За окном бушевала метель, громко шумел телевизор, Тамара гремела на кухне посудой, Иришка, устроившись на полу, увлеченно играла резиновыми младенцами, я лежал на диване и тупо смотрел в книгу, когда неожиданно раздался звонок в дверь. Иришка бросилась открывать. Я лениво отложил книгу в сторону и потянулся в желании ощутить залежалые ноги.
"Привет!"- донеслось из прихожей. "Здрасьте",- Иришкино в ответ. Незнакомый женский голос: "Мама дома?" - "Мам!" - "О! Вот-те на, что это ты вдруг надумала?" - "Надумала".- "А Леночку где оставила?" - "У бабушки".- "Жаль, жаль. Ну, не стой на пороге, разувайся, проходи!"
Я поднялся. Неохотно, с мыслью, что снова в выходной день мне не будет покоя. Всунул ноги в тапочки, заправил футболку в трико для приличия и, состроив подобающую для официальных приемов мину, вышел в прихожую выразить, как и супруга, приятное удивление.
Надо сказать, что в последнее время посещения подруг жены мне довольно-таки поднадоели. Определенные неудобства составляла наша бытовая неустроенность. За год, что прошел после нашего вселения, при нынешней дороговизне и дефиците мы только и смогли, что приобрести холодильник, кухонный стол да диван с детской кроваткой; выклянчить у родителей старую стенку, телевизор, пару кресел и захудалый ковер на каучуковой основе, потертый, мелковорсный, поблеклый от времени. Заставили едва четверть пространства нашей двухкомнатной квартиры, и сразу же, буквально через день после первого выхода Тамары на работу, начались хождения её коллег для "осмотра достопримечательностей". Всем непременно хотелось узнать, как мы живем и что собою представляем (я и наша маленькая Иришка в частности). А так как, по-моему, всё это было лишь предлогом почесать языки, то все подобные церемонии мне стали отвратительны донельзя. Заочно я настроил себя отрицательно не только к подобным визитам, но и к личностям, непосредственно причастным к ним. Каково же оказалось моё изумление, когда вместо очередной мегеры на меня взглянуло открытое и приветливое лицо, слегка розовое от зимней стужи, с большими темными глазами и беленьким очаровательным носиком.
- Это еще что за кадр?- не смог я скрыть своего удивления.
- Саша,- едва качнула маленькой головкой гостья.
- Виктор,- шаркнул я ногой и улыбнулся, чувствуя, как мной овладевает ребячество.
От этой моей детской выходки и Тамара, и Сашенька разом прыснули от смеха. Я же замер как вкопанный, ничего не соображая, но продолжая сохранять на лице глупую улыбку.
Вывела меня из оцепенения Тамара:
- С Сашенькой мы познакомились на остановке. Троллейбуса долго не было. Все зябли, а Сашенька то одного, то другого теребит: который час, который час.
- Я спешила,- прибавила Сашенька.
- Меня раз семь спросила.
- Восемь. Мы потом специально подсчитывали.
- Разговорились. Оказалось, что работаем вместе. Только Сашенька в третьем отделе, а я в пятом. В общем, добираться нам нужно было вместе. Троллейбусы, оказывается, тогда пустили по Инструментальной. Не долго думая, мы ловим такси и, как барыни, подкатываем к самому парадному НИИ. Девки чуть к окнам не прилипли.
- Но главное - успели.
- Так, по сути, за десять - пятнадцать минут и познакомились.
- Н-да, превратности судьбы,- подытожил я и подумал, что большего из себя выдавить не смогу. И всё-таки нашел еще силы сказать: - Раз так, что же вы, Сашенька, не раздеваетесь?
- Да я на минуточку.
- Ничего, успеете. Отогреетесь хоть.
- Разве что немножко согреться,- мило смутилась Сашенька.
Я помог ей скинуть шубку, шапочку и шарф. Тамара сразу увлекла гостью на кухню:
- Пошли, ужасно хочется поболтать.
- Так всегда,- изобразил я для проформы скорбную мину,- стоит появиться прекрасной фее, как всё волшебство улетучивается вместе с женой.
