Фахреддин, великий визирь Абдаллаха Гаруна аль-Рашида, седьмого калифа династии Аббассидов, был рослым красавцем, искушённым во всех известных науках. Он любил своего повелителя, но в глубине души лелеял злотворное чудовище — Зависть. Да, он завидовал положению и огромному богатству калифа. Он приходился Гаруну аль-Рашиду двоюродным братом.
Однако, обладая скрытным нравом, он держал свою зависть при себе, кроме некоторых случаев, когда она разгоралась от великого гнева.
Один богатый купец, у которого Фахреддин купил тюрбан, расточал при нём похвалы калифу:
— Наш славный государь, Гарун аль-Рашид, — говорил он звучным голосом, который должен был казаться значительным, но таковым не был, — превосходит всех земных правителей, живых или мёртвых, за исключением Магомета. Он более мудр, добр, богат, и благочинен, чем любой из живущих правителей. Он богаче любого императора Катая, мудрее китайских мудрецов и святее любого из своих предшественников, кроме самого Пророка.
— Подлый лгун! Болван! Ты не понимаешь, что мелешь! — вскричал Фахреддин, схватив несчастного купца за горло и швырнув его наземь. Вытащив кинжал, он заколол бы его (купца) насмерть, если бы не вмешались люди, стоявшие поблизости. Они удерживали разъярённого визиря, пока бледный купец не поднялся на дрожащие ноги.
— Разве подобает великому визирю калифа так поносить своего повелителя? — всё ещё задыхаясь, спросил он.
— Я не поносил калифа, — ответил Фахреддин, — Я просто назвал тебя лгуном и болваном, и сказал тебе, что ты не понимаешь, что говоришь.
— Признаю, ты так и сделал, — сказал купец. — Но всё равно ты имел в виду, что качества, которые я приписывал калифу, ему не принадлежат. Любой, кто имеет хоть каплю разума, понимает, что я говорил правду.
— Я скажу одну вещь про калифа, — ухмыльнулся Фахреддин. — Он гораздо лучше, чем сам Магомет!
От такого кощунства, вылетевшего из уст столь известной персоны, как великий визирь наместника Бога, люди, собравшиеся на базаре, отпрянули в ужасе и потрясении.
Обнаружив, что его пленители в изумлении ослабили хватку, Фахреддин выхватил свой кинжал и быстрым движением ударил несчастного купца прямо в сердце.
Купец рухнул без единого звука, а великий визирь спасся бегством во время последовавшей суматохи. Запыхавшийся, он добрался до дворца и тотчас же укрылся в своих покоях.
К счастью для Фахреддина, в это время калиф отсутствовал в Багдаде, а вернувшись, ничего не услышал о произошедшем. В ином случае визирь несомненно лишился бы головы. Но, уверяю вас, это был не единственный случай, когда злокозненный Фахреддин выказывал свою ненависть к калифу. Я не хочу утомлять читателя перечислением всего, что совершил визирь. Я никогда не одобрял его действий, ибо Гарун аль-Рашид был лучшим из всех калифов, от Магомета до нынешнего турецкого султана, который хоть и утверждает, что он наместник Аллаха, но арабы и другие мусульманские народы обитающие за пределами его собственных владений не считают его таковым.
Для моей цели достаточно поведать о ещё одном проявлении зависти визиря, если так я помогу читателю лучше понять его (Фахреддина) чувства к калифу. Надеюсь, что мне это удалось, но окончательное суждение оставляю на усмотрение читателя.
Случилось так, что однажды ночью калиф, который имел обыкновение каждой ночью выходить в город, чтобы посмотреть, всё ли в порядке, почувствовал лёгкое недомогание, вызванное небольшим излишеством. Фахреддин, который всегда сопровождал его в этих ночных прогулках, на сей раз вынужден был идти один.
Это задача была ему совсем не по вкусу, ибо он утомился за целый день тяжёлых и непрерывных трудов. Диван собирался несколько раз и обсуждал ряд сложных вопросов.
Последний из этих советов был посвящён обсуждению болезни калифа и тому, что следует предпринять по этому поводу. Поскольку никакого решения не было принято, диван был распущен, а великий визирь и младшие визири удалились, весьма обеспокоенные мрачным настроением калифа, который прежде всегда был весел и счастлив.
А теперь вернёмся к прогулке Фахреддина. Вечером, около десяти часов, он вышел из дворца переодетым в простого евнуха. Пройдя город из конца в конец, визирь поспешил домой, подгоняемый мыслью о горячем ужине.
Он прошёл мимо большого дома, в окнах которого горел свет. Это показалось визирю странным, поэтому он отважился подойти поближе, для того, чтобы лучше присмотреться.
Он бесшумно подошёл к двери и прислушался. Изнутри доносились звуки музыки и пения, причём голоса были определённо женскими. Визирь, желая узнать причину этого, на мгновение задумался. Так как он совершенно точно знал, что калиф запретил увеселения позже десяти часов вечера, то с этим случаем следовало разобраться.
Визирь громко постучался в дверь, предварительно убедившись, что его ятаган был наготове. Поскольку он не знал, что может произойти в результате его вторжения, визирь приготовился к встрече с любой неожиданностью. Первой из них было то, что музыка и пение тут же прекратились, и свет погас. Второй же стало то, что никто не открыл ему. Всё это выглядело очень подозрительно, ибо указывало на то, что внутри происходило нечто такое, о чём участвующие не хотели сообщать людям, чьих намерений они не знали.
