Аннотация: В первоначальном виде опубликовано в газете "Сахалинский моряк" в 2001 г.
Маакорф прислушался к шуму города, который вражеским больше не числился. Разумеется, шум был не тем, каким он остался в памяти зардановского снайпера со времён уличных боёв, но и ничем не отличался от нынешних звуков в родном послевоенном Зардане. Маакорфа сюда пригнало любопытство: что изменилось в городе, на улицах которого он когда-то воевал?
Прошло два года после окончания войны. Город ещё не был отстроен, всюду среди молодой жизнестойкой зелени темнели руины. В остовах зданий жили люди, кое-где ветошь стыдливо прикрывала оконные проёмы. Несмотря на разруху, улицы были чистыми: жители любили свой город. В жестоких боях они отстаивали каждое здание, теперь же на улицах с засыпанными воронками не валялось ни одной бумажки.
Ноги несли Макорфа по знакомым местам, туда, где он уже был... И везде, куда бы он ни пришёл, строились новые здания, а уцелевшие стояли в лесах. Бывшие враги даже деревья кое-где насадить успели. И цветы... Да, город был любим. Запах тоже был другой, такой же, как и в Зардане. Это делало места боёв совершенно неузнаваемыми и, как ни странно, ограждало зардановца от лавины тяжёлых воспоминаний.
Дрянной была та война, 'брат на брата', и развязали её люди посторонние, не имеющие к стране никакого отношения, для которых война на другом континенте - всего лишь бизнес. Маакорф понял это раньше, чем окончились военные действия, поняли это и его товарищи по оружию, многое объяснили командиры.
Город, куда приехал снайпер из Зардана, назывался Апреск, и одно только название заставляло зардановца кривиться, как от старого, плесневелого лимона.
Понять оказалось проще, чем остыть от ненависти.
Маакорф, сторонясь людей, долго бродил по неузнаваемым улицам, по заросшим развалинам, словно искал что-то, а что искал - не знал и сам. И не заметил, как ступил на растрескавшийся асфальт парковой аллеи. В глубине парка играла музыка. Маакорф бессознательно пошёл туда, думая о своём, не обращая больше внимания на толпы отдыхающих - сторониться их стало невозможно. Парк звенел весёлыми голосами, шелестел листвой, дети с криками бегали по траве, хрустели яблоками, за деревьями и запущенными, сильно разросшимися кустами угадывались скамейки с отдыхающими. Маакорф со времён войны не любил большое скопление деревьев, и даже на широкой аллее среди толпы его так и подмывало оглянуться.
Источником музыки оказалась дискотека. Молодёжь танцевала, многие были в военной форме. Вид вражеской формы вверг зардановца в пучину плохого настроения, захотелось немедленно покинуть город. Вражеский город! Какого чёрта он сюда притащился?! Маакорф повернул обратно, но тут среди ровного гула голосов он внезапно различил один, знакомый, и остановился, как вкопанный. Этот голос два года назад он слышал в лагере партизан. Голос, который звонкой высотой тогда неприятно удивил зардановца, схоронившегося в лесных зарослях. До сих пор его обманывали тонкие шея и запястья, торчащие из слишком большой военной формы, детально рассмотреть вражеского снайпера в оптику не удавалось, и Маакорф принимал его за мальчишку. Зардановец охотился на этого пацана-снайпера, стрелял в него и ранил. Голос давнего противника удалось услышать позже, во время операции против партизан, когда зардановцы вплотную подобрались к лесному лагерю. Голос противника, которого Маакорф пометил пулей.
То, что личный враг Маакорфа - женщина, удалось понять по смеху, приглушённому привычной осторожностью, но женские высокие обертоны прорывались сквозь осторожность. Эта женщина хладнокровно забирала жизни его товарищей по оружию, его друзей, высматривая их сквозь оптику снайперской винтовки. Женщина с тонкой шеей и высоким звонким голосом, приглушённым войной. Маакорф отчётливо представил тогда, как хрустнут шейные позвонки под его ладонью...
