному Сталину?
  Местами да.
  Но чаще всего - нет, потому что Сталин из моих снов - в чистом виде результат моей личной психологической обработки информации о мирах и реальностях, тех самых, про которые ещё до меня сложили столько легенд и мифов.
  Обосновать страх до конца невозможно.
  Переврать реальность до не узнавания тоже.
  Пусть для кого-то ОН - монстр и людоед, а для кого-то - образец человека, сумевшего навести порядок, пусть очень жёсткий, но зато очень результативный: чему самый яркий пример - Победа, как реальное спасение от фашизма...
  Тот Сталин, который приходит ко мне во сне, скорее всего, просто демон, принявший его облик.
  ОНИ это могут.
  Или - наоборот: Ангел, который послан живущему во мне Иову с целью проверить меня на стойкость.
  ОНИ это тоже могут, чему свидетельство - целая Книга Иова в Писании.
  Вот только роль у меня незавидная: ведь если я не пущаю в мир Демона, то, значит, я правильный вахтёр; а если я задерживаю Ангела, то сразу же оказываюсь сильно виноват перед теми, до кого Ангел по моей вине не дошёл.
  
  Что ещё сказать в Прологе?
  Напомню, что весной 1953 г. умер (по официальным версиям) руководитель правительства СССР и одновременно долгое время генеральный секретарь правящей (и единственной) коммунистической партии Советского Союза - И. В. Сталин.
  В 1956 г. КПСС собралась на очередной ХХ съезд. В конце съезда вдруг прозвучал доклад тогдашнего первого секретаря ЦК КПСС Н. С. Хрущева, смыслом которого было, что Сталин - негодяй, и что он вместе с шайкой таких же негодяев во главе с главным прихлебателем - негодяем Л. П. Берия, держал в страхе весь советский народ и методично его уничтожал.
  На этом съезде был один из моих двоюродных дедов, очень крупный советский производственник-руководитель.
  В 1965-ом дед уже немного пришёл в себя, и вот что рассказывал мне, тогда семилетнему:
  - Знаешь, внучек, это было дико и неожиданно. Но нас оставили с этой дикостью и неожиданностью вне регламента съезда. Не понимаешь? Маленький ты ещё. Ну, ничего. Слушай внимательно: нам, Санечка, делегатам съезда, НЕ дали этот доклад обсудить. Сразу после доклада съезд был закрыт. Потом я себя много раз спрашивал: зачем? И ответа не нашёл. Мы разъехались, увозя своё ощущение дикости и несуразности... увозя свои сомнения и страхи...
  Дедушка! Ответ нашёл я.
  И я скажу тебе этот ответ, хотя - видит Бог! - дикости, несуразицы и страхов во мне, ребёнке, ты подселил своими недетскими разговорами выше крыши.
  Но я прощаю тебе, дедушка, как ты простил мне заранее всю мою сикось-накось прожитую НЕПРАВИЛЬНУЮ, НЕ СОВЕТСКУЮ жизнь.
  Это надо было, дедушка, чтобы психологически верно включить страну в создание новой мифологии о Сталине.
  Смена эпохи, дедушка! Новая метла и всё такое...
  Но дедушка ко мне во сне ни разу не пришёл.
  А со Сталиным из моих снов на эту тему я разговаривать не решаюсь до сих пор.
  Да и зачем?
  В конце концов, пора, наконец, признаться: в моих снах со Сталиным лично мне гораздо интереснее смотреть и слушать.
  Почему?
  Ответ прост: Сталин в моих снах всё время хочет этими снами сделать со мной и во мне нечто такое, что в корне изменит и меня, и мою жизнь.
  Это я такой вывод сделал, потому что Сталин везде и всегда так поступал: р-раз, и попробуй, на фиг, не пойти с ним к поставленной им цели...
  Только такая гипотеза объясняет происходящие со мной сны.
  Ею мы и займемся.
  С Богом.
  
  
  
  -----------------------------------------------------------------
  Все персонажи и события вымышлены. Все совпадения с реальными лицами, как ныне здравствующими, так и уже покойными, случайны.
  -----------------------------------------------------------------
  
  
  
  
  
  
  Часть первая
  
  
  
  
  
  Ланцелот. Вы знаете, что такое жалобная книга?
  Эльза. Нет.
  Ланцелот. Так знайте же. В пяти годах ходьбы отсюда, в Черных горах, есть огромная пещера. И в пещере этой лежит книга, исписанная до половины. К ней никто не прикасается, но страница за страницей прибавляется к написанным прежде, прибавляется каждый день. Кто пишет? Мир! Горы, травы, камни, деревья, реки видят, что делают люди. Им известны все преступления преступников, все несчастья страдающих напрасно. От ветки к ветке, от капли к капле, от облака к облаку доходят до пещеры в Черных горах человеческие жалобы, и книга растет. Если бы на свете не было этой книги, то деревья засохли бы от тоски, а вода стала бы горькой. Для кого пишется эта книга? Для меня.
   Е.Л. Шварц "Дракон"
  
  
  
  
  
  Едины
  
  История про то, как Вова Лямин с ума сошёл
  
  
  
  
  Есть в городе Эн такое место: клуб "Rest".
  То есть, это он счас - "Rest", а при советской, когда дело происходило, власти он был вовсе даже и "Rest", а как раз наоборот - "Отдых". И дело не в игре слов: они, может, при переводе и означают одно и то же, но по содержанию очень даже отличаются.
  Но речь не об этом.
  Если ехать в сторону клуба "Rest" от площади Колюнина, и смотреть в окно автотранспорта налево по ходу движения, прямо перед оным клубом торчком стоят три однополые и одноподъездные двенадцатиэтажки. Так вот: в те годы, о которых идёт речь, имела место на двенадцатиэтажках этих, огромными буквами вдоль плоской крыши в сторону проспекта, надпись. На первой - слово:
  
  "НАРОД",
  
  на второй -
  
  "ПАРТИЯ",
  
  а на третьей -
  
  "ЕДИНЫ".
  
  Было это сразу после зимней сессии 1975 года.
  Мой тогдашний друган Вова Лямин, сессию сдавший, исползал от нашей общей же знакомой Люси (фамилия утрачена за ненадобностью).
  Вечер искрил снежинками навису, и блистал огнями, ещё не совсем обтруханными после недавнего Нового Года.
  Вове Лямину было хорошо.
  И от выпитого было хорошо, и от Люси, тока что оприходованной, тоже хорошо.
  А ещё хорошо, потому что ни о чём не надо было заморачиваться аж пока опять сессия не обрушиться с необходимостью чо-то там учить.
  Вот в этом состоянии Вова Лямин, улыбаясь во весь рот, поднял глаза к небу, дабы помахать рукой этому самому вечернему небу: привет! Всё пучком! Жить прекрасно!
  Однако...
  Прямо перед ним светилась огромная надпись:
  
  "ЕДИНЫ".
  
  Объяснимся: когда Вова приехал год назад в город Эн типа учиться в институте из посёлка крайне северных нефтяников, то успел повидать многое и многих.
  Но вот Люсю оприходовал первый раз, так что и в районе клуба "Rest" оказался впервые, и про три многоэтажки он знать не мог, и остальные надписи спьяну не углядел.
  Стоит, стало быть, Вова. Смотрит.
  - ЕДИНЫ. - Повторяет вслух, и вдруг задумывается.
  Что бы это значило?
  Какие такие ЕДИНЫ?
  Да и вообще - почему на небе-то, а?
  Первая реакция у крайних нефтяников севера почти всегда есть мат.
  Его я упущу.
  Нас будет интересовать реакция вторая.
  Она у Вовы Лямина оказалась неожиданной.
  В голове Вовы возник вопрос:
  - Что Небесный Хозяин хочет сказать этим знамением Небес нам, людям?
  Возможно, сказался недавно сдатый Вовой атеизм.
  Возможно - постельная дискуссия с Люсей на тему: трахаются ли попы? - которая Люсю очень интересовала с профессиональной точки зрения.
  Но вопрос возник, и с этим приходилось мириться.
  Вова сел в сугроб, и, не отводя глаз от Неба, подумал о Троице.
  Знаний хватило ровно на минуту.
  Потом опять пришёл мат, и от мата стало гораздо легче.
  Но тут буквы начали мигать.
  - ЕДИ. - Прочитал Вова.
  Буквы мигнули ещё раз.
  - ЕДИ. ЕДИ. ЕДИ. ЕДИ. ЕДИ!
  Мигание усилилось.
  Потом к "ЕДИ" прибавилось "НЫ".
  - ЕДИ. ЕДИ. НЫ. - Бормотал Вова, всё убыстряя темп. - Едú! Ны! Еди ны! Ны! Ны! Ны... Еди-еди... Еди ны.
  Время остановилось.
  - Едý... - Прошептал Вова Лямин, - Еду!!!
  Сел в сугроб, и пошёл ны.
  Всей головой.
  
  С той поры я про Вову больше ничего не слышал.
  Только один раз, когда проходил спустя тридцать лет по тем же самым местам возле клуба Rest, увидел на двенадцатиэтажках надпись:
  
  "БИЛАЙН"
  
  "РОССИЯ"
  
  "ЕДИНЫ",
  
  вспомнил Вову Лямина, и грустно подумал, что время бежит, что меняется многое, но ЕДИНЫ - ЕДИНЫ так и остались.
  И, возможно, останутся навсегда.
  
  Той же ночью мне приснился Сталин.
  Он сидел в кабинете, курил трубку и диктовал Поскребышеву (текст привожу дословно):
  - Слово же "ЕДИНЫ" беречь, и создать тайную организацию, которая охранять сие слово будет, внедряясь во властные структуры на всех уровнях при любом, каков бы он ни был, режиме, дабы всегда и везде ни один человек не мог бы ЕДИНЫ избежать в сердце, душе и голове своей.
  Увидев меня, Сталин вздохнул, прервал диктовку, и грустно покачал профилем:
  - Опять ты, да? Вах! Оставил бы старика в покое! Зачем ходишь, слушай?
  И я хотел ответить, что это ни я к нему, а он ко мне, но опять не успел, потому что этот сон кончился, а до других ещё предстояло как-то дожить.
  
  
  
  
  
  Родина или Победа?
  
  
  
  
  Говорят, что при разработке автомобиля "Победа" планировалось назвать новое чудо советской техники "Родина".
  Узнав об этом, Сталин иронически спросил:
  - Ну, и почем у нас будет Родина?
  Название автомобиля сразу изменили.
  Мой приятель, сын известнейшего в своё время московского журналиста, рассказывал, что папа его лично при рождении этой хохмы присутствовал.
  Так вот, разница между анекдотом и реальностью.
  Тот, кто придумал название "Родина" застрелился ночью, потому как реальный Сталин умел держать паузу, и напутствовал авторов проекта такими словами:
  - Идите, и подумайте. А ми - ми тоже па-адумаем: что с вами дэлать...
  Вот он ждать и не стал: видимо, воображение разыгралось, или - что ещё вероятней, - хорошо знал, чем, как правило, кончаются раздумья Хозяина.
  
  На самом же деле, Сталин просчитал ситуацию с оккультной точки зрения, и пришёл к выводу: если автомобиль назвать "Родина", то люди станут слишком часто говорить слово "Родина" всуе, и, соответственно, сразу резко снизится магизм термина.
  Сам Сталин всегда считал, что стремится к Свету, и ведёт к нему же весь остальной Мир каждый день своей непростой жизни.
  - При многословии не миновать греха. - Сам себе сказал Сталин. - В потоке слов на нынешней стадии человеческой эволюции многие слова произносятся бесцельно или же по мотивам, которые, как выясняли наши компетентные органы, не имеют никакого отношения к Свету. Мы должны чётко понимать: чем дальше мы идём по пути к Свету, тем большую следует проявлять осторожность к словам.
  Он задумчиво покрутил левый ус, а потом - для симметрии - правый.
  - საჭიროა ზრუნვა! - воскликнул Сталин.* - "Родина"... один сказал, второй сказал, сотый тоже сказал, потом уже миллион людей сказал. Нельзя, слушай! Когда много людей сакральное слово впустую говорят, у этого слова сила совсем неуправляемая делается.
  
  ------------------------------------
  *(Гр.) - Необходима осторожность! (Дословно с грузинского это будет "Необходимо заботиться о...)
  --------------------------------------------
  
  От избытка чувств Сталин дёрнул себя за правый ус слишком сильно, и поморщился.
  - Надо посоветоваться. - Решил он, начертил соответственный ритуальный круг, вписал в него необходимую пентаграмму, возжёг свечу из жира девственницы, поставил её в центр, и стал бормотать мантру вызова.
  Умудрённый опытом, Сталин встал так, чтобы по отношению к нему звезда оказалась перевёрнутой, вынул из правого кармана полувоенного френча хороший дамасской стали кинжал, а из левого - чёрную курицу.
  - Вай, жирный какой! - Сказал он. - Молодец у нас сельское хозяйство! - И одним росчерком лезвия отделил голову.
  Пока жертвенная кровь капала в чашу, Сталин медленно и торжественно обошёл начертанную звезду против часовой стрелки, окропляя куриной кровушкой каждый участок пентаграммы.
  Обычно глуховатый голос Сталина оказался на этот раз переполнен такой могучей энергией, что всякая нечисть, искони обитающая в Кремле, попряталась в щели древних камней.
  - Per Adonai Eloim, Adonai Iechova, Adonai Sabaoth, Metraton On Agla Adonai Mathon, verbum pythonicum, misterium Salamandrae, conventus sylphorum, antra gnomorum, daemonia Coeli Gad, Almousin Gibor, Ichoua, Evam, Zariatnatmik, veni, veni, veni! - Пророкотал-пропел Сталин заклинание.
  Слова древних еврейских кочевников действительно имеют власть даже над современными вызываемыми с той стороны господами.
  В круге, там где дрожала всеми своими лучами перевёрнутая звезда, начал материлизовываться вызываемый.
  Сталин не спеша встал к схождению лучей нижней части звезды, и, вскинув руку, продолжал, постепенно повышая голос:
  - Hemen-Etan! Hemen-Etan! Hemen-Etan! El Ati Titeip Asia Hyn Ten Minosel Achadon Vay Vaa Eye Aaa Eie Exe! A Hy! Hau! Hau! Hau! Hau! Va! Va! Va! Va! Chvajoth. Aie Saraye, aie Saraye, aie Saraye, aie Jaraye! Per Eloym, Archima, Rabur, Bathas Super Abrac ruent Supervenius Abcor Super Aberer Chavajoth! Chavajoth! Chavajoth! Impero tibi per clavem Solomonis et nomen magnum Gemhamphoras!
  Фигура в пентаграмме окончательно сформатировалась.
  Перед Сталиным стоял бритоголовый господин с большими усами.
  - Здравствуй, Гриша. - Сказал Сталин и улыбнулся.
  - Коба. - Вызванный болезненно поморщился. - Зачем ты мучаешь меня? Мог бы вызвать без всего этого антуража. Я же тебе показывал ещё в семинарии: берёшь таз, наливаешь воду, читаешь молитву...
  - Перестань. Какая молитва? Какой таз? Скажи спасибо, что я за тобой покойного Глеба Бокия не послал! Ох, он бы тебя доставил.
  При упоминании Глеба Бокия вызванный вздрогнул.
  - Боишься? - Сталин широко улыбнулся. - Правильно боишься, Гурджиев. Да, да! И не смотри так! ГУРДЖИЕВ, говорю я! ГУРДЖИЕВ!!! Твоё подлинное имя названо мной! აქ თქვენ დაიჭირეს!* И отныне, Гурджиев, ты моей власти! В моей! В моей!..
  
  -------------------------------------------
  *(Гр.) - Вот я тебя и поймал!
  -------------------------------------------
  
  - В твоей. - Гурджиев понюхал воздух. - Курица. Птицеводческое хозяйство "Красный партизан", Подмосковье. Породы Брама. Высокой упитанности. Свежеубиенная...
  - Хочешь?
  - Хочу.
  - А вот фигушки. Никогда, Гурджиев, у тебя такой куриц уже нэ будет!
  - Никогда. - Грустно согласился Гурджиев, морщась.
  - Нечего было из России ехать. Замок Приэре, Фонтенбло под Парижем... всё у тебя, Гурджиев, есть, а такой куриц - нэту!
  - Нету. - Гурджиев опять поморщился. - У меня лучше.
  - Врёшь. - Сталин сверкнул очами. - Не может быть у тебя лучше, Гурджиев! Там, где Четвёртый путь и Айда-йога, ни один куриц с советским по упитанности не сравниться, потому что энергетика неправильный! И не спорь!
  - А я и не спорю. Зачем звал, Коба? Говори.
  - Посоветоваться хочу. Вот мы машину сделали, лучшую в мире. Мои умники говорят: "Родина" назовём! А я так считаю: нельзя. Как думаешь?
  - А тут и думать нечего. Частое и неуместное повторение сакрального слова гибельно для...
  Гурджиев вдруг замолк.
  - Что такое, Гриша? Говори!
  - Цена, - сказал Гурджиев. - Ты ведь должен будешь со мной расплатиться.
  - Хитрый. - Сталин одобрительно подмигнул. - От колымских лагерей - десять процентов сгорающих душ. Пойдёт?
  - Согласен. - Гурджиев закрыл глаза. Усы его встали дыбом и заискрились. - Договор написан правильно. Что ж, тогда слушай. Я даже предугадать не берусь, как изменится энергия страны, если все станут слово "Родина" произносить в контексте автомобиля. Например, - у Родины моей движок барахлит. Сто тысяч машин вы сделаете за пять лет, значит, сколько народу это скажет? То-то и оно. Сам понимаешь, не то они и слова сакральные, чтобы силу иметь. Интенсивное массовое произнесение такого слова выстраивает мыслеформы в схему энергетического действия, а сама мыслеформа сильнее энергетизируется и исполняет свою миссию, на осуществление которой она высылается "звуком", или речью, с силой и точностью, возрастающей соразмерно количеству участвующих. Идём дальше. Каждое произнесенное слово и появляющаяся вслед за этим мыслеформа, если они НЕ соответствуют Высшему Пути, и основаны на НЕ соответствующих сакральности этого слова личностных импульсах, станут образовывать между человеком и его целью барьер из ментальной материи. Эта материя, или разделяющая стена, станет всё больше мешать твоим, Коба, целям. Значит, понадобятся силы и средства для рассеивания оной, прежде чем дальнейшее продвижение станет возможным. Сам понимаешь, карма есть карма.
  - Правильно. - Сталин стал набивать трубку. - Но это я и сам догадался. Ты мне про то скажи, чего я не знаю. Давай, Гриша! Отрабатывай уплоченное!
  - А не знаешь ты, Коба, - Гурджиев ткнул пальцем в Сталина, - что уже сейчас половина ваших трудностей на Пути к Свету есть следствие вами же созданной терминологии! Болтаете много, вот и... - Гурджиев сделал внушительную паузу. - Включи панораму страны, прикинь количество болтовни сиречь пропаганды на душу населения, увидишь сам: прямая, Коба, зависимость! А, как результат, - конкретная закупорка канала на ментальном плане.
  Сталин кивнул, и вызвал внутри головы упомянутую Гурджиевым панораму СССР.
  Выходило, что Гурджиев не соврал.
  - Убедился?
  - Чёртовы люди. - Сталин пыхнул дымом. - Ничего, слушай, делать не хотят!
  - Они виноваты лишь в том, что искренни и серьезны, но, не понимают смысла взаимного сотрудничества и доверия. Заставь их охранить врата своей речи, Коба! Иначе...
  Гурджиев нервно хихикнул.
  - Вы выиграли войну в этом мире, но вы проиграете её во всех остальных. Ты понял меня, Коба? Не давай им Слов Могущества и тех мантрамов и формул, которые приводят в движение скрытые энергии природы и призывают к работе дэв. Не давай им осквернить последнее, что есть у них! Родина - вот что вело их к Победе! Не давай...
  Пентаграмма вспыхнула, задрожали начертанные линии, Гурджиев вскрикнул.
  - Ты что, Коба? Ты что?
  - Ничего, Гриша. Лети. Ты своё сделал, плату получил. Больше не нужен, слушай!
  Сталин резко выбил трубку прямо на пол, и стал выкрикивать заклинание отправки вызванного туда, откуда он пришёл.
  - Swor "aji S"etuay! Vade retro omnes angelus sanctus! Отпускаю тебя! Ступай, заклинаю! Maecalpmos ibis to mued - Mutsirhe otama mulm rec taedra to caf - Moegul mucet to caf - Sirolod miv eitnes em - Siroma snof retam aip - Ave Satan Sampliternus - Pater Diabolus Eternus - Maledicens Contra deus!
  Всё свершилось почти мгновенно.
  Гурджиев со стоном растаял, а Сталин хитренько помахал ему вслед всё ещё зажатой в длани трубочкой.
  - Лети, Гриша! Ты мне мало что помог. Вах! Какой молодец, Коба! Обхитрил Гришу, слушай! Я, данной мне властью, беру с тебя в качестве дополнения за невыполненное условие сделки остаток твоей жизни! Ты умрёшь, Гриша! Умрёшь... - Сталин задумался. - Ну, например, в американском госпитале в Нёйи-сюр-Сен. Вот только когда?
  Губы Сталина зашевелились, что-то подсчитывая.
  - Машинку мы "Победа" назовём. Хорошее имя. Год на испытания... два на доводку... а! Что мелочиться? Болей! Мучайся! Я не жадный. Смерть твоя, Гриша, мною назначена отныне на 29 октября 1949 года! Да будет так!
  Громыхнуло.
  Мигнули лампочки, хотя, может быть, это были явления вовсе и не электрического толка.
  
  Газ-М-20 назвали, всё-таки, "Победой". Она пошла на люди в сорок шестом году. Машина получилась хорошая. А Гурджиев умер в назначенный срок, как то и было приказано Сталиным.
  Мой дедушка получил "Победу" в качестве премии за выдающийся вклад в какие-то научные разработки космического толка: был он, понимаете, учёный, и, что поделаешь, плохо работать просто не умел...
  Потом "Победа" перешла к моему папа, и я совершил своё первое путешествие по миру: от города Эн до черноморского побережья Кавказа, лёжа на полочке, под задним стеклом мчащей через всю страну "Победы".
  Я вполне могу допустить, что мои сны о Сталине - остаточное явление этого путешествия: слишком уж сильна оккультная сила, заложенная в очень хорошую машину с названием "ПОБЕДА".
  Words non poterit avolare.*
  
  ------------------------------------------------------
  (Лат.) - Слова не могут улететь.
  ------------------------------------------------------
  
  
  
  
  
  Псевдонимы
  
  
  
  
  Сталин приехал на спектакль в Художественный театр.
  Естественно, встречать его колобком выкатился сам Станиславский.
  Выкатился, улыбку на лице не сдерживая, и, протянувши руку, торжественно так говорит:
  - Алексеев.
  То есть, представился, называя свою настоящую фамилию.
  - Джугашвили, - ответил ему Сталин, пожимая руку, и не спеша прошел к своему креслу.
  Такая вот история.
  Врут, поди.
  А, если нет, то я представляю себе эту картину: идёт, понимаешь, толпа сов деятелей культур-мультур с литературою и кинематографом, и называют свои истинные фамилии.
  Да уж.
  Вот, только, жаль - им, демонам, ни в коем случае имён своих настоящих называть нельзя.
  Если люди узнают настоящее имя демона, демон окажется полностью подчинён тем, кто их правильное истинное имя узнал.
  А ещё тот, кто знает тайну имени демона, всегда может этого демона отправить обратно в Ад.
  Уверяю вас: ни один советский демон от культур-мультур, включая литературу и кинематограф, обратно в Ад ни хочет.
  А эти двое, что в фойе Художественного театра друг другу истинные свои имена назвали, видимо, реально рассудили: чо бояться? Ворон ворону глаз не выклюет.
  Вот так-то.
  
  Однажды я проснулся среди ночи, и понял: надо писать пьесу.
  То есть, приспичило мне, понимаете!
  Не могу я больше без того, чтобы пьесу не написать.
  И написал.
  Благо, опыт театральный имею с лихвой: по юности и в училище театральном дуру валял, и опосля - целый сезон! - в ТЮЗе зайчика играл.
  Причём играл исключительно по системе Станиславского.
  А как же? - И проблему сознательного постижения творческого процесса создания роли решал, и тщательно весь путь перевоплощения в образ в тетрадочке схемой прописывал, и о цели вкупе с достижением полной психологической достоверности зайчика своего ночами думал.
  Зайчик, впрочем, получился весьма говнистый. Хотя - видит Бог! - ремесло, представление и переживание у меня лично были о-го-го.
  Какие только я не использовал готовые штампы, дабы зритель мог однозначно понять: это зайчик, а не любой другой представитель фауны Советского ТЮЗа!
  Эмоции моего зайчика заставляли зал вспоминать о трусости и героизме, толкали слабых к подвигу, а сильных - вообще в такие высоты духа, о которых и думать-то страшно.
  Короче, полная подлинность переживаний, ставшая отлитой в канон формой проявления этих переживаний во время спектакля.
  Говнистость зайчика была в том, что зайчик этот при всей красоте искусства переживания порождал на сцене образ зловещей пародии на Пиф-Павку Корчагина.
  Гл. режиссёр ТЮЗа это приметил, и дал мне Пиф-Павку сыграть: интеллигентность моего еврейского облика могла породить совершенно уникальный прецедент Пиф-Павкиного прочтения, но...
  Опять подвела правда переживаний при явно и сильно придуманных предлагаемых обстоятельствах: Пиф-Павка Корчагиным у меня получился как раз наоборот, - зайчик.
  Текст и действия, рождавшие "здесь и сейчас", творили с моим Пиф-Павкой страшные вещи. Например, зрители в зале вдруг совершенно отчётливо начинали понимать: ничего страшнее революции нету и быть не может! Человек - это такое хрупкое, такое ранимое и такое маленькое существо, так на кой, простите, банан его ТАК мучить, а?
  Особенно жуткой вышла сцена строительства узкоколейки. Видимо, я так круто поработал над своими собственными качествами актёра, что сцена трудового подвига довела зал почти до открытого бунта против существующего режима.
  Мои незанятые в спектакле коллеги по сцене рассказывали: кто-то из зрителей бледнея шептал:
  - Гады!
  Кто-то, наоборот, краснел, и сжимал кулаки.
  Два сидящих в директорской ложе генерала с внуками уже просчитывали стратегические версии удара по обкому и горкому, а истерически настроенные девицы из бельэтажа безостановочно кончали под себя, будучи (именно таким образом) метафорически вовлечены в доступную им форму переживание революции.
  Короче, жуть.
  Как писал сам себе Константин Сергеевич: "Каждый момент вашего пребывания на сцене должен быть санкционирован верой в правду переживаемого чувства и в правду производимых действий".
  Вот меня и уволили.
  С той поры я очень Станиславского невзлюбил, но зато весьма успешно применял его методы при писании всяческих своих штучек, ибо нашёл себя на литературном поприще.
  Тема, идеи, сверхзадача, конфликт, предлагаемые обстоятельства, сквозное действие, архитектоника...
  Школа есть школа.
  Зайчики и Пиф-Павки вели себя настолько дико, что сюжеты захватывали читателя врасплох.
  Подсаженный на наркотик моих Зайчиков и Пиф-Павок читатель искал всё новых и новых встреч со мной в виде литературных опусов меня же, коварного и актёрствующего.
  А ведь ещё был и Сталин.
  Неотвязно присутствовал он в виде нависающей тени в каждой строке. Тень создавала объем психологизма и эмоционально отточенные фобические подсказки.
  Вот только псевдоним я так и не взял, хотя думал над этим очень серьёзно.
  Не знаю уж, наверное, всё-таки, до полноценного демона я так и не дотянул.
  
  
  
  
  Их благородие и упёртый человек Маргулис
  
  
  
  
  Это ещё мой дедушка рассказывал.
  Майсе.*
  Картинка из жизни, так сказать.
  
  ---------------------------------------
  *На идиш "майсе" - поучительная история
  ---------------------------------------
  
  У них в полку, видите ли, служил упёртый человек Маргулис.
  Редкого типа упёртый, потому как упёртый вдохновенно и безостановочно.
  По призванию, сердцу, уму и всем остальным местам пользования.
  И вот прибыл в полк, где упёртый человек Маргулис вольноопределяющимся обретался, их благородие господин поручик барон Иван Карлович фон Фогелькопф.
  Настоящий! - всё как надо: с моноклем и стеком, сноб, служака и немец в одном лице.
  А упёртый человек Маргулис его фамилию перевёл.
  Прямо перед строем, так сказать.
  - Птичья голова! - Громко сказал Маргулис, когда командир полка генерал Юрьев-Суренджинский барона к службе представлял.
  Ну, и упёрся в этот перевод фамилии барона.
  - Птичья голова... - Повторял упёртый человек Маргулис на все лады, уже потише, обращаясь к стоящим рядом таким же вольнопёрам, как и он.
  Объяснить, значит, хотел.
  Во всех подробностях объяснить, чтобы остальные тоже поняли, как это вот только что понял он, упёртый человек Маргулис.
  Генерал Юрьев-Суренджинский на ухо был туговат по причине многочисленных ранений и возраста; поэтому он переводческие старания человека Маргулиса не расслышал.
  А вот у их благородия господина подпоручика слух а-атлично позволял столь талантливого переводчика опознать и выделить на всю последующую службу.
  Их благородие господин барон упёртого человека Маргулиса возненавидели и гнобили всячески при любом на то случае.
  Гауптвахтой и нарядами.
  Муштрой и лишением отпусков.
  Всем, чем могли.
  Однако руки не подняли, и даже свиньёй не назвали ни разу.
  Такой уж имели характер, плюс врожденную аристократическую брезгливость.
  Но речь не об этом.
  Речь, знаете, о гораздо позже, когда господин барон были уже не подпоручик, а полковник, а упёртый человек Маргулис не просто упёртый человек Маргулис, а чрезвычайный и полномочный комиссар по делам бывших из бывшей страны при ЧК Украины.
  Ой-ей-ей! - вот таки до каких же высот залетел теперь уже, извините, не просто упёртый Маргулис, а упёртый чрезвычайно и полномочно.
  Залететь то залетел, но привычек своих земных не оставил, и при встрече в персональном кабинете с их благородием, закричал, узнавая:
  - Птичья голова! - и показал при этом на их позеленевшее то ли от страха, то ли от злобы благородие трём сидящим у стола таким же, как и он сам, полномочным и чрезвычайным чекистам.
  После чего незамедлительно впал в рецидив упёртости, и стал пояснять, тыкая длинным кривым пальцем.
  - Потому что Фогелькопф! Фамилия у него - Фогелькопф, вы же понимаете! Фогель и копф - "Птичья Голова"...
  Нужно сказать, что остальные чекисты фамилию барона из бумаг знали, но вступать в излишние контакты с Маргулисом в период обострения упёртости было чревато, и поэтому популярное объяснение того, кто же это перед ними сидит, благоразумно пропустили как бы мимо ушей.
  Однако Маргулис не унимался.
  - Фогель по-немецки это птица, а копф - голова!.. - Продолжал упираться Маргулис, махая руками. - Значит, Фогелькопф вместе оно и будет "Птичья голова"!...
  Увлекшись, упёртый человек Маргулис выскочил из-за стола, оббежал этот стол, и стал тыкать пальцем уже практически в самое лицо барона.
  - Фогелькопф!... Голова и птица!... По-немецки!.. - Орал он, и палец его всё ближе подбирался к лицу их благородия.
  И тут их благородие не выдержали.
  И тут их благородие, жутко взвыв, откусили маячивший перед их благородия лицом палец упёртого человека Маргулиса.
  Я уже говорил, что палец у упёртого человека Маргулиса был длинный.
  Так вот: их благородие откусили палец весь, до ладони, с одного раза.
  Упёртости после этого в Маргулисе не убавилось.
  Впрочем, и господина барона фон Фогелькопфа уже ничего не смогло спасти от революционного расстрела.
  Советская власть откусанных пальцев не прощала никому...
  
  Я часто вспоминаю дедушку.
  Он очень меня любил.
  Бесконечно одаривал самыми чудесными игрушками, кормил шоколадными конфетами и много-много рассказывал сразу обо всех своих войнах и революциях.
  При этом взгляд его блуждал где-то далеко, в таких краях, куда можно попасть взглядом только после восьмидесяти лет ой какой не простой жизни.
  Он смотрел в эту неведомую даль, и осторожно гладил меня по голове четырёхпалой рукой.
  Так вот: самое сильное, мощное и отчётливое воспоминание моего детства! - эта четырехпалая дедушкина рука со слегка поблекшей от времени синей татуировкой: "СТАЛИН"...
  
  
  
  
  
  Полк охраны
  
  
  
  
  В октябре 1941 года, когда положение Москвы стало угрожающим, заговорили о переезде Сталина в Куйбышев, где было оборудовано помещение для Ставки. Но никто не решался спросить у Сталина, когда же он покинет столицу. Поручили задать вождю этот щекотливый вопрос командиру полка охраны. Тот спросил не напрямую, а так:
  - Товарищ Сталин, когда переводить полк? Состав на Куйбышев готов.
  - Если будет нужно, этот полк поведу в атаку я, - ответил Сталин.*
  
  ---------------------------------------------------
  *Этот же эпизод описан Ф. Чуевым.
  ---------------------------------------------------
  
  А на самом деле?
  На самом деле, Сталин планировал, в крайнем случае, двинуть вовсе не в Куйбышев, а в Валгаллу.
  Ещё в августе 41 он позвонил Одину:
  - Как дела, дарагой? Как здоровье? Приехать хочу, понимаешь. Давно не виделись! Посидим, вина выпьем...
  - В Вальхалле мест нет. - Перебил Сталина Один.
  - Что говоришь, а? Для меня нет?
  - Нет. - Голос Одина в трубке дрожал от гнева. - И не звони больше! Даю отбой два раза.
  - Ты что, одноглазый, совсем меня не боишься? - Тихо спросил Сталин. - Или забыл, что мне на тебя каждый день отчёт пишут во́роны твои приближённыё, Хугин и Мунин, "думающий" да "помнящий", и оба волки - что Гери "жадный", что Фреки "прожорливый"? Я ведь всё про тебя знаю, дружок. Даже то, что сам ты про себя знать боишься...
  Один в трубке совсем озверел, и стать орать по-норвежски разные непристойности.
  - Плохо ты с кадрами работаешь. - Продолжал Сталин, когда Один иссяк в смысле мата. - Даже восьминогий конь твой, Слейпнир, материал поставляет! А всё почему? - Сталин сделал паузу, и Один не выдержал.
  - Говори! - проревел он. - Почему, skitstövel?!..*
  
  ---------------------------------------
  *дословно переводится с норвежского, как "сапог с говном"
  ---------------------------------------
  
  - Потому что даже восьминогому коню надо немного уважения. Понял, Kukjävel?*
  
  ---------------------------------------
  *Самое близкое значение у этого норвежского словца "мудак"
  ---------------------------------------
  
  Последовал ещё один всплеск солдатской Одиновой вербализации эмоций, но Сталин слушать оные не пожелал.
  - Слушай сюда, божок хренов! Теперь я говорить буду, а ты - ты молчи! Я сегодня же могу информацию слить, да с фотографиями, да со свидетельскими показаниями, и мои люди чётко и ясно на весь твой Вальхалл раструбят: Один совсем плохой стал! Какой он солдат, если спит, плюшевый мишка по имени Bamse обняв, а? А потом ещё и про валькирий расскажут: как ты, в ихние платья переодевшись, тайком по Асгарду гулять ходишь... и про всё остальное - тоже.
  Один в трубке заскрежетал зубами.
  - Ты вот что, Мусташед.* Погоди. Не надо грязи вот всей этой типа вообще. Я жду тебя в чертогах воинских. Всегда жду, ибо отныне...
  
  ----------------------------------------
  *От норвежского "Moustached", что значит "усатый".
  ----------------------------------------
  
  - Ты свой отныне забудь. Отныне, слушай, я сам решать буду, что и как. Да, и вот ещё что: вполне может быть, мы Валгаллу твою к СССР присоединим. А что? Вальхалльская автономная область. Копьё Гунгнир будет делу построения коммунизма во всём мире служить, корабль твой - Скидбладнир в Балтийский флот вольём, он ведь у тебя, я слышал, самый быстрый на свете, да? И, мне докладывали компетентные товарищи, легко вмещает любое количество воинов? Это хорошо. Но особо хорошо, что твой этот корабль, если нужно, легко при надобности сложить и в карман спрятать. Не врут?
  - Нет. - Мрачно ответил Один.
  - Вот! Шпионский судно получается. Хорошее приобретение для нашей победоносной армии! Проблемы мяса в стране решим: у тебя там вепрь Сехримнир, будем его каждый день забивать, народ кормить, всё равно ведь потом он каждый утро воскресает. Да! И козу твою Хейдрун национализируем: будет мёд давать...
  - Козу не дам! - Проревел Один. - Всё бери, только козу оставь!
  - Как скажешь, - отвечал Сталин кротко. - Разве мы против? Нет! Мы, товарищ Один, понимаем твои чувства к козе. Но остальное - остальное уж извини. Столицу автономии в Асгарде делать будем. Настоящий Рай для павших в бою доблестных воинов. Как Гагра, слушай, только лучше. А зал этот твой общий украсим советской символикой: крыша из позолоченных щитов? Хорошо! Мы на каждый щит звезда лепить будем, красная, наша. Крышу копья подпирают? - оставляем! Только на каждый копье - красный флаг, как символ победившей Революции! 540 дверей? Замечательно. Устроим 540 трудовых вахт круглогодично и без перерыва! Пусть у нас через этот двери победители новые каждый день входить будут! Да и этот ваш последний битва Рагнарок - вполне наш советский коммунистический подход: будет этот ваш Рагнарок отныне последний решающий схватка за безоговорочный победа коммунизма во всём мире, слушай! И выйдут на этот бой красные революционные эйнхерии. Ты что, дарагой? Почему рычишь? Что такое? Эй, кто-нибудь... скорее! На тот конец провода абоненту плохо!
  Вбежал Поскребышев.
  Лицо у Поскребышева выражало скорбь.
  - Товарищ Сталин! Только что получили! Правительственная. Сверхмолния. Разрешите зачитать?
  - Конэчно, читай.
  Сталин повертел в руках трубку.
  Сталинская интуиция подсказывала Сталину, что телеграмма имеет непосредственное отношение к прямо сейчас происходящему.
  - Читай, Александр Николаич.
  Поскрёбышев встал по стойке смирно, и торжественным голосом огласил телеграммный текст.
  - С прискорбием сообщаем, что Великий Один, верховный германо-скандинавской бог, отец и предводитель асов, мудрец и шаман, знаток рун и сказов, царь-жрец, князь конунгов и конунг-волхв, хозяин Вальхаллы и повелитель валькирий, супруг Фригг, Меркурий и Гермес римлян, и прочая, прочая, прочая, - внезапно занемог, впал в депрессию, закрыл на неопределённое время Валгаллу и отбыл для лечения и отдыха в санаторий покойного профессора Фрейда.* Подписи богов и богинь. Всё, Иосиф Виссарионович.
  Сталин покачал головой.
  - Кадры. - Только и сказал он. - Опять - кадры. А ведь, казалось бы, проверенный веками борьбы товарищ. Что делается, слушай?
  Но на всякий случай полк свой охранный все-таки при себе оставил.
  Дело ведь в том, что Сталин, собственно, был не воин.
  Совсем.
  И ему как-то надо было проблему потустороннего присутствия решать.
  Отсюда и взялась фраза:
  - Этот полк в последнюю атаку поведу я сам!
  Ибо, как известно, только павший с мечом в руке может таки считаться воином...
  
  Откуда я знаю эту историю так подробно?
  Странный вопрос.
  А кто, помилуйте, работал старшим ординатором в санатории Сигизмунда Шломовича Фрейда на том свете?
  Да мой же троюродный дядя Нёма!
  У нас с ним давняя спиритическая переписка. Я ему отсылаю последних новшеств в лечении шизофрений, а он мне - всяких интересных подробностей в смысле интересующей меня истории.
  Дядя прислал мне редкий снимок: Один в белой больничной пижаме доит козу Хейдрун, стоящую в Валгалле и жующую листья Мирового Древа Иггдрасиль.
  Мёд золотой струйкой льётся в эмалированное ведёрко, и лицо у Одина совершенно счастливое.
  Это потому, что он не видит стоящего у него за спиной Сталина.
  Есть чему позавидовать, дамы и господа.
  Есть чему.
  
  -----------------------------------------------------------------
  *Фрейд умер 23 сентября 1939 года от рака нёба в Лондоне. Причём, он упросил своего друга Макса Шура дать ему тройную дозу морфия, ибо сам себя лишить жизни сильно боялся. После смерти Фрейду была предоставлена возможность создать специализированный санаторий для курации уставших богов и богинь, а также демонов и дьяволов. Под санаторий отвели специальную местность на ничейной территории возле Эдема. Именно туда и угодил съехавший с катушек после телефонного разговора со Сталиным Один.
  ------------------------------------------------------------------
  
  
  
  
  
  К вопросу о Пастернаке
  
  
  
  
  Меня часто спрашивают: "Шура, почему вы так не любите стихов Пастернака?..", и я отвечаю:
  - Ну, во-первых, сей господин мне скучен по взглядам своим на мир, как скучен и ученик евонный, Андрей Андреевич В. Лично мне скучен, понимаете? Вот Мандельштам, к примеру, не скучен. И ещё многие-многие, с кем мне просто интересно ОБЩАТЬСЯ через их стихи. А, во-вторых, я всё-таки, нашёл - всегда ведь можно найти! - своё и у Бориса Леонидовича, только лично мне нужное - важное. Так вот: я обожаю у Пастернака одно-единственное стихотворение, ибо оно совершенно гениально. В пику, так сказать, всего остального творчества оного стихосложенца. - И читаю то самое, сокровенное, из нелюбимого мною Пастернака:
  
  В посаде, куда ни одна нога
  Не ступала, лишь ворожеи да вьюги
  Ступала нога, в бесноватой округе,
  Где и то, как убитые, спят снега, -
  
  Постой, в посаде, куда ни одна
  Нога не ступала, лишь ворожеи
  Да вьюги ступала нога, до окна
  Дохлестнулся обрывок шальной шлеи.
  
  Ни зги не видать, а ведь этот посад
  Может быть в городе, в Замоскворечьи,
  В Замостьи, и прочая (в полночь забредший
  Гость от меня отшатнулся назад).
  
  Послушай, в посаде, куда ни одна
  Нога не ступала, одни душегубы,
  Твой вестник - осиновый лист, он безгубый,
  Безгласен, как призрак, белей полотна!
  
  Метался, стучался во все ворота,
  Кругом озирался, смерчом с мостовой...
  - Не тот это город, и полночь не та,
  И ты заблудился, ее вестовой!
  
  Но ты мне шепнул, вестовой, неспроста.
  В посаде, куда ни один двуногий...
  Я тоже какой-то... я сбился с дороги:
  - Не тот это город, и полночь не та.
  
  - Нравится? - Спрашиваю я в свою очередь, прочитав.
  - Очень! - Отвечают мне. - Но, всё-таки, почему?
  О"кей.
  Вы хочите правду? - Я скажу вам правду.
  Из-за Сталина.
  Да-да, именно из-за Сталина не люблю я стихов Пастернака, причём - чувство моё крепче гранита и стабильней Швейцарских банков.
  
  Было это в такой ранней моей юности, что даже вспомнить страшно.
  Лет в пятнадцать.
  Стишки я тогда строчил любовно-мрачного содержания, и очень даже в этом преуспел, потому как, сказать по правде, только этим и занимался с утра до ночи, забросив учёбу в школе и прогулки на св. воздухе.
  Впрочем, иногда отвлекаться, всё-таки, иногда приходилось. Это происходило каждый раз на следующий день после того, как мне снился Сталин.
  Сталин, слава богу, тогда не был в моих снах столь частым гостем, как сейчас.
  Так, раз-два в месяц.
  И вот, однажды, во вторник, точнее - в два часа ночи перед вторником, Сталин приснился мне в прямой связи с прочитанным накануне Пастернаком.
  Следует отметить, что тогда Пастернак произвёл на меня впечатление неизгладимое.
  - Блин-таратам! - Вскричал я, на пятый раз перечитывая строчки о том, что "В тот день всю тебя, от гребенок до ног, // Как трагик в провинции драму Шекспирову, // Носил я с собою и знал назубок, // Шатался по городу и репетировал...".
  Типа, произвело впечатление.
  Я даже стал немедленно сочинять что-то подобное, но следует отдать мне должное, почти сразу бросил: куда интереснее было услышать и записать (когда прошёл щенячий восторг) строчки, ассоциативно от пастернаковских возникшие.
  Вышло недурно.
  Но речь не об этом.
  Речь о том, что ночью (повторюсь) мне приснился Сталин.
  
