Annotation

     Гонвилль Лемминг, вопреки своему имени, ни из-за кого не кинулся бы со скалы, даже ради своего друга детства, Гибберта Снодграсса. Ради Снодди Лемминг с тротуара бы не сошёл, из страха упустить обронённую монетку. Они оба были маниакальными коллекционерами, хотя их вкусы различались с самого начала. Снодграсс неудачно начал в десять лет со спичечными этикетками и набрал впечатляющую коллекцию, прежде чем его энтузиазм иссяк. В тринадцать он уразумел, что на этом поле перспектив нет — но его участь решилась, когда, тащась по улице вместе с Леммингом по дороге на субботний дневной сеанс „Я гуляла с зомби“^[1], Снодграсс схватил с тротуара свежевыброшенную, ещё благоухающую обёртку от жвачки “Wrigley's spearmint“. В то же самое время Лемминг углядел тусклый и потёртый десятицентовик, едва отличимый от бетона, на котором лежал.

     За несколько лет каждый из них стал мастером-следопытом в своей специфической области. Снодграсс, наследник людей обеспеченных, мало думал о деньгах, но мог различить обёртку от жвачки за тридцать шагов: новые ли, старые ли, затоптанные, грязные или размокшие от дождя, они прибавлялись к его растущей орде.

     — «Нашёл цент — заработал цент», — утверждал Лемминг, более бедный, но не менее остроглазый. Ни одна нечаянно обронённая монетка или банкнота не избегала радарного охвата его неустанных поисков. В его кармане постоянно звенели медь и серебро, хотя он никогда ничего из этого не тратил без тяжёлых принципиальных терзаний. Он развивал хищное зрение, весь город был его полем охоты, где он мог обнаружить цент — тёмный стальной цент 1943 года, заметьте, сам по себе редкий — на новом тротуаре того же самого оттенка за пятнадцать ярдов.

     Со временем и зрелостью, Снодграсс и Лемминг прошли от практики до высшей теории. Леммингу никогда не удавалось убедить Снодграсса, что обёртки от жвачки не ценились даже в тайном мире коллекционирования. Пресыщенный, безудержный, Снодграсс искал новые высоты. „Spearmint“, „Juicy Fruit“, „Beeman's“, „PlenTipak“, „Carefree“ и „Cinnaburst“^[2] он рассматривал, лишь как прелюдию к окончательному триумфу. Он прослышал о таком же энтузиасте обёрток, живущем за тысячу миль и через год переписки договорился о покупке коллекции, предложив изрядную сумму, поскольку там был один из редких Граалей этой узкой области: обёртка „War Card“ 1938 года, практически недоступная ни в каком состоянии. Предложения Снодграсса прошли путь от смехотворных до фантастических, но владелец непоколебимо отказывался продавать. Когда же Снодграсс наконец заполучил это сокровище и перешёл к планированию кульминации своей карьеры, на замшелых встречах его сотоварищей мрачно зашептались.

     Подумайте о произведениях искусства, настолько редких, что они существуют лишь в слухах, как материал для легенды. Подлинный бочонок, в котором когда-то хранили смирну, принесённую в дар младенцу Иисусу восточным царём, горсть могильной земли Влада Цепеша, кусочек Истинного Креста — они стоят в одном ряду. Для Снодграсса такими были поиски обёртки от шариков жвачки „Fleer Flickers“, приблизительно 1940 года, с полоской комиксов, напечатанной на внутренней стороне каждой. Ему, конечно, завидовали… но коллеги сплетничали об его методах и том, насколько далеко Снодграсс был готов зайти, невзирая на цену.

     В сорок лет, одержимый, пренебрегая унаследованным бизнесом, пока он не прогорел, Снодграсс был вынужден выставить свои сокровища на продажу только, чтобы прожить. Бесполезно и слишком поздно. Лишь горстка коллекционеров специализировалась на обёртках от жвачки и ни один не мог дать за его легендарные трофеи и части их стоимости. Он умер сломленным человеком, так и не утратив трогательную веру во „Fleer Flickers“, прижимая к груди самую редкую из них, когда скончался.

