- А, ни два ни полтора,- пробормотал, как обычно, Костя, быстро смахнул с тарелки своими толстыми пальцами остатки сыра и колбасы и впихнул в свой огромный чавкающий рот.
Поняв, что жена потчевать его больше ничем не будет, он с сожалением вздохнул и грузно выбрался из-за стола. Тяжело проковыляв в прихожую, он снял с вешалки свой сшитый на заказ пиджак шестидесятого размера, взял в руки кейс и только тогда громко позвал свою жену:
- Нина, крошка моя, я ухожу!
Из спальни как тень появилась Нина, маленькое анемичное создание с потухшим взором. Казалось, она была придавлена какой-то тяжестью, но Костя никогда не придавал значения тому, что кажется, тем более что утром Нина сказала ему, что она опять плохо спала.
- Тебе надо больше есть, моя дорогая,- сказал он ей как бы между прочим,- ты плохо сегодня выглядишь.
Нина, казалось, никак не отреагировала на его слова.
- Приготовь, пожалуйста, сегодня на ужин спагетти, как обычно ты готовишь. И чечевичную подливку. Она у тебя получается бесподобной. Хорошо?
- Хорошо,- сухо ответила ему Нина, не сдвинувшись с места. Но Костя совсем не обратил на это внимание. Он вообще стал мало обращать на неё внимание.
- До вечера, дорогая,- сказал он.
- До вечера,- едва слышно произнесла она.
Дверь за Костей закрылась. Нина, как в тумане, прошла в гостиную и опустилась на диван. Она больше не могла сдерживать накатившие на неё слезы.
"Боже, как я устала, как я устала от всего этого",- думала она, продолжая плакать.
Она не могла поверить, что такое с ней может произойти. "Почему именно мне такое наказание?"- спрашивала она в последнее время себя часто. Прошло всего два года их супружества, но всё будто встало вверх ногами. И она не хотела верить, что отчасти сама была виновницей всего свершившегося. Во-первых, она зря согласилась сидеть дома. Костя достаточно хорошо зарабатывал, чтобы обеспечить их двоих, но она не знала, решив стать домохозяйкой, что это может повернуться совершенно неприглядной стороной. Но ладно это. К этому еще можно привыкнуть, но как привыкнуть к тому, что Костя стал меняться буквально на глазах. Он стал толстеть как на дрожжах. День за днем, день за днем. Поначалу ей как будто нравилось это. Когда они только познакомились, Костя был обычным парнем нормального телосложения. А у неё в семье все женщины откармливали своих мужчин. Её бабушка не уставала повторять: "Достаток в семье зависит от сытости главы дома". И Нина выросла с убежденностью, что это именно так. К тому же ей нравились мужчины с брюшком. Они заводили её с полуоборота. И когда по прошествии года их совместной жизни у Кости появилось брюшко, Нина была несказанно рада.
- Да что же это за мужик, который не съест полную миску супа,- стыдила она своего худосочного мужа и подкладывала еще один половник.- Ни два ни полтора,- заставляла его доесть остатки из кастрюли или проглотить лишнюю куриную ножку.
И он покорно доедал, беспрекословно давился, поднимаясь из-за обеденного стола с тяжестью в желудке.
- Ох, ты меня закормишь совсем,- пыхтел и не мог отдышаться, но никогда не противился ей: ему было приятно, что она так заботится о нем, так старается вкусно всё приготовить, побаловать его новыми аппетитными блюдами.
А ей нравилось готовить. Она могла часами возиться на кухне, выпекая какой-нибудь фруктовый пудинг, сделанный по рецепту модного журнала, или приготовляя утиную грудку с джемом и апельсинами.
И ей было лестно, когда соседки хвалили её набирающего вес мужа: "Как вы, Нина, видно, сильно любите своего Костю, он у вас меняется прямо на глазах". И это было правдой. Она сильно любила его и хотела, чтобы он ни в чем не знал нужды. Может, потому и на работе у него всё начало ладиться. Костя быстро стал расти по служебной лестнице, у них появились деньги, она стала разнообразить их кухню. Но ведь она не думала тогда, что всё обернется таким образом!
За первый год их супружеской жизни он набрал почти двадцать килограмм, затем еще пятнадцать. Сейчас он весил чуть больше ста, а аппетит его рос с каждым днем всё больше и больше. О каких теперь оригинальных блюдах могла идти речь, когда Костя теперь просто не мог наесться? Она вынуждена была всё больше подносить ему мучного, сытного, плотного. Он поглощал теперь огромными мисками, килограммами, литрами. Ей, любительнице кулинарного искусства, в конце концов осточертела кухня. Она видеть её не могла. Когда соседки часами просиживали в парикмахерской, она в это время возилась у плиты, когда они шли по модным бутикам, Нина торчала в супермаркете, выползая оттуда, как клуша, с доверху набитыми сумками с обжираловкой. И её шуточное "ни два ни полтора" вскоре превратилось в излюбленное выражение её обжоры-мужа. Он теперь бубнил его, не переставая, до оскомины, до невозможности.
- Вы не больны?- спросил её какой-то парень, с которым она случайно столкнулась при выходе из магазина и от столкновения с которым у неё посыпались на землю пакеты. Он был красив, и он что-то задел внутри неё.