Сашенька, извиняясь, пожимает хрупкими плечами, а Тамара, не выпуская её руки, тянет подругу с собой, бросая на ходу лишь краткое: "Ишь ты...", после чего мне больше ничего не остается, как безвольно удалиться в гостиную.
Иришка по-прежнему возится с игрушками. Ей тоже мало интересны появления незнакомых людей. Я тупо уставился в экран телевизора, но из головы всё не выходили темные глаза и мягкая улыбка Сашеньки.
- Тьфу ты, блин!- попытался я развеять навязчивую пелену.
- Не блин, а черт,- между делом указала мне моя семилетняя воспитательница.
- Прости, малыш, конечно же, черт.
Пелена рассеялась.
На экране шла какая-то слащавая мексиканская мелодрама. Он преклонял перед ней колени, жарко хватал за руку, лобзал в порыве страсти. Она смущалась, как девочка, рдела до невозможности, отворачивала лицо, но желала, очень желала продолжения этой безумной страсти, отчего мне становилось скучно и нудно.
Я переключил на другой канал. Здесь гладко выбритые, лоснящиеся от жира политики объясняли, как нехорошо и тяжко быть в наше время и в нашей стране политиками и как всё обязательно изменится к лучшему, если только я проголосую за их кандидатуры. На третьей программе трусоватый кот Леопольд в который раз пытался подружиться с бесцеремонными мышатами.
- Иришка, мультик!
Иришку долго уговаривать не пришлось. Вмиг она, свесив длинные кривые ножки, сидела в кресле и внимательно следила за увлекательными похождениями флегматичного кота, который неожиданно превращался в задиристого хулигана.
Я снова прилег, взял в руки книгу, открыл недочитанную страницу, но никак не мог сосредоточиться. Текст упорно ускользал. Прочитал одну строку, вторую, абзац и опять подумал, что совершенно не воспринимаю смысла. Девчонки шумно щебетали на кухне, Тамара снова грюкала посудой, трещал телевизор, и выла за окном метель, а я думал о больших темных глазах Сашеньки...
Вскоре сели обедать. Я откупорил бутылку "Мадеры", разлил по высоким, с веткой рябины на стекле бокалам, и мы выпили за знакомство. Картошка парила и пахла. От выпитого вина стало тепло и приятно, но тут вмешалась досада, что сидим мы в убогой квартирке, в кухне с потертыми и забрызганными жиром стенами, подранными в иных местах котом обоями, захламленным разными безделушками подоконником и делаем вид, будто так и надо. А ведь раньше такой досады не было. Просто было на всё наплевать. Особенно сейчас, когда черт-те что творится в стране. Но эти черные глаза заставили меня устыдиться не только нашей неустроенности, но и своего к ней отношения. Устыдиться себя, той настойчивости, с которой я приучал свою деятельную супругу к лености души и сердца. Ведь и Тамара за семь лет совместной жизни стала равнодушной ко всему, что касалось не только окружающего, но и нас самих, наших бытовых проблем и улаженности.
После "Мадеры" и Сашенька почувствовала себя раскованнее. Я только этому обрадовался. От моего занудства и внезапно налетающей задумчивости, как казалось мне, веяло скукой. Сашенька не находила меня скучным - охотно отвечала на мои ироничные реплики и шуточные подначивания, не обижаясь нисколько, на равных, и, прощаясь, даже дала поцеловать себя в щеку, ибо губы её уже были накрашены.
Моему тщеславию всё это показалось чрезвычайно симпатичным и обнадеживающим, а безобидный поцелуй - признаком того, что я не разочаровал её.
Откланявшись, Сашенька снова обратилась ко мне:
- Значит, как договорились, придете. Мы будем ждать.
- Хорошо, хорошо,- ответил я, окончательно уверенный, что Новый год мы будем отмечать у них.
"С её мужем,- подумал я,- найдется общий язык".
К концу недели от образа Сашеньки, однако, остались только смутные воспоминания. Я начал было сомневаться, стоит ли вообще куда-либо идти: проще встретить Новый год дома. Когда захотел - поел, что захотел - посмотрел; потянуло на сон - завалился спать. А натужные мытарства в гостях (тем более, в малознакомом обществе) меня всегда тяготили.