     Лемминг, как человек более суровой закалки, никогда не давал взаймы и цента, чтобы не вернуть два. В благодушном настроении он мог дать официантке девять процентов чаевых, но такое великодушие быстро увяло и сгинуло, когда его любовь к поиску денег в конце концов возвысилась до Абсолюта, при поисках влажной двадцатидолларовой банкноты в мужской уборной YMCA^[3], самой омерзительной на этаже. В отличие от покойного Снодграсса, для Лемминга это было не кульминацией, но новым броском в обширные перспективы блистающей гениальности. Он трепетал от своих видений. В любой день на любой улице он мог найти монетку. Помножим это на кварталы, города, всю страну: состояние, ежедневно незаметно выпадающее на тротуары повсюду. Сегодня Америка, завтра весь мир…

     Если бы он мог как-то всё это подчищать каждый день. Невозможно, разумеется, но допустим…

     Амбиции Гонвилля Лемминга не померкли, но лишь выросли. Бескрайняя нетронутая сеть улиц, городов и штатов, где лежат потерянные монеты, словно звёзды, разбросанные в бетонном космосе, мерцала в воображении, распаляя его ночные сновидения.

     Допустим…

     Крылья Икара в конце концов превратились из фантазии в факт; Лемминговская мечта должна была превратиться из химеры в свершившийся факт. Как, по слухам, сделал Снодграсс, он перескочил от человеческих возможностей к исполнению любой ценой. У отставной сатанистки, которая отказалась от чёрных искусств ради брака с церковным органистом-пьяницей, Лемминг купил гримуар, гарантированно содержащий нужные ему заклинания, мистический том, переплетённый в побуревшую свиную кожу, с пергаментными листами ин-фолио^[4]. Учитывая грабительскую цену, бывшая госпожа теней добавила практический совет.

     — Некоторые из этих заклинаний коварны и все опасны. Когда вы будете готовиться к вызыванию, советую достать асбестовую подстилку побольше.

     Лемминг практиковался, Лемминг изучал, воспламенённый той бесспорной истиной, что, пока он учится, остроглазые дети, побирушки, презренные бездомные, все и каждый ежедневно пожинают его законный урожай. Его первые призывания были совершенно неудачными, разочаровывающими переходными стадиями. В своём круге он изумлялся, как часто, невзирая на быстро растущее мастерство, он вызывал одно существо, а получал другое, словно мексиканский телефон. Теневые биржевые маклеры, спекулянты недвижимостью, коллекторы, вялые и андрогинные калифорнийские поклонники здорового питания, даже сайентолог-приверженец движения посмертной жизни, призывающий Лемминга присоединяться. Недели и месяцы продолжались мучительные неудачи, озарённые лишь далёким отблеском прибыли.

     Затем, одним поздним вечером, в новолуние, когда тяжёлый туман затянул улицу и мораль Лемминга, на асбесте внезапно взметнулось пламя. Тут же его ноздрей достиг не ожидаемый серный смрад, но более тонкий аромат дорогого лосьона, вместе с несколькими тактами фоновой музыки — и элегантный молодой человек в костюме стиля шестидесятых, с узкими отворотами и тонком траурном галстуке, уставился на него из-за чёрных ультрасовременных очков в роговой оправе. Его фальшивая улыбка Бизнес-Ланча вспыхнула в тридцать два потрясающих зуба. Он приветственно поднял наманикюренную руку. Из-под платиновой запонки манжеты сверкнул «Ролекс» с драгоценными камнями.

     — Эй, парень. Сегодня тебе повезло. Зови меня Джей Би

     Лемминг чувствовал себя, словно человек, долгие часы колотящий в дверь, которая неожиданно открылась, швырнув его собственным его же импульсом.

     — Мм… да.

     — Прежде было BBD&O, — оживлённо заметил его гость. — Я сменил название. Не хочу тебя обманывать, но я — тот парень, который придумал оптимизировать Чародейство. Жаль, что ты добирался так долго. Я не отвечаю на вызовы, но Администрация полностью согласна с твоими усилиями. Желаешь изучить варианты или сократим до договора и сделки?

     Человек, способный различить стальной цент 1943 года на тёмном бетоне, не мог надолго потерять хладнокровие. Когда Лемминг пришёл в себя, то представил свою стратегию. Каждая обронённая монетка в каждом штате (для начала возьмём сорок восемь; позже он мог бы расшириться), каждый день всю оставшуюся жизнь. Доставка в полночь, в бумажных банковских упаковках, ежедневный отчёт включён. Конечно, оригинально, но они ведь могут справиться с этим, да или нет?

     Джей Би — даже он, поместивший на туалетную бумагу анекдоты и эротизировавший на телевидении крем для волос — был впечатлён. Потрясающие зубы вспыхнули улыбкой, которая могла увести Магдалину от Христа.

     — Так как? — ожидал Лемминг. — Можно это сделать?

     — Вкратце, Г. Л.? Это огромно. Подавляюще. Вдохновляюще. — Пламя взметнулось и пропало вместе с явлением.

