Едва оставшись один, он бросил чемодан в угол и прямо в мокрой одежде повалился на хрустнувшую ржавой сеткой койку. Ткнулся носом в колючее казённое одеяло. Запах влажной шерсти, запах многодневной пыли... Единственное минуту назад желание - спать - пропало: взбунтовалась память. Он напряженно сел, бессмысленно теребя пуговицу: надо бы в ванну, смыть дорожную пыль и прилипчивое наваждение, но в душевой приюта сегодня женский день. Надо бы раздеться и лечь, но насквозь промокший и заляпанный рыжей грязью светлый дорожный костюм как будто оставался его последним доспехом перед...
Синее сукно на столе, и только что задранный от гордости нос упирается в столешницу, источающую запах пыли, старой шерсти и пролитых чернил. Привет, землячка! Фабрика в моём родном городе тоже производит шерстяную ткань, много-много шерстяной ткани, идущей потом на все эти столы, мундиры, одеяла, крашеные в набивший оскомину казённый синий цвет. Если сейчас сказать нет, братик, куда мы пойдём? Без дома, без денег, со справкой об окончании пяти классов? Через год половина моих бывших однокашников будет пасти овец, а другая половина - вскакивать впотьмах под сиплый гудок ткацкой фабрики, кроме разве что Уинри... Нет, нельзя здесь, сейчас, думать ни о ней, ни о брате, он сам... Это всё равно, что вывалять их в этой грязи...
Тот, кто позади, медленно, очень медленно, наматывает его косицу на кулак, и невольно приходится запрокидывать голову. Фюрер Бредли осуждающе смотрит с портрета. Дальше - тяжёлый взгляд синих глаз - никуда не деться от этого цвета. Медленно, очень медленно, заставляя голову запрокинуться ещё дальше, тяжёлая рука ложится на шею, а другая начинает тягучее движение где-то у ключицы, следуя за изгибами стальной пластины переваливает через плечо и плавно течёт вдоль беззащитной спины. "И неправильно ответил на последний письменный вопрос. Но я-то знаю, чего ты на самом деле стоишь, и замолвлю за тебя словечко, только ты..." Резкий толчок, роняющий его лицом на стол. Вспорхнувший листок где-то там, за краем стола, словно за краем горизонта, невидимый, беззвучно опустился на синюю ковровую дорожку... Одна часть мозга фиксирует всё, что вываливают на неё вдруг невероятно обострившиеся пять чувств. Другая мечется и кричит. Как?! Что?! Нет?! Что же делать?! Шок. Абсолютный. Парализующий ужас. Бесцеремонные чужие руки, от которых нет никакого спасения. Неужели нет никакого спасения? Если сейчас... Он почти физически ощутил, как локоть правой, стальной руки врезается в рёбра полковника, и прикосновение шерстяной ткани, и тёплой плоти, и хрупких костей под ней, словно металл может чувствовать... только представил... И закусил до крови губу - но что тогда? Терпи. И это, чёрт побери, только начало!!!
Скрип двери за спиной - как отмена смертной казни.
"Зайдёте ко мне после экзаменов, господин Элрик", - бесстрастно и сухо говорит полковник. Эд, взмокший, красный, растрёпанный, выбегает в коридор, едва не оставив в спешке плащ.
С тех пор он долго боялся оставаться с начальником один на один, особенно после неудачной попытки смыть оскорбления кровью. Не однажды на его плечо во сне ложилась тяжёлая рука и бесстрастный голос произносил: "Долг платежом красен..."
Эдвард с трудом стянул мокрые вещи, надел сухую смену белья и потянул проклятое одеяло, чтобы завернуться в него. Стоявшую в изголовье подушку нацепил, как треуголку, и глянул в мутное зеркало: вот так и пойдешь инспектировать, хорош, да, а чаю горячего всё-таки не мешало бы.
Немножко развеселился, представив лица встречных, но в изголовье смятой кровати обнаружилась синяя пижама, какие выдавали воспитанникам. Это было уже что-то. Она к тому же и впору пришлась. Эд, морщась от холодных прикосновений, натянул обратно мокрые боты и поплёлся разжиться кипяточком, а то и едой.
Все здания государственных приютов строились по единому проекту, разве что стандарты время от времени незначительно менялись. Это был один из первых, построенный ещё при фюрере Мустанге, почти сразу после войны с Кретой. Спальни и лазарет находились по одну сторону учебного корпуса, а столовая и рабочие корпуса - по другую. Эда как раз поселили в одной из пустовавших спален мужского этажа, стандартной "четвёрке". За кипяточком придётся идти через учебный корпус, где сейчас вовсю идут занятия. В пижаме. Дай бог, чтоб не было перемены - к чему нам лишние свидетели?
И уж никак не ожидал, что всё получится именно так. Уже на подходе к столовой Эд услышал за спиной неприятный женский голос, и цепкая лапка ухватила его за плечо.
- Эй ты, бесштанная малявка! Почему не на занятиях? Почему не в форме? Это ещё что такое, я спрашиваю? - вторая старушечья лапка мелькнула где-то на краю поля зрения и, вцепившись в волосы, за косицу развернула к себе "нарушителя".
Эд увидел высокую, прямую как палку, "классную даму" старой закалки в форменном платье, какие отменили к обязательному ношению ещё десять лет назад, только уже без знаков различия.
А напротив оторопевшей женщины стоял какой-то воплощённый педагогический кошмар: размером с некрупного ученика, косматое и небритое существо, в застиранной ночной пижаме, раздолбанных ортопедических ботах, и при этом с какой-то царственной осанкой. Правая рука сжимала ручку небольшого потрёпанного чемодана, а левая крутила на цепочке серебряные карманные часы, подвешенные к широкому армейскому ремню, надетому прямо поверх пижамной курточки. Из пасти существа торчал пожёванный шнурок от ворота пижамы, а на лице было такое выражение, как у неожиданно разбуженного лунатика.
"Чур меня!" - ясно читалось в глазах учительши.
