Аннотация: От Измаила до Кёнигсберга - всё еще тихо на советско-германской гарнице
Апрель сорок второго
Таких людей принято назвать ответственными работниками.
Лет тридцати пяти. Кожаный портфель, опломбированный. Хороший костюм, шляпа. Отличные ботинки и галстук. Теплое пальто. А еще ранние морщины на обветренной коже и смертельно уставшие глаза в комплекте с радушной улыбкой.
Но в Брест он едет не отдельным купе, а с военными.
Не дорос он еще в наркоминделе до жирных командировочных. Да и мест в поездах западного направления почти что нет - начинается.
Его попутчики, два лейтенанта и капитан. Хорошие ребята. Но уже не горят, не торопятся успеть на войну, как прошлым летом. Теперь прикидывают - вот начало апреля, через пару недель все соберутся по УРам, по танковым полигонам и аэродромам. И полгода муштры. А в мае, или посередке лета их дивизию сдернут с границы, марш на полигон - и большие учение. Сейчас каждую неделю корпусные учения - своим ходом до полигона, отстрел и окапывания. Потом взыскания и увольнения - за провал. Или медали за доехавшие вовремя танки.
Разговоры при нём далеко не откровенные - ответственный работник всё-таки штатский.
Он и не старается растопить лед. Полтора дня разговоров с попутчиками - не срок. И все понимают, что в Бресте он может засветить совсем другую "корочку".
Но замыкаться в себе глупо, и он рассказывает несколько историй из того, что сейчас творится в Синьцзяне. Да, это Китай, но уже не совсем. Война с местным уйгурскими басмачами. Частичная амнистиям белым, что там двадцать лет сидели.
- А по китайски вы умеете? - вдруг спрашивает молоденький лейтенант.
- По-мандарински, и то плохо. Английский.
Его работа - договариваться с британцами. И с индусами, которых все больше под британским флагом, но они тоже по-английски говорят. Это на южной границе. А те, кто а большом Китае - тем приходиться с американцами дело иметь.
- И война там большая?
- Масштабная...
Будь попутчики внимательнее, они бы расслышали утомление в рассказах дипломата. "Пожарник", которого передвигают с места на место, бросая через тысячи километров. Но или они были людьми простыми, или сам дипломат еще не понял, что бешеные скачки по глобусу начинают ему осточертевать.
Может быть, он давно не смотрел на себя в зеркало?
Но вот утро - легкая морось в воздухе, стылый ветер с запада.
В кожаных перчатках и фетровой шляпе он смотрится таким же бойцом, как и попутчики. Только в гражданском - для каких-то других сражений. Прощается, выходит на перрон.
Машина не нужна и даже в город дипломату не надо.
Его ждет торгпредство, которое оттяпало для своих надобностей половину свежевыстроенного вокзала.
К северу от "железки", что при империи, что при поляках была лишь пара улиц из частных домиков. Старый Брест рос южнее, на берегах Муховца.
Сейчас домики все снесли.
Из вокзального окна виднелись ряды карантинных бараков.
- Товарищ Сошкин? - охранник помнит его.
- Да.
- Документы, пожалуйста.
- Вот они.
Торгпредство не живет без дипломатии - и тут он куда более желанный гость, хотя цели визита пока не понимают, и просят подождать специалиста.
Чай, конфеты - с таким валом посетителей вокзальный буфет давно стал чем-то вроде универмага и массу всего реализует на вынос.
Буркатовский является вскорости. Они улыбаются друг другу и местный "ответственный работник" напоказ прищуривается.
- О, у вас-что-то с глазами! Неужели китаянки?
- Найн, Пашка, найн! Только кашмирские индуски. Арийство прежде всего.
- Ха-ха-ха!
Они вспоминают общих знакомых, отпускаю еще пару шуточек, прежде чем добираются до серьезного разговора.
- Эшелон задержался?
- Да, почти на пять часов.
- Диверсия или сами кочевряжатся?