     Лемминг беспокоился и бормотал битый час, убеждая себя, что безвозвратно проворонил Эльдорадо. Он уже уселся почитать бестселлер, утащенный из местной библиотеки, когда Джей Би неожиданно появился в воздухе перед ним, без огня или музыки. Лемминг почувствовал небольшое раздражение. — Эй, как-то предупреждайте. Вы не всегда появляетесь в пламени?

     — Только в первый раз. Сатанисты ждут этого, как ёлки на Рождество. Г. Л., тебе повезло. Я рассказал это администрации — осмотрительно, ведя вашу идею вокруг плахи, чтобы посмотреть, где её остановят… — Джей Би широким жестом изобразил в воздухе успех —…и они дьявольски загорелись этим, даже Князь.

     Который, как он сообщил Леммингу с неподдельным уважением, был настолько космически дальновиден, что мог продать русским капитализм. — Он загорелся этим. Вызов брошен, сказал он. Оригинальный, невероятный! Единственное затруднение…

     — Какое, какое? — попался Лемминг, уже неспособный и нежелающий отступить. — Я знаю, должен быть договор.

     В этом и была загвоздка: почти никаких прецедентов в Юридическом Отделе, чтобы продолжать. Никаких тебе преступлений, просто «стол находок» и «что нашёл, то моё». — Администрация первоклассную чистую сделку, парень. Твоя подача. — Хорькоподобные черты Джей Би пылали сверхъестественным восторгом серафимов. — Никаких проблем. Мы всегда сокращаем договор до сделки; вот почему мы держимся в бизнесе. А вот лучшая часть. Это бесплатно.

     Волшебное слово вызвало настоящую музыку из расстроенных струн Лемминговской души. — Бесплатно…

     Джей Би пожал плечами; узкие отвороты поднялись и упали. — Ну, почти бесплатно. Малыш, это детали. Мы тут говорим о прогулке по Луне. Прогулка по Марсу — вот гигантский шаг для человечества.

     — Нет-нет. Подождите. — Лемминг с трудом притормозил, когда преобразованное звучание его души сменилось обычным. — Что значит «почти»?

     — Ладно, вперёд, карты на стол. Администрация готова заключить договор за эту или сходную цену, но, разумеется, не в убыток. — Quid pro quo^[5], Г. Л. Наше quid точно равняется твоему quo. Ни днём, не секундой больше. Эй, я сказал, что это превосходно?

     Джей Би разложил перед Леммингом краткий договор, предложив для подписания изящную ватермановскую ручку. Клиент помедлил, пока не проверил скрупулёзно каждую строчку в типовой форме этой юридической тоски: скрытые пункты, штрафы по умолчанию. Ничего не было. Краткий, как линейка, шаблон. Сколь долго бы он ни жил, он возместит столько же времени и не днём больше. Лемминг подписал, Джей Би забрал договор и взглянул на свой „Ролекс“, щёлкнув платиной на манжете.

     — Без пяти минут полночь — ммм, это моя ручка, Г. Л. Он скоро будет здесь.

     Лемминг неохотно возвратил оправленную в серебро ручку. — Кто?

     — Собиратель Номер Пять, один из наших лучших. Великолепный представитель, великий в деталях.

     — Здесь? — Лемминг с трудом сглотнул. — Он сейчас придёт сюда?

     — Минута в минуту. Ты честно получишь кредит за сегодняшний день. Где ты хочешь устроить кубышку?

     О, трудности судьбы златой. Когда стрелки часов заканчивали нарезать день, Лемминг неопределённо махнул рукой. — Допустим… наверху. В свободной спальне.

     — Сделаем. О, малыш, ещё одна крохотная деталь. Когда наступит полночь, не подглядывай за курьером, хорошо? В двенадцать он шевелит своими булками и не в настроении трепаться. Просто позволь ему сделать своё дело, потом входи и начинай пересчитывать. Чао.

     На прощание Джей Би просто схлопнулся. В воздухе открылась дыра, всосала его и закрылась. Несколько минут спустя Лемминг услышал приглушённое «пуф!» наверху, потом движение и звук множества чего-то, тяжело рассыпавшегося по полу и мебели. Затем другое «пуф» и тишина.

     Ликующий, но нервничающий, Лемминг прокрался наверх, чтобы подслушать у спальни. После пяти минут нерешительности он осторожно открыл дверь и включил свет. Никакой серной вони, лишь грубый запах раздевалки после тяжёлых физических нагрузок и — возможно, воображаемое им сверх обоняния — раздражение в воздухе, словно кто-то оставил след из злобных проклятий, как эхо от захлопнутой двери.