Существо отпустило часы и протянуло даме руку, обтянутую грязной белой перчаткой. Потом, подумав, стянуло перчатку зубами и произнесло низким, властным, хорошо поставленным голосом:
- Прошу извинить мой внешний вид: издержки путешествия. Агент Восточной страховой компании, Хоэнхайм. Господин директор в курсе, просто, видимо, ещё не успел всех уведомить...
А про себя подумал: надо будет обязательно добыть школьную форму, если придётся шифроваться, хотя бы со спины... и издалека...
Педагогика Аместриса не отличалась разнообразием, но вот дети... Были они какие-то пришибленные, как неживые. Эд попал в самую гущу перемены. И никто из них не смеялся, увидев этакое чучело. Ни один.
Часть первая
Сырость была ещё страшнее холода. Мундир отяжелел вдвое и не грел, а резкий ветер поздней осени выдувал последние остатки тепла. Эд и Рой выбирались из окружения. Разжечь костёр и обогреться - какая простая и опасная мысль. И всё же Эд не удержался, чтобы не поддеть полковника.
- Почему вас не назвали Вечно бесполезным алхимиком? Эх, огоньку бы сейчас!
Он сидел на неудобных, но относительно сухих корнях большого дерева, привалившись спиной к стволу, ощущая, как ледяное железо вытягивает жизнь из остатков его маленького тела, и порой проваливаясь в беспокойный сон. Силой воли заставлял себя выныривать на поверхность чёрного омута. Вторые сутки ждал подвоха. Хотя их с полковником уже давно связывало что-то вроде боевой дружбы, несмотря на постоянные перепалки. Вот, кажется, и пришёл конец этой зыбкой дружбе.
-... наступит переохлаждение, ты же с медициной знаком лучше меня. Иди сюда, вдвоём теплее.
- При одном условии, полковник, - Эд как будто шутит, но на самом деле сейчас как взведенная пружина. - Вы повернётесь ко мне спиной, и если вздумаете распускать руки, я сломаю их обе! И ещё нос! - он уже почти кричит.
На другой стороне поляны, где в предрассветных сумерках белеет перевязанная голова Мустанга, раздаются странные булькающие звуки. Это полковник, зажимая рот руками, давится от смеха.
А ведь действительно холодно.
Прошлый день они провели в стогу сена, и у Эда вся левая рука в синяках: не спать... как это будет пошло... на сеновале...
Нервы ни к чёрту. Уже пару лет он не закатывал своих знаменитых на весь штаб истерик - всё же он уже не ребёнок.
- Я уже не ребёнок, и я уже не так беззащитен, и давно вас не боюсь! И перестаньте ржать на весь лес, не то сюда сбежится вся армия Креты.
- Надо же, - утирая выступившие от смеха слёза, пробормотал Мустанг. - Ты до сих пор меня боишься, малютка Эд! Как же я был прав! Успокойся, ты не в моём вкусе, я ни разу не изменял своим девочкам. Просто когда я увидел тебя во второй раз, золотой ребёнок, я понял, что ты абсолютно без тормозов, и что скоро тебя окончательно разбалуют, а кто-то должен же заставить тебя работать...Нужен был шок, нечто такое... выбивающее почву из-под ног, вгоняющее в совершенный ступор. И у меня, кажется, получилось. В этот момент кулак молниеносно оказавшегося рядом Эда врезался в скулу полковника.
- Что-то подсказывает, что мне сойдёт с рук это маленькое нарушение субординации.
- Да, я, пожалуй, заслужил, - сказал полковник, потирая лицо. - А теперь иди сюда, цыпочка, я тебя согрею.
"Как же далеко продвинулся фронт за это время? Где-то сейчас Уинри и дети? Надеюсь, мои ребятки не дадут её в обиду".
Эд с полковником всё же нашли какое-то дупло и забились в него, скрючившись и сцепившись, как сиамские близнецы, и Эду снилось, будто они с Алом задремали, обнявшись, на подводе, возвращаясь с ярмарки в соседнем городке тёплым летним днём.
"Как он изменился за эти годы, - думал, засыпая, полковник, - Бешеный Эд - и конспирация... И я бы ещё понял, если бы Ал с его бездомными кошками, но Стальной... Это ж уму непостижимо... Бедные сиротки!!!"
После неразберихи, последовавшей за Тем Днём, организовали Временное правительство, создавшее некую видимость власти, за которую всё время велась подковёрная борьба. И оно худо-бедно пыхтело уже семь лет. Мустанг каким-то чудом пережил первое время смуты, и удержался в штабе при бездарной военной реформе, но Эду, кажется, повезло меньше. Сперва его при расформировании института государственных алхимиков оставили на действительной службе в должности майора, намекали на его ценность, а спустя всего месяц он оказался в страшной дыре на восточной границе, в гарнизоне, недосягаемо далеко от ещё не до конца оправившегося брата и беременной Уинри. Уинри Элрик.
И два года Эд не видел никого из прежней жизни, кроме бывавшей наездами Уинри, да подраставших близнецов, которые родились уже в Ризенбурге. Отпуска ему не давали. Едва Ал смог переносить дорогу, Уинри перебралась вместе с ним к бабушке Пинако. Та чувствовала себя тоже уже не лучшим образом, но все вместе они могли бы сойти за одного взрослого, как невесело шутил Эд.
