Жизнь в Мегаре все-таки сильно отличалась от жизни в Башне, когда вокруг была привычная с детства обстановка, больше воздуха, больше свободы...
В Башне, когда было не очень жарко, а мама или Мактаб заняты по хозяйству, Ашерат уходила на пристань, сидела на берегу, слушала прибой и чаек, вспоминала свои лучшие дни, Федима. В Мегаре свобода была относительной: самой одной в огромном полисе так просто не побродишь, усадьбу без сопровождения не покинешь.
В Бизацене, когда тревожные сны время от времени продолжали изматывать Ашерат, она, пробудившись, бродила от рощи к роще сама не своя, не могла понять, чем она так обидела богинь, что они в таких видениях являются к ней, то ли предупреждая о чем-то, то ли показывая картины будущего. Здесь, в Мегаре, ни от кого не спрячешься, даже от себя самой. А как тяжело носить в себе эти видения, знала только она. Но от этого ей нисколько не проще. Почему она не может быть обыкновенной девушкой, у которой радости жизни нехитрые и ясные: дом, семья, забота о близких? А ей - мрачные картины, не то предупреждения, не то предвидения.
Но, может, Мактаб права: она рождена для других дел, иные заботы будут у нее, отличные от обыденных забот обыкновенных людей? Может, ей уготована судьба жрицы или пифии, и жить она будет где-нибудь при храме богини, которая станет поверять ей свои тайны и помыслы?
Сказал бы кто об этом напрямую, а не мучил непонятными и кошмарными снами, - как ей было бы легче!
Мактаб, видя, как страдает Ашерат, в который раз предложила:
- Почему бы тебе, как все девушки, все-таки не заняться ткачеством? Придумай рисунок, я помогу тебе набить его на станке. Хочешь, выткем с тобой покрывало для Тиннит. До ее праздника осталось недолго. Можно, опять же, поучаствовать в конкурсе, глядишь, наше покрывало признают лучшим и оно целый год будет покрывать плечи богини.
Ашерат неохотно взялась за полотно, но ткать покрывало для Тиннит пока не решилась: уж слишком амбициозной показалась ей задумка Мактаб (на кого ей производить впечатление?), а вот для начала она бы соткала пасущегося на берегу озера аиста, похожего на Кесепа, который улетел из зверинца Сиппара. По крайней мере, попробует. Правда, вся та пряжа, которая хранилась в кладовой, ей совсем не приглянулась. Может, в базарный день съездить в Лептис-Минор или Тапс, выбрать что-нибудь более подходящее?
Почему бы и нет? Все возможно. Решили: как только подойдет базарный день, Ашерат, хоть с Парфенидой, хоть с Мактаб, отправятся за пряжей в один из ближайших полисов. Съездили, но и там Ашерат ничего не приглянулось. Теперь они с Мактаб в Городе, где пряжи - хоть весь Карфаген обмотай вокруг стены! И цвет какой захочешь подберешь, и оттенок к нему. Глядишь, за станком и время разлуки с матерью пролетит незаметно, не бродить же, как потерянной, еще и в садах Мегары.
Мактаб снова потянула Ашерат в общество поклонниц Тиннит, поглядеть, какие покрывала ткут там, какие орнаменты используют.
Ашерат немного отвлеклась. Не то Нааме. Уже через день-два она пожалела, что осталась в Бизацене. Лучше бы уехала со всеми в Карфаген. Какой невыносимой скукой вдруг потянуло из каждого угла! Парфенида по-прежнему, в отсутствие матери, распоряжалась на кухне и рабами по дому, но Нааме стало тошно даже за пряжей. Теперь она, как прежде Ашерат, бродила вдоль побережья, глядела на море, на птиц, парящих над головой, но и они ей скоро надоели. Парфенида сказала, что через несколько дней в деревне начнется праздник, может, хоть он немного ее отвлечет?
16
Едва перешли через Баграду и на горизонте показались высокие зубчатые стены Карфагена, Федим снова подступил к Иоахиму с просьбой, чтобы тот отпустил его до захода в Город. Если, как Иоахим предполагает, обратно они пойдут недели через две, Федиму вряд ли хватит времени навестить отца в Бизацене (это - для всех, но более - пообщаться с Ашерат).
Федим договорился, что Иоахим даст ему коня, и он доскачет, чтобы не терять время, туда и обратно на коне.
Никто не смог убедить юношу заглянуть в Мегару хоть на минуту, а вдруг семейство Гамилькара сейчас находится там. Федим был уверен, что без отца они не тронутся с места, значит, по-прежнему остаются в Бизацене, и значит, Федиму только туда и дорога.
Иоахим не стал с ним даже спорить, выделил спокойного гнедого и отпустил с миром, взяв с него слово, что через неделю юноша обязательно вернется, - со слонами много еще будет хлопот, пока они окончательно не передадут всех приемлемых в загоны. Федим побожился, взяв Решефа в свидетели.
Не долго думая, он попрощался с друзьями, миновал Город, погнал своего гнедого на восток.
