Едва успев начаться, оно попало в Сеть, на второй день об этом стали писать газеты, спустя неделю - сомнительные телеканалы провели серию сомнительных интервью с гадалками, парапсихологами и учеными, похожими на бесталанных гадалок. Через 14 дней об этом говорили в утренних программах, где-то в перерыве между рубрикой о рецептах и сообщениями о пробках на дорогах.
Одни испытывали радость, иные - тревогу, кто-то не испытывал вовсе ничего, а другие боялись признаться в том, что с ними происходило. Особенно страшно было признаваться после того, как, опасаясь эпидемии, главный санитарный врач запретил внушительный список продуктов, а затем выступил по телевидению с призывом не снимать маски в общественном транспорте. "Этому психозу подвержены животные, дети и некоторые женщины, и вряд ли стоит говорить об этом всерьез, особенно при таких скачках на валютном фонде", - говорили уважаемые люди.
Спустя месяц оно проникло в вечерние ток-шоу с приглашенными звездами, а в интернете уже гуляли терабайты вирусных роликов и юмористических картинок со всего мира, постепенно вытесняя нашумевшую серию видео с тремя котятами.
"Это чувство окрыляет меня и печалит, я смотрю в небо и мне кажется, что меня зовут оттуда", - заявил известный скрипач, анонсируя свой гастрольный тур "Влюбленный в Космос". Когда таких, как он, стало много, серьезные люди внесли корректировки в свои высказывания. "Этому психозу, - говорили они, - подвержены все животные, дети дошкольного и младшего школьного возраста, их матери и некоторые творческие личности. В целях профилактики мы советуем всем группам граждан быть особенно острожными". Прошло полтора месяца с момента начала эпидемии, а оно, ко всеобщему удивлению, все не пропадало, порождая новые домыслы и новые теории.
Электричка подкатилась к платформе. Он пробубнил номер страницы и захлопнул книгу о жизни растительного мира; в очередной раз достал из кармана телефон: кто-то, кажется, позвонил, но звонить некому, даже тогда, когда мобильный и ловит сигнал - и он должен об этом знать. Человек с неуместным именем Ра стоит в холодном тамбуре и подчиняется Первому Закону Ньютона: исполнительно, но без энтузиазма покачивается из стороны в сторону. Финальный скрипучий аккорд тормозов, и тавтологичные "не прислоняться" расступаются перед ним. Мороз. Мимо торопливо проносится человек: рот прикрыт марлевой повязкой.
На автобусной остановке ни души, поверх старых, многократно за- и размороженных объявлений приклеено новое. "Животные - угроза!", - и с листа остекленело таращится бешеная собака. Лист подпрыгивает на ветру, как будто пытается сорваться с доски и улететь. Мужчина ждет десять минут, беспокойно расхаживая по пустой остановке, пока впереди не появляются фары автобуса. Он машет ему, но водитель, прибавив скорость, проезжает мимо. Кажется, он в защитной маске. Грипп? Темно. Электрический фурункул фонаря светит тускло, но затмевает звезды. Нелепо. Следующего автобуса ждать так долго, что проще дойти пешком -- Ра поднимает воротник и, ежась от холода, уходит прочь.
Редкие фонари выхватывают у вечера золоченные островки света. Окна домов черны, и под ногами ни одного следа. На его заборе такой же плакат, почти не тронутый снегопадом. Он огляделся по сторонам: по земле от пяток до самой темноты протянулся только неровный пунктир шагов, и в соседском срубе не горит свет. Как будто кто-то невидимый каждый день приходит сюда по воздуху и с упорством маньяка приклеивает на забор одну и ту же надпись. Он сдернул листок и отпер ворота. Скулящее и лающее тепло прижалось к замерзшим ногам.
Человек вошел в дом, и пес не спеша направился за ним. Сняв куртку, Ра повесил ее рядом с майкой; в ботинках прошел на кухню, новыми следами оживляя присохшие вчерашние, включил телевизор. Люди. Телевизор ловит плохо, самовольно переключает каналы, иногда показывает по несколько зараз: ветер на крыше все время теребит хлипкую антенну, но так в доме звучат голоса, по крайней мере, пока не выбивает пробки.
Колодец во дворе замерз. Ра пережевывает неравномерно согретые полуфабрикаты из микроволновки и смотрит на градусник; часы неодобрительно прицокивают на его запястье. Календарь с живописной фотографией весеннего паводка распят прямо напротив окна. Иногда он прислушивается к болтовне диктора в уверенности, что каким-нибудь декретом Полярный Круг сместили, а Полярную ночь вот-вот передвинут (из самых благих побуждений), но про это не говорят. От дома до дома -- космический холод, и расстояние непреодолимо, хотя де-юре уже весна, и ходу всего две минуты.
Мороз заклеил стекла красивыми узорами, и каждый теперь видит только их, когда выглядывает из окна. А если хватит сил, сдирая ногти, очистить от льда узенькую смотровую щель, то видно один лишь снег, звезды и такие же изукрашенные шоры на темных окнах соседей.
Два компьютера и резервный источник питания гудят тремя разными ладами, и все -- минорными, обрабатывая результаты наблюдений с телескопа. Телевизор бубнит о своем, разбавляя механические диссонансы. Ра глядит то в один, то в другой экран, и пытается представить себе далекую планету, тоскующую по Земле в своей межзвездной мерзлоте, но видит только цифры. На столе изящной башней посреди общего беспорядка высятся распечатанные диаграммы: трепетный пульс далеких звезд.
"Некоторые специалисты настаивают на том, что данному заболеванию подвержены личности с тем что называется развитым эмоциональным интеллектом, - вещал телевизор, - но есть любопытный факт: концентрация заболевших людей в различных частях планеты варьируется. Так, например, заболеваемость в экваториальной Африке или, скажем, некоторых странах Южной Америки значительно выше, чем в развитых странах. Это бич стран третьего мира и животных", - эксперт жизнерадостно засмеялся. Похудевший, измученный пес уронил тяжелую морду на колени Ра. По совету местного ветеринара, его, как и других животных, поили снотворным. Это был единственный способ избавиться от несмолкаемого воя и скула. Собаку звали Центавр: потому что проще жить, когда звезды сворачиваются в клубок под ногами, а тезка бога солнца передвигается на пригородных поездах. На Центавра (как и на звезды) снотворное не действовало. Ра гладил его по мокрой от пота шерсти и молился мониторам о каком-нибудь сигнале.
* * *
Жить одному трудно: некого винить в том, что ботинки не высохли за ночь, завтрака нет, ужин присох к тарелке. Ра выключил телевизор и, выгнав Центавра, выбежал за ним из тишины дома в молчание двора. В начале весны на этой широте светает поздно, и ранним утром в темном небе можно разглядеть тех, кто наблюдает оттуда за нами. Гигантский фонарь Юпитера светил у горизонта, постепенно уплывая вниз, а над самой головой висели две Медведицы. Ра попытался найти Сатурн, но увидел только высокую дымовую трубу соседнего дома, закутался в шарф, наспех запер хлипкую калитку и заскользил к станции по свежему льду.