     Мгновенное впечатление, не более. На кровати, стульях, тумбочке, сложенное на приставном столике, раскатившееся по полу, находилось небольшое состояние в аккуратно сваленных центах, пятицентовиках, десятицентовиках, четвертаках и полудолларах, пирамиды монет на столе, некоторые груды развалились от веса своей ценности, засыпав смежную ванную комнату. Торчащая оттуда пачка закопчённых квитанций, заполненных нервирующе аккуратно, была бухгалтерскими отчётами по каждому наименованию и итогу дня: семьсот долларов и тридцать шесть центов.

     Лемминг бормотал и трясся, рухнув на колени и поглаживая счета, ощупывая раскатившиеся четвертаки, лаская увесистые полудоллары, как грудь любовницы. Один день, всего один, и семь сотен баксов! Его мысли понеслись бурным потоком: если помножить это на семь, выйдет четыре тысячи девятьсот в неделю, около двадцать тысяч в месяц. Больше двухсот тридцати пяти тысяч долларов в год, не говоря уже о возможных банковских процентах.

     Кстати о чудесах. Словно ребёнок на пляже, Лемминг сложил монеты рядом с собой в высокую денежную башню. Он мечтал о несбыточном и воплотил это. К двум утра его игрушечная крепость пышностью не уступала поздненормандскому замку. С нигилистическим фырканьем Лемминг развалил её взмахом руки. Он зевнул, решив отныне спать здесь, в своей Коллекционной, где хладная наличность грела ему сердце. Он сбросил барыш с одеяла и лязгающий звук падения монет на пол благословенной манной забарабанил по его иссохшей душе.

     — И это законно, — Лемминг хихикал во тьму и грядущее безграничное будущее. — Никакой вечной расплаты, просто день за день. Могу же я заключить клёвую сделку?

     В конце концов, какова цена? Лет сорок-пятьдесят. Не больше, чем на альтернативной службе, блаженно размышлял он, прикрыв глаза, вроде как присоединиться к Корпусу мира, чтобы избежать армии.

     Пока безликий Собиратель ишачил без передышки, как раб, Лемминг тоже не покладал рук. Он привык к полуночному ритуалу с последним ударом часов: «пуф!», лязг и тяжёлый удар наверху, глухое бормотание, ещё одно «пуф!»… и тишина. Тяжёлая ноша воскресного Суперкубка, полегчали 15 апреля после уплаты налогов, когда ни у кого особенно не оставалось, что терять, но не одного пропущенного дня. Всегда тот же неизменный тщательный учёт Собирателя, невыводимая вонь пота и уйма монет. Лемминг потерял пять фунтов, собирая и перенося добычу в банк, прежде чем неохотно сдался и приобрёл полноприводной фургон, чтобы перевозить своё богатство.

     Первый его банк, а затем и второй перестал вмещать все наличные деньги. После жестоких и мучительных сомнений — ради всего святого, ну не тратить же денег — Лемминг купил дом на снос, а затем ещё один, оснастив их оконными решётками и стальными дверями с часовым механизмом. И наконец, когда он больше не смог отстраиваться вширь, Лемминг зарылся вниз, дополнив свои дома вместительными подвалами. Он любил сидеть в своих сокровищницах, будто в церкви. Когда внизу грохотало метро, его полчища отвечали серебряным хором. И ликующим контрапунктом к этому денежному гимну звучала песня Налоговой Службы. Лемминг стонал от их оценок, но именно так выбрасывались пятицентовики. На десятом году, когда его гордыня сравнялась с богатством, он позволил себе ленивую шутку насчёт Дохода.

     — Слушайте, — любезно снизошёл он, предложив измотанному налоговому инспектору остатки диетической Колы. — Вместо того, чтобы всё это пересчитывать, просто скажите мне, сколько нужно президенту. И присоединитесь ко мне за ужином. В Макдоналдсе специальное предложение с маленькими бургерами.

     Десятилетия проходили величественным парадом под звенящую серенаду прибыли. Гонвилль Лемминг стал равнодушен к слабым полуночным звукам наверху, старел вместе с Собирателем Номер Пять, неизменно пунктуальным, неизменно точным в отчётах. В один Сочельник, охваченный несвойственным ему духом Рождества, Лемминг оставил в коллекционной комнате подношение: мясной рулет с прошлой недели, вчерашний салат, кофейную этикетку и карту комиссионного магазина, вознаграждая лояльность Номера Пять.

     Ему не стоило пытаться подслушать выражение благодарности. Проявление чувств за дверью было куда громче и красочнее обычного, их общий смысл определял Лемминга, как скаредного, мать его, сукиного сына, который мог бы сжечь сиротский приют ради забавы и прибыли, если бы был не настолько долбанным жмотом, чтобы купить спички.