Помня, как в прошлом он уморил жеребца до смерти, Федим не стал гнать что есть духу, но и расслабляться гнедому не позволял - так ему хотелось поскорее увидеться с Ашерат.
С каждой новой милей образы прошлого, их памятные встречи, ее облик высвечивались ярче и ярче. Ее улыбка, озорной блеск глаз, солнце, которое переливалось на ее щеках и в волосах, - всё становилось отчетливее, красочнее, милее, наполняло сердце теплом и радостью. Радостью от долгожданной встречи. Некогда было остановиться и перекусить, некогда утолить даже жажду; спрыгнул с коня у колодца, напоил коня, сам глотнул с ладошку и снова в путь - нет времени рассиживаться, так сильно хочется увидеть любимую.
В Башне еще не спали, но Шардан, привратник, хоть и был удивлен появлением Федима, во двор его не пустил - хозяев нет, отбыли в Карфаген, а оттуда, как планировалось, поплывут к отцу на Сицилию.
Федим поверить не мог, тогда старец отправил кухаркиного мальчика за Парфенидой, а та, увидев Федима, выкатила глаза, отшатнулась, потом, как будто признав, всплеснула руками, забубнила что-то невнятное, как будто встретилась с нечистью.
- Баба Парфенида, вы что? Вы меня не узнали? Это же я, Федим, сын дядюшки Ахата, разве не помните?
- Живой?
- Живой. Куда ж я денусь? А где все? Почему никого не видно?
Парфенида, так и не придя в себя, как будто хотела поскорее от него отделаться, залопотала, что ничем помочь ему не может, что на самом деле все, кроме Нааме и нее, уехали еще неделю назад на Сицилию к отцу.
- А почему Нааме осталась?
- Просто не смогла, заболела, - ответила Парфенида, не вдаваясь в подробности.
- Но хоть ее-то я могу увидеть? - спросил расстроенный Федим.
- Если захочешь, увидишь, она в деревне, на празднике, найдешь ее там. Праздник протянется до самого утра, - снова проворчала старуха и закрыла перед ним дверь.
"Странно как-то, - ничего не понял Федим. - Почему она спросила: живой? А каким я еще могу быть?"
Федим поковылял в деревню, лошадь повел в поводу. Куда было теперь торопиться? Хотя бы с мыслями собраться. Пока скакал, одно желание затмевало все, но теперь...
Нааме... Хотел бы он ее увидеть или не хотел? В последний раз, помнится, она, как и всегда, отнеслась к нему с прохладцей, даже несколько с пренебрежением. Еще бы! Он сын слуги, пусть и не раб. Она - дочка хозяина, господина. И хотя она уже не прежняя девочка Нааме, а уже почти девушка на выданье (пятнадцать миновало), - изменилось ли ее отношение к нему? Как она его встретит?
И все-таки надо бы увидеться. Что ему расскажет об Ашерат Парфенида или его отец? А Нааме всегда была рядом с сестрой, ежедневно с ней общалась...
Но всё же Федим решил поначалу завернуть к старику Сахебу, как он там, не спился ли еще, тем более его хижина была по пути к деревне.
Федим взобрался на коня и, не погоняя, поехал прямо к Сахебу.
Старик лежал на своем топчане, как всегда, в стельку пьян, - ничего не изменилось! Когда Федим растолкал его, Сахеб поначалу тоже, спросонья, изумился, как изумились в Башне, но потом, протерев глаза, залопотал, почти как Парфенида, прожевывая беззубым ртом слова:
- О-хо-хо, не могу поверить, это ты, пройдоха, каким ветром тебя занесло? Вернулся? Жив-здоров, ну и ну! А слухи-то ходили, что тебя слон затоптал. Не веришь? А мы все тут изревелись по тебе, а более всех меньшая хозяйская дочка. Врали, что ли, про твою смерть, не разобрались толком?
Теперь только до Федима дошло, почему так испугалась, увидав его, Парфенида и удивился Шардан. Они все здесь считали, что он погиб. Какая ерунда! Был один случай со взбесившимся слоном: тот вырвался из загона и отшвырнул Менехема, который опрометчиво оказался у животного на пути. Менехем с неделю провалялся на топчане, но потом все-таки поднялся на ноги. Но его, Федима, там и близко не было, он был тогда совсем в другом месте. А до Карфагена, выходит, дошли слухи, что он задавлен? Вот умора!
Федиму даже стало смешно.
- Да ладно тебе, дядя Сахеб, какой меня слон затоптал, что ты городишь? Живой я, как видишь. Не веришь, потрогай.
Сахеб пощупал руку Федима, провел ладонью по его лицу, улыбнулся.
- Вот теперь вижу - ты жив, ядрена вошь! (Легонько пнул его кулаком в грудь.) За это надо выпить. Где мой кувшин, там еще, кажется, немного оставалось.
Федим пожал плечами.
- Нет-нет, - вскочил со своего топчана старый следопыт, - я - не я, если за твое благополучное возвращение не выпью. Давай со мной. Ага, вот он где, зараза.