В поезде было одновременно душно и холодно. У сидящей напротив девушки надета маска, рядом мужчина в повязке с интересом читал спортивную хронику. В вагон неторопливо вошла беременная женщина. Глядя на нее, пассажиры с постыдным смущением неловко вставали со своих мест и уходили. Заболевших было легко узнать: они почти не спали и не ели, и что бы там ни говорил с экрана холеный эпидемиолог про защитные маски, всем было ясно: эти меры предосторожности защитить никого не могли. Сидя в своих марлевых намордниках, люди низко опускали головы и старались не дотрагиваться друг до друга: ни телами, ни взглядами. Она села рядом; парень напротив, пыхтя в платок, стянул с решетки рюкзак и посторонился. Весь вагон выжидающе уставился на Ра. Он торопливо провел рукой по коленям, убирая остатки шерсти, и стал смотреть в окно поверх книжных страниц. Беременная обратилась к Ра, но он не понял, переспросил: "Женщина с полным ведром", - повторила она, поглаживая живот, и улыбнулась. Изобразив что-то похожее на улыбку, он снова повернулся к окну. Дорога откатывалась назад. Уплывали из вида бревенчатые домики, леса, появлялись и разрастались блочные здания, исчезали деревья, и даже снега становилось меньше: то ли его утаптывали, то ли он просто не умещался в переполненном городе. Какая странная мысль, как будто бы чужая, - думал Ра, поднимаясь по скользким ступенькам НИИ.
"Я конструирую машины времени, неисправные машины времени, которые могут ехать только назад. Но и стрелки часов тоже ходят только в одну сторону, и никто не упрекает в этом часовщиков. Перед собой мы видим только прошлое: 11 секунд, 8 минут и 20 секунд, 8,6 лет, 37 лет. Сантиметр - мера времени, и чем дальше мы смотрим, тем глубже проваливаемся назад. Настоящее - тонкая прослойка пыли на вселенском ветру, чем дальше смотришь и чем быстрее идешь - тем стремительней разлетается. И почему только они не пишут на стеклах "100 лет назад", "500 лет назад"? Это было бы хорошо... Смотреть можно только назад, а не идти вперед - нельзя. Пятимся как раки...", - Ра перечитал последнюю фразу, вычеркнул, потом еще одну, нахмурившись, спрятал блокнот в карман брюк и встал из-за стола. Котлеты несъедобные. Говорят, это потому что бабы Любы, главной здешней поварихи, нет уже неделю. Ходили слухи, что у нее "звериная болезнь".
Ставя поднос на ленту, Ра увидел директора НИИ. Он стоял - руки в карманах выглаженных брюк - беседуя с поваром через прилавок.
- А что это Любовь Марковну не видно? - спрашивает он. На его таралке надкусанный пирожок брезгливо отодвинут к синему ободку.
- Болеет, - отвечает повар, почесывая запотевший затылок под шапочкой.
- Передавайте ей от меня скорейшего выздоровления. Надеюсь, ничего серьезного?
- У нее эта... - мужчина многозначительно посмотрел в строгое лицо начальника, но тот ждал и всем своим видом демонстрировал, что с полуслова не понимает, - У нее эта самая болезнь... звериная. Вирус, - его голос обратился в таинственный шепот.
- Стыдно! - неожиданно выкрикнул директор, и его морщинистые руки выпрыгнули из карманов. - Стыдно! Вам просто пудрят мозги, и вы всему верите. Стыдно!!
Все замерли, глядя на него. Он замолчал, как будто бы даже смутился, проверил галстук, поправил пиджак и отечески положил ладонь на плечо смущенному повару. Дорогие золотые часы и странные: уродливые, обкусанные ногти: как у детей.
- Скорейшего выздоровления, иначе на таких харчах у нас скоро все учрееждение заболеет: животом.
- Хорошо, - пробормотал, - Я скажу, я все... скажу все.
- А вы что стоите? - обратился директор к застывшему Ра. - Работы нет? - сказал и пошел прочь.
Работы было достаточно, но она не шла. Ра пенял на отравление, так как уже очень скоро одолела какая-то ломота и тошнота, а еще на то, что дома не было кофе, и теперь что-то сталось с давлением. Коллега отыскал в недрах куртки пыльную (лежала так, без упаковки) таблетку, уверил, что помогает. Не помогла. После того, как он выпил вторую, усилилось сердцебиение. Больше таблеток Ра не пил, мирно рылся в проводах, снедаемый тревожными предчувствиями, невербализуемыми, непонятными, и оттого, как водится, еще более тревожными. И, дождавшись конца рабочего дня (последние 18 минут длились по меньшей мере час) вылетел на улицу.
Подсоленный снег местами стаял, образовал лужи, лужи текли теперь по асфальту, в их отражениях беззвучно ломались бетонные конструкции, изгибались и переплетались машины и фонари. Если наблюдать одни только лужи, то невозможно угадать форму домов, отличить фонари от оград. Небо, - думает Ра, - а из неба снова: не то пересушенный дождь, не то мокрый снег. Он застегивает куртку, поднимает плечи.
В ожидании поезда Ра зашел в кафе на станции. Чайный пакетик подкрасил кипяток, пластиковая палка для размешивания сахара оплавилась в воде, по телевизору без звука крутили клипы, громко и невпопад кричало радио.
"...и это так! Исследование показало, что вот так мы себе находим партнеров. Когда ты видишь человека, твой мозг, он как бы выдает тебе: эй, да я знаю его! Поэтому, согласно исследованию, влюбленность - это когда ты узнаешь незнакомого как знакомого. Это ощущение дает вам чувство безопасности. Поэтому наши парни, мужья, ну, или девушки похожи там... на маму, папу, бывшего, известного актера или нас самих. По-моему это кр-р-р-уто", - раскатистое "р" затрезвонило в ушах.
"- А по-моему это грустно.
- Эй, Мими! Ты что, подхватил эту болезнь?!
- Не тупи, Момо. Ну это же тебя ограничивает. Ты делаешь вид, что ищешь других людей, а на самом деле - только себя. То есть ты как бы везде видишь только зеркало. Прямо такой артхаус: ходишь, а везде одни зеркала. По-моему это было у Бергмана.
- Ууу, как ты заговорил! Градусник в студию! Дорогие радиослушатели! Пойду проверю, не болен ли Мими эмоциаонализмом и вернусь к вам сразу после следующего трека. Пишите свои приветы в наш чат! Новый номер 233623".
Заиграла музыка. Ра поморщился, взял тающий в руках пластиковый стаканчик и вышел на улицу. Незрячий попрошайка направлял в пустоту жалобные "подайте несчастному слепому", и, оборачиваясь на звон металла, раздавал свои запоздалые "храни вас Бог" уже обезлюдевшей улице.
- Храни вас Бог, - растаяло за спиной Ра.
По поезду, как всегда, слонялись продавцы, и текстами, заученными уже даже самими пассажирами, перекрикивали нарастающий стук колес.
- Чай! Успокаивающий травяной чай! Покупаем успокоительный чай! - снова и снова зачинал торговец в проходе, и в пустом вагоне от его крика звенело в ушах, - Дедовский метод от всех нервных расстройств. Молодой человек, чай не хотите приобрести?
- Нет, - мотнул он головой, отгоняя мысли и увешанного сумками челнока.
Поезд тронулся, и под мерный стук колес Ра задремал, и впервые за долгое время увидел сон. В ошметках мыслей, причудливо перемешанные, ему представлялись комнаты с зеркалами и сотни тысяч его отражений, окованных кольцом рекурсий; череда хтонических планет, населенных неизвестными науке существами, и сеть железных дорог, испещрившая огненную поверхность этих миров; слова и лица, вой Центавра и чей-то пронзительный крик, который он во сне принимал за скрип тормозов.
Перемешивая ногами подтаявшую хлябь, он шел домой быстрее обычного, подгоняемый чувством необъяснимой тревоги. Калитка была распахнута настежь. Ра убрал ненужный ключ и вошел. Во дворе ни души, и только бельмом маячит лист бумаги, прикрепленный к собачьей конуре. Ему не нужно было подходить, чтобы разглядеть надпись: он знал ее и так. Ра бросился в открытую дверь и увидел Центавра, тот лежал на полу и тихонько скулил. По комнате были разбросаны смятые диаграммы светимости, и на единственной уцелевшей он различил круглые, мелкие, как бисер, буквы, которые сцепились в слова: "Усыпи пса, пока это не сделали мы".
