Безбах Любовь : другие произведения.

Шёпот ночного дождя

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    По рассказу снят короткометражный фильм
    Опубликовано в сборнике "Современная проза Сахалина", в авторских сборниках "На хвосте креветки" и "Шёпот ночного дождя", в журнале "Дальний Восток" (г.Хабаровск), в Тихоокеанском альманахе "Рубеж" (г.Владивосток"), в сборнике для юношества "Земли родной многоголосье" (г.Южно-Сахалинск).
  
  

Несчастье и счастье переплетаются, как волокна в верёвке.

Японская пословица.

  
[]
   Удачлив предприниматель Хаттори Кичиро! Он раскинул сеть торговых точек в Отомари, Тоёхаре, Маоке* и по их окрестностям. Иностранные купцы пытались торговать в Японии всем подряд, наугад выбирая то, что пользуется спросом, Хаттори же прицельно вёз товары, которые заведомо раскупят соотечественники. Новый год он встретил в США. Ездил не впустую, привёз добротные, качественные, красивые вещи, которые пробуждали живой интерес покупателей и быстро разбирались.
   Расчётливый торговец искал и другие источники дохода. Он примеривался, что бы такого вывезти с Карафуто для продажи за границей. Разумеется, самым беспроигрышным товаром были меха соболей, добытых айнами и гиляками...
  