Сахеб вытащил из-за топчана початый кувшин и протянул его Федиму:
- Держи, сейчас найду пару чаш. Сейчас. Вот, одна есть. Другая... Другой может и не быть, но ничего, мы с тобой и с одной хлебнем. А то я тебе в чашу, а сам прямо с кувшина. Давай, держи крепче, налью.
Сахеб стал наливать Федиму вина.
- Когда же ты прибыл? С час назад? Еще никого не видел? И голодный, небось, с дороги. А мне и угостить тебя нечем - на охоте не был дня два, в деревне праздник, у них на торжествах и перехватываю.
Выпили, Сахеб закряхтел.
- Хорошо. Давай еще по одной.
Федим не останавливал старика.
- Скажи лучше, дядь Сахеб, как вы тут, как отец.
- Да все, вроде, живы-здоровы, я в деревню не хожу, новостей не знаю. Чего тебе скажу? А вот в деревне праздник, я говорил тебе? Нет? Говорил? Ну ладно. Пойдешь, там всех, кого захочешь, увидишь, там должны быть и все Баркиды.
- Но они, кажется, уплыли на Сицилию?
- Еще не вернулись, значит? А мне показалось, я видел там Нааме. Померещилось?
- Нааме с ними не поплыла.
- А!
Сахеб хлебнул из кувшина уже сам, больше Федиму не предлагал.
- Сходи тогда в деревню. Я вот просплюсь немного, и тоже туда загляну, до рассвета никто из них не разойдется, Рихат даже рабам разрешил сегодня праздновать. Таков обычай. Там, может, и отца увидишь, вот он обрадуется!
Поняв, что от старика Сахеба ничего толком не добьешься, Федим поднялся.
- Тогда я пойду?
- Да-да, иди, еще увидимся, - заворочался на топчане Сахеб. - Живой. Возмужал. Молодец, - уже еле разборчиво пробормотал он.
Федим вышел из хижины старика. Похоже, только Нааме может ему что-то толковое сказать об Ашерат. Придется искать Нааме.
Громкие звуки барабанов и голоса певцов из центральной деревни слышны были за добрую милю. Небо озаряло зарево огромного костра, вокруг которого расположились жители. Рядом с костром в ритме мелодии плясали гуляющие. В кругу деревенских парней, вместе с местными девушками, Федим увидел и Нааме, в простом одеянии, с распушенными волосами. Он никогда не видел ее такой. Да и повзрослела она на удивление. Какой же тогда стала Ашерат? Не хотелось думать, что Нааме красивее сестры. Как давно, кажется, он их не видел. Но за два года Нааме словно преобразилась, похорошела.
Федима заметили и его старые приятели, тоже, как и Сахеб, удивились, что он жив, потянули в свою кампанию, сунули в руки плошку с едой, чашу с крепким пальмовым вином.
Каждый норовил похлопать его по плечу. Видно было, что они уже хорошо набрались, но до утра все еще может выветриться. Музыка, пляски, девушки, вино, - чего еще желать в праздничный день? Потом обо всем расскажешь, а сейчас радуйся жизни, веселись, что ты такой мрачный, точно на похоронах?! Пошли к костру, в круг, вспомни, как в детстве мы хотели быть ближе к костру взрослых, теперь имеем полное право!
- Идем! - потянули его приятели, но Федим решительно замахал руками:
- Нет, нет, я еще не готов, вы идите, я немного осмотрюсь.
Приятели оставили его доедать кашу и допивать вино. Федим глаз не сводил с Нааме, его так и подмывало вырвать ее из круга и расспросить об Ашерат. Он поднялся и направился прямо к ней.
- Нааме, - крикнул, пытаясь прорваться сквозь бой барабанов и громкие голоса певцов. - Нааме!
Нааме замерла, как вкопанная, глаза ее округлились.
- Вот так дела! - только и смогла что произнести она. - Федим? Федим! - крикнула и бросилась к нему на шею. Федим такого не ожидал. Всегда холодная Наамемилкат вдруг проявляет такую пылкость! Наверное, хватила лишку. Федиму стало даже неловко. Но, как оказалось, никому до них и дела не было, все веселились, праздновали тожество.
- Ты откуда, пропащая душа? Какими судьбами? - горящие глаза Нааме с восторгом уставились на него, как будто не Ашерат, а она его ждала и не могла дождаться.
Федим смутился еще больше. Такая недоступная прежде, теперь сама любезность!
- Пойдем, пойдем скорее, расскажешь мне все, что с тобой произошло, - потянула она его в толпу сидящих, где рабыни устроили ей место. - Давно ли ты здесь? Откуда? Рассказывай, не тяни душу.
Она усадила Федима рядом с собой, помахала руками рабыням, чтобы они налили Федиму вина и положили перед ним еды, тесно прижалась.
- Рассказывай, рассказывай. Тебя, правда, потоптал слон? - Она была вся одно внимание.