Больше ничего: никаких пропаж и никаких поломок. Аккуратно зачехленный, у самого входа все так же ждет телескоп, и на столе заветренная вчерашняя котлета. Хозяин несколько раз исследует жилище, бессмысленно таращится из окон в поисках притаившегося преступника, затем бежит проверять замок. Хлипкий замок поцарапан, он возвращается, запирает дверь на щеколду и идет к собаке.
"Кто это?! Кто здесь был?!" - кричит он, схватив Центавра за морду, но тот даже не скулит: только смотрит на хозяина огромными карими глазами. Ра успокаивается и садится на ковер рядом с псом. Закрыть дверь, запереть его в подвале, запереть подвал; вызвать полицию, да только что он им скажет?.. Закрыть, запереть, забрать с собой...
Они просидели рядом до позднего вечера. Запуская пальцы во влажную шерсть, Ра гладил пса, и тот тихонько скулил, облизывая ладонь хозяина. Ра чувствовал, как накатывала головная боль, как колотилось сердце, и с каждой новой минутой неопределенности ему становилось страшнее. Надо было узнать, что происходит, и он потянулся за пультом. Мир вторгся в комнату, шумя и пустословя. "Наша больница готова принять инфицированных граждан при наличии полиса обязательного медицинского страхования. К сожалению, что касается профилактики, то тут мы бессильны. Все, что я могу посоветовать: будьте осторожны". Он переключил канал. "Вчера в прямом эфире Вы высказали предположение об информационной атаке. Расскажите нам поподробнее об этой версии происходящего. Кому это может быть выгодно, а главное и самое страшное: кто обладает ресурсами, достаточными для того, чтобы проводить подобные атаки в мировом масштабе?". Центавр жалобно заскулил и лег у ног хозяина. Ра щелкнул пультом, и в комнату всей мощью одиночества ворвалась тишина.
Сквозь незанавешенные окна было видно небо: снова темное, как всегда на этой широте в это время года, и на нем тут и там: светлые пятна далеких звезд и, может быть, где-то в их окрестностях другой одинокий мир: мир, который так же безнадежно вглядывается в небо, пытаясь найти в его бесконечном многообразии, что-то, отдаленно напоминающее себя.
Ра вскочил и стянул чехол с телескопа. Его немой сосед радостно залаял.
Стоя среди луж, Ра щурился в небо. Если кто-то сверху заглянул бы в трубу, он увидел бы как в микроскопе гигантский глаз Ра, в любительский телескоп рассматривающего далекие и невидимые миры. Встав спиной к хозяину, собака выла чему-то наверху, но там ничего не было: и сколько Ра ни всматривался в черноту, он видел лишь Большую Медведицу; а, прицелившись телескопом, -- темноту и обманный свет отраженного фонаря, солнечным зайчиком повисший на небе.
В ту ночь они не уснули: тоскуя на два голоса, каждый по-своему. Подсыпая обоим снотворное, Ра чувствовал, как сотрясается от озноба под толстым пледом. Утром, бреясь перед зеркалом, он рассматривал свое лицо: не только уставшее, не просто бледное. Иное. Бритва дрожала в руках и дважды порезала кожу. Он умылся, проверил белки, поколебавшись, поискал в аптечке что-то, похожее на маску, но нашел только марлю и, тщательно обмотав ей рот, стал напоминать человека, перенесшего тяжелую операцию на нижней челюсти. Сверху, чтобы не пугать людей и не привлекать лишнего внимания, Ра намотал шарф. Затем, напоив измученное животное снотворным, запер его в подвале, надежно закрыл дверь в дом на все ключи, заколотил калитку. Постоял у нее, задумчиво постукивая пальцами по дереву, и пошел к электричке, на ходу сдергивая шарф и марлю. Глупости все это.
По мере приближения к городу пустой вагон набивался битком. Прижатый к стене холодного тамбура, Ра задумчиво повторял про себя: "Смотреть в прошлое и только чувствовать настоящее, двигаться только вперед, а видеть только прошлое. Извращенная форма слепоты в мировом масштабе. Слепоты...". А за окном Солнце, вялое и ядовито-желтое, поднималось между одинаковыми зданиями.
Было около часа дня. Пробираясь с чашкой среди сидящих коллег, Ра ощутил острую боль в сердце. Добрался до стола, проливая на руки горячую воду, упал в кресло, стал шарить пальцами по запястью в поисках пульса. Ра пытался его сосчитать, но сбивался, а потом услышал вой: это был Центавр.
Ра вскочил.
- Что такое? - испуганно уставился на него сосед слева.
Он смотрел вокруг: перепутанные провода на столах, экраны компьютеров, гул охлаждающихся моторов. Пса нет. Он выглянул на улицу: сквозь раздвинутые жалюзи увидел только женщину с коляской. Пса не было, но его вой все страшнее и громче раздавался в ушах. Звук: это сосед тихонечко отодвигает от него кресло, тарахтя колесиками.
Ра вернулся к столу: в голове гул, сжать руками, чтобы стало тише, но становится только концентрированней. Пес воет. Ра схватил вещи и ринулся из кабинета, звук не исчез. Не исчез он ни во дворе, ни в машине, в которой он ехал, подгоняя водителя. Таксист ворчал, негодуя на все более нервных с каждым днем пассажиров, но скоро Ра замолчал, и, отвернувшись к окну, стал наблюдать за тем, как менялся пейзаж по мере удаления от города.
- Ну вот вы и успокоились. Едем быстро: отдыхайте. Тут сколько не нервничай, ближе не станет. Сейчас все какие-то беспокойные... - водитель мельком глянул на Ра. Тот не реагировал.
- Мы уже опоздали: можете не торопиться, - ответил он тихо и снова погрузился в молчание.
Он высадился из машины, чуть не доехав до дома. Отпустил такси, постоял, собираясь с силами, провел по глазам тыльной стороной ладони. Повременил еще немного и затем, войдя в открытую калитку, взял прислоненную к забору лопату и, вложив в это движение все свое отчаянье, вколол ее в мерзлую землю по самый черенок в том месте, где он решил копать могилу псу. В сгоревшей дотла будке то, что было Центавром, лежало, повернувшись к невидимой точке на небе.
Глава 2
Планета
Звезды тускнеют над долиной по мере наступления утра. Звезды тускнеют - и на Планете становится светло. "Zxtta" - одно ярче тысячи (так переводится с языка жителей Долины имя ближайшей звезды) - выползает из-под края земли. Если в такое время лечь на покрывало, то станет видно, как меняет цвета наружная сфера. Говорят, что в нее можно нечаянно провалиться, когда она окажется снизу. Но великое покрывало держит крепко, и с него не сбежать. Пута знает об этом, как и о том, что верха и низа на самом деле не существует, и потому лежит, наблюдая за Zxtta сквозь белые кости отца своего отца. Вдруг почуяв что-то, прячет их и прислушивается; вскакивает и убегает по покрывалу. Она бежит долго: пока не становятся слышны голоса звавших ее. Весь дом собирается, спорит и шумит.
Подруга ждет. Пута подходит к ней и спрашивает, обнимая, а дыханье ее, как от слез, прерывается от быстрого бега:
- Сейчас? Уже? сейчас?
Не проронив ни звука, Аяна обреченно опускает голову, как на невидимую плаху.
- Куда вы едете?
- Вниз, - произносит Аяна и смотрит на Zxtta, будто ее, а не Долину больше не увидит. Потом достает записку, протягивает Путе и смыкает ее упрямые пальцы, чтобы послание осталось с ней:
- Так ты меня найдешь, когда прибудешь, - говорит она.