* * *

   Лесной ручей бойко нёс хрустальные струи по аспидно-чёрным ступенькам. Киёмидзу Шима покопался в грунте неподалёку от ручья - угольные пласты выходили на поверхность и здесь. Исследователь отколол кусок угля, полюбовался на масляно-чёрный, увесистый камешек. 'Неужели антрацит? Анализ покажет', - подумал Шима, снял со спины мешок и старательно запаковал образец, радуясь находке. Первая в 1907 году экспедиция оказалась на редкость удачной.
   Отряд ушёл вперёд, а Шима всё медлил, ходил рядом с ручьем, копал и всюду находил чёрную, лоснящуюся породу.
   Тайга темна даже в начале июня - дремучие, заросшие бородой лишайников ели укрывают сопки от солнечного света. Оставаться здесь одному опасно, можно повстречаться с медведем. Хозяева тайги на острове громадные и гостей не любят, так что пора догонять отряд.
   Шима не боялся отбиться, следы экспедиции отыщутся без труда. Он снова вышел к ручью. Левый бережок совсем зарос, пришлось перебраться на другую сторону. Над головой возвышался сыпучий обрыв, напрочь загородивший солнце. Слагающие породы опрокинули слои почти вертикально. Здесь стоял холод, словно в гигантском подполе; кое-где мутно белели полосы слежавшегося снега. Шима прыгал с камня на камень, примечая чуть заметные следы ушедшего вперёд отряда.
   Над головой послышался шорох. Шима глянул наверх и остолбенел: прямо на него по отвесному склону катился медвежонок. 'Убьётся', - сгоряча подумал исследователь и подставил руки. И, только приняв тяжёлый меховой куль, вспомнил, что медвежата по тайге одни не ходят.
   Сверху по склону с шуршанием и грохотом посыпались камни. Бросив медвежонка, Шима одним прыжком преодолел ручей и понёсся по буеракам сломя голову. Бежал он недолго, споткнулся, выскочил на открытое пространство и покатился вниз не хуже того медвежонка. Пока летел, приложился головой об камень, да так, что из правого глаза голубая искра выскочила.
   Исследователь рухнул в большой куст шиповника, который, жиганув по лицу и рукам, немного задержал падение. Лёгкие, казалось, смяло ударом. Некоторое время Шима лежал плашмя, судорожно пытаясь вдохнуть воздух. Кое-как отдышавшись, он хотел встать, но тут боль выстрелила в бок, в руку, ещё и закружилась голова. Исследователь освободился от мешка за плечами, с трудом поднялся и осторожно отряхнул одежду. Удивляясь, почему глаза плохо открываются, Шима провёл ладонью по лицу и обнаружил, что весь в крови. 'Надо вернуться к ручью', - с тревогой подумал он, оглядел склон, с которого скатился и удивлённо ухнул. 'Не забраться. Придётся обходить'.
   Шима долго брёл сквозь буреломный лес, пока, наконец, не вышел к ручью. Осторожно наклонившись к игривым струям, он, шипя от боли, смыл кровь с исцарапанного лица и прополоскал рот. Потом снял куртку, подтянул широкий рукав дзюбана* и осмотрел отёкшее предплечье. Задрав край рубахи, он увидел огромное иссиня-чёрное пятно на боку с багровыми кровоподтеками по краям, решил не трогать его и показать медику в отряде. Превозмогая тошноту, Шима наклонился, опустил предплечье в ледяную воду и стоял до тех пор, пока от холода зубы трещать не начали. Разогнуться оказалось не так-то просто: голова закружилась пуще прежнего.
   Надо было поскорее отыскать следы отряда. Сориентировавшись, Шима подумал, что находится выше по течению от места, где упал медвежонок, но человеческих следов не нашёл. Обогнать своих он не мог. 'Неужели я заплутал и вышел ниже по течению?' Подумав так, он довольно долго поднимался по ручью, но следов всё не было. Стало ясно, что ручей не тот, хотя по виду ничем не отличается. Стало не по себе. Придётся возвращаться назад по собственным следам, чтобы не заблудиться.
   Уже вечерело, когда Шима добрался до подножия склона, с которого скатился. Исследователь задрал голову и посмотрел наверх, но тут его понесло в сторону, и, чтобы не упасть, он обнял шершавый ствол каменной березы. 'Придётся опять обходить и искать собственные следы', - мрачно подумал Шима, оторвался от берёзы, поправил мешок на спине и побрёл в обход.
   Следы всё не находились. Заросли тонули в зловещей полутьме. Пришлось остановиться и готовиться на ночлег. Шима с облегчением сбросил мешок и напился воды, затем с величайшим трудом порубил упавшее сухое деревце, заросшее серым лишайником, сложил небольшой костер, насовал в огонь сырых веток и прошлогодней травы, чтоб дымило - может, свои заметят! Есть не хотелось, тошнило. Вскрыв банку с тушенкой, Шима все же немного подкрепился. Дрожа от холода, он улёгся на подстеленное одеяло спиной к костру и свернулся калачиком.
   Утром стало хуже. Тошнота не проходила, в голове пульсировало. Попытка встать на ноги окончилась падением. Охнув от резкой боли в боку, Шима уселся на земле. Тело сотрясала крупная дрожь, то ли от холода, то ли от слабости. 'Лучше сидеть и ждать, когда меня найдут: я же, пока бежал, просеку оставил! - решил исследователь. - Сейчас разведу костёр с дымом'. Он приподнялся и тут же свалился на землю, скорчившись от боли. Отогнав приступ отчаяния, Шима пополз в сторону порубленных вчера дров. И вдруг почувствовал чужое присутствие. 'Непохоже, что это кто-то из наших, он бы шум поднял. Неужели медведь?!' Шима, лежа на земле, осторожно оглянулся. Рядом с лиственницей стоял айн в грубой одежде и меховых сапогах. Тёмные волосы косматой гривой спускались ниже плеч, длинная борода, усы и кустистые брови почти скрывали лицо. За спиной лесного жителя возвышался лук в человеческий рост.
  - Тебя ищут твои люди, - произнёс айн по-японски.
  - Да уж знаю, - неприязненно ответил Шима, даже и не думая просить помощи.
   Айн покачал головой, подошёл и, пыхтя, поставил исследователя на ноги. Перед глазами бешено завертелись лиственницы с елями.
  - Совсем плохой, - сделал вывод айн, взвалил беднягу на плечо и понёс прочь, прихватив и походный мешок.
   Шима то и дело проваливался в нездоровый полусон и потому не заметил, сколько времени айн тащил его через сопки. Шима очнулся от новой боли: жёсткие руки шамана бесцеремонно ощупывали его бок и плечо. Исследователь облился липким потом и заскрипел зубами. Местный врачеватель промыл ободранную кожу на лице и руках и облепил царапины тонкой корой. Пациент беспокойно заёрзал на лежанке, поэтому шаман объяснил:
  - Анекани.
   Исследователь знал, что такое анекани - это скоблёная древесина красной смородины.
   К шаману пожаловали двое молодых парней. Они подняли лежанку вместе с Шимой и перенесли в другой дом - бревенчатый, похожий на русский. В доме стояла настоящая железная печка. Хозяин представился старейшиной котана - айнского поселения, а звали его Сирикоро.
  - Поправишься - проводим тебя до ближайшего селения японцев. А пока будешь жить в моем доме, произнёс он.
   Еду принесла девушка, одетая в простое кимоно. Даже в полумраке Шима разглядел, что она красива. Даже очень. Она хотела покормить его, но Шима оттолкнул её руку и сам взял глиняную миску с палочками.
  - Ты кто? - спросил он, рассматривая необычные черты лица, похожие на европейские: узкий прямой нос, распахнутые глаза, брови вразлёт, как крылья чайки. Айнские женщины красивы, но чтоб настолько...
   Девушка смутилась прямого взгляда.
  - Меня зовут Турешмат. Я дочь старейшины, - ответила она, усмехнулась и ушла, сохранив достойный вид.
   Шиму не устраивало предложение старейшины идти в какое-то японское селение. Надо было поскорее набраться сил и найти исследовательский отряд, который наверняка его ещё ищет. Вероятно, поиски скоро бросят, сочтя их бесплодными.
   Расчёт покинуть котан в ближайшее время не оправдался. Голова день за днём болела и кружилась, тошнота не проходила. Стоило приподняться, становилось и вовсе невмоготу. Шима чувствовал неприязнь хозяина, но ничего не мог сделать. Гостеприимство Сирикоро объяснялось просто: старейшина нёс ответственность за жителей котана и не собирался обострять отношения с японскими властями.