А потом они уже насовсем появились в новом доме Эда: брат, жена, дети, - и с удивлением обнаружили, что Эд по-своему позаботился об увеличении семейства. Взял на попечение двух уже не маленьких сирот, до этого промышлявших, чем бог пошлёт. Перед войной это странное семейство кроме Уинри и братьев состояло из собственных трёх сыновей и дочери Эда, пяти разномастных приёмышей и не поддающегося подсчёту количества живности. "Старший сын", едва ли пятью годами старше самого Эда, первый из подобранных им малышей, учился в медицинском колледже районного центра и мечтал о столице, он считался уже человеком самостоятельным. Уинри разрывалась между хозяйством и мастерской, но уверяла, что у неё "столько маленьких помощников". "Через пару лет станет ещё легче, уже внуки пойдут, старушка", - подбадривал её Эд. Хотя кто-кто, а он знал, что через пару лет будут не внуки, а очередная бойня. Потому что в последнее время подозрительно хорошо относился к своим служебным обязанностям. И каждую свободную минуту отдавал семье и детям. Дети звали его "папа Эд", а брата - "папа Ал". Больше всех этому поначалу почему-то противилась Уинри, но потом ничего, привыкла. Её все дети звали просто "мама". Ал... Ал был кормильцем семьи. Пользуясь правом старшего брата, Эд запретил Алу в каком бы то ни было виде связываться с государством. Тот начал с приведения в порядок путевых заметок братьев, поделил их на науку и беллетристику, издал... Альфонс стал довольно известен в научных и писательских кругах. Основал книгоиздательский дом "Элрик бразерс". Расширил сеть мастерских "Автомейлы Рокбелл". И был главой совета попечителей окружного "Дома призрения дряхлых, малолетних и слабосильных". Легендарный же алхимик Эдвард Элрик как-то поизгладился из памяти народной. И разве что изредка кто-то из новых знакомцев спрашивал Ала, тем более редко, что Эд был больше известен как Стальной, не родственники ли они. Ал отвечал, потупив взор, что земляки и дальние родственники, конечно же, и даже есть некое фамильное сходство, разве вы не обратили внимания? А где же он теперь, участливо спрашивал интересующийся. Женился. Работает. Ещё один вундеркинд, из которого вышел обыкновенный занудный взрослый. Очередной пшик. Я вас не очень разочаровал?
Ал был постоянно в деловых разъездах. Начало войны с Кретой застало его где-то на юге, точнее Эд сказать не мог. Сам он едва ли за пару дней до начала событий взял с Уинри обещание немедленно навестить бабушку Пинако, и лично загрузил вещи и продукты в старенький грузовичок, относившийся к хозяйству мастерской. Затемно он ушёл на службу, откуда его уже не выпустили: ожидался "налёт штабных", внеочередная ревизия из самого Генштаба, и Эд почти не сомневался, кого там увидит. Зря они наводили лоск в старой, казалось бы, давно потерявшей оборонительное значение крепости. Но смогли всё же продержаться целую неделю, боевая алхимия рулит. Может быть, даже против дальнобойных пушек, если их вовремя заметить... Конечно, уцелеть в этой мясорубке удалось только двум бывшим госалхимикам, да и то одному пришлось тащить другого ночью к лесу, потому что тот был контужен.
И Эд, встречавший инспекторов, и Рой, покидавший Столицу, знали: война всё спишет. Был претендент на фюрерское кресло - и нет его.
- Да. И повлияйте как-нибудь на этого безумца, он, кажется, ваш бывший подчинённый, - добавил бригадный генерал НН, напутствуя Роя перед поездкой. - Я уже устал отказывать ему в отставке дважды в месяц. Передайте, что армию он покинет только вперёд ногами, и напомните, что у человеческой трансмутации нет срока давности.
Сперва Эд решил, что ещё не до конца проснулся. Всё-таки он простыл. У него поднялась температура и начался бред. Там было много старого и много нового - даже химеры на основе гомункулов. Эд звал маму, но почему-то пришёл полковник и уложил его в постель, укрыл до самого подбородка и положил руку на лоб. Заботливо улыбнулся - и вдруг навалился всей тушей, зажал рот, перехватил руки... "Ал! Помоги!" - простонал Эд и перелистнул очередную страницу кошмара. Он был в сарае какой-то фермы, подвешенный к потолочной балке за руки с таким расчётом, чтобы ни соединить руки, ни дотянуться ими до какой-либо поверхности было невозможно, и едва скрёб ногами пол. Автопротезы пока были при нём, но отключены, и представляли собой всего лишь груду тяжёлого, бесполезного железа.
А в двух шагах - парни из армии Креты в своей зелено-бурой форме. Эдвард в последнее время видел это во сне не однажды, потому что были к тому немалые основания, и не сразу поверил в реальность происходящего.
- Очнулся, Стальной? Как мило, - произнёс молодой офицер, подходя поближе и спокойно глядя сверху вниз. - Какой подарок для правительства Креты, богатейший источник информации в двух шагах от границы. У нас много вопросов к тебе, мы заплатили фермеру золотом и надеемся окупить свои затраты. Что произошло в столице в Тот день?
- К-какой день? - Эд тряхнул золотыми кудрями, пытаясь ухватить ускользающую реальность. Жар волнами расходился по телу. Болела голова. Ныли вывернутые руки. Сколько же он провисел? - Вы меня с кем-то спутали.
Ох, как же некстати он расклеился!
- Приметы...Правая рука и левая нога - автомейл. Кроме того, со слов фермера, спутник звал тебя "Стальной".
- Бывают похожие э...м... травмы.
- Светлые волосы, золотые глаза, восточный выговор. Трансмутированная одежда. Ты ведь её без круга трансмутировал, да, уникум? Отличное умение, очень пошло бы на пользу армии Аместриса, если обучить хотя бы пару сотен, остальных можно отпускать домой. Но ты почему-то отказался. Наверно, плохо просили. Философский камень, человеческие трансмутации и прочая мелочь. Для начала, например, что-нибудь о той системе подполья восточного округа, которой кое-кто занимался последние три года.
Позади раздался сдавленный писк, и Эд, скосив глаза, увидел полковника в таком же дурацком положении, да ещё с разбитой физиономией. Сопротивлялся.
- Восточный говор в восточном округе. Отличная особая примета. Я обыкновенный лавочник.
- Обыкновенный лавочник уже давно обоссался бы со страху. Вот эта вещь, - офицер вытянул из кармана обычный гаечный ключ, - Госпожа Элрик... и не смотри так, а то я решу, что ты трансмутируешь предметы одним взглядом... так вот по слухам госпожа Элрик лупит им по твоей бесценной голове почём зря. А у нас в Крете предпочитают использовать и то и другое по назначению.
