Дверь мне открыла Валентина. Мило, приветливо тихо улыбнулась и пригласила войти. Я вошел, сказал обычное "привет" и протянул ей, как мужчине, свою ладонь. Она, снова улыбнувшись, мягко пожала её, спросив, один я или с женой. Я сказал, что в этот раз один, заметив, какой вялой была её маленькая худенькая рука. Да и сама Валентина, низенькая, да еще как-то по-особенному уменьшенная длиннополым замызганным халатиком, показалась мне усталой и изнуренной. Но лишь на мгновение. Её опустошенный взгляд скользнул в сторону, и через секунду она уже смотрела на меня по-иному, как будто только что на ней не было ни печати усталости, ни божьей отстраненности. Она сказала "проходи" и принесла мне из комнаты (их единственной комнаты) домашние тапочки: "Одевай". Я повесил на вешалку свою дорожную сумку, влез в тапочки и побрел за Валентиной на кухню.
- Еле добрался,- сказал, присаживаясь на табурет у кухонного стола.- Думал, умру. Первую половину дня еще туда-сюда, но после двух часов, как обухом по голове - и жара донимает, и буквы в книжке расплываются.
- Еще бы,- согласилась она со мной.- Сколько это ты добирался?
- Встал в половине четвертого утра. Сейчас?
- Половина восьмого вечера.
- Нормально!
Я на самом деле чувствовал себя измотанным. Добирался на электричках. В общей сложности получилось четыре пересадки. С учетом того, что сегодня суббота и почти везде бездна народа, путешествие превратилось в кошмар. И если бы не моя удивительная приспособленность ко всяким переездам и, в сущности, моя природная тяга к дальним поездкам, меня не хватило бы и на четыре часа хода.
- Были бы вы рядом, приехал бы и с Татьяной, и дочку бы взял. Ей так понравилось в прошлый раз, когда мы в цирк ходили. Сколько времени-то прошло: года полтора, два - не меньше.
- А разве ты не в прошлом году был?
- Да нет, в прошлом не получилось: закрутился совсем. То Маринку в школу отдавали, то к родителям Татьяны в гости ездили: тоже давненько не навещали. А ты сколько уже своих стариков не видела?
(Валентина всё детство и юность провела в Липецкой области, пока туда не нагрянул Олег и не увез её оттуда.)
- Да тоже года два.
- Что так?
- Да те же проблемы: сначала Славку к школе готовили, потом Антон стал часто болеть, пришлось рассчитываться и сидеть с ним дома.
- Ты и сейчас не работаешь?
- Хотела бы, да Антон не дает. Только поведу в сад, через несколько дней - простуда. Да и Олег не хочет, сиди, говорит, дома. Вот и сижу.
Я промолчал. Мне тяжело было говорить ей о том, что, может быть, дома и вправду лучше, но не стал привирать. Не знаю, как у Валентины (хотя и по ней видно), а по мне: работая, хоть как-то общаешься с другими и не замыкаешься в четырех стенах, где тот же стол, тот же "телеящик", те же бытовые проблемы и те же лица, пусть и самые что ни на есть родные. Отъединение без уединения, жизнь, как пустое существование, семья, как десятки раз просмотренная кинолента.
Я попытался уйти от этой темы:
- А Олег где, на работе?
- Да нет, взял отгул и с утра отправился на рыбалку.
- Вот как? Мне опять везет: прошлый раз приехал - он за сутки отбыл, в этот раз аналогично. И когда же теперь вернется?
- Должен к завтрашнему обеду быть.
- Это значит, завтра с утра я без него.
- Выходит так. А ты хотел что-то посмотреть?
- Да как обычно: малой что-нибудь купить: куртки совсем на осень нет, да и себе. Татьяна моя спортивный костюм себе заказывала. Говорят, у вас тут раза в два дешевле.
- Я не в курсе. Это Олег тут все цены на рынках и в магазинах знает, а я не вижу ни денег, ни магазинов, кроме продуктовых, естественно.
- Вот как?
- Да так получается:: приходит с завода и сразу же едет в город с кумом - запчасти ищут. Он же теперь как только вырывается, мчится в Россию, где у кума родственники, там и продают запчасти.