   Турешмат носила от шамана терпкие отвары. Шима заигрывал с ней, ловил то за руку, то за длинную косу. Она посмеивалась, но вольностей не позволяла. Айнка немного знала японский, говорила на нём с трудом, лучше понимала. Шима беседовал с ней на айнском, заставляя отвечать по-японски. Пахло от красавицы черемшой, как, впрочем, и от Шимы.
  - Почему тебя вчера весь день не было?
  - Заметил? - усмехалась Турешмат. - Собирала лопух. Забыл, чем ты ужинал?
  - Стеблями лопуха? Вкусно. А почему вы едите только рыбу?
  - Мы едим не только рыбу. Мясо тоже.
  - И где же мясо?
  - По лесу бегает, - смеялась Турешмат. - Оленя бить ещё рано. Тощий, и мех у него плохой. И потомство ещё не дал. Осенью будет оленина.
  - А медвежатина?
  - Медведей отец велел не трогать. Мало их в этом году.
  - А жених у тебя есть?
   Турешмат в ответ только смеялась негромко.
  - Смешная! - говорил Шима и думал с досадой, что сам смешон, лёжа перед ней беспомощным. И сам для себя решил, что беседует с красавицей от скуки.
   По вечерам Турешмат вместе с сёстрами пряла нитки из крапивы, ткала на добротном самодельном станке, шила. Мать плела циновки из травы. Сирикоро приходил домой только ночевать. Шима удивлялся, наблюдая, как ужинает отец семейства. Еду он брал деревянными палочками с тонким орнаментом, Турешмат называла их икуниси. Роскошные усы и борода мешали айну кушать. Он приподнимал усы специальной палочкой и клал еду в рот.
   Приходилось сдерживать невольный смех.
   Четыре дня спустя Шима поднялся на нетвёрдые ноги и вышел наружу. Он увидел шесть внушительных домов, похожих на хорошие стога с крышами, длиной метров по семь-восемь. Рядом текла река. На берегу стояли деревянные каркасы с натянутыми рыболовными сетями из крапивных волокон. Женщины чинили невод, и среди них - Турешмат. Шима нечаянно встретился с ней взглядом, оба торопливо отвели глаза. Некоторые женщины носили татуировку вокруг рта. Издалека казалось, будто они всегда улыбаются - широко-широко, на всё лицо.
   На камнях у воды лежали две перевернутые лодки-долблёнки. По берегу бродили айнские собаки, подозрительно похожие на волков, крупные, сутулые, с недобрым взглядом исподлобья. Невольно вспомнилась легенда о волке - предке айнов, которую рассказала Турешмат. Обернувшись, Шима увидел клети, в которых сушилась рыба и отдельно - разные травы. Значит, лосось уже пошёл.
   Шима приблизился к реке и осторожно нагнулся, всматриваясь. Под водой скользило множество быстрых, юрких тел. Это шёл первый лосось - сима. Шима шалости ради подобрал кость и бросил в реку. Тени метнулись в разные стороны, затем понеслись вверх по течению.
   Женщины дружно повернулись к нему.
  - Ой! - сердито крикнула Турешмат. - Нельзя!
  - Что нельзя? - удивился Шима.
  - Нельзя осквернять реку! Это грех, - промолвила одна из женщин. - Камуи* всё видит. Навлечёшь кару на себя и на нас тоже.
   Двое мужчин перевернули лодки и спустили на воду, ещё двое сняли с каркаса невод. Все четверо отчалили на лодках, отталкиваясь от дна шестами, и натянули меж лодок сеть. Несколько толчков - и артель скрылась за поворотом.
   Шима прошёл мимо домов и на окраине увидел... огород. 'Странно, - удивился исследователь. - Айнам несвойственно земледелие. Никак, русские научили. Что тут? Так и есть, картошка. Лук, чеснок, больше зелени нет. Капуста, морковка. Значит, айны носят японские кимоно и выращивают русскую картошку. Забавно'. Ноги подкашивались. Шима добрёл до жилища старейшины и уселся на бревно, привалившись спиной к соломенной стене.
   Лодки вернулись полные рыбы. Женщины потрошили её и вешали в клети. Тонко пищали комары. Шима наблюдал за стройной, осанистой фигурой дочки старейшины. 'Пройдёт несколько лет, и станет она такой же измождённой, как её соплеменницы. Уйдёт красота, будто её и не было', - думал он с досадой.
   Ночью не спалось, сильно мешала близость Турешмат. 'Надо уходить, - думал Шима. - Надо. Пора. Завтра скажу старейшине. Отряд должен работать где-то в этом районе. Айны наверняка знают, где именно'. А мысли упорно возвращались к девушке, красивой, гордой, работящей. 'Почему она не японка, почему? - изводился Шима. - Завтра же уйду. Сил больше нет... рядом с ней'.
   Утром решение пришлось отложить ещё на день: Шима чувствовал, что ещё не набрался сил для броска через сопки, покрытые тайгой. Он направился вверх по течению, заново привыкая к ходьбе, заставляя обленившиеся мышцы работать, готовя их к завтрашнему походу. Река, споро несущая желтоватые воды по каменистому руслу, стала ещё беспокойней. Поверхность словно вскипала, мелькали мокрые рыбьи спины, пробуждая в Шиме охотничий инстинкт.
   Выше по течению в реку впадал ручей. Лососёвый поток разделялся. Часть плыла дальше, часть заворачивала в приток. Вода в нём бурлила, как в котле, настолько плотно шёл лосось. Рыба теснилась, задыхалась, выпрыгивала из воды, ручей выплескивался из берегов. Шима разулся, кое-как преодолел приток, смеясь от сильных рыбьих тычков, и снова пошёл вдоль основного русла.
   Дальше лосося встречали пороги. Рыбины запрыгивали на ступени, бились о камни до крови, падали обратно и прыгали снова и снова. Наверху поджидали новые препятствия - отмели, заваленные булыжниками. Вода в ручье широко разлилась и бежала между камней. Рыбины, извиваясь, ползли по камням, друг по другу, добирались до воды и, избитые, устремлялись дальше.
   По пути повстречались айны, которые устанавливали на ручье ловушку ураи. Каменная загородка сужалась и заканчивалась плетёной мордой. Когда ураи набилась симой, рыбаки сняли морду и освободили ручей.
  - Не ходи в одиночку, на реке сейчас полно медведей, - предупредили мужчины.
   Шима не слишком опасался медведей во время нереста, но предупреждению внял и в котан вернулся вместе с айнами. Все в селении от мала до велика занимались разделыванием рыбы. Сытые собаки дрыхли на солнцепеке. Шима, окружённый людьми, остро страдал от одиночества.
   Вечером он объявил старейшине о своём решении покинуть котан. Сирикоро даже не скрыл блеснувшую в глазах радость.
  - Мои люди проводят тебя до японского селения.
  - Я должен вернуться в отряд. Он работает где-то поблизости, верно?
  - Твой отряд во владениях другого утара*. Это далеко, а ты ещё слаб.
  - Не настолько, чтобы не дойти туда, куда мне надо, - надменно произнёс Шима.
  - Дело твоё. Люди проводят тебя до того котана, там договоришься.
   Весь вечер Турешмат не смотрела в его сторону. Шима против воли нервничал и желал, чтобы скорее наступило утро.
   И утро наступило, иначе и быть не могло. Сирикоро, как и обещал, дал в провожатые трёх мужчин. Турешмат не показалась, попрощаться с ней не удалось. 'Да и как бы она со мной прощалась?' - злился Шима, глядя на высокую фигуру старейшины. Поблагодарить айна за гостеприимство и помощь, поклониться ему, как старшему, Шима и не подумал.
   Сирикоро мрачно смотрел, как высокомерный молодой японец удаляется в лес в сопровождении айнов. Потом старейшина вернулся в дом и уселся за низкий столик. Жена поняла, налила в японскую белую чашку рисовой водки, подала палочки икуниси. Старейшина пробормотал молитвы, макнул икуниси в сакэ и смахнул капли в сторону, макнул ещё раз - смахнул в другую, и так на четыре стороны. Просил айн хозяев земли, гор, воды и неба поберечь японского юношу и не наказывать за невежливость. Закончив ритуал, Сирикоро, придержав усы палочкой, выпил сакэ.
  - Вот так, - произнёс он, обращаясь к старшей дочери, не смевшей поднять голову за ткацким станком. - А ты сиди себе, девка. Не ровня. Тебе он не ровня, поняла? Ты - дочь старейшины, а он всего лишь японец.
   Над влажной, блестящей тайгой вставало солнце, и чудился в солнечном диске гордый лик Турешмат. 'Больше сюда экспедицию не пошлют, - думал Шима, шагая по чуть заметной тропинке следом за айнами. - Даже если пошлют - не приду сюда. Отдадут её замуж, и нечего смотреть. И жить она будет не здесь, а в другом котане. Детей нарожает...' Не хотел Шима думать об айнской девушке, но мысли о ней упрямо лезли в голову, не отогнать. 'Отдадут замуж, нарожает...' Ревность, играя, хватала парня за сердце, и болело оно куда сильней, чем отбитый бок.
  