  Сталин стоял у небольшого огородика, разбитого, как я понял во сне, прямо на плоской крыше какого-то правительственного здания.
  В руке Сталин держал небольшие грабельки, курил, и с раздражением говорил маячившему за его спиной Молотову.
  - Ты, Вячеслав, просто не понимаешь. Какой петрушка, слушай? Какой укроп? Ерунда это всё. Есть только один специй, без который еда - не еда.
  - А! - Воскликнул Молотов, кивая шляпой на голове, - знаю! Это ваш кинза хмели-сунели, да?
  Сталин тяжело посмотрел на Молотова, и выпустил основательный клуб дыма.
  - Нэт. Нэправильно! Совсем нэправильно! - Он усилием воли заставил себя улыбнуться. - Кулинар из тебя, Вячеслав, как из навоза пуля. Хмели-сунели с кинзой вещь хороший, но по сравнению с тем, про что я говорю - полный говно!
  - Так что же это, Иосиф Виссарионович? Что? - Молотов от нетерпения снял шляпу, потом обратно водрузил её на череп, потом сорвал с носа очки (или пенсне? - я не успел заметить), и стал яростно протирать нижним краем полосатого галстука. - Я сгораю от нетерпения!
  Сталин улыбнулся, благосклонно пыхнул дымом, и внушительно провозгласил:
  - Пастернак, слушай! Род двулетних, семейство Зонтичные, овощной культура! Слыхал, Вячеслав?
  - Так точно, Иосиф Виссарионович! - Радостно ответствовал Молотов. - Ещё как слыхал! Пастернаки есть давний кулинарный друг русского народа, а также братских народов союзных республик! Обитают на долинных и горных лугах, в зарослях кустарников. Культивируются в средней и южной полосе СССР. Имеется несколько огородных сортов. Все они отличаются очень мясистым корнем с серовато-белой мякотью. Вкус нежнее, чем у петрушки. Кроме корня, используются листья, цветки и семена! Употребляются как пряность. Его варят, запекают в духовке, используют в салатах и зимних супах. Другие русские названия: пустарнак, полевой борщ, поповник, козелки, ствольё, белый корень. Однако пастернаки - "привередливая" пряность. Они требует к себе особого отношения, так как ихний нежный аромат можно легко испортить. А готовить пастернаки надо так. Их очищают от кожуры либо особым костяным ножом, либо, в крайнем случае, ножом из нержавеющей стали, не дающим окисления. Потом долго промывают в холодной воде, а еще лучше в ледяной, с добавлением в нее муки или отрубей, а хранят - очищенными, в водной среде, подкисленной лимонным соком!
  - Молодец. - Сталин одобрительно выбил трубку о черенок грабелек. - Эрудит ты наш советский! Может, и рецепт знаешь, как из Пастернак вкусный еда делать?
  - Знаю! - Отчеканил Молотов. - Как не знать? Вот, к примеру, Пастернак к разварной говядине. Берём пастернак, 600 грамм, столовую ложку муки, столовую ложку сливочного масла, лимонный сок и соль. Строго следуя инструкции, выдерживаем пастернак ровно в течение часа в холодной воде с лимонным соком, затем режем, заливаем бульоном, солим, кладём масло и муку, а потом, Иосиф Виссарионович, надо варить! 1 час. Ни секундой меньше, ни секундой больше. Иначе...
  Молотов сделал страшные глаза.
  - Что иначе, Вячеслав? - Заинтересованно спросил Сталин.
  - Иначе он не сможет писать стихов! - Твёрдо заявил Молотов.
  - Кто? - Сталин на мгновение замер. - Кто не сможет, товарищ Молотов?
  - Пастернак, Иосиф Виссарионович!
  Сталин пожал плечами.
  - А почему ви так думаете, товарищ Молотов?
  - Потому что передержим, товарищ Сталин! Нарушим, так сказать, вкус.
  - Да? - Сталин заинтересованно посмотрел на Молотова. - Интэресное замечание. Иди Вячеслав. Иди.
  И Молотов пошёл.
  Сталин аккуратно положил грабельки, спрятал трубку в карман френча, и задумчиво стал ходить по тропинке вдоль огородика.
  Потом подошёл к стене, и трижды постучал в стенку костяшками пальцев.
  Из-за стенки раздался встречный стук, а потом в стенке открылось маленькое окошечко, и из этого окошечка высунулся секретарь Сталина Поскребышев.
  - Скажи, Александр Николаич, какой советский овощ стихи пишет, а?
  - Пастернак! - Ответил Поскребышев, который, как известно, обладал феноменальной памятью и ещё более феноменальным чутьём. - Могу прямо счас зачитать вам всё, им уже написанное, а также то, что он напишет за всю оставшуюся жизнь!
  - А давай! - Ответствовал Сталин.
  И Поскребышев стал читать, и читал до утра, и Сталин во сне моём до утра слушал Пастернака.
  Надо сказать, что читал Поскребышев очень профессионально.
  Доходчиво читал.
  В том смысле, что вся-вся сущность каждого стишка оказывалась совершенно ясной, понятной и - как бы это так половчее выразится? - открыто доступной.
  Вот.
  Сказывался огромный опыт секретарской работы у Сталина: уметь вникнуть в любой текст и передать самое главное Поскребышев умел, как никто.
  Короче, именно с этого ночного чтения Пастернака Сталину в Кремле я совершенно к Борису Леонидовичу охладел.
  Более того: даже кое-где и невзлюбил.
  
  Но я был бы несправедлив к истории, обойдя ещё один факт.
  Ночью раздался телефонный звонок в квартире Пастернака:
  - Алло. Это товарищ Пастернак? Сталин говорит.
  - Да-да! Здравствуйте, товарищ Сталин!
  - Здравствуйте. У нас вот такой вопрос, Борис Леонидович: недавно арестован поэт Мандельштам. Что вы можете сказать о нем, товарищ Пастернак?
  Пастернак сделался бледнее белой сорочки, в которую имел обыкновение облачаться каждый раз, когда выходил из дома.
  Я бы, честно говоря, тоже испугался.
  Больше того: я бы, честно говоря, испугался бы смертельно.
  Но Пастернак нашёл в себе силы просто сказать:
  - Я очень мало его знаюю Он был акмеистом, а я придерживаюсь другого литературного направления. Так что ничего о Мандельштаме сказать не могу.
  - А! Так ви в поэтической ссоре. - Сталин в трубке вздохнул. - Ну, тогда, конечно, вам совершенно нет смысла защищать бывшего друга. Но я могу сказать, что ви очень плохой товарищ, товарищ Пастернак! - сказал Сталин и положил трубку
  Говорят, после гибели Мандельштама совесть мучила Пастернака всю жизнь.
  И меня бы тоже мучила!
  Честно слово!
  Потому что, позвони мне ночью Сталин узнать, что я думаю о Пастернаке, я бы ТОЖЕ СКАЗАЛ ПРАВДУ.
  Правду про нашу с Пастернаком поэтическую ссору.
  Всю-всю.
  
  
  
  
  
  Я и Ежедневник Сталина
  
  
  
  
  Старый день уже кончился, а новый только что начался.
  Это я к тому, что время, когда всем всё по нулям, кончилось.
  На месте нулей теперь со страшной скоростью отщёлкиваются циферки.
  Скорость их равна жизни.
  
  Сталин не спал.
  Он подошёл к столу, выбил трубку в пепельницу, и сел в кресло.
  Сталин посмотрел на Ежедневник.
  Ежедневник тут же услужливо самораскрылся.
  И вовсе не потому, что он был подхалим или боялся Хозяина.
  Нет.
  Просто у него была такая работа.
  Это, между прочим, всех касается: никогда не стоит забывать, - большинство событий на самом деле происходят в Мире лишь потому, что люди и вещи ПРОСТО ДЕЛАЮТ СВОЮ РАБОТУ, и всё.
  Но не будем отвлекаться от Ежедневника.
  
  Итак, Ежедневник самораскрылся.
  Он гордился тем, что работал Ежедневником Сталина, и готов был всего себя до последней ниточки переплёта отдать любимому Вождю.
  Сталин же относился к своему Ежедневнику с уважением и доверием.
  В этом смысле Ежедневник попадал в один ряд с Поскрёбышевым, но, в отличие от Поскрёбышева, до генералов так и не дослужился, больших звёзд на обложку не заработал, и на пенсию ушёл всё тем же простым Ежедневником в изрядно потрёпанном коленкоровом пиджачке.
  
  Говорят, великий дока по части театра, Станиславский в реальной жизни был наивен, как малое дитя. Давно перерассказаны на тысячу раз легенды о безуспешных попытках Константина Сергеевича понять систему социальных взаимоотношений, льгот и привилегий, табу и компромиссов Советской Власти. Есть байка о том, как не давалась Станиславскому словосочетание "закрытый распределитель".
  - Вот фрукты, - говорил он гостям. - Они, знаете ли, из "тайного закрепителя".
  После чего делал испуганные глаза, прикладывал палец к губам и говорил:
  - Только, - умоляю! - не надо об этом вслух! Тсс, господа! Ради Бога, тсс!
  
  С Ежедневником была такая же беда: будучи, пожалуй, одним из самых доверенных лиц в Государстве, Ежедневник совершенно не понимал большинства слов, в него написанных, равно, как и дел, Хозяином запланированных.
  Здесь я вынужден сделать над собой усилие, чтобы не впасть в очередное перечисление аналогий.
  Впрочем, усилие моё в данном случае - увы! - не увенчалось успехом.
  Вот вам аналогия.
  Понимать вовсе не обязательно!
  Обязательно чётко выполнять свои обязанности.
  Говорят, однажды Станиславский сидел в ложе со Сталиным, любившим МХАТ сильно и довольно часто. Изучив репертуар, Иосиф Виссарионович поинтересовался:
  - А пачиму ми давно нэ видим в рэпэртуарэ "Дны Турбыных" советского пысатэля Булгакова?
  Эмоциональный и поднаторевший в плане простых физических действий помноженных на правдивость их же в конкретно данной актёру бездне переживаний, Станиславский всплеснул руками, приложив палец к губам, и, в полном соответствии со своей же системой, прошептал трагическим пафосным шёпотом:
  - Ах, осторожнее! Прошу вас, тихо!
  После чего прокрался на цыпочках к двери ложи, заглянул за портьеру - нет ли кого? - так же на цыпочках вернулся к Сталину, еще раз сказал умоляюще:
  - Не слова больше об этом!
  И, наконец, после целой гаммы выраженных на физическом уровне (заламывание рук, сомнения и муки на лице, дрожание дланей, игра глазами и пр.) телодвижений эмоционально-конспиративного толка, словно бы решившись, прошептал Вождю на ухо, показывая пальцем в потолок:
  - ОНИ за-пре-тили!! Только это ужасный секрет!
  Сталин не засмеялся. Сталин понимающе кивнул, и совершенно серьезно заверил:
  - Я думаю, оны раз-рэ-шат! Сдэлаэм.
  Это я к тому, что Станиславский, каким бы чудаком его не изображали, был достаточно опытен, чтобы даже НИЧЕГО НЕ ПОНИМАЯ, делать свою работу качественно и результативно.
  "Дни Турбиных" то восстановили.
  
  Опять я отвлёкся от Ежедневника!
  А ведь Ежедневник в этом рассказе не просто функционер, а самый настоящий главный герой, в отличие, например, от того же Станиславского, который вообще тут как бы и не к чему.
  Ежедневник самораскрылся, и Сталин увидел страничку, где перечислялись все, запланированные именно на этот день, дела.
  Первым пунктом стояло: "Приснится А.Б.".
  И Сталин, строго следовавший запланированным мероприятиям, тут же стал мне, обозначенному А.Б., снится.
  
  Звоня Великому Вождю, вежливый Станиславский всякий раз, смущаясь, извинялся:
  - Товарищ Сталин! Извините Бога ради, никак не могу запомнить вашего имени-отчества...
  Снясь мне, Сталин всякий раз представлялся.
  - Здравствуй. - Говорил он. - Я Иосиф Виссарионович Сталин.
  Зато потом - всякий раз! - интересовался:
  - Слушай, а ты - ты кто?
  И я каждый раз во сне замирал, получив вот такой пинок по яйцам моей идентичности.
  
  В конце 1936 года на Западе распространился слух о том, что И. В. Сталин скончался от тяжелой болезни. Корреспондент американского информационного агентства Ассошиэйтед Пресс Чарльз Ниттер решил получить сведения на этот счет из самого достоверного источника. Не мудрствуя лукаво, он передал в Кремль письмо на имя Сталина, в котором просил... подтвердить или опровергнуть сенсационный слух. Незадолго до наступления Нового, 1937 года на московскую квартиру Ниттера фельдъегерь в форме доставил ответ советского вождя.
  Он гласил:
  "Милостивый государь! Насколько мне известно из сообщений иностранной прессы, я давно уже оставил сей грешный мир и переселился на тот свет. Так как к сообщениям иностранной прессы нельзя не относиться с доверием, если не хочешь быть вычеркнутым из списка цивилизованных людей, то прошу верить этим сообщениям и не нарушать моего покоя в тишине потустороннего мира.
  С уважением, Иосиф Сталин".
  Так, по крайней мере, мне рассказывал мой двоюродный дедушка Аркадий Семёнович (хотя - нет, всё-таки, троюродный, потому что был двоюродным братом моей бабушки!).
  Я склонен дедушке верить, потому как самолично видел фотографию: дедушка на мотоциклетке, в форме НКВД, и подпись: "Служба Кремлёвских фельдъегерей, январь 1937 года, Москва".
  Я всегда поражался силе самоидентификации Сталина.
  То есть: быть мёртвым с 1937 года, и продолжать существование, подпитываясь энергией от созданного тобой же воображения О ТЕБЕ миллионов-миллиардов людей, так о твоей смерти и не узнавших.
  Круто.
  А здесь - даже живой, по тысячи раз на дню сомневаешься в самом себе, не в силах соотнести себя с собой, не говоря уже об остальных людях...
  
  Во сне я смотрю на Сталина с тоской и яростью.
  - Вам что, нравится меня вот так вот изводить еженощно?
  - Вовсе нет! - Сталин от негодования даже рукой на меня махает. - Мне что, по-твоему, делать больше нечего, да? Я, если ты, конечно, помнишь из истории, целый государство СССР на своих плечах несу!
  - Атлант. - Вставляю я, с некоторой долей ехидства.
  Во сне я его почти не боюсь, а только немножечко опасаюсь.
  - Правильно говоришь: Атлант я и есть. Причём, заметь, ты шутка пошутить хотел, а я тебе серьёзно отвечаю! Атлант. Хорошо сравнил. Ёмко. Ставлю тебе плюс.
  Сталин берёт Ежедневник, и делает там пометку.
  - Знаешь, некоторые умники у вас, людей, всё время забывают о том, что любой мифология имеет прямое отношение к некогда реальным людям. Вот взять того же Атланта. Он ведь кто был? - просвещённый царь древней Аркадии. Это потом мифы пошли, понимаешь, когда он после себя такой большой духовный, философский и политический наследие оставил! Всех дел перечислять нэ буду, но первый корабль в мире - он построил! Как курс по звёздам прокладывать людям подсказал, и Геракла, слушай, естественной философии обучил! А Геракл - это кто? Это стихийный подвиг народа, то есть - сила и возможности, никак до поры до времени в какой-то правильный форма нэ организованный. А почему про него говорить стали: нэбо держит, задумывался? Нэт? Вах, батоно! Легенда такой красивый от того произошёл, что Атлант самый первый макет небесной сферы делал, и в руке держал, людям показав, високо-високо над головой поднимая...
  Сталин помолчал, словно давая мне время осознать.
  - Да, дарагой! Я Атлант. Я, как и он, винослив и терпелив. - Сталин хитровато улыбнулся. - Вот смотри: от имени Атлант произошло название Атлантического океана: титан, понимаешь, нэбо именно там держал, недалеко от сада Гесперид, на крайнем западе земной тверди. А я - я на востоке держу. Вот так-то.
  Я хотел было сказать что-то опять едкое, но сдержался.
  И правильно сделал.
  У Сталина вдруг резко сменилось настроение.
  
  - Так кто же ты, всё-таки такой, а? - Спросил Сталин грозно.
  - Я - это я. - Ответ свой я постарался выдать с максимальной значимостью в голосе.
  - Ну-ну. - Сталин тяжело смотрел на меня неподвижными глазами.
  И эта неподвижность глаз холодила мне душу до самого дна.
  На дне моей души проснулись хтонические чудовища, и попробовали выбраться наверх, в голову.
  Когда же это им окончательно удалось, в голове моей образовались страшные мысли.
  - Не надо... - Взмолился я.
  - Надо. - Жёстко сказал Сталин. - И, слушай, не мнэ надо, тебэ надо!
  После чего достал папиросы, и стал, ломая их по одной, набивать трубку.*
  Вот такой он весь, этот Сталин из моих снов: ничего личного, одна сплошная мифология.
  
  А потом он заговорил.
  Акцента не было.
  Видимо, в моём сне Сталин дорос до величины некоего фобического обобщения.
  - Вот что меня всегда раздражало в вас, людях: так это полное отсутствие в вас, людях, вас - людей. Не понимаешь? То-то и оно. Сейчас объясню. Смотришь на человека - и нет человека! Один сплошной шаблон, этакий framework, сразу же позволяющий с высокой точностью классифицировать каждого, с кем приходится иметь дело. То есть, ещё до того, как он, она, оно, они рот раскрыли, или бумажку свою суют, программное обеспечение каждого человека как на ладони. Как правило, ничего интересного. В 99 случаях из 100 - сплошной результат чужой соревновательности. - Сталин выпускает дым, создавая достаточно объёмное облако. - И я делаю так, чтобы это была моя соревновательность по моим правилам. Иначе - безответственность получается: ведь при всей вашей человеческой глупости я вас, людей, люблю... жалею. - Он опять выпустил дым, и второе облако стало явно превалировать над первым. - Именно с чьей-то соревновательностью вы все себя и идентифицируете: вечно какие-то псевдодорогие покупки, псевдо важные цели, псевдо правильные идеи. А на деле? На деле - ужасный мир, ужасные сердца, "я то, что я ношу!" "Я служу идеалам!" "Пламенные революционеры!" и про чая, прочая, прочая.
  - И вы пошли на крайние меры? - Перебил я, но при этом - на всякий случай! - весь внутренне сжался.
  Но Сталин сердиться не стал.
  Он смерил меня внимательным взглядом, вздохнул о чём-то своём. И...
  Вернул акцент.
  - Какие крайние меры, слушай? Я просто результат хочу! Ради результат я всё остальное на второй место ставлю. А вы, люди, не понимаете, что результат всё время разный, и от этого у вас со мной такие жизненный противоречия получаются. Есть то, что я главным сейчас считаю. И всё. Нужен мне человек, чтобы этот результат получить? Будешь сам работать. Не хочешь? Заставим? Самоидентификация, дарагой, она тоже руководства требует!
  - Ну, да. Чуткого и постоянного. - Безрассудность моя - вот причина ёрничанья.
  Впрочем, в моей безрассудности всегда присутствует достаточно высокая доля гарантированной безопасности. Вот и сейчас, - я позволил себе иронизировать, только убедившись: Сталин сегодня благодушен, и буйствовать не собирается.
  - Правильно говоришь. Только ирония твой неуместно... но это у вас, людей, такой, слушай, приём - от страха спрятаться за, как вам по глупости кажется, смелые слова. Но мы умеем работать с любым контингентом, и у нас на каждый ваш приём всегда найдутся значимые и чёткие контрмеры. Например, взять тех, с кем я революция делал. Они что думали? Они думали, им можно, что хочешь говорить. Нет! Говорить, что хочешь можно, только пока это "что хочешь" цели не мешает. Самоидентификация "революционер" кончилась, как профессия, и те, кто не понял... - Сталин развёл руками.
  - Стали немецкими шпионами и врагами народа.
  - А что? Вполне широкий спектр выбора. Для глупых, кто только прямой угроза понимает, "шпион" равно враг. А для тех, кто поумнее, "враг народа" предполагает достаточное ксенофобическое социальное поле. Потом ми ещё национальный признак добавили: для усиления управляющей роли партии и правительства в самоидентификации, как отдельных людей, так и их социальных скоплений.
  Я очень хотел сказать пару фраз в ответ на эти "социальные скопления", но...
  Говорить мне вдруг совершенно расхотелось.
  Хотелось скорее закончить сон, но здесь моей власти не было.
  Скажем так: когда мне снится Сталин, проснуться и уйти, таким образом, от страшных снов у меня нет ни прав, ни возможностей.
  - Так кто ты такой? - Спросил вдруг Сталин. - Отвечай. Пора.
  И я понял, что мне попросту нечем прикрыть свою наготу.
  
  Вот тут-то мне на помощь и пришел сталинский Ежедневник.
  Он интенсивно засигналил на ментальном уровне.
  Описать этот сигнал я вряд ли смогу.
  Более всего он напоминал зуд под кожей и внутри головы.
  - Что? - Жёстко спросил Сталин. - Словами давай.
  Ежедневник повиновался.
  - Напоминаю: Объект вашего посещения, обозначенный во мне, как А.Б., не должен ответить на вопрос, ибо вы ему снитесь не ради ответа, а ради вопроса. Вынужден уведомить вас, что нарушение регламента может привести к необратимым последствиям.
  - Каким? - Живо поинтересовался Сталин. - Я очень люблю необратимых последствий, сам знаешь.
  - Знаю. - Ежедневник, как мне показалось, даже кивнул, хотя чисто технически такой кивок вряд ли представляем. - Первое: ответив, А.Б. автоматически переходит в другое качество жизни. Второе: у вас про ответ ничего во мне не запланировано; а запланировано являться Объекту в его снах ещё тридцать лет и три года. Таким образом, вы сами нарушите свои планы на будущее, чего я, в силу своей идентификации, допустить не могу. - Тон Ежедневника вдруг стал истерическим. - Смерти моей хотите, да? Что я вам - бумажка ненужный, слушай? Сам написал, а потом на попятную... так выбросьте меня! Выбросьте, и дело в сторону, если я не нужен, если я для вас - никто... если я...
  - Эй, перестань, дарагой! Зачем обижаешься? Не буду я с него ответ брать. Ты мне нужнее, чем все его ответы! Пойдём, нас дела ждут.
  - Ждут. - Всхлипнув, Ежедневник с усилием сменил тон. - Вам ещё надо к...
  - Ти-хо. - Сталин аж подскочил. - Ни при этом! Ему знать о моих планах вовсе за ненадобностью!
  - Извините. - Ежедневник совсем пришёл в себя. - Больше не повториться.
  - Ну, прощай до следующего раза. - Сталин встал, и пошёл к стене, прихватив Ежедневник.
  
  Сон мой зашатался, стена задрожала и открылась.
  За стеной было небо, в том самом месте, где оно соприкасается с землёй.
  Открылась дверь в стене, которая оказалась дверью и на небо, и под землю.
  На грани сна и яви я всё пытался понять: куда именно он шагнул, - вниз или вверх?
  Но так и не понял, потому что проснулся.
  
  -----------------------------------------------------
  * Вы достаточно часто встретите в нашем повествовании этот устоявшийся штамп по поводу папирос и трубки. На самом деле, это всего лишь узнаваемый образ, ассоциативно связанный со Сталиным, и необходимый для констатации связи этого сна с реальностью НЕ сновидения.
  ------------------------------------------------------
  
  
  
  
  
  Мой дядя - шпиён
  
  
  
  
  У моего папы был дядя.
  Звали папиного дядю Яков Ильич.
  Дядя Яша.
  Так вот: дядя Яша всю свою жизнь, from dawn to dusk, проработал простым советским шпиёном.
  
  Юлиан Семёнович Ляндрес, известный каждому советскому человеку, как автор "Семнадцати мгновений весны" Ю. Семёнов, своего Штирлица тоже наградил очень сложными отношениями со своей личной фамилией. Максим Максимович Владимиров стал у него Исаевым, чтобы прожить большую часть жизни, как Штирлиц.
  Дядя Яша от Ляндреса со Штирлицем отстал не на много.
  В смысле, кое-где даже и обогнав.
  Судите сами: шпиён дядя Яша родился под фамилией Шойхет.
  Фамилия сия происходит от еврейского слова, означавшего "тот, кто осуществляет забой скота в соответствии с требованиями иудаизма".
  От этой же, кстати, фамилии при переводе возникли всякие Резник и Резниченко, а также Резников и, даже, Резвунов, хотя - уверяю вас! - каждый Резвунов при каждом удобном случае станет доказывать: моя, дескать, фамилия произошла от пары гнедых, резвее коих не было и не будет на свете. Или - на крайний случай прибережёт историю о корвете-фрегате "Резвый", где юнгой служил подобранный моряками мальчик, за что и удостоился зваться по имени корвета-фрегата...
  Врут.
  Весь их первичный корвет, а также фрегат, - старый заслуженный местечковый Шойхет с большим забойным инструментом, переведённый с некоторыми купюрами на русский язык во время очередной переписи населения.
  Но речь не об этом.
  
  Речь о том, что в 1917 году пятнадцатилетний Яша Шойхет очень мало походил на представителя еврейского народа. Более всего Яша походил на немца, причём, немца совершенно хрестоматийного арийского образца, к которому прибегли несколько позже идеологи фашизма в не такой уж далёкой Германии.
  Термин "арийская (или нордическая) раса", выдвинутый в середине XIX века Жозефом Гобино в его "Опыте о неравенстве человеческих рас" (1855), определял термином "арийцы" светловолосых и голубоглазых представителей белой расы, причём рассматривал их как высшую ступень этой расы, и, следовательно, всего человечества.
  Прародиной "арийцев" (индоевропейцев) считалась Северная Европа. Там, типа, сохранился наиболее "чистый арийский расовый тип", тогда как жители других стран - это уже так, фигня всякая, продукт от смешения "арийцев" с аборигенами. Следовательно лишь в Северной Европе, в исконной среде, и остались истинные носители совершенного и наиболее чистого "арийского духа"; того самого духа, которому, в свою очередь, приписывались все достижения европейской культуры.
  Гитлер не однажды по этому поводу довольно эмоционально толкал речи многотысячной толпе своих поклонников.
  - Вся человеческая культура, - вещал он, - все достижения искусства, науки и техники, свидетелями которых мы сегодня являемся, - плоды творчества арийцев. Ариец - Прометей человечества, со светлого чела которого во все времена слетали искры гениальности, разжигающие огонь знаний, освещающий мглу мрачного невежества, что позволило человеку возвыситься над другими существами земли!
  Oh, diese armen, die in den Wahnsinn der Welt, die Menschen verloren...*
  
  --------------------------------------------
  * (Нем.) - О, эти бедные, заблудившиеся в сумасшествии мира, люди...
  --------------------------------------------
  
  Что к этому добавить?
  "Арийская раса" противопоставлялась "семитской расе" в лице, прежде всего евреев, откуда и термин антисемитизм. При этом "семитской расе" приписывались сугубо отрицательные качества, делавшие ее, в представлении расистов, конкретным врагом всего истинно арийского везде и во всём.
  То есть, дядя Яша был носителем как раз тех черт, которыми, по идее, обладать, как семит, таки не мог совершенно. Но - обладал, и обладал до такой степени, что его фотография в 1942 году вместе с антропологическими замерами попала в книгу "Арийская раса: лучшие человеческие образцы на службе Новой Великой Германии".
  Oy vey iz mir!* Вечно я бегу впереди паровоза, да ещё и показываю ему своим неугомонным пальцем: где тут у них рельсы.
  А что делать? Имею таких жизненных установок на мир.
  
  ---------------------------------------
  * (Искаженный идиш). - О, горе мне.
  ---------------------------------------
  
  
  Биография дяди Яши сродни роману с запутанной сюжетной линией и множеством действующих героев, с парадоксальными поворотами и символическими совпадениями.
  Начнём с того, что Яша вырос среди немцев.
  В соседях у семьи Шойхет жили в совершенном согласии с собой и окружающим, немецкие люди с фамилией Мюллер, по-русски, стало быть, Мельник, а по-украински - Мiрошник.
  Два сына и дочь Мюллер, а также две дочери и сын Яша Шойхетов лет до десяти вообще не различали, где таки чей дом. Потому что спать ложились зачастую там, где застала ночь, воспитующие подзатыльники получали от всех родителей наравне и сразу, да и кушать садили Шойхет и Мюллер всех детей скопом, особо не различая.
  Яшин папа Семён Львович (по рождению - Шимон Лейбович) читал с детьми Тору, а Фриц Оттович Мюллер - лютеранские книги, и ещё кое-какие, но об этом позже.
  Три языка царствовали наравне: идиш, немецкий и русский, перемешивались в головах детей, но их умело и тщательно разделяла Эмма Карловна, мама Мюллер, учительствовавшая в том месте, где таки обе семьи имели вид на жительство.
  Черта осёдлости Шойхетов мало чем отличалась от политической ссылки Мюллеров.
  Эмма Карловна добавила ещё французский и английский. Получилось даже очень о-го-го.
  Ну, так вот мы и подошли к главному: немец Фриц Оттович Мюллер был русский революционер, хотя, одновременно, и бывший католический священнослужитель. То есть - патер расстрига, так сказать, променявший Христа на дело мировой революции.
  Теперь вы понимаете, какие книги ещё читал детям Фриц Оттович.
  
  Опять отвлекусь, уж извините: не в силах, понимаете ли, удержаться от спонтанных ассоциативных отступлений.
  Так вот, о революционном чтении в России.
  Вначале оппозиционная мысль в виде печатного слова жила только в привилегированном, дворянском круге и выражалась в образовании кружков, тайных, но не стремившихся ни к каким практическим целям.
  Потом цель возникла. Гвардейским шагом прошествовали на Сенатскую Декабристы. Подробности этой истории пересказывать смысла нет, но хочу сказать вот что: с 14 декабря 1825 года революционная литература стала той штукой-дрюкой, за которую запросто таки могли подвергнуть тюрьме и ссылке.
  Не могу точно сказать, за что патера Мюллера лишили сана и сослали на поселение.
  Но могу сказать, что Фриц Оттович был этой самой "литературой вне закона" просто одержим до мании.
  Короче говоря, вот только её экс-патер Мюллер детям и читал, - своим и чужим! - объясняя подробно и въедливо всё то, что надо было (по его мнению) объяснять.
  Смесь этих проповедей с Торой папы-Шойхета отложилась гремучей смесью в мозгах и сердцах. Революционер из дяди Яши получился несколько странный, но, наверное, шпиён и должен быть совершенно не похож на остальных людей внутренне, хотя снаружи - всегда совершенно идентичен любым людям любой толпы в любой стране мира.
  
  Как я уже упомянул, у дяди Яши оказался большой талант к языкам.
  Но - кому оно надо, если погромы?
  Короче: знаменитый в будущем шпиён дядя Яша встретил мировую Революцию таки вообще не в России.
  Мюллер увёз его с остальными детьми (не различая их) сразу после одного из погромов, в Мюнхен, на родину предков, записав сирот Шохетов Мюллерами же, поскольку папа и мама Шохет сгинули от тех погромов - вечная память.
  И стал Яша Шойхет Якоб Мюллер.
  Но ненадолго.
  Уже в октябре 1919 к дяде Яше подошёл на улице высокий брюнет самого испанского вида.
  - Вы г-н Мюллер? - вежливо спросил он по-немецки, приподнимая шляпу.
  - Ya. - Отвечал дядя Яша. - Чем могу быть полезен?
  - Вы меня не узнаёте? Я ваш двоюродный брат, Наум, сын тёти Софы. Помните? Моё фамилие Розенталь...
  - Нёмчик? - Удивился дядя Яша уже по-русски. - Ты ж был мой ровесник! А сейчас, я как погляжу, тебе же всех двадцать пять?
  - Двадцать семь. - Поправил Нёма Яшу. - Как видишь, я тебя чуть-чуть обогнал.
  - А що такое?
  - Ответственная работа.
  - И хорошо платят?
  - Даже очень.
  - А там надо ещё народ?
  - Я за тем до тебе и пришёл. Пойдём в Kneipe, есть о чём сделать деловой sprechen.
  Короче, уже через час Нёма Розенталь завербовал Яшу Шойхет работать на молодую страну Советов.
  За деньги Яша должен был войти в доверие к известному немецкому ювелиру Блюму, который (по агентурным данным разведки) имел непосредственное отношение к пропавшему "Золотому каравану" - поезду, везшему сто миллионов рублей золотом: отправленный хитрым Керенским через Польшу небольшой загашник "на чёрный день".
  - То ж байка. - Удивился дядя Яша.
  - А если нет? - Нёма Яше подмигнул. - Ты представляешь, що это за прибыток для молодой страны победившего пролетариата?
  - Это да. Только я не очень понимаю: где таки я, а где сто мильонов.
  - Тю! - Нёма отхлебнул пива, и доверительно прошептал. - Ты ж копия его застреленный у нас в ЧК с год назад сын Альбертик. Прямо один пунем!* Даже голос и рост срисовали, словно с натуры...
  
  --------------------------------
  * Искажённый идиш: лицо
  --------------------------------
  
  
  Так вот и началась шпиёнская карьера дяди Яши.
  И началась, прямо скажем, удачно.
  Блюм молодого человека принял, как родного, а узнав, что этот молодой человек немец, потерявший через красную сволочь семью, растрогался, и взял таки в секретари.
  Языки пригодились. Уже через год Якоб Мюллер имел все права сказать: более доверенного человечка в окружении Блюма не было.
  Что касается 100 миллионов, так это оказалось действительно байка. Но в больших сейфах Блюма отыскалось много чего интересного по другим денежным пропажам из России революционной поры, и вскоре дядя Яша сумел передать Нёме три маленьких бумажки, благодаря которым сумма, полученная большевиками, позволила бы кормить всё Поволжье минимум год.
   Если бы, конечно, большевикам пришло в голову вот так вот просто взять, и целый год кормить Поволжье...
  
  От Блюма дядю Яшу Нёма вывез тайно, через три границы.
  До Питера они добирались две недели.
  В Питере Нёма сразу же повёз его к своему начальству.
  Начальство встретило дядю Яшу приветливо.
  - А! Молодой герой! Спасибо тебе, товарищ, от всего мирового пролетариата. Чем думаешь заниматься?
  - Хотелось бы учиться. - Дядя Яша конфузливо улыбнулся.
  - Добре! - Начальство сел к столу и стал что-то писать, часто-часто окуная перо в чернильницу. - Вот тебе мандат. Пойдёшь к товарищу Скрижельчик. Она тебя пристроит на курсы.
  - Спасибо. - Яша схватил мандат двумя руками. - А курсы-то какие?
  - Какие надо. - Застрожился начальство. - Идите, хлопцы, у меня дел за горло...
  Так дядя Яша попал в школу Советских Дипломатов.
  При зачислении, правда, ему указали на обязательное взятие псевдонима.
  - Твоя этот Шойхет как перевести? - Спросил канцелярист: недавний матрос, но уже без руки.
  Яша сказал.
  - Ну, значит будешь у нас оперативный псевдоним Ножик.
  И дядя Яша стал Ножик, под каким именем и закончил курс.
  Однако по дипломатической стезе его не пошли, а пошли именно по уже наработанной: внедрили, обеспечив "подходящим" социальным происхождением в среду самого разного рода врагов Советской власти.
  Так, например, он классно пошпиёнил у злобно известного атамана Козолупа под видом английского коммерсанта, и даже договорился о том, что Козолуп продаст ему ... Кубань.
  Для чего это понадобилось пославшим дядю Яшу чекистам, я не знаю, но Козолупа шлёпнули, и шлёпнул его, между прочим, сам дядя Яша.
  А ещё он таки шлёпнул атамана Дутова.
  На этом хочу остановиться подробней.
  
  Атамана Оренбургского казачьего войска Александра Дутова убили ночью с 6 на 7 февраля 1921 года в Китае, местечко Суйдун.
  Убил Дутова Касымхан Чанышев. Спец. группа состояла из 9 человек. Дутов был застрелен в упор в своем кабинете членом группы Махмудом Хаджамировым вместе с двумя казаками-часовыми и сотником. Дутова похоронили с воинскими почестями в Кульдже, однако диверсанты сумели вернуться обратно в Джаркент, и, разорив могилу, забрали голову атамана.
  Голову в качестве доказательства убийства представили "заказчикам" - чекистам.
  
  Вы уже догадались, КТО был этот самый Касымхан Чанышев, на самом деле?
  Ага.
  В некоторых источниках он значится то начальником Джаркентской уездной милиции, то контрабандистом, а то - торговцем опием. У него была большая сеть, как поставщиков, так и перекупщиков по обеим сторонам границы...
  Словом, "легенда" у дяди Яши была замечательная! Дутова связывала личная дружба с дядей Чанышева, оставалось только убрать настоящего и заменить его двойником.
  Гримировал дядю Яшу бывший главный гримёр Мариинского театра Прокопьев,
  Что вам сказать? Копия получилась куда лучше оригинала.
  Атаман доверял Касымхану Чанышеву, даже был по части опиума его клиентом. Теперь дядя Яша мог подобраться максимально близко к Дутову, и соответственно, только у него был реальный шанс убить его.
  Что дядя Яша и сделал.
  Акция прошла на ура.
  Участники операции получили из рук самого товарища Дзержинского именное оружие с выгравированной надписью: "За лично произведенный террористический акт над атаманом Дутовым". А дяде Яше кроме маузера вручили ещё и золотые часы с гравировкой: "За непосредственное руководство операцией".
  
  После эпопеи с атаманом дядя Яша достаточно долго изображал всяких других азиатов.
  Так, он приложил руку к выяснению канала всех видов наркоты из Афганистана, и даже возглавил операцию по разгрому банды, этот канал активно эксплуатирующей.
  Потом его перебросили в Ургенч, и он внедрился под видом белого офицера и тайного посланца Врангеля в антисоветское подполье.
  Кончилось это благополучно для ЧК, но крайне неблагополучно для подполья.
  Пять лет азиатской жизни - сплошные шпиёнские дела...
  
  Потом?
  Потом дядя Яша тихо уехал на Урал.
  Он устроился расцеховщиком в бюро технического контроля конструкторского отдела.
  В это время его широко используют для разработки инженеров и спецов свердловских предприятий, подозревающихся в шпионаже и вредительстве.
  "Честный, умный, волевой, энергичный, инициативный. И с поразительными лингвистическими способностями. Прекрасно владеет немецким, знает эсперанто и польский. За несколько месяцев изучил коми-пермяцкий язык настолько, что его в Кудымкаре за своего принимали", - отмечено в рапорте о деятельности дяди Яши той поры.
  В конце концов, он обращает на себя внимание высоких московских начальников и в 1928 году оказывается в столице. Отныне дядя Яша - особо засекреченный спецагент.
  Якова Ножик больше нет.
  Дядю Яшу тщательно превратили в этнического немца Бруно Рудольфовича, а вот оперативный псевдоним оставили, только перевели его на немецкий язык: Messer.
  И вот уже Бруно Мессер, "инженер-испытатель авиационного завода Љ 22 в Филях", быстро оброс связями среди московских иностранцев, а также в богемно-артистической Москве, тесно связанной с дипломатическими кругами.
  Дядя Яша участвовал в операциях по перехвату немецкой дипломатической почты и в разработке взятых под подозрение контрразведчиков.
  На это ушли все годы вплоть до войны.
  Тринадцать лет.
  Триста двадцать одна операция.
  Шпиён из дяди Яши был отличный.
  
  С началом войны дядя Яша бомбардирует начальство рапортами с требованием незамедлительно направить его в действующую армию.
  И ему устраивают такое удовольствие: начались "командировки" в лагерь германских военнопленных под видом немецкого солдата.
  Уже в сентябре 1941 года Бруно Мессер с парашютом выбрасывается в район дисклокации опергруппы "Победители" под командованием капитана госбезопасности Д.Н. Медведева в немецком тылу. Детально разрабатывается новая легенда - биография Ганса Пауля Метцке,* немецкого обер-лейтенанта, чью роль дяде Яше предстоит исполнять далее.
  
  ---------------------------------
  * Метцке: так чекисты-начальнички перевели на немецкий дяди Яшину фамилию. Они, конечно же, имели в виду "резник", хотя, если быть точным, Metzger означает просто "мясник".
  ---------------------------------
  
  И вот 19 октября 1942 года на улицах города Ровно, столицы германского Рейхскомиссариата Украины, впервые появился кавалер двух железных крестов Ганс Метцке. Общаясь с офицерами вермахта, спецслужбами и высшими чиновниками оккупационных властей, дядя Яша собирал и передавал в "центр" разведданные.
  На его счету десятки замечательных диверсионных актов.
  Лично рискуя жизнью, дядя Яша неоднократно добывал такие сведенья, що они таки влияли на весь ход войны.
  Однажды он выкрал и переправил в Москву главного минёра (или - начальника минного планирования, точно не помню) полковника Зальца, а в другой раз передал Центру полный список с фотками тех, кого готовили в разведшколе "Saturn", "Jupiter" und der (weibliche Version) "Venus".*
  Ну, и так далее.
  
  --------------------------------
  *(Нем.) - "Сатурн", "Юпитер" и (женский вариант) "Венера"
  --------------------------------
  
  Кстати: именно дядя Яша, а не достославный Кузнецов, воспетый и рассекреченный, должен был осуществить физическое уничтожение рейхскомиссара Украины Эриха Коха.
  Погибший в марте 1944 года Кузнецов стал героем для книжонок и киношек, а дядя Яша остался на оперативной работе, оказался ещё больше законспирирован, и, соответственно, героем народно-героической мифологии так и не стал.
  Зато ушёл с немцами при отступлении, участвовал в боях, показал себя отменным офицером, и, дважды раненный, получил третий железный крест.
  
  А вот войну закончил... в Бразилии.
  По каналу ODESSA (аббревиатура от немецкого "Organisation der ehemaligen SS-Angehörigen", "Организация бывших членов СС") его переправляют в Латинскую Америку, дабы дядя Яша таки отладил всю эту их бодягу с работой международной нацистской организации-сети, призванной сохранить после поражения фашизма сам фашизм и СС.
  И дядя Яша отладил.
  Да как отладил!
  Аргентина и Египет, Бразилия и Германия, Италия и Швейцария, Новая Зеландия и Ватикан: таков далеко не полный список отработанных дядей Яшей маршрутов.
  Дядя Яша лично провёл по этим маршрутам Адольфа Эйхманна, Йозефа Менгеле, Эриха Прибке, Ариберту Хайма, Эдуарда Рошманна и тысячи другим, рангом и чином поменьше.
  Небезызвестный шеф ГЕСТАПО Мюллер отозвался о дяде Яше с большим уважением:
  - Этот Метцке прекрасный организатор! Побольше бы таких. Он помог многим истинным патриотам Германии СС найти своё убежище.
  И порекомендовал дядю Яшу СС оберштурмбанфюреру Отто Скорцени.
  Тому самому.
  Скорцени внимательно изучил дядю Яшину биографию, провёл с ним собеседование, и дал добро на привлечение теперь уже майора Метцке к самым тайным разработкам.
  Дядя Яша перебрался на работу в новую Федеративную республику Германии, созданную союзниками в 1949 году.
  Он проник в круги политических партий.
  Он нанимал лучших адвокатов для попавших под суд эсэсовцев, дабы по возможности затруднять судебное разбирательство.
  Он организовывал помощь бывшим эсэсовцам закрепляться в торговле или промышленности, чтобы пожинать плоды экономического чуда, возродившего Германию после войны.
  А также повсеместно и ежеминутно всеми силами пытался снова склонить германский народ к мысли о том, что члены СС были такими же патриотами, как и все немцы, выполняли приказы отечества, и, ни в коей мере, не заслуживают даже сотой доли тех нападок, которые на них обрушивают правосудие и общественное мнение.
  Так что, Семёнов-Ляндрес, написавший кучу книг о приключениях Штирлица-Исаева-Владимирова, был просто не в курсе: советские чекисты ЗНАЛИ местонахождение каждого нацистского преступника благодаря дяде Яшиной шпиёнской работе, но из чисто каких-то своих хитрожопых побуждений не фига не делали.
  Почему?
  Спрашивайте в архивах ЧК-НКВД-ОГПУ-МВД-КГБ-ФСБ! Там вам скажут, а я - я буду дальше рассказывать про шпиёна дядю Яшу.
  
  А он тем временем провалился.
  Впервые за тридцать пять лет шпиёнской деятельности!
  17 декабря 1951 года к дяде Яше направили нового, недостаточно проверенного радиста.
  Фамилия у радиста была Юри Яааксон: эстонский человек, со всеми вытекающими последствиями.
  Даже в самой его фамилии присутствовал явный момент торможения: Яааксон невозможно произнести вслух быстро, поневоле требуется некоторая заминка и остановка.
  Вот он и тормознул, лопухнулся, залетел, спёкся по самое не хочу, подставил товарищей, да так, что уже к вечеру следующего дня тамошние опера получили полный расклад про дядю Яшу.
  Но дядя Яша был такой шпиён, какого так просто не взять.
  То есть, он убежал, и через две недели, загримированный и с фальшивыми документами, на моторной лодке нелегалом приплыл в Польшу, откуда с огромными трудностями перебрался в Союз.
  
  Всё.
  С этих пор дядя Яша больше не был шпиён.
  Его таки посадили.
  Лично товарищ Сталин приказал обратить на дядю Яшу особо пристальное внимание, в результате чего дядя Яша оказался приговорён к 15 годам заключения за измену Родине.
  Какое-то время дядя Яша сидел вместе с небезызвестным Павлом Анатольевичем Судоплатовым. Ветераны-шпиёны много о чём разговаривали, вспоминая тех, кого того сами, а также тех, кого того враги и родная страна.
  Вместе с Судоплатовым дядя Яша симулировал помешательство, вместе с Павлом Анатольевичем до 1958 года находился в Ленинградской специальной психиатрической больнице, где оба они крайне успешно косили под невменяемость.
  Но и это тоже прошло, как проходит всё на свете.
  Досиживали оба во Владимировском централе.
  Освободившись в 1968 году, дядя Яша устроился работать сторожем на стройку.
  Именно тогда он впервые познакомился с моим папой, то есть - своим племянником.
  Ну, и, естественно, со мной.
  Мне было десять лет, и я стал для дяди Яши тем, чего у него никогда не было: семьёй.
  А вот с папой моим отношения у них не сложились: папа чем-то дяде Яше не угодил, так что, всё общение досталось мне.
  - Дядя Яша, а ты Сталина видел? - Спросил я однажды.
  - Нет. - Ответил дядя Яша. - Когда мне было? Я работал.
  - А кем ты работал? - Спросил я.
  И тогда дядя Яша задумался.
  - Знаешь, Шайя,* - сказал он, - давай поговорим об этом, когда ты подрастёшь.
  - А когда точно? - спросил я, будучи уже тогда въедливым до одури.
  - В 1990 году. - Ответил дядя Яша.
  - А ты доживёшь?
  - Даю слово.
  И дядя Яша слово сдержал.
  
  --------------------------------
  * Еврейский аналог имени Саша
  -------------------------------
  
  Впрочем, в том же девяностом году дядя Яша умер.
  Просто умер.
  От старости.
  Дядя Яша знал, что умирает. Он находился в полном сознании. Его последними словами были: "Ну, хватит мне. До свидания...", и закрыл глаза.
  На третий день после похорон папа мой зазвал меня к себе, и, немного смущаясь, оповестил:
  - Тебе это старый поц 22 года засерал мозги! Он никогда не был никаким шпиёном.
  - Как это? - Изумился я.
  - А так. - Папа вздохнул, и натянуто улыбнулся. - Фантазёр был этот наш с тобой дядя Яша. Трепло. Вся его биография - это сплошное враньё!
  - А как же все эти подвиги? Как же ордена? Как же срок за измену?
  - Подвиги? Ой, Саша, перестань! Он с тридцатого года работал в Луге кладовщиком, войну просидел в эвакуации - город Кемерово, где тоже был кладовщиком на железной дороге. После войны и вправду подсел, но не за измену, а за хищение... вот и весь его героизм.
  - Но - зачем? Зачем всё это было рассказывать МНЕ? Мне! Зачем?.. - Я нервно курил, и пожимал плечами.
  - А характер такой. - Папа тоже закурил, и мы долго сидели молча, глядя друг на друга.
  
  Дядю Яшу я простил через два дня.
  Дело в том, что мне по почте пришла бандероль.
  Небольшая такая.
  Он отправил её в предпоследний день своей жизни.
  За семью слоями толстой бумаги покоилась тетрадка в клеточку, а в тетрадке - от корки до корки! - вот этот выдуманный дядей Яшей сюжет жизни.
  Правда, я здесь сократил его в десть раз.
  Завершалась огромная эпопея шпиёнской жизни маленькой припиской:
  "Шайя, внучок. Прости, но ты единственный, кто оказался не в курсе моей непутёвой биографии. Во всём виноват Иосиф Виссарионович. Я действительно мог стать тем человеком, которого выдумал, но не стал исключительно из страха лично перед Иосифом Виссарионовичем. Когда ты спросил меня: видел ли я Сталина? Я сказал тебе очередную неправду. Прости меня и за это! Сталина я видел всю свою жизнь во сне начиная с 1919 года. Он приходил ко мне, и молча на меня смотрел.
  Никогда, Шайя, никогда он не сказал мне ни одного слова! Только смотрел, и от этого взгляда я чётко понимал одно: не высовывайся! Сталин следит, Яша, что бы ты таки не высунулся нигде и никогда...
  Только однажды он дал мне послабление, после войны: не снился целый месяц, и я на радостях совершенно потерял контроль. Об этом ты наверняка узнаешь от этого безжалостного человека: своего отца... меня посадили, Шайя, и я отсидел.
  Не сломался. Не стал стукачом. Простым мужиком в зоне от звонка до звонка - вот единственный подвиг за всю мою жизнь.
  Но я так не могу! Понимаешь? Фантазия всей моей глупой жизни - то, чего я так и не смог! Шпиён дядя Яша. Разведчик. Герой.
  Живите с миром!
  Дай Бог тебе, Шайя, и детям твоим, и внукам - всем, всем, всем! - мечтать о чём угодно, только не о шпионаже в пользу своей великой Родины. И жить - просто жить! - потому что сегодня в свои девяносто я говорю тебе: жизнь очень короткая...
  Но даже в этой коротенькой жизни на каждого из нас обязательно найдётся свой Сталин.
  Прощай.
  Ещё раз прости..."
  