Хотелось, правда, сделать хоть что-нибудь приятное Тамаре. Сашенька ей явно нравилась, с нею Тамаре скучно не будет.
Но вот подошло и тридцать первое. Как обычно, день рабочий. В обеденный перерыв сели с девчонками в техбюро, отметили наступающий праздник. Через час у меня разыгралась мигрень, и я ушел, отпросившись у начальника в надежде выспаться перед долгой новогодней ночью.
"Триган", однако, не помог. Тогда я, закрыв глаза, попытался отключиться, но напрасно: виски монотонно отбивали учащенный ритм сердца, и я, как ни вертелся, уснуть не смог.
Часа через четыре приехала Тамара. Она уже отвезла Сашеньке Иришку и помогла той приготовить стол. В отчаянии она посмотрела на мою кислую физиономию, но делать нечего - мы обещали.
Собрались быстро. Тамара нарумянилась, подкрасила губы, еще немного подкрутилась, и её локоны легкими барашками повисли с висков.
На улице лежал снег. Дышалось свободно и приятно. Вечерняя прогулка подействовала на меня освежающе,- голова будто прошла.
Сашенька всё еще моталась из летней кухни в дом (они жили в своем доме) и обратно, одетая по-домашнему: в сиреневом байковом халате и тапочках на босу ногу.
- Ой, ой,- засуетилась она, едва мы вошли,- проходите, проходите, я сейчас.
Мы разделись. В зале был накрыт стол, а на столе, как говорится, что Бог послал. А Бог послал многое: винегрет и салат "оливье", "селедку под шубой", красную икру, тушеного в сметане кролика, консервы и прочие яства, кои выставляться должны только после двенадцати, считай, в следующем году.
На диване у стола сидела незнакомая нам парочка: длинный худосочный юноша лет двадцати семи с бледной, истомившейся от духоты (в доме оказалось жарко натоплено) девчушкой лет на десять моложе.
Я поприветствовал их, представившись. Назвались и они. Вернее, он. Зина, его подружка, сидела неподвижно, вперившись в телевизор, по-девичьи смущаясь всякого незнакомого мужчины, полностью доверяя лишь Сережиному (так звали парня) старшинству. Тамара быстро ускользнула на кухню, и мне ничего не осталось, как присесть рядом со столом и тоже уставиться на экран.
Настенные часы щелкнули на десяти. По программе шла какая-то муть, парочка тихо ворковала, будто никого рядом не было, и я с горечью подумал, что эту ночь вряд ли выдержу. Тут, к счастью, появился сам хозяин. Ему тоже оказалось не более моего, под тридцать. Небольшого, роста, средней полноты, с водянистыми живыми глазами и пухлыми губами.
Звали его Пашей, и работал он где-то на севере по найму. Месяц там, месяц дома. Видно, зарабатывал неплохо, но я не привык совать нос в чужие карманы. Приличнее было расспрашивать о севере: как погода, как дороги, что за люди и прочее, прочее.
Не успели оглянуться - одиннадцать.
- Можно и за стол,- почесал ладони хозяин в предвкушении предстоящей выпивки.
Иришка крутилась с дочкой хозяев, Леночкой, у ярко наряженной елки, так что оставалось только подогнать наших девчат.
Вскоре появились и они. Тамара несла парившую картошку, Сашенька - салфетки. Она привела себя в порядок, надела шелковое зеленое с белыми блестками и белым отложным воротничком платье, в котором казалась выше и которое очень гармонировало с её черными волосами и темными, как ночь, глазами. Стоило мне в них заглянуть и встретить доброжелательный взгляд, как я снова воспрянул духом, повеселел и даже взял командование трапезой на себя:
- Паша, открывай, не то проспим проводы старого года!
Зашевелились и остальные: накладывали в тарелки, шутили, каламбурили. Даже Серж речитативом произнес какое-то четверостишие, идею которого все единодушно поддержали. За то и выпили. Тяжелая атмосфера первых ознакомительных минут быстро рассеялась. Довольство вкусной едой, прекрасной погодой и удачным новогодним вечером сделало всех сразу непосредственными.