Федим сидел, как заколдованный, не понимал, где он, с кем. Барабаны продолжали оглушительно выбивать ритм, у огромного - почти до звезд - костра плясали и пели, сидящие вокруг костра хлопали в ладоши и тоже пели.
- Да что рассказывать? Какой слон? Никто меня не топтал. Наоборот, я только сдружился с гигантами, - попытался было отшутиться он от Нааме, но девушка еще теснее прижалась к нему и чуть ли не на ухо прошептала:
- Ну как же нечего рассказывать: дикие непролазные леса, ущелья, саванны, пески...
- Ну, так далеко, до песков, мы не заходили...
- Ой, а тут чего только не говорили: что тебя затоптал громадный слон, что останки твои не нашлись... Ашерат ревела - остановить не могли.
Нааме вспомнила, как убивалась ее младшая сестра, никто ничего не мог с ней поделать. Даже в ее сердце будто надломилось что-то. Нааме полезла в свой сундук, вытащила из вороха одежды деревянную фигурку аиста, которого для Ашерат вырезал Федим и которую она утаила при отъезде из Мегары, и отдала ее сестре.
- Я тут копалась у себя в вещах, - соврала она тогда, - и смотри, что нашла. Наверное, служанки засунули в мой сундук, перепутав с твоим.
Ашерат поверила, схватила фигурку, прижала к груди. А Нааме снова позавидовала ей: сердце сестры было наполнено любовью...
- Да басни всё, - вернул Нааме на землю Федим. - Были моменты, но, как видишь, всё обошлось.
Нааме улыбнулась.
- За это тоже выпьем, а то тоска зеленая, ты себе не представляешь.
Федим взял у нее чашу, пригубил, улыбнулся в ответ. И чем больше пил, тем больше ему казалось, что он на празднике вместе с Ашерат. А то, что время от времени ее лицо превращается в лицо Нааме, то это, скорее, от вина. Крепкое все-таки вино, да и он никогда в жизни столько не пил.
А когда Наме вышла в круг и стала танцевать, собрав возле себя мужчин и юношей, выделывая такие па, от которых у любого мужика голова кругом пойдет, сам от нее не мог оторвать глаз: настолько чувственными были движения ее ног, рук, бедер. Казалось, сама Астарта, богиня любви, управляла ею.
Не остались равнодушными и окружавшие ее мужчины и юноши, они плясали вокруг нее с не меньшим азартом и чувственностью. И видно было, каждый готов был наброситься на нее в любую минуту и растерзать. Сдерживало только то, что Нааме все-таки была дочерью хозяина, хотя сейчас себя она таковой не считала. Она была львицей, и как всякая львица сама выбирала, кого подпустить к себе. И она выбрала Федима. Поманила к себе ладошками, улыбаясь. Отсветы костра играли на ее лице, горели в глазах.
Сидевшие позади Федима юноши толкнули его в круг. Он тоже заплясал, полностью отдался ритмам танца. И снова в объятьях Шадрапы ему стало казаться, что он танцует не с Нааме, а с Ашерат и видит ее лицо, а не лицо ее сестры.
Ашерат, как долго мы не виделись! Ашерат, если бы ты знала, как я по тебе скучал, любимая!
С ужасной головной болью проснулся утром Федим. Он лежал в богато убранном помещении, на ложе, покрытом пышными дорогими покрывалами. Как он сюда попал? Что это за место? Федим ничего не помнил. Вчера был в деревне праздник, он, кажется, виделся со старыми приятелями, пил. И там была почему-то Нааме... Нааме... Баал благословенный! Костер до небес, бешеный ритм барабанов, пляски и песни, и чьи-то жаркие объятья потом. Нааме? Он обнимал и целовал Нааме? Не может быть!
- Доброе утро, мой охотник, - услышал он ласковый голос.
Федим обернулся, у его ложа стояла Нааме. Выходит, вчерашняя жаркая ночь и жаркие объятья сестры Ашерат ему не приснились?
- Нааме... - то ли удивленно, то ли с сожалением, протянул он. - Ты зачем здесь?
Голова еще раскалывалась хуже некуда.
Нааме усмехнулась:
- Это ты здесь. У нас в гостях. Разве не помнишь? Мы решили с праздника вернуться в Башню. Ты в Башне. Неужели ничего не помнишь? Может, позавтракаем, слуги давно все накрыли?
- Погоди. - Федим приподнялся на широком ложе. - Я что, спал здесь?
- Как видишь.
- Я... С тобой?
Он поднял на нее непонимающие глаза.
- Ты совсем ничего не помнишь? - снова ухмыльнулась Нааме. - Оставь, пойдем лучше завтракать. Или желаешь поначалу обмыться? Я позову рабынь.
- Не надо никого. Я не пойму, всё вчерашнее было не сон? Скажи, что это был сон.
- Гм, конечно, это был сон, чудесный сон. Скажу тебе, как на духу: один из лучших снов в моей жизни.
- Не может быть. Ты мне врешь. Ты всё врешь. Я не мог быть с тобой. Я... Я люблю Ашерат.