Он резко крутанул ключом влево и вправо, и Эд не выдержал, закричал.
- Полегче, - прошептал он, облизывая прокушенную губу. - К вашему сведению, ощущение такое, как будто заново отрывают руку. От болевого шока, бывает, и умирают. Разве Уинри вас не предупреждала, когда одалживала ключ?
Короткое замешательство. Ага, как же! Она не у них!
- Я спрошу при очередной встрече.
- Давай-давай, спросит он! - заорал Эд в своём обычном стиле. - Да здесь таких гаечных ключей больше, чем людей с восточным выговором!
- Наконец перестал отпираться от очевидного факта, Элрик.
- Хрена в глаз! Уинри мой механик!
Поворот ключа.
- Нелепо. В области, где тебя каждая собака знает. Не зли меня.
- И ты меня тоже, - сквозь сжатые зубы пробормотал Эд.
- С каким удовольствием я порезал бы тебя на маленькие кусочки, золотое будущее кретской алхимии...
- Я быстро кончусь, - сердито буркнул Эд.
- Но этот совершенно бесполезный тип - у нас и без него достаточно информаторов в вашем генштабе, - вступил второй офицер, сидевший за столом в относительно тёмном углу. - Можно начать с него.
- Да я его в лесу встретил, мне он до фонаря...
- Ну хватит пыжиться, - старший офицер поднялся и подошёл ближе. - Вчера пустили под откос поезд, третьего дня был налёт на штаб Уларской полевой бригады. Интересно, ты мог бы восстановить поезд? Или моих людей?
- Да пошёл ты, - упрямо сдвинул брови Эд. Этот хмырь был ему знаком по "визитам дружбы равных" - что-то вроде помеси совместных учений с экскурсией по военным объектам аместрийского приграничья для офицеров дружественной Креты.
Рывок ключа. Эд весь сжался. Напрягшиеся мышцы как будто завязались в узлы. Живот просто скрутило.
- Как негостеприимно, господин Элрик. Мы здесь всерьёз и надолго. NN прекрасный городок. Тот же приют - просто чудо архитектуры.
- И он пополнится вашими стараниями!
Новый поворот ключа. Эда вырвало.
- Ну да, у да. Вы так трогательно заботились о них. Давайте пригласим их сюда. Они, наверно, без вас скучают? Захватим с собой на прогулку в Крету... столько, сколько надо, чтобы вы стали сговорчивее.
Эд собрал остатки сил и плюнул. Недолёт. Поворот ключа. Темнота. Свет. Холодная вода стекает по облепившим лицо волосам. Тёплая кровь капает из носа. Жив.
- Жив? Это чудно. Мы не спешим.
Первый офицер не торопясь подошёл к Эду, вынул складной армейский нож, распрямил блестящее лезвие. Провёл холодной сталью по шее пленника. Зашёл со спины и резким движением отрезал косичку.
- А это для вашей семьи. Вдруг они волнуются - где вы и как. Всё, что боевой товарищ смог принести из-за линии фронта жене... простите, вдове героя.
Эд забился, как пойманная бабочка с уже изрядно потрёпанными крылышками, и тут левый бок пронзила резкая боль. Нож?
- Доктор, что с ним? Сделайте что-нибудь! Насколько он сейчас опасен? Уложить его?
- Ему сейчас лучше не шевелиться. Это сердечный приступ. Хотите, чтобы жил, обращайтесь аккуратнее.
Это старость, малыш. Двадцать три. Или, если считать правильно, на такой работе год за три, - пятьдесят семь. Немыслимо...
Спустя какое-то время Эда уложили на пол. Пол был земляной, и это было такое счастье... Доктор со шприцом в руках присел рядом с левой рукой, и набирает жидкость из ампулы, пускает из иглы маленький фонтанчик, и все трое невольно следят за его жутковатыми манипуляциями. А рука между тем осторожно и быстро скребёт по полу...
- Это всего лишь снотворное. Там, куда мы отправимся, нам никто не помешает. И есть одно экспериментальное лекарство, развязывающее любой язык.
Каменные щупальца взметнулись из пола и спеленали всех троих кретян.
- Зачем же, - просипел Эд, - эти фокусы с ключом, *** и ***!!! Где же он, кстати?
Он обвёл взглядом комнату, чувствуя, что всё плывёт, и увидел: на столе, на другом её конце. С трудом волоча за собой две бесполезные железки, он пополз. Комната показалась Эду бесконечной, ножка стола - как фонарный столб. Нет, она росла, уходила всё дальше в недосягаемую высоту. Чувствуя, что уже не в состоянии рисовать круги, он повалил стол на бок и снова пополз за отлетевшим в другой угол, неуловимым ключом. Рывок. Боль на мгновение стряхивает сонную муть. Ещё рывок. Теперь и нога на месте. Только в глазах потемнело. Воздуху! Где-то здесь должна же быть дверь.
- Никогда... не думал... что однажды... сделаю это сам... по доброй воле...- алхимику казалось, что он говорит громко, но из горла вырывались шёпот и свист. - А вот так... давно мечтал... попробовать... - и запустил гаечным ключом по макушке ведшего допрос офицера.
Где же, ***, дверь?!!! Скрученные напряжением мышцы отказывались слушаться. Эд наконец углядел расплывающуюся дверь, она открылась и - чего он так боялся - вошли ещё двое. Будет тебе преобразование без круга, сволочь!
Тут он узнал вошедших, хотя они то и дело меняли очертания. "Это мои детки, - с гордостью и теплотой подумал Эд. - С сюрпризами, как все Элрики..."
Один из парней наклонился к нему, губы бывшего госалхимика в последний раз дрогнули, и янтарные глаза остановились. Парень перевернул Элрика на спину и приложил ухо к груди. "Умер", - констатировал он и обернулся к спелёнутым кретянам. "В-вы!"