- Нет, поляки притихли. Только беженцы на эту сторону - через колючку лезут.
- Как-то объясняли?
Павел поднял глаза к потолку.
- Обмен?
- Ты как раз успеваешь.
- Я рассчитывал, что они пройдут процедуру и хоть немного отогреются.
- Тебе нужен кто-то конкретный?
Гость раскрыл портфель, показал дело.
- Црнянский? Немцы такого человека вообще выпустят?
- Другие документы. НКГБ отслюнил информацию.
- Они не приехали за ним сами?
Гость сделал неопределенное движение пальцами в воздухе.
- Ищут подходы. На четниках обожглись - вроде не вторые поляки, а куда их девать?
- Хм... После обмена пройду с тобой по эшелону, тоже поищу. Но тебе лучше присутствовать.
Сошкин кивнул.
Демонстрация мощи и подставленное плечо - это завсегда.
Процедура была обставлена в лучших традициях.
Пока утренний эшелон медленно проезжал на свое место - на перроне был поставлен стол, стулья, а на соседней колее так же неспешно выходили три вагона с хромитовой рудой.
А Павел Буркатовский шел за вокзальной тележкой, на которой вместо обычного багажа помещался единственный тяжеленный кофр. Сейф с ручками. За спиной "уполномоченного по обменам" вдоль всего перрона выстроились люди в белых халатах и нездешней форме.
Платиновый слиток. В сейфе он был единственный, не такой уже и тяжелый - Сошкин мог легко привезти такой же в своём портфеле. Но возник обычай, и кофр стал чем-то вроде признанной тары, договорным контейнером, который стороны передавали друг другу, на манер горячей картошки.
Было в этом что-то мистическое - людей можно было выкупить не за золото или ассигнации, но за материал для катализаторов. Самую желанную пищу для химической промышленности Рейха. Молох требовал деликатесов. И получал их в несгораемой обёртке, в жертвенной чаше новейшего образца.
Фольксдойчи на обмен закончились в прошлом году...
Двери вагонов с обоих сторон платформы распахнулись одновременно, равно как и крышка кофра.
- Я врач! - по-сербски почти синхронно закричали люди в белом, - У кого горячка? У кого жалобы?
Полицейские в старой форме "Королевства сербов хорватов и словенцев" должны был подтверждать его слова.
Немецкий химик по ту сторону стола посмотрел на слитки. Геологи сунули носы в ящики с рудой.
Пора было ставить подписи "первого этапа".
В немецкой ведомости числилось шестьсот восемьдесят пять человек "средневзвешенного возрастно-полового распределения".
С металлом и рудой советские не жульничали - на низовом уровне. Немцы свыклись с этим за прошедшие месяцы, и раз немедленных претензий предъявлено не было, то кофр опечатали. Немецкая делегация тут же погрузилась в головной вагон эшелона - не в теплушку, понятно, а купейный. Даже сквозь гомон за спиной было слышно, как внизу лязгнули зацепы - и локомотив с "пассажирами первого класса" начал медленно сдавать к границе.
Буркатовский остался смотреть, как будут цеплять вагоны с хромом, возни было еще на полчаса, а Сошкин ввинтился в толпу.
Люди выглядели не очень.
Истощенные, вроде как даже дистрофия. Подживающие ссадины на лицах и руках. Одежда с с чужого плеча, кое-где откровенная рванина.
Арест на улице и трое-четверо суток без еды, или на каких-то объедках, пока поезд шел из Белграда.
В глазах облегчение, радость, кто-то целовал бетон перрона, кто-то молился, многие плакали. Ещё кричали немцам - обещали убивать.
В руках Сошкина было фото, и десятки лиц механически сопоставлялись с образцом, но в голове как-то отдельно крутилась мысль, что придётся сдавать пальто в вошебойку.
Таких эшелонов он видел уже немало - на востоке особенно. Привык.
Он узнал писателя-дипломата только со второго раза. Воспоминания и фотография помогали плохо.