Валентина поставила передо мной глубокую миску борща и выключила газ, на котором разогревала еду.
- Режь хлеб,- сказала, но я остановил её:
- Можно сначала приму ванну?
- Да подожди, я наберу.
Она прошла в ванную, и вскоре оттуда послышался шум падающей воды.
- Я тоже после дальних поездок сразу в ванную лезу: так помогает, так снимает напряжение - передать невозможно. Правда, я давно далеко не заезжала.
Она стала резать мне хлеб, затем делать салат из свежих помидор.
На минуту она задумалась о чем-то, и я, из боязни помешать течению её мыслей, не стал ни о чем больше расспрашивать. В этой небольшой однокомнатной квартирке, принадлежащей заводу, за семь лет, что они здесь обитают, так ничего и не изменилось. В кухне те же покрашенные еще при вселении масляной краской стены, та же скромная, еще "советская", кухонная мебель, те же неистребимые тараканы, снующие вдоль и поперек стен повсюду и в любое время суток, та же невероятная скученность мебели в комнате, умноженная громоздким и габаритным, не для этого метража комнаты, шкафом, приобретенным, вероятно, совсем недавно по случаю.
В прошлый мой приезд (а это было в июле месяце) Олег с Валентиной не только из гостеприимства, но и из-за малости общей площади, вынуждены были спать на балконе, предоставив нам с дочкой свою старенькую софу. Еще вмещались по длине ног на двухъярусной кровати и Славик с Антоном. Они были меньше ростом моей Маринки, и это их несколько выручало. Однако стоит пацанам "войти в рост", как этой скромной комнатушки им будет недостаточно. От шкафа, который здесь поставил Олег, к двухъяруске было меньше метра, как раз, чтобы ребята боком могли втиснуться на ночлег. От бока шкафа до серванта - тоже не больше метра. Казалось, я попал в самый настоящий ломбард по продаже не только всяких там "штучек", но и мебели, "натыканной" повсеместно.
Валентина вскоре позвала меня: ванна была готова, показала мне, где шампунь, где мыло, в ванну напустила пены. Окунувшись в нее, я стал напоминать себе популярный персонаж западных видеофильмов: безликость в море пыльных пузырей. Тем не менее, закрыв глаза, я ощутил блаженство и, выйдя из воды, приятную утомленность и даже некоторую приподнятость духа.
Ужин, конечно же, после долгого пути показался мне вкуснейшим и сытнейшим из всех, которые я, казалось, ел до сих пор. Впрочем, Валентина готовила превосходно.
Я поблагодарил её за гостеприимство и заботу.
- Иди отдохни, если хочешь,- пригласила она меня в их единственную комнату.- Хочешь, телевизор тебе включу?
- Спасибо,- сказал я и пошел переодеваться. Переодевшись, с удовольствием, как дома, вытянулся на софе и стал смотреть какую-то передачу, пока Валентина возилась с посудой.
Тут громко застучали во входную дверь. Валентина открыла, до меня донесся её голос:
- Явились наконец-то, где можно столько пропадать? А это что, Антон? Упал? С дерева? Сладу никакого с вами нет! Тут дядя Сережа приехал. Куда обутым! Снимай сандалии, мой руки, сейчас ужинать будем!
Я поднялся с софы. На пороге комнаты, с нескрываемым любопытством таращась на меня, замерли два чумазых худощавых мальчугана, один из которых своей худощавостью и скуластостью напоминал больше Валентину, другой - Олега: взглядом, губами и манерами.
У Антона были ссажены колени и выпачкан грязью бок, у Славки - вымараны в мел шорты; в руке он держал небольшую железную машинку.
За два года, что я не видел их, они почти не изменились, разве что Антон, младший из двух сыновей Олега, пяти с лишним лет, незаметно остепенился.
Я улыбнулся им, сказал:
- Ну, здравствуйте. Вы меня еще помните?
Валентина подошла сзади мальчиков и тоже заулыбалась:
- Ну что, не помните дядю Сережу? Он с Маринкой приезжал. Тогда мы еще в цирк с вами ходили.
Славка расцвел первым. Ему тогда было шесть.
- Я помню дядю Сережу.
- А я не помню,- насупился Антон.
- А Маринку помнишь? Девочку Маринку?