Полковник Мустанг взвыл. Второй парень молча подошёл к нему, перерезал верёвки и жестом предложил следовать к двери.
- А эти? - руки отказывались слушаться полковника. За дверью что-то ухнуло.
- Нет времени.
- Можно, я его понесу?
- Себя донеси, - хмуро буркнул парень, таща Мустанга за шкирку. И тот поразился, до чего мальчик похож на Эда. Нет, не чертами, а выражением лица и интонациями. Родственник? Гомункул? Полковник похолодел и осторожно заглянул молодому человеку в глаза. Красные. Ишварит?
Снаружи была небольшая заварушка, и в суматохе Рой выпустил из виду чернявого парня, который тащил Эда.
Второй, который при свете дня оказался несомненным ишваритом, потянул Роя куда-то совсем в сторону. "Через три дня будете в столице, в лучшем виде, вы, ценная жертва!" - сказал он и подмигнул.
И они прибыли в столицу в обещанный срок. И победу Мустанг встретил одним из великих бригадных генералов, выигравших войну для бездарного продажного правительства, которые ближе к концу войны совершили "тихий переворот", подмяв под себя все ключевые посты. А позже и фюрером стал. Решил, что пришло время строить. Женился на Лизе, выгнал её наконец из армии и уговорил родить ребёнка. Но семья семьёй, а хобби у него осталось прежнее - хорошенькие девушки.
И вот в один прекрасный вечер, когда он возвратился в свой фюрерский кабинет, секретарша сообщила, что фюрера Мустанга в кабинете ждёт посетитель.
Секретарша у него была юная и ослепительная. Выпускница спецкурсов, про которую знающие люди шутили: "Коня на скаку остановит", и испуганно прикрывали рот рукой, оглядываясь. Кто попало просочиться мимо неё в кабинет не мог.
- Мне - можно, - строго сказал не представившийся ночной гость, покачав перед её носом часами на цепочке, и бесцеремонно вошёл, а секретарша, сама не зная почему, не воспротивилась.
Мустанг, не глядя на девушку, в пол-уха выслушал доклад, он только что отвёз домой из оперы Лизу, пытался сосредоточиться на работе. Дел сегодня предстояло ещё много, а тут ещё этот чёртов посетитель. В голове ещё крутились обрывки арий. Напустив на себя вид раздраженного и занятого человека, он прошествовал через тёмный, освещаемый лишь настольной лампой кабинет к окну, с важной задумчивостью поглядел вниз, и лишь потом - на большой кожаный диван, где в углу скорчилась маленькая, какая-то вся жалкая фигурка посетителя.
- Рой, - проскулила тень в углу замогильным голосом. - Рой, у тебя есть что-нибудь выпить? Выпей, напейся сегодня за меня, Рой, я даже напиться не могу после того, как вынул из своей печени вот такой швеллер... Я старая развалина, Рой, у меня нет ни одной целой кости, ни одного своего зуба, от меня осталось меньше половины. Зачем я ей такой? Зачем я им такой?
- Что? - в руках фюрера на мгновение вспыхнул яркий белый свет, озаривший комнату. Вбежала испуганная секретарша.
- Уууу... уиииии... Уинри вышла замуж за... а я вернулся...
Мощная затрещина снесла Эда с дивана, и фюрер Мустанг загремел где-то под потолком:
- Да! Такой ты действительно никому не нужен! Сейчас Лора принесёт нам молока, и я буду поить тебя молоком, пока ты не придешь в чувство!
- С-спасибо, полковник, - прошептал Эд, сидя на полу. - Мне уже легче. Если я снова распущу нюни, можете меня пристрелить.
- Ну вот, опять возись с тобой. Я-то думал, ребята из Креты выполнили за меня всю грязную работу, - вздохнул фюрер, помогая гостю подняться. - Лора, принесите, пожалуйста, чаю. Где же зимуют ракообразные?
Странный пассажир сошёл на станции Ризенбург в пятом часу утра. Поезд стоял всего минуту. Много ли надо, чтобы один человек заскочил в третий вагон, а другой спрыгнул с подножки пятого? Приехавший уверенно зашагал по перрону, слегка прихрамывая.
- Не впервой у нас? - улыбнулся молодой дежурный по станции. Странный малый. С пустыми руками. - Надолго в Ризенбург?
- Насовсем, - откликнулся путешественник, и улыбнулся так счастливо! Казалось, солнце только и ждало этой минуты, чтобы разогнать утренний туман. Оно осветило незнакомца всего, окатило золотой волной, и он весь засиял: золотые волосы, золотые глаза, опушенные рыжеватыми ресницами, даже светлый плащ, казалось, светился.
Сунув руки в карманы, насвистывая, незнакомец направился своей дорогой. И был он такой славный, счастливый, золотой, родной, свой-пресвой, что дежурный сам засиял и светился этим отраженным светом, пока...
Эд на цыпочках вошёл в сонный дом. Перешагнул через спящую на коврике кошку - та глухо мурлыкнула и исполнила перед вошедшим приветственный танец, при этом глядя так, будто извиняется за остальных обитателей дома, не бегущих с радостными криками навстречу. С приоткрытой кухни тянуло свежезаваренным кофе. На кухонном столе, придавленная пустой, ещё тёплой чашкой лежала записка: "Буду в среду. Л." Л.? Кто это - Л.? Кто-то новенький? А почерк совсем как у брата. На детском высоком стульчике - крохотный носок. Неужто и вправду внуки?
Эд на цыпочках поднялся на второй этаж, открыл знакомую и в то же время незнакомую дверь. В доме что-то неуловимо переменилось, какие-то мелочи. Но его вело сердце. И сердце не ошибалось: глупое, влюблённое, растерзанное сердце.
Уинри спала, свернувшись калачиком, на правом боку, лицом к стене. Светлые пряди падали на лицо, и солнечный луч легко по ним скользил. Эд прилёг рядом, погрузился, как в омут, в её запах, в обволакивающее сонное тепло. Прильнул к любимой, долгожданной всем телом. Осторожно погладил тёплую руку. Осторожно сдул волосы и поцеловал нежную кожу между лопаток. Там была почти незаметная родинка. Туда как раз доставали губы, если не тянуться...