* * *

   Пасмурный ноябрьский день свободно гулял по лесу холодным ветром, обдирал последнюю листву, обтрясал хвою с рыжих лиственниц. В воздухе порхали сиротливые мелкие снежинки. В котане царило оживление. Хаттори Кичиро придирчиво рассматривал соболиные шкурки - жемчужные, сапфировые, серебристые, вертя их на все лады. Его помощники деловито рылись в мехах, разложенных айнами на брёвнах. Хаттори отыскал в бледно-розовой шкурке чуть заметную потёртость, отложил и взял другую, цвета кофе с молоком. Эту портила проседь. Более ценные тёмные шкурки тоже были, но мех казался грубоватым.
   Лучшие меха перекупщики разбирают ещё весной, чтобы выставить на сезонные аукционы. Хаттори решил за бесценок забрать у айнов остатки с предыдущих торгов и предложить в Штатах на декабрьском пушном аукционе. Цены будут совсем не те, что весной, но без навара всё равно не останешься.
  - Одно позорище! В русских городах бездомные кошки - и те роскошней. Хоромы свои подметай ими, - Хаттори брезгливо отодвинул шкурки прочь.
   Сирикоро покосился на ружья, разложенные японцами на бревне рядом с пушниной. В ящике покоились боеприпасы, необходимые охотникам. На другом бревне лежали топоры с американскими клеймами, прочные неводы, упаковки с табаком, изящные деревянные гребни и дешёвая бижутерия. Невдалеке топтались привязанные плотные лошадки с мохнатыми бабками, навьюченные мешками с мукой и консервами.
  - Убирай хвосты, показывай головки*, - велел Хаттори.
  - Где хвосты? - ответил Сирикоро. - Хвосты вон лежат, я и не спорю, что это хвосты. На подклад сгодятся. А это - головки.
   Старейшина потряс связкой шкурок. Рыжеватый мех аппетитно отливал мёдом.
  - Это - головки? - вдохновенно возмутился Хаттори. - Старуху свою наряжай этой дохлятиной, ровным счётом ничего не потеряешь. Если продавец искусен в похвалах, значит, плох товар.** Я же знаю, есть у тебя товар получше, иначе ты бы не стал срамиться и устраивать торги, завидев меня ещё на горизонте.
   Сирикоро не хотел продавать лучшие меха, которые остались после весенних торгов для нужд утара, но айны нуждались в патронах и муке. Помявшись, он вынес из дома припрятанные шкурки. Хаттори требовательно протянул руку. Шкурки были сняты с крупных животных. Длинный мех шоколадного цвета мягко струился под пальцами торговца. Хаттори ухватил другую шкурку, смолянисто-чёрную, с голубым подшёрстком, с благородной проседью вдоль спины. Среди соболей пламенели червонным золотом и две лисицы.
   Пока торговались за каждую шкурку, Хаттори цепким взглядом рассматривал старшую дочь старейшины, которая вышла покормить собак. Мощные зверюги вертелись вокруг неё и толкали сильными боками. Турешмат выпрямилась и вскинула подбородок. 'Какая стать! - подумал торговец. - Не будь она айнкой, я бы решил, что она благородных кровей. Такую красоту нечасто встретишь. Её бы умыть, приодеть, да выщипать брови, и с ней можно показаться в хорошем обществе...' Хаттори проследил, в какой дом ушла девушка. 'Значит, она дочь Сирикоро. Хорошо'.
   Торги окончились, когда начало темнеть. Торговцы сняли с лошадей несколько мешков с провизией, а непроданные ружья увязали обратно. В котане осталось пол-ящика патронов, новый топор и несколько украшений для женщин. Такова была стоимость мехов, на которых Хаттори в Штатах неплохо погреет руки. Торговец велел отогнать лошадей в ближайшую деревню, а верховым остаться и ждать на улице вместе с его лошадью. А сам, прихватив мешок, направился в дом старейшины.
   Сирикоро любезно принял гостя, пригласив его за низенький столик. Жена поставила угощения: копчёную рыбу, рис, морской виноград*. Турешмат при лучине сучила пряжу. Хаттори ещё раз оценил её красоту при слабом неровном свете и вытащил из мешка бутыль с русским самогоном.
  - Я доволен торгами, - произнёс он. - Мы оба не остались внакладе. Весной наведаюсь снова. Где чашки? О, японские? Откуда?
  - Подарили ваши соплеменники. Давно, ещё до заключения Портсмутского соглашения, - невозмутимо ответил старейшина.
  - Мои соплеменники, я смотрю, много чего вам подарили. Верно ли, что при нас, японцах, порядка больше?
  - Верно, - важно кивнул Сирикоро, которого ни русские, ни японские порядки не устраивали.
   Пришлые люди вели себя, как хозяева. И те, и другие расхаживали по земле, издревле принадлежащей его утару, били зверя, ловили рыбу, валили деревья, не спрашивая разрешения старейшины. И никакого к нему, вождю, почтения. Русские не задавались вопросом, можно ли столько зверя бить зараз, а японцы на земле соседнего утара и вовсе построили свою деревню и распахали землю, согнав с неё зверье.
  - Порядок будет везде. Настроим городов, будут у нас больницы и школы, дороги всюду. Ты когда-нибудь поезд видел? А вот как проложим рельсы через твой котан, так увидишь... Шучу я. Давай-ка выпьем за удачную сделку.
   Сирикоро сбрызнул палочкой самогон на четыре стороны, задабривая духов, потом выпил. Ох, и крепок, гораздо крепче рисовой водки! Сирикоро крякнул.
  - Вот так-то лучше, - одобрил торговец.
   Хозяйка сунулась было налить ещё, но Хаттори отогнал её.
  - Пусть лучше твоя дочка поухаживает. Да не эта, а вон та, которая нитки сучит.
  - Не положено ей, - буркнул старейшина.
  - Налить японцу самогону - не положено? - удивился торговец. - Эй, красавица, налей-ка отцу и гостю.
   Турешмат бросила настороженный взгляд на отца, тот кивнул. С японцами лучше не ссориться. Девушка подняла тяжёлую бутыль и разлила самогон по чашкам, хотя чашка гостя была почти полной.
  - Как зовут?
  - Турешмат, - ответила дочь старосты.
  - Красивое имя. И голос у тебя необычный, низкий. Пойдёшь за меня замуж?
   Турешмат молча отвернулась и ушла к своим ниткам.
  - Ладно, шучу я. Хотя не совсем. Выйти замуж за японца - это честь. И родить от японца - тоже честь. Что мрачный такой, Сирикоро? Что заботит? Я вот вижу, огород у вас распаханный. Картошку сажали, да? А зачем сажали?
  - Как зачем? Чтоб зимой было что кушать утару, - резонно ответил старейшина.
  - Значит, кушать нечего? А почему так, Сирикоро? Что до дна не пьёшь? Обижаешь. Так почему утар до весны без огорода не дотянет? Вон сколько рыбы заготовили!
  - Зверя меньше стало. Нельзя его бить, иначе не будет зверя.
  - А почему? Почему зверя меньше стало?
   Торговец безошибочно попадал в самые больные места, и старейшина, медленно хмелея, становился всё более откровенным. Многие вопросы волновали вождя - вопросы, от решения которых зависело существование утара.
  - Русские поселенцы в своё время хорошо к нам относились. Я ещё мальчонкой был - приехала к нам молоденькая девушка, учила детей русскому языку, читать и писать учила. Книжек надарила с картинками. Власти лекарствами помогали. Даже браконьеров наказывали. Тут как-то раз перестрелка была айнов с русскими охотниками. Русские власти своих же и наказали.
  - Выходит, русские лучше нас, японцев?
   Сирикоро пьяно двинул плечом.
  - А кто вас разберёт... Наш утар раньше селился в другом месте. Русские для своих каторжан, у которых срок закончился, отмерили огороды прямо на нашей земле. Мы объясняем: мол, это наша земля, куда нам самим теперь деваться? А они - с чего вы взяли, что земля ваша? Российская, мол, земля. Загнали нас на камни со своими огородами. Нам деваться некуда, земли вокруг заняты другими утарами. Плотно селиться нельзя, иначе зверя не хватит, дикоросов не хватит прокормить всех. Так и пришлось с соседним утаром объединяться, куда же денешься. Всё равно детей меньше стали рожать... Русские лес рубили, пожар наделали, пушного зверя согнали. Ушёл соболь в другие места. А хуже всего - русская водка. Каторжане научили айнов самим её делать. Молодые парни до сих пор спиваются... В лесах бродили какие-то бандиты, приходилось быть начеку. Котан без присмотра не оставишь, надо было отряжать несколько мужчин с ружьями для охраны. А у нас каждая пара рук на счету.
   Сирикоро недобро покосился на бутыль с самогоном. Хаттори усмехнулся:
  - Мы, японцы, научим вас порядку, которого нет у русских. Приучили ведь вас к чистоте!
