За окном постепенно темнело, ночь всё вернее вступала в свои права, зажигая далекие, но такие близкие моему сердцу, звёзды. Лампа на столе давала ровный тёплый свет, согревая и успокаивая. Карандаш едва касался бумаги, штрихи ложились легко и ровно, и постепенно на листе проявлялась пока не ясная фигура. Вероятнее всего это будет девушка, уставшая, коленопреклоненная, но не сломленная. А может и нет. Может это будет скрипач, вдохновлёно играющий старую, почти забытую мелодию. Может быть.
Я редко рисую сам. То есть рисую-то я часто, но в большинстве это просто перерисовывание картинок с одной поверхности на другую, как копировальный автомат. А вот так, без оригинала перед глазами, по-настоящему, я почти не рисую. Не могу. Иногда, конечно, накатывает такое чувство, когда хочется схватиться за карандаш и рисовать, рисовать, рисовать... но как редко это бывает.
Сегодняшняя ночь особенная, в этом отношении. Сегодня мою грудь снова распирает этот странный коктейль мыслей и чувств, и вот уже карандаш в своём невесомом танце легко скользит по бумаге, оставляя едва заметные следы. Каждый такой рисунок для меня особенный. За десять лет их набралось, хорошо если, пять листов.
Я рисую в графике. Это немыслимое сочетание чёрно-белых граней, торжество стальных оттенков и неистовая страсть переплетения светлых бликов и тёмных пятен на матово-белой бумаге, создающее в итоге отражение твоих мыслей в готовом рисунке.
Что у меня получится в этот раз, стараюсь не думать, просто позволяю рукам жить собственной жизнью, где-то убирать, где-то подчёркивать, где-то растушевывать. Голова легка и свободна от посторонних мыслей, а гдё-то на краю сознания бьётся в висках незнакомая, но такая родная мне мелодия. И нет никаких проблем, стеснительности или хамства. Есть только ночь, лампа, бумага и карандаш, ну и ещё мои руки, куда же без них.
В такие моменты сам себе кажешься всего лишь бездумным проводником высшей, чуть ли не божественной, воли, и руки сами собой порхают над раскрытым альбомом, и в сплетении угольно-чёрных нитей проявляются города, лица, цветы или просто замысловатые фигуры.
И вот последний штрих ложится на бумагу, завершающей лаской прощального прикосновения, и рисунок распускается перед глазами, словно диковинный цветок.
Что же я вижу, впервые, посмотрев на него? Хаос. Хаос чёрно-белых линий из которых постепенно вырисовывается лицо, моё лицо с серо-стальными глазами, пепельно-серыми волосами и бледной кожей, на которой играют тени настольной лампы.
И постепенно затихает музыка, последними аккордами даря покой и опустошённость, как после тяжёлой работы. Поднимаю отяжелевшую голову и смотрю в окно. А на улице разливаются серые предрассветные сумерки.