- Щекотно, - пробормотала сквозь сон Уинри. - На поезд опоздаешь... - Видимо, ей продолжало что-то сниться.
Эд шепнул: "Ничего", - продолжая нежно целовать её и гладить, сонную, податливую. Вот она не открывая глаз повернула к нему лицо, губы приоткрылись, и Эд осторожно, как к редчайшей и очень хрупкой драгоценности, прикоснулся к ним. Она приняла поцелуй. Ответила, и когда губы разомкнулись, вдохнула, словно вынырнув из-под воды, и открыла глаза. Тут же зажмурилась и в суеверном ужасе прошептала: "Эд?!" Они рванулись друг к другу словно сумасшедшие, как будто стараясь наверстать четыре года разлуки, и долго кружились в золотом тумане, и вынырнули из него лишь когда внутри видавшей виды кровати что-то хрустнуло. Эд мимоходом соединил руки, приложил их к кровати, прижимаясь к Уинри. Потом какая-то хитрая искра мелькнула в его сияющих озорных глазах. Он снова хлопнул в ладоши и осторожно провёл по ушкам Уинри. Она почувствовала лёгкое покалывание, как от небольшого электрического разряда.
- Что это?
- Подсудное дело, - хихикнул Эд. - Золото, - и нагло ухмыльнулся. - Пришло наше время, Уинри. При этом фюрере я могу выкидывать любые коленца.
И она поразилась, какой сладкой музыкой на его языке звучало её имя.
Эд счастливо смеялся, продолжая ласкать её. Какой-то новый Эд. Он явился с того света не только с новыми шрамами, но и с новой радостью, она таким Эда не видела с тех пор, как... как его мать слегла? Уинри чувствовала, что Эд уже почти на пике, и что ему настолько хорошо, что сейчас он закричит, запоёт от радости, от непереносимого счастья, и приложила палец к его губам, и запечатала их поцелуем. Потом шепнула, тая в его сладостно-усталых объятиях:
- Шшш, разбудишь маленького Эда.
- Внука?
- Сына.
Эд не разжал оплетающих её тело рук, только спросил изменившимся голосом, словно впервые наткнувшись взглядом на детскую кроватку:
- Как это понимать? Кто это - Л.? Что это значит?
- "Л." значит "люблю". Я снова замужем, Эд...
И сама испугалась - так он замер, побелел, стал хватать ртом воздух, и она поняла: сердечный приступ. Она же всё-таки врач.
Носочек, записка, поезд - всё это сложилось у Эда в голове в неутешительную картинку, и он почувствовал, как летит в чёрную пропасть, а маленькие цепкие ручки отщипывают
по клочку от его истерзанного тела.
- Держи, - сказала Уинри, когда Эд наконец смог оторвать взгляд от мирно посапывающего малыша с лицом Триши Элрик, и протянула платочек, в который было завёрнуто что-то мягкое. Косичка.
- Значит, её не погребли под звуки гимна, - прошептал Эд, стараясь не разбудить племянника. - На памятник я, конечно, не рассчитывал, но могилка-то хоть у меня есть?
- Нет. Ал запретил. Сказал, что чувствует: ещё рано.
- Не поверил, но решился... Передай... - он сделал несколько беззвучных движений губами, но так и не смог выговорить ни "брат", ни "Ал", - что теперь самое время. Значит, своим счастьем я кретиносам обязан? А я, понимаешь, думал, как полковник тебе скажет?
- Разве он знал?
- Ага. Наблюдал трагическую гибель героя из первого ряда. Жалел, что руки связаны, а то бы похлопал.
Да что ж его, подменили что ли? Где крики, где сломанные о стену предметы? Когда его на восток переводили, он, ещё в больнице, так бесился, что тумбочку рукой проломил. А сейчас только глаза его выдают. Ну и губы. Улыбаются - и дрожат. И это очень страшно.
- Эд, - Уинри накрыла его руки своими, - поверь, за тобой я замужем или за Алом, особого значения не имеет. Важно, что ты вернулся, значит, теперь всё будет так, как раньше.
И увидела, как его огромные золотые глаза всё больше темнеют и округляются.
- Уинри, нет, замолчи, пожалуйста, мне уже хватит хороших новостей на сегодня, - жалобно попросил Эд, но она, как будто не в силах уже остановиться, продолжила:
- Не делай такое лицо, как будто даже не догадывался. Всё началось ещё здесь, в Ризенбурге.
- Когда Ал шёл на поправку?
- Нет, значительно раньше, я же помню вас обоих столько же, сколько себя. После его возвращения просто случилось то, что не могло не случиться. И на востоке я была так счастлива с вами обоими. Если бы мне предложили выбрать кого-то одного, я бы, наверное, сошла с ума. Да я и сошла с ума, когда мне принесли вот это! - она осторожно, как ядовитую змею, приподняла двумя пальцами косичку.
- Знаешь что, - всё с тем же замогильным спокойствием сказал Эд, - мне надо всё это хорошенько обдумать. Пойду-ка я заварю чай, а ты поспи ещё.
Эд заскочил на кухню. Сверху донёсся рёв Эда-младшего. Как трогательно, да...
Эд-старший на цыпочках прошёл по коридору, прощальный взгляд скользнул по картинке на стене. Это рисовала Юки, младшая сестра "старшего сына". Молодая счастливая Уинри, слева от неё Ал, похожий на доброго медведя, справа Эд, встрёпанный воробей, который, кажется, не стоит, а скачет от распирающей его энергии. Кажется, он тогда сказал, что дурачков по росту строят. И щёлкнул девочку по носу. Как будто не десять лет прошло, а все сто.
Потом Эд на цыпочках вышел на улицу и осторожно прикрыл за собой дверь.