  Я поставил на его могиле памятник.
  Из чёрного мрамора.
  Со всеми выбитыми на нём несуществующими орденами.
  И - надписью золотом прямо под пятиконечной звездой:
  "Шпиён дядя Яша"
  Как он того и хотел.
  
  
  
  
  Внутренняя эмиграция
  
  
  
  
  Я - внутренний эмигрант. Внутри себя я эмигрировал из Советского Союза.
  Как всякого порядочного эмигранта меня до сих пор гнетёт тоска.
  Тоска по своей утраченной Родине.
  Прошу обратить внимание на сочетание слов и их личное значение.
  Это моя тоска.
  Это моя утрата.
  Это только моя личная Родина.
  У всех остальных это всё происходит (по определению) как-то иначе.
  
  Я давно собирался разобрать свои внутренние же самоархивы. Хотя бы для того, чтобы понять: зачем я это всё вывез из исчезнувшего навсегда государства?
  Впрочем, не буду лукавить: это всё моя жадность. Я очень плохо расстаюсь с тем, что уже однажды стало моим.
  ОК: не будем переходить на личности, а лучше немножечко покопаемся в этих самых самоархивах.
  
  Вот фотография некой дамы. Видя эту фотку, я каждый раз хихикаю: даму звали Надежда Константиновна, да и фамилия у неё была просто зашибись, - Рупская.
  Пропустить такую диковинку ваш покорный слуга не мог просто по причине врождённого чутья на сюрреализм в окружающем мире.
  Обращаясь к ней, грассировал, и обязательно называл по имени-отчеству. Играл, понимаете, дедушку Ленина, и доигрался: Надежда Константиновна возомнила, будто у меня серьёзные намерения.
  - Где будем жить? - Спросила она. - У твоих родителей в эНске или поедем к моим в посёлок городского типа Саропулка?
  - Какая Саропулка? - Не понял я. - Зачем?
  Надежда Константиновна объяснила.
  Из объяснений выходило, что все её пять братьев (три родных и два двоюродных) растерзают меня на три тысячи маленьких Бергельсончиков, если я, как честный человек, на Надежде Константиновне не женюсь.
  - Вот только не надо пугать. - Сказал я, и гордо ушёл навсегда.
  Братья приехали через неделю.
  Все пять.
  Они шли за мной по оси координат, которую нарисовала им на листочке в клеточку Надежда Константиновна: пивбар "Встреча", кафе "Берёзка", буфет Дворца Офицеров, биллиардная Дома Актёра, общежитие Консерватории, джаз-клуб, телефон родителей, и так далее.
  Братья вышли в свой крестовый поход.
  Но дойти сумели только до биллиардной, где и сломались, как, впрочем, и все предыдущие братья всех предыдущих дурёх.
  Энск счавал их, перемолов крепкими зубами соблазнительных удовольствий.
  Но главное в этой истории то, что братья Надежды Константиновны до сих пор благодарны мне за это, и при встрече всегда говорят:
  - Спасибо, друган! Если бы не ты... где бы мы были?
  - В посёлке городского типа Саропулка. - Отвечаю я честно.
  Позже Надежда Константиновна вышла удачно замуж. Как выяснилось, я хорошо знал её наступившего муженька с экзотическим именем Сталинат Абдулаевич Жорбулды.
  Думаю, Надежда Константиновна заразилась от меня (половым путём) врождённым моим чутьём на сюрреализм: после замужества она стала зваться Надежда Константиновна Жорбулды-Рупская, что, поверьте мне, тоже звучит очень даже не хило.
  Сталината на фотках у меня нет, зато я помню: он очень просил называть его просто Толик, что мы и делали с удовольствием, потому что Сталинат-Толик поил нас за свой счёт во имя этой своей потребности - побыть какое-то время не Сталинатом Жорбулты, а просто Толиком.
  
  А вот - печальный интеллигент в несвежей троечке и в беленькой рубашке с галстуком того типа, о котором покойный мой друг Андрюша Вишневецкий говорил:
  - Зря ты, ужик, на шоссе выполз! Каток есть каток.
  Этот печальный интеллигент - я.
  Мне двадцать пять. Я только что понял, что молодости больше нет, и не будет.
  Но печален я вовсе не поэтому.
  История фотки заслуживает отдельного рассказа.
  Тут всё дело в Сталине, господа.
  Опять в нём, простите уж за такую навязчивость.
  Это была пора макулатуры. Все сдавали бумагу, чтобы получить за 20 кг оной книгу: "Лунный камень" или "Женщину в белом". Я тоже сдавал, тем более, что потом камень и женщину всегда можно было поменять на что-нибудь более читаемое (опять же, "более читаемое" исключительно для меня).
  По доброте душевной я ходил за хлебушком и кефиром для соседки, Эммы Яковлевны Фукс.
  Просто так ходил, потому что, знаете ли, имел такую человеческую потребность.
  И вот однажды, как сейчас помню, в пятницу, Эмма Яковлевна неожиданно вручила мне ключи от своего сарая.
  О, эти сараи, украшающие наш старый-престарый двор!
  Когда-то там хранили уголь и картошку, потом - одну картошку, а потом - потом уже сам не знаю что: хлам всякий, который и выкинуть жаль, и видеть уже сил нету никаких.
  - Саша, там есть много старых газет. Бери все: сдашь, получишь талоны, выкупишь книги. - Эмма Яковлевна всем всё растолковывала с тщательностью единственного сохранившего ум среди сумасшедших человека. - Я ничем другим тебя отблагодарить не могу. Поэтому - вот. И не спорь.
  Я не спорил. За свою жизнь я убедился, что спорить с Эммой Яковлевной, как и с другими известными мне дамами такого же человеческого характера, совершенно бессмысленное занятие.
  - Спасибо, Эмма Яковлевна. - Ответил я, и пошёл в сарай.
  Когда я попытался всунуть ключ в скважину навесного замка, оттуда вылез удивлённый муравей, и посмотрел на меня глазами партизана, который узнал вдруг, что война уже двадцать лет, как кончилась, и что, оказывается, уже двадцать лет таки можно не пускать под откос вражеские поезда.
  - Извини. - Сказал я муравью. - Я не потревожу твоего жилища. Я сейчас буду пилить дужку.
  И распил, после чего аккуратно отнёс замок вместе с муравьями в траву.
  Дверь сарая, скрипя, открылась.
  Прямо на меня глянул жутковатого вида велосипед "Дукс".
  У меня замерло сердце: дореволюционный! Фабрики Ю.А. Меллера! Такое разве бывает?
  Оказывается, бывает.
  Потому что дальше лежали пачками газеты, но я не сразу понял, что каждая пачка вмещает в себя ровно один год.
  Пачек было очень много.
  Я взял наугад верхнюю: "Известия" за 1955-ый.
  Потом заглянул в дальний угол справа.
  Там была стопка "Правды" за 1938-ой.
  Тут я и сел.
  Прямо на пол сарая, рядом с исторически небывалым велосипедом.
  
  А потом я перетаскивал всё это богатство к себе домой.
  А потом я отругивался от мамы и бабушки, которые пытались мне это запретить.
  А потом я пропылесосил всё, что перенёс, и сел читать.
  Эмма Яковлевна со скрупулёзностью делала абсолютно всё.
  В текстах передовиц были тщательно подчёркнуты химическим карандашом главные тезисы выступления вождей.
  В новостях - синим - важнейшие этапы большого и маленького Пути, аккуратнейшим образом, с восклицательными знаками и "нота бене" у края колонки.
  И только имя Сталина везде было подчёркнуто красным.
  На два раза.
  И я окунулся в ту историю, которой не знал, если, конечно, резонно перестать называть "историей" то, чему учили меня в ВУЗе и школе.
  Читал я без малого год.
  Открытие ТОГО мира ТОЙ СТРАНЫ сделало меня тем самым печальным интеллигентом с вышеупомянутой фотографии.
  Но с ума я не сошёл, и ярым антисоветчиком не стал.
  Я просто переварил прочитанное.
  Хотя, признаюсь, сил это потребовало очень и очень много.
  
  А вот - страшная фотка.
  На ней я со своими дочерьми.
  Теперь им под тридцать, а последний раз я их видел, когда старшей было семь, а младшей пять.
  В моей внутренней эмиграции им так и предстоит остаться навсегда детьми.
  На фотке мне столько лет, сколько им сейчас. И глаза у меня очень счастливые.
  Поэтому мне так страшно каждый раз эту фотку видеть: последний год моего счастья, последний, самый последний, потому что дальше - почти десять лет настоящего ада настоящего одиночества.
  
  А вот - фотография человека средних лет с сигаретой и в бороде.
  Это тоже я, но уже после эмиграции.
  Выжил, стало быть: вон рожа-то какая хитрая!
  Только седой.
  Только вот почему-то фотка эта на фоне книжной полочки, а на полочке - внимательней, смотрящий! - Вы в силу своего чрезмерного увлечения лицами упускаете нюансы хорошо сконструированного в смысле подсказки интерьера второго плана! - так вот: там, на полочке, если приглядеться, виден маленький портрет совсем другого человека, который, на самом деле, играет ключевую в этой моей фотографии роль.
  Сталин.
  Эмигрант внутрь себя, я благодарен ему за то, что моя эмиграция состоялась.
  А он - он всё также показывает мне нос, и я знаю: он прав!
  Он всегда прав, потому что он остался ДОМА, а я - я там, где я есть.
  
  Тетради с детскими стихами, тетради с подростковыми стихами, напечатанные на машинке стихи средних лет, компьютерные скреплённые на манер книги распечатки старшего среднего возраста...
  Документы, справки, выписки, копии счетов, старая бумажная рухлядь, и у меня никогда уже не хватит сил всё это привести в порядок.
  Да и зачем?
  Всё равно ведь Сталин опять оставит всех с носом.
  
  
  
  
  Волшебная сила искусства
  
  
  
  
  Это могло быть?
  О"К!
  Будем считать, что это было
  
  История первая.
  
  Некогда МХАТ поставил титаническую пьесу под названием "Залп Авроры".
  Моя тётя - Рива Михална, о ту пору студентка театрального училища имени Щукина, там играла в массовке комсомолку.
  Гигантское действо включало в себя что-то около трехсот артистов и статистов.
  Они играли вождей революции и революционные массы.
  По рассказу самой тёти Ривы, на этот шаг лично её толкнула исключительно нужда.
  Дело в том, что Ривочка всё время хотела кушать, а ещё она хотела купить себе новое платье и косыночку.
  Но происходящее уже с первого раза начало сводить молодую актрису с ума. Товарищ Сталин говорил цитатами из "Краткого курса истории ВКП (б)". Иной раз цитата охватывала две-три страницы сразу. Товарищ Ленин ограничивался репликами:
  - Совершенно верно, Иосиф Виссарионович!
  И:
  - Архи правильное решение!
  Нужно сказать, что тётя Рива была не просто правильная советская девушка.
  Она искренне верила в величие идей и пламенность сердец.
  Когда-нибудь я обязательно напишу о романтических людях той эпохи, но не сейчас: сейчас мой рассказ о "Залпе Авроры".
  - Я думаю, что мы начнем революцию 7 ноября по новому стилю, или 25 октября по старому. Как вы думаете, Владимир Ильич? - Реплика Сталина.
  - Совершенно верно, Иосиф Виссарионович! - Реплика Ленина.
  Рива бледнеет, и у неё начинается жуткая мигрень.
  - С врагами надо поступать по-вражески. Мы их уничтожим, и до конца! - реплика Сталина.
  - Архи правильное решение, Иосиф Виссарионович! Обратите внимание на эти слова, Феликс Эдмундович! (Это уже присутствующему здесь же на сцене Дзержинскому) - Реплика Ильича.
  И Рива почти теряет сознание.
  Вот такая оказалась чувствительная к сценической фальши девочка.
  Когда же Ленин спросил у Сталина совета, как ему лучше пройти в Смольный, чтобы не попасться постам, Рива бухнулась в обморок.
  Её унесли со сцены, и больше она никогда в театре не играла.
  Всё.
  Занавес.
  
  История вторая.
  
  В энском Театре драмы работал актёр, который обычно играл роль товарища Сталина.
  Говорят, очень был похож.
  Но...
  Ох уж, это но.
  Подкачала сексуальная ориентация.
  То есть, застукали его в одной из гримёрок с кавалером.
  Самое же ужасное заключалось вот в чём: сей конфуз произошёл прямо перед 7 ноября.
  Вообще, меня всегда несколько шокировала мистика этих мероприятий: ноябрьское празднование Октябрьской революции. Завораживает, знаете ли.
  Так вот: к наступающим ноябрьско-октябрьским праздниками планировалось ударной театральной вахтой отыграть тридцать спектаклей, и во всех этих спектаклях единственным исполнителем роли Вождя был этот самый застуканный с кавалером бедолага.
  То есть, без дублёра и второго состава в принципе.
  Катастрофа.
  Короче, дело решили замять.
  А как его замнёшь, если уже практически весь город знает? - всё! NN взят с пличным, и по статье о мужеложстве отправится после скорого суда в края далёкие: лес валить и в силу ориентации тяжелый петушиный хлеб под нарами отрабатывать...
  Странные это были спектакли.
  Едва Вождь выходил на сцену, зал давился от хохота, но хохота так и не было.
  Спазм галёрки. Судороги бельэтажа. Дикое напряжение партера.
  Все тридцать ударных театральных вахт.
  При абсолютном аншлаге.
  
  История третья.
  
  Ветеран Сергеич держал в гараже бюст Сталина.
  Большой такой.
  Метровый.
  Бюст стоял двадцать лет на полке, укрытый всегда чистой тряпицею. Если гараж и даже машину свою, "Москвич" первой модели, ветеран Сергеич помыть забывал, то тряпицу стирал хозяйственным мылом регулярно, два раза в неделю.
  А потом бюст упал.
  Просто упал, и всё.
  То ли полка прогнила, то ли съехал под собственным весом, то ли - время такое пришло.
  И упал этот бюст прямо на голову ветерана Сергеича.
  Удар был страшен. Сергеич умер, не приходя в сознание, прямо на месте.
  Труп нашёл сосед по гаражу, Петя, и вызвал милиционеров.
  Итак, место происшествия, осмотр и протокол, цитата из протокола: "Смерть произошла в результате удара Сталиным по теменной области головы".
  - Так нельзя. - Подумал про себя пишущий протокол милиционер, и стал исправлять написанное.
  "Смерть произошла в результате удара тупым предметом (предположительно бюстом) по голове".
  - Тогда уж не забудь указать номер бюста. - Ехидно заметил врач-криминалист.
  Пишущий выругался, и стал писать по третьему разу.
  "Смерть произошла в результате падения на голову потерпевшего тяжелого предмета, предположительно - изготовленного из камня изображения верхней части Сталина..."
  Теперь уже ржали все, включая участкового и двух санитаров морга, приехавших на труповозке.
  - Да мать его! - Заорал пишущий, и сел писать на четвёртый раз.
  "Смерть произошла в результате несовместимого с жизнью удара тупым предметом по голове".
  И поставил точку.
  После чего тихо, но очень внушительно сказал:
  - А тому, кто тут ещё комментарии всякие давать будет, я лично сталинские репрессии устрою!
  Так что, больше никто ничего комментировать не стал.
  А зачем? И так уже всё было достаточно времени довольно прикольно.
  
  История четвёртая.
  
  Я прихожусь каким-то очень дальним родственником Илье Эренбургу.
  И вот какую историю про этого замечательного писателя рассказывают у нас в семье.
  Эренбург написал роман "Буря".
  Роман сильно ругали.
  Одни говорили, что слишком уж явно и усердно Эренбург восхищается буржуазной Францией, любовно описывая всякие там шантаны.
  Другие кричали:
  - Где советский человек? Почему так мало места в романе отведено трудовым подвигам и русскому характеру? Это непозволительно!
  Третьи прямо называли Эренбурга космополитом, и требовали "Бурю" запретить...
  Эренбург же всегда оставался спокоен.
  Он был искушён в советских интригах, и заранее приготовил телеграмму от одного из первых своих читателей, которую всегда на обсуждениях зачитывал критикам:
  "Читал ваш роман "Буря" тчк очень понравился тчк Сталин тчк"
  Как правило, все присутствующие тут же вставали, и устраивали бурную овацию товарищу Сталину.
  А заодно - Эренбургу с его романом "Буря".
  Жаль, что я этому приёму так и не научился: кишка тонка.
  Как говорила по этому поводу моя покойная прабабушка:
  - Такие времена, що даже евреи таки разучились выживать...
  И каждый раз смотрела на меня с ужасом:
  - Що будет с мальчиком? Що будет...
  
  
  
  
  
  Картинка
  
  
  
  
  Я не очень люблю современных модернистских художников.
  Не моё это. Не моё...
  На самом деле, если такой художник выражает через свои художества свободу творить, то я - я через свою не очень любовь выражаю свою свободу переживать катарсис.
  Помню, в третьем классе начальной школы нас заставили писать сочинение: "Почему мне нравится сказка "Буратино" Н. Толстого".
  А я написал сочинение о том, почему мне она не нравится.
  Получил двойку, и очень серьёзный разговор с папой о том, что и как нужно делать, чтобы иметь-таки социальную адаптацию, а не социальную конфронтацию.
  Но я так и не научился идти за деревянными людьми к Счастью.
  
  Вот Вам история этой не очень любви без купюр и стеснения, если, конечно, лично Вам ещё не надоели все эти мои истории про Сталина.
  Потому что даже история не очень любви опять сведётся именно к И.В., уж не обессудьте.
  Но - по порядку, дамы и господа.
  По порядку, без суеты и спешки.
  Итак.
  
  В ту пору я страстно ухаживал за одной весьма популярной дамочкой по имени Тереза Васильевна.
  Выдающихся форм была дамочка! Просто Альпы и Апеннины, благополучно соседствующие с Большим Каньоном и совершенно умопомрачительной обратной стороной Луны.
  Так вот: моим соперником по обладанию искомой Терезой Васильевной был художник-модернист с отвратительной фамилией Гóбот.
  Гóбот брал кисть, прищуривал левый глаз, и выводил прямо посреди холста большой красный овал.
  Потом, задумчиво осматривая слегка искривленные края этого овала, решительно вскрикивал:
  - Да-да! Именно так!
  И резко перечеркивал этот самый овал ядовито желтыми горизонтальными полосочками.
  Вся эта писанина обзывалась как-нибудь гордо и с намёком: "Конец Красноты" или "Бифуркация red".
  Потом он брал другой холст, стряхивал на него кисти, и получившееся чёрное пятно разрывал оранжевым зигзагом самого подозрительного вида. После чего тщательно прорисовывал в правом верхнем углу некую соплю такого сиреневого цвета, что у всякого порядочного человека сразу же начиналась стойкая идиосинкразия к автору, а у непорядочного - у непорядочного весьма существенно обострялась вся его непорядочность. Порой у меня вообще складывалось ощущение, что Гóбот сознательно малюет только то, что именно меня должно раздражать и дёргать за ниточки нервов.
  Да! Чуть не забыл: всё только что описанное художество вместе с чёрным пятном, оранжевым зигзагом и соплёй Гóбот обозвал: "Гроза в Харбине. Вертинский".
  Какое ко всему этому имел отношение Александр Николаевич Вертинский, почему Харбин и где именно изображена гроза, ответов не было даже у самого Гóбота.
  Зато была обязательная гадостная муть на душе, как стойко впечатление от визуального ряда.
  Сам Гóбот полностью походил на свои картины.
  Такой же мутный и нечистый.
  С таким же душком и упорным отсутствием внятного сюжета.
  
  Однако Тереза Васильевна, в отличие от меня, Гóбота воспринимала совсем иначе.
  Её маленькую душу Гóбот толкал на маленькие же преступления против основных законов и правил.
  Так сразу же после "Бифуркации red" она отдалась ему на балконе, причём главную роль в акте отдачи играли зрители внизу.
  Харбин с грозой и Вертинским обошёлся ещё дороже: Тереза Васильевна рванула на такси к цыганам, купила героин, сделала себе укол, и два часа насиловала Гóбота в интерьере своих пойманных галлюцинаций.
  
  И тогда я придумал хитрющий ход.
  Я нарисовал Сталина.
  Того самого, который приходил ко мне во сне.
  Со всеми подробностями, дамы и господа, как это и было во сне моём, because only true realist can convey the true nature of fear.*
  
  --------------------------------------
  *(Англ.) - потому что только истинный реалист может передать истинную природу страха.
  ---------------------------------------
  
  Тереза Васильевна, увидев картинку мою, взвизгнула, и замерла.
  Пот стекал по челу её.
  Ложбинка между тем местом в декольте, где фокусируются в первую очередь мужские взгляды, вздымалась и опадала, подобно океанской поверхности.
  - Мать твою. - Сказала Тереза Васильевна.
  Потом ещё раз вздрогнула, и добавила с мукой в голосе:
  - Здравствуй, папа. Вот и тебя, подлец, нашла кара Божья.
  
  Отвлекусь, чтобы пересказать (по крайней мере - попробовать описать) хотя бы часть изображённого на той моей маляве в Вечность.
  Прежде всего, фигурки музыкантов: трубач, дующий в скрипку, скрипач, водящий смычком по клавишам трубы, пианист, играющий на шахматной доске, и остальные, которым вообще не досталось никаких инструментов, кроме их собственной души.
  Каждая душа при этом, будучи ярко индивидуальной, отражала собственную же форму пустоты, и издавала свой, вполне видимый на картине моей, звук.
  Затем - сам Сталин: он являл собой и фон картины, и цвет её, и форму, и содержание.
  Короче, один к одному, как у меня во сне.
  К этому стоит добавить, что ни до, ни после этого полотна я никогда ничего не рисовал.
  Всё.
  Возвращаемся из описания к действиям.
  
  Тереза Васильевна между тем продолжала ловить личные свободные ассоциации.
  - Кара. - Сказала она. - Кара, папочка, всегда настигает того, кому предназначена. Теперь-то ты это знаешь.
  Дальше произошло непредвиденное.
  - Знаю. - Ответила моя картинка.
  - И каково оно тебе? - Поинтересовалась Тереза Васильевна.
  - Соразмерно греху. - Отвечала моя картина голосом Терезиного папы. - Сильнее страдал только Каин, да и то лишь первую тысячу лет.
  - Это правильно. - Тереза улыбнулась. - Будешь ещё так с дочечкой поступать?
  - Никогда. - Голос папы сорвался. - Да если б я знал...
  Картинка пошла мелкой рябью, музыканты дружно сыграли что-то невообразимо грустное, а когда вся эта музыка достигла коды, Терезин папа спросил:
  - Ты простишь меня когда-нибудь?
  - Нет. - Отвечала Тереза. - Не прощу.
  И, дабы прекратить затянувшуюся мизансцену, повернулась ко мне.
  - Сволочь ты, Шура, вместе со своим Сталиным.
  И ушла.
  Навсегда.
  
  Однако на этом история не кончилась.
  Едва Тереза Васильевна покинула меня и мою картинку, картинка обратилась ко мне.
  - К Гóботу пошла. - Сказал Сталин. - Что делать будешь?
  - Ещё не решил.
  Мой честный ответ Сталина сильно разочаровал.
  - Нэ джигит. - Презрительно изрёк Сталин. - Совсэм не джигит! Слушай, тебе его убить надо, понимаешь?
  - За что, Иосиф Виссарионович? За то, что она сделала выбор не в мою пользу? Так это не Гóбот виноват...
  - Правильно! Вот это - позитивный подход! Начни с неё! Женщин всегда виноват, потому что нэ виноватый женщин - это уже обязательно виноватый мужчин! Бери кинжал, режь Терезу, потом беги к Гóбот, и делай в этот Гóбот сто двадцать семь дырок со смертельным исходом!
  - Не хочу.
  - Как - не хочешь? Почему - не хочешь? У тебя что - совсем честь и достоинства нэт?
  - Выходит, что нет.
  Я вдруг понял: картинка моя неправильная. Не надо таких картинок на этой земле. Не надо.
  И тогда я схватил картинку двумя руками, и я попытался ей порвать, но мне не хватило сил.
  И я тогда развёл в ванной костёр из газет, и я тогда попытался картинку сжечь; но картинки тоже не горят, как и рукописи, и я только опалил себе брови на этом бессмысленном огне.
  Уже безбровый, я бросился к телефону и позвонил Гóботу.
  - Скажи мне: как уничтожить картину? - Спросил я.
  - Никак. - Ответил Гóбот.
  - Но почему? Почему?..
  - Потому что она в тебе, и, чтобы убить ее, тебе нужно убить себя.
  Я осторожно положил трубку.
  Картинка валялась на полу, и смотрела на меня всем Сталиным изнутри себя.
  - Выбирай. - Голос Сталина изнутри картинки звучал буднично и немного устало. - Либо ты пойдёшь и убьёшь своих врагов, либо тебе придётся убить себя.
  И я выбрал.
  Мне просто ничего другого не оставалось.
  
  Тереза умерла сразу.
  На следующий день мне позвонили, и кто-то из наших общих знакомых поведал мне с жуткими подробностями всю правду о смерти Терезы.
  - Она пришла домой, включила воду, набрала ванну с пахучей пенкой, а потом лежала в этой пенной воде, как Афродита в прибое, и ждала: когда часы пробьют полночь. Ровно в двенадцать Тереза убила себя, стянув ногою в ванну электроплойку, заблаговременно включенную и приготовленную.
  Так она и ушла, смешав стихии, в яркой вспышке электричества и воды.
  С Гóботом пришлось повозиться.
  Он категорически сопротивлялся ещё пять лет.
  Умер Гóбот от цирроза, совершенно испившись.
  Картинки свои он перед смертью облил кислотой.
  Не знаю уж, была ли кислота серной, но даже спустя десятилетия в том месте, где Гóбот убил себя и картинки, стоял острый запах тухлых яиц.
  Все эти пять лет моя собственная картинка была захована в специальную нишу за шкафом.
  По смерти Терезы слегка поблёкли музыканты - я специально вынимал и смотрел.
  Когда же свершилось отмщение Гóботу, картинка стёрлась вся: я ведь не выдержал, и снова вынул её из ниши, но обнаружил только чистый лист.
  Впрочем, и с чистого листа ко мне исхитрился обратиться Сталин.
  - Ты убил их, батоно! Молодец. Теперь тебе осталось только выдвинуть себя кандидатом в депутаты! Давай, ещё можно успеть к ближайшим выборам!
  - А вот этого вы от меня не дождётесь никогда! - Вскричал я, спрятал чистый лист картинки обратно в нишу за шкафом, и больше ни разу в жизни его не достал.
  Есть вещи, на которые я не смог бы пойти ни при каких жизненных обстоятельствах ВООБЩЕ.
  
  
  
  
  
  Власть и милость
  
  
  
  
  Гриппозным февралём лежал я в полудрёме,
  Лежал уже почти двенадцать дней подряд.
  
  Прямо стихи.
  А на самом деле - в крови токсины, в глотке пробки, во всём теле ломота и вирус, а в голове депрессия...
  Путался в мыслях, заходился кашлем, взрывался чихом, и вообще - чувствовал сам себя крайне неуютно.
  Особенно раздражало ощущение безвластия: то есть, я вообще никак не мог повлиять на ситуацию в своём организме.
  Оставалось только ждать, и я ждал, периодически впадая в тяжелый сопливый сон.
  Вот в одном из таких снов, слабенький и несчастный, я встретил Сталина.
  
  Сталин стоял у окна в большой светлой комнате Кремля.
  Почему это Кремль, я не знал, но был твёрдо уверен: нигде иначе Сталин вот так вот у окна стоять не станет.
  - Пришёл уже. - Констатировал Сталин. - Вон там садись, подальше, а то, понимаешь, ходячий зараза, а не человек. - Потом, не оборачиваясь, добавил. - Зараза безвластия и неорганизованности. Но мы, большевики, твёрдо знаем, КАК и ЧТО делать с этой заразой.
  Он подошёл к столу, и, так и не взглянув на меня, сел, открыв какую-то папку.
  - Ничего личного. - Сказал он. - Но если таким, как ты, воля дать, ой-ёй-ёй, какой бардак будет. Причём, везде, куда вы со своей неорганизованностью только дотянуться сможете. Что, возразить хочешь?
  - Да как сказать... - Я чихнул, проворно прикрыв рот ладошкой. - Извините.
  - Извинить не могу, - Сталин поморщился, - могу только взять во всём руководство на себя. Говори.
  - Почему обязательно бардак? - Спросил я. - Лично я способен на большее. - И сам изумился тому, что сказал. - В смысле, я очень организованный и целеустремлённый человек. Могу и умею работать. Способен ставить самостоятельные цели и достигать. Да и вообще...
  Я замолк, потому что всю дорогу моего высказывания Сталин смотрел.
  На меня и внутрь меня смотрел.
  Смотрел, не мигая.
  Короче, я смешался, сбился, и опять оглушительно чихнул.
  - Извините. - Пробормотал я опять, и стал утираться платком.
  - Второй раз просишь. А я тебе ведь уже сказал: не моё это дело - извинять. И не проси больше, слушай. Нэ испытывай мой терпение.
  - Я понял. Но на вопрос то вы ответить можете?
  - На вопрос. - Сталин стал ломать папиросы и набивать трубку. - Мы, руководители людей, нэ виноваты в том, что вы, люди, нас нэ любите. Потому что вам всё равно, - кого нэ любить: какой власть не поставь, вы любой любить нэ будете. Вот я тебе сказал: мы, большевики, знаем, КАК справиться с заразой безвластия. Тебе бы радоваться: ай, слушай, хорошо-то как! Меня вылечат! Во мне порядок будет! Но нэт: ты сразу в амбиции полез, едва я тебе условие назвал, при котором твой лечения возможен: надо власть внутри мнэ передать. Вот тут ты и перестал быть нормально разумный. Ты сразу про болезнь свою забыл! Потому что тебе уже сейчас твой болезнь не важно, если речь о передачи власти идёт.
  - С ума сойти. - Только и пробормотал я, не находя в его объяснениях ничего, кроме чистой правды. - Вы правы. На чисто рефлекторном уровне выстраивается защита...
  Но Сталин даже слушать не стал.
  - Вы нэ оставляете нам выбора, и мы вынуждены действовать с учётом твоего неумения справиться самому при активном сопротивлении факту передачи власти тем, кто справиться может, то есть - нам. Слушай, а ты ВООБЩЕ выздороветь хочешь? - Спросил Сталин.
  - Очень. - Ответил я. - Так надоело болеть...
  - Тогда знай: власть, переданная нам, это и есть выздоровление. Мы, большевики, нэ случайно реорганизовали свою партию во всеобъемлющую организацию контроля за властью людей в себе самих. Вот ты говоришь: я могу. Я умею. Ты хочешь своё в себе и над собой единоначалие. Молодец! Умный. Единоначалие есть - ответственные есть. Два начальник над одним делом, - и всё, слушай: нэт ответственный. Потому что уже нэ поймешь, кто отвечает: то ли тот, кому дело поручил, то ли тот, кого контролировать ставил. Но мы, большевики, если уж за что-то берёмся, то всегда несём полный и единственный ответственность за результаты своего управления, потому что только мы, большевики, знаем: как сделать правильно!
  Я невольно хмыкнул.
  Фраза о "единственно правильном" больно резанула меня по сердцу и нервам.
  Ну, ей богу, нельзя же так!
  - Можно. - Сталин опять читал моих мыслей. - Потому что нам, большевикам, иначе нэльзя. Прэвэду тебе один простой пример. Железнодорожный человек на службу большевиков взяли, он работает, а тут - вах! Белые станцию захватили. Что сделают белые с этот железнодорожник? Да ничего. Этот железнодорожник белым нужен, они его на работе оставят. А что они сделают с контролировавшими этот железнодорожник коммунистами? Да повесят! Расстреляют! Поэтому я говорю тебе: всегда для большевиков во главе угла стоит момент очень большой ответственности за всё и везде!
  Сталин сделал внушительную паузу. Я тоже молчал, потому что просёк уже: к чему он клонит.
  - То же самое с тобой. - Сталинский голос обволакивал меня, и вёл за собою, как запах котлеты оголодавшего паса. - Болеть будешь, умирать будешь, искать выход будешь, на помощь звать будешь, но потом - всё равно! - Сталин виноват, скажешь. А что Сталин, слушай? Сталин только порядок хочет. Сам ты порядок не можешь, Сталин и большевики зовёшь. А всё почему? Всё потому, что Сталин и Партия - это интеллектуальная и моральная элита страны, ведущая весь народ вперед, орден светлых меченосцев - фанатиков святой веры. И, кстати, если ты ещё нэ понял: мы будем вечно стоять на страже принципов этого ордена чистых меченосцев, нещадно пресекая любую попытку любого члена партии превратиться в сборище тупых, ленивых и алчных мерзавцев. Ты понял?
  Я понял.
  Настолько понял, что решил проснуться.
  Хотя - долго ещё не мог сообразить: проснулся ли я, или всё ещё сплю?
  Уж больно странные у меня были в голове мысли.
  
  Я думал о том, что такое Власть.
  И постепенно проникался этой самой идеей жуткой, совершенно отчётливо смертельной ответственности, которая мгновенно нависает над каждым, кто власть эту себе урвал, ибо перед каждым, урвавшим власть, встает дилемма, как эту власть не потерятью
  - Может быть, в этом причина жестокости? - Думал я. - Жестокости, как естественной составляющей власти...
  Но тут же прервал себя.
  - Дурачок. Ты кому поверил? Разве можно верить им, Саша? Ведь всё, что говорит тебе Сталин из твоих снов, это конкретная пропаганда им своего образа, чтобы завоевать у населения уважение и доверие к себе. Они вербуют тебя! Будь начеку!
  Должен сказать, что этот, прервавший меня изнутри, так меня ни в чём и не убедил.
  Впрочем, как и Сталин.
  Я пока ещё решения не принял.
  Пока я ещё толи сплю, толи нет.
  Словом, болею я ещё, вот.
  И до выздоровления, судя по всему, путь мне предстоит весьма не близкий.
  
  
  
  
  
  Театральный роман
  
  
  
  
  Из крепостного театра тоже вышло много великих артистов.
  Впрочем, во все времена и во все эпохи кто-то откуда-то выходит, будучи не в силах уже сидеть там, где ему положено.
  Однажды я попал в Казахстан, уехав туда на студенческую побывку с моим однокурсником по институту Султаном Абабаевым.
  Вначале нас кормили. Я сразу понял: конкретно здесь уже давно догнали и перегнали проклятый Запад по количеству баранины и коньяка на душу населения.
  Но более всего меня поразил глава рода - прапрадедушка Султана, Асан Нурсултанович.
  Ему было сто десять лет.
  У него имелись Георгиевские кресты за Первую мировую и ордена Славы за вторую, плюс штук сорок всяких других наград, включая весьма экзотические многолучевые звёзды, а также пара ромбических орденов с иероглифами и три совершенно квадратных медали, сплошь покрытые арабской вязью.
  На шее, поверх весьма пропылённого пиджака, висела золотая цепь в палец толщиной, а на цепи - золотой же орёл с портретом Ленина-Сталина в цепких когтях мускулистых лап.
  - Лично от товарища Президент Республики Казахстан Назыр-бая в честь Победы над Гырмания. - Сказал аксакал.
  - Очень впечатляет. - Я искренне удивлялся награде.
  А потом уже, изрядно поддав, осмелел и спросил:
  - Асан Нурсултанович, а вы Сталина видели?
  - А то. - Ответил старый казах. - На каждом съезде партии в период с VI съезд РСДРП (б) в 17 году по XIX съезд, когда переименовали ВКП (б) в КПСС и реорганизовали центральных органов власти, сформировав состав руководящей "пятёрки" в составе Бюро Президиум: Сталин - Маленков - Берия - Хрущёв - Булганин. А что?
  - Ничего. Просто мне интересно: какой он, Сталин, был в жизни?
  Аксакал кивнул, и узкие глаза его сощурились ещё больше.
  - Я скажу тебе так. Сталин был, как мы. Совсем, как мы, если весь это наш "мы" вместе собрать.
  Ответ поразил меня своей точностью.
  Вот уж, действительно: какие мы, таков и Сталин.
  Всегда и везде.
  
  Колхоз, где мы гостили, назывался красиво: "Буржуйларға өлiм!", что в переводе означает "Смерть буржуям!".
  Перед правлением колхоза стоял странный памятник: некий матрос на лошади, явно в сильном подпитии, показывал рукой с зажатым маузером на бескрайнюю степь.
  - Бiздiң төраға бiрiншi: Ершов Ванясы "Авроры" мен теңiзшi! - Объяснил мне кто-то.
  Было это на третий день празднования нашего появления.
  К этому моменту я уже понимал местных без перевода:
  - Первый наш председатель: моряк с "Авроры" Ваня Ершов!
  - Батырлық еркек! - Отвечал я, что на языке древних казахов означало:
  - Геройский мужик!
  Тут меня кто-то осторожно тронул за плечо.
  Я обернулся; причём меня так сильно качнуло алкогольным ветром, что я почувствовал себя тем самым Ванясы "Авроры" мен теңiзшi, памятник которому с таким яростным революционным порывом указывал маузером степную дорогу к счастью.
  И обмер.
  Передо мной стояла немыслимой красоты дама в чёрном элегантном платье от Коко Шанель.
  - Вы позволите отвлечь вас на несколько минут, Александр, от созерцания местных шедевров увековечивания революционной поры?
  - Безусловно! - Вскричал я. - Я ваш навеки!
  - Навеки не надо. - Сказала чудесная дама, и представилась. - Алиса Моисеевна Рабинович, инструктор обкома партии по идеологической работе. - После чего тяжело вздохнула, и тихо добавила. - Попробуйте перевести это на казахский.
  - Идеологиялық жұмыс бойынша партияның обкомының Әлиса Моисеевна Рабинович, нұсқаушысы. - Выпалил я.
  - Вот именно. - Сказала Алиса Моисеевна. - Но это единственное место, где я таки могу рассчитывать на карьеру в родной партии. А как с этим у вас?
  - С чем? - Не понял я.
  - С партийной карьерой. - Сказала Алиса Моисеевна.
  - Никак. - Честно признался я, и попробовал перевести разговор на более приемлемые между мужчиной и женщиной темы.
  - Это потом. - Строго отвечала мне Алиса Моисеевна.
  - Но я могу надеяться?.. - Голос мой, отработанный годами практики, звучал глубоко проникновенно.
  - Причём здесь надежды? - Она пожала плечами. - Я запланировала наш с вами секс ещё до вашего приезда сюда, как только товарищи из КГБ сообщили мне о ваших намерениях посетить наш "Буржуйларға өлiм!".
  - Товарищи? - Я начал трезветь. - Запланировали? Погодите-ка...
  - Вот только не надо паники. - Алиса Моисеевна строго погрозила мне ухоженным пальчиком. - К вам претензий нет. Просто до того, как мы пойдём делать любовь, я должна кое-что уточнить. Первое: зачем вам понадобилось спрашивать уважаемого Асана Нурсултановича о Сталине? И второе: оттуда вы знаете в совершенстве казахский язык? Вас, я надеюсь, не затруднит дать мне, - она ослепительно улыбнулась, - маленькое интервью?
  - Боже мой, какие, ей богу, мелочи! По первому пункту скажу так: был пьян, увидел на медали профиль Иосифа Виссарионовича, и, по нетрезвому полёту ассоциаций, ляпнул вопрос. По второму пункту - ещё проще: казахского не знаю, никогда не учил, но с детства очень восприимчив к живой речи. Так, находясь в 1979 году на отдыхе в Гаграх, после трёх дней хождения по оным Гаграм стал бойко общаться с местными. С абхазами - на абхазском, армянами - на армянском, а грузинами - на грузинском языках, включая соседних отдыхающих такими же дикарями, как я, семью узбеков, с которыми заговорил по-узбекски. Всё.
  - Нет, к сожалению - Алиса Моисеевна вздохнула. - Эпизод в Гаграх нами учтён. Однако вы, Александр, так и не послушались советов старших, и не стали учиться на языковом факультете университета. Вопрос: почему?
  - Ответ: бесполезное это дело. Уточняю: способность на третий день выучить любой язык возникает лишь при спонтанном контакте и обязательном употреблении алкоголя. Причём, чем более интенсивной является алкоголизации, тем быстрее я осваиваю языки. Таким образом на языковой факультет университета я не пошёл, опасаясь спиться раньше времени.
  - А вот это уже действительно всё. - Алиса Моисеевна протянула мне руки. - Люби меня, Саша! Мы с тобой заслужили много-много счастья!
  Жест был несколько театральным, но мне такая театральность сильно импонировала.
  Я давно уже не заводил таких вот, насквозь театральных, романов.
  
  
  
  
  
  Случай в школе
  
  
  
  
  После окончания Пединститута я какое-то время работал в сельской школе: литературу преподавал и р. язык, согласно полученной вузовкой специальности, а также - при резком дефиците специалистов среднего образования, - историю с географией и биологию с физкультурой.
  А потом сменилась директор: на место ушедшего на заслуженный отдых в виде пенсии директора, настоящей учительницы Марьи Ивановны, приехала лет тридцати дама, до того работавшая в ОБЛОНО инструктором.
  Я пришёл к ней, типа - представиться, но она меня не приняла.
  - Я с вами разговаривать не стану. Будь моя воля...
  - А в чём дело? Почему?
  - Потому что вы - оккупант!
  Вначале я не понял.
  А когда понял, то быстренько уволился.
  Эта особь действительно считала, что я, будучи по национальности тем, кто я есть, оккупировал русскую литературу.
  А заодно - р. язык, историю с географией и биологию с физкультурой.
  Ну, да Бог с ней.
  Я хочу рассказать о другом.
  
  Уволившись, я поплёлся в Комитет по образованию города моего родного, эНска, чтобы, значит, опять же, по специальности работать.
  То есть, не унялся я, посчитав данный случай сугубо единичным и частным проявлением личной глупости вышеупомянутой директрисы.
  В Комитете по образованию мне обрадовались.
  - Есть место в школе для одарённых детей с физмат уклоном. - Сказали мне. - Только будьте готовы: там с гуманитарными направлениями дело обстоит чрезвычайно напряженно.
  - Это как?
  - А вот так. Во главе школы стоит архи известнейший академик Арнольд Шалвович Крапивный, у которого, извините, на все предметы, кроме физмат профилирующих, взгляд исключительно факультативный. То есть - физ и мат прежде всего, а на остальное - что останется. Словом, мы вас обязаны предупредить: по причине весьма специфических взглядов академика на нужность или НЕ нужность тех или иных школьных предметов, в этой его физмат школе за отчётный период уже сменилось тридцать два словесника, историка и естественника. Пойдёте?
  - Пойду. - Отвечал я.
  И пошёл.
  
  Скажу вам прямо, это было что-то с чем-то: большего удивления я в жизни своей не испытывал никогда.
  Знаете, есть много баек про странности людей науки.
  Так вот: байки врут! Люди науки гораздо страшнее всех баек, про них рассказанных.
  Едва я пришёл в первый день на работу, ко мне подлетел странного вида маленький и чрезвычайно худой старичок и стал меня обнюхивать.
  То есть, буквально - тыкаться носом во все места, включая самые интимные.
  - Вы что? - отшатнулся я. - Эй, перестаньте!
  Старичок перестал, но на лице его отразилось явное неудовольствие.
  - Запах одиночества. - Сказал он. - Вы не вступали в интимную близость, по крайней мере, месяца два. Сие может оказаться весьма опасно для тех, кому вы станете рассказывать о Пушкине. Особенно нашим дамам из старших классов. Пушкин и без того опасен в сексуальном плане, а тут ещё ваш острый недокоитус...
  Я ошалело моргал.
  Тут к старичку подскочила некая дама, по габаритам сравнимая только с танком Т-34.
  - Арнольд Шалвович! Вася загоготал!
  - Ага. - Академик (а это, как выяснилось, был именно он) радостно подпрыгнул три раза в высоту на месте. - Смогли всё-таки. Рад. Ну, а вы... (Взгляд его упёрся в то место, которое он до этого нюхал). Вас я допущу до преподавательской деятельности сугубо после первичного удовлетворения вами ваших половых потребностей. Всего доброго.
  И убежал, как я понимаю, смотреть на загоготавшего Васю.
  - Вася - это робот. - Сказала Т-34. - Его третьеклассники сделали из собранного в институтах Академгородка металлолома по чертежам, найденным среди собранной же в Академгородке макулатуры. Идите, голубчик, делайте, что Арнольд Шалвович велел! Удачи вам.
  И угрохотала, продавливая гусеницами паркет, в ту же сторону, что и академик.
  Короче, на этом моя карьера в физмат школе кончилась.
  Нет, я, конечно же, нашёл где и как решить проблему недокоитуса, но в подведомственное академику педагогическое учреждение не вернулся.
  
  Не вернулся, ибо той же ночью мне приснился Сталин.
  Сталин, рассказывал Берии и Ворошилову что-то, по-видимому, очень смешное.
  И было это смешное про меня, потому как именно на меня Сталин во время рассказа пальцем всё время показывал, да и оба его слушателя в мою сторону бросали весьма недвусмысленно иронические взгляды.
  Я напрягся, и услышал последнюю фразу:
  - И он, слушай, пошёл к своей знакомой, и рассказал ей про то, что ему академик сказал, и знакомая эта вскликнула: "какое варварство!". А потом они до часа ночи говорили о свободе личность в тоталитарном обществе, и пили, понимаешь, водку, пока не улеглись на её узкий-узкий диванчик, где она ему прямо приказала: "Меня люби!", а он - он НЭ СМОГ!
  Тут вожди дружно и весело засмеялись.
  И я не выдержал.
  - Иосиф Виссарионович! - Сказал я, стараясь быть спокойным хотя бы в голосе. - Я не смог от водки. У меня всегда так: чем больше водки, тем сильнее хочу, но тем меньше шансов. А у вас?
  - Что - у меня? - спросил Сталин.
  - Как у вас нынче с этим делом?
  - У нас? - Сталин жестом отпустил Берию и Ворошилова, и оба они мгновенно растаяли в воздухе без остатка. - У нас с этим делом никак! Совсэм никак. Но - именно поэтому мы так дружно смеёмся над вашими глупыми земными проблемами, полностью освободившись от них ЗДЕСЬ.
  - Здесь - это где? На том свете, что ли?
  - Зачем на том свете? - Сталин обвёл рукой вокруг себя. - В Кремле. Разве сам не видишь?
  И я увидел.
  Это действительно был Кремль, но не тот, про который вы подумали, а некий собирательный Кремль изо всех, когда-либо существующих на земле Кремлей.
  А ещё я увидел надпись, висящую перед входом в этот Кремль.
  Надпись была такая: "Школа руководящего всем состава"
  -Школа? - спросил я удивлённо?
  - Конэчно, школа. А как иначе?
  - А вы - вы, конечно же, директор...
  - Нэт. - Голос Сталина погрустнел. - Нэ директор. Сторож.
  И я от неожиданности проснулся.
  