  - К морю наш утар не пускаете! Теперь в нашем томари* японская деревня, и нет нам выхода к берегу, где наши предки ловили рыбу. А вот русские власти запрещали своим рыбакам перегораживать сетями наши промыслы.
  - Но и налогами обложили вашу рыбку! Наши-то налоги пониже. Всё же мы, японцы - самая продвинутая нация в мире. Что же дочка твоя, ещё не решила стать женой японца?
  - Сосватана она, - отвечал Сирикоро непослушным языком.
  - А если бы не была сосватана, отдал бы мне её в жены?
  - Отдал бы, если бы она захотела.
  - Не-е, у нас, японцев, так не принято. Что значит 'захотела'? Как отец скажет, так и будет. Эдак дети родителей своих ни во что ставить не будут. Что, не слушается дочка?
  - Турешмат - послушная дочь, - возразил Сирикоро. - Летом она станет женой сына вождя другого утара.
   Хаттори приблизил лицо вплотную к длинным усам айна.
  - Послушай, Сирикоро, что значит сын вождя по сравнению с любым японцем? А я не любой японец, я знатный японец. У меня крупная сеть магазинов здесь, на Карафуто, и круглая сумма в банках Японии и Америки. Тебе что-нибудь говорят слова 'сумма в банке'?
  - Разумеется, - с презрением проговорил хозяин.
  - Так за чем же дело стало? Отдай мне свою дочь, жить будет, как королева. И тебя не забуду, ты же тестем мне станешь. Уважаемым человеком!
  - Хаттори-сан, я и так уважаемый человек. А вашего уважения мне не надо. Дочь моя пойдёт за того, кому обещана и кого любит. Всё, хватит.
  - Нет, не хватит, Сирикоро. Я не на пустом месте сватаюсь. Выкуп за неё отдам, все ружья, которые взял с собой, все патроны, весь порох.
  - Нам хватит того, что мы сегодня наменяли.
  - Твоя дочь в соседнем котане будет жить точно так же, как и здесь, трудиться с утра до ночи, красоту свою растеряет и быстро состарится.
  - Турешмат будет жить в почёте, как невестка старейшины. Быстро она не состарится, айны живут очень долго.
   Как ни уговаривал Хаттори старейшину, сколько бы ни подливал крепкой русской самогонки, Сирикоро отдать дочь не соглашался.
   Айнские дети уже смотрели десятый сон, когда Сирикоро уснул, сидя с выпрямленной спиной за столиком. Хаттори подивился, как можно спать, не падая.
  - Спасибо за гостеприимство, хозяйка, - поблагодарил он жену старейшины, сонно моргавшую в углу, и поднялся. - Турешмат, пойдём-ка со мной, скажу тебе несколько слов на прощанье.
   Турешмат растерянно оглянулась на спящего отца в поисках поддержки, не нашла её, помялась и вышла из дома вслед за гостем.
   Тучи разошлись и открыли звёздную громаду неба. На востоке над чёрными сопками зависла выпуклая луна. Под ногами захрустела прихваченная морозцем трава. Хаттори ловко заломил Турешмат руки, зажал рот и поволок к лошади, где ждали люди из команды.
  - Заткни ей горло чем-нибудь, - велел он одному из седоков. Помощник спрыгнул с лошади и затолкал в рот айнки какой-то плотный ком.
   Хаттори повалил девушку на землю и связал ей руки за спиной. Тело Турешмат бессильно извивалось. Хаттори забросил её поперёк лошадиной спины и вскочил в седло. Группа седоков, поблёскивая под луной стволами винтовок, поскакала прочь.
   Мать Турешмат посчитала неприличным, что дочь, тем более сосватанная, так долго беседует с гостем наедине. Вышла из дома - ни дочки, ни гостя. А-а-ай! Кинулась к мужу - не добудиться. И побежала по котану с криками - украли, дочь украли!
   Несколько мужчин утара срезали путь и вышли похитителям наперерез. Лошади почуяли в темноте людей, заржали и вздыбились, айны хватали их под уздцы. Японцы наугад хлестали напавших нагайками.
  - Верни Турешмат! - потребовал один из айнов.
  - Пуля тебе, а не Турешмат, - ответил Хаттори и выстрелил в воздух. Айны продолжали удерживать хрипящих лошадей.
  - Верни Турешмат, и можешь убираться отсюда. Больше нам от тебя ничего не надо.
  - Брось поводья, цуриканда*! - рявкнул Хаттори. - Хвосты кетовые сосать будешь собакам на смех!
   Он снова выстрелил. Лошадь под ним утробно хрюкнула и поволокла айна, цеплявшегося за поводья. Хаттори стукнул прикладом по маячившей в темноте голове. Поводья освободились. Турешмат низко завыла сквозь кляп. Кто-то выстрелил. Короткий возглас - и один из напавших рухнул под пляшущие копыта. Айны отступили, растворившись в тёмной тайге. Японцы подхлестнули коней, вслед засвистели стрелы.
  - Неприятностей огребут, поганцы, - выругался Хаттори.
   Одна из лошадей споткнулась и осела, ездок еле успел выдернуть ногу из стремени. Убедившись, что она мертва, он сел на другого коня позади товарища. 'Отравленные стрелы, - догадался торговец. - Они пользуются ядом суруку. Их счастье, что никого не убили'.
   Лошади уносили похитителей прочь.
   Команда Хаттори расселилась на ночь по домам в рыбацкой деревне. Сам он занял лучшее жилище, выгнав хозяев на улицу. Во дворе оставил двоих охранников. В доме он вытащил изо рта Турешмат кляп, развязал руки и больно схватил за волосы.
  - Значит, замуж за меня не хочешь? - угрожающе произнёс он.
   Турешмат молчала, замерев от страха. Патриархальный уклад утара воспитал в ней подчинение мужчине, но не это парализовало её. Хаттори внешне напоминал ей Шиму - вероятно, только тем, что тоже был японцем, только старше. И гораздо опаснее.
  - Раздевайся, - велел он.
  - Я другому сосватана, - чуть слышно прошептала Турешмат.
   Хаттори ударил её по лицу:
  - Дважды повторять? Папаша вконец распустил тебя, паршивая девка!
   Турешмат с силой втянула ноздрями воздух, преодолевая боль от пощёчины, и начала раздеваться.
  - Быстрее! - приказал Хаттори.
   Он взял её безжалостно и грубо, как животное. Турешмат задыхалась и скрипела зубами от невыносимой боли.
   Когда японец уснул, она, дрожа, тихонько оделась и выскользнула наружу. Один из охранников сильным тычком в грудь впихнул её обратно:
  - Куда торопишься? Мы, конечно, не против, но босс ещё разрешения не дал.
   Турешмат забилась в угол.
   Ранним утром пришёл отец. Хаттори велел впустить его. Сирикоро, вращая багровыми глазами, отыскал взглядом дочь. Турешмат метнулась к нему, но была отброшена рукой Хаттори.
  - Я пришёл за дочерью, - сказал Сирикоро. - Я забираю её домой.
  - Ты уверен? - ухмыльнулся торговец.
   За спиной старейшины предупреждающе шевельнулись охранники.
  - Так, как ты поступил, даже каторжане не поступали, - сказал айн, обдав торговца тяжёлой волной перегара. - Отдай то, что тебе не принадлежит.
  - Она принадлежит мне. Если ты считаешь по-другому - попробуй, докажи.
   Охранники громко захмыкали, чтобы гость не забыл об их присутствии.
  - Мы могли бы договориться по-хорошему, - продолжал Хаттори. - Я отдал бы тебе все ружья, которые сюда привез. Мы бы вели бизнес по-родственному. Теперь мне придётся договариваться с другими промысловиками. Кстати, люди из твоего утара преследовали нас и убили лошадь. Ты должен мне за лошадь, Сирикоро.
   Старейшина повторил:
  - Я забираю дочь.
   За спиной Хаттори стояла перепуганная Турешмат. Сирикоро шагнул вперёд с намерением отодвинуть торговца, но охранники схватили вождя за локти.
  - Отец! - вскрикнула Турешмат.
   Айн вырвался. Его предки были храбрыми, искусными воинами и в открытом бою часто били японцев. Он повалил Хаттори на пол, и тот внезапно увидел прямо перед собой страшную чёрную бороду, злобный оскал и совершенно безумные глаза. Мелькнул айнский охотничий нож. Один из охранников выбил нож ногой. Охранники вдвоём принялись стаскивать айна с торговца. Турешмат с причитаниями полезла в самую гущу, но её отшвырнули. Хаттори, по-змеиному извиваясь, выполз из-под свары, поднялся на ноги и брезгливо отряхнулся. Охранники тем временем вязали айну руки.
  - Вор! - с презрением рычал Сирикоро. - Прокрался в мой дом, как паршивый лис, и нагадил, пока темно и никто не видит. В потёмках и собачий помет не пачкает.**
  - Вон! - приказал Хаттори и движением брови указал на выход. Охранники поволокли айна прочь. Девушка бросилась за ними, но Хаттори подставил ногу, и она упала, воя от бессилия.
   Торговцы покинули селенье. Простолюдины и айны долго смотрели им вслед.
  