- Ну, знаешь, дорогой, вино и не такие грезы наводит. Что касается Ашерат... С тех пор, как ей сказали, что ты погиб, был растерзан дикими зверьми в Мавретании, она решила на долгие годы посвятить себя Тиннит, так что горевать о том, что случилось вчера, тебе нечего - вы никогда и не были по-настоящему близки, так, детские чудачества.
Федим вскочил на ноги, не удержался, залепил Нааме пощечину.
- Ты опять всё врешь, дрянь, хватит врать! Скажи, что ты всегда завидовала нашим отношениям с сестрой и теперь выдумываешь всякие небылицы, в том числе и то, что я будто бы переспал с тобой.
Глаза Нааме сверкнули гневом.
- Что было, то было. Съел? Ласкал меня, а бормотал слова любви к Ашерат. Заткнуть тебя не могла!
- Врешь, опять врешь, не спал я с тобой!
Федим с силой оттолкнул от себя Нааме, она упала навзничь на постель, но жечь взглядом его не перестала.
- Ненавижу, ненавижу вас, - процедила, приподнявшись на руках.
Федим бросился вон из комнаты, из дома, из Башни. Бежал в деревню сломя голову, не разбирая дороги, спотыкался, падал, поднимался и снова бежал.
"Какая же я сволочь!" - корил себя. И Наамемилкат хороша - чего только надо было? Насолить сестре? А тех, кто, не разобравшись толком, разнес по Карфагену слух, что он погиб на охоте за слонами, - как их назвать? Сделали доброе дело...
Федим не знал, что делать. Как теперь жить? Как смотреть в глаза Ашерат?
Ему было стыдно и обидно, что так произошло, и он, даже не заглянув к отцу, вскочил на свою лошадь, привязанную у жилища Сахеба, - и был таков. Подальше от этой грязи, от лжи, куда глаза глядят...
К вечеру прискакав в Карфаген, он едва успел к закрытию крепостных ворот. Поставив в стойло гнедого, попросил конюха покормить его, а сам, не заглянув даже к товарищам, сразу же направился к Иоахиму.
- А, явился, - Иоахим перебирал свою бухгалтерию, сверяя счета, едва освещенные тусклым светильником. - Что-то ты быстро. Повидался с родней?
- Повидался, - вздохнул Федим.
Иоахим оторвал взгляд от глиняных табличек.
- Что-то ты, как вижу, не больно этому рад.
- Устал в дороге.
- А! Ну-ну.
Федим подошел к погонщику поближе.
- Мы скоро пойдем обратно?
Иоахим шмыгнул носом.
- Тебя не поймешь: в Мавретании ты не мог дождаться, когда мы вернемся в Город, теперь тебе не терпится убраться. Что не так? Поссорился с подружкой?
- Я и не видел ее, - пробубнил Федим.
- Чего тогда рвешься обратно?
Федим ничего не ответил. Иоахим больше его не мытарил.
- Я удачно пристроил пятнистого и вислоухого, но еще остаются четверо. А там, как обычно: закупка фуража, продуктов, одежды. Будет видно. Ты куда-то спешишь?
- Мне все равно, - сказал Федим.
- Тогда ложись. Завтра как всегда ранний подъем. За нашими слонами ходить некому, а каждый день пребывания их с нами, - минус мошне. Отдыхай. Хорошо, что ты не задержался.
Иоахим снова воткнулся в свои счета. Федим оставил его одного.
17
Как все и предполагали, Гамилькар сам приплыл в Дрепаны, чтобы встретить жену, сына и старшую дочь. С ним был и зять Бомилькар. Передав семейство Баркидов Гамилькару, как говорится, из рук в руки и перекинувшись парой-тройкой слов, Белшебек поспешил в храм Баала, где его ждали с ревизией и указаниями.
- Вечером обязательно увидимся, - сказал Гамилькар и дружески похлопал Белшебека по плечу.
- Обязательно, - сказал Белшебек.
- Счастливо устроиться, - сказал он Батбаал, на секунду поднял на нее глаза и тут же отвернулся, надеясь, что его замешательства при этом никто не заметит.
Не заметил никто, кроме зоркого Ахирама. Однако он не стал раздувать из мухи слона, - Батбаал ни разу не дала повода усомниться в своей верности супружескому долгу, а Белшебек никогда бы не предал друга.
Белшебек ушел, но Гамилькар, немного потрепав сына, также не стал долго задерживаться, препоручив бытовое обустройство семьи зятю. Все давно оговорено, они остановятся в доме одного из дрепанских муниципалов, который был гостеприимцем отца Гамилькара и остается таковым для всех Баркидов.
- Уж не обессудьте, - извинился Гамилькар. - Это замечательно, что вы приехали, но дел невпроворот: надо встретиться и с комендантом Дрепаны, и с членами Совета, которые прибыли вместе с вами, а завтра меня уже ждут в Лилибее. Нам тут расслабляться некогда.