  
  
  
  
  Хрущоба мира
  
  
  
  
  Хабибуллин, - вот как была его фамилия.
  Конечно же, Хабибуллин.
  Вспомнил я всё-таки.
  Три дня вспомнить не мог, но вспомнил.
  Уастковый милиционер старший лейтенант Хабибуллин, прервавший один из самых впечатляющих моих снов со Сталиным своим звонком в дверь в связи с плановой проверочкой: ктой-то, мля, квартирку подозрительную номер три по улице Красных Партизан дом один снимает?
  А квартирка была - супер.
  Больше скажу: ни до, ни после в ТАКОЙ хрущобе лично мне живать не приходилось.
  Но давайте по порядочку, неспешно и с расстановкой.
  
  В те трагикомические времена я уже вышел с соседней станции и практически прибыл на первый путь. То есть, развёлся, и жил совершеннейшим анахоретом в съёмных, условно жилых, помещениях.
  Вначале я жил в настоящей "сталинке" 30-х годов прошлого века. Классическим полногабаритным бункером на правах наследницы владела вполне вменяемая особа лет тридцати пяти, которая на целых полгода давала мне и тепло, и уют, и ласку.
  Кстати, хочу заметить, что и ласки, и тепло, и уют полностью соответствовали стилю "сталинки", будучи такими же полногабаритными, основательными и мрачноватыми.
  Звали её Броня. Но я, как настоящий эстет, ну никак не мог удержаться, и всё время называл её только полным именем: Бронислава.
  Особенно в моменты близости.
  Наверное, сказывался мой инфантильный милитаризм.
  Все отношения с Брониславой можно условно поделить на до- и послевоенные. Как, кстати, и строительство "сталинских домов", тех самых, которым Броня больше всего соответствовала по своей сути.
  То есть, до - это когда мы просто это самое, и она ещё не поставила целью меня полностью захватить.
  Саму войну я упущу, потому что большую часть времени заняло послевоенное состояние, то есть - вроде мир, но война всё время лезет изо всех щелей, и требует, требует, требует...
  Как правило, сталинская квартира имеет значительное число комнат, обычно три-четыре, реже две или больше четырех.
  По конструкции зданий и планировке квартир сталинки делятся на два типа: "номенклатурные" и "рядовые".
  Броня была номенклатурной, потому что выросла в продвинутой семье начальников, и характер имела абсолютно директорский.
  Она была специально создана, чтобы вращаться в высших слоях советского общества.
  Именно советского.
  Такие вот женщины умеют делать из лейтенанта - генерала, а из инженерчика - партайгеноссе или крупного производственного управленца.
  Однако ей всё время доставались какие-то совершенно неподдающиеся субъекты.
  Типа меня.
  Номенклатурные дома изначально имеют хорошую планировку с холлами и явным предрасположением к основательной роскоши. В квартирах предусматриваются кабинеты и детские, библиотеки и комнаты для прислуги, просторные кухни, раздельные санузлы, изначально большие комнаты, а также подсобные помещения для всех, какие только возможны, хозяйственных нужд.
  Броня была запланирована точно так же и такой же.
  У неё всё это было естественной частью менталитета, как у "сталинки" - естественной частью интерьера.
  Обычно "директорские" дома имеют классические архитектурные формы и небогатый декор, сами здания крупные, с высоким бельэтажем.
  Это всё тоже про Броню: особенно про классические формы и большой бельэтаж.
  В общем, престижная особь.
  Но - увы! - как и у сталинок главным недостатком Брони (с моей точки зрения) являлся сильный износ коммуникаций и, самое главное, общая моральная устарелость.
  Ну, вы понимаете.
  Достала она меня, просто достала, и всё.
  Особенно этим своим чётким планированием каких-то наших (с чего это вдруг?) отношений.
  А со мной так нельзя. Я из другого текста. У меня, как в том старом анекдоте: если мы с тобой трахаемся, это ещё вовсе не повод для знакомства...
  
  И я ушёл.
  В хрущовку ушёл, в совершенно иной мир, к безалаберной и весёлой деве по имени Дашка.
  Как вы уже поняли, дальнейший сюжет моего рассказа плавно перетечёт в описание Дашки, которая полностью совпадала типом личности, габаритами и характером со своею хрущовкой так же, как Бронислава - с полногабаритной сталинкой.
  Правильно поняли.
  Совпадала, ибо в моей жизни всё всегда как-то обязательно вот так, а не иначе.
  Но вначале давайте поговорим о хрущовках, чтобы потом уже перейти к Дашке и её подробностям.
  
  В 1955 году Никита Сергеевич Хрущёв подписал постановление "Об устранении излишеств в проектировании и строительстве". Это был выпад против сталинизма в квартирном вопросе. Чем Хрущёву не понравились сталинки, сказать не могу. Но, наверное, ретивый хохол, что называется, упёрся рогом: искоренять, так искоренять, до основания, так сказать, а затем - мы наш, мы новый мир построим...
  Короче, квартиры стали проектировать меньшего размера, а качественные материалы для "производства" домов заменили на более дешёвые. И уже 31 июля 1957 г. ЦК КПСС было принято постановление "О развитии жилищного строительства в СССР", которое, собственно, и объявило хрущовки единственным и безальтернативным вариантом светлого будущего.
  Первая в мире хрущовка была построена в Москве, на улице Гримау, дом 16, названной в честь Хулиана Гарсиа Гримау (18.II.1911 - 20.IV.1963), нехилого деятеля испанского коммунистического движения.
  Если бы Гримау знал, что именно на улице его имени построят первую хрущовку, он бы, вполне может быть, разочаровался в коммунистических идеях.
  Хотя - кто знает: у этих романтиков революционной борьбы в головах такая каша, что все ложки сломаешь, пытаясь её хоть как-то использовать по назначению.
  Так вот, о хрущовках.
  Суть данного мероприятия лучше всего демонстрирует история с Дмитрием Дмитриевичем Шостаковичем, который посвятил хрущовкам оперетту "Москва - Черёмушки".
  Обратите внимание: сия оперетка - единственное произведение Шостаковича для сцены, которое он смог написать после запрета цензурой в 1930-е годы его опер и балетов. Это уже не мрачные, погружённые внутрь себя симфонии, которыми он в основном знаменит - это яркие, добродушные мелодии и танцевальные ритмы.
  Короче, легкомысленный срыв очень мрачного по жизни дядьки.
  Но из этого у Шостаковича ничего не вышло: вскоре он опять ушёл в сумрак, но это уже совсем другая история, до нашей дела не имеющая вовсе.
  - Вот передняя наша, вот и вешалка наша... Вся квартира наша, наша... Кухня тоже наша, наша. Наши окна, наши двери. Я глазам своим не верю!..
  Это я оперетту цитирую.
  В смысле, намекаю: главная идея хрущовок - ничего ни с кем не надо делить.
  Что, собственно, меня в Дашке и устраивало.
  Стоп-стоп-стоп.
  Не надо забегать вперёд: я же обещал - по порядку...
  
  В среднем панельный домик "складывался" за 12 дней, но некоторые "стахановцы" возводили пятиэтажку за 5 дней. Всё сооружалось из готовых блоков. Затраты были минимальны: никаких высоких потолков, никаких "тёмных" комнат, которые можно было бы использовать как кладовки, никакой лепнины унд прочих украшательств а-ля сталинский ампир. Кухня - не развернуться, за стеной слышен каждый шорох соседей, в коридоре нависают антресоли...
  Мебель в хрущовках планировалась сборно-разборная.
  Вы подходите к книжному шкафу, откидываете крышку - и письменный столик готов. Тогда вы открываете буфет, выдвигаете складную крышку, привинчиваете пару ножек - и теперь за столом поместятся все гости!
  Что ещё добавить?
  В ГДР тоже жили немцы. Именно эти долбанутые советской властью представители немецкой нации совершили немаловажное для царства хрущовок открытие. Ихние архитекторы в середине 1950-х гг. пришли к выводу, что для хорошего самочувствия человеку достаточно девять квадратных метров личного пространства.
  Девять, муттер их так и разэтак.
  И - поехала машинка! Остальной советский мир уцепился за эту идею минимальных удобств.
  Они начали считать, и не остановились, пока таки не подсчитали всё.
  Вот вам маленький отчёт об их подсчётах.
  Например, чтобы мужчине вытереться полотенцем в ванной, достаточно пространства в 110 см.
  Чтобы одеться, надеть или снять ботинки в прихожей, хватит тех же 110 см.
  Кладовка? - нихт! Никакой кладовки. Только ма-а-аленький такой шкафчик.
  По чёткому циркуляру Центрального статистического управления СССР значилось: одному жителю хрущовки достаточно 50 см под вешалки в платяном шкафу. На этих 50 см должны были поместиться 1 костюм рабочий (брюки, пиджак, рубашка) или платье, пиджак, юбка, блузка и 1 смена одежды "на выход".
  Есть такая байка.
  Когда Хрущёву, дескать, намекнули:
  - Никита Сергеевич, может, хотя бы, туалет сделаем побольше?
  Он ответил:
  - Зачем это? Если я своёй задницей влез, значит, и они со своёй влезут...
  
  Влезли.
  Я, например, с огромным удовольствием.
  Дашка оказалась просто чудом.
  Минимализм её меня умилял, - все эти штучки её крохотные, все эти перегородочки её тоненькие...
  Ах, ах, ах, какая прелесть была эта самая Дашка, равно, как и раем казалась та комната в двухкомнатной хрущовке, где я мог (о, сладостным миг!) просто лечь и читать, сесть и писать, ничего не делать и думать...
  Один.
  Совсем один.
  Потому что Дашка по сути своей как бы была и не была, то есть - надо её, вот она, а не надо - и нету.
  Редкий дар.
  
  Вот там-то, в хрущовке, мне и приснился сон со Сталиным, очень сильно отличный от остальных моих снов.
  Слава Богу, добрались до сути.
  Рассказываю сон.
  Сталин приехал в эНск, типа, по делам командировочным.
  Он, как положено родственнику, позвонил, и я, опять же, как и положено, пригласил его, гостя дорогого, пожить у себя, чтобы значит, по многолетней привычке всех командировочных, денежку маленько сэкономить на гостинице.
  - А штампик гостиничный, дядя Иосиф, я вам у своей знакомой поставлю: есть у меня, знаете, такая цыпа-дрипа лимпомпони, администратор в "Центральной". Замётано?
  - Гмадлоб, батоно. - Ответил Сталин. - Уже еду.
  И приехал.
  Он был налегке, с одним только хурджуном через плечо...
  - С хозяйкой знакомь. - Сказал он, входя.
  Дашка ему понравилась.
  - Весёлый у тебя хозяйка. Лёгкий... а вот квартира странный. Это - что? Какой такой кухня? Гдэ кухня? Этот клетушка - кухня? А гости гдэ садыть?
  - В гостиной. - Пролепетал я.
  Сталин посмотрел то место, которое я назвал гостиной, и обиделся.
  - Шутишь? Здесь я одын сяду, ноги девать некуда! - И предпринял попытку сесть за стол.
  Тут за стеной пукнул сосед.
  Ну, что поделаешь: старый человек, военный пенсионер, бывает.
  Сталин резко оглянулся.
  На меня оглянулся.
  С таким свирепым взглядом, что я понял: всё! Теперь я ему враг по гроб жизни.
  - Это не Саша взбзднул! - Закричала Дашка, прикрывая меня тем местом, которое у остальных людей называется грудью. - Это сосед! За стенкой! Дядя Иосиф, у нас стенки тоньше ватмана... честное слово!
  Сталин, грозно шевеля усами, посмотрел на неё, потом пробормотал:
  - Маймуна виришвила!*
  
  --------------------------------------
  *(Гр.) - обезьяна, сын осла
  ---------------------------------------
  
  И медленно пошёл к стене.
  - Ты там, майор? - Спросил Сталин сурово.
  - Так точно. - Ответил из-за стены сосед.
  - А сейчас гадкий звук - твоя работа?
  - Служу Советскому Союзу. - Голос соседа дрогнул. - Смены нет, товарищ Сталин! Приходиться терпеть. Виноват, исправлюсь!
  Сталин помолчал, потом обернулся ко мне, и бросил, словно тяжелоатлет - штангу об пол:
  - Собирайся. Я тебя в Кремль селить буду. И женщин твой - тоже.
  Вот тут-то Дашка и заартачилась.
  - Я не пойду. - Заявила она вдруг.
  Сталин даже опешил от такой наглости.
  - Ты с кем споришь? Ты со мной споришь?
  - Да не спорю я. - Дашка села на край диванчика, и стала теребить платьишко там, где острыми углами торчали её почти детские коленки. - Я в отрыве от этой квартиры умру сразу, понимаете? Мне нельзя.
  Но Сталин уже не слушал.
  Из ушей его повалил дым, а во лбу обозначились три пулемёта.
  Явственно застучали опускаемые крышки тех хитрых мест, куда пулемётчики обычно вставляют патронные ленты.
  - Не-е-е-ет! - Заорал я. - Не-е-е-ет!
  И проснулся.
  
  Хабибуллин, - вот как была его фамилия.
  Конечно же, Хабибуллин.
  Участковый милиционер старший лейтенант Хабибуллин, прервавший один из самых впечатляющих моих снов со Сталиным своим звонком в дверь в связи с плановой проверочкой, - ктой-то, мля, квартирку подозрительную номер три по улице Красных Партизан дом один снимает?
  
  
  
  
  
  Хлеб, колхоз, поэт и ведьмы
  
  
  
  
  Ночь на 1 мая выдалась слякотной.
  Ведьмы слетались на Броккен под зонтиками.
  Ветер рвал зонтики из рук, и ведьмы ругались.
  Сталин пришёл ровно в полночь, и, даже не поздоровавшись, сразу же потребовал разговора.
  - Вот объясни мнэ, как нэ политик - политику. Был у мэня в стране такой поэт, Сельдерей. Знаешь? Правильно. Вы ведь всэ свои, всэ друг за друг дэржитесь.
  Я хотел было поправить Сталина, и сказать, что не Сельдерей вовсе, а Пастернак, но потом раздумал.
  Зачем мне этот лишний выпендрёж?
  Путь хоть как называет, в конце концов - не в фамилии дело.
  - И никак, слушай, у меня этот Сельдерей не вписывался в литературный процесс сталинского времени. Я его и так, и этак пристраивал, а он - нэт. Конечно, проще всего человек совсем убрать. Но - не тот случай, понимаешь! У этот поэт Сельдерей было очень точное чутьё на величину человеческой личности. Я это ещё до революции понял, в 1913 году, когда поэт Сельдерей издал очень своевременный сборник переводов грузинских поэтов, и включил в этот книга переводы стихов молодого Сосо Джугашвили. Как считаешь, мог я такой тонко чувствующий поэт в стороне оставить, а?
  - Не могли.
  - Верно мыслишь.
  Сталин благосклонно дал мне папиросу из пачки "Герцеговины-Флор", и я взял её, хотя, видит Бог, уже год, как бросил курить.
  Сказывалась тяготеющая к истинными желаниями человека реальность сна.
  Сталин и я курили какое-то время молча, а потом он сказал.
  - А почему у вас ведьмы правил дорожного движения не соблюдают? Почему знаки не развешаны? Кто за этим смотрит?
  - Берия. - Ляпнул я, сам для себя неожиданно.
  - Лаврентий? - Изумился Сталин. - Вот пройдоха. Ну, я ему...
  С неба прямо напротив моего балкона, где мы курили, свесился Берия.
  - Я не виноват, Иосиф Виссарионович! Сами понимаете: женщин за рулём, всё равно, что совсем никто нэ управляет! Я и штрафовал, и сексуальный затычка в наказание ставил, и средства передвижения изымал, - бесполезно!
  - Плохо ещё нэкоторые товарищи выполняют ответственный поручения. Иды, Лаврентий. Я подумаю, что с тобой дэлать.
  Берия злобно зыркнул в мою сторону, и засунулся обратно в небо.
  Так я нажил ещё одного врага.
  Слава Богу, что во сне.
  Сталин, между тем, выбил трубку о перила балкона, и, словно не было только что инцидента с Берией, продолжил свой рассказ о Пастернаке, которого продолжал называть Сельдереем.
  - Скажу тебе, я всё врэмя старался как-нибудь помочь поэту Сельдерею определится с его правильной линией производственного поведения. Поэт должен понимать, насколько важна его работа для читающего народа, но не должен забывать, что партия лучше знает, какие темы трудовому народу близки, а какие - нэт.
  И вот я в середине 30-х годов вызываю Фадеева.
  
  - Товарищ Фадеев! Что делает у нас сегодня поэт Сельдерей?
  А Фадеев у меня, слушай, совсем ручной был! Только правду говорил, потому что такой я ему воспитание и дрессировка дал.
  Вот он, Фадеев этот, мне и отвечает:
  - Поэт Сельдерей у нас под контролем. Пишет стихи.
  - Это хорошо, - говорю я ручному Фадеев, а сам думаю: э! Совсем заработался! Такой человек давно указаний нэ давал! Может с пути свернуть...
  И сразу у меня мысль в нужном направление заработала.
  - Почему бы, - говорю, - поэту Сельдерею не написать поэму о колхозе? Нужно воспеть нашего труженика, добывающего хлеб.
  Фадеев расцвёл весь, как клумба георгинов. Видно: по нраву ему такой мой забота о поэте Сельдерей.
  - Будет сделано, товарищ Сталин! Я сейчас же поговорю с Сельдереем, и он воспоет труженика.
  Но я к Фадееву бэз снисхождения.
  - Поговорить мало. Я вас зачэм во главэ писательской организация поставил? Создайте условия. Пошлите поэт Сельдерей в творческую командировку, в колхоз. Пусть поэт Сельдерей изучит жизнь на месте.
  Фадеев руку к писательской своей фуражке вскинул, козыряет:
  - Так точно, товарищ Сталин! Сельдерею будет очень важно и очень полезно изучить жизнь прямо по месту, в колхозе! Разрешите исполнять?
  Я, конэчно, разрешил: пусть исполняет, для того и дэржу.
  Мне через час доложили компэтэнтные товарищи: махом добежал Фадеев до Сельдерея, слово в слово передал, что ему товарищ Сталин сказал.
  - Сельдерей был смущён. - Доложили мнэ. - Бегал по квартира, чемодан складывал, носки-трусы-рубашка. Но не поехал и писать про колхоз ничего не стал.
  Я этих компэтэнтных товарищей наказал примерно, а сам опять Фадеев вызываю.
  - Э, товарищ Фадеев! Скажи мне: а что тэпэрь делает поэт Сельдерей?
  Фадеев бледный стоит, шерсть на холке дыбом, носоглотка трепещет и в глазах то выражение умной собаки, которая нэ может своему хозяин правильно услужить.
  - Так ведь стихи, Иосиф Виссарионович! Пишет он их! День и ночь! В поте лица...
  - О колхозе? - Спрашиваю вкрадчиво.
  - Пока нет! - Чеканит Фадеев. - В связи с обострившимся радикулитом поездка в колхоз отложена консилиумом врачей.
  - Это жаль, - говорю я, - такой хорошая и важный тема. Когда товарищ поэт Сельдерей выздоровеет, напомните ему, что ми настоятельно рекомендуем товарищу Сельдерею съездить в колхоз, и написать правильную поэму о наших тружениках хлебной нивы.
  - Есть - напомнить! - Кричит Фадеев, и бежит напоминать.
  Тут у меня дела всякие начались с заговорами бывших партийцев и соратников Ленина, и мне стало не до Сельдерея.
  Сталин помолчал, ткнул в небо, и темпераментно заметил:
  - Вах, какой белокурый бестия на пылесосе! Прямо, Инесса Арманд в лучшие годы нашей с нэй, врэменами общей, юности! Эй, дэвушка! Спланируй сюда! Ты сможешь многое узнать бэз ущерба своему здоровью!
  Но ведьмочка не спланировала, лишь сложила свою визитку самолётиком, и бросила её в сторону нашего со Сталиным балкона.
  - У них этой ночью всё расписано по минутам. - Сказал я Сталину, визитку эту поймав. - Если хотите, я договорюсь с нею, и она забежит к вам на неделе.
  Сталин благосклонно кивнул.
  - А вот это - правильно! Это по-большевистски: нэ надо бояться трудностэй! Трудностэй надо имэть, чтобы прэодолевать! Дату я уточню. Так вот, о Сельдерее. Вспомнил я о нём среди дел и забот, потому что товарищ Сталин никогда ничэго нэ забывает! Зову Фадеева.
  - Был Сельдерей в колхозе?
  А Фадеев только руками разводит.
  - Никак нет.
  - Что, - говорю, - всё ещё болеет?
  - Нет, - отвечает мне Фадеев, а сам, вижу, боится. - Здоров, но ссылается на свою Музу. Дескать, приходит каждый день, продыху не дает, заставляет писать и писать без остановки. Но это он врёт, Иосиф Виссарионович! Я этих Муз знаю! У них только дня два всё нормально, а потом - то месячные, то головная боль, то...
  - Пэрэдай товарищу Сельдерей, что мы, партия и правительство, ЛИЧНО и НАСТОЯТЕЛЬНО просили показать, как наши труженики добывают хлеб, а он не хочет. Ну что же, тогда давайте немножко урежем хлеб у поэта Сельдерея, раз его нэ интересует, как этот хлеб добывают.
  Вот тебе история, почему этот поэт Сельдерей перестали печатать.
  - Не слишком ли сурово, Иосиф Виссарионович? - Спросил я, глядя на очередную ведьму.
  Её голая грудь в свете луны вызывала весьма приятное томление в чреслах.
  - Что значит, сурово? Справедливо. А потом, я же ему разрешил пэрэводить! - Сталин неожиданно рассмеялся и подмигнул мне. - Но переводы Сосо Джугашвили переиздать я не разрешил. Зачем? Пусть те, кому надо, в старый периодический печать ищет. Заодно, понымаешь, ещё и с архивными документами работать научаться.
  Ведьмы в небе летели уже плотными косяками и даже стаями.
  
  Разговор наш как-то сам собой сошёл на нет.
  Зачем говорить о поэте Сельдерее, если в небе летят живые ведьмы?
  Кстати, именно по этой же причине иной раз мне вообще не хочется просыпаться.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Часть вторая
  
  
  
  
  Но вопрос тем не менее остается - почему одни устремляются, так сказать, к новому, а другие так и остаются выяснять несуществующие отношения с тенями угасшего мира...
  
   В.О. Пелевин "Чапаев и Пустота"
  
  
  
  
  "Существует две истории: лживая официальная история... и тайная история, где видны подлинные причины событий"
  
   Оноре де Бальзак
  
  
  
  
  
  Мандельштам и порядок
  
  
  
  А вот людям брезгливым эту главу читать не рекомендуется категорически.
  Хотя, о чём это я?
  Не те времена, чтобы взывать к брезгливости, не те...
  
  Впрочем, по-порядку.
  Знаете ли вы, что: изначально к дрейфу на льдине под названием "Северный полюс-1" готовили не одну, а несколько групп дрейфунов?
  Со сталинским размахом выбрали до фига льдин, и до фига возможных исполнителей.
  Во главе этих групп стояли, соответственно, Папанин, Маманин, Дедулин, Бабулин, Дядькин, Тётькин и Племянников.
  После тщательного отбора осталась только группа Папанина.
  У всех остальных настоящего Сталина в душе не было, и поэтому дрейфовали они как-то хиловато...
  Но это так, присказка.
  
  Приснился мне сон отвратительный, будто я - отставной интеллигент, даже в недавнем прошлом (местами) доцент, в соответствии с чем весь день, пока не загнали в бараки, вожу самой разной консистенции нефритовое гуани, оставшееся от других людей.
  Сосед мой по нарам - старичок кюре, который после построения и переклички сразу же начинает помогать жителям барака добрым словом.
  Особенно он выделяет среди барачных обитателей блошек и вошек.
  - Истинная тяга к свету у этих тварей божьих! - Говорит он мне. - Вот бы с людьми так же.
  - В смысле, чёткости цели бытия? - Уточняю я.
  - Exactement.* Или вас что-то смущает?
  - Ни сколько смущает, сколько чешется. - Отвечаю я. - А как там ваша Франция?
  - Спасибо, почти уже не гноится. Vous aviez raison: frottis merde si...**
  
  ---------------------------
  *(Фр.) - именно так)
  **(Фр.) - Вы были правы: ели смазывать нефритовым гуани...
  ---------------------------
  
  Я даже под пытками не стал бы разочаровывать старичка, но сразу после его проповедей наслушавшаяся паства отправляется пытать барачников: мотают, требуют дать явки и особенно интересуются местом расположения русских партизанских соединений.
  Многие молчат, как морячок под водой, но есть и те, кому достаточно просто развязать язык. Потом они так и живут, с развязанными языками, и это становится им спасением не только здесь, но и в любом другом месте.
  - Слышь, проф, - Шипит мне под ухом Вшак с погонами обер-барак-фюрера, - читай нам, гнида, лекцию о советской литературе.
  - Почту за честь! - Радостно вскакиваю я.
  И прям сразу начинаю.
  Вся советская литература предстаёт предо иною, для этого надо только правильно закрыть глаза. Голос у меня специально тренированный, низкий, проникновенный, хорошо контрастирующий с запахом и видом нефритового гуани, хотя если имеешь с гуани дело постоянно, уже никакого запаха и вида вроде как бы и нету.
  Именно в этом и заключается тонкость ситуации: мой тренированный голос каждый раз вызывает у слушателя моей лекции о советской литературе полноценный образ именно нефритового гуани, чтобы потом именно с этим образом гуани контрастировать.
  - Мандельштам, - говорю я, - мечтал упорядочить мир, как внутренний, так и внешний. Ради этого порядка он стихи писал именно такие...
  - Ё, мопсть, муть, япстиь! - Томным матом перебивает меня под-обер-барак-фюрер Блохинда. - Какие, мля, такие? Поконкретней, мусть-упсть твою хряпсть!
  Я угодливо кланяюсь.
  - Сию минуту-с! Извольте!
  И я читаю им Мандельштама.
  
   В поднятьи головы крылатый
   Намёк - но мешковат сюртук;
   В закрытьи глаз, в покое рук -
   Тайник движенья непочатый.
  
   Так вот кому летать и петь
   И слова пламенная ковкость, -
   Чтоб прирождённую неловкость
   Врождённым ритмом одолеть!
  
  - И чо? Ты гонишь, проф.!
  - Ни в коем случае. Я объясню. Просто художественный мир Мандельштама сложен для интерпретации. Перед анализом его стихотворений испытывают трудности не только уважаемые надзиратели, но и те, кто поставлен надзирать на надзирающими. - Я делаю внушительную паузу. - Сам товарищ Сталин... - говорю я.
  На этом месте они вскакивают.
  Я, в силу своего идиотзма, думаю, что сие вскакивание есть простая физиологическая реакция на произнесение Великого Имени, но тут же по глазам всех этих фюреров барачного уровня вижу: не, на имя бы они так не дёрнулись.
  Неужто, САМ?
  И вправду: медленно-медленно, даже ещё медленнее, чем вы это себе представили, величаво-величаво, но ещё величавее, чем это, опять же, вы только можете себе вообразить, на мою лекцию о советской литературе в барак пришёл Сталин.
  Моё сознание начинает метаться, как матросы броненосца "Потёмкин" при судорожной попытке попасть всей этой махиной в ма-а-аленькую бухточку около острова, который в семьдесят семь раз меньше самого броненосца.
  - Урррррррррра! - Орут фюреры.
  - И вам ура, товарищи. Садытэсь. Продолжайте разговор, я тожэ паслушаю. Нас с вами поставили руководить такой областью невритового гуани, гдэ любая информация о советской литературе будет очень кстати.
  И сел, благосклонным кивком приказав мне петь, не умолкая.
  - Как учителя, так и учащиеся. - Воркую я радостно. - Одной из особенностей индивидуального стиля художника всегда является целостная структура его поэтического мира, где всё, типа им создаваемое, связано в некое единое архитектурное целое.
  - Как город. - Говорит Сталин, раскуривая трубочку. - Как партия. Вэрное замечание.
  Фюреры взрываются аплодисментами.
  - Товарищ Сталин подсказал мне архи точную метафору! Именно, как партия, товарищи, или - как город. При этом хочу только уточнить: каждое стихотворение необходимо рассматривать, не вырывая его из контекста стихотворного наследия автора и культуры в целом. А культура, граждане фюреры, это всегда сложнейшиё конгломерат порой совершенно взаимоисключающих явлений!
  - Во как. - Бормочет Блохинда, зачарованная потоком совершенно неизвестных слов. - Яблений... мля!
  И в глазах у неё на мгновенье вспыхивает отсвет совершенно другого времени и пространства, где она вполне могла бы в каком-нибудь белом платье протягивать какому-нибудь лукавому Пушкину для поцелуя лапку, а лукавый Пушкин, страстно щекоча эту лапку губами, шептал бы:
  - Là-bas, mademoiselle, il ya dans ce créneau pour une statuette de Cupidon...*
  М-да.
  Лепота.
  
  ----------------------------
  * (Фр.) - Вон там, мадемуазель, вон в той нише, за статуэткой Купидона...
  ----------------------------
  
  Но не тут, не сейчас, и не с этими людьми, прости Господи!
  - Так давайте же рассмотрим детали автопортрета в тока что мною пропетом стихотворении! - Предлагаю я.
  - А давай. - Почти хором отвечают фюреры.
  - Обратите внимание! В стихотворении объединены контрасты видимого покоя (статики) и скрытого движения. Например: "поднятье головы", "крылатый намёк" - "мешковат сюртук". Или вот ещё: "закрытье глаз", "покой рук" - "тайник движенья непочатый". То есть, порядок определяется равновесием этого, как говорил сам Мандельштам, "сочетания разнокачественных признаков".
  - Мендель Штамп? - Сталин напряженно морщит лоб. - Нэ помню такого советского поэта. Хотя, что-то такое в памяти есть: голова с крыльями... руки сложены... сюртук вот ещё: тожэ знакомая деталь. Слушай, нэ помню!
  - Антитеза покоя-движения придаёт стилю художника внутреннюю напряжённость. Отметим важную деталь: "Тайник движенья непочатый" - это скрытое качество души, но, одновременно, целевая установка человеческой сущности: Мандельштам узаконивает второй план существования, всегдашнюю готовность прорыва скрытых сил в мир реальный. Каждое стихотворение Мандельштама полно этой внутренней динамики, волевого движения. Поэт приоткрывает следующее мгновение бытия: смотрите! Ещё миг, и наступит процесс созидания, выстраивания формы, смысла, духа.
  - Вах, слушай! Что-то такое вертится, понимаешь, крутиться... кто-то мнэ говорил... но - когда? Кто? Гдэ?
  - Во второй строфе даётся центральный образ авторского художественного мира.
  Фюреры, как я понимаю, реплик Сталина не слышат. Им это не положено: Сталин свои реплики только для меня говорит, потому что сон это - мой, а не фюреров.
  - "Слова пламенная ковкость". Смысл, который куётся, "слово" сравнимо с колоссальными внутренними потенциями обрабатываемого металла. И, наконец, - финал: возможность одолеть "прирождённую неловкость", "врождённым ритмом". Как заметил Юрий Михалыч Лотман, - "антитеза означает выделение противоположного в сходном". То есть, согласно Лотману, порядок по Мандельштаму есть сохранение равновесия между непримиримыми частями бытия. "Поэт заговорил на языке всех времён, всех культур", - пишет об этом потенциале "врождённого ритма" при "прирождённой неловкости" сам Мандельштам в статье "Слово и культура"...
  - Лотман знаю. - Сталин радостно улыбается. - Со мной на Туруханской киче Лотман сидел. Авторитетный бы фармазон. Очэнь мене помог пры побэге: у него, слушай, всё куплено было! Лодка, охрана, тайга, медведь и даже местный крестьянки с их большой бэлой грудью и бытовыми удобствами!
  - Это другой. - Робко возражаю я Сталину. - Но - тоже в авторитете товарищ. Честное слово.
  - Другой? - Сталин качает головой. - Жаль. Нам было бы интэресно узнать о судьбе знакомого с юности прэдставитэля крэминарных структур.
  - Может быть, попробуем выяснить: в чём смысл этого сближения? - робко спрашиваю я. - Типа, у Мандельштама, а?
  - Зачэм? - Сталин выбивает трубку о каблук. - Зачэм НАМ подмэнять собой функции дознавательных органов? Если твой этот Мендель Штамп выступает против классовой непримиримости, им должны заниматься соответственно компетентные товарищи. - И продолжает, обернувшись к фюрерам. - Вот вы, как вы понимаете тэрмин "порядок"?
  Фюреры вскакивают:
  - Порядок есть нужный партии и правительству результат при полном непротивлении сторон! - Чеканят фюреры.
  - А Мендель Штамп: как вы понимает его взгляд на порядок?
  Фюреры молчат.
  Потом Блохинда делает шаг вперёд, и дурным голосом орёт:
  - Разрешите доложить, товарищ Сталин? Штамп этот своёй враждебности даже и не скрывает! Сюртук, говорит, одену, и буду сидеть, типа, сложа руки. Барин, мля. А потом ещё добавляет: таким как я - вся власть, летать, типа, петь, и всё такое. Враг он, товарищ Сталин! Чистый враг!
  - Вэрное замечание. Молодэц!
  - Да-да. - Почти автоматически констатирую я, но не в голос, а как бы про себя и в сторону. - Конечно, всё это правильно с ИХ позиции, с ИХ точки зрения, по ИХ законам...
  А Сталин, между тем, уже подводит итоговую черту.
  - Действительно, товарищи: перэд нами портрэт врага. И нэ просто - врага, а чэловэка, который призывает своим стихотворением бороться за совершенно определённый порядок вэщей. Но товарищ лэктор воврэмя прэдупредил нас о подрывной дэятельности вышеупомянутого, и только что разоблачённого, так называемого поэта Мендель Штампа. Поэтому, я думаю, нужно поблагодарить товарища профэссора за своеврэменное предоставлэние матэриала на Менделя Штампа, и хадательствовать о переводе товарища профэссора на более высокий уровень с вручэнием товарищу профэссору более объемистой тачки для пэревозки нэфритового гуаны! Поздравляю вас, товарищ профэссор, и желаю вам дальнейших успехов на ниве раоблачэния врагов и подвражков!
  Сталин несколько раз лениво хлопает в ладоши.
  Потом аплодисменты фюреров мгновенно оглушают меня.
  И вот уже кто-то вручает мне огромную тачку, украшенную инкрустацией на тему полной победы абсолютной правды в отдельно взятой стране, а кто-то, всё с той же неимоверной скоростью реакции на сталинские слова, пришивает мне на робу знаки отличия.
  А я...
  Я переживаю в данный момент весьма разнообразную гамму чувств.
  С одной стороны, мне до слёз жалко Мандельштама, но, с другой стороны, при этом, меня очень прельщают и радуют поблажки в режиме плюс открывающиеся перспективы.
  Вот, собственно, со всем этим на душе и в сердце я просыпаюсь, но ещё долго, очень долго мне предстоит тихо-тихо лежать под одеялом, боясь со всем этим как-то вылезти и жить среди людей.
  
  
  
  
  
  Let my people go
  
  
  
  
  Созерцать неизбежность смерти следует ежедневно.
  Но я, слава Богу, не самурай, мне только эти слова нравятся, а так - на фига мне созерцать неизбежность смерти?
  Особенно во сне.
  
  Так что, вначале мне приснился 1985 год.
  Рифмованный пейзаж: "Помойка - Перестройка".
  Потом - редакция газеты "Правда", кабинет гл. редактора.
  У гл. редактора лицо закрыто маской, вырезанной из этой же самой газеты "Правда", так что, я никак не могу сразу уловить - кто этот самый гл. редактор.
  Но у меня всё про них учтено и сориентировано.
  Во сне мои мозги - это практически самая полная картотека на всех лиц прошлого, настоящего и будущего именно через их маски лица.
  Так что, едва я вглядываюсь в лицевую маску гл. редактора, как сразу же чётко по форме этой маски определяю: Виктор Григорьевич Афанасьев, 18 ноября 1922 года рождения, 10 апреля 1994 года смерти, советский философ и академик, с марта 76 по октябрь 89 - как раз вот этот гл. редактор вот этой вот гл. советской газеты.
  Потом в мозгах у меня перелистывается страница картотеки, и я вижу запись красным карандашиком: "ОСОБО ОПАСЕН! Перепечатал в "Правде" статью Витторио Дзуккони из итальянской газеты "Репубблика" об алкоголизме Ельцина. Умеет даже после ухода из "Правды" и жизни влиять на мозги и сердца".
  Это значит, что гл. редактор Афанасьев маски эти меняет, as a prostitute - her panties.
  
  ---------------------------
  *(Англ.) - как проститутка трусики
  ---------------------------
  
  То, понимаешь, "Проблема целостности в философии и биологии"; то - "Научное управление обществом"; то - "Общество: системность, познание и управление"; а то и вовсе, - "Основы научного коммунизма" плюс "Основы философских знаний" с подмасочкой в скобках: "Учебник для высших партийных школ".
  Вот и сейчас: Афанасьев держит в руках машинописные листы некоей статьи, и смотрит на эту статью исключительно чрез маску.
  - Понятненько! - Говорит он. - Это они пытаются протолкнуть статью о Молотове, типа, изменилось всё, типа, всё можно, и, типа, мы ещё посмотрим, как вы тут у себя в "Правде" к помойке-перестройке относитесь.
  - А что же де-е-елать? - Почти плачут остальные сотрудники, в масках попроще. - Как нам и с ёлочки слезть, и попку не занозить?
  Во сне моём ответ Афанасьева следует незамедлительно:
  - Пишите! "Редакция не имеет возможности публиковать материалы о своих бывших сотрудниках".
  - И всё? - Поражаются остальные.
  - А что ещё-то? Не врубаетесь, что ли? - Афанасьев нетерпеливо машет статьёй. - Ну, тормоза! Ну, тормоза! Да ведь это же элементарно!
  Однако людям, не наделённым столь высоким уровнем маски, как афанасьевсий, требуется некоторое время, чтобы осознать: да, так на самом деле и есть, да - сотрудник, да, бывший.
  Он в 1912 году первый номер "Правды" выпускал.
  Так что, формально - не подкопаешься...
  Я во сне аплодирую Афанасьеву, он недоумённо смотрит по сторонам, и я - к ужасу своему! - понимаю, что это уже и не Афанасьев вовсе, а И.В., собственной персоной.
  
  Сон меняет русло, как река в паводок.
  Точнее, он выходит из берегов, и вот уже (практически всему мне внутри) таки светит угроза затопления.
  - А! - Говорит Сталин. - Сновидэц. Ну, здравствуй. А я тут Вернером фон Брауном балуюсь. Нэ хочешь присоединиться?
  - А у меня что, есть выбор? - Грусть в голосе моём заставляет Сталина удивлённо приподнять правую бровь лица.
  - А зачэм тебе выбор, а? Ты только посмотри, красавец какой! Потомственный рыцарь Мальтийского ордена барон Вернер Магнус Максимилиан фон Браун. Пэрвый ракета, мэжду прочим, он построил.
  - Он, конечно, он, а кто же ещё? Его русский аналог Королёв о ту пору, вместо того, чтобы космонавтику двигать, интенсивно кайлил вечную мерзлоту на колымском прииске, а потом строгал всякую мелочевку на благо ширпотреба в авиационной шараге...
  - Плохо знаешь историю, сновидэц. Очень плохо. Точнее сказать, ты знаешь нэ историю, а её интерпретацию для масс. Фон Брауна тоже арестовывали, и тоже - нэ как врага, а именно в воспитатэльных целях, что, мэжду прочим, касается и арэста в таких же точно воспитатэльных целях товарища Королёва. Фон Браун в приватной бесэде сказал, что ему "наплевать на победу фюрера", и что "лично ему нужна только Луна". Фашисты поступили в этом случае идеологически правильно. Нэльзя допускать, чтобы отвэтственный чэловек делал безответственные заявленыя. Никак нэльзя.
  Сталин покровительственно укывает мне на кресло около стола.
  - Но ты нэ одинок в своём историческом нэ знании и нэ понимании той истории, которая планыровалась и прытворялась в жизнь лично мной. Прыведу пример.
  При общем сходствэ мэтодов воздэйствия, совэтский профилактика кадров побэдил!
  Врэмя показало, что ми более правы по отношению к своим авиационным и комическим конструкторам, чэм и Германия, и Америка, и все другие - вообще их не выпэстовавшие страны. Американцы увэзли к сэбе Браун, а мы - мы летом сорок пятого командировали Королева в побежденную Германию. И пока немецкий конструктор всё еще убэждал американцев в преимуществах ракеты перед бомбардировщиком, перековавшийся и правильно сориентированный на будущее во врэмя исправительных мэроприятий Королёв уже работал с чертежами "изделия" фон Брауна, и пошел дальше этого самого фон Брауна. Мы нэ просто выиграли благодаря правильной и вэрной отсидке товарища Королёва в гонке за Космос. Нэт. Мы выиграли стратэгически и глобально, прэвратив эту гонку из гонки военной - в сплошной выставка достижений народного хозяйства СССР и США. Это, я надэюсь, понимаешь даже такой далёкий от рэальности чэловек, как ты. Советский Союз побэдил как социальная система. А нэ отсиди Королёв, пропусты мы момэнт его возможного инакомыслия, как потом это случилось с академик Сахаров, кто побэдил бы тогда, а?
  Я слушал Сталина во сне своём, но думал всё равно только о той истории, которая более симпатична мне.
  Думал о многочисленных почти мистических совпадениях в судьбах двух лунных первопроходцев, Королёва и фон Брауна.
  И мысли мои были такие.
  - Сходство судеб? О, нет! Это - куда больше! Куда больше...
  Оба они увлекались планеризмом. Оба получили образование в высших технических учебных заведениях и получили звания авиационных инженеров. Оба начали практическую работу по ракетной технике в малых, полулюбительских группах: Королев - в ГИРДе, фон Браун - на берлинском "ракетодроме". Оба перешли на работу по заданиям военных ведомств: Королев - в Реактивный научно исследовательский институт, фон Браун - в Куммерсдорф. Оба отличались выдающимися способностями организаторов и стояли у истоков того, что сегодня называется ракетно-космической промышленностью. Оба на начальных этапах вели свои работы в тоталитарных государствах: Королев - в сталинском, фон Браун - в гитлеровском. Оба в возрасте 32-х лет были репрессированы по надуманным обвинениям: Королев - НКВД, фон Браун - Гестапо. Обоим были предъявлены одинаковые обвинения: Королеву - во вредительстве, фон Брауну - в саботаже. Обоим удалось вернуться к активным работам по ракетной технике. Королев запустил первый советский искусственный спутник Земли (он же первый в мире), фон Браун - первый спутник в США. Оба были признанными руководителями космических программ своих стран, и оба умерли от рака...
  Потом мысли мои перескакивают на другое.
  Такова уж природа снов моих: скакать, как будто я на луне, и нет мне практически ну никакого притяжения.
  Каждый лунный посадочный модуль стоил в 15 раз дороже, чем, если бы его сделали из чистого золота, а ведро лунной породы - как 35 ведёр бриллиантов.
  И я увидел во сне моём, как на Луне рядышком стоят на веки вечные два дядьки: мальтийский рыцарь фон Браун в ржавых доспехах, и Королёв, на котором никаких доспехов нет, лишь к голой груди приколоты две Звезды Героя Социалистического Труда.
  Из-под булавок медленной непрекращающейся струйкой течёт кровь.
  Но и Брауну не легче: доспехи его равны по весу всем, когда-либо гробанувшимся космическим аппаратам.
  - Интэресное видэнье. - Замечает Сталин. - Судя по картинке, лично тэбе оба эти космические мазафакера интрэсныы только с точки зрэния твоего личного пофигизма.
  Да уж! Умеет И.В. сформулировать меня в моих снах.
  - Э, слушай, разве это - сформулировал? Я тэбе привэду пример того, как формулируют настоящие формулировщики. Когда в 1960-м году вишел фильм о Вернере фон Брауне "Моя цель - звёзды", малоизвестный советскому зрытелю и читателю, но очэнь популярный тогда в Амэрике сатирик Морт Заль отозвался на премьеру репликой:
  - Но иногда я попадаю по Лондону...
  И Сталин начал смеяться.
  Теперь во сне моём, среди космического ландшафта и всяких несущихся из никуда в вечность планет, сидел один только Сталин, и безудержно хохотал...
  
  В этот момент я не выдержал.
  - О, как плохо мне! - Заорал я во сне. - Как я устал от вас и снов моих с вами... куда бежать? Где мне спастись?
  Сталин как бы раздвоился.
  То есть, один Сталин ещё смеялся, а другой - другой уже отвечал мне.
  - Рыторыческий вопрос. Поэтому и ответ тоже будэт рыторыческий. В начале сороковых ми разгромили организацию украинских националистов. Но нэкоторые руководители этих националистических нэдобитков во Львове решили срочно спрятать свой архив. Патаму что бэз архивов нэт организации, но с архивом всэгда есть опасность полного уничтожения этой организации...
  Сталин словно вспомнил что-то приятное. На лице его возникло на мгновение мечтательно-лукавое выражение.
  Но он тут же взял себя в руки.
  - Проще всего националистам было бы архив уничтожить, но - повторюсь! - со своим архивом любой дэйствующей, да ещё и подпольно дэйствующей организации, нэобходимо много и ежедневно работать. Требуется место, чтобы хранить кучу бумаги, исписанной непонятными словами, да ещё не просто хранить, а обеспечить всем заинтересованным лицам доступ к ней. Причём такой доступ, чтобы у соотвэтствующих органов нэ возникло никакого подозрения... и тогда эти националисты спратали свои архивы. Но они нэ стали эти архивы зарывать в Беловежской пуще или топить в районе Марианской впадины. Нэт. Они спратали архивы в кишащем НКВД Ленинграде. В библиотеке имени Салтыкова-Щедрина. В отделе редких рукописей. - Сталин поднял палец. - Мой Берия этот архив только через дэсять лет нашёл, в 1949 году. Вот так вот! Тэпэрь понимаешь?
  - Нет. - Я утёр слезы. - Не понимаю. К чему вы это?
  - Я это к тому, что тэбе нужно спрятаться от меня срэди людэй. Гдэ в твоих снах люди, слушай? Какой-то у тэбя прямо дэмографический кризис во сне...
  И я испугался.
  Испугался настолько, что мгновенно проснулся.
  Чувство было самое тягостное.
  Только что я чуть было не создал во сне своём прецедент народа для Сталина.
  Только своевременное пробуждение, да и то - от страха за народ мой! - не позволило мне попасться на удочку Сталина.
  За стеной в проснувшемся мире у соседа-меломана на всю мощь динамиков пел Луи Армстронг:
  
  "So the God seyeth: 'Go down, Moses
  way down in Egypt land
  tell all Pharaoes to
  Let My People Go!
  
  Tell all Pharaoes
  To Let My People Go..."
  
  - Музыка навеяла. - Подумал я, но спать в эту ночь больше (на всякий случай!) не стал.
  