   Дорога до Тоёхары заняла шесть дней. Ещё десять длился кошмар супружеской жизни. Айнская дочь смирилась со своей участью. Не было никакого торжества, положенного по случаю свадьбы, никто из родственников мужа не пришёл познакомиться с ней.
   Хаттори жил в собственном двухэтажном деревянном доме, окружённом садом. Дом казался девушке невероятно огромным. Кроме хозяина, здесь жила прислуга, которую она поначалу приняла за родню, но быстро разобралась, что к чему. В прихожей стоял комод и зеркало в полный рост, пол покрывали новые циновки. На стене, оклеенной зеленоватыми обоями, висели черно-белые картинки, выполненные с необычайным мастерством. Айнка с любопытством их разглядывала: красивые дома с высокими загнутыми крышами, деревья и самого Хаттори с молодой женщиной под зонтиком. Прислуга объяснила, что это не рисунки, а фотографии, но Турешмат не поняла.
   На втором этаже находилось несколько комнат. В спальне стояла европейская кровать с деревянными спинками. Турешмат возненавидела её. По утрам она украдкой рассматривала синяки, которых после каждой ночи становилось все больше, а Хаттори ни одной ночи не пропускал. Потом рассматривать перестала. Синяком больше, синяком меньше... Он даже имя у неё отнял, называл Кэи - Почтительная.
   Однажды он заявился домой сильно выпивший.
  - Ты как меня встречаешь? - с порога напустился он на Турешмат. - На колени!
   Девушка послушно опустилась на колени.
  - Лбом в землю! Вот так.
   Хаттори водрузил ей на спину ногу в канадском зимнем ботинке. Подбоченившись, он полюбовался на себя в зеркало, поправил сбившийся галстук. Потом снял ногу и стал пихать ботинком айнке в лицо:
  - Разувай!
   Турешмат подняла глаза и спросила смиренно:
  - Хаттори-сан, почему ты так плохо со мной обращаешься?
  - Как заслужила, так и обращаюсь.
  - Хаттори-сан, я стараюсь быть хорошей женой. Я стараюсь тебя любить.
  - Стараешься любить? Неплохо сказано, - усмехнулся торговец. - Сроду не слыхал ничего подобного.
   Турешмат сняла с царственной ноги ботинок и теперь стояла на коленях, прижимая мужнину обувку к груди.
  - Разве я плохая жена? - спросила она в тоске.
  - Жена? - переспросил Хаттори, весело расхохотался, схватил её за косу и потащил к стене с фотографиями.
  - Вот моя жена! - ткнул он пальцем в фотографию женщины под зонтом. - А ты - ничто.
   Турешмат вскрикнула от острой боли: Хаттори с силой потянул её за косу вверх. Ещё больнее было от сказанных слов.
  - Не жена? Я тебе не жена? - переспросила айнка и сделала попытку вырваться. Хаттори отвесил ей пощёчину. Ботинок выпал из рук. Турешмат захлестнули обида и гнев.
  - Я хочу вернуться домой, - севшим голосом проговорила она.
  - Что? - Хаттори снова дёрнул её за косу и поволок по лестнице на второй этаж. Турешмат поняла его намерения и вцепилась в стойки перил. Голову, казалось, ожгло огнём, с такой силой Хаттори рванул за косу. Стоя на лестнице выше Турешмат, он заставил её подняться и снова хлестнул по лицу. Глаза айнки сузились и полыхнули. Хаттори получил в ответ затрещину, да ещё какую! Загнанная мышь укусила кошку!**
   Рука лесной девы умела быть увесистой и крепкой. Голова торговца мотнулась от удара. Он потерял равновесие и неловко плюхнулся на ступени. Турешмат бросилась к выходу. Хаттори нагнал её, намотал косу на руку, повалил на пол и начал избивать. Целенаправленно бил ногой, оставшейся в ботинке, попадая в лицо, в грудь, в живот - с остервенением и неистовой злобой. Турешмат хрипела, тщетно загораживаясь руками и ногами.
   Сорвав злость и запыхавшись, Хаттори ушёл наверх спать.
   К айнке никто не подходил, прислуга боялась навлечь на себя гнев хозяина. Девушка пролежала до утра, не в силах подняться на ноги. Когда окна чуть-чуть посветлели и в глубине дома послышались голоса прислуги, она доползла до стены и с трудом встала. По-старушечьи перебирая по стене руками, она дошла до шкафа и вытянула оттуда первое попавшееся косодэ*, доковыляла до выхода, и, преодолевая боль, кое-как обулась и открыла дверь. В прихожую хлынул морозный воздух, закручивая снежинки в замысловатом танце. Турешмат шагнула через порог. Больше она сюда не вернётся! Она отдавала себе отчет, что никто из японцев не станет помогать айнке, и что она никогда не доберётся до родного котана, но оставаться с Хаттори, который бесчестил её, больше не могла.
   Турешмат брела по улице, волоча ноги. Тяжёлая боль заглушала разум, и девушка ни о чём не думала, кроме этой боли. Ледяной ветер вцепился в тело, вонзая зубы всё глубже: чужая одежда не грела. По ногам время от времени текло что-то горячее.
   Уже совсем рассвело. Турешмат увидела скамейку и поняла, что больше не сделает ни шагу. Улечься она не успела: подошёл полицейский и потребовал документы. Турешмат отрицательно качнула головой. Ответить на простой вопрос, как её имя, она не сумела - язык не ворочался, да и больно было разговаривать. Полицейский, разумеется, не отстал:
  - Откуда на вас это косодэ? Оно дорогое... Украли? И украли после того, как вас избили. Пойдёмте в участок. Идти можете?
   Подошёл ещё один полицейский. Вдвоём они подхватили Турешмат с обеих сторон и повели по улице.
  