Партизанский отряд с потерями прорвался сквозь засаду, и с ним ускользнула женщина-снайпер.
Маакорф подошёл к скамейкам сзади и тотчас разглядел знакомую тонкую шею.
Разумеется, женщина-снайпер нарядилась не в бесформенный грязный балахон. Лёгкое платье, пламенеющее розовато-белым под лучами вечернего солнца, оттеняло едва загорелые тонкие руки и узкие плечи. Высоко зачёсанные волосы открывали маленькие уши без серёжек. Рядом неловко топталось несколько парней, она беседовала с ними и смеялась, и высокие обертоны смело рвались на свободу.
Маакорф выровнял сбившееся вдруг дыхание и обошёл скамейку. Смех смолк. Парни подобрались высокие, но он был выше ростом и раза в полтора шире. Зардановец не обратил на них внимания, он смотрел ей в лицо. Сейчас, при солнечном свете, он убедился, что не ошибся тогда, ночью, что она молода, чересчур молода для войны. Её глаза он видел впервые, большие, серые, ещё видел, как на такой близкой и теперь уже доступной шее билась чуть заметная жилка. Только потом он заметил, что серые глаза на него смотрят.
Глаза, ясные, прозрачные, были старше лица. Улыбка застыла, а посерьёзневшие серые глаза распахнулись, как два колодца.
Сколько раз эти глаза-колодцы щурились, выбирая очередную жертву? От ног до самой макушки Маакорфа поднялась кипящая волна.
Здесь убивать нельзя.
На танцплощадке играл вальс, и Маакорф всё так же молча протянул ей руку. Парни возмущённо загоготали, как гуси на подворье, но он не обратил на них внимания, и они, сконфузившись, отступили. Он взял её за талию уверенной рукой, в ладони другой утонули тонкие пальцы, столько раз нажимавшие на спусковой крючок и оттого оказавшиеся неожиданно жёсткими. Снизу вверх в лицо ему смотрели серьёзные глаза, которые как минимум два года, сощурившись, искали цель.
Она тихо назвала своё имя, он назвал своё. Не всё ли равно, как её зовут! Зато он помнил имена всех своих товарищей, сражённых из её винтовки. Эти имена стали всплывать в памяти, и он сильнее сжал крепкий, прямой, как копьё, стан, и вдруг ощутил, как сильно бьётся её сердце. Пора уводить её отсюда...
Они сошли с танцплощадки и направились в темнеющую глубину парка, беседуя о чём-то несущественном. Вернее, говорила она, а он молчал.
Она остановилась:
- Вы когда-нибудь улыбаетесь?
Чего ради он будет улыбаться?
- У вас светлые волосы и глаза, а лицо тёмное, как туча, - сказала она и засмеялась, привычно приглушив смех. В партизанском лесу шуметь нельзя...
Толпы людей поредели. Маакорф ждал.
Они оба обладали тренированным слухом. Это спасло зардановца от удара ножом в спину. Маакорф с девушкой метнулись в сторону. Зардановец увидел юнцов, которые отступили на дискотеке, только теперь их стало в два раза больше. Короткий юношеский возглас - и нож оказался в руке снайпера.
Парни тоже воевали, но Маакорф воевал гораздо дольше. Каждый из напавших получил своё, кое-кто - по несколько раз, в два-три захода. Свора бросила скорченных на земле товарищей и, изрыгая оскорбления, скрылась за деревьями. Трофейный нож зардановец спрятал в одежде.
Девушка вовсе не выглядела испуганной. Скорее, виноватой.
Он выжидающе смотрел на неё и думал о том, что они сейчас совсем одни - вокруг никого не было. Девушка истолковала молчание по-своему и добавила:
- Я могу зашить её дома.
- А как же твои домочадцы? - вдруг усмехнулся зардановец и крепко взял её за руку, а его глаза опасно сузились.
Тонкие пальцы дрогнули в его ладони. Девушка вскинула на него несмелый взгляд и тихо сказала:
- Я живу одна.
Маакорф внезапно понял, чего хочет на самом деле. Кроме отмщения, разумеется.