  
  
  
  
  Игра
  
  
  
  
  В моей памяти людей много, а в реальности - мало.
  Ушедшие навсегда живы, потерянные - рядом, те, с кем хочется поговорить, всегда готовы к разговору.
  Но это ничего не меняет: всякий раз перед приходом Сталина во сне я очень одинок.
  Ощущение одиночества есть верный признак скорого явления в мои сны Сталина.
  Во сне я думаю (чисто машинально!).
  Мысль, которую я думаю чисто машинально во сне такова:
  - Сталин испытал самое большое и самое одинокое одиночество на земле. Одиночество человека, который один на самом верху. Так что, после так называемой своей смерти Сталин назначен Генеральным Секретарём Одиночества всех остальных, ещё оставшихся на Земле, одиноких людей.
  Во сне я очень удивляюсь этой своей мысли, потому что мысль здравая.
  
  Однако одиночество куда сильнее всех на свете здравых мыслей!
  Вот и опять: комната моя вдруг освещается нездешней луной: цвет у луны совершенно ненормальный, синеватый, так что, можете себе представить антураж явления.
  Он любит эффекты, как визуально-психологические, так и эмоционально-тактильные: я во сне всей-всей душой и всем-всем телом чувствую, КАК этот лунный свет лепит из меня и во мне ГОТОВНОСТЬ.
  Он любит эту готовность во мне, потому как она - часть тщательно продуманной системы эффектов.
  Он любит меня, ибо кто ещё вот так вот каждый раз качественно реагирует, когда приходит его, сталинское, время выходить из стены, этой моей полной готовности дождавшись.
  И Он выходит: весь из себя такой значимый, такой весь из себя неповторимый, выходит, даже не потревожив висящих на стене полок с книгами...
  Один только шаг Сталина из стены в сон мой, р-раз, - и я уже полностью поглощён процессом Его присутствия.
  
  Сталин подходит к моему одру, и становится над этим одром, и выражение лица у него совершенно конкретное: я прямо чувствую этот его следующий жест, - вот он взмахнёт рукою, да и скажет с совершенно Библейскими интонациями:
  - Что лежишь, слушай? Возьми свой одр. Пора идти!
  Видите, как всё запущено?
  
  В какие игры он играет, Господи!
  В какие игры...
  Или вот ещё - вариант: Сталин склонится надо мной спящим, с отеческой улыбкой приподнимет край одеяльца, а потом вдруг помрачнеет лицом, и гортанно вскрикнет на своём горском языке:
  - Уцнауриа. Ес укве метисметиа! Сашинелебаа...* Я думал - здесь спыт мои дети... но это не Свэтлана... это не Яков... это даже не Васька... Дзалиан мцкенс!** Который раз, о, Боги! Который раз! Вгонеб сакмарисиа:*** будэм рэалистами. Будэм исходить из того, что здэсь моих детей нет.
  И я тут же понимаю: действительно, нет.
  И мне делается ещё страшнее.
  Впрочем, это я так: фантазирую.
  
  ------------------------------------------------
  *(Груз.) - Странно. Это уже слишком! Ужас...
  ** (Груз.) - Мне очень обидно!
  ***(Груз.) - Пожалуй, хватит.
  ----------------------------------------
  
  Сталин же всегда играет неожиданно, и никакое ожидание с ним не канает.
  Так что, вопреки всему, Сталин просто улыбается мне из-под усов, и говорит негромко.
  - Сагамо мшвидобиса! Рогор харт?* Вот мы опять один на один. И не оглядывайся. И не ищи. Я уже смотрел: эдэсь никого больше нет: только ты и я. - А потом добавляет. - Как всегда, слушай!
  - Как всегда. - Бормочу я. - Значит, опять всё сначала? Слушайте, Иосиф Виссарионович, в конце концов, - ра гнебавт?** Зачем вы всё ходите ко мне? Зачем?
  И Сталин честно отвечает:
  - А я твоим страхом питаюсь.
  
  -------------------------------------
  *(Груз). - Добрый вечер. Как поживаешь?
  **(Груз.) - Что вы хотите?
  -------------------------------------
  
  Значит, поговорим о страхе, тем более что Сталин нам никакого другого выбора как бы не оставляет.
  Страх мой иррационален.
  Я есть он, то есть - сплошное внутреннее состояние, обусловленное грозящим реальным или предполагаемым бедствием.
  Одна моя подруга в момент экзистенциальной ругани на почве обыденного выживания так мне и сказала:
  - Ты не человек! Ты ходячий эмоциональный процесс!
  И ушла навсегда.
  Да и Бог с ней.
  Даже самая случайная женщина может иногда на мгновение оказаться права.
  Я действительно в жизни - голый эмоциональный процесс.
  Больше того: я сделал эту свою особенность бытия профессией, чему свидетельство - Ваше чтение моей книги.
  Так вот, о моём страхе Сталина.
  Этим моим страхом во мне давно и основательно занимается моя внутренняя Академия Наук.
  Серьёзные исследователи.
  Учёные с мировым именем и такими же знаниями.
  Мой Страх Сталина ими после тщательного изучения отнесён к моим базовым эмоциям. То есть, он является врождённым эмоциональным процессом, с генетически заданным физиологическим компонентом и конкретным субъективным переживанием.
  Причинами этого страха исследователи считают постоянное обнаружение мною внутри и вокруг себя реальной или воображаемой опасности Сталина.
  Это напрямую связано, по их мнению, с последующей мобилизацией организма для реализации моего "поведения убегания" от всяческих представляющих для меня же опасность жизненных ситуаций.
  А Сталин - Сталин только смеётся на все их исследования, и регулярно расстреливает исследователей.
  Тоже, заметьте, игра, и довольно увлекательная: смотреть каждый раз, убежит во мне исследователь меня от Сталина, или Сталин его, всё-таки, застрелит...
  
  Теперь о любви.
  Любовь есть единство двух людей в борьбе со страхом (страхами).
  Однажды одна моя подружка (но не та, которую я упоминал вот только что, выше по течению этого рассказа) в момент самого пика близости, когда, по идее, люди пытаются сказать о самом важном, прошептала мне на ухо:
  - Милый! Главный фактор самых крепких союзов - общий комплекс страхов. Давай отныне бороться против опасностей сообща.
  Такого предложения брака я не слышал ни до, ни после.
  Увы, но мой "страх Сталина" и ей страх "так и остаться без мужа" ужиться между собой не смогли, хотя, скажу прямо, мы с нею очень долго старались наши страхи как-то приучить друг к другу.
  Не получилось.
  Сейчас она вполне счастлива и без меня, а я - без неё.
  
  С годами у каждого интеллигентного человека страх поднимается на метафизический уровень и включает в себя не только проблему жизни и смерти, но и нравственный аспект.
  Интеллигентный человек с годами как-то обучается понимать и принимать простую истину: представляемый источник страха находится не в объективной реальности (то есть не в окружающем мире), а за пределами непосредственного познания.
  У каждого интеллигентного человека именно страх формирует критерий нравственности.
  В моём случае это страх Сталина.
  Он влиятельно вмешивается в мои внутренние художественные искусства, а также литературу, в результате чего из меня так и лезет жанр готического романа и/или весьма кинематографический жанр фильма ужасов, базируясь (как оно и должно быть) на всём моём же эпическом и мифологическом фольклоре и на всех моих же народных суевериях.
  Протекание эмоции страха в разных ситуациях у разного меня может существенно различаться, как по силе, так и по влиянию на поведение.
  Мой страх Сталина может проявляться в виде возбуждённого или подавленного эмоционального состояния.
  Некоторые мои внутренние философы, особенно те, которые подходят к этому явлению с чисто моральных позиций, считают мой же страх Сталина вредной эмоцией с плохими последствиями.
  Другие мои внутренние философы, особенно те, которые рассматривают мой страх Сталина как преимущественно биологическое явление, наоборот, считают это состояние полезным, поскольку оно оповещает об опасных ситуациях.
  Обе эти точки зрения есть одна из тех бессмысленных попыток захватить власть надо мной изнутри, которые всегда обречены на полный провал, потому, что власть надо мной изнутри уже захвачена страхом Сталина.
  
  Теперь степени и виды страха Сталина.
  Мой страх Сталина может быть описан различными терминами в зависимости от выраженности.
  Например: испуг, ужас, мания преследования, комплекс преследования.
  Всё это Сталин умел делать с людьми ещё при жизни и себя, и людей.
  В свою очередь мои страхи Сталина лично я (наплевав на всех этих философов и исследователей) сам разделил как бы на три группы: биологические, социальные и экзистенциальные.
  К первой группе я нагло отнёс мои страхи Сталина, непосредственно связанные с угрозой жизни мне, как человеку, опираясь на уже имеющуюся в анамнезе всю-всю информацию как о личности И.В., так и о его деятельности.
  Для этого я использовал все, когда-либо доступные мне чужие источники информации, замкнув их на себя через возможное уничтожение меня, любимого, чисто биологически.
  Получилось.
  Ко второй группе я быстренько отнёс боязни и опасения за изменение своего социального статуса.
  Их я косвенно связал с личностью всё того же И.В., опять же, используя те же источники информирования меня, как носителя страха по принципу, доставшемуся мне в наследство от многочисленных родственников, пострадавших от И.В. при жизни своей и И.В. за все годы их совместного советского существования.
  И у меня опять получилось.
  К третьей группе мне чрезвычайно удачно удалось отнести страхи, связанные с самой сущностью меня, как человека, по причинам (см. название группы) именно экзистенциальным, сиречь - жизненным.
  Исходя из этого принципа, страх "мирового пожара революции" относится к первой категории, страх моих всяческих публичных выступлений - ко второй, а страх смерти - к третьей.
  Но всё равно полной ясности нет.
  Я, например, боюсь Сталина, как бояться опасных животных. Но, одновременно, боюсь его же, как жизненной ситуации и, даже, явления природы.
  Страх Сталина, таким образом, носит у меня временами генетический, а временами - чисто рефлекторный характер.
  В первом случае реакция на опасность записана на генетическом уровне, во втором (основанная на собственном негативном опыте) - она записана на уровне нервных клеток.
  
  Между прочим!
  Порой в моих снах со Сталиным голову приходит удивительная мысль: а ведь мне, по сути, очень повезло!
  Бояться снящегося регулярно Сталина гораздо удобнее и экономичнее, чем бояться кого-нибудь из ныне живых.
  Больше того: мои страхи Сталина мне очень полезны. В ситуациях, опасных для жизни и здоровья, они носят охранительную функцию.
  Они охраняют меня от мира, а мир - от меня.
  
  Простите меня, но я очень устал.
  Устал давно и основательно.
  Только этой усталостью моею и объясняются, скорее всего, подобные мысли, да ещё немножко - слабостью характера и (или) многолетней привычкой.
  И не только моей.
  Это я в том смысле, что общественные "привычки бояться" формируются несколькими поколениями боящихся.
  Так что, предки мои меня в этом плане очень основательно подготовили.
  
  Я как-то сосчитал АБСОЛЮТНО ВСЕ варианты этого моего страха Сталина.
  Их получилось десять тысяч.
  Но я сосчитал их во сне, потому наяву воссоздать подробную опись лично моего страха Сталина не могу.
  Эта немочь, впрочем, особо меня как-то не задевает; характер у меня лёгкий, и в силу этой лёгкости характера Сталин в 99 случаях из 100 остается всегда только во сне.
  Но всё же... всё же...
  
  Я ношу на себе штампик.
  А на штампике - он, И.В., моя главная жизненная фобия, она же - Игра на выживание, она же - Хитрый план убежать от остальных тревожных расстройств.
  В психиатрии мои сны со Сталиным называются красиво: патологически повышенное проявление реакций в виде страха на устойчивый раздражитель.
  МКБ-10; F40.40; МКБ-9; 300.2300.2.
  Бог Φόβος, я, раб твой, внимаю приказам твоим...
  А он отвечает, морща греческий профиль:
  - Шура, Сталин - это не актуально. Что вы носитесь с этим старым ksures?*
  
  Те, кто имел когда-либо дело с греками, знают: грек не может разговаривать, если у него заняты руки, поэтому Фобос отшвыривает свой молоточек невропатолога, и начинает жестикулировать со скоростью той мельницы, которая однажды довела до буйных глюков и рукоприкладства тихого старичка Дон Кихота.
  - Malakos!** Давайте, я подберу вам хор-р-роший современный τρέλλα?..***
  Среднестатистический грек имеет свои собственные определенные взгляды на всё - от полетов в космос до цен на помидоры. Ему также нравится философствовать на тему жизни и природы вещей вообще, с использованием банальных афоризмов, занятие, которое получило название "винной философии", поскольку напоминает праздную болтовню двух уже изрядно окосевших зануд.
  Тихий грек - это тот, которого слышно не дальше соседней улицы.
  Двое дружески беседующих греков звучат так, будто они готовы поубивать друг друга, а компания неудержимо веселящихся эллинов больше всего похожа на маленькую локальную войну.
  Словом, Сталин Фобоса услышал.
  - И это ваш Psychosis Dei?**** - Брезгливо спросил тогда Сталин. - Странный выбор руководитэля для такой важной хозяйствэнной отросли чэловеческого существования. Очень странный...
  
  ---------------------------------------------
  * (Греч.) - Сленг, самый близкий перевод "старый хрыч".
  ** На греческом это словечко может означать всё, что угодно. Сленговое, доброжелательное - дрочила, со значениями начиная от "тупой придурок" до "хороший честный парень" или "дорогой товарищ". Производное существительное от этого слова, означающее конечный продукт, malakia, в обычном смысле имеет значение "чушь, ерунда", но также используется для описания совершенных ошибок или же поступков, не вызывающих одобрения.
  *** (Греч.) - Псиихоз
  **** (Лат.) - Бог Психоза, хотя, в то же время, это можно перевести, как "Психоз Божий".
  --------------------------------------------
  
  На что Фобос разразился эмоциональным криком, типа: lera (сволочь), Gamo to! (аналог всяческих "fuck" и "черт побери!", но с типично греческим добавлением "тебя и бочку святых с Христом в качестве крышки!"), а также "рutaпа и pustis" (не политкорректное обозначение гея), и, наконец, "Keratas!" (рогоносец) "Skasse!" ("Заткнись!").
  Таким образом, мои Сталин и Фобос очень друг другу не понравились, используя для этой цели меня, как посредника.
  Есть старая присказка: пока паны дерутся, у холопов трещат чубы.
  Вот он у меня и трещит.
  Трещит уже практически всю жизнь, потому как Фобос и Сталин в своём выяснении отношений постоянно держат меня в состоянии упорного перманентного обострения то кого-то из них, а то - обоих сразу.
  
  Должен вам прямо сказать: обычно в результате развития фобии человек начинает бояться и соответственно избегать определенных объектов, видов деятельности или ситуаций, так или иначе, эту самую фобию провоцирующих.
  А вот со мной всё с точностью до наоборот.
  Одна моя знакомая Маша, например, страдающая явной айхмофобией, не держит в доме острых предметов. Ножи там, ножницы, булавки: этого просто нет.
  Хлеб покупает уже резанным, мясо тоже, а овощи там всякие и прочую фигню ей режут многочисленные любовники.
  Они же, кстати, стригут ей ногти и вырезают из бумаги, если надо, кружочки и треугольники.
  Другая моя знакомая Маша никогда не подходит близко к воде.
  И правильно делает: при её аквафобии вполне можно обойтись без открытых водоёмов, ванн и рек.
  - Пардон, - резонно спросите вы, - а как же эта ваша Маша моется?
  Резонный вопрос.
  Но я вам отвечу: никак!
  У этой Маши есть качественный муж, который её в случае чего протирает спиртом.
  Правда, от постоянного спирта он почти уже совсем не бывает трезв, ну, так это - не беда! Главное, Маша у него всегда в полно порядке...
  Не могу ни упомянуть Машу под номером три.
  Она, в силу своей ярко выраженной клаустрофобии, поднимается вверх исключительно по лестнице, так как ей страшно находится в закрытом лифте.
  Маленькие замкнутые пространства не для неё.
  Живёт она в огромном особняке, где комнаты такие бескрайние, что даже в подзорную трубу вообще не видно никакого горизонта, стен и потолка.
  Так что, скажу я вам, Маша-3 извлекла из своей фобии больше всех выгоды.
  Я же, в отличие от всех перечисленных Маш, ситуаций, провоцирующих очередной скандал между Фобосом и Сталиным, избегать так и не научился.
  Они всё ещё ругаются, а я всё ещё вижу про это сны.
  
  - Попробуй меня антидепрессантами. - Сказал как-то Сталин.
  Я попробовал.
  Сами понимаете: пока я сплю, слова Сталина - для меня закон.
  О, как это трудно: принимать таблетки во сне!
  Но, должен вам сказать, что Сталин после антидепрессантов стал гораздо спокойнее.
  В том смысле, что антидепрессанты, как выяснилось, на Сталина в моих снах действуют крайне благотворно.
  А я - я не очень: спокойный Сталин стал сниться мне гораздо чаще.
  Видимо, ему хотелось ещё антидепрессантов.
  Привык.
  
  Тогда я пошёл к психологистам: искать психотерапии.
  Бородатый адепт бихевиоризма выслушал меня, и сходу предложил мне обучаться навыкам релаксации, контролю своего физического стресса и блокировке негативных мыслей.
  Податливый, как пластилин, я согласился на всё.
  Сталин в моих снах получал релаксацию, приобрёл устойчивость к стрессам и теперь без каких-либо затруднений уходил от любых сомнительных всплесков совести.
  Я же совсем скис.
  - Ни беда, батенька. - Успокоил меня бородатый бихевиорист. - Счас мы с вами проведём поэтапное погружение вас, как пациента, в пугающую его ситуацию.
  Я заорал, оттолкнул бихевиориста, отбился от его ассистентки, выбил окно и скрылся в неизвестном направлении.
  Неизвестным, прежде всего, мне самому.
  
  Я мчался по пересечённой местности своего сна, следуя интуитивному маршруту Спасения, который, как оказалось, глубоко-глубоко спрятан во мне.
  Маршруту Спасения, доставшемуся мне от первых древнейших, первобытных людей, которым пришлось когда-то на заре истории убегать от Сталина.
  Едва побежав, я даже вспомнил, как это называется: мифологическое сознание!
  - Мифологическое! Сознание! Мифологическое! - Повторял я, задыхаясь на бегу.
  - Докопался всё-таки, да? - Услышал я прямо отовсюду вокруг и, одновременно, изнутри себя голос Сталина. - Всегда был смышлён.
  
  (Хотя, конечно, - ужасная пошлость: вот так вот, себе самому во сне. Булгакова цитировать...)
  
  Тут я заметил, что уже какое-то время со мною рядом бежит академического вида корпулентный дядечка в странной круглой чёрной шапочке.
  На груди у него на длинном ремне висело что-то вроде миниатюрного аналога школьной парты.
  Он на ходу макал перо в чернильницу, и строчил, строчил, строчил на разлинованных листочках со скоростью пулемёта слова на совершенно мне непонятном языке, а когда листочки заполнялись, смахивал их прочь, после чего листочки эти мгновенно и жадно впитывала окружающая местность.
  Я какое-то время внимательно следил за ним, разглядывая, но, не решаясь заговорить. Слишком уж у него был странный вид. Непривычный какой-то. Дикий. Кто его знает, что за человек.
  Он тоже рассматривал меня, не прекращая бега своего и писанины.
  Наконец он, видимо решившись, широко улыбнулся, на бегу достал из-под мантии плоскую бутылку, вытащил зубами пробку, пососал из горлышка, сплюнул, и сказал хорошо поставленным академическим голосом:
  - Would you like ink, my colleague? Fresh and high quality...*
  - Thank you. In our time, written in a different way. But anyway, thank you!**
  Я на ходу протянул ему руку.
  - Ю фром зэт сайд? Энд хау из ит гоуинг он аут зэа?..***
  - Со-со, - ответил он, пожав на бегу мою руку и улыбнулся. - Энд хау из ит гоуинг он хиа?****
  - Итс о'кей!***** - Я показал ему большой палец, и тоже улыбнулся в ответ.
  Некоторое время мы бежали молча.
  Потом мой визави по бегу, словно решившись, выпалил:
  - Меня Лосев зовут, - и резко увеличил скорость, - Алексей Федорович Лосев. Догоняй!
  После чего рванул так, что я вынужден был включить все свои резервы.
  Догнал.
  - Тот самый философ. - Сказал Лосев, и подмигнул.
  - А я счас где? - с трудом выдавил я вопрос, показывая рукой на всё то, что было вокруг, и тяжело дыша всем организмом.
  - В диалектике мифа.- Ответил Лосев очень внушительно. - Или сам не видишь?
  И я увидел.
  
  -----------------------------------------------
  * Не хотите ли чернил, коллега? Свежие и высокого качества...
  ** Благодарю. В наше время пишут по-другому. Но - всё равно, спасибо!
  *** Вы с той стороны? Ну, и как там? (Английский мой во сне звучит не всегда так, как в жизни, потому что я, стесняющийся говорить во сне на чистом английском, всё время цитирую английский в виде некой ссылки на братьев Стругацких).
  **** Ничего. А здесь?
  ***** Порядок!
  -----------------------------------------------
  
  Вокруг и вправду царило одно сплошное mythological consciousness.*
  Больше всего это напоминало кадры из фильма "Who Framed Roger Rabbit".**
  Помните, те самые, где показана жизнь Мультауна.
  Вот-вот: для мифологического сознания тоже всё, что существует, одушевлено.
  Как в том клёвом фильме: сплошная смесь мультяшки и ретро кино.
  А ещё - весь мир есть бесконечное пространство души; ничего случайного, ничего ненужного, ничего произвольного, ничего выдуманного или фантастического: одна только трансцендентально-необходимая категория мысли и жизни; подлинная и максимально конкретная реальность.
  И мне это очень нравилось.
  
  -----------------------------------------------
  * Мифологическое сознание
  ** "Кто подставил кролика Роджера?"
  -----------------------------------------------
  
  - Ну, и как? - спросил Лосев.
  - Моё! Это - моё! - только и ответил я.
  - Чудак человек! - Лосев перешёл на очень спортивную ходьбу, что, впрочем, мало повлияло на скорость его движения. - А чьё оно ещё может быть в твоём сне?
  - Сталина. - Ответил я, и тут же стал непроизвольно оглядываться, потому что был уверен: И.В. где-то рядом.
  - Сталин? Это какой же Сталин? - Лосев резко тормознул и остановился. - Я знавал одного, и, знаешь ли, очень не люблю вспоминать об этом. - Лосев поёжился. - Каторга, а не знакомство. Тем более что, - он показал пальцем на свои глаза, - этот хулиган со своими поцами почти полностью лишили меня vision* путём строительства Беломорско-Балтийского канала.
  Лосев брезгливо скривился.
  - Так ты его, что ли, сюда притащил?
  - По всей видимости, да. - Я развёл лапками. - Но только я не могу пока определить его во вновь осмысляемой реальности mythological consciousness...**
  - Хотя бы это радует. - Лосев снял чёрные старомодные круглые по моде 30-х годов ХХ века очки, которые, оказывается, всё это время скрывали его глаза.
  И я увидел две аккуратных дырки, точнее сказать, - полости, где словно бы и не предполагалось оптического человеческого природного устройства восприятия мира вовсе.
  - Mythological consciousness это ведь не набор идей и понятий. Ты либо сам становишься мифологическим субъектом, либо не имеешь мифологического сознания вовсе. Но вот став мифическим субъектом, ты обретаешь подлинную жизнь в мифологическом сознании, потому что мифологическое сознание - это и есть подлинная жизнь. Понимаешь?
  - Нет. - Честно признался я.
  - Ну как же! - Лосев водрузил очки, прикрывая тщательно выскобленные ниши для глаз. - Вот ты со всеми своими надеждами и страхами, ожиданиями и отчаянием, со всей своей реальной повседневностью снов и чисто личной заинтересованностью проснуться туда, где нет Сталина: ты разве не чувствуешь себя альтернативой диалектическому материализму?
  - Совершенно не чувствую. - Я начал раздражаться. - Более того: я вообще никакого диалектического материализма никогда в жизни не чувствовал! Так с чего бы мне себя чувствовать альтернативой тому, чего для меня и нет вовсе? Вот Сталин - Сталин есть, и, я так понимаю, есть он по причине своей включённости в моё личное мифологическое сознание. Впрочем, как и вы: вы же не станете отрицать, что это я вызвал вас, Лосев, из небытия в той форме и в том содержании, которое вы, извиняюсь, имеете здесь, в моём сне? Just do not lie! The truth, the philosopher! Tell the truth!***
  
  ----------------------------------------------------
  * Зрения
  ** Мифологического сознания
  *** Только не надо вранья! Правду, философ! Скажите правду!
  ------------------------------------------
  
  - Правду? - Лосев начал мелко дрожать, теряя очертания. - Что ж, я кажу тебе ПРАВДУ, мальчик! Вот тебе твоя правда: твой пресловутый Сталин во сне существует по весьма старым мифомагическим принципам. Как и все остальные страхи, мальчик. Как и все остальные игры, включая массовые. Ты обыватель, дружок мой, и твоему обывательскому mythological consciousness свойственен обязательный поиск обывателем лично ответственного за что-либо происходящее, равно как и преувеличение роли участия в событиях, имеющих характер системной динамики, какой-либо личности. Вот и всё. Вот и вся правда для тебя, бедный гадкий утёнок. Я, конечно, должен был тебя вывести к Большому Камню Ответов, однако...
  Лосев стал уже почти прозрачным.
  - Однако ты не нуждаешься в Камне, ибо Камень... - От Лосева, как от того Чеширского кота, осталась одна улыбка. - Камень может стать фундаментом нью...
  Улыбка растаяла.
  - Что "нью"? - Возопил я. - Эй, Лосев! О каком "нью" речь?..
  Ответа, как и следовало ожидать, не было.
  И я проснулся.
  
  Одна умная и решительная вумен взялась меня некогда избавить от Сталина во снах радикальным сексом.
  Не знаю, как Сталину, а мне даже очень понравилось.
  Полагаю, впрочем, что и ОН остался доволен.
  Только если у меня всё нараспашку, у него никогда толком ничего не поймёшь, пока не последуют репрессии.
  Лосев во сне мне больше не являлся никогда, как, впрочем, и пространство Диалектики Мифов, или - как там ещё называлось место, по которому мы с Лосевым так классно бежали?
  Не помню.
  Одно, впрочем, могу сказать точно: я на какое-то время перестал запираться в туалете истории от проблем сегодняшнего дня, и - даже! - стал (опять же, на какое-то время) редактором острозлободневной газеты "Буффон".
  Только позже я понял: это и были репрессии!
  Утратив чувство потенциальной опасности, я сразу же оказался уязвим, что незамедлительно проявилось в виде упомянутого редакторства.
  Сбежал я из редакторов спустя два месяца, и, влекомый обратно в себя, сел писать своё.
  Что и делаю до сих пор.
  Почему?
  Ха!
  В этом "Буффоне" к исходу уже первого месяца у меня развилась новая фобия: я стал отчётливо бояться всех тех, о ком писал "Буффон", ставший под моим чутким руководством весьма ироническим органом местной эНской печати.
  Слава богу, опытный от своих Снов со Сталиным, я легко эту новую свою фобию просёк, и незамедлительно решил победить в самом начале её возникновения, иначе бы эта сволочь стала бы закрепляться и усиливаться со временем в моей психике человека.
  
  Короче, даже здесь Сталин ухитрился надиктовать мне свои условия.
  Наверное, об этом мои истории.
  Кто его знает...
  Никто.
  
  Извечный, почти анекдотический диалог:
  - А что вы, собственно, хотите этим сказать?
  - А что вы подумали?
  Хотя где-то в глубине всегда сидит ключевая (на всякий случай приготовленная) методика: если враг не сдается, его уничтожают.
  Вот пускай Фобос и Сталин выясняют, кто сильнее, между собой.
  Потому что мне лично в жизни досталась именно ТАКАЯ ИГРА НА ВЫЖИВАНИЕ.
  И не надо на меня смотреть с осуждением.
  Если, извините, судить отсюда, из наших дней, да ещё объективно, то Горький, например, тоже не выдержал ЕГО прессинга.
  Хотя, не в пример мне, был о-го-го, какой матёрый и битый гнутый жизнью человечища...
  И Бог с ним.
  Бог с НИМ!
  
  А вот сегодня ночью Сталин выглядел плоховасто.
  - Сердце нэт, а болит. - Сказал он. - Рукой трогаю - нэ стучит. Руку уберу - больно... оч-ч-ень неприятное ощущение.
  Я посмотрел на Сталина.
  Старый, много чего переживший, много от чего умерший человек.
  Но во только жалко мне его почему-то всё равно не было.
  Почему?
  Да потому что для жалости нужны, видимо, какие-то другие правила Игры.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Унгерн против Сталина
  Или
  Есть ли выбор?
  
  
  
  
  Темно: вначале всегда темно.
  А потом из темноты, словно из неоткуда, выходит Он: как всегда, - поджарый, обтрепанный, неряшливый, обросший желтоватой растительностью на лице, с выцветшими застывшими глазами.
  По виду ему можно дать лет около тридцати.
  Военный костюм его необычайно грязен, брюки протерты, голенища в дырках.
  Сбоку висит сабля, у пояса револьвер.
  Смотрит на меня с выражением крайней брезгливости.
  - Я к Сталину. - Говорит он. - Сталин ведь у тебя?
  Но ответить я не успеваю, потому, как Сталин во сне моём отвечает за себя сам.
  Я иной раз думаю: где Сталин находится то время, пока я НЕ сплю, пока земля безвидна и пуста?
  Ответ напрашивается сам собой: каждый раз, пока тьма над бездною, тот, кто собирается сотворить свой собственный мир, носится над водою.
  - А что это за вода такая? - Тут же спрашиваю себя я.
  И тут же сам себе отвечаю.
  Вода, судари мои и сударыни, это обозначение первичной околоплодной среды, где, собственно, находится перед свои появлением (рождением) сотворяемый мир.
  - Кто это у нас хочет в хату? - Вопрошает Сталин. - Обзовись, бродяга.
  - Я есть воплощение Чингисхана и Махагалы. - Отвечает пришедший. - Вот, на груди у меня мой герб в виде правильного портака:* корона из шести черепов в шести руках, а ты - КТО?
  
  -------------------------
  * Портак: тюремный сленг - татуировка
  -------------------------
  
  С этого места сон мой уже действительно напоминает сон, потому что до этого было так - предсонье.
  И вот уже Сталин, материализовавшись, осматривается, с укоризной качает головою, и щелчком пальцев вызывает следом за собою свой кабинет, без которого ему, Сталину, как бы в моём сне появляться не положено.
  Кабинет образовывает вокруг Сталина некое поле, сродное защитному.
  Пришелец тем временем продолжает презентацию себя, как уместного в моих снах со Сталиным гостя.
  - Я - тот, кто пришёл поднять с Востока новую волну, стереть западную цивилизацию и заменить её желтой расой, а ты - КТО?
  На эти слова Унгерна сон мой реагирует медленной картинкой: от края до края мира предо мною открывается одна бесконечная степь; и в эту степь (или, сказать точнее, НА эту степь?) выезжает совершенно рериховского цвета и вида Всадник.
  - Я, утвердивший истину: города не имеют права на существование, и лишь кочевым может быть мир, а ты - ты КТО?
  Скажу вам честно: самое сильное впечатление производит, собственно, не сам этот господин на коняжке, но ощущение чудесным образом приближающейся ко мне по мере его движения в мою сторону степи.
  - Я - носящий на плечах свастику, в сердце лёд, а в груди - арийскую душу. А ты - ты кто?..
  Ну вот, теперь этот пришедший ещё и разделился надвое: один - в каком-то восточном халате переменчатого, то жёлто-золотого, то красно-кровяного цвета и солнечным нимбом над головою, почти Бог, но с погонами; и второй - вот тот самый, обтрепанный и небрежный, дикий, явившийся первым.
  Я начинаю нервничать, а Сталину хоть бы хны.
  - Ты много говоришь. - Голос Сталина небрежен. - Имя должно быть коротким. Вот я, например, Сталин. Просто Сталин, и всё.
  - Сталин? Значит, я пришёл правильно. - Пришелец соединяет свои разрозненные половины опять в одну личность, и кланяется. - Самое короткое из моих имён - барон Унгерн. Ты, я надеюсь, слышал обо мне?
  - Нэмного да. - Сталин вынимает из нагрудного кармана френча театральный бинокль в перламутровом оформлении, и смотрит сквозь него на Унгерна. - Вот так - большой. А вот так - маленький. А вот так, - Сталин убирает бинокль обратно в карман, - теряется всякий интерес. Вообще.
  Унгерн хмыкает.
  - Да, всё именно так мне и рассказывали. Кстати, именно из-за этих вот ваших большевистских выкрутасов я и издал тот самый приказ свой в 1921 году: "Комиссаров, коммунистов и евреев в плен не брать".
  - И нэ брал?
  - Не брал. Степи поил я их кровью. Земля покрылась костями, и сыты были волки владений моих и орлы поднебесные.
  - Нэ экономно, барон. Нужно всэгда брать плэнных! Если бы ты плэнных брал, то у тэбя сэйчас весь твой стэпь был благоустроен. Потому что бэсплатный труд - залог удачного вэдения государственного хозяйства.
  - Пусть так. Зато строго в рамках моих жизненный представлений. А у вас? У вас с этим как?
  - Никак.
  - Почему?
  - Патаму что у мэня нэт никаких рамок.
  Унгерн понимающе кивает.
  - Да-да, я догадывался. Конечно же, ты стоишь на более высоком уровне реинкарнации! В этом-то всё и дело. Я даже боюсь предположить: кто, на самом деле, реинкарнирован в тебя. И хотя я полностью лишён среди прочих человеческих качеств, ещё и зависти, я завидую тебе, Сталин, ибо ты стоишь выше меня на иерархической лестнице Зла.
  Зла?
  Я морщусь: какая, простите, пошлость!
  Несерьёзно, господа: Зла, да ещё с большой буквы...
  Но они действительно разговаривают именно так во сне моём.
  Если, конечно, снятся мне одновременно.
  А я...
  Я вынужден терпеливо присутствовать, ибо, как вы понимаете, без меня мои сны существовать не могут.
  Или - могут?
  Стоп-стоп-стоп.
  Никаких объяснений, как мы и договаривались.
  
  Тем временем Унгерн вторым (а то и третьим) планом, пока разговаривает со Сталиным, shows me этакие короткометражки из своей земной биографии.
  Вижу я, как в 1910 году Унгерна переводят из Аргунского полка в Амурский; как, уезжая, Унгерн заключает с остальными офицерами полка пари.
  Условия же сего пари таковы: имея лошадь и винтовку с патронами, без дорог, проводников и припасов барон Роман Фёдорович обязуется пройти 400 километров по дикой тайге от Даурии до Благовещенска, а на последнем этапе путешествия еще и переправиться на коне вплавь через реку Зею.
  Многие офицеры тогда смеялись.
  - Право же, барон, это чересчур! Вы ведь не кожаный чулок из книг писателя Купера, и не скаут Баден-Пауэлла, а законченный горожанин! Проиграете.
  Но Унгерн выигрывает.
  Он, оказавшись в тайге, для начала вызывает местных таёжных божков.
  - Смотрите на меня. - Говорит божкам барон. - Узнаёте?
  Божки в ужасе: они видят в человечке Унгерне то, кто он есть на самом деле: ужасного Бога Войны.*
  И, естественно, всячески стараются сделать лесную дорогу такого серьёзного господина крайне успешной.
  Потому что умные.
  
  --------------------------------------------
  * Подробности некоторых аспектов этого моего сна мог бы вам уточнить В.О. Пелевин, который достаточно сделал для того, чтобы я данный сон посмотрел, при помощи одного из персонажей своей книгой "Ч и П". К сожалению, В.О. Пелевин полностью исключил из этой своей книги Сталина, который, между прочим, мне велел Пелевину передать, что он (Сталин) ещё Пелевину за подобное упущение обязательно сделает во сне какую-нибудь весьма серьёзную бяку.
  --------------------------------------------
  
  
  Следом он показывает мне сцену из времён попозже.
  В советском плену барона Унгерна ждёт суд.
  Негостеприимный город Энск достаточно жёстко распахнул барону свои объятья, чтобы уже не выпустить его из объятий этих никогда.
  Никакой секретности, посмотреть приглашаются все желающие.
  Приговор очевиден с самого начала и особых возражений ни у одной из сторон не вызывает.
  А мне снится, КАК в ночь перед расстрелом Унгерн съедает свой Георгиевский крест.
  Дабы не достался врагу.
  Предварительно разжевав.
  - Характер! - Бормочу я сквозь сон. - Какой отвратительный, но какой стойкий характер...
  
  И тут же, во след бормотанию моему, наплывает новый ролик, уже, как бы, и не совсем биографический, но, в то же время, имеющий прямое отношение к биографии.
  Я вижу небесных ткачих-надомниц.
  В том смысле надомниц, что они при рождении младенца, незамедлительно появившись в небе над домом, шьют ему Распашонку Судьбы.
  Вначале идёт как бы ретроспектива.
  Долго сидят надомницы в задумчивости над родовым замком Унгерн-Штернберг
  Потом бригадирша их начинает ругаться:
  - Бабоньки! Это ж, блин, что ж, блин, за такой блин? Тут же, ёпсть, младенчик исключительной крутовастости возможной жизни! Надо бы ёму, мля, индпошив: типа, ни на чё, ёпсть, не похожую биографию.
  - С характера начинать треба. - Замечает одна из надомниц.
  - С менталитета. - Жёстко констатирует вторая.
  - Фигня это всё. - Вмешивается третья: ударница, отмеченная наградами за свою чрезмерную ударность. - Личность барона Унгерна ткать надо из одних только лоскутков, сиречь - противоречий. Нехай данный чистопородный тевтон окажется у нас наделён чертами типического русского самодержца, плюс - пришпандорим кое-что от восточного сатрапа. А потом... - Ударница мечтательно зажмурилась, и мордочка её отразила почти оргастическую сущность испытываемых ею в данный момент эмоций. - Добавим возможности ясновидца, сердце рыцаря, убеждённые средневековые воззрения, и монархическую непримиримость к любой форме революции. Как вам?
  - Не хило. - Бригадирша немного успокаивается, и речь её, утратив ругательность, как форму контроля над процессом труда, становится куда как более связной. При этом бригадирша чешет пятку, ибо пятка у неё - самый важный элемент тела: она ей на педаль швейной машинки давит; а это значит, что план действий одобрен: ни в каком другом случае бригадирша прилюдно пятку чесать не станет. - Значится, так. В целом одобряю, однако говорю вам: не вздумайте, дуры, филонить! И чтобы мне никаких ваших уси-пуси, - бабьих соплей в Унгерне не потерплю! Мне нужен абсолютный пасионарий! Чтобы от всей души, едва оперится, сразу бы поднял восстание против современного ему мира! Всё. Работаем.
  
  С этого места ретроспектива во сне у меня сменяется интродукцией.
  Я начинаю понимать, что всё это шитьё Распашонки Судьбы для Унгерна, да и сама история барона по момент смерти физического тела включительно, есть одно сплошное Введение в Вечность.
  Причём, не только у меня во сне.
  У монголов, например, до сих пор бытует мнение: тот "белый храбрый воин", который освободил монголов, был предан русскими и взят в плен, и увезен в Россию, но когда-нибудь он еще вернется и все сделает для восстановления великой империи Чингисхана.
  Но это, скорее всего, будет в другой раз моего сна.
  
  Едут полки.
  Песню поют.
  Слова песни (во сне) я им написал:
  
  Унгерн фон Штернберг: буддист с мечом,
  Бурлит Монголия за плечом.
  И степь дрожит, и рассвет померк,
  Когда по не ней проходит Штернберг.
  
  Любо, братцы, любо, после смерти - жить:
  С Буддою Унгерном не приходится тужить!
  
  Теперь о том, почему Сталин и Унгерн в моём сне требуют диалога.
  Когда-то очень давно, чуть ли не в первую пятницу на земле, всё зло мира поделилось на Восток, Запад, и Посерединке.
  Не знаю уж, кто там отвечает с той стороны за Зло на Западе, а вот с Востоком и Посерединке всё понятно: Унгерн и Сталин, соответственно.
  Так вот: Унгерна расстреляли 15 сентября 1921 года, в городе Энск (Новониколаевск), (ныне - Новосибирск) по приговору Чрезвычайного трибунала.
  Точнее - уничтожили, многократно продырявив, его телесную оболочку генерал-лейтенанта, в которой Роман Федорович Унгерн-Штернберг существовал на тот момент в виде одного из вождей Белого движения, ставши полноправным хозяином Войны и Мира в Монголии и Забайкалье.
  Сталин пошёл другим путём, и пошёл, как это известно всем и каждому, весьма успешно.
  То есть, он таки свою миссию, в отличие от Унгерна, выполнил.
  Хотя, как я понимаю теперь, из своих снов со Сталиным, не до конца, но - в меньшей мере "не до конца", чем Унгерн, который вообще практически ничего не успел.
  Блин! Опять забыл о нашем договоре: ничего не объяснять!
  Мне ведь во сне (во снах) никто ничего не объясняет.
  Вот и я вам - не буду.
  Во всяком случае, постараюсь...
  
  - А я, я - я в "Центуриях" Нострадамуса имею своё место в форме пророчества о пришествии "князя с Востока"! Про таких, как я, ещё дяденька Кромвель говорил: "Стрела в колчане Божьем".
  - Э, Рома! - Сталин улыбается в усы. - Тэбя никто за язык нэ тянул! Ты сам сказал: Бог! Так вот, Рома: Бог - это Я. Я, понымаешь? Всеобъемлющий Центр Власти над миром.
  - Понимаю. - Уныло говорит барон. - Ещё бы мне не понимать! Именно от понимания, что вы будете за центр, я так рвался успеть создать противовес.
  - Рома, чтобы стать самому типа Центр, нужно правильно ставить большой и свэтлый Цель. Только имэя грамотный Цель ты можешь косить под одного из тэх избранников, чэрэз которые Небеса направляют людей. Вот, возьми Гитлер...
  Унгерн смеётся.
  - My God, what nonsense! Боже мой, какие глупости! Тоже мне: Александр Македонский. Ефрейтор, провалившийся в генеральский сапог!
  - Ефрейтор, нэ ефрейтор, но Мир подмял почты вэсь.
  - Глупости всё это, махатма Сталин, уверяю вас. Гитлер, простите, сам не понял: что и кто через него в Мир шло. Он, например, даже собственное фантастическое возвышение склонен был объяснять не тайным воздействием некоей мистической, глобального масштаба силы, сделавшей его своим орудием, а некими сугубо личными качествами, и только. Он верил - по причине, опять же, своей элементарной неграмотности! - в то, что именно ему предстоит срочно увести вверенные народные массы в Царство Агарты,* а весь поход в Европу затеял в поисках Ключей Подземного Королевства Шамбалы. Ему, видите ли, донесли разведчики во главе с Отто Скорцени: Ключи эти, дескать, вывезли из Азии, и теперь сей дар драгоценный хранится, не ясно где, но в Европе.
  
  --------------------------------------
  * Агарти или Агартха (Agarty, Agartha) - легендарная подземная страна, мистический центр сакральной традиции, расположенный на Востоке, откуда идёт управление судьбами всего человечества. Традиционным местом расположения Агартхи считают Тибет или Гималаи. В Агартхе живут высшие посвященные, хранители традиции, истинные учителя и правители мира. Достигнуть Агартхи непосвященному невозможно - только избранным она становится доступна.
  --------------------------------------
  
  - Правыльно говоришь: были ключи! Как нэ быть? Только мой главный развэдчик Пашико Судоплатов тэ ключи давно уже в одном нашем, русском, но очэнь отдалённом монастырэ нашёл, и в Москву привёз.
  - Так они у вас? - Унгерн бледнеет. - У вас?!
  - А гдэ им ещё быть? - Отвечает Сталин почти весело. - Гдэ Центр, там и Атрибуты Власти.
  Вот тут-то с Унгерном происходит один из так называемых "Припадков Истины".
  "Припадок Истины" - это когда наружу сквозь всякую случайную или временную оболочку истинная сущность лезет.
  Короче: барон стал уже вовсе и не барон, а выхватил всеми своими шестью руками шесть сабель из шести специальных щелей-ножен в своём мохнатом шестиголовом же теле, и с криком: "- Ob Sie dreimal verfluchte Sohn eines Schakals und der Esel sind!",* - Кидается рубить то место, где только что курил Сталин.
  Однако, всякий, хоть раз галлюцинировавший индивид, знает: не стоит преумножать сущности!
  Право, не стоит.
  Чем больше Унгерн рубил, тем больше в мире становилось новых Сталиных, ибо каждый отрубленный кусочек тут же начинает функционировать самостоятельно, имея в себе все сохранённые качества и возможности исходного Сталина, как такового.
  
