Ранним утром 198... года Павел Абрамович Веретенников стоял у огромного окна фешенебельной гостиницы и пытливо всматривался в незнакомый пейзаж по ту сторону стекла. Казалось, совсем недавно он, бесперспективный профессор одного из провинциальных российских университетов расстался с родными краями, эмигрировав сначала на Синай, а затем перебравшись в Германию, но прошло уже пять лет. Пять лет, за которые он заметно преуспел, продолжая заниматься преподавательской деятельностью в одном из тамошних университетов, получая приличную зарплату, позволяющую совершенно не переживать за будущее. Правда, оседлый, без излишней нервозности образ жизни отразился на нем и отрицательно: появилось несколько смущающее брюшко, которое Павлу Абрамовичу с трудом удавалось скрывать в широких, сшитых на заказ, брюках, поддерживаемых узкими лямками модных крестовидных подтяжек; на висках обнаружились первые залысины, он стал тяжело и грузно ходить. Но, несмотря на это, к вящей радости жены и друзей, последние три года чувство оптимизма не покидало его, и с расплывшегося лица не сходила так идущая ему обаятельная улыбка. Вот и теперь он улыбался именно такой улыбкой, рассматривая проявляющиеся, как на фотографии, из серого тумана шпили старинных зданий и рвущиеся ввысь коробки новостроек.
В гостиницу они въехали поздно вечером, и в тусклых редко мелькающих отсветах придорожных фонарей он не смог как следует рассмотреть город, поэтому преднамеренно встал пораньше, стараясь как можно больше увидеть и запечатлеть в еще не потерявшей способности памяти.
В течение полугода после приезда в Израиль знакомые с детства картины неотступно преследовали его в беспокойных снах. Одни и те же лица обитали в одних и тех же строениях, говорили одни и те же слова, мечтали об одном и том же, что несколько шокировало Павла Абрамовича, ибо он всегда считал сон выражением мечты, и получалось, будто он мечтал в мечтах. Тем не менее он видел эти сны, а потому еще ясно помнил расположение улиц, кварталов и скверов, одни из которых теперь попадали в поле его зрения.
Сказать, что его постоянно тянуло сюда, было бы не совсем верным, но глухая тоска по родине нет-нет, да и накатывала на его не единожды перенесшее инфаркт сердце. Может, оттого он сразу же и согласился посетить Союз в качестве консультанта одной из западных фирм, задумавшей основать здесь совместное предприятие.
В университете препятствий не возникло, все формальности быстро утряслись, и, как следствие, Павел Абрамович Веретенников стоял у огромного окна фешенебельной гостиницы, курил дорогую сигарету и пристально вглядывался в сочный туманный рассвет.
Пока он предавался воспоминаниям, бледно-сизая пелена спала, открыв пытливому взору всю низлежащую панораму, какая только может открыться человеку на уровне восьмого этажа. В буйной зелени раскидистых кленов, пышных лип и стройных тополей он искал знакомые силуэты старых построек, чья архитектура своим экзотическим видом привлекала не одного прохожего. Искал и не находил ни одноэтажного приземистого деревянного домика бывшего купца Селиванова с вычурными наличниками, обрамляющими широкие окна и высокие двери, с резными ставнями и высоким фронтоном, "шапку" которого венчал такой же вычурный деревянный конек в виде объемного горланящего петуха, узревшего первые лучи солнца; ни изящного особняка князя Ф., выполненного в стиле модерн, с обтекаемыми, тянутыми и вялыми контурами и линиями, зеленовато-болотными стенами и витражами; с покатым пандусом, ведущим к парапету парадного входа; ни монументальных построек 30-х годов, в ячейках которых "каждый пролетарий постоянно ощущает горячее плечо товарища в преддверии эры светлого будущего, сплоченно двигаясь к великой намеченной цели".
На месте домика купца Селиванова, устремив ввысь квадратную макушку со множеством разветвленных паутинообразных антенн, громоздился двенадцатиэтажный "скворечник", как называли городские жители подобные постройки. Территорию особняка князя Ф. занимало громадное строение с прямой плоскостью фасада и тонкими ребрами-пилонами, промежутки которых сплошь затянуты зеркальным стеклом, отражающим восходящее солнце. Монументальные коммуналки и вовсе исчезли; теперь здесь местные власти спланировали парк: уложили бетонные плиты, вкопали саженцы и разбросали в строгом порядке длинные неуклюжие лавочки.