Маринку Антон, на удивление, помнил и помнил даже, что одета она была тогда в платье с цветочками.
Так состоялось наше второе знакомство. Не прошло и пяти минут, как они налетели на меня. Славка начал теребить мою руку, Антон взобрался ко мне на шею. Я стал подыгрывать им: "уложил" одного, начал бороть другого. У нас завязалась такая бешеная потасовка, с криками, визгами и тумаками, что из кухни прибежала обеспокоенная Валентина и стала отгонять малышей от меня:
- Да вы же задушите дядю Сережу! Как же он домой вернется?
Тут Антон отпустил меня и самым серьезным образом произнес:
- А он не поедет домой.- И мне: - Правда?
Я онемел. Антон спрашивал меня по-настоящему, по-мужски, столь непривычно для его возраста.
Выручила меня Валентина:
- А Маринка? Маринка без папы будет скучать.
- Мы тоже будем скучать,- снова так же серьезно сказал Антон, и Славка поддержал его:
- Мы тоже будем скучать.
Сказал и расплакался. Я вопросительно посмотрел на Валентину, она отвернулась, а потом сразу попыталась уйти в сторону:
- Так, ну-ка что раскисли? Лучше покажите дяде Сереже танковый бой.
Антон сорвался без промедления:
- А, дядь Сережа, там танки, там!- и бросился в сервант доставать объемистый картонный коробок.
- Дай, я!- стал упорно вырывать коробок у него из рук Славик.
- Антон, Славка, опять!- крикнула на них Валентина.- Ну-ка дайте сюда!- и забрала у них игрушку.
В коробке оказалась китайский игровая приставка "Денди", такая, какую я хотел купить своей Маринке, да никак не мог собрать денег - Татьяна требовала себе то сапоги, то пальто, а мне так хотелось порадовать дочку.
Валентина подключила приставку в сеть, всунула штекер от нее в телевизор, вставила кассету с набором игр и "запустила" программу. Мальчишки сразу же стали соперничать за право демонстрации записанных на кассете игр. И тут Валентине пришлось их приструнивать. Она пристыдила старшего Славку и дала пульт управления Антону:
- Пусть Антон покажет.
Славка сначала надулся, но когда я притянул его к себе и шутливо потрепал по макушке, одной рукой радостно обнял меня за шею и успокоился. Вскоре и Антон в порыве ревности забрался ко мне на колени. Он стал умело и грамотно нажимать на цветные кнопочки пульта, гоняя курсор по тому или иному ряду, пока не останавливал его на особо понравившейся ему игре, давая развернуться действию в полном масштабе. В каждой игре Антон действовал, как опытный игрок. Было видно, что успел набить руку. В игре "на двоих" даже старший брат ему явно уступал, отставая от Антона и по времени, и по количеству набранных очков.
Неожиданно Антон насел на меня:
- Дядя Сережа, попробуйте вы, попробуйте!
Я, в детстве в глаза не видевший таких игр, почувствовал себя не в своей тарелке, однако не хотелось перед ребятами ни ударить в грязь лицом, ни расстроить их, поэтому я стал стараться изо всех сил. Ребята помогали мне, как могли: подсказывали, где нужно прыгнуть, где проскочить, предупреждали о возможном появлении очередного препятствия или разбойника. И все же я плошал на глазах. Мой игровой персонаж не преодолевал и трех несложных препятствий. Его либо сбрасывало в воду, либо убивал кто-нибудь из "ненаших". Славка сильно переживал за меня, Антон даже рвался к пульту, показать, как нужно было пройти или спрыгнуть, неоднократно бросая в отчаянии:
- Ну что вы, дядя Сережа!
Я, поняв, что блеснуть перед такой битой публикой не удастся, так как я никогда не отличался отменной реакцией и быстрым реагированием на неожиданные ситуации, попытался отнекаться от настойчивых требований Антона. Вскоре малыши перестали меня тревожить, полностью переключившись на экран.
Я пошел к Валентине.
- Как они у тебя выросли. Антон - натуральный лидер.
- Лидер-то лидер, да из-за этого лидерства сплошные неприятности. И в садике унять невозможно, и на улице все больше до старших задирается. Сладу нет: то синяк, то шишка. А как злится, сразу в слезы.