Пута хочет сказать, что не покинет Долину, пока над ней светят солнца, но видит подругу, чувствует ее грусть и только сильнее сжимает кулак.
Дом уходит, оставляя Долине пустой воздух, и то, чего так боялся весь мир, начинает сбываться. Она берет кости отца своего отца и направляет их на Zxtta. Кости дрожат в ее руке, но седая звезда светит ровно: ей безразличны древние пророчества. Пута стоит, глядя на Ту, что ярче тысячи, и ей кажется, будто Долина больше не держит ее, что, оторвавшись от стволов малых трав, скрытых белым покрывалом, она летит, падая в наружную сферу. И когда Zxtta показалась ей ближе, Пута испуганно отвела от нее взор и снова почувствовала, как крепко вжались ее ноги в великое покрывало. Еще держит.
В центре Долины на Молитвенном круге все уже собрались: это видно по цвету сферы и по тому, как тянется по ней звездный след вечных трав. Спрятав послание и кости, Пута бежит к кругу, чтобы там, взяв за руки двух женщин, вместе с ними обратить себя к Zxtta. Все уже знают об ушедшем доме, и общий зов заглушает чья-то боль и чей-то страх, чья-то обида, и чья-то надежда. Тридцать истинных голосов кричат, но каждый - о своем. В шумящем молитвенном плаче она чувствует боль в теле той, чью руку держит, видит слезы Аяны, уносимой все дальше от Долины, ощущает смятение стариц и страх жен, но, как и годы тому назад, как и всегда, не слышит ответа.
С тех пор, когда мужчины ушли искать новую землю, оставшиеся в Долине дети, женщины и дряхлые старики собирали воедино свои голоса и звали: они звали таких же, как они, тех, кто приютит их и поможет, когда сбудется пророчество. 23 вращения длится этот крик, и 23 вращения они не слышат ответа. Дети стали мужчинами и женщинами, женщины превратились в стариц, старики улетели на свет Звезды.
"Просто мы здесь такие одни", - говорят опечаленные.
"Просто нам не хотят отвечать", - ропщут обреченные.
В непомерной вышине, в которую не упасть, как ни старайся, светит ветхая звезда.
Сначала настала боль, она нарастала внутри, все больше, все больнее, пока не стала горой боли. Тогда Пута распознала в ней голос горы. Сидя вдали, она ждала, и гора упала. Сначала бесшумно осыпалась песком, следом, после страшной секунды тишины, пораженный, оторванный от горы голос грохотом нагнал ее уже неживую, нагнал и с размаху бросился сверху. Присыпал и уснул. Но сначала и в конце была боль. На Планете все опаздывает: даже свет Zxtta отстает от звезды, даже звук горы умирает позже самой горы, и только боль приходит раньше света и остается дольше крика.
Каждое утро домов становилось меньше, будто бы в опускающейся темноте их крали чужие звезды; и они уходили тихо: так тихо меркнут чужие звезды при наступлении Одной.
Голоса Долины становились тише, она пустела, и в незаполненном воздухе поселился страх. Страх бродил по Долине и закрадывается в песни больших трав, ложится под великое покрывало, и эти песни слышали уши; и эти песни убивали голоса.
И вот уже на общем сборе она держала другие руки и видела другие лица, и каждую ночь чужие звезды опустошали Долину.
Она обращала свой голос в наружную сферу, красную, как ее боль, кричала: "Вчера мои глаза снова видели, как провалилась земля, и там, где она была, стало глубокое ущелье. Я крикнула этому ущелью, и оно сплюнуло мой голос обратно; покусало по краям. Все говорит: здесь скоро не будет глаз и не будет земли. Что у нее не осталось сил защищать нас. А у нас их нет. Все говорит: год 4543004718 станет последним для нашего мира. Пусть меня услышат в другом".
Глава 3
Земля
Наверное, подобным образом чувствовал себя апостол Андрей (ведь так его звали, так? - думает Ра, натыкаясь на угол стола, опрокидывая чашку и кипы листов. Он даже бросает быстрый взгляд на трехтомную энциклопедию религий, чтобы проверить, но тут же приходит в себя). Прижимается к прохладной стене и замирает, изучая пространство своего триумфа. Стена не расступается перед ним. Стоит как стояла.
Вокруг, под ногами и над головой та же комната: горы книг всевозможных тематик, какие насмешливо, а иные и страстно демонстрируют языки разноцветных закладок, где-то лежат схемы, графики, диаграммы, грязная тарелка (давно бы ее помыть), снимки планет, удлинитель из сарая, с потолка уже не первый месяц свисает клейкая лента с мухами и над всем этим -- страшная, густая, как пелена, свалившаяся с глаз -- тишь. Она не расступается и не опадает под гнетущей торжественностью момента, напротив, вроде бы назло, становится только сильнее. В доме ни шороха.
В тишине живет Бог, и так неловко оставаться с Ним один на один в этой комнате. Ра привычно тянется к пульту, но не включает телевизор. Пускай Он побудет здесь еще немного: для разнообразия. Оправляется, осторожно, как в гостях, присаживается на край дивана.
Доказательства. Да. Нужны доказательства. Вскочил. Поволок к столу упирающийся дребезжащей ножкой табурет, навалился сверху. Стихло.
"Почем вам знать, что это -- сигнал?", - трещал в голове голосок какого-то сварливого старичка. "Я просто знаю", - отрезал Ра, - следующий вопрос. "Как Вы можете доказать внеземную природу сигнала?" - зазвучал уверенный бас. Стоя за воображаемой кафедрой, Ра отвечал ему тоном проповедника: Прислушайтесь к сердцу своему -- и там вы найдете истину. Отвечал - и сам же начинал смеяться над собой. Бас стихал, кафедра таяла в воображении, но доказательств не было: верифицируемых по Попперу и сочувствующим, основательных, словом, тех, которых ждали именитые обладатели безымянных голосов в его сознании.
Ра выключает свет и ложится на диван.
"Как тебе вообще взбрело, что источник сигнала -- планета?!", - надсадно, и будто бы о чем-то другом, пищала дама (будто бы знакомая).
Как три десятка школьников, поочередно выпаливающих у доски до бессмыслицы заученное стихотворение, голоса и крики, каждый по-своему, тараторили у него в мозгу. Ра блаженно улыбался и, отгородившись от них, как молитву разучивал белый стих единственного известного ему смысла "Я знаю. Я просто знаю".
Голоса запнулись: как будто бы забылись на полу-слоге вызубренные слова. Развеселенный чем-то на кончиках своих пальцев, Ра рассмеялся в голос.
На утро, выбросив в мусорное ведро все купленные маски, он сел в электричку. Поезд ритмично стучал колесами, сквозь окна дул ветер, на небе - ни облака и видно полумесяц, несвоевременно повисший над горизонтом. Где-то там, за тем, что казалось небом и казалось голубым, были солнца, которые представлялись звездами. Он несколько раз проговорил все про себя, так, как скажет это сейчас.
* * *
- Через час зайдите, пожалуйста, - не поднимая головы бросает в приоткрытую дверь директор, как если бы повелевал "Сим-сим, закройся". В кабинете пахнет затянувшимся разговором, нота сердца: мужской пот.
Сим-сим не закрывается: наверное, заело что-то в механизме.
- Позже! - повторяет властный Али-баба технологической эры и возвращается к разговору.
- Еще через час? - стоптанный ботинок Ра оказывается внутри кабинета.
- Сверхсрочное? - директор сосредоточенно глядит из-под очков. В приемной в очередной раз звонит телефон. Взвинченный, выходит из пещеры и кричит в трубку:
- Его нет. Через час перезвоните, - и уже к Ра, - Что стряслось? - прячет руки в карманах.
- Юрий Рац. Думаю, будет лучше, если мы поговорим тет-а-тет.