Сашенька сидела напротив меня, и я был рад этому, потому что мог хорошо видеть её глаза, которые, как казалось мне, еще ни разу на меня не взглянули. Немного робея, опасаясь, как бы не заметили остальные, я посматривал на неё украдкой, исподтишка любуясь лицом, прической, хрупкими плечами и тонкими руками.
Она явно обладала вкусом. Светло-зеленое с блестками и белым отложным воротничком платье, бесспорно, ей шло. К этим черным волосам, к этим темным глазам. Оно будто обволакивало её стройную фигуру, скрывая угловатость и выставляя изящность форм.
Я ел, беседовал, смотрел телевизор, но не упускал случая взглянуть на неё. И она будто почувствовала это, потому что в следующий раз, когда я поднял на неё глаза, она также взглянула на меня, причем, так пристально, что я даже замешался, забегал глазами по столу, заработал руками, накладывая себе васякой всячины, чем только рассмешил её, так как, не удержавшись и снова взглянув на неё, я еще застал в её взгляде игривость и озорной блеск. Вместе с тем в нем присутствовали и радость, и, как показалось мне, немалый интерес. Хотя я никогда в подобных "переглядываниях" женщинам не уступал, на этот раз, как ни горько признаваться, проиграл. Я кусал хлеб, насаживал на вилку картофель, чтобы потом отправить его в рот, но думал только об одном: Сашенька всё больше сводит меня с ума.
К двенадцати мы окончательно "нагрузились", но ради приличия никто не вставал, ждали первых ударов курантов. Едва пробило полночь, мы поднялись, взвизгнули вместе с выхлопом шампанского и зашумели, взбодрившись.
- С Новым годом! С Новым годом!- перебивая друг друга, запорхали голоса и эхом разнеслись по комнате.
- Пусть этот год будет самым-самым!- сказал я и потянулся бокалом к Сашеньке.
- Спасибо,- с благодарностью сказала она, и наши бокалы, казалось, звякнули громче всех.
Я смотрел только на неё. Она тоже не сводила с меня глаз.
- Чудесный вечер,- сказал я.
- Чудесный,- согласилась она, и мы снова выпили.
- Танцевать, танцевать!- бросился Паша к магнитофону, и вскоре узенькое место посреди зала заняли я, Тамара, Паша, Сашенька и Серж.
Дети легли, а Зина стеснительно вдавилась в диван, явно ощущая себя не в своей тарелке: всё-таки другое поколение. Мы её так и не смогли вызвать. Она по-прежнему следила за немым экраном между ритмичными мельканиями наших тел и, казалось, была чем-то снова недовольна.
Между тем зазвучал медленный танец. Я пригласил Сашеньку. Тамара - нерешительного Пашу. Серж, наконец-то, вытянул Зину. Музыка мне нравилась, но динамики допотопного магнитофона трещали и неприятно посвистывали, что, однако, не помешало мне полностью отдаться чувствам и ощущению маленькой, крохотной Сашеньки. Я был на голову выше её, крупнее, и оттого, наверное, её миниатюрность особенно меня волновала. Казалось, я мог бы легко подхватить её на руки и кружить, кружить, кружить по комнате в этом сладостном адажио до умопомрачения, но я знал, что не стану этого делать, ибо было тесно, и нас не раз задевали то плечом, то бедром, то взглядом. Мне ничего более не оставалось, как изредка ловить благодарные и восхищенные глаза Сашеньки. А подчинилась она полностью, будто обмякла в моих объятиях, стала бестелесной, и чуткие пальцы мои, едва касаясь её спины и бедра, управляли ею, властвовали над ней. Наша согласованность напоминала какой-то бесконтактный эротический танец, который распаляет именно потому, что партнеры не прикасаются друг к другу. Я чувствовал, что загораюсь. Почувствовал, что и она увлеклась, полностью отдавшись своим ощущениям. Я понял вдруг, что эта вольность нравится ей, ибо её глаза, когда она поднимала их, пылали этой вольностью, и губы, пересыхая, жадно, в полуоткрытье ловили сухой воздух, и ушки, маленькие очаровательные ушки её, не прикрытые волосами, давно покраснели, и руки иногда порывисто теребили на моих плечах свитер. И ни разу за все время, как заметил я, она не взглянула на своего мужа, опасаясь, наверное, неосторожно выдать себя.