  -----------------------------------------
  * (Нем.) - Будь ты проклят, сын шакала и осёл!
  ----------------------------------------
  
  
  Кабинет Сталина, как я уже и говорил выше, во сне моём есть защита самого Сталина от подобных вот несдержанных существ, каким явил себя Унгерн.
  Больше того: кабинету Сталина весьма не нравятся и удары саблей, и остающиеся от этих ударов на теле (!) кабинета следы.
  Кабинет рычит.
  Так мог бы рычать пещерный тигр, доживи он до моих снов со Сталиным.
  Но он не дожил.
  Его замочили первобытные людишки, и, наверное, в этом ему повезло.
  Кабинет рычит, и медленно окружает всё ещё рубящего Унгерна.
  Кресло делает барону грамотную подсечку; чернильница выпускает на манер спрута чёрное облако; настольная лампа а-ля лассо накидывает на шею Унгерна шнур.
  Они тащат и гонят барона к шкафу, а шкаф - шкаф уже распахивает пасть, чтобы, значит, завершить всю эту фигню глотанием с дальнейшим тщательным перевариванием и всё такое.
   - Нэ надо. - Говорит Сталин. - Фу. Всэ назад. Он большэ нэ будет. Ведь нэ будешь?
  - Не... буду... - Хрипит Унгерн.
  - Слушай сюда, малчик. Куда тэбе Ключи, а? Они мои, патаму что никто, кроме мэня, нэ дорос до них. Даже повэлители Агарты выйдут ко мнэ из земных недр сами, ибо сказано в предсказании: только тот пополнит число Вечных Владык мира, кто сумеет устроить вселенскую мясорубку, и выйти из этой смута побэдителем! Я был в числе тех, кто смуту затеял. Гдэ они теперь? Нэт их. Значит, побэдил я. Один. Ты вэдь помнишь слова прэдсказания, Унгерн?
  - Помню. - Унгерн трёт шею, только отпущенную удавкой шнура. - "Будет, будет этому предшествовать вселенская кровавая смута и разрушение всех основ жизни. Отец восстанет на сына, брат на брата, мать на дочь. А затем - порок, преступление, растление тела и души. Семьи распадутся, вера и любовь исчезнут. Из десяти тысяч останется один, но и он будет гол и безумен, без силы и знаний, достаточных хотя бы для постройки дома и добывания пищи. Он будет выть, как бешеный волк, питаться трупами, грызть собственное тело и вызовет Бога на бой. Вся земля будет опустошена. Бог отвернётся от неё, и над ней будут витать лишь смерть и ночь..."
  - Вэрно. Слово в слово. У тэбя были хороший учитэля. А дальше? Дальше - помнишь?
  - Помню. "Вот тогда-то и явится народ, доселе неизвестный. Он вырвет сильною рукою плевелы безумия и порока, поведёт на борьбу со злом тех, кто останется ещё верен делу человечества, и этот народ начнёт новую жизнь на земле, очищенной смертью народов..."
  - А здэсь - здесь ты врёшь. Пачэму про Небо нэ сказал? - Сталин грозит Унгерну пальцем. - Кого обмануть хочэшь, а?
  - Себя. - Уныло говорит Унгерн. - Вас, как я понимаю, обманывать бесполезно... а я - я, выбирая путь, каждый раз именно эти слова про Небо твердил, как жизненный девиз! "И поведёт их тот, кому Небо даст власть над неведомым народом: сильною рукою объединить его, и на бескрайней пустынной земле зародить новую жизнь нового мира..."
  - И ты, сущеглупый, решил, что это - плэмэна кочевников Центральной Азии?
  - Да.
  - Вах! - Сталин смеётся. - А что, причина уважитэльный.
  Тут И.В. показывает Унгерну на кресло у стола.
  - Садысь. Заслужыл.
  Унгерн садится, неловко пристраивая саблю в ножнах между ног.
  - Я уже много раз говорыл о чрезвычайном врэде всяких идэалистов на определённом этапе политыческой борьбы. Чэловек, стоящий на грани гениальности и безумия, нэ должен мэшать тем, для кого он прокладывает дорогу к Власти. Вот ты: я знал много такых идэалистов. Величайших. Огромных. Титаничэских идэалистов и мечтателей, которые дэйствительно могли, и действитэльно дэлали с Миром всё, что хотэли. Ты принадлежишь к этой же катэгории, Рома. И ты, как и всэ люди этой катэгории, должен был уйти, сдэлав свою работу. Уйти, освободив мэсто.
  - Для вас? - Унгерн тупо постукивает саблей о пол.
  Ту-тук.
  Тук-тук-тук.
  - Косвэнно, да. Мэжду прочим: оцэни, как я вас сделал! Ещё тыщу лэт после мэня всэ будут говорить о таких, как ты: смотрите! Вот: в ХХ столетии вэличайшие идеалисты становятся одноврэменно и величайшими преступниками!
  Пока Сталин говорит, Унгерн не переставая всё постукивает и постукивает, постукивает и постукивает саблей о пол.
  Ту-тук.
  Тук-тук-тук.
  Тук-ту-тук.
  - Э, что стучишь, а? - Сталин грозит Унгерну пальцем. - Или ты думаешь, я нэ знаю КОГО ты на этот стук приманить хочэшь? Думаешь, Сталин совсэем старый стал, его на простой фу-фу взять можно? Зра ты так думаэшь. Никто к тэбе, Рома, ОТТУДА нэ придёт.
  Унгерн поднимает глаза, и смотрит на Сталина в упор.
  - А давай проверим? - Говорит Унгерн.
  Тон его делается совершенно развязным и хамским.
  - Прямо вот сейчас и проверим!
  Ту-тук.
  Тук-тук-тук.
  Ту-тук.
  Тук-тук-тук.
  - Ты, конечно, весь из себя, Сталин, по всем статьям в очень большом авторитете. Спору нет! Но - давай-ка проясним одну деталь! Как насчет идеалов? В пророчестве ведь мно-о-ого и оч-ч-ень качественно про идеалы говориться. Помнишь? Тот-то и оно. Так как у тебя с идеалами?
  Тук-ту.
  Тук-тук-тук.
  Сталин же спокоен.
  - Мои идэалы извэстны тэм, перед кем МНЕ прэдстоит отвэчать. И ты, Рома, зря затэял эту бодягу. Стучи - нэ стучи, всё равно.
  И тут из-под пола доносится ответный стук.
  Сталин удивлённо вскидывает брови.
  - Странно, слушай! Похоже на стук копыт тысячи маленьких конэй...
  - Точно так-с! - Кричит Унгерн, вскакивая. - Есть только одна в мире сила, способная повернуть вспять колесо истории. Это кочевники центрально-азиатских степей, прежде всего - монголы. Сейчас, пусть в иных формах, они находятся на том этапе общего для всех народов исторического пути, откуда пять столетий назад Запад свернул к своей гибели. Монголам и вообще всей жёлтой расе суждена великая задача: огнём и мечом стереть с лица земли прогнившую европейскую цивилизацию от Тихого океана до берегов Португалии! Вот так-то, Сталин! Вот так-то, самозваный тиран! Мои азиатские дивизии позаботятся о том, чтобы на обломках старого мира воссоздать прежнюю культуру по образу и подобию своей собственной!
  А из-под половиц в сталинский кабинет уже лезут первые сотни азиатов.
  - Как там у Соловьёва? - успеваю подумать я, - "Тогда поднялся от Востока народ безвестный и чужой..."
  - Ты ещё Брюсова вспомни! - Негодует Сталин.
  - "Где вы, грядущие гунны, что тучей нависли над миром?" - Бормочу я чисто автоматически.
  - Вах! Эти образованные идэоты обязательно норовят начать болтовня там, гдэ самое врэмя спасать Россию! - Сталин проворно забирается на стол, и орёт оттуда. - Слушай, надо что-то дэлать!
  - А что я-то могу? - Удивляюсь я искренне, уверенный, что не могу ничего.
  - ЭТО ТВОЙ СОН!!! - Гремит Сталин. - ТОЛЬКО ТВОЙ!!! ТВОЙ, И НЕ ЧЕЙ ДРУГОЙ!!!
  Но я только тупо смотрю на этих лезущих из-под пола страшил, и, сказать по правде, имею на всю голову одну, но весьма здравую мысль.
  Мысль такая:
  - А вдруг это - единственный способ избавится от Сталина?
  - Дурак! - Кричит Сталин. - Да разве я - зло? Вот он - зло! Ты вспомни: что он с такими, как ты, за мозги и национальность дэлает! Вспомни!
  - Перестаньте. - Вмешивается Унгерн. - Я вас, Александр, заношу в список "Почётных Казаков Варварского Союза Племён". Более того: я дарую вам статус Бубу-Бобо, что, между прочим, соответствует в вашем представлении об иерархиях где-то так светлейшему князю! А вот и ваша форма...
  Он щёлкает пальцами.
  В воздухе материализуюсь я сам, но только - без очков и в чисто официально-офицерском виде.
  - Кстати, фуражечку можем легко заменить на круглую монгольскую шапочку, на погонах свастику изобразить, или дракона серебряного. Как пожелаете! Но прошу учесть, между прочим, что сей господин, - Унгерн кивает в сторону Сталина, - и сам весьма любит всячески карать подобных вам, и - что характерно! - за те же самые ум и нацию. Но я вам даю слово дворянина, генерала и бодхисатвы: у меня вы, батенька, карьеру сделаете! Я же знаю: у вас в душе живёт ярко выраженный, но неотрефлексированный, дух офицера и патриота! Хотите? Ведь хотите же? Так - пожалуйста! Только прикажите, и я вам в награду за помощь в делах моих выхлопочу почести не ниже цин-вана, а также присвою наивысший, доступный лишь чингизидам по крови, ханский титул?
  Унгерн опять щёлкает пальцами, и я перед моим внутренним взором во сне моём меняю обличие.
  Теперь я несу нас себе символы власти правителя четырех аймаков (областей) Халхи (Внутренней Монголии): желтый шелковый халат ("дэли" или "дэл"), желтая же куртка-курма и желтые сапоги. Даже конские поводья у меня теперь того же священного желтого цвета, и где-то за спиною маячит уже четвёрка носильщиков, дабы посадить меня в зеленые носилки-паланкин.
  - А вот - особая привилегия! Такого ни у кого нет! Трехочковое павлинье перо "отго" на шапке!
  - Трёхочковое? - Весь мой офицерский кураж с жутким грохотом рушится, проваливаясь в эту, совершенно похабную для русскоязычного уха, формулировку.
  Нет, я понимаю, конечно: барон имел в виду перо с тремя глазками, но - согласитесь! - трёхочковое - это значит три очка, как в деревянном групповом, извините, сортире.
  Завораживающая перспектива.
  - Спасибо, не надо. - Говорю я.
  - Есть ещё золотой перстень-печатка с рубиновой свастикой, по легенде когда-то принадлежавший самому Чингисхану. - Барон показывает мне перстень, и даже пытается снять его с пальца. - Лично мне ламы дарили, но ради такого дела - берите!
  - Обойдусь. - Говорю я.
  А сам смотрю уже и на Унгерна вовсе, а на этих - из пола лезущих.
  Как тараканы, ей богу, только тараканы - конные, красиво обмундированные и хорошо вооружённые. На них весьма эффектные разноцветные тарлыки - кафтаны монгольского покроя, светло-синие, малиновые, красные, голубые, синие рубашки и шаровары; белые папахи; широкие пояса из цветного шелка. Башлыки, как и донца папах, различаются цветом. У Татарской сотни они зеленые, у тибетцев - желтые, у штаба - алые. На погонах, как и обещал Унгерн, то свастика, а то и дракон. Каждый таракан-всадник имеет винтовку за плечами, шашку и камышовый (бамбуковый) ташур в руке.
  А ещё - ещё у каждого желтая нарукавная повязка с черной свастикой.
  Лезут и поют:
  
  Ги-су, ги-су, лхажалло!
  Су-су, лхажалло!
  Здесь наша победа,
  И Богу нашему,
  Барону Унгерну,
  Слава!
  
  - Нравится? - Слышу я голос Сталина. - Присоедыняйся. А если нэ хочэшь, мэня оставь главным.
  Сталинский кабинет на моих глазах вовсю сражается с унгерновцами.
  Бойня уже кипит нешуточная.
  - Ага! - Шепчу я. - Дави их! Круши! Бей!!!
  Но не потому кричу, что я на стороне сталинского кабинета, а просто потому, что во мне просыпается азарт болельщика.
  Древнейший инстинкт человека, смотрящего состязание гладиаторов.
  Однако азарт этот мгновенно улетучивается, когда стёкла очков моих густой струёю заливает кровь, рванувшая нефтяным фонтаном вверх при отрубании чей-то головы.
  - Побэждаю. - Констатирует Сталин. - Так что ты решил? Могу прэдложить тэбе дэлянку товарища Фадеева и должность Главного Пысатэля Советского Союза...
  - Фигушки. - Отвечает Унгерн. - Мои степные барсы только что захватили твой письменный стол, и уже заняли стратегически важные правый верхний и левый средний ящики! Но - выбор всё равно за вами: так с кем же вы, Александр: со Сталиным или со мной?
  Наверное, я потому и просыпаюсь, что этот выбор меня не устраивает в принципе.
  Впрочем, уже где-то на грани сна и бодрствования, я успеваю поймать за хвостик ускользающую в щёлочку мышь мысли:
  - А есть ли у тебя когда-нибудь какой-то другой выбор? Есть ли?
  Мышь-мысль оборачивает ко мне хитрую ехидную мордочку, нагло хихикает в лицо, и, вынув из нагрудного кармана (как у кенгуру) кусочек мыла, начинает хвост свой интенсивно мылить.
  Хвост почти мгновенно становится скользким, и я - уже понимая, что не удержу его в руках! - так и просыпаюсь, одержимый вопросом:
  - Так, всё-таки, у меня есть выбор, или - никакого выбора у меня нет ВООБЩЕ?..
  
  
  
  
  
  Ибо нефиг
  (один день Сталина)
  
  
  
  
  1. Зачин
  
  З покон вику козакы любылы слухать всяки-разни байки и побрэхэньки, особлыво писля бою на роздыхи, а в мырним житти, на охоти, або на рыбальци, Сыдять, бувало, воны, биля невэлычкого костерка, закурыв цигарки, або дидови люлькы, тай слухають брэхуна, посмихуваясь в бороды тай у вусы, глыбоко засмыгуваясь черговою порциею дыму доброго тутюну. Россказни ци, обросталы новымы подробыцямы, прыпэрчалысь крипкыми словьцямы и прыбауткамы, и по прошествии якогось пэрыуду, вжэ ны хто и нэ памьятав у якой станыци чи хутори страпылась така гиштория. Мало того, бувало що, одьни козакы, з лайкою, поясьнювалы иньшим, що, цэ всэ було, именно, у ихнему, або у сусидьскому мистэчку...
  Так шо за тэ, що я отут буду пысаты й брэхаты, сыльно суворо прошу мэнэ не судыты одын грэць, вам важко будэ мэнэ пэрэспорыты доводячи що ци подии трапылыся у вашому райони, так - як, я вже й сам щиро ввирував начебто всэ цэ чув самолично й усе проходило справди.
  Бо нєфiг iгнорувати споконвiку iснували традицiї - самим байки розповiдати, та й чужi слухати.
  А ось, пам'ятаю, було зi мною ось що...
  
  2. Первый
  
  Снится мне кабинет, а так как кабинет очень большой, то снится он мне не весь сразу, а поэтапно.
  Поэтапное постижение во сне кабинета приводит меня к выводу: кабинет явно сталинский.
  Да и то правда: вот и сам Он сидит, у стола над бумагами согнувшись, пишет.
  А потом, не прекращая письма, нажимает кнопку чёрного телефона, и, как я понимаю во сне своём, включает, таким образом, селектор.
  Селектор тут же отвечает Сталину голосом Поскребышева.
  - Доброе утро, Иосиф Виссарионович. Чай? Кофе? Лёгкий завтрак?
  - Нэт. - Сталин продолжает писать, даже не поворачивая головы к селектору. - Пасэтителей давай! Пусть пэрвый идёт.
  Селектор, свистнув на манер курского соловья в период любовного гона, почти мгновенно материализует в кабинете искомого первого посетителя.
  И я во сне своём отчётливо понимаю: сей первый посетитель есть ни кто иной, как Патриарх всея Руси Алексий-1.
  - Наверное, потому он и Алексий Первый, что к Сталину в очереди всегда первым стоит... - Думаю я, но тут же сам стыжусь подобной глупенькой мысли.
  Патриарх кланяется Сталину в пояс, и на груди его звякают друг об друга приколотые прямо к патриаршим одеждам четыре ордена Трудового Красного Знамени.*
  
  -------------------------------------
  * Первый раз орденом Трудового Красного Знамени патриарх был награжден в 46-ом году "за выдающиеся заслуги в деле организации патриотической работы в период Великой Отечественной войны". Вторым - ко дню 75-летия в 52-ом; в 62-ом - к 85-летию, третьим, а четвертым - 5 лет спустя, в ознаменование 90-летия. Всего Алексий-1 служил патриархом РПЦ дольше всех в истории: 25 лет 2 месяца и 12 дней.
  -------------------------------------
  
  - А! Владыка! Заходи. - Сталин прерывает письмо, и показывает Патриарху на полукресло перед столом. - Садысь.
  - Желаю здравствовать! - Говорит Патриарх, крестясь, и усаживаясь. - Да продлит Всевышний ваши леты и прострёт над вами руку свою в благословении!
  - Прострёт? - Переспрашивает Сталин.
  - Прострёт. - Твёрдо отвечает Патриарх.
  - Спасибо, слушай. А то я тут всё думал над проэктами нэкоторых скульпторов, которые прэдлагают увэковечить память вождя мирового пролетариата Владимира Ильича Ленина в самых разнообразных позах, и никак нэ мог опрэделить: какой поза самый удобный? А тэперь понял: Ильич прострёт руку. Вот так.
  Сталин показал, как именно и что именно Ильич станет с рукой своей делать.
  - Одобряешь?
  - Воистину: мудрое решение.
  Сталин кивает.
  - Читал я, владыка, твою просьбу. Церковь открыть в Москве хочешь, да?
  - Так точно. - Голос Патриарха щёлкает перед Сталиным каблуками. - Шибко востребовано.
  - А чьто? Открывайте. Русским матэрям есть за кого помолиться, есть по ком поплакать.
  - Спасибо, товарищ Сталин. А что по второму пункту?
  - Это ты про духовный сэминарии и академыи спрашиваешь? Что, кадровый дефицит? Нэ отвечай. Сам знаю: у мэня тэ же проблемы! Мы нэ возражаем. Тем более что, - Сталин лукаво смотрит на Патриарха, - история знает случаи, когда из духовных сэминарий выходили неплохие рэволюционеры.
  Патриарх с ужасом крестится, а потом говорит, почти шепотом:
  - Свят, свят, свят! Нам не нужны революционеры. Нам нужны, поверьте, одни только священнослужители.
  - Э, слушай! - Отвечает Сталин. - Я так думаю, каждый рэволюционер тоже священнослужитель, патому что он служит святой цэли. Словом, так. Ми будем к вам посылать на учёбу нэкоторый процент наших людей. Ви будэте их учить богословию, а они потом примэнят навыки богословия в партийной работе. Можете идти, товарищ патриарх. Нахвамдис. Имеди маквс, мале шевхвдебит!*
  Патриарх с поклоном смиренным и молитвою на устах уходит, Сталин же неспешно открывает ежедневник, и начинает что-то записывать, с размеренной точностью один раз в 14 с половиной секунд обмакивая перо в чернильницу.
  - Нестыковочка времени. - Думаю я во сне своём вяло и даже как бы нехотя. - Последний орден Патриарх получал, когда И.В. уже и не было... не было... не было...
  Но мысли мои путаются, и сон, словно бы в подтверждение великой путаницы времён и людей, перескакивает в совершенно новый сюжет.
  
  ---------------------------------
  * (Гр.) - До свидания. Надеюсь, скоро увидимся.
  ---------------------------------
  
  
  3. Путаница с Рокоссовским
  
  Сталин, не переставая писать, нажимает кнопочку селектора.
  Шипение динамиков всегда и везде тщательно имитирует работу сливного бачка в отдалённом туалете.
  Судя по звукам, бачков в отдалённом туалете очень много, и все они функционируют в приоритетном режиме смыва.
  - Товарищ Поскрёбышев, пачему задэржка? Слэдующий давай!
  Сталин тыкает кнопку повторно, прерывая работу бачков, и почти мгновенно дверь распахивается.
  На пороге стоит красавец мужчина, правда, с некоторой долей странности в одежде и наружности.
  Странность эта не бросается в глаза, но опытный человек всегда почувствует присутствие её, как бы тщательно странность эта не была замаскирована.
  Короче, передо мною стоял явный prison inmate.*
  Больше того, - едва взглянув на вошедшего, я читаю его, как (простите за банальность!) открытую книгу.
  
  ---------------------------
  * (Англ.) - тюремный обитатель
  ---------------------------
  
  Вот страничка от 27 июня 1937 года: на ней пришедший исключен из ВКП (б) "за потерю классовой бдительности".
  А вот - почти следующая, и на ней, меньше месяца спустя, а точнее - 22 июля того же 37-ого, он уже уволен из РККА "по служебному несоответствию".
  Потом во всю страницу вкладка (или вклейка) с протоколом ареста (12.08.37) по обвинению в связях с польской и японской разведками.
  А потом я уже всячески прячу глаза, изо всех сил стараясь не видеть фоток и крови, ибо вся последующая глава, открытая мне, это сплошь два с половиной года, проведённые под следствием.
  Только ярко впечатывается прямо в серёдочку моего визуса чёрный штамп:
  
  "Дело Љ 25358-1937"
  
  Словом, с первых же секунд я знаю точно: передо мною на пороге сталинского кабинета явлен мне во сне моём со Сталиным Константин Константинович Рокоссовский, собственной персоной.
  Чутьём опытного сновидца понимаю я: к этому моменту Рокоссовскому вышибли уже несколько передних зубов, сломали три ребра, молотком били по пальцам ног, регулярно выводили во двор тюрьмы на расстрел, ставили к стенке, делали холостой выстрел, после чего опять уводили обратно, и били, били, били...
  Хотя, с другой стороны, я твёрдо знаю и другое: всё время, проведённое в тюрьме, Рокоссовский воевал в Испании, будучи тайным военным эмиссаром, и носил псевдоним Хуан Мигелис, о чём, собственно, написал крайне завуалированную полуправду единственный знавший про это человек: Михаил Ефимович Кольцов в своей хитрющей книжке "Испанский дневник".
  Самое же забавное здесь то, что сам Константин Константиныч правды про себя вообще не знал, и никогда внятно на вопрос, был ли он в тюрьме, или воевал в Испании, ответить затруднялся.
  Впрочем, во сне моём это такие мелочи, такие мелочи, на которые обращать внимание глупо.
  И я не обращаю.
  Так что, с 22 марта 1940 года Рокоссовский у меня во сне, с одной стороны, всё ещё сидит.
  А вот с другой стороны - он уже как бы даже реабилитирован, полностью восстановлен в правах на абсолютно всех красноармейских должностях и в партии.
  Словом, весну Рокоссовский проводит с семьей на курорте в Сочи, одновременно воюя в Испании и, как я уже говорил, находясь в лагерях.
  Сложный случай.
  В том же году с введением генеральских званий в РККА его производят в генерал-майоры, и переводят в барак усиленного режима, как шибко буйного ЗК, так что к Сталину его вызывают прямо из Испании и тюрьмы одновременно, едва начинается война.
  Именно момент этого прихода я и вижу во сне.
  - Нэмцы уже под Москвой, - говорит Сталин, - поедешь укрэплять фронт. Ты ведь, Константин, хорошо знаешь новейший вооружение вэрмахта?
  Рокоссовский отрицательно качает головой.
  - Никак нет, товарищ Сталин.
  - А с новейший доктринами их генштаб - знаком?
  - Не знаком, товарищ Сталин.
  - Пачему?
  Рокоссовский сильно озадаченно чешет в затылке.
  - С одной стороны, я вроде как только что из тюрьмы, так что - оттуда мне? А с другой - в Испании, товарищ Сталин, мне тоже как бы ни до этого было: Франко ведь, Иосиф Виссарионович! Сами понимаете. Так что, не в курсе я.
  - Э, товарищ Рокоссовский! Ты что, слушай? Здесь такие дэла разворачиваются, а ты? Нашёл, панымаешь, врэмя, когда нэ в курсе быть!
  Сталин громко и гортанно кричит по-грузински.
  Тут же в кабинет вбегают три совершенно одинаковых Поскребышева.
  - А ну-ка, Александры Николаевичи, - всё ещё сердито говорит И.В., - берите товарища Рокоссовского, и при помощи тайно разработанной гипнотической методики НКВД, внэдрите ему всё то, что нэобходимо для вэрного военного руководства частями Красной Армии и полной безоговорочной побэды над фашистской Гэрманией!
  - Есть! - Хором ответили Поскрёбышевы, и увели Рокоссовского на сеанс гипноза.
  Едва за ними закрывается, Сталин сладко потягивается, и, подойдя к стене, стучит в эту стену три раза, после чего, обождав секунду, ежё три, но уже несколько в другом темпе.
  - Лазарь! Лазарь! Жду тэбя чэрез минуту! Приём.
  В ответ из-за стенки мгновенно раздаётся ответный стук, и спустя ровно через минуту в комнате материализовывается Каганович.
  Но не весь.
  А ещё точнее, материализация Кагановича происходит в несколько этапов, рывками, и являет из себя зрелище весьма впечатляющее.
  
  4. Лазарь и Храм
  
  В стене у Кагановича застревают какие-то крупногабаритные конструкции, которые Каганович пытается с собой в кабинет Сталина сквозь стену протащить.
  Сталин со злорадной усмешкой наблюдает, как Каганович вытягивает увязшие в стене планшеты, панорамные масштабно-объёмные макеты и треноги с диаграммами.
  - Всэгда у тэбя, Лазарь, - говорит Сталин, - что-ныбудь, но нэ лэзет.
  - Счас. - Сдавленно отвечает Каганович. - Я уже почти.
  И падает вовнутрь кабинета, потому что последняя часть застрявшего с хлюпаньем поддается.
  - Всё! - Радостно оповещает Каганович. - Здравия желаю.
  - И что это у нас будэт, а?
  Каганович взволнованно поднимает над головой слегка помятую атрибутику.
  - Реконструкция Москвы, Иосиф Виссарионович!
  - Зачэм? - Сталин мрачно смотрит на Кагановича. - Чэм тэбе, слушай, старый Москва нэ нравится?
  - Да как же? Вы же сами... - Бормочет Каганович, шевеля усишками и обильно потея. - Политбюро... общее одобрение... всеми силами сердца... приказ партии...
  Сталин с интересом смотрит на Кагановича, потом улыбается.
  - Нэ боись, Моисеич! Шучу. Давай свой рэконструкция.
  И Каганович, весь встрепенувшись, кидается устанавливать всё то, что ему удалось протащить сквозь стену.
  - Широкие градостроительные работы! - Радостно оповещает он Сталина. - Во второй половине 30-х годов на основе генеральных планов! Для советской архитектуры - яростной прорыв! Решение беспрецедентное по социальной сущности и грандиозным масштабам!
  Наконец, ничего больше не падает, и Москва ложиться у ног Сталина прямо на полу.
  - Вот. - Говорит Каганович. - Так выглядит Москва старая. А вот... - Каганович поднимает руки вверх. - Одним мановением! В смысле, мы счас её всю - того.
  Каганович плотоядно скалит зубы.
  - Под самый корень! А то ведь - на протяжении многих веков! Улочки узкие, переулочки кривые, тупики всякие, кварталы не по циркулю... это ж неправильно! Зачем нам теперь всякая эта неравномерность застройки, загроможденность центра складами и мелкими предприятиями, низкая этажность и ветхость домов? Мы прямо таки будем нещадно бороться со старой Москвой! Мы искореним лишние дома при крайней их скученности! По коммунистически разберёмся со всяким беспорядочным размещением промышленных предприятий и железнодорожного транспорта, что бы ни мешало нормальной жизни бурно развивающейся столицы! Мы... мы...
  Каганович от возбуждения мелко дрожит, и обильно потеет.
  - О-о-о! - Стонет он, и у меня возникает ощущение, чо вся эта реконструкция всей этой Москвы имеет для Кагановича в моём сне некий сексуальный смысл.
  Поверьте: в моих снах бывает ещё и не аткое...
  И вот уже сексуально обоснованная реконструкция Москвы прокатывается по улице Горького, от чего вся улица Горького преображается, как преображается в оргазме любая дама, этот оргазм испытывающая.
  Кончают Ленинградское и Можайское шоссе, стонет и воет Большая Калужская, и я вижу, вижу, вижу - КАК она, на пике высочайшего удовольствия теряет сознание, чтобы прийти в себя уже в виде и форме Ленинского проспекта.
  Многих и многое меняет этот оргазм.
  Так, например, 1-я Мещанская, кончив, становится проспект Мира.
  А вот Садовое кольцо, сжимаясь и разжимаясь, ухитряется сохранить имя своё, но - увы! - практически НЕ сохраняет никого из старых своих жителей...
  - Эй, - Прерывает всю эту вакханалию Сталин, - Лазарь! Ты не улетай, слушай! Ты мнэ скажи: гдэ мой любимый 1-я Тверская-Ямская улиц? Что-то я потэрялся.
  - Да вот же, Иосиф Виссарионович! - Немного хриплым от пережитого голоском отзывается Каганович. - Только она уже в течение первого года работ превратилась в крупную городскую артерию, задуманную как дорога триумфальных шествий, шириной почти в 60 метров на участке от Охотного ряда до Советской площади. Мы очень старались! Мы даже успели до войны завершить первую очередь рек...
  И осекается.
  Сталин смотрит на макет и лицо его медленно становится каменным.
  Камень сталинского лица наливается мраморной холодностью, и даже начинает местами трескаться, словно бы по лицу этому от времени побежали мелкие морщинки.
  - Иосиф Виссарионович... - Лепечет Каганович. - Что-то не так? Мы же согласовывали... только с вами... весь проект... нюансы и в целом... мы...
  Сталин, словно очнувшись от каменного забытья, медленно-медленно поворачивает к Кагановичу глыбу головы и барельеф лица.
  - А Красный Площадь? - Спрашивает он. - Там что дэлать будэте?
  Каганович падает на карачки, и быстро бежит к той части макета, где высится Кремль с нелепо прилепившейся к стене кубической опухолью Мавзолея.
  На макете с передвижными конструкциями можно рассмотреть всё до мельчайших подробностей.
  - Единый ансамбль победившего Коммунизма! - Верещит Каганович. - От Музея Революции - красим камни мостовой в красный цвет! Несмываемой краской! А вот тут, - Каганович тыкает пальцем в Храм Василия Блаженного, - тут самое главное! Выше Кремля вознесётся памятник Великим Вождям Нового мира!
  Сталин молча слушает.
  - Они будут вращаться вслед за солнцем! А ночью... ночью, Иосиф Виссарионович, подсветка в миллионы ватт! Плюс - ровно в полночь пишем по небу огромными буквами: "Пролетарии всех стран - соединяйтесь!" Только для этого надо... - Каганович, войдя в раж, хватает Храм Василия Блаженного. - Надо лишнее выбросить!
  И тут Сталин пинает Кагановича.
  Вот прямо так: берёт, и пинает, благо, что в пылу демонстрации зад Кагановича располагается крайне удобно для пинания.
  От пинка Каганович зарывается носом в Воробьёвы горы.
  - Ой. - Говорит Каганович.
  - Поставь Храм на мэсто. - Очень тихо говорит Сталин. - И - пошёл вон.
  А потом вдруг орёт так, как, наверное, никто никогда не орал у меня во сне испокон веку:
  - Во-о-он!
  И Каганович мгновенно исчезает обратно в стену, а следом за ним в стену же летят, подхваченные вихрем сталинского крика, все подробности макета вместе с реконструкцией и диаграммами.
  - Дураки. - Бормочет Сталин, усаживаясь. - Ес укве метисметиа!* Но если убрать ЭТИХ дураков, гдэ я возьму других? С таким дураком - цудад,** но и бэз такого дурака - тоже цудад! И ничэго с этим нэ поделать...
  
  ---------------------------
  * (Груз.) - Это уже слишком!
  ** (Груз.) - Плохо
  ---------------------------
  
  
  5. Рокоссовский возвращается
  
  А какой же, собственно, это сейчас у меня во сне год?
  Совсем я ориентацию потерял.
  В том смысле, что время скачет, как ему вздумается, совершенно со мной не считаясь.
  Ладно, Сталин со мной у меня во сне не считается: это я ещё понять и простить как-то могу, но вот времени такие же штучки - не за что.
  Не прощу.
  И понимать отказываюсь.
  Отказываюсь!
  Отка...
  Секундочку!
  А где же И.В.?
  Куда делся Сталин!?
  Он же вот только что был тут!
  Стоп. Потерю Сталина во сне допускать нельзя! Меня же за это просто...
  Слава богу! Судя по шуму воды, Сталин у меня во сне в туалет ходил.
  Ага: вот он выходит из самой маленькой комнатки моего сна, и направляется к своему столу, и садится, и набивает трубку, ломая для этого папиросы.
  Кстати: вот ещё один психологический нюанс к портрету героя, так сказать.
  Я никогда раньше не задумывался: а почему, собственно, для того, чтобы зажечь даже самый маленький огонь в трубке, Сталину нужно обязательно что-то сломать и выпотрошить?
  Показательная черта, доложу я вам.
  Очень показательная.
  Чиркает спичка.
  Дым из трубки поднимается вертикально вверх.
  У дыма Сталина завидная эрекция.
  - Поскрё-ё-бышев! - Зовёт И.В. негромко. - Ты гдэ-э?
  Поскрёбышев отзывается мгновенно, выскакивая откуда-то из окружающего Сталина пространства моего сна.
  - Здесь, товарищ Сталин!
  - Вэчно ты, Поскрёбышев, где-то рядом. И вэчно я нэ знаю, - гдэ. Как ты думаешь: нравится такое положэние товарищу Сталину, или нэт?
  - Не могу знать, Иосиф Виссарионович. Прикажете чаю?
  - Нэт. Чаю нэ прикажу. Другое прикажу! Прикажу тебэ, батоно: будь готов всё знать! Ты, товарищ Поскрёбышев, советский пионэр всэм ребятам примэр - знаешь?
  - Так точно.
  - Тогда - вот и бэри примэр с пионэр! - И.В. смеётся. - Патаму что в любой момэнт врэмени должэн оперативно дать отвэт на любой, проставленный товарищем Сталиным вопрос. Понимаешь?
  - Всегда готов! Служу Советскому Союзу!
  - Вижу, что служишь. - Сталин делает неспешную затяжку. - Кстати: а зачэм я тэбя звал, нэ помнишь?
  - Помню, товарищ Сталин. Вы меня звали узнать: как там Рокоссовский под гипнозом в плане набора знаний о военном потенциале фашизма?
  - И как?
  - Закончил. Его двое меня на два уха актуализировали, так что, теперь он целиком готов к использованию по прямому назначению.
  - Это харашо. Завы! Будем этот обновленный Рокоссовский посмотрэть.
  Панорама меняется со скоростью звука, хотя, по идее, должна меняться со скоростью света.
  И вот уже Рокоссовский стоит перед Сталиным.
  Скажу прямо: никаких нюансов или там узнаваемых деталей в нём больше нет.
  Сплошной монолит военачальника. Улыбка до ушей. Ровные белые зубы. Какие-то немыслимо скрипучие портупеи и немыслимо блестящие шашки. Сапоги такого глубокого чёрного цвета, что из них, вполне возможно, берут своё начало все реки Преисподней...
  Короче говоря, настоящий Генерал.
  - Вот это савсэм другое дэло! - Удовлетворённо говорит Сталин. - Как вы сэбя чувствуете, товарищ Рокоссовский?
  - На все сто, Иосиф Виссарионович!
  - А что дэлать собираетесь?
  - Фашистов бить, товарищ Сталин! - Рокоссовский улыбается ещё шире, хотя, казалось бы, шире уже некуда. - Я теперь про них всё-всё знаю!
  Сталин кивает.
  - Смотри-ка! Как гипноз работаэт, а! На Жуков нэ подэйствовал, на Василэвский и Черниховский нэ подэйствовал, даже на Будённый - и то нэ подэйствовал, а на Рокоссовский - подэйствовал! Значит, будет у нас свой военный гомункулус, нэпобедимй совэткий гэнереал!
  Сталин радостно хлопает по столу ладонью.
  - Вы ведь, кажется, сидэли, Константин Константинович?
  - Да, товарищ Сталин, судя по некоторым воспоминаниям, похоже на то. Но - спасибо партии и правительству во главе лично с вами! - разобрались и выпустили.
  - И каково ваше впечатление о лагэрях?
  - Сложно, Иосиф Виссарионович. Однозначного мнения у меня нет. Но - могу сказать точно! - там очень много хороших людей, из которых нужно сделать ещё более хороших людей!
  Сталин на мгновение замирает.
  - Что ж, ви правы, товарищ Рокоссовский. Замечательных людей у нас много, и мы обязаны о них обязательно позаботится, и мы о них позаботимся, я это обэщаю вам лично. А тэперь - идите, товарищ Рокоссовский: я назначаю вас своим любымым генералом!
  Тут во сне у меня что-то щёлкнуло, и сон мой как-то резко перескочил на другой уровень.
  
  6. Идеалист Гиммлер
  
  Кстати, об уровнях.
  Их не так уж много.
  Вот эти уровни, снизу вверх:
  
  
  1. позор,
  2. вина,
  3. апатия,
  4. горе,
  5. страх,
  6. желание,
  7. гнев,
  8. гордость,
  9. храбрость,
  10. нейтралитет,
  11. готовность,
  12. принятие,
  13. интеллект,
  14. любовь,
  15. радость,
  16. мир,
  17. просветление.
  
  
  Во сне я скачу по ним, хотя, если быть точным, это сон скачет по мне всеми своими уровнями.
  Когда-нибудь я застряну в каком-нибудь, и тогда мой сон станет вечным.
  А пока - пока ничего конкретного.
  Впрочем, наверное, во всех снах моих есть уже какое-то "оптимальное" состояние, где я себя чувствую лучше, чем на каком-то там другом этапе скачков.
  Лестно, например, тешить себя мыслишкой, что я во сне, (как минимум!), на уровне храбрости, потому что на более низких уровнях у меня не хватило бы сил хотя бы один сон мой со Сталиным досмотреть.
  Не смог бы, захлебнувшись, на фиг, либо позором, либо виной.
  Или же, например, остался бы к снам этим настолько апатичным, что те, кто мне эти сны показывают, резонно бы рассудили:
  - А на что он нам, такой, совсем никакой, нужен?
  И не стали бы мне ничего показывать.
  А ещё я вполне мог бы после первого же сна со Сталиным замереть от страха, и вообще перестать спать.
  Или же - изошёл бы весь на какие-нибудь там желания заделаться в своих снах кем-то большим, чем просто сновидец.
  Карьеру, например, сделать, а то ещё и самому стать у себя же во сне Сталиным.
  Серьёзное желание.
  Но - увы! - не моё.
  Впрочем, на гнев и гордость я тоже не запал: для гнева у меня слишком много безразличия к привычке сравнивать своё с чужим, а для гордости - для гордости слишком мало личных амбиций.
  
  Зато из опыта снов я знаю уже некоторые законы предлагаемых уровней и переходов.
  Например, - чем выше уровень, тем меньше людей.
  Или вот ещё.
  За каждый переход с низшего уровня на более высокий всегда придётся заплатить значительной переменой в жизни сновидца с момента пробуждения, хотя во сне такой переход зачастую полная формальность.
  Однако самым важным законом является Закон Лишения Памяти: пробудившийся не помнит Истины, которую познал во сне.
  Обратите внимание: если пробудившийся что-то помнит из своего сна со Сталиным, так это уже не Истина.
  Или - что ещё хуже! - не та Истина, которую ты познал во сне, а подменённая на вульгарную шлюху вместо чудесной чистой невесты.
  Типа того.
  
  А Сталин тем временем уже в другом френче и словно помолодел.
  Да и кабинет его, вроде как, больше и светлее.
  Зато Поскрёбышев в дверях явно сдал.
  В смысле, обрюзг и облысел до полного глянца отражающей свет лампочек из-под потолка головы.
  - Товарищ Сталин, тут на приём записан покойный нацистский преступник жуткий гад Гиммлер. - Говорит Поскрёбышев дребезжащим, почти старческим голосом.
  - Да ну? - Сталин смеётся. - А вот это ужэ интэресно. Зови.
  Гиммлер выглядит отвратительно.
  Ему очень не идёт петля на шее, да и сгнившая наполовину плоть, обнажая косточки, общей картины отнюдь не украшает.
  - Entschuldigung, dass ohne einen Anruf, aber ich war über die Grenze auf Gespräche mit der Welt. - Шипит Гиммлер.
  
  -----------------------------------
  * (Нем.) - Извините, что я без предварительного звонка, но у меня кончился лимит на разговоры с этим миром.
  -----------------------------------
  
  После чего кланяется, и скованно шаркает ножкой:
  - Здравствуйте, партайгеноссе.
  - А я и так здравствую, в отличие от тэбя. Нэ садись, стой у входа. Что хочешь?
  - Понять. Вы, насколько я знаю, опытный человек, многократно и удачно бежавший из ссылки, а также многократно и удачно спасавшийся от смерти в самые, казалось бы, безнадёжные моменты жизни. Das ist, was ich wollte ... wenn man so will ... kurze Frage Verlierer, Exzellenz!..*
  - Милость к падшим. - Сталин презрительно кривит лицо. - А также - к повешенным. Мой прэдшэственник товарищ Христос, тожэ имэл такой же слабость. Говоры.
  - Jeder, auch völlig ohne Leben bereits, brauchen die Möglichkeit, den Supreme Being Berufung... - Заискивающе начинает Гиммлер.**
  Но И.В. отмахивается:
  - Кароче!
  
  ----------------------------------------------------------
  * (Нем.) - Вот я и хотел... если позволите... короткий вопрос проигравшего, ваше превосходительство!
  ** (Нем.) - Каждому, даже полностью уже лишённому бытия, нужна возможность обратиться к Высшему Существу...
  ----------------------------------------------
  
  Гиммлер сбивается, и бормочет уже безо всяких там подобострастных экивоков.
  - Когда вы выиграли, когда капут уже стал полным, и штык советского солдата вспарывал последнюю линию обороны, я решился бежать. Я всё предусмотрел! Усы сбрил, переоделся до неузнаваемости, документы заготовил заранее на имя бедного беженца Генриха Хитцингера, и... - Гиммлер всхлипнул. - Попался америкосам под Бременом! Попался, несмотря на документы - безупречные и по легенде, и по исполнению... как? Почему?
  - Потому что ты, Гиммлер, дурак. - Сталин даже засмеялся, так его тронул гиммлеровский рассказ. - Где это видано - бэженец, у которого в порядке абсолютно все докумэнты? Совсем жизни не знаешь, слушай. Иды отсюда! И больше нэ просись, нэ приму.
  Сталин нажал кнопку, ослепительно вспыхнули рушащиеся границы между мирами, ворвались три дюжих Ангела.
  Один из Ангелов открыл в полу, прямо около двери, крышку люка, а два других с диким грохотом и дымом низвергли гнилого Гиммлера в преисподнюю.
  Ту самую преисподнюю, которая, как давно известно мне в моих снах, находится прямо под кабинетом Сталина.
  А сам Сталин ещё долго сидел, качал головою, курил, пил принесённый Поскребышем чай, и ворчал в усы:
  - Нэт! Всё-таки, всэх этих идэалистов надо уничтожать своевременно! Иначе потом они захотят уничтожить тэбя...
  Не очень верящий в какой-либо идеализм Гиммлера, я тоже ворчал, но моё ворчание во сне сводилось к тому, какие, всё-таки, они все одинаковые козлы.
  
  7. Вначале письмо, а потом Козловский
  
  В конце концов, чай у Сталина кончился, и Поскрёбышев примчался забрать пустой стакан.
  - Дальше давай. - Приказал ему Сталин.
  - Письмо, Иосиф Виссарионович. Вот.
  Конверт был самодельный, а на конверте - адрес:
  "Москва, Мавзолей, Ленину. От жителей чеченского села Кенхи".
  - Забавно. - Сталин вскрыл письмо.
  Во первых строках (тринадцать страниц) в письме было со всеми подробностями расписано, как эти самые чеченцы из села Кенхи сильно страдают от полного отсутствия электричества.
  Потом (кратко) (всего шесть страниц) до сведенья Ленина доводилась информация о том, что длится данное безобразие аж с 1812 года, когда внезапная война помешала тогдашнему русскому царю, предшественнику живущего нынче в Мавзолее Ленина, исполнить свой освящающий долг по отношению к мирным горским племенам, исправно до сей поры платящих положенную дань.
  И, наконец, трагической кодой звучало вполне уместное сетование (девятнадцать и ½ страницы): как жить, а? - Свэт нужен, как кобылице - конь, а горам - нэбо, а нэбу - солнце, а солнцу - такой отвэтственный руководящий товарищ, как нынешний русский царь Ленин, которому они, собственно, и пишут, потому что только на нэго одного, собственно, теперь у них последняя надежда.
  - Хорошо излагают.
  Сталин взял карандаш и сделал пометку.
  - Свэт дать.
  И подписался:
  "Ленин из Мавзолея".
  - Отправь, и зови: кто там дальше ещё. Этот приму, и обедать будэм!
  Поскрёбышев как-то внезапно весь разулыбался, и радостно сообщил:
  - Козловский просится!
  - Тенор?
  - Так точно.
  - Пусть заходит. Только чтобы с песней.
  И Козловский зашёл.
  Причём, именно с песней.
  Как того и потребовал Сталин.
  Песня была у Козловского несколько для Козловского странная.
  
  In the town where I was born,
  Lived a man who sailed to sea
  And he told us of his life,
  In the land of submarines...
  
  Но Сталин ему неожиданно подпел:
  
  We all live in a yellow submarine
  Yellow submarine, yellow submarine!
  We all live in a yellow submarine,
  Yellow submarine, yellow submarine...
  
  Допев, они немножечко помолчали.
  - Нэт, Козловский, - нарушил молчание Сталин. - Ты больше никогда этот пэсня нэ пой. Не твой стиль.
  - Как скажете, Иосиф Виссарионович. - Козловский театрально развёл ручками. - С сегодняшнего дня - никаких Битлз.
  - Маладэц. Проси, что хочэшь!
  - Спасибо, Иосиф Виссарионович. Я ведь что хотел, Иосиф Виссарионович? У меня, Иосиф Вмссарионович, обширные творческие планы, Иосиф Виссарионович. В том числе - лучшие теноры La Scala, Иосиф Виссарионович. Мы, советские певцы, Иосиф виссарионович, должны показать им своё певческое превосходство, Иосиф Виссарионович! И в Париже ещё - тоже, Иосиф Виссарионович...
  - И что?
  - Так ведь, Иосиф Виссарионович, не выпускают меня, Иосиф Виссарионович!
  - Пачему? - Сталин, прищурившись, рассматривает Козловского.
  Во взгляде Сталина всегда есть что-то от Левенгука, который, как доподлинно известно, в каждом зрачке каждого глаза имел минимум по одному спрятанному мощному микроскопу.
  - Наверное, опасаются, что я не вернусь, Иосиф Виссарионович. - Скромно потупившись, молвит Козловский.
  - А вы что, дэйствительно можете не вэрнуться? - Микроскопы в глазах Сталина приближают Козловского всё ближе, ближе и ближе, пока Козловский не оказывается под линзами этих микроскопом полностью готов к препарированию.
  - Да что вы, Иосиф Виссарионович! Да для меня моя родная деревня в сто раз дороже любой заграницы, Иосиф Виссарионович! - Взгляд Козловского покидает пол и устремляется прямо в глаза И.В., преисполняясь преданности и правильности.
  - Правильно. - Сталин ещё сильнее прищуривается, и в глазах его два микроскопа сменяются на два пулемёта. - Вот и поезжайте в свою деревню.
  - Прямо счас, Иосиф Виссарионович? - Вскидывается Козловский, демонстрируя завидную готовность исполнять.
  - Можно и счас. - Сталин поводит дулами глаз и зрачками пулемётов. - Но лучше подождите нэмного. Года три-четыре.
  - Спасибо! Спасибо, Иосиф Виссарионович... - Кричит Козловский, и, как я понимаю по довольно мощному щелчку тумблера в певческой голове Козловского, с этого момента вся жизнь его далее уже предопределена.
  Между прочим, именно этот эпизод моего сна со Сталиным вполне может объяснить вот такой парадоксальный факт: в 1954 году, находясь на пике популярности, Иван Семёнович Козловский, по так до конца и неизвестным до сих пор причинам, навсегда покинул Большой театр и никогда больше в ём не пел.
  Ну, то есть, совсем.
  Ну, а на самом деле, он выполнял приказ Сталина.
  
