"Наш самолет следует по маршруту Санкт-Петербург - Новосибирск, высота полета..." - женский голос с легкой хрипотцой возвещал и успокаивал: летим господа-товарищи, полет нормальный.
Бузин прикрыл глаза в надежде заснуть, усталость отзывалась внутренней дрожью и легким звоном в ушах.
Круговерть последних дней его трехмесячного пребывания в Питере была такой, что к концу дня он еле передвигал ноги, а ночью вспоминалось недоделанное, какой тут сон. В спешке, забывались документы, пропадали из поля зрения нужные люди, даже компьютер найти в начале девяностых в чужом городе было проблемой (о существовании мобильных телефонов большинство тогда лишь слышало). И все это замешивалось на сомнениях в благополучном исходе, а еще, ему так хотелось вернуться домой к Новому году, вот никогда, наверное, больше так не хотелось... Ему казалось, что великолепный Питер медленно, с каменной неуступчивостью, вытягивает из него силы и способность радоваться. В голове вертелось: "Этот город создан не для живых, его строгая красота меня доконает".
Но получилось - диссертацию защитил, документы быстро собрал. Ученый секретарь, женщина с интеллигентской язвительностью во взгляде, усиленной диоптриями очков, на следующий день после защиты предупредила: "Вы, молодой человек, с бумагами не затягивайте. А то, знаете ли, на радостях...", - какая радость? На защите не улыбнулся ни разу. Председатель диссертационного совета, для которого все это давно стало рутиной, усмехаясь, молвил: "Вы, прямо-таки по-уральски суровы: его хвалят, а он даже не улыбнется". Помнится, в ответ хмуро буркнул: "Я из Сибири", - что неожиданно развеселило петербуржского мэтра.
Тридцатого декабря, в десять утра он уже отправлял в ВАК свое дело, а в одиннадцать из окошка авиакассы бледнощекая кассирша с герпесом на нижней губе ему ответила: "В Барнаул билетов нет, - но, глянув, на его обессилено умоляющую улыбку, предложила, - на завтра есть Новосибирск, оформлять?"
- А во сколько он прилетит?
- В семнадцать ноль ноль местного времени.
"Час-полтора от Толмачево до автовокзала или жэ-де..., а там, если в семь вечера выеду, к половине двенадцати буду..." - пронеслось в голове. О зыбко балансирующем "если", он старался не думать.
- Оформляйте!
Сзади раздался писклявый детский голос, пронзивший ровный гул самолета и больно отозвавшийся в голове.
- А что тетя говорит? - женский голос по-английски дублировал информацию о полете.
- Это она по-английски все повторяет. - Привычно монотонно отвечала ребенку мать.
- А зачем по-английски? - не унимался почемучка.
Бузин отчего-то представил себе мозглявого и ушастого мальчишку лет пяти и раздраженно подытожил: "Поспал!".
- Чтобы англичанам было понятно. - Отвечала мать.
- А кто это англичане? - не унимался почемучка.
- Люди, которые живут в Англии.
- А англичане тоже в Новосибирск летят? А почему?
Бузин усмехнулся: "Действительно, с чего бы это им?"
- К папе на Новый год? Как мы? - не унимался малыш.
Почему-то представилось, что невидимая мама вздохнула.
- В гости, в гости.
- А почему англичане говорят по-английски? - Бузин прислушался: интересно, что она ответит?
- Прекрати баловаться с печеньем! Весь в крошках! Сядь спокойно, извертелся весь! - Голос матери сделался таким же высокочастотным, как и у сынульки.
"Получил, - с некоторой долей злорадства подумал Бузин, - сейчас будет обрыв коммуникации, и они успокоятся". Но, перед тем, как действительно примолкнуть, ребенок громко прокричал: "Долльчики, черртовски хороши!" - и звонко рассмеялся.
Лица, звуки, слова, - все тонуло вязкой и потливой дремоте, откуда-то выплыло выражение - "звучащие видения", нет, вдруг ставшие видимыми слова.
Бузину приснился пьяный шофер из поезда, на котором три месяца назад он ехал в Санкт-Петербург. В замызганном спортивном костюме, поджарый, кадыкастый и скуластый, с почерневшим от пьянства лицом, он пробирался по проходу плацкартного вагона к проводникам за очередной бутылкой водки. Его нещадно мотало, колотило о твердые углы, при этом, с таинственной ловкостью он избегал столкновений с людьми, беспрестанно бормоча себе под нос: "Дольчики, чертовски хороши!"
Ночь до Новосибирска ехал в плацкарте один. А в Новосибе подсели эти: примерно одного с ним возраста, веселые, общительные. Выпили за дорожку, разговорились. Оказалось, они едут в Питер, чтобы обратно своим ходом перегнать на продажу машины, кажется какие-то грузовые. Он удивился, что они не боятся пить, на что тот шофер ответил: "Шеф нам сказал, пейте в поезде, а на месте рты проволокой закручу". В застольном разговоре Бузин опрометчиво ляпнул, что едет защищать диссертацию по философии.
На следующий день они продолжили, поочередно мотаясь к проводнику за водкой. Бузин наотрез отказался, уткнувшись в книжку. Но время от времени, этот, с "дольчиками", приставал, дыша водочными парами:
- Вот, скажи, ну, защитил, ты диссертацию, так? Значит, вроде как права получил? Нет, ну так? - оборачивался он к своим пьяным компаньонам, которые кивали, и согласно мычали: "м-м-ну-да". - Только у меня права шофера, по ним я могу ездить, а у тебя, получается, права философа, по ним..., что ты можешь по ним?