Теперь это был изрядно полысевший, какой-то согнутый человек, борода с проседью. К его ногам жалось трое детей.
- Поштовани господине Црнянский?
Тот дернулся.
- Вот моя визитная карточка. Мы виделись с вами два года назад. В Лондоне. Как вас расселят...
- Папко, а когда есть дадут?
- Скоро.
Можно было только дождаться, когда пальцы возьмут кусочек бумаги и раствориться в толпе.
Обед - перловка с бараниной и компот - Буркатовский провел у телефона в компании друга.
Звонок с той стороны границы - второй пересчет, норма. Звонок от врачебной команды - пока все нормально. Звонок от охраны карантинного лагеря - без происшествий.
- Сифилис больше не присылали?
- Оптом? Нет. Тогда до Молотова дело дошло, рекламация по всем правилам. Сейчас один-два случая на эшелон.
- С формой хорошая выдумка.
- Ну так это настоящие полицейские...
- Оп-па... Сколько в городе сербов?
- За воротами? Сотни четыре. Мы через этот вокзал пропустили уже полтораста тысяч. Подобралась команда. И те, кто поближе хочет быть.
- К немцам?
- Кто-то хочет подальше, а кто скорее посчитаться думает. В Кишенёве вообще несколько кварталов отселили - получилась Нова Сребреница.
"Раньше были "Шанхайчики", а теперь "Чайна-тауны" - хорошо хоть без опиума", - промелькнуло в голове у Сошкина.
- В Синьцзяне бывшие казаки, здесь вот сербы, в таджикской эсэсэр - хазарейцы. Методичка нужна, - гость сжал переносицу двумя пальцами, ныла голова, - Кто сейчас за нас.
- По разговору. Если все пойдет, завтра утром и отъеду.
- Тогда выйдем, покажу тебе, что в городе поменялось - дождь кончился.
Брест готовился к войне и миру одновременно. На каждом втором доме висела большая табличка "Убежище", а в каждом третьем был кафетерий, "столовая с открытой верандой", парикмахерская или кино. Войска и строители сидели в приграничных лесах, методично пристреливались и копали, бетонировали и присматривались. А в город приезжали на отдых.
- Думаешь, слушают?
- А хрен его знает, но рисковать неохота. Ты что-то про турков слышал? Кроме поставок хрома?
- Вертятся.
- Ясен пень, что вертятся.
- Когда немцы под новый год вышли на Суэц, господин, чтоб его, Инёню обещал пропустить их войска в Ирак. С мая пойдут эшелоны.
- Сучара!
- Ясно, что не ангел. В Армении мобилизация идёт без выезда - уже начали доты строить. Свою линию Микояна...
- А Иран что?
- Вязкое болото. Британцы там на на краешке табуретки сидят, но к побережью нас не пускают, - у него сжимаются кулаки, - Ничего, пустят. Немцы десантировались в Йемен. Ну, и Африка...
Оба знали, что про Африку лучше не говорить. После того, как немцы соединились с итальянцами, взяли под контроль все северную половину континента - начался "марш на Кейптаун". Который займет ещё пару месяцев. А потом...
- Ладно, - Пашка бодрился, - "Завоевать Африку и охранять Африку - одно и то же". У них треть армии сидит по дальним гарнизонам и половина грузовиков по пустыням подшипники стачивает. Не полезут.
- Ну дай-то бог...
Прошли еще полквартала уютных двухэтажных домиков. Уроки на сегодня закончились - и по тротуарам носилась детвора.
- Как там настроения? - это самый важный вопрос.
Серёга резко дергает головой.
- Снова первая пятилетка.
- Что?
- Всё упирается в скорость застывания бетона и обработки поверхностей скольжения у станков... Трудочасы не препятствие, - лицо у московского гостя немного удивленное, - В мае снова отменят отпуска - на всё лето. Введут смертную казнь за подпольные аборты - почти наверняка.
Молчит и Пашка.
- Там понимают, что следующая мобилизация станет показухой?