У Гамилькара масса идей и соображений, как дальше действовать на Сицилии. Он не сидел сложа руки за крепостным валом в ожидании манны небесной, его лазутчики (а часто и он сам) обшарили вдоль и поперек всю округу от Панорма до Лилибея в поисках слабых мест римской обороны.
Что карфагеняне могут безболезненно противостоять Риму, сомнений больше не оставалось, они вполне убедились в этом за прошедший год. Нужна была лишь небольшая поддержка со стороны Карфагена. Здешние мастерские не могут одновременно в полном объеме обеспечить снаряжением два крупных, находящихся в осаде города и армию Гамилькара. Пополнение продовольственной базы карфагенян на Сицилии сводится к редким захватам фуража противника или его союзников.
Члены Совета, которым Гамилькар высказал все это, были немногословны: Карфаген делает все возможное, чтобы облегчить Гамилькару боевые действия. Ничуть не меньше средств требуется Бостару на Сардинии и Ганнону для усмирения ливийцев.
К слову сказать, Ганнон в Ливии действует намного успешнее, чем Гамилькар на Сицилии. Где существенные перемены, которые он так обещал при своем вступлении в должность? Опять одни планы да прожекты. Для утопических идей казна Карфагена не беспредельна...
"Прожекты"? Одни "прожекты"?
Гамилькар после встречи с членами Совета вернулся сам не свой. Ярость захлестывала его. Они считают, что у него только "прожекты" на уме!
- Если так, как эти "покровители", думают и в Карфагене, то я разговариваю со стенкой. Там что, сидят одни слепцы? Они ничего не хотят слушать. Куда тогда ушли все мои прежние донесения? Или их вовсе не читают? Если бы я не знал многих достойных мужей в Совете, подумал бы, что все вдруг разом стали подлецами, если не сказать больше - предателями. Как это: ничего не знаю, ничего не вижу? Не они ли еще год назад во всеуслышанье трубили, что готовы поддержать весь ханаанский мир на Сицилии, мол, Карфаген своих не бросает. Но прошел год, и что я вижу? Совет готов слить наши последние города на острове, чтобы только римляне не шли дальше. О чем они думают? Что римляне, омыв сандалии в сицилийских бухтах, на этом и успокоятся? Как можно быть такими наивными и близорукими - не знаю!
Гамилькар нервно расхаживал по комнате. Ахирам, Белшебек и Бомилькар внимательно его слушали.
- Просто нет слов! Неужели мы здесь одни-одинешеньки прикрываем своей хилой грудью Карфаген? Неужели в столице больше не осталось граждан, переживающих за будущее страны? Белшебек, что случилось? Куда исчезли тысячи патриотов, которые еще год назад сотрясали стены Совета? Куда они делись? Чего ждут?
- Я не знаю, - откровенно ответил Белшебек.
Гамилькар был в растерянности. Опустился на стул, поник.
- Неужели все, что я сейчас делаю на Сицилии, - напрасно? Неужели только нас так остро волнует судьба отечества?
Гамилькар с напряжением сжал руку в кулак, ударил ею по столу.
- Хоть убейте, не хочу больше видеть эти заплывшие от жира рожи членов Совета. Если бы не семья, - ни минуты бы здесь не задержался. Ты когда отплываешь обратно, Белшебек?
- Дня через три-четыре, не раньше. Мне еще надо побывать в Лилибее.
- Я завтра утром отплываю туда же, можем отправиться вместе.
- Завтра, боюсь, у меня не получится, за день я не успею завершить все свои дела здесь, - сказал Белшебек.
- Очень жаль, - Гамилькар не скрывал своего сожаления. - Что касается моих... Ахирам, мой верный друг, тебе я обязан по гроб жизни, ты охранитель нашей семьи, верой и правдой служащий нам издавна. Если б ты знал, как мне порой тебя не хватает... Завтра утром, насколько я знаю, отсюда в Карфаген отправляется бирема с небольшой партией недавно захваченных рабов. Я договорился с капитаном, он возьмет вас с собой обратно на материк. Бомилькар, посадишь родных на корабль и вернешься в лагерь. А теперь, друзья, прошу меня извинить - жена и сын давно, наверное, заждались, а до рассвета осталось не так много времени.
Гамилькар ушел, но оставил у всех смутный осадок на душе...
Озабоченный он пришел и к жене. Она только глянула на него, сразу узнала прежнего Гамилькара: энергичного, непоседливого, кипящего. Он бегло поинтересовался делами в Бизацене и тут же перешел на свои заботы; спросил об оставшихся дочерях, но даже не дослушал Батбаал, стал рассказывать ей о том, каких молодцов он собрал вокруг себя в стане, какие рейды совершал в тылы римлян, сколько нужного делает здесь для родины.
Батбаал слушала его, не перебивая, и слегка улыбалась. Ничего не изменилось. Как он был интересен исключительно самому себе, так и остался.
Привели маленького Ганнибала.
- Сын! - подхватил его на руки Гамилькар. - Как ты вырос, сынок, и возмужал. Настоящий богатырь.