- Тет-а-тет, - повторяет директор как-то менторски, с акцентом знатока этимологии и, поразмыслив несколько секунд, прикрывает дверь кабинета, - Ну, что случилось? - тихонько спрашивает под телефонную трель.
- Мне известно, что у аномального явления, наблюдаемого сейчас повсеместно, внеземная природа, и я обнаружил его источник, - так же тихо отвечает Ра.
Директор заморгал сначала с самым искренним, затем с каким-то наигранным удивлением, но отвечал уже в ярости:
- Какого такого явления? Вы что, с ума сошли? Идите отсюда, и чтобы я вас больше не видел... - помолчал, сердито мигая. - Возьмите отпуск на пару недель, проветрите мозг, - крикнул, приоткрыл дверь кабинета и попятился назад.
- Стойте! - ботинок Ра снова проталкивается вперед, - Вы ведь знаете, что я прав! Вы ведь тоже этому подвержены. Я видел Ваши руки, и эти ваши руки (хотел сказать "изуродованные", удержался). Вы знаете, что это правда!
- Немедленно вон отсюда! - кричит директор, но заклинания больше на работают, и сидящие в пещере Сим-Сим разбойники внимательно слушают речь Ра.
- ...и Вы не больны, это просто сигнал из Космоса. Нам просто пока непонятна его природа, но мы уже знаем источник, и хоть это и звучит безумно...
- Идите, - говорит он негромко, и продолжает, лишь убедившись, что Ра замолк и теперь все (включая сорок разбойников) слышат только его голос, - идите: провертите мозг. Еще одно слово -- и завтра утром вместо зеленых человечков вы будете искать новую работу. Дверь захлопнулась.
Непрестанно звонил телефон в приемной. В оставленной на столе кружке секретарши кофе уже на пару сантиметров утек ниже уровня черного ободка ватерлинии: болеет. Оставшись один, Ра забрался в секретарское кресло, расслабил стесняющий галстук. Он просидел так несколько минут, вслушиваясь не то в сигнал из космоса, не то в урчание кулера за стеной. Затем скрупулезно разложил на столе схемы, графики и фотоснимки. И только убедившись в том, что они находятся в идеальном порядке, встал и ушел. В пустом коридоре ни души: время обеда еще не настало, и потому никто не видит странную улыбку пьяного проповедника на его лице.
Через полтора часа с небольшим из кабинета потянулись люди. Директор вышел последним, выкрикнул что-то нечленораздельное в телефонную трубку, рассеянно оглядел стол. Три снимка, пара графиков, затесавшихся между кипой документов на подпись -- больше ничего. В воображении нарисовался странный, возможно, безумный парень, который глядит так, будто в заднем кармане брюк у него запрятана формула лекарства от рака или по крайней мере ответ на вопрос о том, как уложиться в сроки по треклятому госзаказу. Он садится к столу и внимательно изучает графики, но не видит в них ничего особенного, только усиливается привычная уже головная боль. Директор смотрит на часы, встает и неторопливо бредет в буфет.
* * *
Подготовка к открытию лаборатории заняла три дня. Сидя напротив Ра в свежеобставленном кабинете, директор шутит: "Ушло бы больше, если бы вешали табличку. На таблички всегда уходит масса времени, - и прибавляет. - Так что, как видите, у секретных лабораторий не только романтических, но и прагматических преимуществ полно". Ра не нужна табличка. До тех пор, пока то, что творится за дверью, надежно скрыто от посторонних и ничто не угрожает репутации НИИ, в небольшой комнате будет все необходимое, включая двух неопределенного возраста типов, рассевшихся перед мониторами.
В институте дым коромыслом: горят сроки и котлеты в столовой (последние постоянно и уже больше месяца), телефоны надрываются, по коридорам, потерянные, слоняются новые ноги, волочат новые лица. В минувшую пятницу три часа кряду какой-то юнец бродил в поисках "Дмитрия Петровича с цокольного этажа", несколько раз заглядывал к Ра в надежде его там обнаружить; в последний заходил чуть ли не в слезах. Из глобального: Земля все так же вращалась вокруг Солнца, и хотя люди уже лет триста как смирились с этой мыслью, они упорно продолжали говорить, что светило вставало и садилось, неприкаянно мигрируя между востоком и западом; в новостях выдвигались все новые и новые гипотезы о происхождении эмоционализма, тур "Влюбленный в Космос" оказался в высшей степени успешным, в Интернете за последний месяц появилось 8674 гадалок и прорицателей, готовых оказывать услуги населению, в поездах стали ловить меньше "зайцев", Момо теперь работала без Мими, а одна компания выпустила футболки с тематическим принтом об эмоционализме, известном также как звериная болезнь. О последнем Ра знал: реклама постоянно маячила перед ним, стоило ему только выйти в сеть.
- Мы смогли обнаружить периодичность сигнала, и мне в команду нужен биолог, - Ра сидел в кабинете директора, обеими руками дергая за ниточки пакетики чая. - Сахар?
- Нет, спасибо.
- Ваш чай... Значит, биолога, Леонид Алексеевич. Нам надо срочно провести эксперименты на животных. В том числе и по поводу суточной активности.
- Так, погодите... А по поводу других видов сигнала? Вы все проверили? Радио-диапазон? Инфра...
- Этим занимаются ребята, - Ра не дал ему договорить. - И они ничего не найдут. Сейчас надо в первую очередь понять природу сигнала, а потом постараться найти способы послать ответный, если это вообще возможно. Здесь работы непочатый край, и я этим сейчас занимаюсь один. Мне очень нужен биолог. Прошу Вас, дайте мне биолога.
- Ра, вы просите о совершенно невыполнимых вещах. В институте кавардак, а вы хотите, чтобы я дал биолога (что вообще не по профилю) в лабораторию, которая вообще, если помните, не существует. Вы в своем уме? - он вроде бы возмутился, но для проформы и острастки, миролюбиво.
- Но вам же нужен результат, так? - улыбался Ра, слушая его деланно-суровый тон.
Директор утвердительно кивнул головой, но как-то тяжело, будто бы она весила с десяток килограмм: легко уронил и протяжно, долго поднимал. Нужен.
Ра часто остается ночевать в кабинете, сначала -- на сложенных под голову ладонях: и по утрам еще долго горят на лице предательские пуговичные вмятины, потом -- на сложенной в углу раскладушке, и выбирается в холодный, одинокий дом только тогда, когда пот окончательно накрахмалит рубашки.
Это случилось в одну из таких поездок. Электричек не было уже больше часа: совсем, и на десяти платформах вокзала -- предельная концентрация народа. Кажется, появись еще хоть один человек, и люди начнут падать на рельсы. Лица в марлевых масках брезгливо, скручиваются, отклоняются тела, пропуская пробирающегося по станции Ра. Впереди, на островке, отделенном ото всех желто-бурым страхом, свесив ноги с платформы, сидит мальчик. На его лице нет повязки, и он тихонько шепчет что-то непонятное, но от этого "чего-то" толпа начинает шевелиться, все дальше отступая от него.
"Ждет домой к ужину и скучает. Ребенок плачет. Так громко плачет. Собака умерла. Хорошая была". Ра осторожно дотрагивается до плеча ребенка, и тут же слышит за спиной: "Отойдите от него, он заразный!". Крик такой громкий, что Ра инстинктивно одергивает руку с плеча мальчика, но уже в следующее мгновение опускается ближе к нему, чтобы лучше слышать.
"Небо. Небо. Тебя ищет... наружняя сфера, - улыбается он, глядя в лицо Ра. - Скоро. Уже скоро", - бормочет мальчик, вставая, и идет в сторону людей.
- Стой, где стоишь! - вперед выходит крепкого вида мужчина, на лице что-то между кислородной маской и противогазом. - Еще шаг, - и я тебя ударю, - кричит он, хватая юродивого за рукав.