- Скорее, обязаловкой, в которую будут верить лишь призывники сорок третьего года... Насчет понимают не скажу, но догадываются. Очень много было претензий от колхозов - трактора вернулись в хламину раздолбанные. Сенокос и уборка на лошадях - половина плана в труху.
- Я в курсе, - у Пашки родители всё ещё живут в селе и Серёга, извиняясь, постукивает себе костяшками пальцев по лбу, "замотался, мозги не варят".
- Сейчас трактора будут оставлять - все равно медленные. Без войны не тронут. А все колёса выгребут под чистую. Ты говорил грузовики? Нам нужно двести тысяч пятитонок. В мае. Сверх того, что уже есть в стране.
Лицо у Серёги ожесточается.
- В прошлом году драться не могли, не были готовы, пронесло, в этом - держат кулаки за британцев, пусть еще побарахтаются. Следующий год... Пашка, это какой-то кошмар. Можно готовиться к войне двадцать лет, и не успеть. Или - проспать начало. Или - плюнуть слюной, мол, и не очень хотелось. Но тогда убьют. Или - сойти с ума, и побрататься с врагом. Но это самоубийство... - голова не отпускала, - Каждый год у нас другая не-война, и новый кошмар. А устал от этой сложности.
- Жениться тебе надо... - вздохнул Пашка.
- Вот-вот, - раздраженно ответил гость.
- Не "вот-вот", а по работе. Тогда среди детишек будет и твой сын, смотреть станешь другими глазами... - Пашка провернул большим пальцем обручальное кольцо, - Очень поддерживает. Я будто жил раньше в незнакомом городе, вечером возвращался, как ни к себе домой. А теперь - здесь мне хорошо.
Но Серёга будто не слышит.
- По людям прёт какая-то гадость. Как был Халхил-Гол, или без пяти минут война с британцами - все нормально, хорошие ребята подбираются, жить можно. Но только легчает - всё. Эта сволочь, которая по складам и аптекам сидит, сразу главная, как пробки наверх выскакивают.
- Тебя вытеснили на сербское направление?
- Фиг тебе. Разовая акция. Этим должен заниматься кто-то из балканского департамента, а срывают меня. Неделю убил на переговоры с кашмирцами, бандитами этими, сидел в каком-то занюханном монастыре. С первого же аэродрома радиограммой выдернули - лети, ясный сокол, со старым знакомым общаться будешь...
Вечер был тихий, безветренный и для самого начала апреля неожиданно теплый.
Уже темно - но в карантине много света, треть людей и не думает спать, а дети еще играют на улице. Запахи вкусные и запахи врачебные слышны еще из-за забора.
Сошкин показывает охране документы и содержимое сумки - перекидывается шуткой с сербской половиной наряда.
Црнянского он находит четверть часа спустя - внутри семейного барака.
Тот как раз укладывает спать детей. Содержимое сумки расходится на подарки всем окружающим, и только цыбик чаю, да еще термос остаются в руках у гостя. Кипятка тут хватает.
- Говорить лучше снаружи.
- Добро.
На улице - бормотание "радиотарелки" со столба работает получше иных стен.
Они устраиваются под навесом - там средних размеров стол и полдюжины стульев. Милош не знает слова "доминошня" и пока гость рассказывает ему смысл собственной шутки, пытается успокоиться.
Получается так себе.
- Я вашу власть сильно не люблю, - говорит он, вдруг прерывая собеседника.
- Все про это в курсе.
- Ждал ареста самое позднее через час после границы.
- Пулемета под подушкой у вас нет?
Милош кривит губы.
- Или подрывной литературы?
- Можно подумать, мне разрешили бы...
- Тогда зачем арестовывать?
- Если откажусь с вами работать. - он явно думал над разговором, - Или будете угрожать, что отнимете детей.
- Усыновленные?
- Это должно быть заметно любому человеку.
- Перед отправкой сюда?
- Что натолкнуло вас на эту мысль? - в нем просыпается язвительность
- Обыкновенная история, - вздыхает дипломат и замолкает.