- Вот! Тогда скажи, в чем смысл жизни? Этому же философы преподают.
"Так и знал! - с досадою на самого себя, думал Бузин, - хорошо было наставникам в буддийских монастырях, отваживавших особо докучливых ответами типа: "...это хлопок одной ладонью" или: "Будда - это дырка в клозете". Но здесь такой номер не пройдет, надо что-то вроде...".
Перед глазами плыло и пылало, волнообразно дрожа это худое, черное, скуластое, с движущимся острым кадыком и черными глазами-щелочками лицо, из запекшихся губ которого вылетает, растягиваясь во времени: "в че-е-м смы-ы-с-ы-л жи-и-ззз-ни-и-и..., чер-р-р-товски хоррро-ш-и-и...". Вдруг, он спускается по лестнице, вот видит ступеньку, наступает, и..., проваливается..., словно сквозь вату в ушах слышится короткий вскрик.
Проснулся с бьющимся где-то под самым сознанием сердцем и испариной на лбу. Оказывается, самолет ухнул в воздушную яму, и теперь его трясло и болтало так, что по всему салону слышался скрип, стук и треск, казалось, что снаружи по обшивке барабанит крупный град. На световом табло горело "пристегните ремни", пассажиры сидели тихо, хотя слева впереди кто-то, наклонившись вперед, содрогался всей спиной, видимо тошнило. "Вот тебе бабушка и турбулентность! - подумал Бузин. - Сколько летал, никогда такого не было". Самолет начал плавно крениться вправо. "Ой, ой, ой!!!" - запричитала в хвосте какая-то гражданка. "Ну не падаем же!? Не так же падают!? Наверное, зону обходят, или как это у них, небесных "сталкеров" называется!" - вились и прыгали в голове тревожные мысли, вот-вот готовые раствориться в животном страхе. Но через несколько минут лайнер выровнялся, болтанка исчезла, люди расслабились, уже шутили и смеялись, обтряхивались, утирались влажными салфетками, в проходе появились стюардессы, милое "личико" авиалиний. Сзади снова ожил "ультраписклявый" голосок.
- Мама, а это мы падали, а теперь не падаем?
- Нет, это мы в воздушную яму попали.
- А почему...
- Тихо, помолчи! - вскрикнула мамаша, оборвав своего почемучку.
Салон заполнил устало-равнодушный баритон командира экипажа: "Уважаемые пассажиры, по метеоусловиям, посадка будет произведена на запасном аэродроме, в аэропорту имени Германа Титова города Барнаула".
- Вот теперь точно яма! - не без юмора, хотя и черного, высказалась мама почемучки. Мальчишка благоразумно помалкивал.
Словно оглушенные, люди несколько секунд молчали, затем по салону прокатился приглушенный ропот недовольства. Самолет должен был приземлиться где-то около шести часов вечера, но до родного города им останется преодолеть еще более двухсот километров..., тридцать первого декабря..., теперь им.
Бузин закрыл ладонями лицо, чтобы скрыть радостно-глуповатую улыбку, непроизвольно растягивающую губы. Он давно не верил в чудеса, даже в раннем детстве, кажется, никогда не верил в Деда Мороза. С другой стороны, наверное, все-таки втайне верил, раз поперся тридцать первого декабря, даже не представляя, как будет добираться до своего города, имея в кармане, да практически ничего не имея. "Значит, чудеса случаются, только вот, почему-то, чтобы чудо явилось ко мне, сотне человек должна была "прилететь" неприятность. - Думалось. - Даже радость выказать неприлично. В конце концов, не катастрофа же, ну..., новогоднее приключение у людей, сейчас им паскудно, потом будет, что вспомнить..., даже посмеяться", - вроде бы уже и оправдывался он.
В небольшом зале "родного", "своего" аэропорта он, наконец, разглядел "звонкого" мальчишку и его маму, - в самолете оборачиваться было неудобно. Мальчик оказался вовсе даже не мозглявый, а весьма упитанный и розовощекий, ушей под кроличьей шапкой не было видно. Так что тут воображение Бузина промахнулось. А мама оказалась стройной молодой сероглазой женщиной, ей очень шло приталенное пальто с капюшоном, прямо-таки "брыльска-надя" из "Иронии судьбы", или это уже фантазия Бузина навела на нее свою новогоднюю оптику. Она держала сына за руку, растерянно оглядываясь, и ее растерянность тоже показалась по новогоднему милой и трогательной. Хотелось их как-то поддержать, подбодрить, но он лишь спросил у нее: "Телефон ищете?"
- Да, подскажите.
Бузин кивком указал направление, и подмигнул пацану, удивленно вытаращившему мамины серые глазенки. Отчего-то ему безусловно верилось, что они встретят новый год вместе со своим папой.
В темно-сером зимнем вечернем небе "Барнеаполя", подсвеченные огнями аэропорта, кружились, лениво гоняясь друг за другом искрящиеся снежинки. На остановке уже ждал "под парами" автобус в город, такой "родной" номер сто десятый. Бузину вдруг вспомнился сон из самолета, казавшийся теперь не страшным, а смешным: "Как дети, ей-богу, в чем смысл жизни? Почему англичане говорят по-английски? Да потому-что!"