     Затем „пуф!“ — тишина и запах пота, пузырящийся в воздухе, словно отвергнутый мясной рулет.

     На последнем году жизни, во время тяжёлого национального кризиса и странной нехватки металлических денег, Лемминг завершил свою стяжательскую жизнь подвигом, ссудив правительству десять миллиардов наличными за всего лишь восемнадцать и семь десятых процента. Президент содрогнулся, но подписал.

     — Ну, разве так уж плохо? — утешил его Лемминг, подарив на память ручку. — Народ расплатится банковскими картами.

     Какого чёрта, ему всё равно нужен был просторный подвал. Он намеревался позволить грубому, но неутомимому Номеру Пять сократить маршрут, хотя бы пропускать менее богатые южные штаты, но передумал. Дело не в деньгах, а в принципе: потом этот подонок захочет отдыхать по выходным.

     Накануне смерти Лемминг грыз вчерашнее печенье и писал извещение о потере права выкупа на Белый Дом, добавив, что он мог бы увеличить ссуду, если получит Пентагон в своё распоряжение под хранилище монет, отчеканенных монетным двором новеньких Лемминг-центов. У шатающегося правительства не останется другого выбора, кроме как это принять. Он запечатал извещение и вернулся к чашке горячего кофе, оживлённый и прекрасно себя чувствующий. Под старость он всегда спал в Коллекционной комнате, закрывая глаза с видом сегодняшних трофеев и открывая их на ту же самую утешительную перспективу. Этой ночью, в последний раз любовно погладив свёрток четвертаков, Лемминг заснул сном праведника и больше не проснулся.

     Первый намёк на его кончину случился, когда наутро он поднялся, оставив тело лежать холодным и закостеневшим. Потянувшись для успокоения к монетам, его рука просто прошла сквозь них.

     — Хлеб реален. Ты — нет, — объявил Джей Би с подержанного моррисовского кресла^[6], листая контракт Лемминга, теперь подлежащий выполнению. — Подъём, подъём, Г. Л. Номер Пять с благодарностью удалился на отдых и подножный корм, после стольких лет бесперебойной работы на тебя. От имени Администрации надеюсь, что нет никаких претензий.

     Чисто по привычке Лемминг пожелал ещё разок хорошенько вычистить Манхэттен. Город Развлечений^[7] всегда был хорош для собирательства и он планировал вскоре открыть там частный флотско-армейский магазинчик, торговать излишками консервированных пайков. — Нет, пожалуй нет.

     — Хороший мальчик. Сделка есть сделка, верно?

     — Разве я спорю? — Лемминг распрямил свои эктоплазменные плечи с призраком вздоха о навсегда прошедшей сделке. — По договору, день за день.

     — Проверим. — Джей Би вихрем пронёсся по контракту. — Сорок три года, три месяца и две недели с хвостиком. Как дважды два, детка. Мы хотели освободить воскресенья и, может, время от времени перерыв на кофе, но Номер Пять сказал «нет»: он не захотел. Его всегда теребили и отвлекали, теперь он сыт по горло. — Потрясающие зубы сверкнули корпоративной улыбкой. — И богу богово.

     Лемминг ощутил февральский холод предчувствия, вспомнив мясной рулет и проклятия. — Кто это — Номер Пять?

     Контракт исчез в кармане пиджака Джей Би. — Малыш, я опять должен бежать, так что давай расстанемся? Мне нужно продать американской публике новую войну с Ираком во имя Бога, Страны, Мамаши и Нефти.

     Лемминг молчаливо признал, что тот, кто оптимизировал Чародейство, конечно, мог оптимизировать и американскую душу.

     — А тебе нужно изучить свой маршрут, Г. Л.

     Ещё холод, на сей раз сильнее февральского. — Маршрут?

     — Введу тебя в курс дела по дороге. — Джей Би подозвал его к двери, которая сама собой открылась в туманный лимб. — Сегодня ты знакомишься с Нью-Йорком, самым тяжёлым районом твоего участка. Эй, я не обещал тебе синекуры. Знаешь, сколько обёрток от жвачки в канализации одного лишь Нью-Йорка?

     Обёртки от жвачки. Тень Гонвилля Лемминга испустила жалобный звук. — Снодграсс…

     — Старый добрый Номер Пять, — подтвердил Джей Би с надлежащим уважением. — И имей в виду, он хочет всё: Cinnaburst, Carefree, Trident, Beeman's, Juicy Fruit, всё по полной программе. В итоге, малыш, у тебя не останется времени на кофе. Он добавил Аляску и Гавайи.

     Перевод: BertranD, май 2022 г.