  8. Настрой на нефть
  
  А во сне моём появляется острый запах нефти.
  Я морщусь, но сон всё равно продолжается, сколько бы я не морщился во сне этом от неприятных запахов.
  Сталин читает какую-то бумажку, поданную вездесущим Поскрёбышевым, и тоже морщится.
  Как я понимаю, именно от этой, подсунутой Поскрёбышевым Сталину бумажки, исходит нефтяной запах.
  Сталин же, достаточно долго и терпеливо бумажку читавший, вдруг зло прихлопывает эту бумажку рукой и гортанно кричит по-грузински:
  - Нэт, ну что за люди, а? Что за люди! Глянешь на них, вроде, и голова на мэсте, и совэсть, и руки растут, откуда надо. Но стоит лишь назначить такой чэловек на ответственный работа, и - нэт головы, нэт совести, нэт отвэтственности! Ничэго не может, ничего нэ хочет, ничего нэ умеет... а главное, - главное! - никакой, понимаешь, дисциплины!
  Сталин встаёт из-за стола, подходит к двери, одним мощным толчком распахивает дверь эту и кричит куда-то за предел видимой мне части моего сна:
  - С Байбаковым соедини! Гаварыть хачу!
  Неизвестное и невидимое пространство моего сна мгновенно отвечает голосом Поскрёбышева:
  - Сию минуту, товарищ Сталин.
  Спустя ещё секунду на столе Сталина звонит телефон, а когда И.В. снимает трубку, в трубке раздается совершенно перепуганный голос Байбакова.
  - Здравствуйте, Иосиф Виссарионович. Что-то случилось?
  - Это я тэбя спросить хочу: что случилось, а? У тэбя что - твой знамэнитый нос отказал? Ты что - больше нюх на нэфть не имеешь? Товарищ Сталин поручил товарищу Байбакову открытие новых нефтяных месторождений. Гдэ мэсторождения, товарищ Байбаков? Отэчай, шен магитхан карга страки!*
  - Я стараюсь, Иосиф Виссарионович... я...
  - Вот что, Байбаков. Ми поступим просто и честно. С сегодняшнего дня есть у тэбя простой альтернатива: будет нефть - будет Байбаков, не будет нефти - не будет Байбакова. Всего тэбе доброго.
  Сталин вешает трубку.
  
  -----------------------------
  * Жуткое ругательство на грузинском, переводить которое я не буду: кто знает, тот знает, однако - всё равно! - мои извинения всем, всем, всем...
  -----------------------------
  
  Наступает тишина.
  А потом - из глубины это тишины, возникает негромкий голос:
  
  - Долго я бродил срэди скал.
  Я могилку милой искал.
  Но найти её нелегко...
  Где же ты, моя Сулико?
  
  - Сулико. - Думаю я во сне. - Сулико по-грузински - душечка... душечку ищет. Потерял, и вот теперь - ищет...
  Сталин не спеша вынимает из коробочки на столе папиросу.
  Чиркает спичкой, затягивается, выпускает первый дымок.
  На этот раз дымок стелиться по кабинету подобно облакам в горах, и вот уже видны только вершин предметов: Казбек шкафа... перевалы кресел... почти скрытая где-то внизу под облаками равнин ковра...
  А потом тишину разрывает резкий телефонный звонок.
  Звонок живёт своей отдельной звонкой жизнью до тех пор, пока Сталин эту жизнь не обрывает, сняв трубку.
  - Сталин слушает.
  - Байбаков только что нашёл нефть! - Оповещает трубка голосом всё того же вездесущего Поскрёбышева. - Месторождения в Татарии и Башкирии!
  - Что, ужэ?
  - Так ведь испугался сильно! - Отвечает Поскрёбышев в телефоне. - У него от страха так нюх обострился, что он прямо из Москвы не выезжая, с точностью до сантиметра определил носом, где у них там в этих Татариях-Башкириях бурить надо.
  - Так пугайте товарища Байбакова чащэ, если это нэобходимо для поддержания у нэго функционально обострённого нюха! - Приказывает Сталин, и вешает трубку.
  Запах нефти усиливается.
  Во сне я опять морщусь, но тут телефон звонит снова, и Сталин снова тянется к трубке покрытой оспинами рукой.
  О, как ненавижу я крупных кинематографических планов!
  (Винительный падеж, будь он проклят, винительный, всегда и везде...)
  Покрытая оспинами рука, снимающая телефонную трубку: вот что такое мой только что наступивший страх.
  
  9. Мститель
  
  Тревожно и страшно у меня во сне.
  Страшно и тревожно.
  Это потому, что опять сон мой попал в петлю времени; и - не понятно: как? - там, во сне у меня, прямо сейчас настала самая середина октября 1941 года.
  Сталин уже пообедал.
  Больше того: Сталин уже пережил связанную с началом войны депрессию.
  - Кто у нас отвэчает за эвакуацию правитэльственных учреждений в Куйбышев? - спрашивает Сталин усталым голосом у такого же, как и он сам, осунувшегося Поскрёбышева.
  - Хрущёв Никита Сергеевич. - Голос Поскрёбышева пошатывается от усталости и, кажется, засыпает прямо на ходу.
  - Вызови. - Чеканит Сталин.
  Он в каком-то немыслимом военном френче.
  По-видимому, правильная военная одежда для Сталина ещё не приготовлена.
  Френч сильно притален, огромные ватные плечи делают фигуру Сталина похожей на портреты генералов войны 1812 года.
  Невнятный свет, падая из-под потолка, лежит на сталинском френче, как эполеты.
  Впрочем, какая-то часть этого падающего света услужливо норовит нарисовать на френче Сталина ордена и медали...
  Вбегает Хрущёв.
  Тоже, скажу я вам, выглядит не очень.
  На Хрущёве рубаха, шитая наполовину из льняного, а наполовину - из конопляного полотна, и суконные штаны.
  Там, где впереди у рубахи разрез (пазушка, украшенная вышивкой), видна простая суровая нитка.
  На таких нитках искони носят крестик.
  - Неужели? - Думаю я во сне. - Невже в нього там православний хрестик?
  Но нет: от бега рубаха распахивается сильнее, и становится виден партийный билет, который Никита Сергеевич носит на груди вместо креста.
  Ещё на Хрущёве гачi (споднi, они же - холошi, ногавки, портки и убрання) с лампасами, как у генерала.
  Плечи его тоже увенчаны погонами, но это погоны простые, без всяких там наворотов, просто они чуть больше обыкновенных, и поэтому края их, пришитые вдоль рубашки, практически достигают локтей.
  Звёзды на погонах в точности копируют кремлёвские по цвету и величине.
  Судя по этим звёздам, Никита Сергеевич минимум дважды генерал Спасских ворот, и минимум один раз - Боровицкой и Водовзводной башен.
  Сталин хочет что-то сказать, но Хрущёв не дает ему даже рта открыть:
  - Евакуацiя, Йосип Вiссарiонович! Негайна евакуацiя! Фашисти вже практично в Москвi!
  Сталин морщится.
  - Ныкыта, либо ты прямо сэйчас начинаешь говорить по-русски, либо я перейду на грузинский. Тэбе это надо?
  - Никак нет! - Хрущёв всплёскивает пухлыми ручками. - Это ж я от волнения, товарищ Сталин! Немцы, - щоб у них батько за хату бiгав! - уже через час будут в Москве! Самолёт на Куйбышев ждёт! Гостеприимная Волга приютит советское правительство... мы вам, Иосиф Виссарионович, такой в Самаре славный бункерочик отгрохали - просто загляденье. Поедемте, а?
  - Час? - Сталин улыбается. - В том случае, я думаю, мнэ есть ещё врэмя написать нэсколько правительственных бумаг. И нэ спорь, Никита. Нэ надо. Работа важнее эвакуации. Жды. - И закончил, лукаво подмигнув, уже на чистом хохлятском. - Поскрьобишев тобi чайок свiжий грузинський з цукром дасть, поки я закiнчу справи.
  Хрущёв смотрит на Сталина, и понимает: спорить бесполезно: он покорно плетётся в "предбанник", где, на самом деле, его ждут и Поскрёбышев, и чай.
  Сталин же, сев к столу, начинает что-то писать и читать.
  Проходит двадцать минут.
  Хрущёв допивает пятую чашку.
  Сталин пишет и читает.
  Проходит сорок минут.
  Хрущёв допивает девятую чашку, и бежит в маленькую кремлёвскую комнатку по неотложному делу.
  Сталин пишет и читает.
  Наконец, проходит час.
  Я вижу во сне моём, как Хрущёв давится пятнадцатой чашкой чая, но одновременно я вижу, как Сталин неспешно выходит в "тамбур" и говорит Хрущёву с некоторой издёвкой в голосе:
  - Ну, и гдэ же твои нэмцы, Никита?! Где твои нэмцы, я спрашиваю? Пачэму, Никита, я нэ вижу обэщанных тобой нэмцев, а?
  Хрущёв вскакивает, роняет чай вместе с чашкой, но сказать ничего не успевает, потому что Сталин уже успел махнуть во сне моём на Хрущёва рукой:
  - Паникёр. Болтун и паникёр. Коммунист должэн всэгда отвэчать за свои слова! Фильтруй базар, Никита, иначэ ми тэбя разжалуем: будешь ты у нас нэ мужик, а чысто шнырь.* - И делает совершенно неприличный тюремный жест руками.
  Я от неожиданности теряю нить сна, и в следующий момент вижу уже одного только Хрущёва, понуро бредущего по унылым, тёмным кремлёвским коридорам.
  - Да-да! - Думаю я во сне, глядя на Хрущёва. - Вот именно за эту фразу Хрущёв потом долго мстил Сталину после так называемой смерти Сталина. Именно за эту...
  Не знаю уж как, но Хрущёв эту мысль мою слышит.
  И он оборачивается ко мне.
  И он, утерев лысину расшитым, как украинская национальная рубаха, платком, шепнет, показывая мне пачки очень красивых денег:**
  - Молодий чоловiк! Христом Богом прошу: не кажи йому! Нехай все ще думає, що я так i є: його чистий, як сльоза, прижиттєвий соратник! I - ось тобi моє козацьке слово! - Я вiдслужи! I тобi вiдслужу, i народу твоєму - вiдслужу!
  Взгляд у Хрущёва такой заискивающий, что мне становится противно.
  Настолько противно, что я поспешно ныряю в какую-то параллельную, где нет заискивающего Хрущёва, сновидческую реальность.
  
  ---------------------------------------
  * Шнырь (тюремный жаргон): заключенный, чья обязанность убирать камеру, барак, производственное помещение, выполнять работу, которую заключенные обязаны делать по очереди. За эту работу он получает от самих заключенных определенную плату продуктами, куревом, деньгами, но при этом относится к самой низкой, совершенно не уважаемой, категории зеков.
  ** К деньгам я, как правило, равнодушен, но у Хрущёва они настолько красивые, что посто притягивают взгляд и душу.
  ----------------------------------------
  
  
  10. Писатели
  
  А в параллельной сновидческой реальности уже полным-полно писателей.
  И, что интересно, не только писателей советских.
  Попадаются там ещё и все остальные.
  Происхождение в моих снах со Сталиным "всех остальных писателей" имеет свою отдельную сновидческую историю.
  Когда создавали издательство "Советский писатель", Сталин сказал:
  - Интэресно, а гдэ теперь издаваться товарищам Александру Сергеевичу Пушкину и Льву Николаевичу Толстому, которые нэ являются члэнами организации Совэтских писателей? Навэрное, нам нэобходымо ещё одно издательство для НЭ советских писателей.
  Именно так возникло издательство "Художественная литература".
  Во сне я тут же задумываюсь: а не намёк ли это?
  Если советские писатели - отдельно, а "Художественная литература" - отдельно, то является ли творчество советских писателей этой самой художественной литературой?
  Но обдумать эту мысль со всей тщательностью мне не дают.
  Прямо с потолка падает Дмитрий Алексеевич Поликарпов,* и сходу бухается перед Сталиным на колени.
  - Иосиф Виссарионович! Пощадите!
  Сталин смотрит на Поликарпова с раздражением.
  Ещё бы Сталину на Поликарпова с раздражением не смотреть!
  Сами посудите: только Сталин приготовился во сне из меня "морально-мэнтальный шашлык дэлать", как тут этот Поликарпов с его паданьем...
  - Тэбэ что? - Интонацию эту молодой семинарист Сосо Джугашвили подслушал и запомнил 1895 году около большого и светлого Тифлисского ресторана "Самшобло".**
  Именно с такой интонацией князь Нижарадзе обращался со всеми, кого считал как бы чем-то вроде мебели или частью предметов необходимого для существования самого князя Нижарадзе удобного быта.
  Поликарпов, будучи потомственным крестьянином, эту интонацию очень хорошо помнит на родовом уровне, и, соответственно, реагирует, чисто подсознательно начиная бить земные поклоны.
  - Не погубите, Иосиф Виссарионович!
  - Да что такое, слушай? Нэ понимаю.
  И Поликарпов, рыдая в голос, сбивчиво объясняет.
  - Приказ... отправить меня хотят... ответственным секретарем в... - Поликарпов весь передёргивается, как от удара током. - В Союз писателей!
  Сказав словосочетание "Союзе писателей", Поликарпов делается ещё бледнее, и его начинает бить крупная стабильная дрожь.
  - А я - я не могу! Я привык работать с нормальными людьми! А писатели эти - они же пьяницы! Среди них, Иосиф Виссарионович, попадаются совершенно неуправляемые! Совершенно!
  Сталин понимающе кивает.
  - Сцориа,*** товарищ Поликарпов. Очэнь вэрно говоришь! Но только других писателей у меня нэт. Поэтому - иды и руководи! А если нэ хочешь...
  Сталин опять вспоминает 1895 год, и себя, оборвыша, и ресторан "Самшобло", и то, как князь Нижарадзе посмотрел на обрызгавшего его левый штиблет слегка подвыпившего офицерика перед тем, как этого офицерика растерзали княжеские нукеры.
  А вспомнив, дарит этот самый, хорошо скопированный взгляд, Поликарпову.
  Поликарпов вскакивает, ловко ловит руку Сталина, и целует её.
  Родовой инстинкт, как и было уже сказано.
  - Благодетель! Истинное вам партийное спасибо! Теперь-то я понял, что именно и как мне нужно делать! Служу Советскому Союзу! Уррррра!
  Вот именно с криком "Урррра!" Поликарпов и исчезает, причём - исчезает столь же эффектно, как и появился: испарившись немного едким жёлтоватым дымом прямо в потолок.
  
  -----------------------------------------
  * Реальный Поликарпов с 1944 по 1946 гг. был секретарь правления Союза писателей СССР. Поликарпов, ассоциативно возникший у меня во сне, наверное, тоже. Впрочем, ничего утверждать не берусь: сон есть сон, дамы и господа. Спрашивайте у Сталина.
  ** (Груз.) - "Отечество".
  *** (Груз.) - Правильно
  -----------------------------------------
  
  Сталин отмахивается рукой, чтобы как-то этот дым рассеять, а потом говорит сам себе:
  - Щайтан! Вот именно такой шайтан во главэ организации писателей, - очэнь стратегически вэрное политическое решение. Прыдёт время, и я про Поликарпов этот вспомню... но это - патом. Пока пускай Фадеев отдувается!
  И, нажав соответствующую кнопку, приказывает селектору:
  - Фадеева ко мне.
  
  Фадеев, ах, Фадеев!
  Что же вы, Александр Александрович?
  Как вас-то занесло в сон мой, а?
  Не отвечает.
  Не до меня Фадееву сейчас.
  И то верно: его ведь Сталин вызвал...
  Кстати, интересный факт: Александр Александрович в моём сне трезв.
  Случай, так сказать, экстраординарного значения.
  Именно трезвость Фадеева отличает данный мой сон от всех остальных реальностей, где Александр Александрович всегда либо слегка подшофе, либо сильно вдатый, либо уже совсем пьян.
  Больше того.
  Своё первое серьёзное произведение - повесть "Разлив" Александр Фадеев написал в 1922-1923 годах, когда ещё не пил.
  Но название, скажем прямо, знаменательное.
  А ещё он всё время оглядывается.
  Бедняге Фадееву чудятся голоса, и те, кому эти голоса как бы могут принадлежать.
  То, понимаешь, голос командира отряда Левинсона, то - бойцов Мечика и Морозки, а то - и вовсе: чей-то там из них, (не помню точно, чьей) боевой жены Вари.
  Больше всего А.А. во сне боится, что бойцы вместе со своей женой Варей - не дай Бог! - узнают о том, что такое космополитизм, и что виноваты во всём именно Левинсоны...
  Но больше всего страшит Фадеева в моих снах со Сталиным, что, вот прямо сию минуту, едва обернувшись, увидит он, как висят, переговариваются и сетуют за спиною Фадеева на одной общей фашистской виселице Олег Кошевой, Ульяна Громова, Любовь Шевцова, Иван Земнухов, Сергей Тюленин и др.:
  - Мало того, что вы написали беспомощную книгу, вы написали еще идеологически вредную книгу. Вы изобразили молодогвардейцев чуть ли не махновцами. Но разве могла существовать и эффективно бороться с врагом на оккупированной территории организация без партийного руководства? Судя по вашей книге - могла...
  Хотя, на самом деле, Фадеев чётко знает: это слова самого Сталина!
  Их вождь сказал, чтобы Фадеева на место поставить, чтобы, значит, на ошибку указать, и всё такое.
  Но только сам Сталин Фадееву никогда сзади не мерещится.
  Нет.
  Сталин - он вот он, он реальный, он каждый день прямо вот так: глаза в глаза.
  Вызывает, и...
  Уж-ж-жас.
  Но, видимо, Фадеев в моём сне на данном этапе этого сна необходим Сталину для каких-то там, одному ему известных, манипуляций со мной.
  Трезвый необходим.
  А я - я разве ж могу противостоять И.В. в его желаниях?
  Упаси Бог.
  Словом, - заходите, Александр Александрович.
  Я не рад вам, но попробую быть гостеприимным.
  Только не надо заводить со мною разговоры о вашем творчестве.
  Как говорит по этому поводу наш с вами общий мучитель И.В.:
  - Художественному произведению нельзя выносить приговор, о нем можно только спорить.
  Однако спорить с вами я не желаю, ибо моё мнение всё равно больше всего будет смахивать на приговор...
  Excusare me.*
  
  - Не извиняйся. - Отвечает Фадеев - Я этого не заслужил. Ты лучше скажи: как сегодня Сам? Сильно гневается?
  - Да не очень. Впрочем, кто его знает: это сейчас он - не очень, а через минуту - вполне даже может быть, что и нам кранты, и вам - тоже кранты... Est enim de potentia absoluta.**
  - Надо было мне всё-таки выпить. - С тоской говорит Фадеев. - Эх, мля!
  И решительно выступает из темноты всего остального моего сна на освященную часть оного, где расположен Сталин со своим кабинетом.
  - А вот и Фадеев: гроза иудеев.*** - Приветствует Александра Александровича Иосиф Виссарионович. - Сочинетэлей начальник, и поэтов командир! Заходы, дарагой! Сейчас ты мнэ расскажешь про то, какие у вас, писателей, новости. Ес дзалиан саинтересо икнеба чемтвис!****
  - Здравствуйте, Иосиф Виссарионович. - Фадеев с явным усилием складывает носогубные в улыбку. - А новости у нас хорошие. Пишем! Много и плодотворно.
  - Много - это харашо. И плодотворно - это тоже харашо.
  
  ------------------------------------------
  * (Лат.) - Простите мне.
  ** (Лат.) - Ибо он есть абсолют власти.
  *** Почему - иудеев? А для рифмы. Только для рифмы, дамы и господа, и больше ничего. Но, если уж говорить об ассоциативных причинах возникновения такой рифмы, читайте статью Фадеева "Об одной антипатриотической группе театральных критиков", которая, как известно, послужила реальным началом кампании, получившей известность как "Борьба с космополитизмом". Только хочу напомнить ещё ра: Фадеев из моего сна и Фадеев реальный - фигуры, похожие друг на друга совершенно случайно.
  **** (Груз.) - Это будет очень интересно для меня!
  ------------------------------------------
  
  Сталин поощрительно кивает Фадееву.
  - Но, скажитэ мне, товарищ Фадеев: пачему нэ видвинули на соискание Сталинской премий писатэля Степана Петровича Злобина за роман "Стэпан Разин"?
  Глаза Фадеева начинают метаться в поле визуса справа налево, а потом слева направо и снизу вверх.
  - Так ведь... это самое... то есть, мы бы и рады, но... - Фадеев зажмуривается, и, взяв себя наконец в руки, говорит почти недрогнувшим голосом. - Дело в том, что товарищ Злобин совершенно не занимается общественной работой. Больше того: он игнорирует заседания писательской организации, его нигде не видно. А в подшефный совхоз с читателями встречаться он вообще ни разу не ездил, вот!
  - А может, он всё это время пишет? - Спрашивает Сталин кротким голосом. - Пишэт сэбе, и пишет. А если пишэт, значит, - нэкогда ему! Панимаешь?
  - Так точно, товарищ Сталин. Понимаю.
  - Значит, разобрались. Тэперь вопрос второй. Есть у тэбя такой начальник Воениздата генерал Маринов. Чёрный такой, на грузина похож: кучерявый, с усиками... знаешь?
  - Конечно, Иосиф Виссарионович, знаю.
   Сталин благосклонно кивает.
  - А кто он по национальности, этот товарищ Маринов?
  - Грузинский еврей, товарищ Сталин. - Отвечает Фадеев, и, словно оправдываясь, добавляет поспешно. - Так, по крайней мере, у него в анкете напи...
  - Что ты такое говоришь? - Перебивает Фадеева Сталин. - Глупость совсэм! Я знаю так: или грузин, или еврей. А если что-то такое срэднее, то это уже мнэ не понятно. Разберись и доложи.
  - Что доложить, Иосиф Виссарионович? - Робко спрашивает Фадеев.
  - Что он грузын - доложы! - Резко завершает тему Сталин. - Тэперь по Вере Пановой. Вы Вэру Панову за новый роман опять представили к Сталинской премии. Уже в третий раз, слушай! Нэт, я нэ против: у неё хорошая крэпкая совэтская проза, и она справедливо получила за предыдущие романы премии первой и второй степени. Пэрэдай Вера Панова вот такие мои слова: ми дадим вам, Вера Фёдоровна, Сталинскую прэмию третьей стэпени за вашу хорошую повэсть "Ясный берег". А ещё, Фадеев, пэредай Вера Панова, что четвертой степени у нас нет, и никогда, - слышишь? - никогда нэ будет.
  Фадеев кивает.
  А я с некоторым злорадством наблюдаю: КАК милейший и трезвый Сан Саныч пытается осознать или, хотя бы, понять смысл сталинских слов.
  Сталин тоже смотрит на Фадеева.
  Долго смотрит.
  А потом вдруг кричит, причём кричит совершенно неожиданно и громко.
  - Мегобаро* Поскрёбышев! Зайды к нам на минуточку!
  Естественно, Поскребышев, как всегда, ухитряется появиться раньше, чем И.В. успевает закончить фразу.
  
  ---------------------------------
  * (Груз.) - друг, товарищ
  ----------------------------------
  
  - Товарищ Поскрёбышев, а скажи мнэ: кто из наших пьющих писатэлей у нас сеэгодня записан на приём к товарищу Сталину?
  - Толстой Алексей Николаевич! - Чеканит Поскрёбышев.
  - Толстой это харашё! Толстой - это серьёзный и стойкий в планэ алкоголя товарищ. А что хочет именно сегодня товарищ Толстой от товарищ Сталин?
  - Хочет лично поблагодарить за всё и готов взять новые обязательства по написанию романа...
  Поскребышев заглядывает в блокнот, которым до этого на протяжении всех моих снов со Сталиным, не пользовался ни разу, потому как феноменально помнил и помнит всё про всех и всегда.
  - Романа "Сталин в 1918 году".
  - Дзалиан каргад!* Пэрэдай товарищу графу Толстому, что ему уже хватит надрываться. Пусть отдохнёт. И пусть отдохнёт граф прямо сэгодня в компании с товарищем Фадеевым. Все свободны, товарищи.
  Сталин берёт со стола папиросницу, и начинает опять набивать свою трубку.
  Я слежу за руками Сталина, так что не успеваю заметить: когда именно и куда именно исчезают Поскрёбышев с Фадеевым...
  И я - на всякий случай! - пытаюсь отыскать их в пространствах моего сна.
  Но это мне сделать никак не удается, и от невозможности найти исчезнувших, я чувствую такую тоску во сне своём, что почти плачу.
  
  ------------------------------
  * (Груз.) - Очень хорошо
  ------------------------------
  
  
  11. Финальный аккорд, или стратегия управления будущим
  
  Видя, что я намереваюсь плакать во сне, Сталин поворачивается в ту сторону, откуда я всё это время смотрел свой сон.
  - Ну даикаргеби! Не пропадай! Дай мне ещё пять минут. Я только спрошу: слушай, а ты знаешь историю изобретения одного из самых распространённых резиновых изделий?
  - Если презервативов, то знаю. - Мой ответ отвлекает меня же от возможных моих слёз. - Легенда есть такая, о царе Миносе, записанная Антонином Либералом в середине II века. Типа, из-за проклятия, наложенного на Миноса, в его сперме были змеи и скорпионы. Но Минос по этому поводу заморачиваться не стал. Он просто сделал презерватив из козлиного мочевого пузыря, ну и...
  Плакать я больше не хочу.
  Тем более что прямой вопрос Сталина ко мне - вещь во сне очень редкая.
  - А ещё я знаю такую байку. - Говорю я несколько торопливо, чтобы, значит, Сталин не отвлёкся от моего монолога на что-то боле важное. - В СССР, согласно ГОСТ, презерватив назывался "резиновое изделие номер два". Под "резиновым изделием номер один" значился противогаз!
  Сталин, хмыкнув, делает могучую затяжку, и весь окутывается пахучим трубочным дымом.
  - Глубокие контрацэптивные знания. Но я вовсе не о кондомах. Я тэбя спрашиваю: что ты знаешь про историю изобретения галош?
  Я только плечами пожимаю, и с вынужденной грустью констатирую:
  - Практически ничего.
  Сталин опять выпускает дым, и дым этот хитрым образом заворачивается в большой вопросительный знак.
  Вид дымного вопросительного знака И.В. сопровождает таким вот комментарием:
  - Ми, видимо, далжны больше внимания удэлять образованию интэллигенции, которая пачему-то ограничивает своих интересов только половой сфэрой.
  Я на это реагирую возвращением желания заплакать, но И.В. прерывает это моё желание властной порцией нового дыма, свёрнутого в тугой восклицательный знак.
  Дымный восклицательный подплывает к моей голове, и очень больно меня по этой голове тюкает.
  Во сне я чувствую, КАК от удара сталинском дымом голова моя начинает проясняться.
  - Так вот. - Сталин кладёт трубку на стол, потому что трубка, я так понимаю, свою роль во сне уже отыграла. - Галоши били изобретены англичанином Рэдли в начале девятнадцатого века. Этот англичанин никак нэ мог вылечиться от простуды, подхваченной им из-за вэчной лондонской слякоти тех лет. А ещё у нэго бил такой ревматизм, что остальные англичане только руками разводили: как тэрпит, слушай? Такой боль... такой ломота!.. И вот однажды, спасаясь от боли и скуки, прикованный к постели Рэдли во врэмя болэзни читал том "Галльской войны" Юлия Цезаря. Там ему попадлся интересный информация: оказывается, уже древние галлы для защиты от грязи носили хитрый такой футляры на обувь из жидкого каучука. Называлось это приспособлэние "gallicae". И вот, нэ смотря на болезненный состояние, англичанин воздвигается с одра, проводит эксперименты, выясняет - и вправду, хороший футляр! - а потом, весь корчась от рэвматических болей, ковыляет этот свой изобретённый галоши патентовать.
  Сталин со значением замолкает.
  Когда пауза становится мне невыносимой, я нетерпеливо спрашиваю:
  - И что?
  - Как - что? - Сталин вдруг суровеет лицом, и - даже! - грозит мне пальцем. - Дурак из сэбя строишь, да? Просыпайся, давай! Хватит уже дрыхнуть: садись - пиши!
  - Пиши!
  - Пиши!
  - Пиши!
  Подхватывает эхо во всех уголках моего сна.
  И я просыпаюсь.
  Не знаю уж, от неожиданности ли такого сталинского заявления, или же попросту от того, что пришло мне время проснуться, но - просыпаюсь, сопровождаемый многократным эхом.
  - Пиши!
  - Пиши!
  - Пиши!
  И, проснувшись, я сразу же сажусь писать.
  Но вовсе не потому, что я не могу ослушаться Сталина, а потому, что очень боюсь забыть такой примечательный сон.
  
  
  
  
  
  Патруль Времени
  
  
  
  
  Всё бы ничего, но на этот раз во сне моём со Сталиным, едва сон этот начался, меня тормознул Патруль Времени.
  - Предъяви нагрудный портрет. - Приказал Старший Патруля, в котором я с удивлением узнал Василия Ивановича Чапаева.
  - Какой портрет?
  Усы Чапаева стелились за ним по земле с двух сторон, и остальные члены Патруля, как мне показалось, большую часть сил тратили на то, чтобы эти усы как-нибудь случайно не потоптать.
  - Как это - какой? - Чапаев устало пошевелил головой. - Не морочь мне голову. У меня и так от этих усов вся шея болит. Сталинский портрет в виде татуировки!
  - Да нету у него. - Сказал тот патрульный, что пытался не наступить на ус Чапаева слева. - У таких портрету сроду не бывает.
  Я скосил глаза на говорившего, и совсем обомлел.
  - Пелевин? - Изумился я. - Ты здесь откуда, Виктор Олегович?
  - О, господи. - Пелевин скорчил страдальческого лица. - Ещё один, который меня типа знает! Как же вы мне надоели! Срок у меня! Ходка! Пожизненно осужден следовать всюду за своим лит героем.
  - Будь у меня чем, я бы его зарубил. - Раздался голос справа, и я посмотрел туда уже с опаской.
  И опаска моя оправдалась сразу же.
  С правой стороны на ус Чапаева пытался не наступить Зигмунд Фрейд.
  - Опаньки. - Я вяло улыбнулся. - Шалом, ребе Сигизмунд Шломович. Ма нишма?*
  - Аколь хара.** - Мрачно ответил мне Фрейд. - И нечего тут спрашивать! Сам посмотри, шлимазл.
  - Так что, вы тоже... в смысле, извиняюсь, конечно, но - это самое?
  - На редкость глубоко поставленный вопрос. - Фрейд плюнул под ноги, и поскрёб бороду пятернёй. - Все мы тут это самое! Несвобода, голубчик. А сказать уж совсем без обиняков - весь мир зона, и все мы в нём зечары!
  В голосе Фрейда слышалась такая тоска из-за отсутствия в его личностном арсенале предметов, которым можно было бы меня зарубить, что мне Фрейда стало жалко.
  
  ------------------------------
  * (Иврит.) - Что нового, как дела
  ** (Иврит) - Всё дерьмово.
  ------------------------------
  
  - Так что у тебя, и вправду - портрета нет? - Чапаев едва мог открывать рот: было видно, как усы прямо на глазах вытягивают из него последние силы.
  - Увы. - Только и ответил я.
  - Снимай рубаху. - Вмешался Пелевин. - Сча ребе Зигмунд тебе портака наколет за милую душу!
  - Да-да. - Фрейд уже вынимал из карманов какие-то иголки и тушечницу. - Это мы с превеликим удовольствием!
  - Погодите. - Я попятился. - Зачем? С чего это вдруг? И вообще: Виктор Олегович, не могли бы Вы говорить нормальным понятным русским языком?
  - Да запросто. - Пелевин широким жестом показал на окружающую меня действительность сна со Сталиным. - Нагрудный портрет есть символ приобщённости к праву жить. Вот, герр профессор вам подтвердит: во сне со Сталиным без нагрудного портрета Сталина твоя жизнь вполне может поиметь вполне обоснованную trouble* в виде неминуемой death.**
  - Ой, Витенька! Що ви его стращаете? - Фрейд ласково показал мне уже намоченную в туше иголку. - Скажу вам так: искони среди нас, заключенных, бытовала и бытует немного наивная, но очень помогающее таки выжить, мифологема: если при расстреле приговоренный обнажит грудь с татуированным портретом Сталина, солдаты не станут стрелять. Со временем таковая мифологема из просто легендарной метафоры спасения перешла в разряд обязательных атрибутов существования здесь, во снах со Сталиным. Ну, обнажайте, батенька, грудину! Старый Фрейд борозды не портит...
  Чапаев из последних сил простонал.
  - Не артачься, слышь! Гибну я! Сил нету... merde... moustache...***
  Пелевин снисходительно похлопал меня по плечу.
  И на лице его на миг отобразилось одно из тех чувств, которые так любили запечатлевать русские художники девятнадцатого века, создавая народные типы, - что вот есть где-то большой и загадочный мир, и столько в нем непонятного и влекущего, и не то что всерьез надеешься когда-нибудь туда попасть, а просто тянет иногда помечтать о несбыточном.
  - Это, браток, с "Авроры" пошло, от истоков. Называется "Ксива Жизни". Только одному надо, чтобы выжить, сердце стрелой пронзённое, как символ защиты от всеразрушающей любви, а другому, к примеру, - якорь. Ведь без якоря, поверь, его просто снесёт к факаной маме, понимаешь?
  - Кажется, да. - Всё моё тело била аритмичная дрожь.
  - Но это так, для массового потребителя. - Пелевин смачно сплюнул под ноги. - Чем выше индивидуальность выживающего, тем сложнее, по идее, должна быть символика татуировки. Представь, каково было бы тебе делать тату, соразмерное именно твоим представлениям о Спасении.
  Я представил.
  - То-то и оно. - Пелевин горестно вздохнул. - Мне вот изначально пытались все мои тексты на теле высечь. Но обошлось! Слава Богам, есть универсумы, сводящие наши пристрастия к простому архетипу страха, который, кстати, автоматически (по нанесению соответствующего тату) приобщает тебя к тому или иному типу вечного.
  Видимо, in my curve and nervous smile**** отразилось сомнение, потому что Пелевин ухмыльнулся и сказал:
  - Сомненья прочь! Уходит в ночь отдельный the number nine наш Патруль Времён! До нас уже восемь было, мы девятые. - Он с силой, которую трудно было даже в нём предположить, схватил меня за локоть - Не ершись! Делаем тату, и ты входишь в вечность, как полноправный участник! Типа, останешься в памяти людей навсегда.
  И вот уже Фрейд занёс надо мною свои иглы.
  И вот уже Чапаев, уставший бороться с усами, тихонько прилёг на пыльную землю, задремав.
  И вот уже Пелевин, держащий меня пальцами-клещами, зашептал совсем уже соблазнительные вещи: про славу и бескорыстие служения, про то, что иного пути нормальному человеку как бы и нет вовсе; а ещё о том, куда, стало быть, попадают правильные творческие пацаны с правильной татуировкой на груди...
  - Погодите! - Крикнул я. - Даже совсем приговорённый имеет право на последнее желание! Я хочу посмотреть на ваши символы! Да-да: обнажитесь, Патрульные! Предъявите свои Портреты, или что ещё есть у вас там?!
  И вскрикнул Чапаев, вскакивая с земли: усы его оказались фальшивкой, они вспыхнули и сгорели без остатка.
  Открывшееся лицо было вовсе не лицом Чапаева, а неким условным изображением человечка из детского рисунка: помните? - палочки, кривая рожица и больше ничего.
  Пелевин тоже исчез: вместо интеллектуала и писателя мне стал виден жлобский хам, притворявшийся Пелевиным, которого бедный я так хотел бы видеть в Патруле Времени.
  Фрейд уронил иглы и тушь, потому что вовсе и не Фрейд он был, а какой-то душман из террористов, прикинувшийся старым знакомым моей ментальности.
  Все трое кинулись на меня, но я только захохотал:
  - Патруль Времени! Тоже мне, Патруль Времени! Да я от таких Патрулей ещё подростком уходил, как Колобок от простейших животных!
  Они бессильно зарычали, но не остановились.
  - Ах, вы так? - Я подскочил к упавшей тушечнице, и что есть силы пнул её ногой. - Вот вам, гады!
  Тушечница полетела, вращаясь, и из неё потекли обильно чёрные чернила, и текли до тех пор, пока не скрыли в недрах своей черноты мнимых участников мнимого Патруля Времени.
  Последнее, что я увидел, просыпаясь, было именно оно: это самое чёрное пятно.
  Чем дальше я выводил из своего сна о Патруле Времени, тем больше я узнавал в этом пятне знакомый профиль Сталина.
  Впрочем, я гораздо больше удивился бы, если пятно вдруг на Сталина не походило.
  
  ------------------------------
  * (Англ.) - неприятность
  ** (Англ.) - смерть
  *** (Фр.) - дерьмо... усы...
  **** (Англ.) - в моей кривой и нервной улыбке
  ------------------------------
  
  
  
  
  
  Дзинь-дзинь
  или всплески Сталина на подкорке
  
  
  
  
  1. Первичная уфология
  
  Уф.
  Проснулся.
  С добрым утром!
  Я живой.
  А вы?
  Рад и за вас, и за себя.
  Нет, я бледен не от плохого самочувствия, я бледен по причине того, что у меня опять всё те же сны.
  Ну, да, со Сталиным.
  Нет, я не жалуюсь, я просто констатирую факт, в виде вот этого первичного при просыпании междометия: "Уф!", с которого, собственно, и начинается вся моя остальная, после снов со Сталиным, жизнь.
  Я бы её так и назвал: Уфология.
  Между прочим! Прошу обратить внимание: стоит хоть как-то упомянуть И.В., и сразу же начинается всякая ерунда с совпадениями, кучей нездоровых ассоциаций и уже устоявшимися стереотипами восприятия.
  Так вот: в данном случае Уфология не есть Ufology, то есть - деятельность по сбору и анализу сообщений о наблюдениях неопознанных летающих объектов.
  Потому что в данном случае Уфология есть моё, как я уже сказал, самоощущение себя, как междометия "уф" в контексте снов со Сталиным.
  Но аналогии с НЛО всё равно избежать не удастся, как бы я этому не сопротивлялся всеми фибрами души и силами разума.
  Бог с вами! Пусть будет НЛО.
  Но расшифровывать, в таком случае, я это НЛО буду следующим образом: Набор Ложных Объяснений.
  Или - вот так ещё: Насильственное Личное Отношение.
  Или, наконец, - Набитый Ложью Образ.
  Хотя, быть может, все мои сны со Сталиным лучше всего объясняет вот такая простенькая, но очень важная расшифровка: Навсегда Легендарный Объект.
  
  2. Практический уф
  
  Чаще всего мнение других людей о моих снах со Сталиным я узнаю от женщин.
  Когда-то (очень давно) (даже сказать страшно, как давно) (гораздо  30 лет тому!) я рассказал тогдашней моей более-менее близкой Ж. утром ту историю с И.В., которая приснилась мне перед этим ночью, в те недолгие часы сексуального затишья, когда я вырубался, потому что наскакался.
  Во сне меня вызвали в деканат-ректорат университета, но там вместо декана и ректора сидел Сталин.
  Ни слова не говоря, Сталин сунул мне в руку пачку денег, а в другую руку хрустящий целлофановый пакет с джинсами "Wrangler".
  - Стучать будэшь на свой курс. Мэня интэресует разговоры и тэндэнции. Что любят, что нэ любят? Какой анэкдот смеются? Какой девчата прэдпочитают? Карочэ - всё о будущэй интэллегенции России. Иды. А за циной мы нэ постоим!
  Честно сказать, я даже вякнуть не успел, как уже брёл обратно из деканата-ректората, весь из себя навсегда Сталиным завербованный.
  - Как ты мог? - Возмутилась Ж. - Это же подло!
  - Так ведь - сон! - Попробовал оправдаться я, но она меня уже не слышала, ибо упорхнула из моей кровати и жизни, напоследок плюнув мне в лицо, как предателю идеалов и поганому стукачу Сталина.
  Вот тогда я впервые осознал, что любой, кто того пожелает, может найти в моих снах со Сталиным не просто безобидную совокупность разнообразных историй о И.В., а вполне готовый повод для скандала.
  Пойдём дальше.
  Будучи человеком лёгким в общении и симпатичным на вид, я почти мгновенно сменил эту Ж. на другую.
  На этот раз в мои объятья запорхнула Ж. в квадрате, то есть, - женщина и журналистка одновременно.
  В связи с этой Ж2. уместной будет вот такая метафора.
  Ж2 иной раз получается не потому, что оба слова (женщина и журналистика) начинаются с той же буквы, что и "жопа", но потому, что у журналистики вообще совершенно конкретно стервозный бабий характер.
  По определению стервозный и бабий, будь то даже суровая военная журналистика, а уж о всякой другой - и говорить нечего!
  Так вот: уже в качестве эксперимента, я рассказал данной мне на тот момент Ж2. один из своих сталинских снов, выбрав самый (как мне казалось тогда, и кажется до сих пор) безобидный.
  Суть его сводилась к следующему.
  Я еду на моторной лодке по Чёрному морю, и выгребаю сачком из черноморской воды медуз, чтобы те не мешали купаться отдыхающим.
  Всё бы хорошо, но за рулём моторки сидит Сталин, и, видите ли, руководит этим вполне богоугодным процессом.
  - Покрупнэй бери! - Командует Сталин. - Мэлкий оставь. Нэльзя полностью лишать народ раздражителя! А то оны распустятся совсэм, слушай.
  После этих слов я мгновенно проснулся, испытав острый протест и выразив его фактом мгновенного просыпания.
  Ж в квадрате вскричала:
  - Гениально! Сашка, мы с тобой сделаем из этого сенсацию! Только заменяем Сталина на фашистов, типа, секретные лаборатории Третьего Рейха разработали и внедрили мальков черноморской медузы, которые должны к середине семидесятых годов двадцатого века размножиться до неимоверных количеств, и стать источником страшных эпидемий в СССР! Причём, смотри: жаленные этими медузами граждане развозят заразу с Чёрного моря, где отдыхали, по городам и весям; инкубационный период - три года, все, кто в контакте - заражаются, и вскоре у нас поголовная пандемия! Заражено 53% народонаселения страны!
  - А чем? - Робко спросил я.
  - Чем? - Ж2 на мгновение задумалась. - Ну, не знаю. Например, у них всех - иммунный пробой в сфере нестойкости к вирусу гриппа! Фашисты хотели, чтобы он был смертельный, однако просчитались: оказывается, черноморская вода нейтрализует большую часть заразы из-за уникальных свойств! Это такая тема, такая тема...
  И она умчалась писать.
  Позже она ещё несколько раз пыталась попасть в мою жизнь с целью урвать что-нибудь от моих снов, но я её упорно игнорировал.
  Игнорировал, поскольку через её недолгое пребывание рядом совершил довольно неприятное открытие.
  Оказывается, мои сны со Сталиным вполне могут сделаться источником кормёжки для чьей-то, внутри организма личности существующей, желтой прессы.
  
  3. Уф и достоверность
  
  Не в силах даже на одну ночь остаться один, я, уже изгнавший из объятий журналистку, обрёл недолгое успокоение между больших белых boobs тихой хозяйственной вдовы 25 лет.
  Муж её за год до этого пал смертью глупых в единоборстве с неадекватной потребностью разжечь в дождик костёр на месте пикника возле речки, куда прибыл с остальными придурками попить водки и поиграть на гитаре песни Булата Шалвовича О., Владимира Семёновича В. и Юлия Черсановича К..
  Мокрый набор сучьев категорически отказывался поддаться пламени, и тогда этот самый муж плесканул прямо на тлеющую костровую часть бензин из пластиковой канистры.
  Горел он ярко, но не долго.
  Я имею в виду мужа.
  Вдове я рассказал сон лирический.
  Сталин во сне у меня влюбился.
  По самое не хочу в простую русскую вумен из деревни, которая (как я понял из сна) шла ходоком к Ленину от партийной сельской ячейки, но путь её занял слишком долгий период времени, так что, к моменту её дохода до Кремля, Ленина там уже сменил Сталин.
  Впрочем, на молодости и красоте ни время, ни дорога не отразились.
  Сон, дамы и господа, это вам совершенно отдельный тип времён и пространств.
  Она была стройна и прекрасна, синеока и грудаста, чудо, что за девица, до пола косица, платье с национальным орнаментом и сексуальность с немереным темпераментом.
  Сталин помолодел лет на сто, и усишки у него на челе перестали быть просто усишками, а стали непременной гарантией половой привлекательности мужчины.
  В осанке и походке Сталина возникли некоторые изменения, точнее всего описываемые ёмким термином "пэтушок, золотой грэбешок", глаза замаслились и смотрели с искоркой.
  Во сне я сразу понял: только большевики старой закваски умеют сделать так, чтобы от простого взгляда с искоркой сразу же разгорелось в девице настоящее пламя.
  Короче, она сомлела, я приготовился смотреть самое интересное, но кабинет (я, кажется, уже говорил, что сталинский кабинет во сне исполняет роль охранного круга вокруг Сталина) целомудренно пригасил свет, и я не фига увидеть не успел.
  Тогда я, хозяин своего сна, циник и скептик, усилием моей воли сновидца приказал кабинету:
  - Сними защиту!
  И кабинет вынужден был повиноваться...
  Что же увидел я?
  А увидел я Сталина и крестьянку, сидящих рядышком за столом, и читающих "Капитал" Маркса.
  - Как? - Вознегодовал я. - И всё? А где же?..
  - Это духовный близость! - Ответил мне Сталин, не поднимая головы и не прерывая чтения. - Самый высокий и самый главный близость, из всех возможных!
  Вдова, выслушав сон мой, расплакалась.
  Она утирала слёзы, и причитала.
  - Это - настоящее! Вот только это и есть - настоящее... а остальное - только одна сплошная пошлость и мерзость...
  Потом, немного придя в себя, вдова долго говорила мне важные слова о достоверности.
  Пришедшей в себя вдове, например, история смерти её личного мужа казалась куда менее достоверной, чем мой лирический сон со Сталиным.
  Но не потому, что она была дура.
  Нет, конечно, - дура она (на свой личный манер устройства повседневного бытия и обще организующей ментальности) была, но ведь "дура" (с точки зрения термина) это не есть отсутствие ума: это такой ум.
  Именно в силу специфики ума, вдове совершенно не хотелось иметь в жизни дело с той кучей гнусности, которую предлагала её биография.
  Посвятить жизнь игнорированию гнусности - смог бы я так?
  Не смог, отчего и покинул вскоре уютное лежбище между её больших белых boobs, успев, правда, понять напоследок ещё одну очень важную вещь про мои со Сталиным сны: достоверным может быть всё, что угодно, равно как то же самое в любой момент может быть одновременно совершенно недостоверным.
  Уф, он и есть - уф, и каждый этот уф понимает, как ему вздумается.
  