Црнянский тоже молчит. Берет себя в руки. Дипломат кивает.
- Давайте вспомним, с чего началось.
- Для Югославии? Почти год назад. И вы не помогли.
Сошкин будто не слышит.
- Год назад группа Колмогорова взломала "Энигму". И все радиоперехваты при взятии Белграда оказались правильными. А как немцы заняли Крит - развернулись для удара по нам.
- Вот и начинали бы войну - с такими-то козырями на руках. У вас же тысячи танков - уже были бы в Берлине.
- А что было в четырнадцатом году - помните? Империя вступилась за Сербию, - бесцветным голосом продолжает Сошкин.
- Теперь у вас индустриализация, вы теперь мощные....
- А в двадцать первом, когда у нас голод был и в Лиге Наций голосовали о продовольственной помощи, какая страна высказалась против? - выдвигается вперед. - Назвать вам её? Такая "благодарность". У меня тогда брат умер, и ту страну я очень хорошо запомнил.
Црнянский молчит. Проявляет благоразумие.
- Вы не любите большевиков? Большевики не любят вас. Но выкуп немцам заплачен По прошлогодним соглашениям - пять грамм платины за человека.
Црнянский - состоятельный в прошлом дипломат, у которого на счетах в британских банках много чего осталось, и может вернуть эти средства. Но сейчас молчит. Эшелон он уже не выкупит. И лагерь вокруг ему не по карману.
Левитан начинает рассказывать о провозглашении государственного суверенитета Индии. Сошкин заставляет себя не слышать этих слов.
И тут наитие подсказывает сербскому писателю правильный вопрос.
- Вы боитесь, что Штаты в итоге договорятся с немцами? Или с японцами?
- Пока Рейх доедает Британскую империю - сомнительно. Или пока Япония воюет в Китае. Но улучшить отношения со Штатами - нам надо.
- Как вы себе это представляете? Я попадаю в Конгресс и начинают "стучать лысиной по паркету"? - эту поговорку он произносит по-русски.
- Нет, - улыбается Сошкин. Но тут же стирает улыбку с лица, - Вообразите, это может быть очень сложно, но попробуйте, что вот такая ситуация сохранится пять лет. Или даже десять.
- Сербии не станет, - лицо Црнянского будто мукой присыпают, - Вообще. Хорватия, куски Болгарии с Албанией. И Венгрия еще.
- Будет Новая Краина, автономия на Волге. И сербы останутся.
Црнянскому становится холодно и он тянется к чаю. Ответственный работник продолжает.
- Через пять лет, весьма возможно, Штаты договорятся с Рейхом. В Лондоне будет революция, снимут короля и провозгласят пятьдесят первый штат. А пятьдесят вторым станет Шотландия. Тогда им снова понадобится пирог для дележки. Посмотрят на нас.
- Вы себе щедро отмерили - целых пять лет, - странное злорадство прорезается в голосе Црнянского, - Думаете, у вас второй раз получится - рассылать приказы по немецким дивизиям "сварить обед и двигаться на Сокаль"? Или отдать приказ об аресте Канариса? Тот июнь - неповторим.
- А что это меняет? Сербы теперь по обе стороны границы. Если война, то мужчин не будут призывать в армию? И если одновременно с Японией - то кто будет сдерживать войска китайских коллаборантов? Мало приятного.
- Так дайте народу сербскому изойти в Штаты.
- Всем?
- Конечно всем - и сирым, и малым. Думаете, там мало заплатят?
- А вы уверены, что все хотят? В партизанах только четники или есть коммунисты?
- Немного там коммунистов, - Црнянский это говорит с убежденностью, присущей всякому политическому радикалу.
Сошкин снова берет паузу. Ему требуются какие-то новые подходы.
- Знаете, в чем проблема поляков?
- Кроме злокозненного четвертого раздела?
Дипломат пропускает шпильку мимо ушей.