Мальчик не боится. Запугивая его своим же страхом, поодаль жмется дрожащая толпа.
"Твоя дочь плачет. Ты ее обидел. Ты глупый. Сфера ищет. Собака была умная", - продолжает бормотать ребенок.
- Отпустите его! - кричит Ра, - Отпустите его и снимите маски! Это не болезнь.
- А что тогда? - громила схватил мальчика за руку.
Что-то хрустнуло, или так ударило по ушам молчание, когда ребенок перестал шептать.
- Это новый вид космического сигнала, который воспринимает все живое, но только не человек, - сказал Ра про себя, а вслух соврал:
- Это кожная инфекция. Через эпителий она проникает во внутренние органы. Если не хотите завтра проснуться больным, отпустите его. Я врач. И я тоже заражен, - Ра выступил вперед.
Еще до того, как громила разжал тиски, он уже стоял в круге пустоты. Он глупо уставился на свою руку. Мальчик уходил по расступавшемуся перед ним людскому коридору. Все разумное в мире принимало сигнал, но то ли теряло разум под его влиянием, то ли было слишком разумным, чтобы принять очевидное.
Время шло, но незаметно, по-видимому, кралось на цыпочках. За рассуждениями о преодолении светового барьера, Ра (с никогда не меркнущей надеждой на "эврику") открыл двери института и не без удивления обнаружил, что зима закончилась. По лестнице ко входу шла уборщица, почему-то волокла за собой с улицы до краев наполненное ведро. Длинная юбка до самого пола шлейфом тянулась за ней по ступеням. В женщине было что-то неземное, вернее, инопланетное, неуместное, но почему-то милое. Ра оторвался от созерцания улицы и помог ей внести ведро. Осторожно, чтобы не расплескать воду, поставил его на пол, выпрямился и заглянул ей к лицо: лицо, исцелованное Солнцем каким-то неместным, заласканное как тайным любовником: нежно, без следов, без ожогов, но крепко, так, что память о нем заставляет ее и теперь щурить глаза. Девушка, быть может, и красива, но красотой инопланетной, для Ра непонятной, несуществующей; видимо, в знак признательности сложила на его ладонь свою (пальцы от основания и до первой фаланги в кольцах и перстнях: как она их сгибает?), и что-то говорила короткими, как будто бы замороженными словами. Он не понимал. Не понимал даже того, улыбается она или хмурится, глядя на него с таинственным прищуром. По всему видно: невакцинированная. Такие постоянно что-то шепчут, только понять бы, о чем.
- Не за что, - ответил Ра неловко, пожимая маленькую теплую руку, - не за что, - повторил и вышел на улицу. Она продолжала говорить вслед, громко, но все так же непонятно. Тяжелая дубовая дверь заперла ее голос внутри. Ра быстро шел вниз по ступеням, борясь с неожиданным приступом головной боли: надо чаще выходить на воздух.
Нет, это была не весна. Он брел по улице, всматриваясь в листья на деревьях, потом заглянул в календарь. Не веря, несколько раз пересчитал, наконец, проверил по пальцам: семь месяцев. После того, как появилась "вакцина" - довольно жесткий седативный препарат, - масок в Городе стало меньше, и лишь одно тревожило взгляд: ровные, организованные ряды людей, по правой стороне улицы идущих к метро и по левой -- от него. За семь месяцев существования лаборатории ничего не удалось обнаружить, разве что только периодичность сигнала была подтверждена биологом. Если все продлится в том же духе, - размышлял Ра, - то однажды, когда он выйдет из НИИ с лекарством от этой слепоты, в мире уже не будет глаз. Он шел по улице, не вписываясь в толпу, влюбленный в Космос, мечтая о далекой планете, планете, которую ему никогда не разглядеть.
- Мы должны сказать людям правду, - Ра с порога обрушивается на директора с этими словами.
Тот падает в кресло, устало поднимает лицо.
- Как только у вашего отдела появится, что им сказать, - говорит он, покусывая ноготь, потом вдруг приходит в себя, - Тьфу ты! Усиливается... Факты, Юрий, факты нужны, - бормочет он, разыскивая что-то в ящиках.
- Пока мы их найдем, мир сойдет с ума.
- Вот не стоит. Не стоит делать этой ошибки: путать мир и человечество.
- Хорошо: все живое сойдет с ума.
- Нет, Ра: с ума сходит только homo, самонадеянно провозгласивший себя sapiens, потому что только он один привык реальность видеть через ее картины. И если картины не соответствуют реальности, он, как истинный сапиенс, отказывается, но не от первых, а от последней. Возьмем, например, гелиоцентризм, - он говорил медленно, сосредоточенно считая капли валерианки, и пузырек дрожал в его руке, - Сколько нам понадобилось времени, чтобы...
Ра прервал начальника:
- Я должен сказать правду, пока не случилось чего-то еще. Вы видели этих вакцинированных?
- Видел, разумеется. Теперь в мире стало очень легко ориентироваться. Те, что не кретины, те сумасшедшие: стало проще разбираться в людях. Теперь каждый эксперт, если он, конечно, не кретин...и не сумасшедший. Хотя так, наверное, всегда и было, - директор залпом опрокинул в себя двойную порцию валерьянки и забрался в кресло, - Вам придется освободить лабораторию прежде, чем делать это - в любом случае, - сказал он после продолжительной паузы.
Ра молча кивнул, попрощался и тихонько, как в комнате больного закрыл дверь, медленно опуская дверную ручку.
"Ты такое пропустил!", - приветствует Ра один из сотрудников, но тот прерывает его жестом: биолог колдует над крысами, поймавшими усилившийся сигнал. Парень все же говорит: "Приходила настоящая сумасшедшая. Я думал, таких уже всех переловили и перекололи. Она ушла -- и крысы просто с ума посходили!". Ра садится к столу, на нем - детский рисунок: под сенью нарисованного жирным синим карандашом неба сидят, вопреки законам перспективы, и держатся за руки такие же синие человечки. На обороте ничего нет. Ра крутит листок в руках и бросает в мусорную корзину. Под окном в забытом ведре воды плещется небо, и волны солнечного света отчаянно мечутся от борта к борту.
* * *
Первое интервью почти не вызвало реакции, после второго Ра стали звонить люди, в которых он не сразу, но через какое-то время признавал давних приятелей. Это была первая волна славы. Вторая накрыла его после приглашения сразу на два телеканала. Тогда же в интернете появился сайт "Далекая планета"; на нем, помимо орфографических и пунктуационных ошибок, разместилась пара десятков фотографий и диаграмм, и некоторые из них действительно имели отношение к делу. В комментариях по большей части обсуждали варианты названия планеты. Так называемые серьезные астрономы пока не проявились. Ра купил новые ботики и дал еще несколько обстоятельных интервью по телевидению: два из них -- в прямом эфире.
- Юрий Рац, - из студии наконец вышла ассистентка, снова -- другая.
- Я, - Ра встал и поправил задравшийся пиджак.
- Извините, но мы, - запнулась, перемялась не с ноги на ногу, а как-то странно, с каблука -- на каблук, - мы вынуждены отложить сегодняшний эфир.
- Что случилось?
- А... - сделала неопределенное движение головой, как будто пыталась сообщить что-то вроде: "Послушайте, все в курсе, и даже неловко вам сообщать, но ваша жена -- она спит с другим".
В Долине тихо: так, как будто не осталось больше ничего, кроме этой тишины, и от сама тишина тоже скоро раскрошится на куски - едва умрет последний звук. Воздух неслышно раскачивает вечные травы. Если встать спиной к Долине, то не видно, как уходят дома, один за одним; не видно, что они уже -- ушли. Не видно, не слышно. Но куда ей отворачиваться от себя самой, когда и ей вскоре оставлять эти места?