Было начало десятого, время затишья, когда все, кому надо, разошлись по местам учёбы и работы. Но деловые разъезды ещё не начались. По вымершим улицам Эд без приключений добрался до вокзала, перехватил в буфете безвкусный вчерашний пирожок, ни словом не ответил на заигрывания молоденькой буфетчицы и поспешил к билетной кассе.
- Тётя Роза, - спросил он у пожилой внушительной кассирши, - когда ближайший поезд на Столицу?
Дежурный с удивлением смотрел на утреннего пассажира, вокруг которого, казалось теперь, клубились готовые разразиться грозой тучи. Тётя Роза прикрыла рот рукой. Покачала головой.
- Только в среду, Эд. Разве что военные тебя в какой эшелон пустят. Часы-то, небось, у тебя давно отобрали?.
- Нет, тётя Роза, оставили на память. Хотя официальной силы они уже не имеют. На чём ещё можно поскорее уехать отсюда, ну хоть куда-нибудь?!!! - заорал он так, что стёкла в окнах зазвенели и привокзальные голуби с шумом взмыли в небо. И добавил шёпотом: - Пожалуйста...
Странный малый всё же уехал с военными, показав им свои часы. Пустите, мол, по старой памяти, или вроде того.
- Кто это был, тётя Роза? - спросил бессменную ризенбургскую кассиршу юный дежурный.
- Это старший Элрик, ох, бедный мальчик, - и дежурному было невдомёк, как это мальчиком можно назвать такого старого и тёртого дядьку, пусть и не вышедшего ростом. - Бедный, бедный мальчик. Жизнь, говорит, не треснувшая чашка, её не транс... транс...мутируешь...
Уинри с маленьким Эдом на руках вышла на кухню, где уже царила привычная утренняя суета. У плиты на специальной ступенчатой табуретке стояла маленькая, чёрненькая Юки и большими деревянными щипцами мешала кипятившееся в огромном баке бельё. Она немного приболела, но без дела сидеть не могла. Пятилетняя Сара чистила картошку, внимательно глядя золотыми глазами на текущую из-под ножа ровную стружку. Двухлетняя Триша, высунув язык, старательно малевала на стенке нечто похожее на алхимический круг.
"Вернётся, - думала Уинри, - не ко мне, так к брату. И к ним - вернётся".
Старшие дети уже убежали в школу, и сдвинув оставленные ими грязные чашки и тарелки в сторону, Уинри обнаружила листок в переплетающихся мокрых окружностях - никуда не деться от алхимии - заставивших разбежаться чернила.
Сверху убористым почерком Ала стояло лаконичное: "Буду в среду. Л." Затем крупным, четким, с небольшим наклоном влево почерком чертёжника, каким Эд заполнял разные официальные бумаги, недрогнувшей рукой выведено: "Передай Алу, что самое время". Перечёркнуто ровно, как по линейке. И ниже милыми каракулями, которые клубились в письмах и дорожных записях: "Всё равно л."
Конечно, вернётся.
- Я, полковник, был, где и все. Немножко здесь, немножко там. Защищал страну по-своему. Раньше я думал, что это мы живое оружие, ан нет. У нас хоть голова своя была. Со временем обязательно расскажу, фюреру будет полезно. Поздравляю, кстати, и очень прошу: пожалейте эту страну, скоро она уже не выдержит.
- Пожалею, если ты...
- Помните: обе руки. И нос.
- Вот же дурак, тьфу на тебя! Мне позарез нужны верные люди. Личный алхимик фюрера - звучит?
- Только никаких больше стальных, оловянных, деревянных...
- Личная блондинка? Ручная креветка? Соглашайся, у нас тут молоко за вредность дают. Такой вредина как ты получит мнооого молока...
- Убью! - взревел белугой Эд.
- Воот, таким ты мне нравишься больше.
- Что там происходит? - удивлённо спросил секретаршу зашедший в приёмную майор Фьюри. - К фюреру можно?
- Уж и не знаю, - вздохнула Лора. - Там какой-то совершенный псих. А охрану фюрер отослал...
Фьюри заглянул в замочную скважину и застонал:
- Ой, мамочка, конец нам всем пришёл! Тот день - два!
Но вместо того, чтобы убежать, рванулся в кабинет, чайный поднос явно упал на пол, послышались визги, хрусты, проклятия...
- Что за сумасшедший дом? - Спросила Лора, входя.
Фьюри опустил на диван посетителя, которого трудно было узнать. Он посмотрел на Лору так, что девушка растаяла под этим медовым взглядом. Несмотря на опыт в отражении атак рвущихся в кабинет. Так и есть: поднос на полу, посуда перебита.
- Минуточку...
Ночной гость сделал пару движений, похожих на те, что сопровождают трансмутации.
- Без круга?
Сервиз был как новый, пятна с ковра исчезли.
- Да, только чай придётся заваривать снова. Так вкуснее.
Без круга. Как фюрер. Только фюрер всё равно плохой алхимик. "Мало соединять руки, понимая, что ты сам формула. Надо глубоко знать, что происходит. Я-то недоучка, вот Эд... золотая голова... был..." Про этого Эда в целом он особо не распространялся.
Из "старожилов" в штабе сейчас был только бригадный генерал Армстрог. Лора набрала внутренний номер, вызвала Армстронга к фюреру, и с замиранием сердца стала ждать.
- Генрал, я пущу вас в кабинет при одном условии: вы сначала скажете, кого фюрер принимает, не то я умру от любопытства.
Покраснев от смущения и натуги огромный генерал склонился к замочной скважине, заглядывая в полумрак кабинета.
- Это старина Фьюри.
- А второй?
- Там ещё кто-то есть? Где? Не вижу... А, это... это... этого не может быть! - заорал Армстронг, скрываясь в кабинете.
- Вот же!
И тут стены сотряс крик:
- Эд!!!
Поднос снова грохнули, констатировала Лора.
Зазвонил телефон.
- По какому поводу вечеринка? - спросила трубка голосом Лизы Мустанг. У той были свои источники информации.