Ганнибал заерзал на его груди, стал хныкать, отпихиваться, рваться к матери, испугавшись незнакомого бородача.
- Во, совсем не признает отца!
- Дак он тебя и не знает. Разве видел когда? Иди ко мне, - потянулась она к сыну.
Ганнибал быстро перешел в руки матери, прижался к ее плечу. Слезы застыли на его пухлых щеках.
- Тише, тише, мой дорогой, не плачь, это же наш папа.
- Ну, иди ко мне, родной, отрывайся от матери, - Гамилькар протянул руки к сыну, но Ганнибал отвернул от него голову и еще крепче прижался к Батбаал.
- Вот умора! Совсем отца не признает, сорванец!
Батбаал рассмеялась.
- Ну что ты, сынуля, чего испугался, это же наш папа. Помнишь, я тебе рассказывала про него? Забыл, что ли?
Маленький Ганнибал повернул голову и с недоверием посмотрел на отца. Гамилькар широко улыбнулся:
- Ну что, идешь? - продолжал он протягивать руки.
- Иди, - протянула Батбаал сына. - Не бойся.
Ганнибал перешел в руки отца.
- Вот и молодец, молодец. Мой сын не должен никого и ничего бояться. Пусть лучше боятся тебя, мой богатырь. Нагонишь, чувствую, ты на врагов страху. Во-на, как злишься. Хорошо! - заискрился Гамилькар, сжимая сына. Добрый воин растет у него, славный воин, он нисколько в том не сомневается. Пусть только кто другой усомнится!
Утром Гамилькар снова ненадолго встретился с Белшебеком.
- Спасибо, что привез моих повидаться, - сказал Гамилькар, не отрываясь от вершины Эрикса.
Здесь, над Дрепанами стояло чистое, без единого облачка небо, а вершина Эрикса вместе с одноименным городом под ней были полностью скрыты облаками, словно Астарта хотела утаить от людских глаз и свой храм, который возвышался на вершине, и город под ним, который основал ее сын, убитый впоследствии Мелькартом в кулачном бою.
- Когда я прочно закрепился у Панорма, думал, заберу всех к себе в лагерь - живут же мои вояки со своими женами, детьми, рабами... Уступил я им, когда понял, что война затягивается и чья-то божественная сила противится тому, чтобы мы вытеснили римлян из Сицилии. Хотел поначалу забрать, но потом, глядя на лагерный быт, передумал - не созданы все же мои жена и дети для бивуачной жизни, не будет им тут радости, да и я, как мне кажется, обаблюсь, потеряю и то, что сейчас имею: неистощимый запас ненависти к врагу, которому не даю угаснуть в себе ежедневно, ежечасно. Наверное, поэтому и провожать их сегодня на причал не пошел. Как ты думаешь, правильно ли я поступаю? - Гамилькар повернулся к Белшебеку.
- Что отдаляешь от себя семью?
- Нет, что поддерживаю в своем сердце огонь ненависти к врагу, как мстящая за своего супруга безжалостная Анат. Ненависти жестокой, бескомпромиссной, сжигающей изнутри.
- Не знаю, - сказал Белшебек. - Есть риск, что ты останешься со своей ненавистью даже тогда, когда закончится война, и больше направлять ее на кого-либо не будет нужды. Как дальше тогда будешь с этим жить?
Гамилькар пристально посмотрел в глаза Белшебека и сказал:
- Не знаю, там посмотрим. Не хочу даже думать об этом. Ну, ладно, мне пора. Рад был тебя еще раз увидеть. Бомилькар передаст тебе от меня небольшое подношение в храм. Воскури фимиам за всех нас, которые сражаются и умирают здесь за родину, за наш мир, за наше будущее.
Гамилькар крепко обнял друга. Белшебек пообещал сделать все, как положено по обряду.
Утром, едва поднялось солнце, Белшебек встал, но был совсем разбитый - бессонная ночь давала о себе знать. Он долго не мог уснуть, а ненадолго уснув, снова просыпался и мыслями парил через весь город в дом, где остановилась Батбаал.
Как это было невыносимо: находиться с ней в одном городе и не видеть. Во сне - вот она - руку протяни; милые черты лица, устремленный на тебя, пусть и усталый, взгляд, такая же измученная улыбка - не пойми отчего: от тяжелого морского плавания или оттого, что так холоден оказался муж.
Во сне она будто извинялась перед ним за Гамилькара, ей словно было неловко за эту мужнину холодность. "Он ведь другой, ты знаешь, - словно говорил ее взгляд. - Он весь в ратных заботах, поэтому, как неродной" - "Ну что ты извиняешься, - хотелось ответить Белшебеку. - Не расстраивайся, я все понимаю, но нисколько не оправдываю его, ведь вы с ним столько не виделись... И сын... Мне так тебя жаль..."
На самом деле Белшебеку было больно, что Гамилькар так встретил жену. Но что он мог поделать? Даже во сне не мог ее обнять и пожалеть.
Вскоре она скрылась в темноте, оставив ему одно горькое сожаление.