- Еще хуже. Основная. У них элита живет в образе великой державы. В откровениях блаженного Юзефа Пилсудского. До сих пор. С ними невозможно договориться. Но существуют они теперь не в Варшаве, а в Лондоне. Население осталось на Висле. Выбрать себе новую элиту они не могут. Немцы хотят их всех убить. И убивают. Британия от старой элиты не откажется. Получается капкан. У нас, - он показывает пальцем наверх, - нет никакого желания освобождать такую Польшу. Придется положить десятки тысяч бойцов и жутко рисковать в большой драке с Рейхом. Чтобы получить еще одну Финляндию?
- Своя элита для Сербии у вас наготове - во всём вам послушная и хребта не имеющая.
- Но что о ней знают в других странах?
- Вы предлагаете мне её рекламировать? - сарказма в его голосе явно с перебором, и писатель только чудом удерживается от вопроса: "Что с женой Тито?"...
- Вот теперь мы добрались до предложений, - Сошкину откровенно надоел этот буржуазный интеллектуал с крупными, южнославянскими тараканами в голове. Но вида он не показывает, - Вы готовы их внимательно выслушать?
- Да.
- Первый вариант. Завтра утром мы садим вас и детей в приличную теплушку до Владивостока. Там продаем американцам. Цена - один зуборезный станок. После её уплаты никаких обязательств.
- Стоматология? - не понял Црнянский.
- Машиностроение, - разъяснил Сошкин.
- Допустим. Второй вариант.
- Вы будете создавать благоприятный фон для восприятия действий Союза. Не социализма, но Союза - это разные вещи. Конкретных заданий, вроде разблокирования наших счетов - с Финской подвисли - не даю. Вербовать мужа вашей сестры тем более не надо. Просто будем искать точки соприкосновения. Взаимовыгодные. Через несколько лет, возможно, вы понадобитесь для переговоров уже США с немцами по сербскому вопросу.
- Я меньше всего хочу переговариваться с каким-нибудь группенфюрером.
- Вам-то зачем? Из Штатов пришлют вполне арийской внешности человека, немца по бабке с отличным выговором восточного побережья и безупречным хохдойчем. А вас поставят консультантом.
- Это очень туманные перспективы.
- Но если вы соглашаетесь на второй вариант - добро пожаловать в Ленинград. Пообщаетесь со славистами. Встретите знакомых. Напишете пару статей - по сфере ваших научных интересов. Может быть, проконсультируете перевод ваших стихов. Потом приедете в Нову Краину, там поживете несколько недель, может быть месяцев. И снова Владивосток.
- По-прежнему я теряюсь в догадках. К чему весь этот туризм?
- Будь вы типичным польским элитарием, то из эшелона вышли бы без усыновленных детей. А так "душа ваша страданиями народа уязвлена стала", - процитировал уже Сошкин, - Вы не станете толкать тамошний истеблишмент к войне с Союзом, увидев, что здесь сербы живут нормально.
- Вы мало походите на гуманиста.
- Болтать лишнего я вам тоже не советую...
- Сколько у меня времени для принятия решения?
- Я приду утром.
- Хорошо, - кивает Црнянский, - я поразмыслю.
Секундная пауза.
- Стойте, - он поднимает ладонь, останавливая уходящего гостя, - Вы знаете разницу между выкупом и покупкой?
- Её вы определите сами. Для себя и своих детей. До свиданья.
На пути в гостиницу Сошкин усилием воли давит себе обиду. Проклятье! Теперь ясно, отчего Лемишев отправил его в Брест. Сейчас в Индии такое завертится, там нужны все. Но приедет он туда дай бог через неделю. И главой отдела стянет Мясовец. Или Ванякин. Чёрт!
Они же не потянут!!!
Но горькая волна уходит, откатывается, когда Сергей понимает - как бы хотелось немного адекватности. Для всех. Что у серба, что у поляков, что у своих. Будь он верующим, просил бы у неба именно её. Делай что должен...
А сейчас надо просто добраться до телефона.