* * *

   Проснувшись по привычке ни свет ни заря, Шима собрался на рынок. Все равно больше не уснешь, и неважно, что не выспался.
   Утренний Тоёхара приветствовал его порывистым ветром с мелкой снежной крупой. Поздняя осень водила по небу широкими серыми рукавами, упрятав солнце в глубоких складках вата-ирэ*. Развозчики газет на велосипедах в такую рань уже успели наполовину опорожнить свои мешки.
   На рынок Шима пошёл пешком, по пути любуясь на город. Каждый раз, возвращаясь из экспедиции, он узнавал и не узнавал Тоёхару - столица губернаторства росла и хорошела. Торговцы открыли неимоверное количество магазинов. Под крышей почти каждого жилого дома стучало молотками, шило, пекло, плело и жарило кустарное производство. На углах ровных кварталов стояли колодцы под тесовыми шатрами. Большой буддийский храм надолго приковывал взгляд загадочной, неспешной красотой. Администрация Главного управления размещалась в двухэтажном кирпичном здании с множеством больших окон и гордо возносила к небу белый флаг с красным диском посередине. По улицам рысью бежали рикши, запряжённые в лёгкие повозки.
   На северной окраине сохранились ещё русские постройки с участками - заброшенные, обнесённые завалившимися заборами. Сиротливо держала крест большая покосившаяся церковь. Север застройщики пока не трогали - в отличие от южной стороны. Несмотря на обширные пустыри, улицы Тоёхары, пробегая мимо казарм гарнизона, тянулись далеко к югу, заранее захватывая пространство.
   На половине дороги Шима увидел... семенящую по тротуару живую куклу с маленьким зонтиком. Сообразил, что это не кукла, а гейша. Прехорошенькая, махонькая, с высокой сложной причёской, нежной шейкой и обнажённой верхней частью спины, гейша мелкими шажками шла от богатой пролётки, запряжённой поджарой лошадью, к чайному дому - носочки внутрь, пяточки наружу. Шёлковое переливчатое кимоно поддерживал широкий пояс оби, завязанный под лопатками пышным бантом.
   Редкие снежинки опускались на зонтик.
   'Ох, замёрзнет', - проникся сочувствием Шима. Ему казалось, будто он нечаянно приоткрыл дверь в сказку. 'Тоёхара процветает', - улыбнулся он про себя, провожая гейшу взглядом, полным восхищения.
   До рынка он не добрался. В груди что-то тяжко ухнуло и провалилось в живот. Сердце на миг остановилось, а потом сорвалось и застучало с утроенной силой. Не поняв сразу, что это - предчувствие встречи, Шима остановился и растерянно огляделся. И увидел... Турешмат. Потом увидел, что она страшно избита, и только потом разглядел, что её ведут двое полицейских, вернее, тащат по улице, держа под руки с двух сторон. Голова Турешмат безжизненно моталась. Можно было задаться вопросом, почему Шима воспринял происходящее именно в таком порядке и как он вообще её узнал, даже не видя лица. Об этом он думал потом, когда всё было позади. А сейчас, потрясённый, он шагнул навстречу процессии:
  - Турешмат!
   Голова перестала мотаться, и он увидел лицо - огромный кровоподтек. У Шимы оборвалось дыхание.
  - За что вы её избили? - в ужасе спросил он.
  - Вы её знаете? - строго спросил полицейский.
  - Да. За что вы... так...
  - Это не мы. Она в таком виде шла по улице. Может, вы объясните, что произошло?
  - Не знаю. Я видел её весной в котане. Как она сюда попала?
  - Пройдёмте-ка с нами в участок!
  - Как - в участок?! Ей нужна помощь, разве вы не видите? Я отведу её домой.
  - Пройдёмте в участок, - настаивали полицейские. - Надо составить протокол.
  - Какой может быть протокол?! Вы что, слепые?
  - Не слепые, - вздохнул один из блюстителей. - Ваши документы.
   Шима торопливо вытащил паспорт из рукава вата-ирэ и сунул полицейскому. Тот переписал имя, вернул документы и сказал:
  - Сегодня же явитесь в участок для показаний. Один справитесь?
  - Справлюсь. Я живу здесь, недалеко.
  - Значит, вы заберёте её к себе?
  - Да, конечно.
   Шима торопливо продиктовал свой адрес, принял от полицейских почти бесчувственную девушку, остановил рикшу и повёз её домой.
   Дома он осторожно уложил её на татами, накрыл двумя одеялами и растопил остывшую печь стобу.
  - Сейчас будет тепло, - ободряюще сказал он и вгляделся в безучастное, разбитое лицо девушки. - Турешмат, ты меня узнаёшь?
   Она слабо шевельнула губами.
  - Кажется, узнала... Я приведу врача. А ты лежи, отогревайся. И никуда не уходи, поняла? Кто ж тебя так, а?
   Врачей в Тоёхаре было мало, в каждой больнице - очереди. Даже заявление о том, что больная умирает, не помогло. Пришлось дожидаться конца приёма. Шима не уходил из больницы, опасаясь, что врач забудет или его вызовут в другое место. Заполучив эскулапа, Шима возликовал.
   Врач, озабоченно хмурясь, долго осматривал пациентку, а закончив осмотр, сообщил, что у неё кровотечение.
  - Кровотечение? Где? - переспросил Шима и тут же понял.
  - Немедленно везите её в больницу, - посоветовал врач.
  - Подождите... Турешмат, у тебя есть гражданство?
   Девушка, едва приоткрыв заплывшие глаза, смотрела непонимающе.
  - Ну, гражданство? Ты подданная микадо? - повторил Шима вопрос и сам на него ответил:
  - Нет, конечно, нет.
  - В больницу её без гражданства не примут, - подтвердил врач его опасения. - Купите в аптеке сухой крапивы, заварите, пусть пьёт. Укрепляющего купите. Больше ничем не могу помочь. В больнице тоже больше ничего бы не сделали, если вам от этого станет легче.
   Страшная догадка поразила Шиму:
  - Она может умереть?
   Вместо ответа врач вздохнул:
  - Пусть лежит, поменьше движения. Она горячая, но жара нет, это хорошо. Надейтесь на лучшее. Ребро сломано, но это не опасно, срастётся. Зубы целы. А побои заживут, ничего страшного.
   Врач выписал справку для полицейских. Шима проводил его, поставил на стобу чугунный чайник и понёсся в аптеку. Вернувшись, он залил кипятком крапиву и травы, какие продал аптекарь, поправил одеяло на спящей девушке. Не успокоился и привёл знахарку, но та, пошептав над айнкой, сообщила не больше лекаря. Турешмат, потревоженная новым осмотром, снова уснула.
   Ей снилось, будто за ней по снегу гонится медведь-шатун. Был он большой, чёрный и ободранный, и от него крепко разило псиной. Ноги айнки проваливались в снег, быстро бежать не удавалось, а зверь уже нагонял и дышал прямо в шею. Догнав, он навалился на неё и разодрал когтями. Турешмат увидела брызги собственной крови, но следующее видение напугало ещё больше: медвежья морда. И не морда это вовсе, а лицо Хаттори! Её убивал не медведь, а злой камуи. Она закричала от боли и страха, и сквозь крик услышала голос Шимы: 'Турешмат! Турешмат, проснись!'
  - Проснись, проснись! - умолял Шима, осторожно гладя лоб бьющейся во сне девушки, опасаясь прикосновением причинить лишнюю боль. Айнка открыла глаза.
  - Это всего лишь сон. Я с тобой, видишь? Ничего не бойся. На, выпей.
   Турешмат выпила отвар из крапивы, потом ещё один - укрепляющий. В груди горело огнём, в животе будто лежал тяжёлый, раскалённый кирпич, всё тело болело, а по ногам текло, стоило ей шевельнуться. Турешмат поняла, что происходит. Первая мысль - что зальёт кровью татами.
  - Не беспокойся, лежи тихонько. Никому в обиду не дам. Я под тебя полотенце подсуну...
   Как она могла подумать, что Хаттори и Шима похожи?! Лица разные, голоса разные... Она дрожала, Шима закутал её плотнее и подбросил дров в жадную печь. Стоит ей прогореть, и станет холодно.
  - Как ты попала в Тоёхару?
   Вместо ответа Турешмат хрипло кашлянула и охнула от острой боли в боку.
  - Ладно, потом всё расскажешь. Придумаем, что делать. Может, скажешь хоть, кто тебя избил? Мне ведь в участок идти надо.
  - Камуи, - с трудом проговорила Турешмат, скорчившись от боли.
  - Камуи? Злой дух? В Тоёхаре? Ничего не понимаю.
   Пришлось идти в участок ни с чем. Участковый выслушал скудные показания, составил протокол и приложил к нему справку от врача. Шима объяснил, что пострадавшая пока говорить не может.
   Вернувшись, он поменял под Турешмат полотенце, ужасаясь, сколько крови может быть в одном человеке. 'Неужели она умрёт?' - со страхом думал он, осмелев и гладя её разбитый лоб. Дал ей ещё отвару, потом крепкого чаю с сахаром, раскочегарил печь и поставил чайник снова. Потом налил в миску холодной воды, намочил салфетку и осторожно промокнул девушке лицо. Она смотрела на него с удивлением и благодарностью.
   Ночью Шима не спал, сторожил Турешмат. Она захотела по малой нужде - приподнял её и подсунул чашку. И время от времени менял полотенца. Эта ночь сблизила их гораздо сильнее, чем ночь любви...
   И чудо произошло, он её выходил: к утру кровотечение остановилось. Турешмат уснула и спала очень спокойно. Чудо легко объясняет пословица: сначала - уход, потом - лекарство...**
   Неделю спустя Турешмат стала ненадолго вставать и потихоньку делать домашнюю работу. Шима надышаться не мог от счастья. Девушка поняла, что такого обращения, как в доме Хаттори, здесь не будет, и немного успокоилась. Доверившись новому другу, она рассказала о своих злоключениях, умолчав только о страшной 'супружеской' кровати и насилии. Шима долго удивлялся рассказу.
  - Мне надо вернуться домой. Я не могу жить у тебя всегда, - сказала Турешмат.
   Шима скрыл огорчение, но он понимал, что айнка права. Ей необходимо вернуться туда, где она жила всю жизнь, в привычную обстановку. Было только одно существенное препятствие.
  - Наступила зима. Видела, сколько снега намело? Когда ты наберёшься сил для путешествия, тайгу совсем завалит снегом.
  - Я знаю. Что же мне делать?
  - Ничего, - улыбнулся Шима. - Живи у меня до весны. В мае я отвезу тебя в котан.
  - Я буду тебе мешать.
  - Не будешь, - отмахнулся Шима. - Видишь, хозяйки нет? Вот и хозяйничай. И лицо от меня не прячь. Подумаешь, синяк...
   Надо было снова идти в полицейский участок, причём не столько ему, сколько Турешмат, и Шима отвёл её туда.
   Она рассказывала на айнском языке, Шима переводил. Участковый собрался было писать, но, услышав начало, отложил перо. Когда айнка окончила повествование, участковый некоторое время смотрел в окно невидящими глазами, потом произнёс, обращаясь к Шиме:
  - Турешмат-сан прибыла в Тоёхару на заработки. Ночью на улице её избили неизвестные.
   Шиме стало неприятно.
  - Гунсо*-сан, на какие заработки она могла приехать? - спросил он. - И что приличной девушке делать ночью на улице?
   Участковый развёл руками.
  - Согласен, Хаттори неприятная личность. Но если мы притянем его к ответу за то, что он похитил и избил какую-то айнку, которая даже не является подданной микадо, получится громкий скандал, и всё наше управление останется без работы - нас поувольняют за клевету. И вас тоже. Или вы видели, как он её избивал?
   Шима сердито ответил:
  - Я не собираюсь пачкаться об Хаттори. Если ударишь по грязи, брызги попадут на тебя же**. А с него - как с лягушки вода**.
   Участковый продолжил:
  - Свидетелей нет. Сами понимаете, прислуга - не свидетели.
  - Ладно, пусть будет 'на заработки', - сдался Шима. - Но пусть это будет приличное заведение, чайный дом, например.
  - Приличное заведение не возьмёт на работу айнку без гражданства. Я понимаю, вы хотите ей помочь...
  - Гунсо-сан, запишите так: её нанял Киёмидзу Шима. Рано утром я послал её на рынок, и больше Киёмидзу-сан ничего не знает. А со слов пострадавшей напишите, что на неё напали два грабителя и отняли кошелек. Она испугалась, что хозяин её накажет, погналась за грабителями, и те её избили.
   Участковый так и написал, только заметил вслух, что косодэ на избитой девушке было целым, не порванным, хоть и запачканным кровью. Турешмат неловко поставила галочку внизу исписанного листа, куда указал полицейский. Шима подписал протокол, поблагодарил и поспешил откланяться.
   ...И всё же она мешала. Мешала тем, что Шима не мог привыкнуть к её присутствию. Особенно тяжело приходилось ночью, когда их разделяла только фусума. Он толком не спал, прислушивался невольно к каждому шороху за фусумой, боялся шевельнуться, чтобы она его не услышала. Сон отнюдь не спасал - образ прекрасной айнки не оставлял его и там.
   Всё когда-нибудь заканчивается. Кончилась и зима. В конце апреля Шима верхами повёз гостью обратно в котан. Турешмат стала неразговорчивой, ушла в себя, затаилась. Возвращалась она в родительский дом обесчещенной, ясно понимая, что отныне никому не нужна. Достанется её красота только времени, которое заберёт всё без остатка. Была у неё ещё одна причина для печали. Шима и не догадывался, что она тоже плохо спала с ним по соседству, горько размышляя ночами, насколько несбыточны её самые потаённые мысли.
   Шима, как и Турешмат, всю дорогу помалкивал. За время пути они отдалились друг от друга, занятые каждый собой. Меньше всего хотелось везти её в котан, но другого выхода не было. Почему, ну почему приходится растаптывать чувства?
   В деревне, которую Турешмат узнала издалека, Шима выведал у крестьян, что котана больше нет. Девушке ничего не сказал, пусть увидит своими глазами. Да и не мог сказать. Опасаясь встречи с дикими животными, он нанял двух крестьян для сопровождения, которые последовали за ними пешком.
   В лесу ещё лежал снег, а на болотах распустились большие белые цветы с жёлтыми пестиками*. Их любят медведи, поднявшиеся из берлог. Запах от изящных цветов стоял такой, будто в болотной жиже похоронили издохшее стадо коров. На подсохших солнечных склонах сквозь прошлогоднюю траву повылезли светло-зелёные шишки лопухов. В укромных затенённых местечках проклюнулись нежные ростки папоротника, свёрнутые в пушистые кулачки.
   На месте котана раскинулось другое село - японское. Новые хозяева распахали большие огороды, поставили пару лавок и даже начали строить школу.
   Шима боялся смотреть на Турешмат. Она неуверенно потянула его за рукав:
  - Шима...
   В её глазах дрожали испуг и растерянность.
  - Не отчаивайся, - сказал Шима, желая её поддержать. - Сейчас я расспрошу местных. Может, они знают, куда перебрался твой утар.
   Расспросы ни к чему не привели. Шима озабоченно хмурился. Если утар переселили, чтобы занять этот участок, о новом местонахождении должны знать в Тоёхаре. Но айны могли и сами покинуть насиженное место.
  - Турешмат, твой отец не собирался уводить отсюда утар?
  - Нет. Что же теперь делать?
  - Вернёмся в Тоёхару. Я как раз успею к началу экспедиции.
   Явно назревала проблема. Даже узнав, где находится утар, Шима не успеет отвезти туда девушку. А если не узнает... В любом случае придётся оставить её одну на целых три месяца.
   На тайгу неспешно опускались сумерки. В небе заходились в песне и шуршали в пикЕ бекасы. За деревьями в низинке, там, где шумел разлившийся ручей, дружно заквакали лягушки, словно какой дирижер взмахнул палочкой, начиная болотную оперу. Над кромкой леса тотчас полетел вальдшнеп, цвиркая влюблённо и нежно. Где-то в траве на открытом месте прятались самочки, на призыв отвечали скромно и коротко. В чаще старательно выводили трели ночные птахи. Весна вселила любовь в крошечные сердца, и маленькие птички пели о ней на весь лес. И лягушки тоже... Лес дышал весной и любовью.
   Мелкая живность хотела любви и любила изо всех сил, никаких препятствий не выдумывая. Зачем человек настолько всё усложнил?! Шиме хотелось кричать о чувствах, напрочь его измучивших - так, чтобы песня улетала за сопки, а ему приходилось молчать. Турешмат - айнка, и ей необходимо вернуться домой.
   А если узнать не удастся, куда ушли её родные? Не отпускала надежда, что так и будет. Сердце не слушалось разума. Тогда Турешмат некуда будет идти, и она... А там хоть трава не расти.
   Шима тряхнул головой, отгоняя сладкие мечты. Судьба Турешмат - с её народом, потому что она айнка. Когда полицейские доверили ему девушку, он взял на себя долг, который нужно исполнить до конца, и Шима не мог поступить иначе. Он понимал, что Турешмат обесчещена, но это вовсе не означает, что он, гордый Киёмидзу, имеет право уподобиться торговцу Хаттори. Нет, Шима не тронет её, не станет бесчестить и дальше. То, что близость с ней ничего не изменит в печальной её судьбе, вовсе не послужит оправданием. По крайней мере, в его собственных глазах.
  