Было бы это в другом месте, он бы и в храм с утра не пошел, примчался бы, не помня себя, на пирс, проводил ее, как полагается, попрощался бы, как с близкой подругой, заверив, что она по-прежнему может рассчитывать на него, он по первому клику всегда явится на ее зов. Но, поднявшись с ложа, Белшебек вдруг понял, что, как бы сильно он ни хотел, не сможет проводить ее даже до корабля - безжалостная судьба безнадежно влюбленного человека...
И все же Белшебек, несмотря на сомнения, взобрался на крепостную стену, что выходила фасадом на гавань, и, прикрываясь зубчатыми выступами, украдкой стал наблюдать, как семья Гамилькара поднимается на корабль.
Почувствовала Батбаал его пристальный взгляд или не почувствовала, но, когда она поднялась на борт, все-таки взглянула на крепостную стену и некоторое время смотрела на нее, будто выискивала кого-то, пока ее не попросили пройти дальше на корму.
Как бы хотел Белшебек, чтобы их взгляды встретились! Но Батбаал скрылась из вида, сходни подняли, гребцы налегли на весла, бирема неторопливо побрела из гавани. Только тогда Белшебек покинул свое укрытие и как можно скорее поспешил окунуться в предстоящие заботы - нет лучшей пилюли от сердечной хандры.
И снова море, разверстые паруса, благодатный попутный ветер, легкие волны...
Батбаал отрешенно смотрит на горизонт. Позади Дрепаны и Лилибей, Эгатские острова, но ей не хочется оборачиваться.
Ахирам присаживается рядом, слегка обнимает ее за плечи.
Батбаал щекой прижимается к его широкой груди, не может больше сдерживать слез - душа саднит. Ахирам не останавливает ее.
- Лучше бы я, наверное, не приплывала, - говорит она, тихо всхлипывая.
- Почему? - не соглашается с ней Ахирам. - Ты повидалась с мужем, вселила в него новую уверенность в своей правоте, новую надежду на будущее. Он хоть и воин до мозга костей, но и ему нужна поддержка. Даже больше, чем ты думаешь.
- Я понимаю, но он слишком воин, и меньше всего супруг. Не зря в пословице говорится: далеко от глаз - далеко от сердца...
- Позволь с тобой не согласиться, девочка, - сказал Ахирам. - Гамилькар и муж, и воин, и супруг. Взгляни на все с другой стороны. Пойми, у Панорма он защищает не только свой лагерь, он защищает всех нас, здесь, на корабле, и там, в Карфагене... И в Бизацене, где нам кажется, что мы далеко-далече от ужасов войны. Поверь, если бы я не был так стар, непременно стоял бы сейчас рядом с ним у защитного палисада или шел плечом к плечу с ним в атаку, чтобы только не дать врагу ни шагу ступить дальше. К сожалению, не все сейчас это понимают. А некоторые и не хотят понимать.
Батбаал нечего было возразить старому солдату.
18
Что-то невообразимое творилось в душе Федима. Не было минуты, чтобы он не возвращался к мысли об Ашерат и своем поступке.
Чем он думал? Как позволил Нааме так поступить с ним? Казнить его мало.
Как поведать обо всем произошедшем Ашерат? Нет ему оправдания. Не может быть и прощения. И все же Федим не терял надежды увидеться с Ашерат, самому рассказать ей обо всем: о своем падении, об унижении. Пусть лучше из первых уст, чем от кого бы то ни было. Ашерат только вправе его судить, только перед ней он в ответе.
При каждом удобном случае Федим срывался в Мегару, но стражники у ворот пропускать его в элитный район и не собирались. Напрасно он умолял их, доказывал, что он слуга Барки, только не из здешних, а с Бизацены, - стражники были неумолимы. У здешних олигархов десятки тысяч слуг, проживающих вдали от Города, если каждый будет рваться к хозяину в Карфаген, Мегара задохнется от проходимцев. Кто за тебя поручится? Кто признает тебя за своего?
Федим уходил ни с чем.
Пытался пробежаться по храмам: жертвоприношения в них проводят каждодневно, люди массами несут подношения богам, приходят к ним с просьбами, жрецы и служители культов ежедневно жгут фимиам и приносят жертвы от граждан, - наверняка и Ашерат, если она уже стала, как его уверяла Нааме, жрицей, проводит ритуалы в одном из храмов.
Федим обежал все крупные и средние, расспрашивал храмовых рабов, прислугу. Никто Ашерат или похожую на нее, по его описанию, среди жриц не встречал. Может, Нааме и в этом его обманула? Ашерат не приняла, как уверяла та, обет?
Голова шла кругом.
И каким облегчением стала весть Иоахима о том, что все дела его удачно завершились, и они могут снова отправляться в Мавретанию за следующей партией слонов.
Быстрее, быстрее бы покинуть Карфаген, пока он, Федим, окончательно не сошел с ума. А там, может, время зарубцует его раны. Ну, хотя бы, приглушит ненадолго.