Спасибо наивному Паше, он ни о чем не догадывался. Этот вулкан был растревожен мной, и потому только я мог с непередаваемым наслаждением упиваться им, как некогда с восторгом упивался пылающим Римом Нерон. И кто сможет лучше ощутить всю прелесть безумного поступка, как не безумец, совершивший его? А в этом танце с Сашенькой я был настоящим безумцем. И оттого, что всё происходящее у нас с Сашенькой сводило меня с ума, я хотел, чтобы оно длилось бесконечно, и вместе с тем желал, чтобы оно поскорее закончилось, ибо чаша услады могла переполниться. Тогда не знаю, чтобы я со своей чувствительностью и она со своей впечатлительностью делали бы. Поэтому, как только кончилась музыка, я, бросив пылкое "благодарю", тут же заторопился во двор, потому как в данную минуту меня могли остудить только свежий морозный воздух и выкуренная сигарета.
Мороз немного ослаб. Черное небо усыпалось звездами. Тишина и темень проникли во все закоулки. Изредка сюда долетали чей-то звонкий игривый девичий смех, отзвук баяна или обрывок песни, но, долетев, сразу глохли в приземистых постройках, заиндевелой посадке и кучном, с проталинами, фиолетово-сером снеге.
Я достал спички и попытался прикурить, но руки совершенно не слушались. Одна, вторая спичка сломалась. Наконец, огонек на мгновение вспыхнул и быстро потух, едва я успел прикурить. Ненасытно, впопыхах, я заглатывал дым и выдыхал, чувствуя, что продолжаю полыхать и нервничать, как мальчик на первом свидании, не умея успокоить ни встревоженного мозга, ни дрожащих пальцев, ни колотящегося сердца.
Тут еще на мою беду вышла она, маленькая, крохотная, легко одетая. Я окончательно растерялся и выронил сигарету.
- Вы так замерзнете, Сашенька,- сказал и тут же замолчал, побоявшись себя выдать. Мой голос предательски дрожал и вибрировал в этой морозной тишине.
- Тут так тепло,- сказала она и шагнула ко мне, мимо меня. Хотела пройти, но оступилась, поскользнулась и в мгновение, не знаю даже как, оказалась в моих жарких объятиях.
- Сашенька,- только и смог вымолвить я и жадно впился в её горячие губы. Сашенька крепко прижалась ко мне, и я вдруг ощутил, что и она вся охвачена мелкой дрожью и желанием.
Вмиг мы забыли обо всем. Забыли, где мы, кто мы, всецело отдаваясь неудержному порыву наших чувств и желаний.
Охваченный счастьем, едва отрываясь от её губ, в упоении, я лишь бессвязно шептал:
- Саша, Сашенька, какая ты сладкая...
Едва я дождался четвертого числа. Четвертого уезжал её муж. Уже с первого я был как на горячих углях. Даже во сне образ Сашеньки ни на минуту не покидал меня. Мы то бродили по тенистому парку, то кружили в вальсе на каком-то балу, то долго и ненасытно целовались. Сашенька не выходила из моей головы ни дома, ни на работе. Всё чаще передо мной возникали её темные глаза и звучал тихий ласковый голос: "Мне так хорошо с тобой, Витя, так хорошо..." И снова, читая книгу, я не улавливал содержания, снова с трудом заставлял себя сосредоточиться над чертежами и ничего не мог с собой поделать. То порывался ехать к ней, считая, что она так же жаждет встречи со мной и переживает, то находил внезапный порыв несусветной глупостью. Иногда на меня налетало полнейшее безразличие, и я, словно потерянный, бродил по городу, стараясь забыться, боясь остаться один на один со своими мыслями и чаяниями.