- Да, - сказал он.
Они двинулись прочь из вечернего парка, и звуки музыки и смеха замерли вдали.
- Почему ты живёшь одна?
- Моих родителей убили в самом начале войны. Сразу, как только зардановцы ворвались в город. Они были в числе первых погибших. А потом погибли все мои родные. Я осталась одна, совсем.
- Что же ты делала?
- Воевала.
- Ты?
- Да, - она невесело усмехнулась. - Хорошо, что война, наконец, кончилась.
- Ты убивала?
- Да.
'Убивала, и много. По несколько человек в день, - с удущающей злобой подумал он. - Как она в этом признаётся! Скромно, по-девичьи'.
- Меня научили стрелять, когда мне было тринадцать лет, - услышал он.
- Не страшно было? Убивать не страшно было?
Она смотрела на него умоляюще, с тоской. Ответила:
- То была война. Ты ведь тоже воевал, я это вижу.
Они зашли в квартиру, и дверь громко захлопнулась. Маакорф не мог больше ждать и притянул её к себе. Она не сопротивлялась, только глядела на него сияющими глазами-колодцами, прозрачными и глубокими, опасными. Полностью погрузившись во власть огромного человека, она сама обвила руками его крепкую шею. Он хищно стиснул её руками, оторвал от пола и понёс на диван.
Маакорф проснулся очень рано. Сквозь окно без занавесок несмело пробивался рассвет. Первое, что увидел Маакорф - глаза, устремлённые на него. Она заметила его пробуждение, приподнялась на локте и улыбнулась.
- Сколько тебе лет? - шёпотом спросил он.
- Девятнадцать.
- И ты воевала с тринадцати лет?
- Да, как только научилась стрелять. Вообще мне кажется, будто я всю жизнь прожила на войне, и больше ничего не было. Почему ты всё время об этом спрашиваешь? Расскажи лучше о себе.
- Это тоже будет рассказ о войне, - ответил он, обводя глазами убогое жилище в полумраке. - Скажи-ка лучше, у тебя есть парень?
- Был. Его тоже убили.
В её шёпоте явственно прозвучала мольба. Маакорф уселся и притянул девушку к себе за лебединую шею. Та думала, что он хочет её поцеловать, улыбнулась и прикрыла глаза. На обнажённом девичьем плече слабо белел шрам - давний аванс Маакорфа.
- Я зардановец, - прошептал он ей в губы вместо поцелуя.
Большие серые глаза открылись.
- Зачем ты так шутишь?
- Я не шучу.
Она рывком отодвинулась и тоже села.
- Это правда?
В звенящем голосе не было страха. Рука зардановца взметнулась и резким ударом в лоб швырнула девушку на пол. Маакорф бросился сверху, перехватил метущиеся руки, рывком перевернул её ничком, заломил руки за спину и коленом придавил выгибающееся тело. Девушка пыталась сбросить его с себя, рыча от унижения и ненависти. Маакорф двумя рывками подтянул её ближе к вороху одежды на полу и вытащил нож. Отпустив ей руки, он схватил свою жертву за волосы и дёрнул голову назад. В полумраке блеснули вывернутый глаз и оскаленные зубы. Девушка с хрипом рвалась, одной рукой бессильно скребя по полу, другой вцепившись ему в колено.
- Ты убила моих братьев. Помнишь? - прошипел зардановец.
Разгоралось раннее утро. Прохожих на улице было мало. Никто не обращал на него внимания. Он стоял, засунув руки в карманы, и смотрел вверх немигающим взглядом. Небо мерцало и засасывало. Торопиться было некуда. Промедли он на долю секунды, и эта девушка убила бы его самого. Четыре года она убивала его товарищей, его друзей! Сам он воевал гораздо дольше, с самого начала. Все восемь лет, от начала до конца. Впервые ему пришло в голову, что он убил в два раза больше врагов, чем она. Но ведь то была война!
Как же всё-таки её звали?! Он смотрел в небо, но видел только прямой ответный взгляд.