Пута направляет в наружную сферу кости отца своего отца: привычно шумят. Больше ничего не слышно. Zxtta светит ровно, как всегда, у нее бы учиться спокойствию, но если только напускному, а такого спокойствия Путе на надо.
Внутри бродит боль, разбухает, как будто кто-то зовет, но она прислушивается -- и голосов нет. Каждый раз, когда Долина уплывает из-под всеблагих лучей Zxtta, Пута думает идти, и каждый раз остается, чтобы снова увидеть, как меркнут чужие солнца при наступлении Звезды. Тянулись к земле белые слезы холода, тянулось откладываемое прощание.
Она собралась было покинуть Долину в час, когда шлейфы великих трав на покрывале стали почти незаметны (Zxtta зависла над ними), в час, когда пришел ответ. Пута опустила пожитки и сама склонилась пред Той, что ярче тысячи, благодаря ее. Ответ звучал так внятно, что его услышали даже те, что были на четырех ногах: зашумели, зарезвились. Дома, собравшиеся уходить в путь, остались на своих местах и обратились в молитвы, прерываемые для того только, чтобы заглянуть за границы мира, и за ними постараться разглядеть помощь.
Долина все возносила свои мольбы, а из-под покрывала вылезали малые травы, наружняя сфера изменила цвет, и теплели лучи Всеблагой. Сиянье тысячи и одного солнца шло по Долине, отмеряя жизнь, и однажды, когда планета отвернулась от Zxtta, и на ее месте появились затмеваемые прежде звезды, за границей мира завиделись гости. Они шли медленно, как будто бы устали после долгого путешествия, но торопливо, как те, кто давно надеется на встречу, и напугано, как те, кто ее боится.
Понять не успели, да и не до того было, чтобы понимать, кто крикнул первым, быть может, вся Долина -- но одним голосом. Пута услышала, как кто-то шепнул "отец" под самым ее ухом, а потом поняла, что это сказала она. Мужчины возвращались домой, и Долина по темнеющим низким травам пошла к ним навстречу. Отец брел и искал ее мать -- она слышала это в его истинном голосе, узнавая его, -- но матери больше не было. "Она там", - Пута указала в наружную сферу, и впервые за 23 обращения отец услышал ее голос. Он как-то растерянно остановился. "А ты?..." - спросил, присматриваясь, но не закончил, только замер, ногами почувствовав под собой родную землю.
Мужи Долины и странники молиться разучились, ответа не слышали, в него не верили и то и дело повторяли, что надо уходить. Сидя в общем круге, отец, Чунта, подолгу смотрел на убитую гору, потом встал и принялся разгуливать по Долине, глядя на нее сквозь черную коробку с трубой.
- Что это? - спросила Пута позже.
- Это память. Когда уже нельзя спасти, остается только рассказать историю.
- Можно спасти. Есть ответ!
- Вот заладила! Неоткуда идти твоему ответу, - он разговаривал странно, теми же словами, но иначе, или так же, но другими словами, и чувствовал это, а потому старался говорить медленнее. Эти попытки делали его речь еще более странной, новой и, что хуже, чужой. Он сказал:
- Больше никого нет, вообще никого, понимаешь? Его некому отправлять. Я был везде. Да не смотри ты на меня так. Я, конечно, верю тебе, но его просто не может быть. Надо уходить отсюда. Ты сможешь ловить этот несуществующий ответ и там. В конце концов, я пришел, чтобы спасти вас. Ты, может, меня слышала, нет?
Она качала головой.
Одни хотели уйти, другие уверяли, что надо остаться и ждать. Пута слушала ответ все то время, что ее глаза были открыты и думала о нем, пока они были закрыты. Отец ее собирал Долину в путь и поучал о жизни в другом мире.
- Нам всем надо идти, потому что те, другие, - объяснял он Долине в молитвенные часы, - те, другие, не признают эту территорию, понятно это? Они будут строить то, что они строят, прямо здесь, - объяснял он, топая ногой, - на этом месте. Они сделают дороги в горах. И мы должны уйти, потому что они сильнее, и потому что чем раньше мы начнем учиться жить в их мире, тем быстрее мы сможем это делать.
- Но нам ответили, - прошептал кто-то.
- Нет там никого, - отрубил один из странников раздраженно, и Долина смолкла: смущенным, обиженным ребенком.
Потом провалилась еще одна гора, и отцы звали идти, но люди оставались, слушая Путу; оставались и надеялись.
- Они все из-за тебя умрут, - сказал однажды Чунта, ударив, настояв на этом "тебя" так сильно, что заболело в плечах.
Сидя в ране в самой сердцевине горы Пута слушала ответ три темноты и три света, а потом плакала одну темноту, и потом вышла в молитвенный круг и провозгласила:
- Мы уходим. Никто не придет.
Все молчали так крепко, что не было слышно даже их истинных голосов. Только как воздух запутался в высоких стволах малых трав.
- Откуда ты знаешь? - спросила наконец горная старица, отводя от Zxtta морщинистое лицо.
- Это не ответ, - произнесла Пута. - Это крик о помощи. И те -- они...они нас даже не слышат, и от боли, печали и гнева, наполнившего Долину, снова сжало плечи.
Утром седая звезда была слева, а вечерами -- справа, потом ее перестало быть видно, потом начало казаться, что и она больше не видит тех, кто внизу, или просто не может до них дотянуться, но почему-то становилось теплей. Потом одни ушли в сторону звезды, а другие -- в противоположную. Длинная дорога приносила новые вещи и новые слова, и она узнавала их от отца, и дни становились быстрее, и одежда -- легче, и звезды -- бледнее. И все это время кто-то звал о помощи, и все это время она пыталась ответить ему, но кто-то только громче кричал, и она никак не могла до него достучаться. Когда темнело, и Солнце уходило за горизонт, она распускала длинные волосы и, глядя из окна на то, как снаружи колышут ветками великие травы, тихо, как возлюбленному, шептала в темноту: "Я слышу тебя. Я слышу твою боль, я слышу в ней что-то еще, что я не в силах понять. Пошли мне сон, и я приду к тебе. Пошли мне ниточку, ведущую к тебе, и я найду тебя". Просыпаясь по утрам, она привычно направляла в небо кости отца своего отца, но там уже ничего не было: как будто Другие загородили Солнце, чтобы было лучше видно их искусственные солнца по ночам, но зачем они не позволят ему светить днем?
- Фонари - говорит Чунта, - и что это у тебя?
- Это -- кости отца твоего.
- Это рентген, Пута! Убери это, ради неба,: люди смотрят. Ведешь себя как глупый ребенок.
Другие и в самом деле смотрели: то на нее, то в пустое небо, кто-то даже задал вопрос (в пустоту, никому -- и всем одновременно), но она поняла только слово "сегодня".
- Что он спросил?
- Сегодня ли, - отец запнулся, молчанием провожая в вечность еще одно забытое слово родного языка, - сегодня ли... Солнце скроет Луна.
- Даже дети знают, когда это случается, - теперь она смотрела на людей, недоумевая.
Поезд шумно подкатился к станции, Пута, перешагнув через пропасть между ним и платформой, оказалась внутри.
"Чем больше поселение, тем серее и площе в нем земля. Наверное, они утаптывают ее своими ногами", - думала она, пока поезд покачивался под ней, и ночные звезды заглядывали в окна, и в соседней комнате (купе, - говорит отец) на неизвестном языке шумели другие. И над всем этим кто-то звал ее, и она слушала слезный голос, не в силах ему ответить. Долина исчезала из памяти, и внутри с каждым днем болело сильнее.
- Здесь будешь жить, - говорит отец, открывая дверь в комнату.