- Из-за какого-то Эда. Кто он вообще такой?
В трубке что-то пискнуло.
- Стальной алхимик, - и гудки.
Ну не хотят говорить, и не надо, что ж тогда как с маленькой? Лора тихонько потянула из стола яркий журнал с любимым комиксом от "Элрик бразерс". У неё и под подушкой такой же... Ничуть не похож. Ну, если только самую капельку.
На шум как бы случайно заглянул Кейн из архива, который всегда был не прочь к Лоре заглянуть.
- Кто там у вас буянит?
- Дед мороз.
- А по правде? Только мне и строго по секрету?
- Стальной алхимик, - Лора надула губки.
- Фигассе? - присвистнул Кейн, припадая к скважине. - Ну, теперь наш штабной дурдом окончательно укомплектован буйными элементами. Я читал его личное дело - только тебе и строго по секрету - держись от него подальше. Мятеж в Лиоре, покушение на фюрера Бредли, подозрение в государственной измене. Нарушение всех трёх алхимических запретов. Знаешь, кого он трансмутировал? Брата - тот его в детстве поколачивал, он и... Да ещё маму до кучи. Ради часов госалхимика в двенадцать лет соблазнил...э... м... одного начальника. В начале войны пропал на кретской гранце, предположительно перешёл на сторону противника. Преобразование без круга, между прочим.
- Ну, это я уже видела, - улыбнулась Лора и тут заметила стоявшую в дверях Лизу.
- За это могущество он часть своего тела отдал. А ещё на его совести детский приют, где он перед самой войной...
- Достаточно, - сказала Лиза ледяным тоном. - Освободите дорогу, я хочу обнять это чудовище.
В сумерках Эдвард Элрик, личный алхимик фюрера, вприпрыжку спускался по лестнице генштаба, когда увидел крупную фигуру неподвижно сидевшего на ступеньках человека. Чувствовалось, что он здесь давно. Эдвард, помахивая конвертом, адресованным некоей Уинри Элрик (Прости, что почти не расспросил тебя, навещу вас при первой же возможности, прости-прости-прости) уже видел впереди синий почтовый ящик, но фигура, выпрямившись, преградила ему дорогу. Мужик на две головы выше, похожий на медведя, облапил его и пробасил:
- Братик, возвращайся, пожалуйста, я без тебя просто умираю...
Эд прижался к нему лицом и заплакал.
- Пожалей эту страну, - патетически заявил фюреру его новый личный алхимик. - Помни, для чего она была создана: брать и только брать. Выжимать из своих граждан силы, радость, самое жизнь. Пришло время отдавать долги.
- Ты просто одержимая комплексом вины креветка, - усмехался фюрер. - У тебя одни долги кругом. С кем я связался!
- Это с кем я связался? Кстати, я так и не понял своих новых должностных обязанностей. Зачем вам я? Дыры в бюджете алхимией затыкать? Да какой из вас к чёрту фюрер? Вам только шашкой махать, а соратники вас подставили, и разменяют через пару лет как проходную фигуру.
- Какой ты умный, Стальной, - саркастическая ухмылка.
- Ввести в армии мини-юбки для всего состава, за счёт чего поднять уровень довольства граждан, а экономика встанет уж прямо сама! Вот и вся ваша политическая платформа! А-а-атлично!
- Да где ты таких слов набрался?
- В лагере.
- В ла..?
- Ну да, с моим характером это был всего лишь вопрос времени. Библиотечка у них была довольно жалкая, но я ради языковой практики прочитал её всю, это так, к слову. Ребята из политических там - представляешь! - организовали что-то вроде лектория. И театр...
Эд замер, глядя куда-то вдаль.
...Так вот, у нас в стране определенных специалистов просто нет. Придётся где-то подзанять, до тех пор, как свои не подрастут. Помни, сейчас главное - люди. Ты же всегда думал о людях. А у нашей Родины на этом месте большая четырёхсотлетняя пропасть, которая, в случае чего, проглотит тебя со всеми фюрерскими цацками.
...Армия больше одной седьмой населения - вот наш смертный приговор. Мы и с алхимией скоро вылетим в трубу. Если все эти солдаты и офицеры не найдут себя в мирной жизни... Если те несчастные дети, что каким-то чудом остались живы, так и вырастут без присмотра... Если ты не дашь людям идею... Ты слушаешь меня?
Прошло всего три дня с возвращения Эда, и два из них он провёл неизвестно где, а за третий умудрился совершенно уболтать и достать Мустанга непонятными словами, а также заинтриговать намёками на свои таинственные и опасные приключения.
- А ещё чему ты научился кроме непонятных слов?
- Ну, на кифаре играть.
- С автопротезом?!
- Да. Уинри всё-таки гений.
- Ты собираешься с ней мириться?
- А где я, по-вашему, был эти два дня?
- Стальной, - пропел фюрер, уже полдня жаждавший реванша, - разве ты не мог пойти к кому-то другому? К другой женщине? У тебя кроме неё никого никогда не было?
- Ну, если ты не в счёт, - Эд аж позеленел и сжал кулаки.
- Я мог бы тебя познакомить...
- Не утруждайтесь, я сам как-нибудь. Потом отчёт представлю, как водится.
Так уж сложилось, что второй моей большой любовью тоже была женщина-автомеханик. Остальные обычно пугаются моих железок, но далеко не всех это останавливало... несмотря даже на то, что я вечно занят. Секретарша ваша вон на меня уже запала, фюююрер...
- Ну, мысль хорошая, - твёрдо сказал Мустанг, предвкушая что теперь-то на время от Эдда избавится. - Опиши мне всё подробно начиная с Того дня и до того момента, как я запру тебя в пустом кабинете наедине с канцелярскими принадлежностями.
- Вот, написал, даже в двух экземплярах. Обещал Юки сценарий для новой картины "Эрик бразерс студио".
- Кто это - Юки?
- Да доча моя.
- Ещё один безумный папаша. У Хьюза хоть одна была, а в твоих я уже запутался.