- Да я заметил, какой он чувствительный.
- Они оба чувствительные, только Славка более хитрый. Порою он просто пугает меня. Хитрость эта у него какая-то недобрая.
Я сел у окна. Весь подоконник был заставлен горшками с комнатными растениями. Под самый потолок уходила традесканция, пышно, как невеста, расцвела белоснежная кампанула.
- У тебя так много цветов. Когда приезжал в прошлый раз, кажется, не было ни одного.
- Знаешь,- сказала тихо Валентина,- когда дома одна, хочется...
Она не договорила, отвернулась от меня, вздохнула тяжело, потом будто махнула на всё рукой:
- Сварить кофе? У нас отличный кофе в зернах.
Я не возражал. Валентина раскопала в тумбочке среди груды посуды электрокофемолку, включила её в сеть. Кофемолка зудяще зажужжала.
- Как Олег готовит, мне не нравится, хотя он и считает, что готовит кофе лучше всех.
- Он всегда хотел казаться лучше, чем на самом деле.
- Его слепая самоуверенность во всем так убивает, что мне порою его ни слышать, ни видеть не хочется.. А если б ты знал, какой он в последнее время стал раздражительный, желчный. Срывается из-за пустяков. Не знаю, какой он там на работе, может, молчаливый, может, общительный, но стоит прийти домой: гыр да гыр. На меня, на детей. Детвора его бояться стала. Ну почему это так, скажи?
Что я мог ей сказать? Я знал Олега давно, мы были близкими приятелями, друзьями, как говорится, до гробовой доски. И знал я, что, обладая той самой, чувствительной душой, какую он передал и своим ребятам, Олег также болезненно переносил и падения свои, коих, как ему мнилось, с каждым днем у него прибавлялось и прибавлялось.
Он поступил в институт довольно-таки поздно, года в двадцать три. Иные считали - повезло, он трезво оценил: разворачиваться в жизни времени не остается. Закончил почти под тридцать. Тоже, как и я, привез девчонку из Тридевятого царства, хотя мог удачно жениться и в Харькове. Работать попал в "тяжелый" цех основного производства, где ценилась больше рабсила и бездумное повиновение начальству, у которого весь лексикон состоял из одного слова: "Давай!" И давал. Работал по полторы, а то и две смены подряд, чтобы как-то обеспечить житье-бытье свое, но и этих усилий оказывалось недостаточно: ноль плюс ноль давало не много больше. Тогда-то он попытался вырваться из цеха любыми способами, вплоть до грызни с начальством. После долгих мытарств удалось. Он перешел в отдел программирования. Там ему поначалу даже понравилось, но и новой зарплаты едва хватало на пропитание. Тогда и занялся Олег авто, мотозапчастями. Но об этом он мне рассказал уже потом.
Еще в тот, мой последний приезд, Валентина еле сдерживала слезы.
- Он так быстро постарел,- говорила она тогда мне,- Все бурчит и бурчит, стал замкнутый какой-то, нелюдимый. Даже когда гуляем с семьей по парку, его будто нет рядом.
Теперь же, после девяти вечера, когда мы с немалым трудом уложили малышей, Валентина расплакалась по-настоящему. Слез совсем не сдерживала.
- Он как будто дома и не дома. Поднимается, когда еще спим, возвращается, когда уснули. И муж вроде есть, и живу, как вдова. Уж говорю: лучше, наверное, взаправду вдовой быть, чем вот так. И спать со мной даже не хочет: то устал, то я, видите ли, вывела его из себя. Захочешь ласки, какого-нибудь ласкового слова, но только глухое бормотание. Да ладно я, про себя и думать перестала, одеваюсь, как последняя баба, но дети-то, дети причем? На выходной, который выпадет случайно, когда он не в отъезде, пойдем с детьми куда, только и слышишь: "Туда не лезь, того не тронь!" - как не свои. На ночь уедет на рыбалку,- выходных, считай, нет: потом день отсыпается. А ты же знаешь, как он спит: сутками. Дети рвутся на качели сходить, на карусели прокатиться, поначалу дергали отца: "Пап, вставай, пап, вставай!", а потом и дергать перестали, бродят вокруг да около: будто есть отец и нет его.