Здесь -- это помещение с одним окном, идеальный квадрат и никакой мебели, на полу: от самого окна и почти до самой двери -- матрасы.
- Вперед, - командует отец, и она подчиняется, пока он вдруг не останавливается и не тычет в матрас, - здесь, - садится рядом. - Здесь, - повторяет снова для убедительности и зачем-то лезет в карманы, как будто в них можно вырыть секретный лаз в Долину, прочь от этого "здесь".
Окно видно: до него только две другие и три жительницы Долины: правда, сами они там никогда не были в, но их отцы -- оттуда. Того, что за окном, с матраса уже не разглядеть.
Перед тем, как отец уходит, она отдает ему записку от подруги.
- Соседняя комната, - Чунта тычет большим пальцем в стену и возвращает листок. Согнувшийся, съежившийся, будто бы для того, чтобы лучше подходить к этому месту, он гладит по голове девочку, что-то бормочет ей на ушко, и та с интересом начинает наблюдать за Путой, незамедлительно о чем-то спрашивает ее.
- Что она сказала?
Отец думает долго, как будто выбирает лучший перевод, но отвечает:
- Я не понял, - говорит как будто раздраженно и тут же прибавляет, - Это тебе,- протягивая ей мобильный телефон. - Для связи.
Пута крутит его в руке:
- Я и так тебя слышу.
Он пробурчит совсем тихо, когда уже выйдет из комнаты и закроет за собой дверь, по растрескавшемуся ламинату пройдет три шага и скажет это где-то в середине четвертого, но она слышит его, с каждым днем лучше - теперь она слышит всех, всегда. Он проворчит: "Не надо было за ней приезжать". Возможно, - подумает она, забираясь под одеяло. Мать девочки смотрит на нее и гадает, знает ли она. Она не знает: она слышит...
"Странно здесь", - удивлялась Пута, слушая рассказы подруги о работе уборщицей в том, что она называла "НИИ наружной сферы" и повторяла это десятки раз, глядя в словоохотливый, местами велеречивый, но неизменно нелепый экран телевизора, наблюдая за очередями в магазины и автобусными остановками, зоомагазинами, мусорными баками и машинами, рекламными щитами и кафе, белыми повязками на ртах прохожих. "Странно здесь, - говорила она. - Они не смотрят вверх и не оплодотворяют землю, но они сделали специальные места, где они смотрят в наружную сферу и выделили специальную землю, которая дает плоды. И есть специальные места, где тебе платят, когда ты моешь землю водой. Странно здесь". Повторяла, вздыхала и привыкала.
Ночью на город опускалась жизнь. Бродя по его стихшим улицам, она чувствовала, что находится на Планете: сквозь никогда не умолкающий гомон города можно было расслышать каркас тишины. Напуганные чем-то, другие сидели в такое время в своих домах. Пута шла по темноте, подставляя длинную шею свету искусственных ночных звезд. Фо-на-рей. Настоящих не рассмотреть, но можно угадать самые крупные из них. Присев на стволы малых трав, она запрокидывает голову и слышит отчетливей, как оттуда, сверху, из-за неба льется крик. Девушка сидит, наблюдая и вслушиваясь в звенящий голос и начинает понимать, что надо делать.
* * *
Сидя утром в комнате, она заглядывает в красивое лицо девочки и говорит:
- У тебя есть... есть... - Пута не может вспомнить слово, долго молчит, - потом выпаливает и повторяет несколько раз, - карандаши? Ка-ран-да-ши.
Маленькая земная сестра улыбается, протягивая ей синий карандаш.
Глава Пятая
Планета Земля
После того, как Ра сообщил модератору "Далекой планеты" о 64-ой ошибке на фанатском сайте, солнце по-библейски встало еще семь раз, а потом загудели трубы и, видимо, сняли печать, но, сбившись со счета, никто уже не мог точно сказать, какую именно. Грозное лицо транслировали по всем каналам, и слова, въевшиеся в память каждому, больше не нуждались в переводе. На улицах сразу стало меньше людей, или и это просто казалось. В ожидании снятия седьмой печати, Ра смотрел обращение руководителя группировки с труднопроизносимым названием "Аль-Каукабульбаид", принявшего ответственность за первый в истории информационный террористический акт мирового масштаба. Помимо вялой агитации истинной веры, главарь объединения требовал признания самопровозглашенного им государства и себя в качестве его авторитарного руководителя мировыми лидерами.
Уже через три дня были запрещены все упоминания о звериной болезни (она же эмоционализм), затем стали громить и взрывать: магазинчики, ларьки, газетные киоски и машины. Город превратился в подобие бара после пьяной драки болельщиков.
Через месяц некогда добровольная вакцинация была сделана обязательной, за уклонение от нее предусмотрительно составили статью. Город очень четко разделился на сумасшедших и сомнамбул. Ра относился к любопытной и редкой подгруппе сумасшедших, которые пытались притворяться сомнамбулами.
После закрытия лаборатории Ра, по решению директора оказался полновластным хозяином новейшего оборудования, списанного из НИИ с пометкой "непригодное к эксплуатации". Зарабатывал он тем, что рисовал оптические иллюзии для задней обложки журнала сканвордов. Большая его творений часть являлась самой откровенной халтурой, но некоторые из них были хороши, кое-какие (их он перерисовывал с малоизвестных гравюр Эшера) -- хороши чрезвычайно. В редакции на все реагировали одинаково. Это утверждало Ра в мысли о том, что она продолжала всем составом исправно проходить обязательные ежеквартальные вакцинации, и он все чаще склонялся к варианту "а": халтура.
Около года Ра пытался писать в НИИ и университеты, звонить на радио- и телепрограммы, сочинять все новые и новые анонимные тексты для сайтов, еженедельно запрещаемых правительством.
- Я очень рад, - кричал он в телефонную трубку, - Но вы же не можете верить всерьез в эту кой-кому-байду?!
"Эта тема уже себя изжила, и говорить о ней в высшей степени нежелательно", - отказывали ему снова и снова, и всякий раз он прощался, иногда вежливо, и принимался за работу.
Тем временем люди активнее снимали марлевые повязки и начинали делиться в интернете фотографиями котов. Успокоенный мир возвращался в привычное русло.
Пересчитывая мелочь в очереди в кассу, Ра прикидывал, сколько бы он получил денег, доведи он до ума хотя бы свои предположения об эффекте Казимира, и сколько бы пришлось потратить на это времени, и так как это не имело прямого отношения к конечной цели, он звенел монетами, направляя все силы на решение главной задачи.
"Любовь быстрее проводов", - огромный рекламный баннер новой сотовой компании "Любовь" тянулся через пол-магазина. Ра несколько раз перечитал слоган, дивясь его нескладности и вдруг, совершенно неожиданно для самого себя, увидел решение. Он швырнул недосчитанную мелочь в карман и бросился к выходу, пища зажатой под мышкой пачкой кефира, кинул ее вопящему охраннику и выскочил из магазина.
- Нам надо собрать всех невакцинированных, больных "эмоционализмом", посадить их вместе и заставить посылать ответный сигнал. Начать можно, думаю, с сотни человек, хотя вряд ли этого хватит, - голос директора в трубке молчал. - Я знаю, куда и что направлять, они знают, как это делать. Я уже раздумываю над методами усиления ответного сигнала, и у меня есть несколько идей, - ответа все еще не было. - Я все понял. Я думал о преодолении светового барьера, но задача идет как бы в обход, понимаете?
- Юра, когда ты в последний раз заглядывал в календарь? - прозвучал спокойный голос директора. - Ты вообще знаешь, сколько времени прошло? А телевизор ты когда включал?
- Опять про эту гадкую-байду? Это выход! Это самый главный шаг, и все, что нужно...