Порою я укорял себя за малодушие: ведь мог же еще тогда, утром, поговорить с ней, признаться во всем и, может быть, даже договориться о новой встрече. Но более всего корил себя за то, что был так несдержан, что поддался мимолетному желанию, что заставляю себя идти на поводу у собственных эмоций.
"Совсем разбабился",- ругал себя, но и тешил надеждой, что всё-таки, несмотря ни на что увижу её, гляну в её глаза и повторю, как повторял не один раз: "Какая ты сладкая, Сашенька!"
Но вот четвертое, пятое, шестое число, а я всё тяну, всё медлю. Отчего, не знаю сам. Сашенька не приезжала. Тамару я и не пытался о ней расспрашивать, опасаясь, что по тону голоса она догадается обо всем. Уж на что, на что, а на это у женщин нюх отменный: не умом, так сердцем догадается. Слава Богу, Тамара как будто ничего не заметила. А я затосковал, и моя тоска показалась мне вначале несколько даже странной. Быть может, я влюбился в Сашеньку, как не влюблялся еще ни разу в жизни. Однако, вне всякого сомнения, я любил и Тамару. И именно это как раз было для меня странно: неужели можно вот так любить сразу нескольких женщин, страдать и по той и по другой? Впрочем, я читал, что встречались уникумы, которые одновременно имели две, а то и три семьи и наверняка любили всех своих жен. Но то исключение, а как норма должно быть иначе: раз я полюбил Сашеньку, то должен был, скорее всего, разлюбить Тамару. Но Тамара мне по-прежнему была дорога. Я любил её, но любил и Сашеньку - сердце не лжет. И, само собой разумеется, мне хотелось взаимности. Я желал, чтобы и она меня также полюбила: неистово, безумно, как любил я. Ведь как иначе: наши переглядывания, волнующая мелодия, под которую мы тогда танцевали, каждая её фраза, обращенная ко мне или моя к ней, отчетливый резкий запах изморози и поцелуи, нет-нет, скорее, не поцелуи, их не осталось в памяти, а движения. Движения и ощущения: наклон её головы, отлет пышных волос, скольжение мягких рук, упругость и порывистость крохотного тела в моих больших руках - всё это так болезненно воспринималось мною теперь. Как мне этого сейчас не хватало, я так соскучился по этому.
Я думал об этом день и ночь. Не знал, что ей скажу, да и скажу ли что-нибудь вообще. Мне бы только посмотреть в её глаза, только бы посмотреть. С этой мыслью я носился на работе, эта мысль не давала мне покоя и дома. Однажды даже, не заметив как, я забрел в район, где жила Сашенька. И черт меня понес по её улице. Но вот показался и знакомый дом. Я замедлил шаг, затаил дыхание, стал зорко всматриваться вдаль, где за густым кустарником раскинулся огород. Быть может, она во дворе, за домом, но её нигде не было видно.
Тут я заметил, что напротив их усадьбы, на другой стороне улочки, на лавчонке сидят две сморщенные старушки и с любопытством глазеют на меня. Меня словно жаром обдало. Да разве тут возможна какая-нибудь встреча? Стоит только пройти по здешней улице, как назавтра весь город будет знать о твоих похождениях! Мне стало не по себе. Даже засосало под ложечкой. Я приподнял воротник пальто, почти на глаза нахлобучил шапку и, вперившись в землю, быстро прошел мимо. Какой стыд, какой позор! Взрослый мужчина, а ума, как у ребенка. Но что оставалось делать? Я любил Сашеньку. С каждым днем любил всё сильнее. Снова и снова, возвращаясь с работы, сворачивал на её улицу, чувствуя, что если еще недельку не увижу её, сойду с ума.
Вместе с тем я находил всё происходящее нелепым и кошмарным, а мои хождения странными и глупыми. Порой сам себе казался болваном и дуралеем: верил в то, чего на самом деле, может быть, и не было.