  4. Уф и достоверность (продолжение)
  
  Между тем, сны мои со Сталиным переполнены прямо титаническим количеством атрибутов достоверности.
  Стоит ли удивляться тому, что очень многие и довольно часто принимают за саму достоверность её атрибуты?
  Не стоит.
  Реальный член отличается от нарисованного на заборе только тем, что одни из них есть пиписька, а другой - всего лишь символ, да и то (чаще всего) написанный словами.
  Так что, Сталин в моих снах - это вовсе не Сталин, а (по аналогии с пиписькой на заборе) символ Сталина.
  Прияём, - тоже написанный словами.
  И ещё: достоверность в моих снах со Сталиным очень хорошо характеризует меня, как тщательного и подробного человека.
  Уф.
  Хотя (одновременно) я прекрасно осознаю себе сам: ну, какая (извините) может быть, на фиг, моя личная достоверность во сне?
  Да никакой.
  Позволю себе процитировать одну энциклопедию:
  "Достоверность: несомненная верность приводимых сведений для воспринимающего их человека. Таким образом, достоверность - не то же самое, что истинность. Сведения могут являться достоверными или недостоверными не вообще, а лишь для того, кто их воспринимает" (Википедия).
  Значит, все эти достоверные подробности появляются во снах моих со Сталиным с одной единственной целью: сделать эти сны достоверными для меня, как сновидца, а остальные люди здесь вообще не причём.
  Ещё раз уф, и - давайте вернёмся к моему изучению реакции людей на мои же сны со Сталиным.
  Среди моих в разной степени знакомых Ж. всегда были и всегда есть некоторые, которым очень хотелось найти в этих снах моих со Сталиным какую-то мою же личную героическую борьбу.
  Но это они совершенно зря: никакой там борьбы нет, кроме самой примитивной попытки выжить.
  Видеть, как я просто трепыхаюсь, этим Ж. скучно: им нужен Архетип, Герой, а не я.
  Увы, но тут меня опять сильно подводит достоверность: дело в том, что при полном отсутствии во мне чего-либо героического, я имею весьма внушительные и весьма узнаваемые атрибуты этого героического.
  Сразу же после вдовы я попал в фавор к Её Величеству Королеве Системного Подхода.
  На одной из светских вечеринок, я, блистательный и привлекательный, сам того не зная, мозолил своей блистательностью и привлекательностью глаза Её Величеству, и, видимо, показался ей забавным, ибо она приказала одному из своих тогдашних favorites оповестить меня о том, что мне дозволено подойти.
  И я подошёл.
  С этого момента на весь период моей вовлечённости в функционирование Её Величества я стал живой и действующей иллюстрацией к еЯ Системному Подходу.
  В мои обязанности входило поддерживать у Её Величества в надлежащем состоянии зуд достоверности, и ежеминутно давать повод плюс возможность найти факты соответствия атрибутов достоверности исторической действительности путём систематизации этих атрибутов.
  Мои сны со Сталиным возбуждали её.
  При этом Возбуждение Её Величества, как форма личных ассоциаций на мои сны со Сталиным, гарантировали мне бурный секс при минимальных затратах: сны со Сталиным происходили сами собой, и мне даже ничего не приходилось выдумывать, дабы получить то, ради чего многие другие идут на подлость и злодейство во всех родах и видах.
  Однако за всё приходится платить, и плата моя оказалась мне не силам.
  Дело в том, что Королева Системного Подхода на то и Королева Системного Подхода, что она везде и всюду применяет этот самый Системный Подход.
  То есть, на самом деле, Её Величеству надо только одного: отыскать и во мне, и в моих снах со Сталиным мифологические закономерности.
  Это ей тревожит мозги и сердце прочитанный в юности Владимир Яковлевич Пропп.
  Именно прочитанный в юности Пропп короновал её, и ничего у неё на свете нету, кроме этой короны.
  Среди всех прочих иллюзий мира, Системный Подход заменяет реальность не хуже, а кое в чём даже лучше, ибо создаёт видимость стройной рабочей системы.
  Но вот только Narrative (от ангийского "повествование, рассказ") даже самого простого моего сна имеет к её представлениям о мифологии отношение такое же, как взрослый секс к подростковой мастурбации.
  При этом не следует забывать ещё и о том, что есть другая категория опыта: взрослая мастурбация, как попытка приблизить реальность к существующему эталону идеального (хотя бы ненадолго и в воображении).
  Королеве я рассказал (по её приказу, естественно, слушаясь и повинуясь) сон мой со Сталиным царского содержания.
  Сталин во сне моём шёл по Невскому в сторону, естественно, Невы и в сопровождении, естественно, Царя Петра Алексеевича Первого.
  Отдельным фактом замечу, что во сне моём Сталин не был ростом как бы выше Петра, но всё равно: Петру всё время приходилось очень стараться, чтобы дотянуть свою величину до величины Сталина.
  - Что-то долго Невы нет. - С тревогой сказал Пётр. - Вы её что, передвинули?
  - Нэт. - Ответил Сталин. - Просто совэтский Нэвский гораздо длиннэя царского.
  - В смысле метража? - Спросил Пётр.
  - В смыслэ значимосты для истории и культуры. - Ответил Сталин. - Вот, выдишь: коны скульптора Клода? Это тэпэрь у нас совэтский символ. Тэ, каторые смотрят в сторону Адмиралтейств, - сымвол побэждённого этого Мыра, а те, каторые направляют свой взор в сторону площады Восстания, - сымвол обязатэльной побэды над всэми остального Мырами включытельно.
  Пётр кивает.
  - Лепота! Подход сурьёзный, да и символика зело основательная. Крепко ты, князь, взялся.
  Князь? - Такое обращение Петра к Сталину во сне моём меня нисколечко не удивило.
  Конечно, князь.
  Именно-именно.
  Кесарь, наподобие Ромодановского на всё время, пока Пётр Великий сам на трон обратно НЕ вернётся...
  Но тут Сталин меня в моих мыслях одёрнул.
  В том смысле, что остановил Петра жестом, и, встав сам, сказал.
  - Пысать в Фонтанку будэм. Ты слэва, я справа. А этот (имелся в виду я) пускай сам рэшает по вэличинэ и вэличию струи: кто цар, а кто - нэ цар!
  На этом сон как таковой кончился, чтобы уступить место воспоминанию об этом сне и моему пересказу оного для Её Величества.
  Королева осталась рассказом моим довольна.
  - Простенько, но со вкусом. - Проворковала она. - Примитивные мужские символы. Коротенькие ассоциативные ряды. Страхи и попытки свободы. Впрочем, чего ещё ждать от человечка такой жизненной позиции, как у тебя?
  Открою вам секрет, дамы и господа.
  Не стоило Королеве этого говорить.
  Ох, не стоило.
  Но это, поверьте мне, ни первая, и ни последняя королева, допустившая аналогичную оплошность.
  У меня на их речи стойкая реакция в виде исторически и культурно обоснованной интерпретации некоторого аспекта их обоснования моего мира с определенной табуировано-лексической позиции.
  Наверное, именно поэтому ни одной из них нет сейчас там, где есть я.
  Но не подумайте, что избавиться от Королевы - это так просто.
  Нет.
  Я потерял через это дело нервов больше, чем за всю свою предыдущую жизнь.
  Но это - это совершенно отдельная история, к моим снам со Сталиным отношения не имеющая.
  Скажу только, что я, даже уже избавившись от королевы, до сих пор продолжаю носить её знак: цветок лилии на плече. Как у Миледи, помните? Только у меня он, увы, не снаружи плеча, а изнутри.
  Потом во сне я увидел печать при помощи которой на плече эту лилию оставляют.
  Печать - та самая, которой ту самую Миледи это самое на плечико, чтобы, значит, всё было, как надо в плане сюжета "Трёх мушкетёров"! - лежала у Сталина на столе, и весь сон я только и делал, что пытался понять: подослал Сталин мне Королеву, или это я сам себя подослал Королеве, чтобы было кому рассказать царский сон о Сталине?
  Но так ничего и не понял.
  
  5. Уф и Автор
  
  Любое линейное изложение фактов и событий требует Автора, а у снов моих такого автора нет, и быть не может.
  Если, конечно, не думать о том, что такой автор - сам Сталин.
  Иногда мне попадаются и совсем уже чудесные женщины.
  Помню, одна - прелесть! Прелесть! - которая так и сказала мне, без капли жеманства, искренне совершая языковой акт:
  - Прими это как данность, дружок. Ты, глупенький гипотоник, спящий преимущественно на спине, от чего во сне сужаются сосуды головного мозга, и вот уже ты - вовсе и не ты, а одна сплошная подкорка, где контекст снов - рефлексия, нечто, тупо фиксирующее процессуальность самоосуществления как способ бытия, или, как писал Ролан Барт, "сообщающего" текста.
  Мало, что понимая из сказанного, я всё равно тянулся к ней, и пытался с нею быть, сколько мог, а потом - и сверх возможного, но удержать не сумел.
  Это потому, что у нас с ней разные Авторы при полном временном совпадении текста.
  То же самое у меня со Сталиным во снах: текст общий, а вот Авторство...
  Здесь следует упомянуть ещё одну Ж. которой вообще было по фиг, снится мне Сталин или там, например, групповуха с животными.
  Её интересовал только я сам, потому что у неё ко мне была одна из тех сложных эмоций, которую для простоты принято называть словом "любовь".
  Любовь предлагает свой подход ко всему на свете, будучи рассматривающей исторические события, как возникшие не в результате закономерных процессов, а в контексте рассказа об этих событиях через эту самую Любовь.
  То есть, Любовь пытается любое Авторство присвоить себе.
  На все мои сны со Сталиным она говорила:
  - Перестань. Что тебе этот Сталин? Давай лучше займёмся Любовью.
  И я понимал, что она права, потому что заниматься Любовью - всяко лучше, чем любые на свете сны со Сталиным.
  О, как хорошо мне было с моими снами в её Любви!
  Я даже подумал:
  - А может остаться?
  Но Сталин, видимо, эту мою мысль просёк, как вредную, а также - опасную, и в ночь, сразу же после этой моей мысли, предпринял по отношению ко мне совершенно определённый сон.
  Сон был таков.
  Вот он я, перед воротами, а на воротах надпись: "Царство любви. Вход по пропускам".
  - Стой! Кто идёт? - Окликают меня три сторожащих ворота богатыря, причём Илья Муромец выглядит явным борцом с интеллигенцией, а Добрыня Никитич - конкретным антисемитом.
  Что касается Алёши Поповича, то он - представитель того молодого поколения, которому на всё ва-а-ще плевать: ему кого мочить, одинаково безразлично безо всяких на то причин.
  И я понимаю, что мне туда не попасть.
  - Что, прблэмы? - Слышу я знакомый голос.
  Это за спиной у меня стоит Сталин.
  - Пачэму нэ пускаете, товарищи охрана? - Спрашивает он у богатырей.
  - Дык, он и не просился! - Отвечают богатыри. - Как подошёл, так и стоить. Молчком, ёпсть. Ни туды, ни сюды.
  - Настоящий инэллигэнт, слушай! Заранее ищэт проблэмы, чтобы патом было, что рэшать!
  Я смущённо чешу в затылке.
  А ведь действительно!
  А ведь так оно и есть!
  С чего это я взял, будто у меня могут возникнуть с прохождением какие-то сложности?
  Решено: иду!
  - Поздно. - Говорит Сталин. - Тэпэрь моя очерэдь! А ты - ты свой очэрэдь простоял в полной нэрэшительности.
  И Сталин, небрежно отодвинув меня с дороги, идёт к воротам.
  И ворота закрываются за ним, а я...
  Я остаюсь стоять один, потому что богатыри уходят в ворота следом за Сталиным, а потом запирают их изнутри, повесив снаружи специально для меня объявление:
  "В Царстве Любви для тебя мест нет!"
  
  Пересказ этого сна вызвал у этой моей в разной степени близкой Ж. совершенно сумасшедший приступ Любви.
  - Я! - Кричала она. - Я и есть эти ворота Любви! А Сталин этот твой во сне этом твоём - всего лишь ужасы остального мира, где Любви нет! Люби меня, и всё будет хорошо! Всё! Будет! Хорошо! Только люби! Люби! ЛЮБИ!!!
  Вот, собственно, и вся история.
  Как это, на самом деле, грустно, что мне пришлось приводил в действие свой мощный аппарат Жака Дерриды, производя разрушение онто-тео-телео-фалло-фоно-лого-центризма её стремления создать контекст гнёздышка там, где меня интересовала только сладость своевременных фрикций.
  Важно оговорить ещё вот что.
  Человек есть постоянная смена Автора.
  Может быть, это Авторы меняются людьми, а, может быть, люди для Авторов - что-то вроде шлаков жизнедеятельности.
  Одно могу сказать точно: годам к тридцати пяти я понял про свои сны со Сталиным главное: во снах моих со Сталиным важна сама по себе получающаяся реальность, без каких-либо претензий на адекватность.
  Потом, шествуя по жизни моей, я каждый раз добавлял к этому понимаемому главному что-то ещё понимаемое главное.
  Так что, процесс это бесконечен, как и мои сны со Сталиным.
  Сейчас (на данный момент) (сию минуту) (когда пишу вот именно эти слова) я думаю, что главное - это независимость реальности сна от имён героев и полученного смысла.
  Сон есть эхокамера мира, возвращающая субъекту лишь привнесённый им смысл, а повествование идёт ради самого рассказа, а не ради прямого воздействия на действительность, то есть, в конечном счете, вне какой-либо функции, кроме символической деятельности как таковой.
  А если кто-то, (подобно в разной степени близким мне Ж.), пытается найти во снах моих со Сталиным некие инструкции по определению и пониманию личности того, кто мне снится, то это, простите, уже не моё дело.
  Как говаривала одна моя очень подробно знакомая психиатр по имени Изабелла Вольфовна Фауст:
  - Ой, не морочь себе мозги! У этих идиётов любое упоминание Сталина сразу же вызывает к существованию конкретный набор: fear, hate, anger,* в то время как у тебя в анамнезе на том же месте одна сплошная "leggerezza" (легкость), которую твоё личное воображение ухитряется вдохнуть в "pezantezza", сиречь - тяжеловесную действительность...
  Мне нравилась и она, и речи её, и то, как мы с нею делали весёлый звон моим Билом** внутри природного её колокольчика.
  Но мне крайне не нравилось, что параллельно со мною на этом колокольчике делают звон не менее двух десятком других обладателей Била.
  Так мой глупый индивидуализм лишил меня очень качественного звона.
  Зато потом...
  
  -----------------------------------------------
  * (Англ.)- страх, ненависть, злоба
  ** Здесь, кстати, вполне уместно упоминание о том, КАК и ПОЧЕМУ многие женщины так стремятся УБИТЬ БИЛА, но я не хочу (пока) на это тратить даже пары дзинь-дзинь своего и Вашего времени. Потом, всё потом, сейчас нас с Вами интересуют только мои сны со Сталиным, ладно?
  ----------------------------------------------
  
  Уф.
  До сих пор я вздрагиваю, когда вспоминаю, и вспоминаю каждый раз, едва только вздрагиваю.
  Прибило меня, понимаете, разобраться во снах моих с точки зрения исторической.
  И, естественно, я незамедлительно вступил в связь с дамой-историком.
  А как же? Я, извините меня, человек в деле своих сновидений со Сталиным очень серьёзный и основательный.
  Дама-историк мной осталась весьма довольна, но к снам со Сталиным отнеслась крайне снисходительно.
  - Мы, - сказала она, - профессионалы истории, давно для себя решили так. Точно классифицировать что именно является "мифом", а что соответствует исторической правде представляется затруднительным, ввиду того что многие факты из жизни Сталина тщательно скрывались и упорно отрицались как до, так и после ХХ съезда, а некоторые ещё и во время. К тому же, если аналитики политической биографии Сталина располагают более или менее полной документацией и официальной фактографией, то освещение чисто человеческих особенностей личности И.В., более всего раскрывающихся через его частную жизнь, связано с довольно серьёзными затруднениями: сам И.В. нам даже дневника не оставил! Да и его эпистолярное наследство в личной сфере незначительно... так что, - смотри свои сны, но учти: тебе всяко не избежать (это я тебе как историк говорю!) субъективного освещения каждого твоего сна теми, кто о них в твоей книжке прочтёт! Ведь ты, написав книгу о своих снах со Сталиным, открыто предлагаешь всем и каждому тебя иметь в качестве объекта своего персонального недовольства тем, как и что про Сталина говорят вообще, и ты в частности.
  Тут дама-историк была вынуждена прерваться на некоторые весьма приятные для нас совместные действия личного плана, ну, а когда же к ней вернулась способность продолжать дозволенные речи, предпочла вообще завершить разговор о моих снах со Сталиным, и обошлась одною короткой фразой:
  - Любовник ты замечательный. А вот книга у тебя с исторической точки зрения получилась говно: там всё одно сплошное враньё...
  На том мы и расстались, ибо в моей этой вот книге никакого вранья нет: одни только сны, хотя - всё время разный Автор и всё время разный Дзинь-дзинь.
  
  6. Сон мой о том, как благодаря Сталину войну выиграли
  
  Дзинь-дзинь.
  Ещё один сон.
  Всплеск Сталина на подкорке.
  Во сне я иду по полю.
  Поле минное, а я иду с завязанными глазами.
  - Э, слушай! Развяжи глаза! - Слышу я голос И.В. - Нэ строй из сэбя этот проститутка Фэмида. Или тэбе надо обязатэльно подорваться, а?
  Подорваться мне не хочется, и я сдёргиваю с глаз повязку.
  Едва я сдёргиваю эту повязку со своих глаз, поле перестает быть минным.
  - А где это я? - Удивлённо спрашиваю я.
  - На войнэ. - Отвечает Сталин.
  И действительно: если прислушаться и присмотреться, война становится совершенно отчётливой.
  - А кто с кем? - Любопытствую я.
  - Наши с нэ нашими. - Сталин показывает мне на горизонт. - Оттуда нэ наши, а отсюда - наши.
  - И кто кого?
  - Праздный вопрос. Раз я стою у руководства нашэй побэдой, то наша побэда нам обеспэчена.
  - Всё как всегда. - Говорю я.
  - А как же? Никаких отклонэний от намеченного курса. - Сталин вдруг грустнеет. - По крайней мэре, пока я живой, - никаких. А там... - Он сплёвывает в полевой чёрнозём длинно и совершенно по-жигански. - Вэк свободы нэ видать.
  - Это вам-то? - Мне становится смешно. - Да ладно прибедняться! Вам и после смерти - полная свобода! Хотите, добрый спаситель отечества, хотите - тиран народов. Всем бы такую свободу после смерти, как вам.
  - Ты что, дэйствитэльно не понимаешь?
  - А вы объясните.
  - Харашо! Слушай. Вот мы с тобой сэйчас идём на войну, так? Ты жэ сам видэл? Война есть, и, значит, нам туда надо, мнэ потому что я ею руковожу, а тэбе - тэбе, патому что в твоём снэ без тэбя никакой нормальной войны нэ может быть. Согласен?
  - Ну, предположим.
  - Тут и прэдполагать нэчего. Тут всё чётко и однозначно: я тэбэ во снэ на этот война нужен именно для того, чтобы побэдить. Ты дажэ войну эту как бы нэ замэчаешь, потому что сам на нэй, пока мэня не позвал, можэшь быть только проигравший.
  Тут я обнаруживаю, что мы уже не идём по полю, а стоим прямо посередине насквозь простреливаемой местности.
  Вокруг свистят пули и снаряды, причём, некоторые из них неминуемо попали бы в меня, если бы Сталин не менял траекторию их убийственного полёта на совершенно безобидную.
  - А всё пачему? - Сталин улыбается. - Да патому, что я в твоём массовом сознании ассоциирую только с Побэдой, и всё.
  - Он прав, - думаю я. - Прав, чёрт побери! У меня - дзинь-дзинь на всю мою голову, а у него - огромный опыт реальной личной победы в Великой Отечественной Войне, так как именно он руководил, и именно он победил нацизм. Нет, если быть совсем уж точным, ОН победил войну, вот что я вам скажу! Ведь - да? Да?
  - Ага. - Откликается кто-то, голосом совершенно знакомым, но пока ещё не узнаваемым. - Именно-именно. Экая, извини меня, правильная и глубокая мысль! Конечно же, Сталин, конечно же, победил. Кроме него, ёлки зелёные, войну выигрывать было ну просто некому!
  И вот уже прямо из-под малюсенького листочка подорожника, где он до этого как-то умудрился прятаться, выходит ко мне бард Галич, слегка подшофе, сам себе наигрывая что-то на гитарке.*
  - Ой, вот только не надо на мене так смотреть, как будто ты Гамлет, а я тень твоёго папы! Бикицер,** Шура, а то этот твой И.В. сейчас направит на мене тех пуль, которые отводит от твоей груди: ты ему таки жизненно необходим, а я - я жизненно не нужен!
  
  --------------------------------------------------
  * Как мы уже неоднократно в этой моей книге договаривались, - все совпадения имён и личностей абсолютно случайны, и никакого отношения к реальным людям и событиям отношения не имеют. А уж Галич тем более: он есть просто некий символ чего-то там во мне, наделённый некоторыми чертами, которые, возможно, кое-кому кое в чём напомнят кое-кого. Но это, уверяю вас, проблема не моя, а тех, кому этот кто-то кого-то там почему-то напомнил.
  ** Типичный образец одесского говора: Бикицер - быстро (идишизм); от бекицур (на иврите - короче). А почему у меня во сне персонаж моего сна по имени "Галич" какое-то время этого сна говорит с одесским акцентом, я, признаться, не имею ни малейшего понятия.
  ----------------------------------------------------
  
  - Галич. - Вяло бормочу я. - Какими судьбами?
  - Да вот, зашёл немного вправить твоих мозгов. А то этот великодержавный манипулятор тебя уже почти сделал! Если в большинстве своём люди, не обременённые интеллектом, слабо готовы воспринимать чеканные формулировки хотя бы чуть-чуть критически, так это беда людская. Но в твоём случае подобное попустительство Сталину - грех смертный и преступление против человечества! Если ты не можешь разорвать внедрённый спецслужбами стереотип простой логикой, то быть тебе вскоре моим личным врагом! И не только моим: мы, честные люди России...
  Во сне мне стало за Галича неприятно.
  Нет, я, конечно, ценю и его талант, и его заслуги, но лично мне фраза "мы, честные люди России" кажется чрезмерно пафосной.
  Как бы ой.
  Ну, вы понимаете.
  Однако данному Галичу на моё мнение глубоко плевать: он ведь стоит на защите своих идеалов, а я...
  Я просто смотрю сон, и никакими такими особыми идеалами не заморочен.
  Мне, на самом деле, важно только одно: лишь бы вот эту лично мою конкретную войну лично мне кто-нибудь помог выиграть, будь он хоть тысячу раз Сталин!
  Победа любой ценой: вот чего я хочу.
  - Знаете, Галич, - вежливо говорю я Галичу, - у вас, простите, свои отношения с ним, а у меня - у меня свои.
  - С кем? - Галич аж гитарку свою перестал за струны дёргать. - С кем, сукин ты сын, у меня, по-твоему, отношения? Со Сталиным у меня, по-твоему, отношения? Ты это что же, меня - меня! - который всю жизнь... мать твою так! Да я тебя... да как ты...
  Ну, и так далее.
  Понесло, что называется.
  Его, между прочим, всегда было очень трудно остановить.
  Характер такой.
  Будь то песенки, будь то водочка, да всё, что угодно, включая возникшую вдруг вот прямо сию минуту упёртую потребность сунуть именно эту вилку именно в эту розетку, хотя - ежу ведь понятно: нельзя! Убьёт!
  Бесполезно.
  Галич, он и есть - Галич.
  Точнее, был.
  И стало мне Галича во сне моём шибко жалко.
  Так жалко, что (если бы) (впрочем, такого с Галичем не бывало и не бывает) он был бы хоть раз способен выслушать, я бы сказал ему:
  - Очень мне Вас жалко, Галич, ибо весь Вы сами себя загнали в эту ПОЗИЦИЮ, в этот ОБРАЗ, составленный из букв собственных фамилии, имени и отчества. Хотя, как я понимаю из Ваших замечательных песен, стихов, пьес и кино, Вам тоже снился Он, общий для нас с Вами, Сталин. Но Вы выбрали ИНОЙ путь к своей ПОЛНОЙ ПОБЕДЕ, и шли к этой Победе с той самой своей знаменитой упёртостью, за которую (уж, извините) мне Вас и жалко. Хотя, видит Бог: какая эта победа, если человек еле-еле до 59 лет дожил, как попало, и не в России? Погодите! Не перебивайте! Дайте договорить...
  Не дал.
  Ему это НЕ надо.
  Он, Галич в моём сне со Сталиным продолжает ругать меня, на чём свет стоит.
  - Хорошо! - Говорю я наконец. - Извините. Досадная оговорка! На самом деле, Вы боролись со Сталиным и победили его.
  Я только не стал уточнять, что и боролся, и победил его Галич исключительно в самом себе и путём своей Смерти.
  Только умерев, Галич полностью избавился от Сталина.
  Это вполне доказуемо: смотрите сами, - вот сейчас, едва во сне моём появился Галич, Сталин вежливо исчез (точнее, сделал вид, что его нету тута) и не вмешивается, предоставив Галичу иметь своей Победы.
  Однако (повторюсь!) Галич - он Галич всегда, и мои вежливые слова, имевшие цель всё как-то уравновесить, на самом деле только прибавляют Галичу повода к ругани.
  Когда-нибудь я обязательно напишу книгу "Ругань интеллигенции", где подробнейшим образом открою тайны возникновения в лучших на свете людях худших на свете слов.
  А сейчас...
  Сейчас мне Галич уже безумно надоел, и я перестаю обращать и на него, и на его ругань, внимание.
  Чёрт побери!
  Да из-за этого Галича, между прочим, я чуть было не проворонил свою войну!
  - Что там у нас на фронтах? - Спрашиваю я у Сталина.
  - А! Вэрнулся. - Сталин кивает в сторону Галича. - Что, нэ хочешь пасть смэртью побэдитэля, а?
  - Не хочу. - Честно признаюсь я. - Так что у нас с войной?
  - С войной у нас всё нормально. - Сталин протягивает мне бинокль. - Сам сматры!
  И я смотрю.
  В левый окуляр мне видны павшие с нашей стороны, а в правый - в правый павшие со стороны противника.
  Наших павших больше, и они явно теснят павших врагов.
  - Так. - Говорю я. - Это вы мне изнанку показываете. А в реальности как?
  - В рэальности? - Сталин удивлённо разводит руками. - А в рэальности это нэ ко мне. В рэальности - это тэбе просыпаться надо!
  И я проснулся.
  Утро было прекрасное, солнечное и доброе.
  Я поспешно вскочил с дивана и подбежал к окну.
  - Уф! - Пробормотал я, почти плача от умиления. - Слава Богу!!!
  Было от чего радоваться.
  Я был живой, и за окном ходили живые люди, а, значит, я победил.
  И победил, кстати, именно благодаря Сталину из моего сна.
  Дзинь-дзинь.
  Да здравствуют Жизнь и Победа, дорогие товарищи!
  И ещё раз: дзинь-дзинь, потому что дальше речь пойдёт исключительно о дзинь-дзине...
  
  7. Сон, немного запутанный, но вполне приемлемо объясняющий Дзинь-дзинь термин
  
  Начнём же.
  Признаюсь сразу: в моих снах со Сталиным дзинь-дзинь практика чуть ли на важнее самих моих снов со Сталиным.
  Но давайте по порядку.
  Вначале вот такой исторический пример.
  В июле 1937 года Соловецкий лагерь, находившийся на территории Соловецкого монастыря, превратили в Соловецкую тюрьму.
  Мест в ней было меньше, чем в лагере, и часть заключенных, неперспективных для работы, уничтожили, а способных к работе, но не помещавшихся в тюрьме, отправили на материк.
  Среди уничтоженных был и Павел Флоренский.
  Понять такую логику можно только в том случае, если ты не Павел Флоренский (это раз), если ты совершенно равнодушный наблюдатель, которому по фиг (это два), и, наконец, если ты тот, кто включён в процесс, как служащий, изнутри (это три).
  Все остальные варианты будут уже вне рамок понимания, но зато они прекрасно впишутся в рамки непонимания.
  Для того чтобы определить: в какие рамки ты попадёшь, нужно услыхать соответствующий дзинь-дзинь.
  Дзинь-дзинь включает рамки, и мне в этом смысле очень повезло: я умею свой дзинь-дзинь услышать.
  Но ещё больше мне повезло, что я умею свой дзинь-дзинь принять, каким бы он ни был.
  На Востоке нашему дзинь-дзиню иногда соответствует ихний дзэн.
  Лично я считаю, что восточные люди, приученные к внутреннему порядку особенностями ихней жизни, более приспособлены к тому, чтобы дзинь-дзинь слышать.
  Поэтому у них второго "дзэн" (или дзинь) не предусмотрено даже в термине.
  А нам - увы! - надо дзэнькнуть (или дзинькнуть) минимум два раза, чтобы мы хоть как-то среагировали.
  Теперь о происхождении.
  Термин "дзэн" (Dhyā - на санскрите) означает: "сосредоточенность, размышление".
  Есть всеобъемлющий Ум Будды, и дзинь-дзинь (дзэн) позволяет тебе к нему подключиться.
  Вроде бы, всё.
  Можно рассказывать сон.
  - Вставай. - Говорит мне Сталин во сне. - Мы записаны на прём к Бодхидхарме Путидамо Дарума, приемнику 27 индийских Патриархов буддизма.
  - А мне это зачем? - Спрашиваю я.
  Дело в том, что я ещё неглубоко заснул, и меня держат за ниточки связей с реальностью всякие отсюдовики, не давая полностью услышать дзинь-дзинь сна.
  - Глупый ты пингвин. - Сталин во сне хихикает. - Как же ты читателям про дзинь-дзинь объяснять будешь, если у шефа ихнего нэ побываешь, а?
  - Логично. - Говорю я. - Сейчас. Я уже почти прибыл...
  Но процесс занимает ещё какое-то время.
  Считается, что дзинь-дзиню невозможно научить.
  Можно лишь подсказать Путь достижения личного умения дзинь-дзинь услышать и дзинь-дзинь принять.
  Такой подсказкой в моей жизни и стали мне мои сны Сталиным.
  Благодаря им (дзинь-дзинь!) мне хотя бы (чуть-чуть) (иногда) дано узнать о себе то, что такое я сам с точки зрения естественной моей сути, а также с точки зрения течений и желаний моей души.
  Дзинь-дзинь!
  Стать самим собой, чтобы быть самим собой каждый день - цель усилий.
  Дзинь-дзинь!
  Я слышу дзинь-дзинь, и живу не чью-то там, а только свою для себя жизнь.
  Дзинь-дзинь!
  Сны со Сталиным научили меня: нет ничего радостнее, чем обладать в себе устойчивым состоянием каждого дня.
  Дзинь-дзинь!
  Сны со Сталиным - мои дзинь-дзиньские наставники, дают мне возможность увидеть собственную природу.
  Дзинь-дзинь!
  Это - не состояние, это способность ощутить то, к чему рождена душа.
  Дзинь-дзинь!
  Это - лично моё ощущение, оно очень индивидуально, и оно не поддаётся никаким формулировкам.
  Дзинь-дзинь!
  Короче, это - мои сны со Сталиным, как единственная - спасибо, дзинь-дзинь! - возможность сравнить свой опыт с опытом др. людей.
  Дзинь-дзинь.
  Тем временем сон продолжается.
  - Я готов. - Говорю я Сталину, и вот мы уже идём к Бодхидхарме Путидамо Дарума.
  Бодхидхарма Путидамо Дарума мало изменился с тех пор, как я его видел последний раз без Сталина.
  Он так и сидит в Китае под табличкой своих лет жизни (прибл. 440-528 гг. н. э.) возле ментального входа в монастырь Шаолинь на горе Суншань.
  - Прывэт, Дамо. - Поднимает руку Сталин. - Ты вэлел мнэ привести этот чэловэк. Я привёл.
  Путидамо кивает, но молча.
  Он вообще предпочитает словам жесты, - такой подход ко всему вокруг имеет с тех пор, как просёк: всё принадлежащее миру, типа, иллюзия, пустота и никакой сути.
  Я же (как всегда) при виде Бодхидхармы Путидамо Дарума первым делом хихикаю.
  Я вспоминаю одну свою очень intimately trusted girlfriend,* настолько сексуально озабоченную, что даже на мой рассказ о том, что я Бодхидхарма Путидамо Дарума лично знаю, она среагировала соразмерно своей озабоченности:
  - А чо? Правильный дедок: даже на стенку нужно смотреть только если эта стенка - голая!
  
  ------------------------
  * (Англ.) - интимно доверенную подружку
  ------------------------
  
  Бодхидхарма Путидамо Дарума раздевающий стенку, чтобы она стала голой и достойной для смотрения, - это, дамы и господа, такой дзинь-дзинь, от которого чья-нибудь, менее крепкая, чем моя, голова, обязательно бы крякнула.
  Но я ничего: только хихикаю, и всё.
  Путидамо силой воли заставляет появиться чай.
  Чай, кстати, у него (не в пример всем остальным чаям мира), настоящий.
  Ещё бы не быть у него настоящему чаю, если он сам его и придумал, чай, как таковой!
  История придумывания Бодхидхармой чая имеет непосредственное отношение к somnum.
  Дело в том, что Бодхидхарма Путидамо Дарума во всём достиг совершенства, кроме своих снов.
  И тогда Бодхидхарма Путидамо Дарума стал всячески бороться с любыми видами непроизвольных всплесков на подкорке, которые, как вы понимаете, сон и есть, как таковой.
  В один из моментов борьбы со сном медитирующий Бодхидхарма вырвал себе веки и бросил их на склон горы Ча.
  На этом месте выросло растение: известный всему миру чай.
  - Дзинь-дзинь. - Говорит мне ложечка, которой я мешаю в чае сахар.
  А вот Сталин и Бодхидхарма Путидамо Дарума пьют без сахара.
  - Врэдный привычка. - Говорит мне Сталин. - От чай с сахаром потэнция души становится мэньше.
  - Почему? - Удивляюсь я.
  - Патаму что веки Бодхидхарма Путидамо Дарума нэ тэрпит никакой другой сладость, кроме сладость самосовершэнствования. Вот я, - Сталин делает последний глоточек, и ставит пустую чашку на траву поляны, где мы сидим, - Совсэм души нэ имэю, но имэю потэнцию, и об этот потэнция забочусь. Или Путидамо: сам посуды! Если бы он чай с сахаром пыл, как бы он жэлания исполнял, а?
  Я сконфуженно смотрю на свою чашку, понимая, что исправить на данный момент ничего нельзя: напиток потенции души я, действительно, испортил.
  Зато можно вылить испорченный чай в травку.
  Что я и делаю.
  Травка благодарно щекочет в ответ мои голые пятки, и блаженство разливается по всему телу, не забывая и душу.
  А вот что касается желаний...
  Что-то такое крутится у меня на грани восприятия, но что?
  Ага! Кажется, поймал!
  Я приглядываюсь к Бодхидхарме Путидамо Даруме.
  Всё точно: глаз-то один!
  Ес!
  - Неужели? - У меня замирает сердце. - Неужели мне, наконец, повезло? Неужели я пришёл вовремя?!..
  - Да. - Сталин улыбается. - Можэшь загадывать.
  Проще сказать, чем сделать.
  Хотя, я думаю, кое-что, всё-таки, следует объяснить.
  Во сне моём со Сталиным Бодхидхарма Путидамо Дарума по сути и есть та самая "Машина желаний", про которую написали Стругацкие в "Пикнике на обочине".
  Он и существует-то лишь для того, чтобы у людей возникали желания, которые эти люди могли бы попросить исполнить.
  Но вот незадача: желание исполняется только в тот момент, когда у Дарумы один глаз.
  В народе (у японцев, например) практика такая.
  Берут бумажку, рисуют Даруму, потом на лике Дарумы с истинно японской тщательностью - глаз, одинокий, как бамбуковая палка специально с целью одиночества воткнутая среди бескрайнего поля, потом - загадывают искомое желание, и тупо ждут: если за год желание исполняется, то Даруме дорисовывают второй глаз, уже в качестве благодарности.
  Если желание не исполняется, то нарисованного Даруму следует сжечь.
  Одноглазый Дарума есть практически в каждом японском доме.
  Теперь прикиньте: сколько реальному Бодхидхарма Путидамо Даруме с этими японцами возни!
  Так что нам, всем остальным, со своими желаниями чаще всего приходится ждать, когда в японской очереди возникнет хоть маленький просвет...
  Итак, мне повезло.
  Но - что же я хочу? - вот в чём вопрос.
  - Прасы скорэе. - Торопит меня Сталин. - Сон нэ резиновый! Опять проворонишь, слушай!
  Что ж, и здесь он прав, как всегда.
  Вон, у Золотой Рыбки во сне своём со Сталиным я так ничего попросить и не смог.
  В том смысле, что не успел, хотя - видит Бог! - Сталин и на рыбалку меня водил, и с правильною наживкой сильно помог, самолично напялив на крючок чучелко из хлебного мякиша: точную копию профессора Льва Николаевича Гумилёва, чего сам бы я сделать никогда бы не смог, при всём своём желании из чувства брезгливости.
  На Гумилёва Рыбка клюнула охотно, и счавала его за милую душу.
  - Она подпытывается энергией идэй. - Объяснил мне тогда Сталин. - А Гумилёв - одны только идэи и есть!
  Впрочем, пока я решал, что именно попросить, Рыбка, так и не дождавшись моего заказа, поступила полностью соответственно своего рыбьего инстинкта.
  Я только увидел, как какой-то человечек, приведённый Мао Цзэдуном, забросил уду с ещё более привлекательной наживкой: двумя чучелками Аристотеля.
  Словом, от Золотой Рыбки я не получил ни черта, кроме самоуничижительной оценки лично самим собою лично своего умения просить.
  - Загадывай! - Тем временем кричит мне Сталин. - Осталось ужэ на вершок песка в двух конычэских частях часов! Ну жэ! Загадывай, или Бодхидхарма Путидамо Дарума ускальзнот от тебя в Вэчность!
  И тогда я (совершенно бездумно) кричу то, что (видимо) давно уже вертится у меня на языке.
  К сожалению, "на языке" в моём случае означает "и во всех остальных местах".
  Такое вот равенство-тождество, прости Господи.
  - Дзинь-дзинь! - Кричу я. - Всем-всем дзинь-дзинь!
  А потом начинаю повторять уже выкрикнутое, видимо, желая таким образом подчеркнуть, что никакой ошибки или, там, путаницы нет, и хочу я именно то, что озвучил:
  - Да-да! Именно-именно! Всем-всем! Только так, и никак иначе! Дзинь-дзинь всем и каждому! Дзинь-дзинь!
  Дальше во сне моём со Сталиным происходит кое-что неожиданное.
  Бодхидхарма Путидамо Дарума открывает глаз.
  Бодхидхарма Путидамо Дарума смотрит этим глазом на меня.
  Бодхидхарма Путидамо Дарума укоризненно качает голою.
  И, наконец, Бодхидхарма Путидамо Дарума нарушает извечное своё молчание.
  - Именно этого я и боялся. - Говорит Бодхидхарма Путидамо Дарума. - Всегда боялся, но точно знал: припрётся однажды вот такой вот раздолбай, и потребует сделать forbidden.*
  Сталин к этому моменту уже вовсю хохочет на весь мой с ним сон, и, танцуя что-то среднее между лезгинкой энд леткой-енкой, сам себе аплодирует.
  - Ай, молодэц Сталин! Нэ зря столько врэмени снился этому чэловэку! Всё угадал! Всё прэдвидэл! Чинебулад!**
  
  ----------------------------------
  * (Англ.) - запрещённое
  ** (Груз.) - Отлично!
  ----------------------------------
  
  - Ты хоть понимаешь, - голос у Бодхидхарма Путидамо Дарума совсем укоризненный, - что будет, если я желание твоё исполню? Веками люди ради достижения дзинь-дзинь трудились и совершали подвиги. Они строили мир и себя, спасали других людей от таких вот. - Он ткнул пальцем в Сталина. - Это было нормой бытия. А теперь пришёл ты, и ты хочешь, чтобы дзинь-дзинь просто так достался всем и каждому?
  - Хочу. - Я низко кланяюсь, но говорю твёрдо, ибо всё уже для себя решил. - Видите ли, уважаемый Путидамо, Будда во мне только что поднял цветок и улыбнулся. А я - я (первый раз за всю свою жизнь!) просто хочу поднять другой цветок и улыбнуться Будде в ответ. Так что, пускай уж начнётся всеобщий дзинь-дзинь, ладно? Типа, прямой, и всё такое, главное только - от сердца к сердцу, и всё.
  - А? - Сталин теперь обращается только к одному Бодхидхарма Путидамо Дарума, словно меня тут вообще типа нету. - Что ты скажэшь тэпэрь?
  - Скажу, что кое-кто поймал дурачка. - Бодхидхарма Путидамо Дарума продолжает смотреть на меня и в меня, хотя отвечает вроде бы Сталину. - Но не думай, что ты поймал меня. Вот вам по этому поводу дзинь-дзинь притча. Однажды Такуан Сохо, посетивший вашу землю с 1573 по 1644 годы, шёл японским лесом и думал о пути Дзинь-дзинь. Зная эту его привычку: ходить, задумавшись, японским лесом, враги устроили ему засаду, и тут Такуан Сохо обрадовался: он достиг такой вершины в техниках кэндо, что на него уже давно никто засад не устраивал. Поблагодарив нападающих низким поклоном, Сохо воскликнул: "Наконец-то мне больше не надо думать, а можно просто позволить себе быть собой, а не учителем Такуаном Сохо!" Именно с этими словами Токуан Сахо и порубил всех, сидящих в засаде, своим мечём.
  - А лично я, молодые люди, - говорит Бодхидхарма Путидамо Дарума, - предпочту пробудиться. Всего вам доброго.
  И исчезает.
  - Вот и всё. - Сталин вынимает трубку и неспешно закуривает. - Кончэлся ещё одын вэликий. Тэперь остался только одын вэликий: я.
  Но я Сталина не слушаю.
  Я вдруг понял, что только что хотел мне сказать, и, собственно, только что сказал мне Бодхидхарма Путидамо Дарума.
  - Главное это внезапное пробуждение. Всеобщий дзинь-дзинь можно, конечно, имитировать звоном будильника, но это всё фигня. Бодхидхарма Путидамо Дарума дождался, когда припрусь я, но даже из моих, наивных и продиктованных подростковым инфантилизмом "спасателя миров" желаний, состроил Сталину фигу. Сталин думает, что он таким образом расширил свою власть, а мы с Бодхидхарма Путидамо Дарума от него уйдём туда, где никакого Сталина нет и быть не может.
  - Дзинь-дзинь. - Радостно смеюсь я. - Дзинь-дзинь!
  И Сталин вдруг начинает уменьшаться.
  И не только уменьшаться.
  Ноги Сталина почти до колен оказываются вставлены в довольно симпатичный горшочек с землёй, а тело, облачённое (как всегда!) в полувоенный френч, делается похожим на ствол фикуса Бенджамина.
  Это такое деревце, из которого получается самый классный бонсай.
  Руки, впрочем, Сталину удается сохранить даже став бонсаем.
  Левой рукой Сталин поправляет на себе веточки и листики, а правой то и дело подносит ко рту трубку, чтобы затягиваться и выпускать дым.
  Словом, И.В. опять устроился вполне комфортно: воистину, этот господин обладает просто феноменальной способностью приспосабливаться!
  - Спасибо. - Говорит Сталин мне. - Теперь я, твой Сталин, занимаю действительно своё место в настольном Саду Вечности.
  Он сам от себя отрывает один из листочков, складывает его в самолётик, и пускает в сторону окна.
  Самолётик вылетает в окно, и мгновенно превращается в огромную космическую ракету.
  Так я, наконец, узнал: откуда берутся на земле аппараты для покорения Космоса.
  - Ты только нэ думай про мэня плохо. - Шелестит Сталин, шевеля ветвями. - С тэх пор, как исчезло влияние средневэковой мистики, в духовном мире людэй стало не хватать учений, опирающихся не на разум или волю, а на интуицию и природу. Учэние Маркса и дэло Лэнина старались занять эту нишу, гдэ исподтишка, гдэ силой. Но - видишь, да? - нэ вышло. И тут пришёл я, сын прастого тифлисского сапожныка, опытный террорист-экспроприатор. То есть, практык, понымаешь? У мэня никакого вашего "дзынь-дзынь" никогда близко нэ было! Я про нэго только слышал от такых вот интеллигентов, как ты...
  Между прочим: даже очень маленькая крона может шуметь весьма угрожающе.
  Важно ведь не то, какой ты величины дерево, а то, как ты вписываешься в окружающее пространство.
  Вот только Сталин, даже став совсем бонсай, предпочитает не вписываться в окружающее пространство, а подчинять его.
  Полностью.
  И я бормочу, чтобы не дать ему опять себя охмурить и подчинить.
  - Дзинь-дзинь! Дзинь-дзинь!
  Сталин вздрагивает от корней до кончиков листьев.
  - Зачэм ты так? Я жэ тэперь твой дэрэво! Это ты мэня посадил. Так что, - холь и лилей!
  - Не буду! - Кричу я. - Я самоустраняюсь!
  - Как скажешь. Но выслушать ты мэня обязан по договору сторон до конца. Так вот: если жэнщина имитируэт оргазм, то дэлает это во имя любви. Если я имэтировал культ свободы и торжества мыровой рэволюции, то только ради самой мыровой рэволюции. Тэм более, что всэ вэликие рэволюционэры говоррыли: в каждом случае дзинь-дзынь рэволюции преломляется по-своему, и допускает огромное разнообразие интонаций и форм. Врэмя моё на исходе. Ты просыпаешься тэперь чащэ, чэм спишь. И я говорю тэбе: все твои сны со мной - мой скромный попытка дэлать твой жизнь, а чэрез тэбя - и жизнь других миллионов людэй, так, как я считал правильно. Нэ ради власти, нэ ради амбиций, нэт! - ради того, чтобы мыр стал лучше, услышав твой дзинь-дзинь. Да-да, именно твой! Именно тот самый дзынь-дзынь, который я так и нэ слышал, но про который так много мнэ говорилы остальные большевики...
  Так сказал мне Сталин во сне моём.
  Так, по крайней мере, я понял всё это его шуршание листьями и поскрипывание стволом.
  Так, значит, это вовсе не Он, а Я теперь виноват в бедах человеческих?
  Я?
  Испуг во мне всегда побуждает меня искать поддержку.
  Если учесть, что кроме Сталина рядом во сне моём никого не было, я (а что делать?) кинулся за поддержкой к Нему.
  Но Сталин только улыбнулся мне корой того места, где только что было его лицо, да и прикинулся по-быстрому обычным бессловесным деревом, отказавшись (таким образом) существовать в своём собственном виде всплеска на подкорке.
  - Тогда - зачем мне спать дальше? - Резонно рассудил я. - Нужно, чтобы сон мой немедленно кончился! Кончился! Прямо сейчас!
  И проснулся.
  
  - Уф! - Хотел сказать я по привычке, но вдруг обнаружил, что никакого уф я говорить прямо счас НЕ ХОЧУ.
  А хочу я, милостивые дамы и господа, говорить "Дзинь-дзинь".
  Что и делаю.
  - Дзинь-дзинь! - говорю я. - Дзинь-дзинь!
  Проснулся.
  С добрым утром!
  Я живой.
  А вы?
  Рад и за вас, и за себя.
  Что?
  Сны?
  Да, конечно.
  Извините меня, но (я так понимаю!) - без моих снов со Сталиным я бы уже был как бы и не я.
  Больше того: сегодня я понял (дзинь-дзинь!): весь этот мой Сталин во сне имеет каждый раз высшей целью пробуждение, как лично мною пережитый вид мини-сатори, достижение особого инсайта или катарсиса, после которого большинство старых проблем растворяются.
  Так что, дзинь-дзинь.
  Всего вам самого-самого!
  Останемся собой, дамы и господа.
  И, - до новых всплесков на подкорке, по мере накопления того, что надо таки решать, и что можно таки решить только при помощи всех этих моих снов со Сталиным.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  љ фотография взята с сайта 24anekdot.ru
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"