Обнаружив, что обитатели дома не желают его впускать, Фахреддин нанёс по двери крепкий удар ногой. Дверь оказалась не менее крепкой, и к тому же запертой на засов. Она была из красного дерева, и, очевидно, очень прочная.
Фахреддин, который был сильным человеком, навалился плечом на эту преступную дверь. Она слегка затрещала. Фахреддин толкнул снова, на этот раз изо всех сил. Преграда с грохотом рухнула, а вместе с ней и великий визирь. Через мгновение он уже вскочил на ноги и с мечом в руке бросился в комнату.
Вышеупомянутый дом был тёмен и тих, словно могила. В результате Фахреддин налетел на стену. При этом его ятаган сломался. Великий визирь поднялся, сыпля проклятиями. Он проклинал всех обитателей этого дома, их собственность, вдаваясь в детальные подробности, потом отцов, матерей, тётушек, двоюродных братьев, племянниц и племянников, сыновей и дочерей, жён, рабов и наложниц, а также всех предков, вплоть до Адама. Это заняло у него не меньше пяти минут и проклятия его исходили из самой глубины души, убеждая всех, кто это слышал, в прямоте и искренности оратора. И, без сомнения, те, кто его слышал, были вполне уверены в этом. Фахреддин был знатоком искусства проклятий, и сие выступление в полной мере подтвердило его репутацию. Когда Фахреддин закончил, он принялся наощупь искать дверь. Наконец, он нашёл её и попытался открыть. Но дверь не открывалась. Фахреддин снова выругался, на сей раз куда основательнее. Затем он налёг плечом на преграду. Та немедленно рухнула, и незадачливый визирь, исполнив двойное сальто, грохнулся на спину. В этот момент до его слуха донёсся раздавшийся поблизости смешок. Он поспешил подняться и найти этого насмешника, но поиски были тщетны. Потом кто-то бросился на Фахреддина из темноты. Фахреддин от неожиданности упал и в следующее мгновение был ловко связан.
Кто-то зажёг лампу. Пленитель визиря усадил его. Фахреддин немного поморгал, а затем посмотрел на человека, который взял его в плен.
По всем признакам, этот человек был богатым купцом. Он был хорошо одет, и его одеяния были из дорогого шёлка. На вид ему было около сорока лет. Его лицо выглядело моложаво, а борода была глубокого чёрного цвета. У него были длинные волосы и свирепого вида усы около шести дюймов длиной. Ростом он был выше Фахреддина, и в соответствующей степени широкоплеч. Кроме него там находились ещё двое юношей, которых визирь счёл его сыновьями. Один из них и зажёг лампу.
Он приблизился и поднял её над Фахреддином так, чтобы его отец мог получше рассмотреть этого человека.
— Зачем вы вломились в наш дом таким образом? — сердито спросил он. — Я вижу, что вы — один из евнухов калифа.
— Я — великий визирь Фахреддин, — возразил тот. — Разве ты не знаешь, что калиф запретил любые увеселения после десяти часов вечера?
— Прошу простить меня, — сказал купец, разрезав путы Фахреддина, — я вас не признал. Если бы мне было известно, что калиф запретил веселиться после определённого времени, я бы не стал этого делать. Передайте мои нижайшие извинения Гаруну аль-Рашиду, с которым никто не сравнится в милосердии и благородстве.
Эти последние слова, произнесённые звучным голосом, пробудили дремлющую зависть визиря. Быстрым движением он выхватил свой кинжал и ударил купца прямо в сердце.
Оба сына с громкими криками выхватили свои мечи и ринулись на Фахреддина. Визирь без труда отбивал их яростные удары и вскоре покончил с ними обоими. Затем, услышав голоса, он бросился прочь из дома и продолжил свой путь домой. Разумеется, он не рассказал эту историю калифу, но был вынужден измыслить ложь, чтобы объяснить потерю своего ятагана. Ятаган был подарен Фахреддину калифом, а его рукоять инкрустирована алмазами. Визирь рсссказал, что ятаган похитили, когда он шёл по тёмной улице. Сломанный ятаган на следующее утро нашла жена человека, который был столь безжалостно убит. Признав его, она принесла рукоять во дворец и обвинила Фахреддина в убийстве.
— Ты безумна, — заявил Фахреддин. — Его украли у меня прошлой ночью, задолго до времени убийства. Если ты сможешь найти вора, ты найдёшь того, кто убил твоего мужа и сыновей. Кроме того, какая у меня могла быть причина убивать их?
Женщина признала, что никакой причины для этого не было и отправилась домой, довольствуясь этим объяснением.
Были произведены розыски, но, разумеется, несуществующего вора не нашли.
Примечание редактора.
Большая часть последней страницы рукописи настолько испорчена пятнами, грязью и водой, что половину текста на ней невозможно разобрать. В сочетании с просочившимися с другой стороны чернилами это делает её почти нечитаемой. Однако оставшегося текста достаточно, чтобы понять, что далее рассказ переходит к теме болезни халифа, которая, похоже, ухудшается; он обращается к звёздам за лекарством и, похоже, это укладывается в расчёты Фахреддина. Можно предположить, что развязка будет заключаться в том, что Фахреддин либо медленно травил халифа, либо советовался с чародеем, чтобы околдовать его. Если верно последнее, то колдун должен быть убит Фахреддином после того, как он достигнет своей цели, и духи, служившие колдуну, отомстят Фахреддину. Если первое, то в какой-то момент завистливый гнев визиря вспыхнет в какой-то неподходящий момент и приведет к раскрытию его заговора и преступлений, а какая-то последняя отчаянная попытка захватить власть будет противостоять милосердию, которое мог бы проявить халиф.