Дома она по-новому взглянула на себя в зеркало, увидела синие круги под глазами и впервые испугалась за себя. Она же еще так молода! Ей только двадцать семь, а она выглядит на все сорок с хвостиком! И после этого случая она заметила, что Костя стал просто раздражать её. Своим чавканьем, своей привычкой макать хлеб в соус, облизывать жирные пальцы, повторять раз за разом: "ни два ни полтора", "ни два ни полтора". Даже круг интересов его сузился до кулинарного минимума. Он теперь во всем искал оправдание своему ожирению. Его приводило в восторг чревоугодие древнеримских императоров, которые специально на своих пирах держали особых слуг, вызывающих у тех рвоту для последующего поглощения пищи. Он восхищался самой широкой талией в три метра Уолтера Хадсона, занесенного в книгу рекордов Гиннесса. Ради хохмы он повесил в гостиной плакат с изображением сидящих на мопедах братьев-близнецов Маккрэйри, каждый из которых весил более триста килограмм, и всё тыкал Нине в него:
- Смотри, малышка, смотри, вот это действительно толстые парни. А я по сравнению с ними - тростинка!
Еще с полгода назад она, спохватившись, пыталась вернуть всё на круги своя, стыдила мужа теперь по другому поводу, пыталась посадить его на диету, подсовывала ему различные медицинские журналы, где в страшном виде представлялось ожирение и приводились примеры летального исхода на этой почве. Но Косте уже было все равно. Он больше не мог насытиться. Он ел и ел, ел и ел. Когда смотрел телевизор, когда читал, когда что-нибудь делал по дому. Вставал ночью и лез в холодильник. Утром поглощал не меньше, чем в обед, вечером совсем не мог выбраться из-за обеденного стола. Жизнь Нины превратилась в кошмар. Слова "кухня", "готовка", "обед", "ужин" и все, близкие им по значению, стали для неё просто убийственными.
А вечером ей показалось, что она просто сходит с ума. Костя возвращался обычно часов в пять. Но уже в половине пятого она услышала какие-то странные чавкающие звуки из кухни. Она подумала сначала, что ослышалась. Но нет, звуки действительно были четкими и исходили из кухни. Нина решила, что на кухню забрался какой-то непрошенный гость, но то, что она увидела, войдя на кухню, лишило её речи. Её Костя, вернувшись с работы раньше времени, первым делом прошел на кухню, выудил из холодильника холодные спагетти, обильно смазал их чечевичной подливой и теперь, сидя за обеденным столом у включенного телевизора, с жадностью поглощал их. Но самым ужасным было не это. Самым ужасным было то, что по телевизору в это время показывали какую-то передачу про свиней. Грязные жирные отборные боровы хрюкали, сопели и чавкали в своих стойлах, как хрюкал, сопел и чавкал над своей кастрюлей спагетти её Костя. Он быстро перемалывал макароны в туго набитом рту, ни на секунду не отрывая своего взгляда от экрана. Так же, не останавливаясь ни на миг, поглощал свою баланду боров и во все глаза пялился на Костю. И вот они все чавкали и чавкали, чавкали и чавкали, пока у Нины не сорвало крышу. Не понимая как, она выхватила один из ножей из подставки и со всего размаха всадила его сзади в толстую, упитанную шею Кости. Он только тихо хрякнул и плюхнулся широкой мордой в кастрюлю.
Нина затряслась, на неё тут же накатила истерика, она схватила еще какую-то тарелку и запустила её в борова. Телевизор громко гахнул, Нина от испуга откинулась назад, сильно ударилась головой о косяк кухонной двери и сразу потеряла сознание.
Когда она очнулась, Костя всё так же неподвижно лежал, распластавшись на столе, голова в кастрюле. В его шее по-прежнему торчал нож, и Нина поняла, что она убила его. Но истерики у неё больше не было. Она теперь ясно осознала, что тело Кости нужно куда-то деть. Но сдвинуть даже с места сто килограмм она была не в состоянии. Выходит ей придется его расчленять. Ножом? Ножовкой? Она вспомнила, где Костя хранил инструменты, отправилась в гараж. Принесла ножовку, но не знала, с чего начать, как подступиться к трупу. Выдернула из шеи нож. Тут же тело Кости дернулось, свалилось на пол и обагрилось кровью. Лужа стала постепенно растекаться по полу. Нина бросилась быстро собирать её мокрой тряпкой. Казалось, у него были десятки литров крови. Но Нина еще не разрезала его. Нет, лучше рубить, а жир срезать ножом с широким лезвием... Нина снова бредет в гараж.
Закончила она со Костей около полуночи. Еще с час закапывала его останки в саду. Следующий час скребла на кухне пол и драила в ванной свою кожу - ей было противно.
Легла после двух. Заснула моментально, но под утро проснулась от знакомых чавкающих звуков. Они снова раздавались из кухни. Она поверить не могла! Встала, накинула на себя халат и осторожно прошла на кухню. Чавкающие звуки по мере её приближения не прекращались, наоборот, усиливались. Она включила свет и обомлела. Сидя на корточках у помойного ведра, доедал остатки своих спагетти покрытый трупными пятнами Костя.
- Извини меня, дорогая,- сказал он, увидев её,- я что-то сильно проголодался. А тут смотрю: ни два ни полтора. Дай, думаю, доем. Ложись спать. Всё нормально,- сказал Костя и снова продолжил поглощать остатки пищи.