   Чиновник миграционной службы в Тоёхаре сообщил Шиме, что власти собирались перевести утар Сирикоро в другой район, но айны снялись с места и ушли в неизвестном направлении.
  - Со временем утар обязательно отыщется. На Карафуто не останется незаселённых мест, а все айны будут проживать в отдельных селеньях, - добавил он на прощание.
   Пришлось возвращаться домой ни с чем и пересказывать вести Турешмат. Девушка слушала и согласно кивала головой, словно ожидала услышать именно это. В глаза она не смотрела, и Шима безуспешно пытался поймать её взгляд.
  - Ты так сильно хочешь вернуться в свой утар?
  - Мне больше некуда идти.
  - Твои родные когда-нибудь отыщутся. Я ухожу в экспедицию, живи у меня по-прежнему. Честно говоря, меня сильно беспокоит, что тебя придется оставить одну. Если бы ты имела гражданство, всё было бы гораздо проще.
  - Мне никто не даст гражданство, - безучастно ответила Турешмат.
  - Почему же? Всё не так безнадежно. Если ты обратишься с просьбой о гражданстве, тебе наверняка откажут. Но если заручиться поддержкой японца, то шансы есть.
  - Шима, зачем мне гражданство? Меня больше заботит, что ты надолго уедешь, а я буду несколько месяцев без тебя.
  - А знаешь, что заботит меня? Что я вернусь, а тебя нет. Что ты меня не дождёшься. Узнаешь, где твой утар или любой другой, и уйдёшь. Ты меня дождёшься, Турешмат?
   'Дождётся, дождётся, дождётся!' - торопливо шелестел весенний дождь, хлынувший вдруг и накрывший беспокойный город.
  

* * *

   Шум дождя, всегда усыпляющий ночью, сейчас не давал заснуть. Хаттори Кичиро ворочался, зябнул в холодной постели, злился на непрошеную бессонницу. Дождь застал его вечером, когда Хаттори, возвращаясь из магазина, уже подходил к дому. Первые капли прошуршали по саду, словно кто-то пробежал за спиной, потом на мгновенье стихло, и тогда торговцу в сумеречных голых кустарниках померещился Сирикоро, пригнувшийся, будто тигр перед прыжком. Тут обрушился ливень и скрыл кусты, и Хаттори, втянув голову в плечи, побежал к дверям.
   Он, как обычно, заснул сразу, как только лёг, и приснилась ему Турешмат. Обнажённая айнка, заливисто хохоча, убегала от него по высокой траве, маня зазывным взглядом и ускользая из жадных рук. Нечёсаные волосы метались по спине, словно грива неприрученной лошади. Ноги Хаттори путались в траве. 'Проклятая ойран*, - думал он, свирепея. - Поймаю - убью!' Травянистое плато круто обрывалось в море. Айнка остановилась на самом краю и обернулась. Хаттори настиг её и вцепился в волосы, но она вывернулась и полетела с обрыва. Нога Хаттори угодила в пустоту, и он внезапно ощутил, что тоже падает. Сон прервался вместе с криком ужаса.
   И теперь ему не спалось. Когда Турешмат исчезла из дома, Хаттори не стал её искать. Он не хотел столь сомнительным способом привлекать к себе внимание, да и не очень-то его волновало, что с ней случилось. Торговец умел отгораживаться от неприятных воспоминаний и забывать о связанных с ними людях. Это было удобно: никаких душевных терзаний, никаких угрызений совести.
   Торговец перевёл мысли на предстоящую поездку в Штаты и начал незаметно задрёмывать. Высотные здания Америки смялись под сопками Кюсю, впереди разостлался пологий склон, сплошь заросший травой. И опять от Хаттори убегала обнажённая Турешмат, только теперь он гнался за ней не один. Торговца обогнали двое незнакомых мужчин... Турешмат обернулась, и Хаттори увидел лицо жены. 'Так это, оказывается, Киоко?!' - изумился он. Мужчины настигли его жену, и та расхохоталась, игриво отбиваясь от жадных рук. Хаттори бросило в жар, и он проснулся, задыхаясь, весь в испарине.
   Дождь по-прежнему настырно барабанил в окно.
   Сон показался Хаттори значимым и вселил тревогу. Жена не желала ехать на Карафуто, жила на Кюсю и своим присутствием его не обременяла. 'Что она без меня поделывает?' - думал торговец, позабыв о Штатах.
   А за окном беспокойно шуршал по саду и упрямо шептал неугомонный весенний дождь.
  
  
  _________________________
  
  Отомари, Тоёхара, Маока - ныне города Корсаков, Южно-Сахалинск, Холмск.
  Камуи - сверхъестественное существо, божество в мифологии айнов.
  Утар на айнском языке - группа людей, живущая в одном посёлке.
  Шкурки наилучшего качества называются 'головки', худшего - 'хвосты'.
  Томари на языке айнов - залив, лагуна.
  Цуриканда в айнской мифологии - вредоносное божество в облике медведя-людоеда.
  Косодэ - зимнее кимоно, в котором между подкладкой и материей делается прокладка из шёлка-сырца.
  Вата-ирэ - зимнее хлопчатобумажное кимоно.
  Гунсо - сержант японской армии.
  Временнокрыльник камчатский, он же лизихитон, в просторечии 'медвежье ухо'.
  Ойран - проститутка.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"