Мне стало тяжело. Я не мог налюбоваться Славкой и Антоном. Такие заводные ребята, такие шалуны и вдруг на тебе - как без отца.
- И давно он стал таким?- спросил у Валентины.
- Да как стал ездить подрабатывать, так и не узнать.
- А ты пыталась поговорить с ним об этом хоть раз?
- Да тысячу! Да каждый божий день пытаюсь ему втолковать это. Мол, глянь, как живем: как чужие!
- А он?
- А он пуще прежнего: для кого, дескать, я шею гну, пашу с утра до вечера?! А я и не знаю, для кого. Будто и не из-за денег, но ради них. Я-то, конечно, понимаю, хоть он меня иногда и упрекает в обратном, что без денег у нас не было бы ни шкафа этого, ни телевизора, но как дальше-то жить, скажи, Сережа, как дальше жить? Он ведь с каждым днем становится все дальше. Однажды даже чуть не ударил. Вывела, говорит. Это я-то вывела!
Валентина снова разрыдалась. Я только и смог, что положить ей руку на плечо и мягко сжать его. Что я мог посоветовать? Я давно и хорошо знал Олега, и вполне вероятно, что, столкнувшись с бытовой неустроенностью, он мог сойти с колеи, но причем здесь, действительно, дети, да и Валентина, собственно говоря. Почему они должны из-за его трудного характера страдать? Неужели мы, мужчины, настолько эгоистичны, что сможем и можем так открыто пренебрегать всем и вся ради эфемерной идеи? Но так, скорее всего, и выходило. Я не мог ей ничего сказать. В таком вопросе я был плохим подсказчиком. Я знал, что и у нас с Татьяной подобные разборки не редки, не пусты (с ее стороны, к сожалению) и замечания.
Спать мы легли, каждый думая о своем. Я на софе, Валентина на кресле-кровати.
Утром встал пораньше, умылся, собрался в город.
- Олега ждать не будешь?- спросила Валентина.
- Поеду, приценюсь, к обеду постараюсь вернуться,- сказал я и вышел.
До полудня я просмотрел лишь половину расположенных вдоль центрального проспекта магазинов, но и в этой доброй половине, к моей жалости, не смог ничего подобрать ни Маринке, ни Татьяне, набрал только пустяковой мелочи: кое-чего из парфюмерии, кое-чего из нижнего белья для Маринки, краски, альбомы, кисточки: приближалось первое сентября.
Олег еще не вернулся.
- Должен быть к двенадцати,- сказала Валентина.
Малыши гуляли на улице. Я не стал есть, решил дождаться Олега. Сел за приставку, отыскал "тетрис" и начал складывать ряды, по мере образования которые с залихватским присвистом исчезали.
Эта игра настолько соответствовала моему флегматичному характеру и так сильно меня увлекла, что я даже пропустил звонок в дверь. Только когда услышал знакомый баритон, поспешил в прихожую.
- Значит, муж где-то пропадает, а я сиди тут один и охраняй его жену?
Олег растянулся в улыбке и удивленно воскликнул:
- О-хо! Какими судьбами? Давно ждешь?
- Со вчерашнего вечера,- сказал я и горячо пожал ему руку. Если бы он знал, как я жаждал этой встречи!
Олег очень устал. В толстом свитере, брезентовой штормовке и резиновых - до колен - сапогах он выглядел жалко и неприглядно. В глазах его я не уловил ни радости, ни огонька, и хотя рюкзак его был почти полностью набит рыбой, видно было, что и она ему не приносила счастья.
Он поставил в угол снасти, скинул на пол тяжелый рюкзак, стал стягивать сапоги.
- Я думал, хоть в пятницу тебя застану, а ты на рыбалке.
- Да мы теперь по пятницам совсем не работаем: завод стоит. Зарплату месяца два как не видели - никто продукцию покупать не хочет: кому сейчас нужна оборонка?
- Мы сами в апреле в бесплатных отпусках сидели, теперь, говорят, еще в сентябре пойдем.
Олег прошел на кухню.
- А дети где?- спросил у Валентины.
- На дворе.
Вышел. Из ванной вскоре донесся его голос:
- Ты извини меня, что не ответил на письмо. Знаешь же, какой из меня писарь.