Павел Абрамович глубоко огорчился, не увидев милых сердцу строений. Именно они, как казалось ему, всегда олицетворяли для него маленькую провинциальную родину, с тягой ко всему раздольному и безбрежному. Стало даже жаль, что город потерял свое прежнее лицо, что все больше и больше становился обезличенным, похожим на сотни, тысячи других, выросших в последнее перестроечное время.
"Неужели и люди совершенно изменились?"- подумал Павел Абрамович и решил, никому ничего не сказав, выйти на улицу.
Из гостиницы он сразу попал в бурный поток спешащей толпы. Влился в один из них, тот, который шел к центру, и мгновенно забылся, почувствовав себя частью целого. Это чувство было знакомо ему не только из давних воспоминаний.
Только на площади, где толпа рассеялась, он решил остановиться. И только остановился, как ужас от нелепой мысли, неожиданно возникшей в мозгу, с неистовой силой охватил его.
"Боже!- подумал Павел Абрамович.- Улицы кишат автомобилями, как и там; прохожие несутся неизвестно куда, как и там; в воздухе носится угар заводских печей, как и там; киоски заполонили грудастые фурии, как и там; по телевизору крутят рекламу их продукции; молодежь предпочитает их одежды. Что же осталось нашего-то? Или я не дома?"
Он растерянно стал оглядываться по сторонам, пытаясь найти хоть что-нибудь напоминающее родное, близкое. А ведь раньше и воздух был какой-то особенный, он помнит еще. Вдохнешь, бывало, полной грудью - аж дух захватывает, голову кружит, как в хмелю. И люди приветливее были, на их лицах светилось какое-то особенное выражение, но ведь и проблем, наверное, не меньше было. Где же они, эти чистые и светлые люди? Перевелись, что ли?
"Нет, нет,- решил Павел Абрамович,- не перевелись еще богатыри на земле русской!" И увидев галдящее скопление у продовольственного магазина, решительно направился туда, чтобы раз и навсегда разрешить предыдущие сомнения.
Не успел он дойти до гастронома, как стеклянные двери распахнулись, и люди, распихивая друг друга, визжа и чертыхаясь, стали врываться внутрь, стараясь опередить уже вошедших и воцариться на первых местах у пустующего прилавка.
Услышав шум и галдеж, Павел Абрамович чрезвычайно взбодрился. В его навсегда, казалось, успокоенной душе вдруг вспыхнула какая-то жаркая искра узнавания, и он, стараясь не дать ей потухнуть, устремился за ворвавшимися в гастроном и был быстро прижат к прилавку. Уши сразу забило зудящим жужжанием, которое не прекратилось и в тот момент, как маленький сухопарый старичок в зимней шапке набекрень и в засаленном фартуке поверх древней поношенной фуфайки вкатил за стойку из подсобного помещения на ржавой скрипучей тележке четыре пластмассовых ящика, доверху наваленных говядиной. Толпа единоутробно вздохнула и вытянула свою многоголовую шею в направлении грузчика. Наконец появилась и продавщица - неохватная бабища с пухлыми ярко-красными губами, жующими нечто, и тусклыми, ничего не выражающими глазами. На голове у неё сидел ажурный, до иссиня накрахмаленный чепчик, придающий бледному лицу еще более яркий оттенок.
Несмотря на нетерпеливую толпу, она подождала, пока старичок снимет все с повозки и поставит на маленький табурет поближе к весам. Когда вся процедура закончилась, продавщица томно глянула на нулевую отметину и тут, будто вспомнив о чем-то невзначай, так же неторопливо, как и пришла, переваливаясь с одной ноги на другую, стала удаляться. Стоявшие у весов потоптались на месте, и до Павла Абрамовича донеслось:
- Тут на работу опаздываешь, а ей хоть бы что! Ни стыда, ни совести! Куда только заведующая смотрит? Всех бы перестрелять!