И все-таки совсем не терял надежды. Периоды уныния сменялись бурными проявлениями веры в то, что мы обязательно встретимся. Мне казалось, что и она не может теперь так просто жить. Я же видел тогда, что и её наше сближение затронуло, что и ею это овладело: она отдалась мне не равнодушно, а полная желания и счастья. Я видел, как она вспыхнула, как горела, как порывисто, в забытье, шептала: "Как хорошо, как хорошо..." Я будто затронул в ней какую-то сокровенную дремлющую в ней струну, слегка, без нажима, и она звонко зазвучала неведомым ей доселе, незнакомым звуком. Неспроста, неспроста же! И разве можно это носить в себе, терпеть, глушить, убивать изо дня в день? И кому рассказать? Подругам? Одобрят ли? Посторонним? Поймут? Да ей, наверное, сейчас не легче, чем мне. Носить в себе всё и разрываться на части, делиться на кусочки и притворяться. Как тяжело! И мается Сашенька, наверное, так же, как я, и так же, вероятно, её гложет тоска, как гложет и гнетет меня. Так думал я, но так и не решился зайти к ней.
Дней через восемь она наведалась сама. Тамара бродила где-то по городу.
- Сашенька!- бросился я к ней, едва распахнулась дверь.
- Привет!
- Привет!- поцеловал я её.- Заходи, заходи. Ты даже не представляешь, как я рад!
- А где Тамара?
- По магазинам пошла. Скоро вернется. Да ты проходи, не стесняйся!
- Я и не стесняюсь.
Она сбросила сапоги, шубку.
- Сашенька!- я всё не мог прийти в себя.- Сашенька, если б ты знала!
Я взял её за плечи и попытался притянуть к себе.
- Витя!
- Сашенька!- я терял голову.- Сашенька!- Как я мог объяснить ей свое состояние? Я с трудом ворочал языком.- Мне так хочется тебя поцеловать.
Сашенька чмокнула меня в губы.
- Если б ты знала, как я скучал по тебе, как не мог без тебя!
- Не надо, Витя!
- Сашенька,- приобнял я её.- Саша!
- Витя, я замужем. У меня есть муж, ты что, не понимаешь?- стала успокаивать она меня, но я действительно не понимал, что творю.
- Саша, я ведь тогда... потом... Я места себе не нахожу. Мне без тебя...
- Витя, я, кажется, ясно сказала!- она выскользнула из моих рук и прошла в зал. Я за ней.
- Сашенька, подожди! Ты права: я потерял голову. Но я на самом деле не понимаю, что со мной.
- А что, собственно, должно быть с тобой?
- Ну, это... Мы... Вместе.
- Что "мы"?
- Новый год.
- Новый год?
- Я сам не свой.
- И что?- она как будто отгородилась чем-то.
Я снова приблизился к ней, обнял, погладил по волосам:
- Сашенька, я люблю тебя.
- Не надо, Витя.
- Сашенька, я люблю тебя!
- Витя, пусти!- она стала вырываться, но я удержал её силой в отчаянии:
- Поцелуй меня, Саша. Ты так сладко целуешь.
- Пусти меня, Виктор. Сейчас придет Тамара, будет некрасиво.- Она посмотрела на меня в упор, и у меня будто кошки на душе заскребли.
- Сашенька, нам так было хорошо.
- Ах, оставь, Витя! Ты мировой парень, но у меня есть муж, да и у тебя жена.
- Но я люблю тебя, Саша!
- Тебе и не запрещает никто. Люби себе на здоровье.
- Но как же так?
- А так! Я связана с другим.
- А мы?
- Что "мы"?
- Ну, то, что было...
- Витя, мало у кого, что было, всё не упомнишь,- сказала Сашенька и пошла встречать Тамару, которая как раз входила в дверь.
- Ах ты, разбойница, давно здесь?
- Только вошла.
- А я думала, что ты пропала.
- Да с вами пропадешь. Без вас никуда. Вы же все меня любите,- посмотрела Сашенька лукаво на меня. Она еще смеялась!
Тамара, раскрасневшаяся от холода, радостно сбрасывала одежду.
- Мороз - хоть на улицу не выходи! Ну, как ты?- набросилась она сразу на Сашеньку.- Жалуйся.- И потянула ее на кухню.
Я сел на диван. Что говорить - всё сказано. За окном опять разыгралась метель, Тамара гремела на кухне посудой, а моё сердце разорвалось на мелкие кусочки и куда-то унеслось.