- Да ладно, мне самому собраться написать, что гору сдвинуть. Приехал, увидел, на год хватит.
- Год?
- Ну, как получится.
Тут открылась входная дверь, и в прихожую вбежали Славка и Антон. Увидев отца, замерли, остановились, с их лиц сбежала добрая улыбка. Они молча смотрели на Олега и, казалось, чего-то ждали. Мне тут же вспомнилось, как они висли на моей шее, мостились на коленях. И вспомнились слезы Валентины: "Почему он стал такой?"
Я позвал ребят на кухню:
- Папка ваш рыбы принес, а ну-ка, доставайте!
Антон со Славкой наперегонки бросились к рюкзаку, лежавшему на полу, и, отпихивая друг друга, попытались добраться до шнуровки. Завязалась небольшая потасовка. Олег, выйдя из ванной и увидев её, крикнул на малышей, чтобы не лезли к рыбе.
- Зачем ты так?- спросил я.- Пусть вынимают.
- Не с дракой же.
Олег расшнуровал рюкзак, и нашему взору предстали добротные карпы, приличные караси и окуни, сверкающие серебристой чешуей и вздрагивающие хвостами.
Я подозвал отскочивших к окну мальчиков:
- Несите в ванную.
- Только осторожней,- снова приказал Олег.
Ребята, сгрудив рыбу в миску, которую им дала Валентина, понесли её в ванную. Вскоре оттуда донесся их смех и плесканье.
Олег подошел к ванной и снова бросил:
- Так, только без хлюпанья тут: опять полно воды будет!
Через час мы уже обедали горячей ухой и жареной рыбой и разговаривали о своем житье-бытье.
Рассказывать, собственно, было не о чем. За два года, которые мы не виделись, оказалось, что ничего почти в нашей жизни не изменилось: все те же проблемы, та же работа, то же острое ощущение ненужности и потерянности.
- С детства помню,- говорил Олег.- Сколько ни жили родители, постоянно в долгах, постоянно в нужде. Что ж на ту зарплату купить можно было?
- А сейчас?- сказал я.- За шесть лет работы ни мебели не нажил, ни приличной одежды. Дочке в школу идти не в чем, жене сапоги на осень покупать надо, да и у меня ни свитера, ни туфлей. А, да что говорить!
- Я думал, хоть мы будем лучше родителей жить, а оказалось - они жили, а мы "выживаем". Где ж видано это: родители детей своих подкармливают? Уже за тридцать, а всё в детях хожу - стыдоба одна!
Я согласился с ним. Родились мы не в лучшие времена.
- Платили бы нормально, разве народ пошел бы на базар? А то куда ни глянь - одни торгаши.
- У нас то же самое. Раз сокращение прошло, второй; потом эти бесплатные отпуска,- народ и повалил за проходную. Уже смотришь: пол нашего завода за прилавком стоит - токаря, фрезеровщики, программисты высшей квалификации - жить как-то надо.
- Вот и я подумал, что жить как-то надо и сам ударился в спекуляцию.
Олег тяжело вздохнул, вытащил из пачки сигарету, закурил. Валентина закрыла дверь в кухню на шпингалет, села с нами возле стола и тоже попросила у Олега сигарету. Олег раньше не курил. Валентина, вроде, тоже.
- Будешь?- предложил Олег и мне.
- Нет, спасибо. Ты же знаешь, я не курю.
- А я в последнее время разошелся. Даже не знаю отчего.
Дым быстро заполнил маленькую кухоньку. Я встал, подошел к окну. За окном еще зеленели тополя, но кое-где уже появилась желтизна.
- Вот как бывает: раньше мы с какой-то дикой неприязнью открещивались от спекулянтов, презирали их, а теперь сами ими сделались.
- Страна спекулянтов и огородников,- усмехнулся Олег.- Насажали-то, насажали, а толку!
- Наши тоже перекопали всё что можно: захватили целинные земли, проредили посадки и даже под окнами у девятиэтажек развели грядки. Метр на метр, но огород. Как с ума посходили.
- А ты?
- Я ни в какую. Копаться на шести сотках всю весну, лето и осень из-за ведра-двух картошки - увольте! Лучше на выходные на природу сходить, в лесу отдохнуть или на речке.