Толпа, подогретая новыми призывами, еще громче зажужжала, всколыхнулась и неистово загалдела.
Через пять минут продавщица появилась. Неторопливо подошла к весам, прижимая к груди гири различной массы, и не спеша выложила их по одной на свободное место возле весов.
- Вы продавать будете?- вспыхнули покупатели.- Безобразие!
- Когда надо, тогда и будем,- невозмутимо ответила продавщица и взяла в руки первый кусок мяса.
- Почем?- спросили её.- Почем говядина?- донеслось с середины.- Теща, сколько стоит?
- Какая я тебе теща!- бросила коротким альтом продавщица и тут же добавила: - Вон ценник, повылазило? - и сразу, без паузы, самой первой: - Долго еще думать будете? Сколько надо-то?
Та, ошалелая от напирающей толпы и от предвкушения лакомых кусков, алчным скользящим взглядом перебегала в нерешительности от одного ящика к другому, пока, наконец, подстрекаемая сзади недовольно летящими возгласами: "Давай быстрей!" - не остановилась на одном, на кости которого, как показалось ей, висело мякоти поболее:
- Вон! Вон!- тыкала пальцем, вытягиваясь в струнку так, что, казалось, не окажись перед нею преграды, так бы и упала, вся сосредоточенная в едином порыве, сконцентрированном на указательном пальце правой руки.- Нет, нет, не тот, не тот!- испуганно взвизгивала в тот момент, когда равнодушная продавщица пыталась взять первый попавшийся кусок. И, облегченно вздыхая, счастливая, брала чек и сверток с весов, с трудом продиралась сквозь толпу и удалялась, унося с собой негодующие взгляды задних рядов и тихую надежду середины.
А продавщица недолго оставалась спокойной. Уже несколько раз ей двигали стол с весами, кто-то обозвал её неповоротливой, кто-то волынщицей, на что она вспыхнула, разразилась гневными проклятиями и стала швырять на весы всё подряд, без снисходительности, без разбору:
- Нечего выбирать, всё одинаковое! Поди, сама постой, ты что, лучше всех?!
Павел Абрамович, забыв, ради чего сюда зашел, неожиданно разгорячился, стал также выкрикивать в сторону весов:
- Нельзя ли поскорее! По килограмму в руки!,- попытался прорваться к раздаточной и даже удачно пробился, цепко ухватился руками за стол и в последний момент выпалил:
- Что-нибудь для беззубого!
Продавщица ухмыльнулась ему заговорщически, однако, взяла первое, что попалось под руку и, не взглянув даже на весы, но пристально вперившись в Павла Абрамовича, произнесла:
- На три сорок.
- Пусть,- для виду посмотрев на градуировку, согласился он и предовольный выбрался наружу, весь сияя. Ему было хорошо и легко.
"Кажется, я ошибался",- еще находясь под впечатлением пережитого, подумал Павел Абрамович.
И захотелось ему еще и еще пообщаться с земляками, сказать им "здравствуйте" - и он сказал; сказать "извините", "разрешите пройти", "простите, пожалуйста, это автобус идет в..." - но этого он не успел сказать: в автобусе его безжалостно сдавили, стиснули и повезли в неизвестном направлении.
И было душно, потому что он был невысокого роста; и было страшно, ибо он не видел проносящегося мимо пейзажа и не мог ориентироваться; и было стыдно, потому что рядом стояла усталая старушка с набитой авоськой и тихо постанывала всю дорогу, а напротив сидели ничего вокруг не замечающие хихикающие юнцы, рассказывающие друг другу сальные анекдоты; и было обидно, потому что его за две остановки уже трижды (он подсчитал) обозвали идиотом, дважды наступили на ногу и один раз (хорошо, хоть один) послали на..., потому как он попытался переложить кусок говядины из одной руки в другую.
И все-таки, несмотря на всё происшедшее, Павел Абрамович, вырвавшись, наконец, из автобуса, почувствовал себя безумно счастливым.
"Слава Богу, я все-таки в России!"- подумал он и пошел к стоянке такси, чтобы спокойно добраться до гостиницы.