- А я в этом году тоже не брал,- сказал Олег.- Вот как ты тогда приезжал, помнишь, мы с тобою ездили картошку убирать? А в этом году сказал себе: баста! Изматывает больно. Час на электричке до огорода добираться, возиться там - не хочу.
- А запчасти как возишь?
- Отпрашиваюсь на работе. Пока еще отпускали, но теперь, как на десять процентов подняли зарплату, начальство ершиться стало, мол, мы вам вон какие деньги платим, а вы работать не хотите. Деньги! Жалкие гроши, которых едва хватает на месячное пропитание.
- Ладно, спасибо за обед,- поблагодарил я Валентину.- Поеду еще в город, может, высмотрю что.
- Извини, что не еду с тобой. Вымотался, как черт,- сказал Олег.- Посплю немного.
- Да ничего, я и сам разберусь. Город, по крайней мере, знаю.
Я переоделся, взял у Олега небольшую сумку и поехал в центр. Там, правда, так ничего подходящего для Маринки и не нашел. Посерчав на наступившую скудость и однообразие, вернулся назад с пустыми руками.
Валентина посочувствовала:
- Сами ничего стоящего мальчишкам купить не можем.
Олег спал, свернувшись, как младенец, калачиком и натянув на себя до подбородка простынь.
- Может, и ты отдохнешь?- предложила Валентина.
Я не возражал. Читать не хотелось, а беготня по магазинам, чувствовалось, меня тоже измотала.
Я прилег рядом с Олегом и вскоре уснул так же крепко, как и он.
Проснулся часов в пять вечера. Олег еще дремал. Он мог спать и двое суток подряд. Однажды в институте, съездив с непривычки к родителям на велосипеде за двести километров и вернувшись обратно, он упал на кровать и спал беспробудно дня три - не меньше, даже есть не вставал, и растолкать его никто не мог. Едва Олег приподнимался, как тут же падал, как убитый, и сопел дальше. Мы и теперь вспоминаем с товарищами этот эпизод, как феноменальный и очень характерный для Олега. Так что не было ничего удивительного, что в семь, когда Валентина приготовила ужин, мы так и не смогли его растормошить. Даже Антон, который, как говорит Валентина, всегда умудряется разбудить отца, в этот раз тоже оказался бессильным.
Утром мы с Олегом отправились на рынок. Потолкавшись в людском неиссякаемом, потоке около часа, я, наконец, выбрал более-менее приличную курточку для Маринки и спортивный костюм Татьяне.
На обратном пути в одном из ларьков мы взяли пива и, отойдя недалеко вглубь парка, расположенного рядом, присели на срубленном дереве. Пиво было свежим. Мы пили его молча, каждый думал о своем.
Я думал о том, что надо бы рассказать Олегу обо всем, на что я обратил внимание в его доме: на эту заметную его отчужденность, на такую явную недостаточность отцовского внимания с его стороны к своим ребятам, на слезы Валентины, в конце концов. Но думая о том и все больше поглощая пива, я начал понимать, что сделать это мне будет невероятно трудно даже несмотря на то, что мы с Олегом очень близки и что нередко делились не только сокровенным, но и интимным. Хотя, собственно, что я мог ему сказать? Изменись? Стань другим? Жизнь настолько разочаровала его, что он перестал обращать внимание даже на себя, не говоря уже об остальных. В этой безрассудной и слепой гонке за счастьем он растерял былой вкус к жизни, и даже добытые тяжелым трудом деньги не приносили ему радости. Он грезил теперь только своей квартирой, машиной, которую он купит впоследствии; думал о том, как бы скорее вырваться из малосемейки с её множеством тараканов и угрюмой теснотой. Он весь свободный день тратил на то, чтобы разыскать те, столь нужные запчасти, потом на неделю уезжал за тридевять земель и возвращался оттуда пустой и равнодушный, еще опустошеннее, чем прежде, снова наполненный мыслями о новых поисках, новой поездке, все меньше и меньше думая о себе, о детях, о Валентине.
Я мог бы ему сказать, чтобы он бросил всё и стал жить семьей, но было бы это лучшим выходом: сидеть без куска хлеба и с заплатками на штанах?
Я мог бы ему сказать: "Посмотри, как тебя любят",- но слова мои вряд ли убедят его в этом, ибо чувство любви в неблагоприятных условиях - продукт такой же скоропортящийся, как и всякий иной фрукт.
Как мужчина я понимал, что Валентина не права, пытаясь отлучить его от дела: этим нельзя было спасти семью, но оскудение и обесцвечивание чувств не оправдывало самого Олега. Кем же ты будешь дальше, мой дорогой друг? Равнодушным до предела или опустошенным до крайности? Я ведь сам шел к тому же, разве мог судить его, разве мог подсказать что-либо? Наше поколение вступало во взрослую жизнь, когда мир отцов рухнул, и их разочарование в нем, слившись с нашими, как оказалось потом, напрасными надеждами, породил в наших душах странное ощущение ненужности. Мы ступили на провисший над пропастью канат и попытались пробалансировать на нем самостоятельно, но вот сзади на нас уже напирают более молодые и самоуверенные, и нам осталось только одно из двух: либо спрыгнуть с этого шаткого каната, либо пойти дальше по рукам тех, кто еще цепляется за него. И почему-то этими не удержавшимися наверху оказываются наши близкие...
Я выпил еще одну бутылку. Олег тоже. Ветер легкими ножками пробежал по нашим спинам. Рядом кого-то стошнило, и мы решили уйти. У нас еще оставалось по паре бутылок.
- Знаешь,- разсентиментальничался я,- иногда мне бывает без тебя уныло. Смешно как будто: мужик к мужику тянется. Прямо голубая любовь какая-то, а вот есть все-таки что-то. Редко, конечно, но иногда заколет в сердце и хочется бросить всё, приехать к тебе, поговорить, пусть даже ни о чем: о погоде, скажем, или о девичьих ножках, промелькнувших мимо, или о фильме, который мы посмотрим с тобой.
Я вспомнил как раньше, на заре восьмидесятых, мы рвались на фестивальные фильмы. С дракой доставали билет за трояк (когда обычный стоил пятьдесят - семьдесят копеек) и как завороженные весь сеанс, порою стоя в битком набитом зале, не отрывали от волшебного экрана глаз. А ведь тогда того трояка нам хватало на два дня поесть, но это не смущало нас, потому что после фильма мы шли, будто заряженные невидимой энергией, которой нам хватало настолько долго, что мы сами удивлялись.
И не было у нас тогда ни чувства неприкаянности, ни равнодушия. Мы готовы были любить весь свет и мы любили весь свет, потому что он был таким ярким! И вот минуло время, мой скептицизм помог мне стать увереннее в заколебавшемся мире, бесшабашность Олега столкнула его по иной, наклонной плоскости, в другой мир: косности и очерствелости. И теперь только от его удачи зависело останется он в самом низу или выберется снова на поверхность и будет держаться там на плаву. В его стремлении жить лучше, я был солидарен с ним, но будет ли солидарна его семья с подобными методами достижения этого?
Мы возвращались. Я подумал о том, что завтра уеду, и мы еще два года, возможно не увидимся. Я, может быть, напишу еще несколько писем и не дождусь на них ответа. Олег, наверняка, получит долгожданную квартиру, они передут туда и, быть может, заживут счастливее. По крайней мере, мне очень хотелось этого.
Да, я ничего не мог сказать Олегу. Да он, скорее всего, и сам обо всем знал и прекрасно понимал. Но, как говорила Валентина: "Я пыталась раскрыть ему глаза, но он сразу же уходил от ответа и снова становился грубым и раздражительным". Как я понимаю его! Время постепенно убивало в нас не только чувства, но и понимание. Мы не смогли познать себя, мы не захотели понимать других. Мир остался для нас "терра инкогнита". Мне еще удалось в нем найти свою раковину, Олег же будто обладал некоей душевной беспочвенностью, и поэтому все его попытки обрести свою гавань уже заранее были обречены.
Утром Олег проводил меня на вокзал. Там мы еще сказали друг другу массу ненужных слов, но сути нашего теперешнего существования так и не коснулись. Пусть это будет вопрос времени: мы уже устали на него искать ответа. За нами идут те, кому эти вопросы ни к чему.